Оглавление

Тайна жизни

В потаённых души уголочках

Заветное желание храню.

В стихотворных пытаясь строчках

Изложить то, о чём Бога молю.

Не хранить же секреты все вечно

И с собой забирать ни к чему.

Жизнь — лишь миг один, если честно,

Зачем тайны хранить одному?!

То, для всех будет жизненный опыт,

Мои взгляды на жизнь в любови,

Проложить невозможно, где тропы,

Трассу я создаю, руки сбив до крови.

Поделюсь с вами, я, всем в достатке,

Под замком только в сердце табу.

Уплотнился в бетон ил в осадке

Я разрушить его не смогу.

Он мне свят и останется тайной,

Её знает один лишь Господь.

Страшно-прекрасна необычайно,

Вызывает и радость, и скорбь.

Александр Иванченко

Предисловие

Когда Вера Мельник ждала второго ребёнка и ходила уж слишком тяжело, да и ещё с учётом её малого роста, то все предрекали, что второй сын, будет ещё крупнее первого, Андрея, рождённого четырьмя годами ранее. Но родилась двойня, хоть и доношенных мальчиков, но не гигантов, и первый был покрепче, а второй более болезненный, слабее. Их окрестили, как Кирилл, что в переводе с греческого означало — «Повелитель», а младшего Владимир, что означало «Владыка Мира». Хоть сначала его имя с тем, каким он должен был стать, никак не вязалось, но с годами, меньший из двойни, начал оправдывать своё имя, хоть и пошёл ножками значительно позже Кирилла, но, с Божьей помощью, он быстро начал догонять своего двойняшку и в росте, и в массе, а потом и обогнал вовсе. За старшенького, хоть и на 15—20 минут, говорили — «в корень пошёл».

А было это не так уж и давно, если считать от Рождества Христова, но и ещё в те годы, когда:

— эти годы ещё не называли «застойными», когда фронтовики донашивали казённую военную форму, жалея и ухаживая за неё похлеще, чем за той, от Versace — это было в преддверии «хрущёвской оттепели», началом которой станет, как принято считать, знаменитая, разоблачительная речь Никиты Сергеевича Хрущёва на XX съезде КПСС;

— планировался резкий скачок развития многонациональной страны, разработка целинных земель, невиданные темпы гражданского строительство, а реформы затронули также и культурную и социальную сферы, Советский Союз стал лидером в освоении космоса, а колхозники наконец-то смогли получать паспорта;

— советские люди жили большой дружной семьёй, жили в мире уже второй десяток лет, душевно отмечали праздники Первомая и Великой Победы, Великого Октября и самый любимый праздник во все времена — Новый год, дни рождения и дни окончания уборки зерновых колосовых культур на селе, постройку нового дома и проводы в Армию всем селом;

— детвора сельской глубинки была более счастлива возможности всё лето бегать босиком, чем когда родители им покупали обновки к школе или по случаю тех же праздников;

— отовсюду только и слышали — «бога нет!», и обзывали при этом людей «безбожниками», и в обиходе везде можно было услышать: «с Богом!», «ради Бога», «упаси Бог!», «не гневи Бога» и «слава Богу!»;

— было такое время, при котором детей крестили и венчали в церквях практически все, но с той лишь разницей, что беспартийные в близлежащих от дома церквях прихода, хоть и часто на расстоянии десятков километров, а партийные в соседних районах, дабы начальство не узнало и тех же, крещённых после рождения будущих коммунистов, а провожали их в последний путь не отпеванием, а с траурной музыкой духового оркестра, с установкой надгробья с пятиконечной звездой, вместо креста.

Дети, как чуть подрастали, на сочельник с удовольствием таскали своим крёстным родителям, родственникам и просто соседям и односельчанам, с которыми у родителей сложились дружеские отношения, кутью или вечерю в рождественский сочельник. Люди на селе в те годы жили небогато, потому благодарили «кутевальщиков» медными монетами и несколькими дешевыми конфетками, а близкие родные могли побаловать и серебряного достоинства монетами.

