Оглавление

Посвящение

Вероятно, это дурная привычка — писать посвящения. Впрочем, не то, чтобы дурная, скорее, от нее трудно избавиться. И заканчивается (или начинается) история все той же навязчивой мыслью: кому на сей раз?..

А порой и спрашивать не надо. Просто знаешь.

Эта книга посвящается моему отцу и всем папам мира… Потому что папы для дочек — герои, всегда чуть-чуть волшебные и таинственные.

так что книга — всего лишь сказка. увиденная глазами ребенка и рассказанная устами взрослого. или наоборот… не обессудьте.

ПРОЛОГ. НЕМНОЖКО О ПРОШЛОМ

Глава 1. Вертикаль. Мескито и Аннато готовят счастье

Белый пар дремал в уголках кухни с самого своего рождения. Он совершенно искренне был уверен, что отлично от всех спрятался, только каждый раз его выдавали запахи. Дело в том, что под потолком этой кухни искони болтались пучками сушеные травы и цветы, вдоль стен теснились мешки с зерном и крупами, на полках толкались пузатые горшки, глиняные мисочки и ступки со всякой всячиной. И все они, едва рядом оказывался пар, непременно принимались источать запахи. Пар их за это недолюбливал, но что он мог поделать? Так что, когда ему не спалось, он прилежно клубился над двумя огромными чанами, потому что такая уж у него обязанность.

Две женщины в белых фартуках и чепцах помешивали содержимое чанов. Мерно и монотонно, словно куклы на ниточке у бродячего торговца, словно это все, чем они занимались в жизни.

Пока не пропел колокольчик.

— Вот и все, — распрямила спину с наслаждением та, что повыше и потолще. — Наконец готово.

Она окунула палец в варево и попробовала. Зажмурилась, и по ее красному лицу поползла большая улыбка.

— Вкусное счастье получилось. Наваристое. Ароматное.

Пар заластился к хозяйке, но она отмахнулась: жарко.

— Обидно, — устало сказала вторая, отложив поварешку на край чана.

Она спустилась по двум ступенькам и села на широкую лавку. Легла на нее и стащила с себя чепчик; черные длинные волосы рассыпались волной. Пар метнулся к ним, чтобы поудобнее уластиться и спрятаться от надоедливых запахов.

— Что обидно?

— Мы варили это счастье три дня, и, если бы ловцам не удалось добыть в последний момент сок агавы, ничего бы не вышло. А покупатель спустит все в один вечер, не задумываясь о том, чего это стоит…

— Не все ли тебе равно? Такая наша работа. И счастье теперь стоит дорого… — та, что потолще, пожала плечами, стащила с себя фартук и зевнула. — Идем, Аннато, идем спать.

— Ах, нет, Мескито… Если бы люди только поняли, что счастье нужно принимать по чуточке, а остальное время — жить, им бы хватало флакона на год, а потом и на десять, и пришел бы день, когда они смогли бы создать его сами. Но ведь они думают, что жить — это одно, а счастье — другое, и выпивают его до дна, и сначала безумно веселы, а потом глубоко несчастны, пока не заработают на новый флакончик… Мескито, люди совершенно не умеют обращаться со счастьем!

Мескито распахнула дверь, и белый пар обиженно съежился. Он не любил исчезать, даже ненадолго.

— Тебе впору писать инструкции по применению, — прыснула Мескито в свой пухлый кулак и вышла, качая головой.

— Я бы и с радостью… — пробормотала Аннато, прикрывая глаза и сжимаясь в комочек на лавке. — Но ведь люди их не читают…

Дверь захлопнулась. Пар выглянул из чана и снова шмыгнул к сладко спящей Аннато.

Глава 2. Горизонталь. Кристина узнает о крае амаранта

— Счастье становится все дороже, Нина, — устало вздохнула мама Карла, разжимая ножом створки очередной мидии. Пропахшие тиной пальцы ловко соскоблили содержимое в миску, и пустая раковина полетела в ведро.

Задний дворик таверны смело смотрел в лицо горизонта за гладью моря. Туда, вниз по холму, звали сбежать чайки: намочить ноги в солнечном прибое и поискать морскую звезду. Если прошептать ей заветное желание и отпустить, есть вероятность, что оно исполнится. Так говорит папа Мигель. Но это не точно.

Только мама Карла слишком занята: сегодня в меню особо нежная паэлья без раковин, и нужно как можно скорее почистить целый чан вареных мидий. Сморщенная, как сушеный финик, тетушка Нина и мама Карла. У мамы большие черные глаза, и лицо от солнца не высыхает, а становится ослепительно бронзовым. Мама, по правде говоря, всегда занята.

Таверну «Горизонт» знают все на побережье. Хвалят отличную стряпню и чистые постели, но главный секрет «Горизонта» — счастье. Оно немного похоже на брызги моря на рассвете, чуть больше — на последний луч солнца, чуточку — на ореховое масло с медом и очень сильно — на чай из мандариновых цукатов. Хотя точно описать его невозможно. Все говорят, что счастье — это очень дорого, но в «Горизонте» оно просто живет, и достаточно лишь прийти. Сесть за деревянный столик, поесть маминой паэльи, и сердце уже похоже на птицу. А еще вечером у камина можно послушать папину сказку на ночь. И потом — сразу в кровать. Простыни там пахнут свежестью бриза, и отбеливает их солнце. Так что, несомненно, каждый путешественник, ступивший на холм Святой Марии, просто обязан побывать в «Горизонте».

