Клэр и Рекхе,
любимым сестрам, научившим меня
рассказывать истории

1
ПОСЕТИТЕЛЬНИЦА

— Вот и хорошо.

Эти слова Первин Мистри произнесла вслух, раскладывая подписанные контракты по конвертам. Поднесла свечу к палочке сургуча, дождалась, пока на заднюю сторону каждого конверта упадет по алой капле. Последний штрих — придавить сургуч медным штемпелем с надписью: АДВОКАТСКАЯ КОНТОРА МИСТРИ.

Хвалить себя вообще-то негоже, но на этот контракт об аренде недвижимости она потратила четыре месяца. Двое клиентов до бесконечности обменивались списками условий — каждый считал делом чести выдвигать всё новые требования.

При этом на деле арендатор и арендодатель нуждались друг в друге. Клиент адвокатской конторы Мистри мистер Шах искал жильца в свое бунгало на холме Кумбалла. Мистер Ахмад, клерк одной из пароходных компаний, был квалифицированным съемщиком. Первин составила соглашение, основываясь на уже имевшихся у нее образцах контрактов на сдачу внаем недвижимости того же самого владельца. И тут ее клиент внезапно потребовал внести ограничение на разделывание мяса. Мистер Ахмад его вычеркнул и написал крупными буквами, что жена его имеет право готовить все, что ей заблагорассудится. А еще он желал, чтобы мистер Шах выкорчевал полузасохшее манговое дерево в саду и посадил новое.

На самом деле найти в Бомбее достойное жилье, особенно частный дом, было не так-то просто. В город стекались жители всей Британской Индии и независимых княжеств — в поисках хорошо оплачиваемой работы. Бунгало конца XIX века разваливались от старости, среднему классу приходилось довольствоваться квартирами. Кстати, почти в каждом многоквартирном доме, вне зависимости от района города, селились люди, которых объединяли религия, место происхождения и язык.

Первин подозревала, что именно религиозные предрассудки и взыграли в ее клиенте-парсе [1], а потенциального съемщика-мусульманина заставили вести себя вызывающе. Она отправила обеим сторонам любезные письма с напоминанием, что на следующий год вырастут муниципальные налоги, так что им обоим, пожалуй, следует приостановить все дела с недвижимостью, пока не выяснится новая стоимость жилья.

Перспектива оказаться с пустым домом на руках перед самым приходом налоговых счетов вынудила мистера Шаха снять условие касательно мяса. Мистер Ахмад поблагодарил его и отказался от требования посадить новое дерево, но одновременно он попросил разрешения по собственному разумению вносить изменения в планировку сада. Первин заверила мистера Шаха в том, что любой арендатор, который вкладывает собственные деньги в сад, только способствует повышению стоимости жилья и репутации его владельца.

И вот контракты подписаны, запечатаны, готовы к отправке.

Первин взяла оба конверта и отправилась на поиски Мустафы. Седовласый гигант — охранник, дворецкий и портье их адвокатской конторы — уже поднимался на второй этаж. Он взял у Первин документы и сообщил:

— К вам молодая дама.

— Лили? — Первин ожидала доставку печенья и торта из кафе Яздани.

— Нет. Ее зовут мисс Каттингмастер. — Выговаривая это имя, Мустафа выразительно пошевелил своими длинными жесткими усами.

— Очень необычная фамилия. Полагаю, мусульманская или парсийская, — задумалась Первин.

Мустафа кивнул:

— Вы правы, да и лицо у нее иранского типа. Она сказала, что к вам ее отправила мисс Хобсон-Джонс.

В Первин проснулось любопытство. Элис Хобсон-Джонс, ее лучшая подруга, преподавала математику в колледже Вудберн. Может, мисс Каттингмастер ее студентка.

— Я сейчас спущусь. Вас не затруднит заварить нам чаю?

— Он уже на столе.

 

Первин заглянула в полуоткрытую дверь приемной, оценивая посетительницу. Мисс Каттингмастер сидела на краю дивана, обитого сиреневым бархатом, на коленях у нее лежала книга. Девушка склонила голову, спутанные темные кудри свесились вниз. Из рукавов накрахмаленной белой хлопковой блузы, надетой под невзрачное бурое сари, виднелись худые запястья. У ног лежала холщовая сумка цвета хаки.

— Кем-чо [2]. — Первин поприветствовала посетительницу на гуджарати, на котором часто говорили между собой парсы.

Френи Каттингмастер тут же захлопнула книгу:

— Да. Доброе утро, мэм, или как к вам нужно обращаться? Может, эсквайр?

Девушка на удивление складно говорила по-английски, хотя и была одета в домотканое сари, какие любили носить сторонники независимости. Впрочем, именно по-английски изъяснялись в мире науки — возможно, поэтому она к нему и прибегла.

В гостиной могли усесться четверо, однако Первин решила не опускаться в просторное кресло в стиле королевы Анны, а присела на тот же диванчик, что и студентка. Цель ее состояла в том, чтобы та почувствовала себя менее скованно.

— Меня зовут Первин Мистри. Для «мэм» я, пожалуй, еще слишком молода, а «эсквайрами» юристов называют в основном в Соединенных Штатах. Назовете мне свое имя?

— Френи. — Девушка слегка отодвинулась. — Я все равно не понимаю, как вас называть. «Мемсагиб» [3] — титул в основном для британок, его я использовать не буду. «Мэм» мне тоже не больно-то нравится.

Первин вспомнила традиционное уважительное обращение к парсийкам:

— Если хотите, можете называть меня Первин-баи.

Френи кивнула:

— Первин-баи, я пришла к вам по поручению Союза студентов колледжа Вудберн. Мы хотели бы получить юридическую консультацию.

Активистов в Бомбее становилось все больше и больше. В последние месяцы число сторонников известного юриста Мохандаса Ганди, призывавшего к протестам против британского правления, неуклонно росло. Первин очень хотела хоть чем-то помочь борцам за свободу, но, поскольку она была поверенным, работать ей в основном приходилось только с договорами.

— Я польщена тем, что вы выбрали адвокатскую контору Мистри. Расскажете, в чем ваша проблема?

Френи вгляделась Первин в лицо:

— Мы хотим знать, есть ли у нас право не посещать занятия в колледже и не нести за это наказания.

Первин задумалась:

— Я не совсем понимаю. Посещение занятий — одно из условий зачисления в колледж. У вас конфликт с кем-то из преподавателей?

— Вовсе нет. Я учусь на втором курсе, и мне очень нравится в колледже. — Френи ласково сжала книгу, лежавшую у нее на коленях. — Более того, мы, студенты, вообще не пропустим никаких занятий в тот день, который я имею в виду, потому что их все равно отменят.

И за этим девица явилась в их адвокатскую контору? Первин, тщательно скрывая раздражение, произнесла:

— Полагаю, в вашем случае взять выходной не возбраняется. Студенты часто пропускают занятия по болезни или семейным обстоятельствам.

— Но тут другое дело. Политическое. — Последнее слово девушка выговорила особенно тщательно, подчеркивая его важность. — Мы хотим пропустить занятия в день, когда в Бомбей прибудет принц Уэльский. Вам известно, что Гандиджи [4] призывает к харталу? [5]

— Да. Я видела плакаты с призывами устроить принцу бойкот. — Первин встречала эти дерзкие воззвания рядом с афишами, гласившими: «Добро пожаловать, принц Уэльский», которыми правительство завешало весь город. В четверг Эдуард сойдет с судна в бомбейском порту, чтобы начать отсюда четырехмесячное турне по Индии. Визит двадцатисемилетнего принца все воспринимали как подтверждение того, что впереди их ждут еще много десятилетий британского правления.