Конечно, в сельских избах, в их «красных» углах устанавливали иконы, под ними подвешивалась или на столиках стояла лампадка, лежали восковые церковные свечи и часто здесь же лежала одно или несколько Святых Писаний. В виду того, что в послевоенные годы, даже те, которые прошли через ад и испытания, видели смерть, не как ушедшего по болезни или старости в мир иной, а по сути, он был неподвижен на одре в импровизированном православном храме, в жилой избе, но головой в сторону красного угла, но душа-то его была ещё здесь до девятого дня. Они видели смерть и не раз, и эта «старуха с косой» шла плечо-в-плечо, порою даже обнимала в свои цепкие холодные объятия, что вырваться из них было ох, как нелегко и не вырваться, а выкарабкиваться. И даже они не все, придя с фронта израненными, искалеченными и-то не все поголовно начинали верить в Бога. Но крестились и молились, если не прилюдно и во всеуслышание, то шепотом или про себя, пожалуй, все. У них отношение к церкви и вере, как таковой было половинчатым.

А их родители, рождённые в конце XIX-го, начале XX-го веков, несмотря на то, что их образование не превышало двух классов или вообще попали под большевистскую программу «ликбеза», с пропагандой типа «религия — опиум для народа» и открытого призыва расправляться с «попами», руша церкви, подвергая гонениям и лишая жизни священников. Что с них, безбожников возьмешь, кроме «продразвёрстки» и дырявых лаптей — ничего.

Это Кирюша, старший из двойни, когда вырастет, в школе получит пропагандистские знания, что кулаки — враги советской власти, не хотели идти в колхозы, сопротивлялись раскулачиванию, за что их ссылали далеко, а многих навсегда. Многие от лишений, болезней и голода просто погибали на чужбине. А от родителей узнает, что его дед, Филипп Мирошник, не был кулаком, а крепким середняком. Из-за того, что у него было четверо сынов, на которых «нарезались» наделы и вся семья от зари до зари горбатились на своих делянках, оттого у них дела шли ладно и не бедствовали до поры, до времени, когда началось раскулачивание. Никому же в голову не придёт то, что на каждого из тех, кто имел наделы, приходилось ещё по одному нахлебнику, т.е. иждивенцу и это до того, пока они не выросли, стали жениться и детками обзаводится.

Забрали у деда и лошадей, оставив хромую доходягу, и кормилиц-коровушек не худших, хоть сам в упряжку становись. И таких дедов, как дед Кирилла, никакой «ликбез» не мог переубедить в том, что они впитали в своё время с молоком матери, чему их научили родители, передав с семейными традициями и ценностями и религиозные начала, приучая к молитвам в «домашнем храме» и по большим праздникам возили, когда было на чём и водили в церковь, что была на расстоянии в 10 вёрст, но чаще и того дальше.

Старожилы села не помнили, чтоб у них в селе когда-то была церковь, а потому, по душевной нужде или необходимости покрестить новорождённого, ехали за полтора десятка вёрст, если было на чём или шли пешком.

Что теперь можно было сказать о третьем поколении, о внуках? Деды — верующие, с традициями и приверженцы соблюдения семейных жизненных традиций, обрядов и церковных канонов; отцы — их, если взять среднестатистических и назвать одним-двумя словами — сочувствующие верующим, но живущие по современным, не духовным, а прагматичным правилам, на основе базиса, в виде идеологического фундамента построения коммунизма. Теперь, когда Кирюха что-то мог понимать о религии, православных храмов, Домов Божьих практически не осталось. Одни были разрушены так называемыми «борцами с опиумом для народа», другие уже позже представителями «коричневой чумы», фашистами, совместно с домами городов, производственными зданиями и малыми семейными храмами в виде красных углов в избах сельских глубинок. А те, что уцелели, так как строились на века и их стены даже снаряды больших калибров и авиабомбы не брали, им партийцы, которые у власти, нашли, в целях экономии средств, на постройки складских помещений, церквям, храмам и соборам «унизительное» существование, как склады для ядохимикатов, материальных ценностей или даже ликёро-водочной продукции и бочек с селёдкой.