— Цены растут, — согласилась Нина, также выуживая из заполненного водой чана мидию и повторяя процесс. — Мы-то уж перебьемся, а вот детям купим на будущий год по флакончику… Но вам уж жаловаться, Карлита! Мигель его готовит чуть ли не из воздуха.

— Готовит из воздуха? — эхом отозвалась Карла, вытирая локтем пот с загоревшего лба и щурясь от яркого луча солнца. — Ты же знаешь, чего это ему стоит, Нина… Мы платим не дешевле остальных.

— Опять? — с сочувствием спросила тетушка Нина.

Мама Карла ничего не сказала и продолжила чистить мидии.

— Иногда я совершенно не понимаю, как могла выйти за него замуж, — наконец сказала она.

— Все совершают глупости, большие или маленькие, — пожала плечами тетушка Нина и охнула: лезвие ножа соскочило и порезало ей палец. — Тебе придется нести этот крест до самой смерти, но Кристину ты должна воспитать так, чтобы она не повторила твоей ошибки.

— Хочешь сказать, моя любовь — глупость? — возмутилась мама Карла и сердито свела свои красивые брови.

Ей совсем не понравилось, что тетушка Нина назвала папу Мигеля глупостью.

— Я сказала то, что я сказала, — возразила тетушка Нина. Прикусила свой палец и поднялась: — Мне мидий хватит. А тебе желаю успехов.

Мама Карла снова вздохнула. Она не считала, что папа Мигель — ошибка и глупость. Просто она думала, что… папа Мигель — иногда ведет себя как последний вредина. И бросает ее один на один с чаном свежих мидий.

Чайки кричали так, будто ничего об этом не знали. А что мешало маме Карле готовить паэлью с раковинами, как все? То, что решил папа Мигель в самый первый день «Горизонта»: здесь будет все по-особенному.

Папа Мигель сидел на крыше и ничего не делал, только смотрел в море. Как угасает последний луч солнца на сиреневых тучках, похожих на козликов с Пиренеев. В глазах папы Мигеля не было совсем ничего. И его самого тоже как будто не было.

— Что такое счастье, думают они… — сказал он чайке, которая уселась напротив на белом парапете и наклонила голову, кося черным глазом на свежую корку хлеба в тарелке. — Безумно дорогой флакончик с радужной жидкостью. Что они понимают! Счастье во флакончиках совсем не такое. Довольно воздуха, солнечного света и собственной жизни. Но здесь не понимают, не хотят знать… Глуп был я, решив, что справлюсь. Я отдаю концы. Мы должны закрыть «Горизонт». На время. И уплыть. Хотя бы на два годика…

Папа Мигель на миг прикрыл глаза и приложил пальцы к вискам. Затем с мольбой посмотрел на облака.

— Нет, на два годика не получится… Карла не разрешит. Зачем я, вообще, женился на ней?.. — и он взъерошил свои жесткие черные волосы в отчаянии.

— Папа! — показалась светлая головка в чердачном окошке. — Разве… ты мог не жениться на маме?

— Кристина! — воскликнул папа Мигель и испугался. — Давно ты здесь подслушиваешь?

— Я не подслушиваю, — Кристина вскарабкалась на крышу и споткнулась: ночная сорочка была слишком длинной.

Мама Карла сказала, что так она дольше будет по размеру. Голова у Кристины была большой, и соседский мальчишка Энрике обозвал ее за это головастиком. Кристина очень переживала, но папа Мигель ее успокоил: большие головы даны тем, кто собирается вырасти мудрым. Мальчишка Энрике не придумал никакого ответа. Наверное, он тоже хотел быть мудрым, но не получится: голова у него самая обычная. Кристине даже сделалось его жалко — он никогда не улыбался и был жутко взрослый всю жизнь. Неудивительно: ему целых двенадцать.

Папа Мигель не раскрыл объятий, как делал обычно. Прямо над головой у него блестела первая звезда. Кристина потопталась босиком напротив.

— А просто пришла тебе делать хорошо, — решила она объяснить и покрутила кончик косички на пальце.

— Делать хорошо? — удивился папа Мигель.

— Мама сказала, что тебе плохо, значит, надо тебе сделать хорошо. Ты звал доктора?

Папа Мигель покачал головой, смотря на свою дочку. Ей всего четыре, а счастье в нем уже иссякло — чего же он стоит как отец?.. И никакой доктор не поможет. Только побег в море. Но мама Карла будет против. Она всегда против.

— А почему ты не звал доктора? — серьезно спросила Кристина.

— Доктор не поможет, дорогая.

— Что тебе плохо?

Папа Мигель хотел сказать правду. Но сжал губы — нет смысла говорить, когда тебя не поймут. Он решил улыбнуться и соврать.

— Ну, мне уже лучше… Правда.

— Неправда, — не согласилась Кристина и, улучив момент, забралась к нему на коленки, а потом деловито потрогала лоб маленькой ладошкой. — Чуть-чуть горячий… — Поморщила брови. — Но насморка нет. Ты просто делал очень много счастья и устал. Я так думаю.

Папа Мигель вздрогнул.

— Конечно, мама не умеет делать счастье… — нерешительно сказала Кристина, кладя палец в рот.

Непонятно почему, пальцы были соленые, как море, поэтому она любила их облизывать. Ночью нельзя ходить к морю, но можно облизывать пальцы.

— Только она умеет делать нежную паэлью. И целовать на ночь. И она — мама!

Это был главный и последний довод.