Френи подалась вперед и заговорила, сдерживая волнение:

— Часть плакатов развесили мы, студенты. Мы хотим, чтобы на параде присутствовало поменьше народу. Но ректор колледжа объявил, что в день приезда принца все должны явиться его встречать. Рабочие строят перед колледжем специальную трибуну. От нас требуют, чтобы мы аплодировали этому паршивому принцу, когда он будет проезжать по набережной Кеннеди.

После этой пылкой речи у Первин не осталось никаких сомнений касательно взглядов Френи. Но чем ей может грозить неявка в колледж в такой день?

— А у вас в Союзе студентов есть куратор из числа преподавателей?

— Да. Мистер Теренс Грейди. — Уголки губ Френи поползли вверх.

Первин подумала: только бы девочка не влюбилась.

— И мистер Грейди докладывает администрации о деятельности вашего клуба?

— Вряд ли, — ответила Френи, подумав. — Он ирландец, а среди ирландцев много тех, кому не больно-то нравится жить в составе Британской империи. Мистер Грейди признался, что ему, как штатному сотруднику, придется в этот день прийти в колледж. Он слышал о желании членов Союза студентов остаться дома и призывает нас поступать в согласии со своей совестью.

Первин чуть расслабилась и заметила:

— Судя по всему, он человек порядочный. А что вы можете сказать о ректоре?

— Его зовут Хорас Вирджил Атертон. — Френи произнесла это отрывисто, без всякого тепла, которое звучало в имени мистера Грейди. — Он у нас временно, с октября. А настоящий ректор в длительном отпуске. На занятиях по христианскому Писанию, до того как заговорит священник, мистер Атертон иногда обращается к нам с речью. И это вечно что-нибудь про то, что не нужно нигде толпиться или, там, толкаться в коридорах и на лестницах. А про философию и суть образования — ни слова.

Первин фыркнула:

— Вашему ректору руководить бы начальной школой. А у него есть причины не одобрять ваше поведение в коридорах?

Френи тоже в ответ удовлетворенно фыркнула:

— Он считает, что у нас слишком много толкучки и вдруг кто упадет. Говорит, что кто-то из девушек-студенток может пострадать, меня и моих подруг это очень раздражает. Мы ж не фарфоровые.

— Да уж. Бомбейские женщины крепче кокосовых орехов! — Услышав смех Френи, Первин добавила: — А почему вы посещаете занятия по христианскому Писанию?

— В принципе, это не обязательный предмет. Но перед началом занятия всегда делают перекличку. Вот все туда и ходят, вне зависимости от своей веры.

— И вы хотите сказать, что вам ставят прогул, если вы не посещаете христианскую службу? — Первин примолкла, подумала, нет ли тут основания для судебного иска. — Колледж Вудберн — миссионерское учебное заведение, не так ли?

— Совершенно верно. Его основал достопочтенный Эндрю Вудберн из Шотландской церкви, он приехал в Бомбей в 1810 году.

— А как ваши родители относятся к тому, что вы получаете образование в пресвитерианском колледже?

— Мой отец считает, что это почтенное учебное заведение и что все прочие предметы мне очень полезны. — Френи досадливо улыбнулась и добавила: — Он старший портной в магазине Готорна. Хвастается перед заказчиками, что я учусь в Вудберне.

Портной наверняка гордится тем, что смог отправить дочь в один из самых старых колледжей. Тут-то Первин и поняла, что фамилия у девушки самая что ни на есть подходящая [6].

— Ваш отец, похоже, отличается большой терпимостью.

— Я бы так не сказала. — Френи указала на одно из кресел и ухмыльнулась: — Вот это его бы точно разозлило.

— Почему? — озадаченно спросила Первин.

— Красная обивка порвалась. Вон там, рядом с ножкой.

Первин вслед за посетительницей посмотрела на кресло, которое никогда раньше так пристально не разглядывала.

— Ну надо же, вы совершенно правы. Это любимое кресло моего отца. Он, наверное, зацепил обивку ботинком. Он кладет ногу на ногу и иногда топает каблуком. Ну, вернемся к делу. Ваш отец знает, что вы поддерживаете идею независимости?

Френи опустила глаза на книгу, как будто правильный ответ нужно было искать там. А когда подняла голову, лицо ее стало хмурым.

— Я хотела ему все рассказать, но пока не получается. Он считает, что я еще молода и не понимаю таких вещей.

Первин сочувственно кивнула:

— Да, отцы все такие. Вы хотите сказать, что ваш отец не знает, что вы один из лидеров Союза?

Френи затрясла головой:

— Никакой я не лидер. В Союзе вообще всего две девушки.

— Вы говорите, что вы не лидер, но ведь это очень ответственное поручение — получить от лица всех членов юридическую консультацию, — заметила Первин. — Вы можете собой гордиться.

— Нечем мне гордиться. Я просто подумала, что полезно будет им помочь. Не хочу я, чтобы кто-то пострадал. — Она поаккуратнее пристроила книгу на коленях и добавила: — Я решила, что, наведавшись к вам, сделаю полезное дело.

Первин не хотела, чтобы Френи заподозрила ее в способности творить чудеса.

— Какое именно?

— Меня однокурсники иногда дразнят… — Она набрала полную грудь воздуха. — Что, мол, мой отец ползает на коленях перед англичанами и англо-индийцами.

— А как же еще портному подрубать брюки? — Первин почувствовала особое сочувствие к девушке: Каттингмастеры были из рабочего класса, им явно пришлось преодолеть множество преград, чтобы отправить свою дочь в колледж.

— Динеш — он у нас в Союзе студентов самый речистый — говорит, что все парсы любят англичан. Когда мы с Лалитой вступили в Союз, он хорошо к нам относился, а теперь не разрешает мне ни в чем участвовать.

Первин почувствовала стеснение в груди:

— Только полные невежды могут такое сказать про наших единоверцев. А если взять, к примеру, Дадабхая Наороджи, великого деда движения освобождения, или мадам Бхикаджи Каму, которую выслали во Францию? Нельзя забывать и о том, что многие бизнесмены-парсы из Южной Африки и Индии уже давно поддерживают Гандиджи.

— Динеш говорит, что парсов интересуют только деньги. — Уголки губ Френи, похожих на розовый бутон, поползли вниз. — Уверена: они отправили меня к юристу только потому, что тогда мне и платить по счетам.

— Мы беседуем, я не оказываю вам никаких юридических услуг. Платить не надо, — успокоила ее Первин.

— Спасибо вам. — Френи перестала хмуриться. — Мисс Хобсон-Джонс сказала, что у нее есть подруга — первая женщина-поверенный в Бомбее. И мне очень захотелось с вами повидаться.

Слова Френи сильно польстили Первин.

— Я тоже рада знакомству с вами. Скажите, когда вы поступили в колледж, вам выдавали списки правил? Ваши родители или вы подписывали какой-то договор? В таких документах обычно перечислены основания для отстранения от занятий или исключения.

— Никаких списков нам не выдавали. Договора я тоже не припомню, но, если он был, он хранится у моего отца. — Френи наморщила лоб и добавила: — А у него я не могу попросить.

Первин не хотела стать причиной разлада в семье.

— Тогда спросите у других студентов или студенток, нет ли у них таких договоров. Прочитайте его или принесите мне.

— Обязательно, Первин-баи. — Френи взяла у Первин карточку, которую та достала из хрустальной вазы на серебряном чайном столике.

— Участие в политической акции — дело серьезное. Уже много десятилетий студентов-индийцев, которые выходят на протесты, избивают, сажают в тюрьму и даже казнят. — Увидев, как округлились у Френи глаза, Первин добавила: — Вам не вынесут смертного приговора за пропуск одного дня занятий, но я очень вас прошу: не выходите на политическое выступление только ради того, чтобы впечатлить однокурсников.