И десятками лет стояли, в лучшем случае неплохо сохранившиеся памятники «безбожия и атеизма», человеческой алчности и бездуховности.

— Ма, а, ма! А я, наверное, некрещённый? — как-то спросил Кирюша мать, — раз у нас в селе церкви не было, то кто меня мог крестить, парторг колхоза?

Мать, Вера Петровна, молодая красивая, невысокого роста женщина, но с наметившимися линиями морщин, что могло быть следствием нелегкой судьбы женщины-крестьянки, улыбнулась, отложила в сторону стряпню и серьёзно ответила:

— Ну, почему же, сынок. Крестил тебя, как и твоих братьев, батюшка. В те годы батюшки, служители Церкви, которых сейчас презрительно попами величают, периодически ходили по сёлам и хуторам, в которых не было церквей и не только в праздники. Конечно, крещение проводили не в купели храма, а в приспособленных местах и ваннах, но всё, как положено. У тебя же и крёстный есть и крёстная, я же тебе рассказывала.

— Да знаю я, что есть. Только я крёстного больше по фото знаю и один раз только видел, а крёстную совсем не видел, даже на фото. Потому и можно подумать, что обманываете вы меня.

— Нет, сынок, не обманываю. Вот те, крест! — И, мать, энергично, убедительно и высокодуховно перекрестилась по-христиански, с поклонами, добавив, — ей, Богу, не вру!

— Мам, у Андрея и Вовки есть крёстные, они и кутью им носят и вообще… А у меня никого нет. Но они же должны быть у меня и не на фото, а, мам? Зачем тогда они у меня, как ты говоришь есть, но я их не вижу и не знаю.

— Кирюша, они живут далеко и не могут частно приезжать. Вот я и папа — твои родители, настоящие, ну… как тебе лучше сказать, если поймёшь — плотские, кровные родители. А крёстные — духовные родители…

— Если я их не бросал, значит они меня бросили?

— Ой, сынок! Подрастёшь, поймёшь. Если, не дай Бог, с нами, со мной и папой что-то случится, твои крёстные родители должны нас тебе заменить. Они тебе помогут на ноги стать. Понял?

— Мне не нужно вас заменять. И на ногах я уже стою крепко. Я хочу, чтобы у меня были и вы, и они. Разве так плохо? У других же есть. Вот, Колька, дружбан, говорит: «Пойдём до моей крёстной. У неё всегда есть конфеты, она угостит…». Разве, плохо? На день рождения ему игрушку подарили. А у меня, что…

— Ну, сынок, купим и тебе на день рождения петушка заводного. Хочешь?

Сын, ничего не ответив, опустил голову и удалился наутёк со двора, чтоб найти укромный уголок где-либо в зарослях бузины и продумать ещё раз спокойно всё сказанное. Благо, что в селе, в нескольких шагах от типичной сельской саманной хаты, 30-х годов постройки, на три фасадных окна, в которой ещё Кирюхиного отца укачивали в люльке, закреплённой к потолочному сволоку, очень много для детворы потаённых мест. Даже широкие листья куста лопуха могли служить убежищем от нежелательных глаз и даже «слепого» летнего дождя.

Паренёк ходил в школу, учился хорошо, поначалу даже отлично, всё давалось легко в учёбе. Проходил стадии взросления от октябрёнка, через пионерию до комсомольца. И всё это было, как само-самим разумеющееся. Но всё же постепенно, чем больше он знал, не только из учебников, но и из наглядных стендов, и агитационных плакатов, из фильмов той поры по произведениям Аркадия Гайдара, тем больше в его сознании здравый смысл расходился с общепринятыми позициями коммунистического воспитания. Конечно, он, как и все дети радовался тому, что в учебниках были даны перспективы того, что к 1980 году будет завершено строительство развитого социализма и бесплатным станет, кроме образования и медицины, коммунальный транспорт, обеды на предприятиях, торговля должна перестроиться на распределении товаров «по потребности» и другое. Благосостояние народа, как было сказано на XXII съезде КПСС, до 1980 года, т.е. за 20 лет должно было возрасти в три с половиной раза.