Папа Мигель с ужасом воскликнул:

— Я не имел в виду ничего… такого, Кри! Конечно, мы с мамой любим друг друга. Просто, понимаешь… иногда у взрослых людей бывают странные мысли. Глупые.

— Очень глупые… — согласилась Кристина. А потом поинтересовалась: — А где бы была я, если бы ты не полюбил маму?

— Ну, не знаю… — смутился папа Мигель.

— Думаю, я бы сидела на крыше и смотрела на вас вниз, и ждала, когда вы с мамой все-таки полюбитесь. Чтобы мне можно было родиться.

Папа Мигель засмеялся. За горизонт с неба упала звезда.

— Папа Мигель… — задумчиво взяла в щепотку Кристина несколько темных волосков на его руке и потянула.

Кожа папы Мигеля смешно поднялась кверху. Девочка закусила губу сосредоточенно и повторила свой маневр несколько раз. А потом осмелилась задать вопрос:

— Ты вот умеешь делать счастье, а обычные люди — нет. Почему тогда тебе плохее, чем обычным людям?

— Ты бы хотела, чтоб и я был обычным?.. — голос папы Мигеля вздрогнул, как отражение в бочке с водой.

— Нет! — Кристина испугалась и крепко обняла папу Мигеля за шею двумя руками. — Никогда! Кто тогда будет делать счастье! Если для этого тебе не надо встречать маму, и мне надо ждать на крыше…

Папа Мигель почувствовал, что глаза у него сделались мокрые. Он поспешил перебить:

— Нет, Кри, ты будь. И мама тоже.

— Но тогда почему? Разве ты не должен уметь быть счастливее?

— Понимаешь, счастье… это такая вещь… Чтобы его сделать, надо, чтоб иногда было очень, очень плохо.

— Это как..?

На небе безмятежно расцветал Млечный Путь. Голодная чайка давно улетела с парапета.

— Когда тебе плохо, надо выбрать: стать сильнее или слабее. Вот как бы ты хотела?

— Конечно, сильнее! Тогда бы ты научил меня держать шпагу, которая висит на стене.

Папа Мигель улыбнулся и подбросил Кристину на коленках. И пообещал:

— Однажды — обязательно.

— А как стать сильнее, если тебе плохо?

— Надо пострадать… Чуть-чуть. А потом встать и идти дальше. Тогда ты будешь знать, какое счастье сделать в следующий раз.

— Вот поэтому ты знаешь, да? — подняла глаза Кристина, чтобы заглянуть папе Мигелю в глаза. Заметила, что там теперь слезы, а не ничего, и уточнила: — Ты сейчас — страдаешь?

— Уже заканчиваю, — засмеялся сквозь слезы папа Мигель.

Он вставал так много раз, неужели не сможет снова?

— Тогда тебе надо поесть паэлью, — слезла Кристина с коленок папы Мигеля. — Мама сделала ее сегодня нежную, без ракушек. Понимаешь, чтобы человек был сильный и мог встать, он должен кушать мамину паэлью.

— Конечно, Кри… Уже иду.

— Идем вместе, — протянула Кристина свою ладошку отцу. — Я ведь сделала тебе хорошо? Ты теперь сильнее? Ты встанешь? Ты уже придумал, какое сделаешь счастье? Я знаю — ты расскажешь сказку, правда? Получается, люди не умеют делать счастье, потому что не встают, когда им плохо? Я тоже буду всегда вставать, честное слово!

Мама Карла молча смотрела, как папа Мигель зачерпывает ложкой паэлью. Он ел и почесывал лоб. Когда мама Карла так смотрела на папу Мигеля, это значило, что она скоро улыбнется. Когда папа так почесывал лоб, это значило, что он скоро что-то придумает. И снова будет сиять счастьем.

Что бы мама Карла не говорила, она всегда была и будет счастливая с папой Мигелем. Потому что он — папа. С другим бы она не смогла. Потому что она — мама.

Кристина терпеливо ждала. Она сидела на плетеном коврике и смотрела на огонь в камине. Он всегда казался загадочным — плясал и трещал, но дотронуться до него было невозможно. Она думала, что, если бы мы могли видеть счастье, оно бы было похоже на огонь. И — да — еще на ветер. Ветер тоже нельзя поймать. Но он всегда с нами.

Наконец папа отложил ложку и, повернувшись к Кристине, поднял стакан с вином. Глаза у него были немножко туманные. Но они уже не страдали и, вообще, были. Значит, скоро папа будет такой… настоящий, как всегда.

— Ну, слушай, Кри. Я расскажу тебе историю про край, где растет амарант. Там никто не покупает счастье, потому что все знают, как его готовить. Немного сока агавы, немного амарантовой муки, радуга…

Глаза папы Мигеля блестели и мечтали. И смотрели туда, где никого не было, так, будто кто-то все-таки там был. Папа Мигель сделал еще один глоток.

— Там люди всегда счастливые? — поинтересовалась Кристина.

— Они знают как улыбаться, — кивнул отец с тоской. — Смеяться. Никто им не указывает, как жить, потому что они ЗНАЮТ. Разве это не самое главное..? На каждом углу пахнет жареными с корицей орешками. Потом из них делают крем…

Кристина затаила дыхание. Корица — это совершенно сказочный запах. Всего раз в год, когда приплывал из Индии торговец Педро, он привозил маленькую связку. И мама Карла сразу прятала его. А на холме Святой Марии никто не знал точно, что за секрет в ее сладких булочках. Говорили, что это вкус счастья. А мама Карла только посмеивалась.