— Вот я вам клянусь: меня стошнит при виде этого принца! Я покрою себя позором! — объявила Френи. — Но одновременно я боюсь, что, если мы не придем, вся наша жизнь пойдет под откос. Я слышала, что два года назад нескольких студентов отчислили за то, что они были коммунистами.

Первин задумалась. Как уклониться от чествования принца и не подвергнуться наказанию?

— А вы не задумывались, что можно в четверг просто остаться дома, сославшись на боль в животе, — тогда ни ваши родители, ни преподаватели ничего не узнают?

Френи качнула головой:

— Это притворство. А вы знаете про ашу [7].

Она имела в виду краеугольный камень мировоззрения парсов: принцип праведности. Богобоязненный парс всегда говорит правду. Именно поэтому индийцы самых разных вероисповеданий всегда доверяли юристам-парсам.

— Да, про ашу я все понимаю, но ведь ни вы, ни я не можем заранее ничего сказать о вашем телесном и душевном здравии в четверг. Болезнь — неоспоримая причина для отсутствия.

— Солжешь — в беду попадешь. Не хочу я этого повторять.

Выслушав краткое заявление Френи, Первин умолкла, тишину нарушало лишь тиканье напольных часов в углу. В паузе Первин поняла, что пытается сбить с истинного пути необычайно совестливую молодую девушку.

— Френи, вы должны действовать в соответствии со своими убеждениями — и так же должны поступать все студенты. Учитывая, что лидеры Союза попросили вас проконсультироваться с юристом, как минимум некоторые из них разделяют ваши тревоги.

— Точно. Если нас выкинут из колледжа, не видать нам больше ни стипендии, ни денег на образование от родителей. Мы испортим всю жизнь и им, и себе. — Тут слова так и полились: — Я подумала, если я к вам приду, вы дадите мне ответ. Надеялась, что вы скажете «нет», потому что так безопаснее и мы сможем продолжить учебу. Но «нет» вы мне не сказали.

— У меня недостаточно данных, и мне сложно предсказать, как отреагирует мистер Атертон. — Первин очень сожалела, что не может посоветовать Френи ничего определенного. — До приезда принца еще три дня. Мы еще успеем выяснить, есть ли у кого-то этот договор. А я, конечно же, рада буду его посмотреть.

— Спасибо. — Френи перевернула книгу, которую держала, сдвинула ее ближе к сумке.

Первин глянула на обложку: «Сердце тьмы» Джозефа Конрада. Она еще не успела прочитать этот популярный роман, но слышала от Элис, что автор клеймит колониальную политику европейцев в Африке.

— Это из списка чтения по литературе?

Френи ласково опустила книгу в сумку:

— Нет. По всемирной истории. Мистер Грейди часто задает нам читать романы и газетные статьи, потому что считает, что они правдивее книг по истории. Вот только проблема в том, что авторов очень много, кому из них верить?

— Любопытное замечание. Я с удовольствием побеседую с вами снова, но пришлите мне заранее записку или позвоните по телефону. У меня каждый день по несколько встреч, я не всегда бываю на месте.

Френи взглянула на Первин с восхищением:

— Вы защищаете невиновных в Верховном суде Бомбея?

— Пока нет. Женщины еще не получили права выступать адвокатами в Верховном суде Бомбея.

Брови Френи поползли вверх.

— Вы хотите сказать, что в Индии нет ни одного суда, где женщины могут отстаивать интересы своих клиентов?

— Я говорю только про Верховный суд, про другие не знаю. — Первин увидела, как вытянулось у девушки лицо, и добавила: — Может, у меня и будет возможность это выяснить.

— Мой брат отлично отстаивал свою точку зрения, — произнесла, помолчав, Френи.

— А теперь это не так?

— Дарий утратил способность говорить, — тихо откликнулась девушка.

— В каком смысле? — озадаченно переспросила Первин.

— Дарий умер, когда ему было тринадцать лет, а мне одиннадцать. Папа очень надеялся, что мой брат будет первым в нашей семье, кто поднимется выше ремесленника. Я учусь в Вудберне, потому что часть расходов покрывает стипендия. А остальные деньги доплачивают родители — из тех, которые накопили на образование брата.

Головоломка начала складываться.

— Это очень грустно. Вы, наверное, сильно по нему тоскуете.

— Конечно. И если меня исключат, я покрою позором не только родителей, но и покойного брата. — Френи моргнула, расправила плечи. — А как вы уговорили мистера Мистри позволить вам стать поверенным?

— Ну, он хотел, чтобы я изучала право в Оксфорде, потому что моего брата никогда бы туда не взяли. Только я одна могла осуществить папину мечту передать юридическую практику по наследству.

— Но ваш отец мог поступить и по-другому, — возразила Френи. — Нанять поверенных и барристеров, создать большую важную фирму, как у Вадии Ганди или у Мохаммеда-Али Джинны.

Первин кивнула:

— Да, это крупные юридические конторы нашего города, но мой отец решил, что начнет с меня. Наверное, надеялся, что у него появится еще и зять, но с этим не вышло.

— Значит, он верил в вас с самого начала. И все же вам, наверное, странно было учиться в стране, которая угнетает Индию. — Френи чуть подвинулась на диване, чтобы смотреть на Первин в упор.

Та, заметив осуждение в глазах девушки, ответила:

— В Англии мне доводилось встречать людей, которые относятся к индийцам с предубеждением. Но меня удивило, сколько там тех, кто поддерживает идею независимости Индии. И громче всех об этом говорила мисс Хобсон-Джонс.

Френи ахнула, потом широко улыбнулась:

— У нас изумительные преподаватели! Это-то и здорово в нашем колледже. Хотя я знаю наверное, что некоторые из них скрывают правду о своем прошлом.

Сколько раз Френи произнесла слово «правда»? Видимо, она ею одержима.

— В целом я согласна: всегда нужно говорить правду. Проблема в том, что мое понимание неких прошлых событий может сильно отличаться от впечатлений другого человека от тех же событий.

Френи чуть подумала и ответила:

— Да. И как определить, чья правда важнее?

Первин заинтересовал ход ее мысли.

— В этом и состоит одна из важнейших задач адвоката: убедить судью или присяжных в верности одного-единственного объяснения из многих высказанных.

— Я очень плохо формулирую свои мысли. — Голос Френи звучал сокрушенно. — Когда я говорю вслух, многие на меня обижаются. Лалита все твердит: я сама навлекаю на себя гонения.

— Как по мне, вы очень внятно выражаете свои мысли. Кстати, если вас интересует юридическое образование, сходите во время каникул в Верховный суд. Посидите среди публики, понаблюдайте. Почувствуете либо интерес, либо отвращение.

— А может, и то и другое, — предположила Френи, и они дружно хихикнули.

Френи встала, задела жесткой складкой сари край чайного столика, посуда задребезжала. Тут Первин с ужасом поняла, что не предложила посетительнице-студентке ни чашку чая, ни печенье.

Этот сумбурный разговор всколыхнул в голове у Первин очень много вопросов. У нее осталось ощущение, что Френи хотела сказать что-то еще, но Первин не поняла, что именно, потому что девушка скрытничала.

2
ПРИНЦ НА ПАРАДЕ

Еще в XIX веке Аршан Каян Мистри построил на Брюс-стрит особняк, достаточно просторный, чтобы там хватило места ему и трем его сыновьям с женами и детьми. На него — владельца строительной фирмы — работали лучшие архитекторы. Особняк получился изумительный, отделанный золотистым камнем из Курлы, украшенный фигурками крокодилов: во время дождя из пасти у них лилась вода. Комнаты с высокими потолками освещались газовыми лампами, впоследствии газ заменило электричество. Четыре выстланных мрамором ванные комнаты качеством водопровода могли поспорить с домами британских элит. Дедушка Мистри обожал свое детище и очень переживал, когда сыновья начали разлетаться из родного гнезда, чтобы зажить собственным домом в других частях города, не столь людных, где воздух посвежее.