Живи и радуйся. Но это трудно увязывалось с тем, что два первых года учёбы, ученику, как и его братьям приходилось учить уроки, особенно в осенне-зимний период, когда темнело рано, при керосиновых лампах. Но и не всё было уж так плохо, кроме успехов в космосе, СССР выходила по некоторым показателям даже на второе-третье места и ставились задачи обогнать Америку.

А вечерами Кира наблюдал, как его бабушка, после напряжённой дневной суеты по хозяйству и на кухне, становилась на колени в красном углу и молилась. Или брала старенькие, видевшие виды очки, открывала Евангелию на том месте, где была закладка или закладкой, были те же очки и читала, медленно проводя пальцем по странице, ниже читаемой строки.

Деда, Филиппа Мельника, Кирюша не помнил, хоть тот и учил его ходить по тропинке в сад и позволял ему вместе с братом барахтаться на деде, когда тот уже прибаливал и ложился отдохнуть. Деда не стало, когда Кириллу ещё не исполнилось и трёх лет.

Будучи пионерами, конечно, многим хотелось равняться на героев-пионеров, таких, как Валя Котик и Лёня Голиков, а будучи комсомольцами — похожими в поступках на молодогвардейцев. А вот по поводу того же Павлика Морозова мнения иногда расходилось и было противоположно от общепринятого, но не у многих из пионеров шестидесятых годов.

Что же касается религиозного воспитания, то его, конечно, не было, было атеистическое воспитание. Но каждый знал главные праздники: Рождество Христово, Пасху и Троицу. Мало кто, конечно, вникал в сущность этих праздников, но знали, что: перед Рождеством, в Сочельник носить нужно сочиво, которое называли кутьёй; перед Пасхой дом был заполнен запахом куличей, их называли пасхами, а выпекали, как правило в русских печах, а также красили яйца в луковичной шелухе. В семье старалась поститься только одна бабушка, а родители, работающие на тяжелых сельскохозяйственных работах, на ферме от зари и до зари, были вынуждены питаться тем, что «Бог послал», вернее, по возможности.

Да и без поста пища во многих семьях в большинстве своём была скоромная. Не чаще одного раза в неделю готовили борщ с петушком и при этом петушков начинали резать в конце лета, осенью, когда они наберут определенную массу. Тогда и борщ разносил запах далеко за пределы подворья. А вот зимой, под новогодние праздники или к Рождеству, когда забивали кабанчика, тогда «мясные дни» растягивались месяца на два и кое-какие припасы, такие, как сало задерживалось и до строгого поста и дольше. Но всё-таки были исключения, а вернее заготовки «на случай». Много свинины, как мяса, так и сала уходило на приготовление колбас. И с каким аппетитом её кушаешь, когда мама спускается в подвал, снимает крышку или чаще развязывает большой лоскут материи, закрывающий горловину макитры, широкого глиняного горшка, снимала ложкой верхний слой смальца и извлекала изнутри кружок домашней крестьянской колбасы. Её поджаривали на сковороде и вкуснее и сытнее еды на селе в те годы трудно придумать.

Держали в семье и гусей. Они большую часть лета проводили на пруду, набирали вес на воле. Осенью их резали, но не для себя, а на продажу. В колхозе денег почти не платили, люди жили за счёт того, что откармливали одного кабанчика на продажу и гусей или уток. На эти деньги покупали одежду и уголь для отопления жилья зимой. В семье родителей Кирилла был ещё один «источник дохода» — сливовый сад. Часть слив мочили на зиму в бочках, как и яблоки сорта Пепин. Сливы везли на рынки Донбасса, где в семьях шахтёров водились деньги, и торговля была всегда удачной. При этом, так как у людей своих автомобилей не было, то выписывали в колхозе «газончика» бортового вскладчину, втроём-вчетвером и даже более человек, что было гораздо выгоднее.