А еще там умеют вставать, когда плохо, и улыбаться. На холме Святой Марии таких людей она не встречала. Амарант точно стоит посетить.

— Только край амаранта — далеко-далеко…

— Далеко-далеко — это дальше, чем живет мэр?

Кристина сразу решила, что поплывет в Амарант, где все счастливые и жарят орешки в корице — это, должно быть, восхитительно. Поэтому сочла нужным уточнить место. Она любила все знать точно. О мэре, например, она знала, что с ним нельзя ссориться, и что он строит дороги. Хотя это странно: человек, который строит дороги, чтобы соединять людей, не должен уметь с ними ссориться.

— Конечно, дальше, Кристина! Намного, невооборазимо намного дальше! — папа Мигель сдвинул брови.

Кристина поспешила исправиться:

— Это там, откуда Педро привозит корицу, да?

Где встает солнце. Много-много дней за горизонт.

— Да это совсем в другую сторону…

— А, туда, где был Колумб?

Значит — туда, где солнце садится.

— Понимаешь, ты меряешь по горизонтали, а я толкую совсем о другом.

— Что значит «по горизонтали»?

— Вправо, влево… к горизонту… — кажется, папа Мигель немного запутался. И кто знает, из-за вина или из-за «плохо». — Да, где горизонт, там и есть горизонталь. А в край амаранта добираться надо по вертикали.

— Но как?!. — ахнула Кристина, поджимая коленки к подбородку.

— Конца вертикали вовсе не видно, но это не значит, что края с амарантом — не существует, — папа улыбался и грозил пальцем.

— Мигель, не кажется тебе, что пора заканчивать уже со сказками! — наконец мама Карла перестала дуться и молчать.

Она встала и забрала пустую папину тарелку. Брови у нее сделались как ласточкин хвост.

Папа Мигель умоляюще поднял брови и разулыбался.

— Ах, Карла, ведь моя сказка закончилась, когда я женился на тебе… Осталось только понарошку…

— Кончилась его сказка! — мама Карла дала папе Мигелю ненастоящий подзатыльник и нахмурилась еще сильнее. Потому что она собиралась смеяться. — Прими к сведению, Мигель, она только начинается! И, кстати, — мама Карла выглянула в окно, там вдалеке прыгали огоньки факелов, — к нам едут новые постояльцы. Будь так добр, не рассказывай небылиц за стойкой.

Папа Мигель шуточно отдал честь, отставил стакан, послал маме воздушный поцелуй и неуверенно зашагал к дверям. Кажется, он делался сильнее.

— А вы, сеньорита, прочитайте молитву и отправляйтесь в постель! — это уже относилось к Кристине.

Ночью ей приснился край, где растет амарант. Амарант — это были такие большие блестящие розовые камни, которые вырастали на берегу океана. Их специальным колдовством стирали в муку, из которой прямо на камнях пекли сладкие лепешки. Если разломить лепешку, из нее выскальзывала на небо радуга. Только пахли радуги не корицей, а переспелыми помидорами. Папа откусил от лепешки первым и сломал себе зуб.

Утром Кристина сбежала по лестнице вниз, даже не переодеваясь, все в той же своей белой длинной сорочке. У нее был жизненно важный вопрос, с которым ждать было просто непозволительно. Что-то с амарантом было не так.

Папа Мигель уже стоял у стойки, бледный, бодрый и серьезный. Он разливал по стаканам херес для незнакомцев, что сидели за столиком и приглушенно о чем-то говорили. Вид у них был заговорщицкий. Наверное, вчерашние постояльцы.

— Папа! — позвала Кристина, подлетая к отцу, спотыкаясь и врезаясь в его ноги.

Папа Мигель вздрогнул и пролил херес мимо.

— Кри! Разве можно так пугать?

— Я громко топала ногами… — возразила Кристина в свое оправдание. — Но, папа, скажи… — она настойчиво дернула его за рубаху, — амарант — это что такое?

— Амарант? — поднял брови папа Мигель. А потом хмуро сдвинул их: — Какой амарант?

— Что значит — какой? «Край, где растет амарант», ты же вчера рассказывал… Помнишь? Там много радуг, никто не покупает счастье, едят орешки и корицу… Но амарант не может быть камнем, ты сломал зуб о него…

Папа Мигель закашлялся.

— Кристина, это была сказка. Только сказка.

— Но…

— Прости меня, дочка… — папа Мигель оставил бутылку на стойку и присел на корточки. Его черные глаза посмотрели прямо на Кристину. — Вчера я… мне стыдно за себя вчерашнего. Наверное, я тебя крепко напугал. Но ты мне очень помогла, — и он улыбнулся широко-широко, а потом поцеловал дочку в щеку. — Я снова сильный. И ты у меня сильная.

Щеки Кристины покраснели — она любила, когда папа ее хвалил, потому что он всегда хвалил за дело, а не каждый день, как мама Карла.

— Хозяин! — позвали незнакомцы из-за стола. — Сколько можно с ребенком нянькаться! Давай нашу выпивку!

Папа Мигель резко встал. Глаза его грозно сверкнули на миг, а потом лукаво заблестели.

— Сеньоры, не беспокойтесь, мой ребенок вырастет скорее, чем остынет ваш херес, — и шепнул Кристине: — Беги, оденься — жители «Горизонта» всегда должны выглядеть достойно. Мама Карла уже потеряла тебя, наверное…

— Но амарант..!

— Просто красивое слово. Забудь… — Папа Мигель был неумолим. — Ну?.. А я обслужу этих грубиянов.