В результате Аршан остался в просторном особняке один, в обществе одних лишь своих слуг и нечастых посетителей. И для него стало приятным сюрпризом, когда в 1905 году его средний сын Джамшеджи — своего рода отщепенец, который предпочел карьеру юриста строительному поприщу, — спросил, не может ли он открыть в Мистри-хаусе свою контору. Джамшеджи только основал свою практику, и близость особняка к бомбейскому Верховному суду была большим преимуществом.

Дом разделили на деловую и жилую части, к обоюдной выгоде. Двенадцать лет кряду отец с сыном встречались за ленчем или чаем — до самой кончины пожилого джентльмена в 1917 году.

Про Аршана не забыли — в вестибюле висел его портрет в полный рост. Дедушка Мистри был изображен в возрасте шестидесяти лет, в европейском костюме и высокой черной фете [8] на голове. Правой рукой он опирался на столик, где лежали раскрытая священная книга, вечное перо и строительная линейка. Художник, Пестонджи Боманджи, сумел передать суровый взгляд темно-карих глаз, которые еще и следили за каждым, кто смотрел на картину, как глаза «Моны Лизы» да Винчи.

 

В четверг, 17 ноября, Первин не смогла найти во всем Мистри-хаусе ни одного места, где не чувствовала бы на себе чужих глаз. Началось все утром, с реакции отца на ее предложение остановиться у костра, зажженного борцами за свободу. Он резко ответил, что она в этом году уже достаточно работала бесплатно. И с какой радости Первин тащиться на самый север города, в фабричный район, если она только что заявила, что слишком занята, чтобы праздновать прибытие принца к Воротам Индии?

Первин была раздосадована, но знала, что перечить отцу в лоб бесполезно. А покойный дедушка наверняка принял бы сторону Джамшеджи. Вздохнув про себя, она повернулась спиной к портрету дедули Мистри и зашагала наверх по удобным начищенным ступеням, в самый дальний угол второго этажа, к чугунной лесенке на крышу.

Люк, скрипнув, открылся, Первин осторожно ступила на известняковую плиту. Крыша была примерно такая же, как и у всех соседей: бельевая веревка, несколько больших глиняных горшков для сбора дождевой воды. В детстве они с братом любили перебрасываться мячиком через веревку — пока в люке не появлялось сердитое дедушкино лицо и он не приказывал им немедленно спуститься вниз, а то… Мистри-хаус был едва ли не самой высокой постройкой на всей улице, ребенок оступится — и конец. Впрочем, сейчас было не до воспоминаний.

Первин посмотрела в сторону порта, где отчетливо виднелся могучий серый корабль — остальные суда казались с ним рядом карликами. И без бинокля было видно, что это военный крейсер. В годы Первой мировой войны она видела такие же огромные корабли у берегов Англии.

Люк скрипнул, Первин обернулась и увидела Мустафу. Корзина выстиранного белья казалась ужасно нелепой в руках у рослого величественного патана.

— А вы почему на крыше? — спросил он, развешивая влажные салфетки и полотенца.

— Да вот смотрю, прибыл ли принц. Мустафа, стирка — не ваше дело, — укорила она старого слугу.

— А что делать-то? Дхоби [9] сегодня не придет. — Мустафа увидел крейсер, взгляд его смягчился. — Корабль его величества «Ринаун»!

— Помпезное название, под стать пассажиру, — съязвила Первин.

— Нельзя относиться к принцу предвзято. Что, если он привез долгожданные новости? — Мустафа закинул кухонное полотенце на веревку с верным расчетом бывшего сержанта Индийской армии. Пенсия, которую ему назначили после увольнения, оказалась такой мизерной, что пришлось подрабатывать в Мистри-хаусе.

— Еще пятьдесят лет британского правления — по мне, никакие не долгожданные новости.

Мустафа закрепил полотенце прищепками, разгладил и только потом ответил:

— А вдруг правительство решило даровать Индии статус доминиона? Уж кому сообщить такие новости, как не нашему кронпринцу!

Первин закатила глаза:

— Я понимаю, что Эдуард вызывает у вас интерес, но не будем забывать, что он принц Уэльский, не Бомбейский.

— Что-то вы нынче не в духе, Первин-мемсагиб.

— Не время праздновать и размахивать флагами. Вы же знаете: многие остались дома, бойкотируют его приезд, а сторонники Гандиджи решили сегодня развести костер. И прибытие принца только раздует пламя.

— Костер уже развели. — Мустафа указал к северу, где поднималась в небо струйка черного дыма. — Меня вот что смущает: они собираются жечь одежду, уничтожать полезные вещи. По счастью, костер развели далеко, его королевское высочество не поедет в том направлении. И я всей душой горжусь тем, что первые свои шаги в Индии он сделает через постройку, возведенную вашим братом. — Мустафа понизил голос, словно боялся, что кто-то подслушает его хвастливые слова. — Будь ваш достопочтенный дедушка жив, он бы очень этим гордился.

— Не сомневаюсь. Но Ворота Индии пока не достроены. Дедушка бы сказал, что негоже разводить столько подрядчиков, это только затягивает процесс.

Мустафа, будто и не услышав, продолжал:

— Принц Эдуард пройдет через Ворота, потом обратится к собравшимся. Приветствовать его будут наш вице-король, губернатор и мэр. После этого он проедет в карете по городу и поднимется на Малабарский холм в Дом правительства, который станет его временной резиденцией.

— Вы выучили все это наизусть? — Резкий порыв ветра сорвал с веревки белый лоскуток, который Мустафа не успел прикрепить. Первин поймала его на лету: отцовский льняной носовой платок, на котором теми же витыми буквами, какие красовались на печати их конторы, была вышита монограмма Джамшеджи.

— Шукрия [10], — поблагодарил ее Мустафа, возвращая платок на веревку. — Да, программу визита я прочитал в газете. Ваш отец позволил мне отлучиться и посетить собрание ветеранов на Майдане — оно состоится на следующей неделе.

При этих словах Первин вспомнила про Френи Каттингмастер — та больше к ней так и не пришла. Первин уже жалела, что предложила девушке сказаться больной: негоже юристке-парсийке, призванной служить идеалом, подавать молодой девушке такой пример. Так пойдет Френи в колледж или нет?

Почему ей кажется, что это очень важно? Первин почувствовала, как тело ее сковала тревога. Посмотрела на часы, поняла, что до того момента, когда принц сделает первые шаги через Ворота, осталось сорок пять минут. Поддавшись порыву, она сказала:

— Ладно, пойду туда. Вы видели мой бинокль? Я его куда-то засунула.

Седые брови Мустафы сошлись к переносице.

— Что вы на этот раз удумали?

В голове ее начал складываться план. Доехать на поезде от Черчгейта до станции Чарни. Оттуда и пешком недалеко до колледжа Вудберн.

— Кажется, вы с папой считаете, что второй такой возможности не представится. Вы совершенно правы. Пойду посмотрю на процессию. — Первин старалась сохранять беспечность тона, чтобы Мустафа не насторожился.

— Но вы же упустили возможность поехать в амфитеатр на набережную Аполлона. Арман там, вместе с машиной, — сообщил Мустафа, имея в виду семейного шофера.

— Я поеду в колледж Вудберн, там тоже есть трибуны для зрителей.

Мустафа засунул пустую корзину под мышку.

— Правда? А мисс Хобсон-Джонс тоже там будет?

— Разумеется.

Первин знала, что Мустафа симпатизирует Элис. Прежде чем получить место младшего преподавателя математики, английская подруга Первин подрабатывала у них в конторе — пригождались ее знакомство с работой местного правительства и ее познания в математике.

— А как вы доберетесь до колледжа? — все так же настороженно спросил Мустафа.