Внуку Кирюшке, в отличие от двух других его братьев, было интересно наблюдать, как бабушка Надя молится, но никогда не видел, чтобы она крестилась. Она становилась на колени, не поднимая взор вверх, к образам святым, складывала руки на груди, склоняла голову и тихо читала молитву. Слов он тоже разобрать практически не мог, тем более что наблюдал за нею, как правило из соседней комнаты через дверной проём.

Но всё же однажды он не выдержал и спросил:

— Бабушка, а Вы, когда молитесь, никогда не креститесь. Почему? Ведь русские крестятся все, кто верит в Бога…

— Внучок, я — христианка-баптистка. Когда твоего деда не стало, я сильно горевала. А когда поехала в гости к дочери Варваре на Донбасс, в электричке познакомилась с братьями по вере. Они пригласили меня в их молитвенный дом там, где доча жила. Я пошла, послушала, как они там поют, общаются, молятся. Но молятся не иконам, а Ему, Самому Богу. Икона — творение рук человека, а так как каждый человек грешен, то и иконам преклоняться нельзя. Я в молитве общаюсь с Самим Господом Богом. И креста нательного мы не носим и не крестимся. Вот, если бы ты поехал со мной, я бы повела тебя, ты посмотрел бы, послушал и тебе бы понравилось…

Для Кира это было открытие. И он долго рассуждал, как же так, в большой православной семье были все верующие традиционно, как и их предки и вдруг, бабушка, решила «видоизменить» религию, отдав предпочтение молитвенному дому баптистов, в который ездила не часто, а один раз в год и пока ещё было здоровье и, главное, голова ещё была в порядке. А позже, она стала теряться в пространстве и сторонах света, могла плутать среди, ранее знакомых мест, не находя дороги. И поездки пришлось отложить.

Но она писала своим братьям и сестрам письма и в одном из них ей указали диапазон волн радиоприёмника, на котором транслировали передачи для баптистов. Конечно, эти передачи были из дальнего зарубежья, и она не могла просить сына, чтобы он настроил приёмник, потому что знала реакцию на это своего меньшего сына Фёдора, отца Кирилла.

Однажды Кирюша увидел, что бабуля, забившись в свой угол беззвучно рыдает. Сам вид вздрагивающих щуплых плеч худенькой бабулечки большо резанул чувствительную душу подростка и Кир, чтобы не спугнуть бабушку, дождался, когда она успокоится, придёт в себя, спросил:

— Бабулечка, Вы опять дядю Алёшу вспоминали, да? Сколько лет уже с войны прошло, уже два десятка и даже больше. Если бы был жив, уже дал бы весточку.

— Один ты, внучок, понимаешь меня и жалеешь. Не зря ты на сыночка мого старшенького, на Алёшу похож. Да по нём, видать, что уже все слёзоньки выплакала. Вот вы ентот тиливизор, чи як его, смотрите, а мне душу нельзя отвести.

— Так, а Вы почему не смотрите?

— Грех это, внучок.

— Тогда я не понял?

— На радиве есть передача. Ты можешь мне её найти? Щас я принесу бумажку там написано.

Бабушка Надя быстро зашаркала в свой угол и вскоре пришла с тетрадным листом, сложенным несколько раз.

— Вот, внучок, тут время и где найти это. Сможешь?

Внук прочитал внимательно и ответил:

— Сделаю, бабушка, в это время по телику ничего такого нет, да и папка с мамкой ещё на работе будут. Если радиоприём будет, то я попробую.

В нужное время внук нашёл волну, она была «плавающей», то удалялся звук до полного затихания, то усиливался. Бабушка засветилась вся, присела вплотную к приёмнику и попросила настроить звук так, чтобы при его «прорыве» он «не захлёстывал волной залу».