— Не давай им смеяться над тобой! — погрозила Кристина пальчиком.

— Да чтобы я?.. Никогда! — папа Мигель подмигнул, осенил себя их тайным знаком крест-накрест и составил стаканы на поднос. — Ваш херес уже в пути, сеньоры!

Сеньоры шутку не поняли.

Папа Мигель был великолепен во всем. Но про амарант Кристина так и не смогла ему поверить. Это слово стало ее заветным секретом.

Глава 3. Вертикаль. Венто решает стать ловцом счастья

— Уйди! Хватит! — Аннато отогнала приставучий пар, что настырно подныривал под руку. — Ты мне мешаешь!

Дверь на кухню распахнулась, впуская холодный воздух. Белый пар поредел и убрался в угол. Теперь Аннато могла четко видеть выстроившиеся шеренгой флакончики.

— Аннато, бормочешь, как всегда! — захохотала Мескито, втаскивая за собой огромную бочку. — Давай, Венто, толкай лучше! Да смотри, с мостков не свались!

— Закройте дверь, мне тут сквозняки ни к чему, — нахмурилась Аннато. Она отложила мерный половник и, кряхтя, водрузила на чан тяжелую крышку. — Что это там у вас?

Мескито помогал худой парнишка в льняной рубахе на выпуск. Бочку, охая, вкатили в самый угол, выбив оттуда пыль и остатки белого пара. Рядом с мешком с корешками куркумы.

— Фу-ух! — отряхнул ладони паренек и уставился на половник Аннато. — Ты напиток счастья разливаешь?

— Амарантовая мука, — ответила Мескито. — Ловцам крупно повезло в походе. Все, иди, иди, — это уже предназначалось Венто.

— А можно попробовать? — не обращая внимания на Мескито, спросил Венто.

Волосы у него свешивались до подбородка путаными космами. Цвета почти пепельного. Уши выглянули, когда он наклонил голову просительно.

— Пожалуйста!

Мескито настойчиво толкнула Венто к двери, но он уклонился.

— Мескито, пусть попробует, что тебе, жалко? — сжалилась Аннато. — Иди, Венто, только дверь прикрой.

— Товар же, — проворчала Мескито.

— Ой, от одной ложки не убудет, — сощурилась Аннато.

Венто в один скачок оказался у двери и громко захлопнул ее ногой. Космы его взметнулись выше ушей, когда он радостно подпрыгнул:

— Я готов!

— Ты живешь там, где люди умеют быть счастливыми, — пробубнила Мескито и подняла крышку со своего чана. — Пожалел бы тех, кому это предназначено.

— Хочу знать, что они там, внизу, пьют, — пожал плечами Венто и взял из рук Аннато ложку.

Взбежал по ступенькам к чану, сбросил крышку и, облокотившись ладонями о край, наклонился и принюхался. Пар взметнулся ему в лицо таинственным туманом. Такой запах не забывают, когда услышат однажды.

— Корица?

— Попробуй, — улыбнулась Аннато.

Мескито покачала головой. Она не одобряла нравов Аннато.

Мальчик запустил свою ложку в варево; по верху шли радужные на солнце пузыри. Пар снова окреп и никуда не убегал. Он смело вползал в космы Венто и теребил уши.

Жидкость была густой и стекала тонкой нитью с ложки. Пахла сладко-кисло, с ноткой горечи.

Венто отправил ложку в рот. Проглотил, облизал губы и черенок ложки. Прикрыл глаза, пытаясь почувствовать вкус. Во рту будто что-то расцвело. Так расцветает солнце под облаками. И потянуло от этого счастья чем-то незнакомым, далеким и желанным. Чем-то, что уже никогда нельзя забыть, а обязательно нужно увидеть.

— Это… счастье? — наконец смог Венто открыть глаза. — Из чего оно? Из вот этой вот амарантовой муки? Или что тут еще? И почему у нас такого не едят?

— Потому что это все на экспорт, — ответила Мескито. — А мы и так счастливы. Видишь, Аннато? Теперь вопросов не оберешься.

— Но это просто… вкусняшка, — возразил Венто. — Как она может быть связана со счастьем?

— Люди — они такие, — пояснила Мескито, — верят во все, что написано на этикетке. И им достаточно вкусняшки, чтоб поверить, что это счастье.

— Вы их обманываете?

— Ну, вот, приехали! Никто никого не обманывает! И, вообще, мы только готовим то, что нам говорят. Венто, иди уже, а…

— Я тебе говорила, наше счастье действует ненадолго. — Аннато ловко вливала черпаком жидкость в каждый флакон. — Венто лишь повторил мои слова. Это не то, что нужно людям на Горизонтали.

Мескито отставила свой черпак в сторону и угрожающе направилась к Венто. Он предусмотрительно попятился в сторону с хитрой ухмылкой.

— Я вам помог, а что получил взамен?..

— Ложку счастья, — ухмыльнулась Мескито, поставив кулаки в бока. — А теперь проваливай.

— Не буду я снова облака распугивать… — обиженно взобрался Венто на бочку с мукой и свесил обтянутые чулками ноги в туфлях с пряжками. — Я лучше стану ловцом счастья! Оседлаю ветер и спущусь на землю, и буду добывать и амарантовую муку, и сок агавы… Только я не стану свои трофеи сдавать на какой-то там экспорт. Я хочу сам есть счастье, которое поймаю! Аннато, ты ведь научишь меня?

Аннато засмеялась, а Мескито нахмурилась.