— Поездом по западной ветке. Обещаю, что все будет хорошо. — Потом Первин сухо добавила: — Уверена, что все купе будут заняты поклонниками принца.

Первин двинулась в путь, положив в портфель бинокль, визитницу, несколько ручек и рабочий блокнот. С портфелем в руке она ощущала себя на работе, а не на празднике. Остальные разоделись в пух и прах, она же выбрала повседневное сари из персиково-красного шелка в технике бандхедж [11], а под него — белую хлопчатобумажную блузку. Сегодня она, пожалуй, предпочла бы, чтобы блузка не выглядела настолько европейской. По ней ее будут судить и активисты, и приверженцы британской короны. Никому же не ведомо, что она отправилась в путь не затем, чтобы выражать обожание или порицание. Ей важно было понаблюдать, как город отреагирует на прибытие Эдуарда, — и выяснить, как решила поступить Френи.

 

По дороге на станцию Черчгейт нужно было пройти мимо Эльфинстон-сиркл — круглой площади, застроенной едва ли не самыми элегантными и представительными деловыми зданиями в городе.

В 1870-е годы в застройке Эльфинстон-сиркл участвовали двое каменщиков из фирмы Мистри. Впоследствии дела пошли так хорошо, что дедуля Мистри смог купить одно из солидных зданий на Эльфинстон-Сиркл себе под контору. Сегодня на верхних этажах строительной фирмы «Мистри и сыновья», так же как и у соседей, развевались британские флаги.

На самой площади утихла обычная толчея повозок, автобусов и машин. Бомбейская полиция выставила знак: движение запрещено, по площади проследует процессия принца Уэльского. Солдаты Индийской армии и сотрудники бомбейской городской полиции стояли по стойке смирно на расстоянии полутора метров друг от друга. Первин хотела было пройти по площади к Черчгейт-стрит, но ее резко осадил молодой констебль со штыком:

— Только по этой стороне.

Первин вслед за ним посмотрела в сторону трибун, где небольшими кучками сидели разодетые индийцы и англо-индийцы. На трибунах было не пусто, но пустовато.

— А можно мне, пожалуйста, быстренько пересечь площадь — мне нужно на станцию Черчгейт? Процессии же пока не видно.

— Никаких исключений.

— Первин-баи! Первин-баи!

Первин подняла глаза и увидела тринадцатилетнюю Лили Яздани, которая сидела на трибуне вместе с родными.

— Поднимайтесь к нам! — пискнула Лили. — Ну пожалуйста, Первин-баи! У нас печенье и пирожные, только из печи!

Родители Лили, Фироз и Руксшин, тоже подзывали ее к себе. Первин решила отказаться от своего намерения пересечь площадь и пошла повидаться с Яздани.

— Просто не понимаю, как вы успели все это испечь, а потом еще и пойти на парад, — заметила Первин, выбирая бриошь с карри из целого ассортимента сдобы, которую ей предложили супруги Яздани.

— Все просто. У меня отличные помощники, а начинаем мы в четыре утра. — Фирозу было сорок с небольшим, обаятельное круглое лицо обрамляли курчавые волосы. Она впервые видела Фироза не присыпанным тонким слоем муки. — Мы всё испекли — клиенты расстроятся, если мы сегодня не будем работать.

— А здесь не слишком многолюдно, я думала, будет иначе. — Руксшин пожала плечами, явно давая понять, что лично ей все равно. — Ладно, нам больше места останется.

— Поблизости на железнодорожной станции народу было больше, чем здесь, — добавил Фироз. — Много молодежи ехало в фабричный район. Того и гляди протесты начнутся. Глупость такое устраивать в день прибытия нашего будущего императора.

Первин качнула головой:

— В этом весь смысл: протестовать, именно когда он здесь.

Фироз порозовел и явно подбирал слова, чтобы возразить.

Тут поспешно вмешалась Руксшин:

— Ну ладно, ладно, лучше расскажите, как дела у вас дома. У вашего брата с невесткой скоро ребеночек родится?

Первин поняла, что Руксшин пытается уйти от политических тем.

— Растом и Гюльназ очень хотят ребенка, но человек предполагает, а бог располагает. Кроме прочего, Растом сейчас очень занят.

— Птичка на хвосте принесла, что он прямо сейчас заканчивает работу над Воротами! — просияла Руксшин.

— Да. И он уверен, что ни один камень не шелохнется под ногами у принца и вице-короля.

— Первин, я вас очень прошу: возьмите домой выпечки для своих родных — мы хотим поздравить Растома-джи с той ролью, которую он сыграл в сегодняшнем торжестве. — И Фироз торжественно вытащил из корзины для пикника запечатанную коробку.

Первин взяла, одарила всех благодарной улыбкой:

— Уверена, он будет очень доволен. А теперь прошу прощения, мне нужно на станцию.

 

Местный поезд пришел по расписанию; Первин дожидалась посадки, а из поезда одна за другой выходили семьи парсов в дорогих одеждах — они направлялись на Эльфинстон-сиркл. Первин обменялась любезностями с несколькими прихожанами их храма огнепоклонников. Никто не спрашивал, радуется ли она возможности увидеть собственными глазами принца. Само присутствие здесь служило ответом на этот вопрос.

Сойдя с поезда на станции Чарни, Первин прошла по набережной Кеннеди — здесь на трибунах оказалось куда многолюднее, чем на Эльфинстон-сиркл. Колледж Вудберн представлял собой просторное двухэтажное здание с трехуровневой длинной открытой галереей, выходившей на дорогу и на море. С галерей колледжа открывался прекрасный вид на парад, вот только разместить там всех студентов было невозможно, поэтому перед оградой колледжа тоже поставили трибуны: студенты, соответственно, могли разместиться снаружи, ближе к улице. На деревянных трибунах в основном расположились студенты-мужчины и люди постарше — видимо, преподаватели и сотрудники. Девушек Первин насчитала меньше десятка, все они были в сари, как и другие присутствовавшие индианки. Френи она не увидела.

А вот кого невозможно было не увидеть, так это Элис Хобсон-Джонс в темном повседневном платье и черном канотье. Какая-то индианка предлагала ей большой носовой платок, Элис с улыбкой отказывалась. Тогда индианка просто набросила платок Элис на колени. Сообразив наконец, что ее модное платьице задралось чуть выше допустимого приличиями, Элис зажала рот ладошкой.

Первин рассмеялась, хотя никто не услышал ее смеха в гомоне студентов. Она скользнула взглядом по лицам девушек, сидевших рядом с Элис и той дамой-индианкой. Может, она просто не узнала Френи?

Нет. Той на трибуне не было.

Тут Первин отвлеклась — она увидела худощавого индуса лет пятидесяти, который сопровождал дородного европейца, своего сверстника, в коричневом шерстяном костюме совершенно не по погоде. Европеец направлялся к первому ряду, явно предназначенному для преподавателей-мужчин. По тому, как поднялись все сидевшие в этом ряду, Первин догадалась: это ректор. Мистер Атертон усаживался медленно, будто у него болели все кости, индиец же легко взбежал на самый верх и устроился в пустом заднем ряду.

Неужели преподавателям-индийцам велели сесть отдельно от европейцев? Тут Первин внезапно осознала, что они сидят вместе со студентами, а не на первом ряду. Ее подруга Элис была единственной белой, расположившейся среди учащихся.

Возможно, этот легконогий преподаватель решил сесть на самом верху, а не рядом со студентами, чтобы оказаться как можно дальше от принца. Возможно, многие студенты и сотрудники совсем не радовались приезду принца Эдуарда в Индию. Как минимум у десятка студентов на головах были белые кепи Партии конгресса.

Тут мысли ее прервал юноша-парс лет двадцати в парадном белом костюме — он пробирался на верхние ряды, с правого плеча свисал на ремне фотоаппарат. Парс был хорош собой, с твердым подбородком и орлиным носом, но все портили грязные пятна на одежде. Эта небрежность напомнила ей Растома в юности. Брат ее ну никак не мог дойти до агьяри [12], не перепачкав белую одежду.