Когда внук подрос, получил минимальный уровень школьных знаний, скромный житейский опыт, что-то из рассказов родителей, фронтовиков, что-то из книг, в основном для детско-юношеского возраста и даже из того же стихотворения Владимир Маяковский «Что такое хорошо?..», то стал задуматься — «а так ли я поступаю?»

Нельзя сказать, что он из-за этого рос паинькой, но особым озорством, если «мягко» назвать то, что могли творить пацаны, даже от нечего делать, тоже не отличался. Больше всего его «мутило и выворачивало», он даже краснел и от того веснушки на лице выделялись особым крапом, когда приходилось держать перед родителями или в школе ответ и нужно было врать, оправдываться — «это не я», а на лбу было крупными буквами написано — «лгун» — этого он терпеть ненавидел. Вскорости, после размышлений, принял твёрдое решение — совсем перестал врать и обманывать. И, что вы думаете? Ему снова не верили, смеялись и говорили — «это кого ты выгораживаешь, защитник?». Оказывается, что говорить правду не только не легче, а намного сложнее: одни просто не верят, а другие ненавидят за это. Но был одной большой плюс — душевное состояние было на высоте и, ни совесть не мучала, ни мысль, что, правду, как и «шило в мешке, не утаишь» и она однажды будет достоянием общественности, её более малых кругов или «тайных сообществ».

Шло становление личности. Порой не хотелось идти в школе наперекор «взбунтовавшегося» против учителя класса, но пойти на поступок, супротив собственной совести, было омерзительно противно, и он мог стать «изгоем» даже, не поддавшись на провокации.

Многое, что хотелось высказать лично кому-то или во всеуслышание коллективу сверстников, а порой даже кричать «до разрыва аорты» голосом, который был в фазе «ломки», Кирилл сдерживал часто в себе, не находя иного способа «разрядки», выброса негатива даже, разве что сиюминутной истеричность и вспыльчивость дома, когда «взрывоопасная смесь» готова и недоставало только искры. И это давало на какое-то время опять душевный покой, пока вновь шло накопление негативного.

Его вовсе в школе не обижали ни сверстники, ни ребята постарше. И увлечения у него были такими же, как и у всех. Просто какие-то события у других не оставляли следа, все забывалось, а у Кирюхи оставляло след, порой глубокий.

Если говорить о греховности поступков детских или в юности даже, то многие можно отнести в разряд шалостей, необычным способом украсить скучный досуг и прочим, что не влекло за собой криминала, но порой шло в разрез с моралью и этикой поведения. При разборе поступков, которым иногда присваивали статус «аморальных», в которых он тем или иным боком был участником, чаще всего он просто молчал, потому как уже давно понял, что на правду, сказанную в лицо, будет ещё больше нападков, чем на молчавшего подростка или юношу («опустил голову — видимо осознал свой поступок и стыдно ему…» — возможно думали те, на которых была возложена воспитательная функция) или отвечал кратко, без виляний и выкручиваний, с возложением вины на других.

Покаяние не всегда, но наступало в сознании юноши, но без огласки, а в результате внутренней борьбы. И, возможно, ещё и потому, что он, боясь соврать, а враньё у него было в ранге «табу», из-за неуверенности, что такого поступка больше не совершить. Пустые обещания — не его, а если дал слово, пусть даже самому себе — умри, но сдержи.

Всегда у Кира перед глазами стола бабушка Надя, сухонькая, судьбой и тяжёлой работой истрёпанная, согнувшаяся, с поникшей головой, на коленях, читавшая молитву и просившая у Бога прощения и покаяния. Если внимательно вслушиваться в её тихое «клокотание души», иначе не назовёшь эти, не от ума идущие, а из недр её большой души, слова полушёпотом, от души, вмещающей всё и всех, и спешащей помочь даже тем, кто в разы моложе, сильнее, чем она, но в те моменты она готова и горы свернуть. Вот тогда понимаешь, какая она сильная, как крепок её дух, не сломленный невзгодами, тяжёлым трудом с десяти лет, родами на делянке, при посеве или под копной во время косовицы. Конечно же, от болезней и голода не судьба была выжить всем двенадцати детям, но это же не её вина. Это эталон русской женщины, бескорыстной труженицы, матери и прекрасной, заботливой бабушки.