— Никогда. Если все будут знать рецепт, люди останутся без счастья. — Она подошла к двери и распахнула ее. — Иди, Венто, твоя судьба — двигать воздух. Смотри, и так облака застоялись.

За дверью скопление белых туч пронизывал свет. В воздухе качались мостки из досок. Земля была слишком далеко внизу.

— Почему они не могут готовить счастье у себя на земле? — спросил Венто, не двигаясь с места.

— Для этого нужно знать, что это такое, — тихо ответила Аннато.

— А они готовы поверить, что это агавовый мед в разноцветных флакончиках, — подняла бровь Мескито с презрением.

— Неужели никто не пытался рассказать?.. — удивился Венто.

Пар недовольно спрятался в чан, который вспыльчивая Мескито позабыла накрыть. Запахи кухни ослабели, аромат грозовой свежести побеждал приправы. Аромат, к которому так привык Венто — подмастерье ветродуев.

— Счастливым быть трудно, ты же знаешь, — ответила Аннато. — Для этого нужно уметь встать на ноги тогда, когда тебе хуже всего на свете. Заработать на флакончик — гораздо проще. Держи, — протянула она один Венто вдруг. — Ингредиенты достать трудно, ведь все приходится доставлять с земли. Так что береги на черный день.

— Это чей-то год счастья, — с упреком посмотрела на подругу Мескито. — А мальчишке — вкусняшка, и только. Ладно, — разрешила она Венто, который словно спрашивал у нее разрешения. — Бери. И даже не надейся стать ловцом — ответственности не хватит. Да и силенок тоже. Только на ветряных мельницах и следить.

Глава 4. Горизонталь. Кристина совершает открытие

Однажды Кристина сделала неприятное открытие. Что она выросла. Это случилось в тот день, когда ушел Энрике.

Светило солнце и стоял зной без ветра, как и в каждое лето на холме Святой Марии. Мухи сонно прячутся в тень в такие дни, папа Мигель замачивает земляные орехи под навесом на заднем дворе, а мама Карла повязывает на голову цветную косынку и идет к морю белить простыни и скатерти со всего «Горизонта». Кристина старательно помогает — ведь ей уже десять, и опрыскивать время от времени расстеленное белье совсем не трудно. Да, а еще следить, чтобы дело не испортили вредные чайки.

Изредка босыми ногами Кристина наступала на морскую пену. Морская пена на мелких ракушках живет совсем недолго, но она такая нежная и шипучая… Отказывать себе в удовольствии ее поймать было невероятно сложно. И, растопырив пальцы, девочка терпеливо ждала каждой волны, чтобы тут же прыгнуть на пену, едва море отступит.

Там ее и нашел Энрике.

Он шагал по берегу с котомкой за плечами. Узел головной повязки понуро повис на затылке, латаные штаны подкатаны до колен. Он шел прямо по морской пене, но не испытывал совершенно никакого удовольствия. Лицо его было похоже на камень. Смеющимся Кристина его не видела никогда. Семья Энрике была бедной, и купила флакончик счастья только один раз, очень давно. Он обозвал ее головастиком тогда. Тот смех не считается, потому что он был обидным. Кристина ответила так, как научил папа, и больше Энрике не приставал. Сначала она была довольна своей победой, но больше он не смеялся. Энрике был безнадежно, недосягаемо старше, но ей так хотелось, чтобы однажды он посмотрел на нее и улыбнулся. И забыл про то, как она его обидела.

— Энрике! — испугалась Кристина и отскочила от накатившей очередной волны. Затем заметила котомку. — Куда ты идешь?

— В Валенсию. — Энрике остановился.

Кристина обрадовалась, но занервничала, не зная, что говорить. Он был такой высокий и такой серьезный взрослый. А она — маленькая девочка из «Горизонта», которая топчет морскую пену. К счастью, Энрике заговорил дальше сам:

— Я иду воевать с пиратами.

— Какими пиратами? — оживилась маленькая Кристина.

— С теми, которые грабят наши корабли там, далеко, — пояснил Энрике.

Он глядел мимо Кристины. Но он разговаривал с ней. Ей казалось, что это сон.

— С теми, из-за которых все стало так дорого, что мы не можем купить ничего.

— И счастье тоже?.. — с замиранием сердца спросила Кристина.

— И счастье тоже, — согласился Энрике. Он опустил голову и смотрел теперь, как волны выбрасывают пену на его ступни.

— Но… ты же всегда можешь прийти в «Горизонт», — возразила Кристина.

Энрике не приходил никогда. Наверное, из-за истории с головастиком.

— У нас за счастье не надо платить!

— Но счастья в «Горизонте» не хватит на всех, — ответил Энрике и посмотрел прямо на нее.

Кристина смутилась и ковырнула пальцем ноги мокрую ракушечную пыль. Энрике был прав. Папе Мигелю частенько становилось плохо, и он уходил на крышу, как раньше. Паэлья, вино и сказка помогали не всегда. Слово «амарант» делало его еще грустнее, и иногда Кристина не верила, что ей снова удастся помочь папе Мигелю стать сильнее. Ведь человек должен это делать сам… А ему хотелось все меньше. Закрыть «Горизонт» и уплыть, как он мечтал, было невозможно. Никто на холме Святой Марии делать счастье не умел, и без «Горизонта» люди бы совсем разучились смеяться.

— А… как это далеко? — спросила Кристина робко. Теперь и Энрике уходит. Вспомнила старую папину историю. — Дальше… чем живет мэр?..

— Это за океаном, — отвечал Энрике уверенно.