Молодой фотограф взобрался вверх по рядам, окликая сокурсников и наводя на них объектив. Некоторые улыбались и позировали, те, на ком были кепи Партии конгресса, хмурились и показывали жестами, чтобы их не снимали.

— Давай. Залезай. Сюда! — зычно позвала Элис, приставив ко рту ладони: — Мисс Мистри, у нас есть для вас местечко!

Первин подошла к трибунам и у первой же остановилась — не хотела беспокоить тех, кто уже сел. Увидела, что ректор смерил ее недоумевающим взглядом, явно пытаясь понять, кто это такая. Первин помедлила, не понимая, значит ли это, что ей лучше уйти. Она же не сотрудник колледжа.

А потом ректор, на удивление, кивнул ей. И произнес с сильным северным акцентом:

— Заходите. Можете сесть в женском секторе.

Первин торопливо пробормотала благодарность и шагнула во второй ряд, к другим женщинам.

— Доброе утро, милочка! — Голос у Элис был веселый. — Явилась в последний момент и, гляжу, принесла свой любимый бинокль. Прямо завидно — он тут кстати.

Первин подмигнула подруге:

— Могу поделиться.

Элис указала на свою соседку — ту самую женщину, что прикрыла ей колени носовым платком:

— Позволь представить тебе мисс Рошан Дабу. Она преподает здесь уже пять лет. Мисс Дабу, это моя давняя подруга Первин Мистри.

Мисс Дабу въедливо вгляделась в Первин сквозь толстые стекла очков:

— Мне знакомо ваше имя. Мисс Мистри, вы не та женщина-поверенный, про которую я читала?

— Отрекаться не стану, — пошутила Первин.

— Мисс Мистри, я очень хочу узнать побольше про вашу работу! — пискнула какая-то девушка, сидевшая чуть подальше.

— Лалита Ачария, хочу вам напомнить, что с дипломом Вудберна вы не можете заниматься юриспруденцией, — отчеканила мисс Дабу. — Вы будете педагогом.

Первин подумала, та ли это Лалита, о которой упоминала Френи. Ей не понравилось такое отношение к любознательной студентке, но создавать конфликтную ситуацию не следовало. Она произнесла как можно мягче:

— Мисс Дабу, вам, видимо, пришлось преодолеть немало препятствий, чтобы получить место в колледже с совместным обучением.

— Совершенно верно, — согласилась мисс Дабу. — Я поначалу думала, что мне придется преподавать в школе. Но теперь я читаю лекции по английской поэзии в колледже, как студенткам, так и студентам. Мир воистину стал иным!

Первин повернулась к Лалите и сказала:

— Кстати, выпускница Вудберна может получить дополнительный диплом правоведа, если захочет. Я вам все расскажу, но сперва…

Она открыла коробку Яздани, отовсюду понеслись восторженные возгласы.

Когда мисс Дабу и Элис выбрали себе по фисташковому пирожному и по бриоши с карри, Первин передала Лалите и коробку, и несколько своих визиток — раздать остальным. Поделили все честно: каждой девушке в ряду досталось по лакомству.

— А где наши булочки, мадам? — осведомился, подойдя ближе, студент-фотограф.

— Не извольте хамить дамам, Навал Хотелвала! — рявкнул мужской голос сверху.

Первин повернула голову и увидела того самого индийца в очках в золотой оправе, который забрался наверх вскоре после ее прихода. Она спросила у Элис:

— Этот джентльмен — один из администраторов?

— Мистер Браджеш Гупта с математического факультета, а еще он декан по работе со студентами, — пояснила Элис. — Не обращай на него внимания. Ты здесь такая приятная неожиданность! Я думала, вдруг ты пойдешь на костер…

Первин заметила, что соседки-студентки вслушиваются. Она тихо сказала Элис:

— Я надеялась повидаться с Френи Каттингмастер.

Элис подняла брови:

— Вы знакомы? Мне она об этом не говорила.

Тут Лалита махнула им рукой. Когда мисс Дабу кивнула, давая ей разрешение говорить, девушка сообщила:

— Френи сегодня приходила в колледж. Была в часовне на перекличке. Но потом со мной сюда не пошла.

Видимо, Лалита Ачария знала о том, что Френи не желает смотреть на принца, но ей не хотелось поднимать этот вопрос в присутствии белых преподавателей-мужчин. Первин решила воздержаться от расспросов. Судя по всему, Френи решила проигнорировать парад. Первин повернулась к Элис и беспечно произнесла:

— А как там твой щеночек? Ты уже придумала ей имя?

— Конечно. Я ее назвала Дианой, потому что она настоящая маленькая охотница. Уже стала в доме за главную, хотя я и подобрала ее всего шесть дней назад. Так грустно с ней прощаться по утрам, когда я сажусь в машину. — Тут, поняв, что это звучит ребячливо, Элис поспешно добавила: — Я, понятное дело, очень довольна, что тут работаю. Жаль только, что с собаками сюда нельзя.

В ответ раздался громкий смех — смеялись и девушки рядом, и некоторые юноши у них за спинами.

Первин спросила:

— А который час? Вроде бы принцу уже пора появиться.

— Надеюсь, ваши дивные часики показывают правильное время? — вмешалась мисс Дабу.

Первин покраснела и посмотрела на дорогой «Лонжин» на левом запястье.

— Безусловно. На них без пяти одиннадцать.

— Смотрите, военные перестроились! — выкрикнул сверху Навал Хотелвала. — Кортеж приближается!

Первин обернулась, чтобы взглянуть в его возбужденное раскрасневшееся лицо.

— Вы фотографируете для студенческой газеты?

Он с энтузиазмом кивнул:

— Для студенческого литературного журнала «Вудберианец». Кто бы там чего ни думал про принца Уэльского, с моими фотографиями этот номер войдет в историю!

— У вас прекрасный фотоаппарат. Полагаю, в колледже отличная кафедра фотографии, — заметила Первин.

— Мой собственный! «Кодак 2Ц автографик». — Хотелвала наклонил фотоаппарат, показывая ей клеймо производителя. — И я сам плачу за проявку, хотя снимки и предназначаются для студенческого журнала.

— А портреты вы снимаете? — Первин пришло в голову, что Навал может подработать, сделав фотографии ее отца, но продолжить им не позволили.

— Хотелвала, прекратите болтать. Лучше наведите свой дорогой фотоаппарат куда нужно, — рявкнул сверху декан Гупта. — Принц приближается. Всем встать!

— Всем встать, всем встать! — Призыв пролетел по трибунам, его подхватили и преподаватели, и студенты.

Встала и Первин. Тем самым они подчеркивали значимость происходящего, а уклонившись, она могла навредить Элис и поссорить ее с работодателем. Тем не менее Первин не стала вытаскивать платок и махать им — не в ее духе было подобное низкопоклонство.

Она посмотрела на Элис: та старательно настраивала бинокль, полученный от подруги. Элис сказала:

— Вон они! Принц Уэльский, лорд Рединг и сэр Джордж Ллойд. Кто-то еще хочет посмотреть?

Первин и без бинокля прекрасно видела молодого члена королевской семьи — тот, похоже, был занят беседой с вице-королем и губернатором и разве что между делом махал зрителям.

Кронпринцу было всего двадцать семь лет. Возможно, он несколько смущался в обществе вице-короля и губернатора — оба были значительно старше — и считал, что должен сосредоточить все внимание на них, а не на общении с публикой. Первин же сразу вспомнила слова, которые сказала Мустафе: Эдуард — принц в Бомбее, но не Бомбейский принц.

