А любовь, как нетрудно понять, острее любого осинового кола.
— Это не все, — сказал Райн. — Он еще пахнет...
Он опустил ресницы и придвинулся чуть ближе — теперь нас разделяло всего несколько дюймов.
— Пахнет розовыми духами, — сказал он. — И хлебом. И... сигарным дымом...
вампиры лучше всех знают, как важно защищать сердце.
А любовь, как нетрудно понять, острее любого осинового кола.
Я стрельнула в него предостерегающим взглядом.
Он рассмеялся, так что чуть-чуть стали видны заостренные зубы.
— Знаешь, отчасти я хотел, чтобы мы были союзниками, из-за этого взгляда. Это с ума сойти какое лицо. Оно такое... такое...
Потому что сейчас он смотрел на меня больше чем как на богиню — как на человека. И это почему-то было гораздо важнее.
— Мне пора, — быстро сказала я, отступая к окну. — Смотри не дай себя высосать до смерти, старая перечница.
— Не проткни себе задницу этой палкой, — парировала она, вытирая глаза.
Гнев делает все простым.
Любовь делает все сложным.
Девушка думала, что влюблена, ну или нечто вроде. Быть молодой и влюбленной — невероятное состояние. Оно многому учит.
Я не плакала. Нет. Я, проклятье, была в ярости. Грусть — это чувство напрасное, слабое. Гнев по крайней мере полезен: это острый клинок, которым можно пронзить чужое сердце, или прочная оболочка, чтобы защитить свое.
— Жизнь слишком коротка, чтобы себя не баловать.