— За океаном?! — ахнула Кристина.

На глаза ей навернулись слезы. Ей показалось, что она уже и в «Горизонте» никогда не будет счастливой.

— Так далеко?! Ты… уверен, что тебе туда?..

— Счастье везут откуда-то оттуда, — пожал Энрике плечами. — Я выясню, малышка, — он вдруг погладил ее по голове.

— Я… — всхлипнула Кристина и вытерла кулаком глаза, — ты уходишь, а я все еще похожа на головастика.

Энрике вдруг улыбнулся. Самым краешком губ, но улыбнулся. Ей.

— У тебя всегда была замечательная голова. Я ей завидовал.

— У тебя… была такая же! — поспешила Кристина сказать хоть что-то. — Такая же, даже больше!

— Прощай, маленькая Кристина, — сказал Энрике грустно. — И живи в «Горизонте»… долго и счастливо.

И он пошел дальше, ступая по щекотной морской пене, твердо, как по мощеной дороге. В Валенсию. А потом — за океан. Сражаться с пиратами. За счастье, которое знал только однажды.

Кристина держала руку у сердца, глотала горячий соленый воздух и совсем забыла про опрыскивание простынь и нежность морской пены. Она никогда не будет прежней. Мир никогда не будет прежним.

Кристина лежала ничком на кровати, и не было сил даже двинуть мизинцем. Как будто в ней что-то умерло, и это навсегда. Мир умер. В чердачное окошко врывалась голубизна неба, крики чаек и далекий зов прибоя. Разве можно будет снова любить хоть что-то?..

Дышалось с трудом, в глазах двоилось.

— Мигель, сделай же что-нибудь… — мама Карла поглаживала Кристину по спине, а другой рукой утирала невидимые слезы со своих щек.

Слезы текли и текли, потому что мама Карла не понимала и боялась. Она никогда не видела свою дочь такой… Несчастной. А что, если это страшный недуг, передавшийся ей по наследству от папы Мигеля?.. Быть счастливой в обмен на такие дни?

— Что же ты? — обернулась она к папе Мигелю, который стоял у стены и не двигался. — Если не можешь, иди, возьми все наши монеты и купи ей этот треклятый флакончик со счастьем!

— Не время теперь, — глухо ответил папа Мигель.

— Да какая разница! Найди, где угодно! — мама Карла рассердилась и грозно встала с постели Кристины. — Наша дочь страдает, а тебе все равно?!

— Зато она может узнать, что такое настоящее счастье, — сказал папа Мигель.

— Перестань болтать! — крикнула мама Карла. — Пользы от тебя… — она была такая злая, что даже замахнулась ладонью на папу Мигеля.

Но он поймал ее руку, и вторую тоже. А потом заставил посмотреть на себя.

— Верь мне, Карла, — просто попросил он. — Счастье — это же не значит смеяться каждую минуту.

Голос у него был спокойный, хотя и грустный. И мама Карла немножко успокоилась. Руки ее ослабели, и слезы потекли по щекам ручьями. Она уткнулась папе Мигелю в плечо и прошептала:

— Она моя единственная дочка…

— И моя тоже, — кивнул папа Мигель серьезно. — Она хоть что-то говорила?

— Ничего… — покачала головой мама Карла.

— Успокойся, я поговорю с ней. А ты приготовь нам… орчаты с порошком из корицы.

— С корицей?.. — удивилась мама Карла.

Корица — дорогая вещь, да и кто добавляет корицу в холодное молоко из орехов.

— Именно, — улыбнулся папа Мигель и погладил маму Карлу по голове, как маленькую.

И она улыбнулась — так замечательно знать, что кто-то точно знает, что делать, когда ты сдался.

Мама Карла тихо прикрыла за собой дверь. А папа Мигель присел на кровать.

— Кристина, — позвал он негромко, но властно. — Посмотри на меня.

Кристине было все равно. Но она посмотрела. Папа Мигель совсем не выглядел взволнованным. Его темные глаза казались сейчас теплыми и будто говорили: «Я знаю, что с тобой».

— Почему? — прошептала Кристина. — Я даже плакать не могу…

— Помнишь тот вечер? — посмотрел папа Мигель в окошко. — Когда ты пришла за мной на крышу, чтобы сделать мне хорошо?

Кристина помнила. Казалось, это было не с ней, а с кем-то другим.

— Тогда ты тоже спросила «почему». Что я ответил?

Губы Кристины дрогнули. Неужели папа Мигель тогда чувствовал вот это же самое? Когда сердце в груди останавливается без причины?.. Не может быть, чтобы кто-то когда-то чувствовал то же самое.

— Кри, что я ответил? — требовательно повторил голос папы Мигеля.

— Когда тебе плохо, ты должен выбрать, стать сильнее или слабее, — бездумно повторила по памяти Кристина, пялясь в потолок. В углу паук снова намусорил.

— Что ж, я так и думал, что тогда ты пообещала вставать, только чтоб меня заставить поесть, — папа Мигель поднял брови почти насмешливо.

Кристине сделалось обидно. Он должен был… понять, а не смеяться.

— Я просто страдаю, — поджала она губы и рывком села. — Ты сам говорил, что, когда плохо, сначала надо пострадать. А вставать — потом.

— Так бы и сказала, — улыбнулся папа Мигель. — А то мама уже думала, ты умирать собралась… Тогда сейчас будем пить орчату с корицей и страдать, — он хлопнул в ладоши и воскликнул: — Я так это люблю!