— Можно? — Мисс Дабу выхватила у Элис бинокль. Настроила, широко раскрыла рот. — Вижу его! Наш будущий король-император. Какая дивная улыбка! И как близко — можно даже…

— Поцеловать! — выкрикнул сверху какой-то озорник, раздался взрыв смеха.

— Прекратить! Невоспитанность, нарушение дисциплины! — рявкнул мистер Гупта.

И тут поверх приветственных криков зазвенел еще один мужской голос:

— Смерть империи! Смерть империи!

3
ЗАРОЖДЕНИЕ ХАОСА

Крик этот раздался чуть дальше по улице.

Низкорослый молодой человек в ослепительно-белой курте [13] мчался за каретой принца, раскинув руки: того и гляди схватит. Зрители на трибунах и полицейские на улице загомонили. Откуда он взялся, недоумевала Первин. А молодой человек исчез среди частокола военных и полицейских так же молниеносно, как и появился.

Карета принца двигалась дальше, никто из сидевших в ней важных особ даже не оглянулся. Они будто бы не заметили храбреца, попытавшегося прервать процессию члена королевской семьи.

На трибунах перед Вудберном всю чинность как ветром сдуло. Студенты дружно полезли вниз, на улицу, мистер Гупта — за ними. Первин глянула ему в лицо, и ей показалось, что за очками она заметила слезы. Он понимал всю серьезность ситуации и, возможно, даже знал имя нарушителя спокойствия.

Ректор Атертон стоял на улице, преподаватели окружили его тесным кольцом, переговаривались между собой. Их реакция, в сочетании с реакцией мистера Гупты и других студентов, однозначно говорила о том, что имя нарушителя им известно.

— Господи боже. — Элис закрыла лицо руками.

— Зачем Динешу это понадобилось? Его же отчислят! — ахнула девушка слева от Первин.

— Да отчисление — ерунда по сравнению с тем, что с ним сделает полиция! — откликнулась Лалита. — Зря он это. Принц и вице-король его даже не заметили.

Динеш. Первин вздрогнула, ведь она знала это имя. Френи же говорила, что некто по имени Динеш — самый дерзкий из членов Союза студентов.

Первин подтолкнула Элис локтем:

— А ты знаешь этого Динеша?

— Динеш Апте, третьекурсник, блестяще разбирается в высшей геометрии. — Элис встала и с высоты трибуны и собственного роста посмотрела в толпу. — Что эти негодяи с ним делают? Мисс Дабу, дайте бинокль!

Элис настроила бинокль, а Первин влезла повыше на пустую трибуну, чтобы и самой что-то видеть. Сердце у нее сжалось — полицейские размахивали своими латхи [14], отгоняя студентов, а те пытались прорваться в их круг. Потом толпа расступилась. Первин увидела Динеша, трое солдат крепко держали его за загривок и тощие руки. Лицо у юноши было в крови, но голову он поднял высоко: его повели прочь по краю мостовой, где только что прошел парад.

Набережная Кеннеди опустела — большинство фотографов и репортеров последовали за медленно движущейся королевской каретой. От этого Первин стало еще тревожнее. Мало того что газетчики не увидели протеста юноши — они пропустили и то, как быстро и безжалостно его скрутили. Динеш может просто исчезнуть — и никому не предъявишь обвинения.

— Какой позор. — Мисс Дабу забрала назад свой платок и теперь обмахивала вспотевшее лицо. — Наш колледж выказал неуважение кронпринцу. И какая трагедия — юноша-то из местных! Репутация его семьи загублена навсегда.

Первин думала не о репутации, а о том, что теперь будет с Динешем. Вспомнила, как Френи жаловалась на его поддразнивания. Если судить по ее словам, вел он себя очень нагло. Возникнет ли конфликт интересов, если Первин предложит ему свое содействие?

Первин мысленно перечислила все аргументы. Они с Френи не подписывали никакого договора, девушка не клиентка адвокатской конторы Мистри. Первин решила, что попытается получить доступ к Динешу Апте, выяснить, как с ним обращаются в полиции, предупредить, чтобы он не отвечал ни на какие вопросы без присутствия адвоката. Можно спросить, не нужно ли ему порекомендовать защитника.

Разобравшись с внутренней дилеммой, она спустилась со скамьи и встала рядом с Элис — та вернула ей бинокль.

— Какое жуткое зрелище. Вот, держи.

— Спасибо. — Первин убрала бинокль обратно в портфель. — Мне нужно идти.

Элис озабоченно посмотрела на нее:

— Ты собираешься вмешаться, да?

Первин кивнула:

— Хочу убедиться, что он останется в живых.

— Я бы пошла с тобой, если бы могла, но мистер Атертон приказал, чтобы преподаватели сопроводили студентов обратно в колледж. Ты ведь будешь осторожна?

— Буду, очень. Только понаблюдаю.

Первин спустилась с трибуны. Поспешно шагая — насколько позволяло сари, — она попыталась забыть слова отца о том, что не нужно связываться с протестующими. Она была уверена: если бы Джамшеджи видел, как жестко отреагировала полиция, он сделал бы то же самое, что сейчас попытается сделать она.

 

Когда Первин приблизилась к тесному кольцу военных, путь ей преградил констебль-индиец. Он хмуро сообщил:

— Проход закрыт.

Первин, пытаясь изобразить беспечность, заметила:

— Так принц-то уже далеко. Я не помешаю ему проехать.

— Дело не в принце. — Глядя с высоты своего роста — сантиметров на тридцать выше нее, — констебль добавил: — Здесь полиция работает.

— Вот как? А я просто хочу пройти.

Но констебль сделал еще шаг вперед и полностью преградил ей путь, даже взмахнул латхи перед лицом.

Сердце у Первин неслось вскачь, и все же она не двигалась с места. Если он ее ударит, последует реакция толпы. С другой стороны, он на взводе. Может ее покалечить, лишить зрения и даже убить.

— Что этой женщине нужно? — осведомился какой-то человек.

Первин взглянула на новоприбывшего — свирепого вида англо-индийца в форме, на его нагрудной бляхе значилось: «Сержант Т.Л. Уильямс». Она поспешно пояснила:

— У меня нет никаких жалоб, сэр. Я Первин Мистри, поверенный, и я хотела бы видеть арестованного.

— Бомбейская женщина-поверенный. — Полицейский сморщил нос, будто почувствовав неприятный запах. — Не переживайте, с этим негодником уже всё.

Первин ощутила злорадство в его голосе, ей сделалось страшно.

— Вы хотите сказать, что его убили?

— Нет. Парнишку будут держать в участке Гамдеви. И как по мне, идея его защищать дурно пахнет. Очень дурно пахнет. — Он глянул на нее сверху вниз, будто бы подначивая устроить скандал, чтобы и ее можно было арестовать тоже.

— Сержант Уильямс, можно вас на пару слов? — раздался властный женский голос, и Первин поняла, что Элис Хобсон-Джонс никуда не сопровождает студентов, а стоит с ней рядом.

— Что-то не так, мадам? Вас кто-то обеспокоил? — Сержант заговорил куда более любезно, ведь перед ним стояла англичанка с выговором богачки.

Элис, воспользовавшись своим ростом в метр восемьдесят, посмотрела на сержанта свысока:

— Я крайне обеспокоена тем, что вы так нелюбезны с мисс Мистри, известным поверенным и радетельницей за дела общины, помощницей моего отца. Вы, возможно, слышали его имя — сэр Дэвид Хобсон-Джонс?

Сержант Уильямс залился краской:

— Мадам, мы не собирались проявлять неуважение или нелюбезность. Мы произвели арест — арестованный представлял угрозу для его королевского высочества. Он нам не сообщил, что у него есть адвокат.

Динеш выкрикнул всего два слова. К сожалению, одним из них было слово «смерть».