Вспоминая, он не мог понять, в чём же грехи, повинности, проступки, за которые она ежедневно кается и просит прощения. И, казалось, в том месте, где она так «яростно», а не намётками того, лёгким поклоном, била полы перед собой лбом, что у внука сердце обрываясь от того, что он воспринимал эту боль, как свою.

Но по большому счёту, Кирюха, как и всё парни шестидесятых и начала семидесятых, рос почти таким, как все, а то, что было только у него, он держал глубоко в груди и ни с кем не делился.

I

Конец лета. Успенский пост. Утро. Посёлок только пробуждается, в отличие от сёл, там где люди держат домашнее хозяйство или даже сохранилось коллективное хозяйство, что сейчас большая редкость, с молочно-товарной фермой, где рабочий график начинается не с 8:00, а зависит от биологического цикла крупно-рогатого скота в первую очередь. А в посёлке в это время на улицах ещё пустынно. Редкие легковые автомобили пробегают, на время разрезая тишину на две части: одна из них — «до того», вторая — «после того, как».

Соблюдая правила уличного движения, прижимаясь к левой обочине, так как тротуара на этой улице никогда не было, с востока на запад, воспринимая поредевшей, некогда имевшую шевелюру, от которой девушки в те, уже далёкие 70-е годы были в восторге, плешью макушки первые лучи восходящего солнца. Мужичок, с явной склонность с полноте идёт налегке, но явно спешит. И казалось, куда спешить, жизнь, как минимум уже ближе к середине осени, а осень жизни, как известно у каждого разная.

Одни, в 90 лет такие подвижные и энергичные, что, если их подгримировать чуток, то 20 лет легко можно навскидку сбросить. Но и не без того, что идёт грузный человек лет 50-ти и пыхтит, как паровоз и останавливается с одышкой и ищет точку опоры, если не для своей пятой точки, то, чтобы ухватится рукой, для удержания лишних килограммов, которые в теле, в состоянии равновесия и устойчивости. Это может быть ограда и низко свисающая ветка дерева. Что касаемо нашего путника, то он ни первый и не второй. Он выглядит по своим годам и, если бы не средних размеров борода, то минимум на пять лет можно было верхнюю планку возраста снизить.

Походка его была мягкой и немного грузноватой. Несмотря на то, что мужчина шёл не прогулочным шагом и ни где-нибудь в парке, в зоне отдыха, а по обычной, необорудованной тротуаром улице, он отвлекался на всё, что могло только привлечь его внимание: на игривого котёнка, пробравшегося через небольшую щель под воротами и с интересом изучающего, ещё мало знакомый мир за пределами территории, границу которой ему указала мама-кошка; на то, как женщина средних лет, в спортивном костюме, выбрав в качестве спортивного снаряда ствол молодого дерева, делала от него что-то, чем-то отдалённо напоминающее отжимания.

Покачав еле заметно головой, подумал: «Самому бы не мешало килограмм, хотя бы десять сбросить веса. Но спорт, по утверждению самих докторов, противопоказан. Разве, что гимнастика, но лень родилась намного раньше и преобладала над здравым смыслом и необходимостью чего-либо, даже пользы ради — не во вред».

Опустившись по улице до пересечения со второй, главной, по отношению к той, по которой двигался, мужчина, также довольно споро, в большей степени и от того, что дорога вела со значительным уклоном вниз, пересёк проезжую часть на перекрёстке и продолжил движение более спокойным шагом. И если брать во внимание весь отрезок пути от дома до конечного пункта следования, протяжённостью около трёх километров, ежели напрямую, а с учётом вынужденного обхода, то все три с половиной километра, то суммарная разница высот составляла более тридцати метров. Но сейчас это было только плюсом, идти было легко.