— Что, вообще, за странная идея, бросать в орчату корицу, — наморщила нос Кристина — ей стало лучше, теперь она хоть что-то стала чувствовать.

— Самая лучшая идея, — щелкнул папа Мигель ее по носу. — Ну, а если серьезно… Мир расстраивает нас довольно часто. Я могу тебе чем-то помочь?

— Энрике… ушел, — всхлипнула Кристина. Кажется, сейчас польются слезы.

— Энрике? — удивился папа Мигель. — Тот, что называл тебя головастиком, что ли?..

— Да, но… Я не только поэтому… Просто… Он сказал, что счастья в «Горизонте» на всех не хватит. И… я раньше об этом не думала…

И наконец пришли рыдания.

— Девочка моя… — дрогнувшим голосом сказал папа Мигель и обнял ее, как большой добрый медведь.

Он знал, что однажды Кристина поймет это, и ее сердце будет болеть так же, как и его.

Вошла мама Карла с подносом. И стаканы брякнулись друг о друга, потому что мама Карла не ожидала, что Кристина будет плакать в объятиях папы Мигеля. Но мама Карла знала: корица — вещь дорогая, а еще папа Мигель совершенно точно сказал, что орчата с корицей — лекарство. Поэтому она благополучно поставила поднос на столик и тоже села на кровать и присоединилась к их объятиям.

— Почему… почему… — рыдала Кристина, — в мире так мало счастья…

Мама Карла и папа Мигель смотрели друг другу в глаза и понимали: их дочка выросла. И теперь знает то, что им так хотелось бы скрывать от нее подольше.

Но папа Мигель знал, что делать.

— Значит, — обнадеживающе погладил он Кристину по голове, — теперь ты сумеешь его делать.

— Но как? — подняла Кристина полные слез глаза с мокрыми ресницами. — Неужели я смогу встать?.. И счастье… умеешь делать только ты.

Мама Карла насупилась — снова папа Мигель со своими сказками.

— Зато ты в «Горизонте», дорогая, — чмокнула она дочку в макушку. — И тут ты всегда сможешь быть счастлива.

— Нет, Карла, — отстранил папа Мигель маму.

Кристине ее совет тоже не понравился. Как можно жить жизнь, если надо даже бояться выйти из дома?.. Если даже бояться прыгнуть в морскую пену?..

— Счастье гораздо ценнее, когда делаешь его сам. Кристина, думаю, ты сможешь… Я научу тебя.

— Ты уверен, что я могу быть, как ты? — усомнилась Кристина.

— Конечно, ты же моя дочь, — ласково улыбнулся папа Мигель. — За счастье надо сражаться, оно не приходит к ленивым.

Мама Карла вздохнула: снова папа Мигель говорил чепуху. Надо сторониться неприятностей, вот и все. Да и что у Кристины случилось?.. Почему она рассказала папе Мигелю, а ей — нет?.. Но, надо признать, метод папы Мигеля подействовал: Кристина улыбнулась и вытерла глаза кулаками: сейчас она была уже больше похожа на Кристину, которую мама Карла знала. И не похожа одновременно..

Мама Карла встала и взяла поднос с орчатой.

— Вот, — сказала она уныло, — орчата с корицей.

— Спасибо, любовь моя, — улыбнулся и ей папа Мигель так, что она забыла обо всех неприятностях на свете. Он это умел — как ему удавалось, мама Карла не знала, но за такое могла прощать снова и снова. — Ну, что ж… Бери, Кристина, свой стакан, Карла, ты тоже… Так будем же страдать от души!

— Будем! — воскликнула Кристина уже почти с восторгом и подняла свой стакан.

— Но простыни… — вспомнила мама Карла. Делу время, потехе час — так ее учили…

— Только вот выпьем орчату до дна, а потом побежим вместе и быстренько их соберем, — согласился папа Мигель. — Непременно — с дикими воплями.

Эта мысль Кристине очень понравилась. Она была совсем не против покричать от души… Было о чем. Хотя теперь она знала — если захочет, она и Энрике увидит, и счастье сделает, и даже, может, что-то узнает об амаранте.

— А потом… — папа Мигель прищурился и заговорщицки посмотрел на Кристину, — я кое-кого научу держать мою шпагу.

— Твою шпагу! — выдохнула Кристина. Об этом и мечтать было невозможно.

Орчата была прохладной, как всегда, но в ней утонул едва уловимый привкус тепла и свежести сразу: корица.

— Папа, а маяк на краю земли — он существует? — поинтересовалась Кристина, рассматривая вышитую старинной картой подушку.

— Какой маяк? — папа Мигель сделал невинное лицо и спрятал его в стакане с орчатой.

— Ты забыл? Как и про край амаранта? Так нечестно! — стукнула Кристина его свободным кулачком в грудь.

— А, — папа Мигель сделал вид, что наконец вспомнил, — ты про маяк, который стоит на краю земли, чтоб корабли не сваливались в пустоту?

— Что ты говоришь! — возмутилась Кристина. — Магеллан же доказал, что земля круглая!

— Тогда разве может существовать маяк на краю земли? — хитро подмигнул папа Мигель.

— Как и край амаранта?

— Кристина, — не выдержала мама Карла, — ты же знаешь, что папа любит рассказывать сказки.

И посмотрела на мужа с упреком. Он пожал плечами — мол, извините.

— Знаю, — согласилась Кристина. — Так он делает счастье.

— Я ничего другого не умею, — вздохнул папа Мигель жалобно. — Разве что собирать простыни. Но только с дикими воплями. Ну, может еще фехтовать немножко.