— Ну что же. Идем, Первин. — Элис положила ладонь ей на локоть; полицейский никак им не препятствовал, когда они вдвоем зашагали назад в сторону колледжа.

— Меня совершенно не обязательно спасать англичанке! И я вообще не работаю на твоего отца! — Теперь, в безопасности, Первин вдруг почувствовала тошноту: сперва от страха, потом от стыда — вот, ее пришлось выручать, как маленькую.

— Раньше работала! Ты же ездила в Сатапур! — возразила Элис. — А говорила я так потому, что эти полицейские окружили тебя со всех сторон. У меня паника началась. Я не знала, как…

Договорить Элис не успела, их прервала одна из студенток Вудберна. Первин узнала ее по личику сердечком: Лалита Ачария. Вид у девушки был исступленный.

— Мисс Хобсон-Джонс, я вас умоляю! Пойдемте со мной, вы и мисс Мистри.

Исступление Лалиты навело Первин на мысль, что кто-то в колледже рассердился на Элис за ее краткое отсутствие. Элис ошарашенно посмотрела на Лалиту своими глубокими голубыми глазами, и Первин поняла, что Элис готова ставить на место полицейских и военных, но при этом страшно боится потерять с таким трудом полученное место.

— И что они там говорят? — осведомилась Элис.

— Речь про Френи Каттингмастер!

У Первин екнуло сердце.

— Где Френи? Она…

— Дайте расскажу. Я первой вошла обратно на территорию колледжа и увидела, что Френи лежит в саду! — Голос Лалиты звенел от отчаяния. — Она мне не ответила, не подняла головы!

Первин почувствовала, что у нее и у самой голова идет кругом, но тут Элис дернула ее за руку. А потом властным голосом осведомилась:

— С ней рядом есть кто-то из старших? Врача вызвали?

— Да, там все преподаватели пытаются не подпустить к ней студентов. Мисс Дабу мне сказала, что нужно позвать мисс Мистри. Говорит, что к Френи может подойти только доктор-парс. Я этого не понимаю…

— Религиозная традиция. Сейчас иду. — Первин почувствовала, как внутри вздымается ужас. По религиозным предписаниям, к покойному парсу может прикасаться только другой парс. Видимо, мисс Дабу боялась, что девушка при смерти, но вслух этого не сказала.

— Лалита, не переживайте. Мы идем с вами. — В голосе Элис звучала утешительная уверенность, а вот лицо ее застыло от тревоги.

Они обе последовали за Лалитой; Первин шла и думала, что с самого начала не ждала от этого дня ничего хорошего. Так и вышло, и даже хуже, чем она предвидела. Один студент избит полицией и арестован, другая… нет. Не нужно заранее воображать себе самое худшее.

— Мисс Хобсон-Джонс, — обратилась Лалита к Элис, — а как у вас дальше будет организован учебный день?

— В смысле, после процессии? Торжественный ленч, а потом вас отпустят пораньше. Студенты как раз шли в столовую, когда я пошла тебя искать.

Первин старалась не терять из виду ярко-красное сари Лалиты — они протискивались сквозь толпу, которая медленно рассасывалась, ведь процессия уже исчезла. Казалось, что от ограды колледжа их все еще отделяют сотни людей.

— Она со мной! — обратилась Элис к чаукидару и потащила Первин внутрь, не потрудившись вписать ее имя в книгу посетителей. Первин пригляделась к охраннику: низкорослый, лет двадцати, в синей форме без опознавательных знаков. Он беспомощно стискивал руки и смотрел в сторону сада.

Лалита предупредила их о состоянии Френи, но Первин оказалась не готова к ожидавшему их ужасу.

Тело Френи лежало на боку, голова откинута назад, волнистые волосы, раньше аккуратно собранные в узел, рассыпались и наполовину скрыли правую сторону лица. Из-под головы вытекали два ручейка крови. Руки она раскинула, ноги сложила вместе под распустившимся сари. Поза какая-то странная, но чем именно, Первин сообразить не могла.

Рядом с Френи стояла на коленях профессор Дабу. Преподавательница поэзии положила одну ладонь студентке на запястье, другую на сердце. Губы ее шевелились, и Первин поняла, что преподавательница читает без звука «Ашем Воху» [15] — молитву, которую должен произнести перед смертью каждый парс.

Итак, мисс Дабу боится, что Френи может умереть от полученных травм. Стоял полуденный зной, но Первин никогда еще не было так холодно. Если бы, увидев сегодня Элис, она просто сказала: «Прости, не могли бы мы на пять минут зайти на территорию?» — возможно, они отыскали бы Френи в саду и убедили пойти с ними на трибуну.

Элис до боли стиснула руку Первин. Подруга цеплялась за нее, точно за спасательный круг, брошенный ей в море из шлюпки. Вот только до Френи круг уже не добросишь.

— Мисс Дабу, пожалуйста, расскажите, что случилось. — Первин изо всех сил старалась говорить спокойно, хотя внутренне будто летела в пропасть.

— Я ничего не знаю. Она лежала здесь, наверное, упала откуда-то. — Голос у мисс Дабу дрожал.

Первин посмотрела на Френи: лежит тихо, возможно, при смерти. Она в панике окинула взглядом толпу преподавателей и студентов, стоявших метрах в трех, заметила Навала — юношу с фотоаппаратом. Аппарат висел у него на плече, а сам он застыл, широко раскрыв рот. Первин спросила, вызвали ли врача.

Мистер Гупта сделал шаг вперед:

— Да. Достопочтенный Салливан в кабинете ректора, звонит в Европейскую клинику.

— Что? В Европейскую клинику не принимают пациентов-индусов, да и вообще там нет… — Первин поймала себя на том, что собирается сказать «морга», и только порадовалась, что ее перебила мисс Дабу:

— Согласно правилам нашей религии предпочтительнее пригласить врача-парса. Наверняка поблизости такой имеется!

Может, врач найдется на трибунах? Первин подумала, что еще есть неподалеку, — и ей пришла в голову светлая мысль. Она снова посмотрела на Навала, не отводившего взгляда от Френи.

— Мистер Хотелвала, могу я обратиться к вам с просьбой?

Губы его нервически скривились.

— С какой, мадам?

— Не могли бы вы пригласить врача-парса? Спросите на улице, если никто не отзовется, сходите напротив, в клуб «Ориент». — Первин снова посмотрела на Френи, та не шевелилась.

— Хорошо. А какого врача? Хирурга или…

— Любого! — оборвала его Элис. — Скажите, что в Вудберне человек получил серьезную травму.

— Да, мадам.

Первин смотрела, как Навал стремительно удаляется. Фотоаппарат так и болтался на плече, стукал его по ноге. Она хотела было его окликнуть — чтобы он оставил ей фотоаппарат, так двигаться будет быстрее, — но не успела.

В этот день она вообще ничего не успевала.

4
ПРИ БЛИЖАЙШЕМ РАССМОТРЕНИИ

— Мисс Мистри, подойдите сюда, пожалуйста! — умоляющим голосом окликнула мисс Дабу.

Первин опустилась на колени и, преодолевая тошноту, дотронулась до запястья Френи. Оно еще было теплым, но сосуды внутри будто бы опустели. Пульс не прощупывался.

Мама Первин, Камелия, и невестка Гюльназ были женщинами храбрыми: они работали добровольцами в больницах. Может, они и знают, где еще искать пульс. А Первин придумала одно: послушать сердце.

Френи лежала на правом боку, Первин просунула руку в складки ткани-хади и добралась до левой стороны белой хлопковой блузки Френи.

— Не устраивайте неприличия! — пробормотала мисс Дабу на гуджарати, и Первин запоздало поняла, что рядом стоят мужчины. Не ощутив признаков жизни, она отняла руку.

— Нужно молиться. Господь способен творить чудеса. — Подошел еще один англичанин. За пятьдесят, с удлиненным лицом,