Конечно, из-за застроек домов, деревьев и прочего, из своего дома все пять жилых кварталов не просматривались, но зато был прекрасный обзор всего, расположенного километров за пять на запад, за рекой. Там возвышался величаво над долиной, где вьющейся лентой, словно заяц, запутывающий следы на снегу, прежде чем улечься в лёжку, виляла и стремительно несла свои быстрые воды, небольшая, но славная и норовистая в половодье река Миус.

На левом крутом, нависающем вплотную над рекой, почти отвесной стеной берегу, от того места, где брала начало родная улица, на которой жил уже много лет и сейчас спешил по ней же мужчина, располагался легендарный курган, который по приданию и дал название населённому пункту, как Матвеев Курган. А, Матвеем, по этому народному преданию, звали казачьего атамана, захороненного на этом живописном левом берегу Миуса, откуда открывался шикарный вид от юго-запада до северо-запада. Берега реки обрамлены, где узкой полосой лесонасаждений, а чуть севернее значительным лесным массивом лиственных пород деревьев, с вековыми дубами и другими разновидностями степной и лесостепной зопы, местами соорудивших из наклонившихся мощных ветвей «перекидные мостики» с берега к берегу. И если от старости и порчи сердцевины, дерево или массивная ветвь его падала поперёк реки, образовывалась искусственная запруда, мешавшая в разной степени сложности рыбакам на весельных или моторных лодках проходить эти участки. А летом, где под высокими кронами, своей густой листвой образующими огромный тенистый шатёр, где не только хочется организовать пикничок, но и побыть наедине с природой, где и мысли освежаются, из головы все негативное воды Миуса уносят и хочется петь, писать стихи или просто, с упоением наслаждаться заливистыми, с переборами ариями соловьёв.

На этой круче в своё время и была построена районная больница. И всё было бы замечательно, если бы не оживлённая автомобильная дорога, практически под окнами больничных палат и роддома, и сразу за нею железнодорожная станция, где нет-нет и застучат на стыках колёсные пары вагонов грузовых составов. Сюда и спешил мужичок. Но за 10—15 минут до этого, он проходил рядом с кованной оградой храма Павла Таганрогского. Ворота и калитка для прихожан были закрыты и он, обойдя ограду, обязательно бросив взгляд на золочённые купола храма, на которых в ясную погоду, в это время уже во всю играли солнечные зайчики. А сегодня староста или другой служащий, отвечающий за порядком на территории храма, до сих пор не удосужился отключить подсветку куполов и звонарни. И направленные лучи искусственного света попытались своим светом затмить молодые, набирающие с рассветом мощь, лучи солнца, поднимающегося над возвышенной и закрывающей собой далёкий горизонт восточной частью посёлка.

Центральная часть посёлка была бы тоже безлюдной, если бы не трое рабочих в спецовках с надписью «Чистый посёлок», усевшись на удобных скамьях в середине аллеи, оживлённо обсуждали, толи политику, толи вчерашние похождения. Но разговор эмоциональностью не отличался и потому нить сути темы разговора поймать и, ухватившись за конец, размотать весь клубок разговора, даже при желании, было почти невозможно. И было даже смотреть неудобно на то, как хрупкая женщина, с ручной тележкой, нагруженной мешками с собранным из урн мусором, на высоту её роста, суетилась вокруг «уставших» коллег.

Посадочная платформа железнодорожного вокзала, как и все железнодорожные пути с инфраструктурой и производственными зданиями были ограждены от проникновения туда посторонних лиц, минуя здание вокзала с постом досмотра и рамочным детектором. Люди ожидали на платформе электропоезд. У спуска в подземный переход, как и днём раньше, опёршись плечом в стенку проёма, с равнодушным видом курила молодая женщина лет тридцати. В трёх метрах от неё, через ограждение, стоя по разные стороны его, видимо прощались молодые люди. Судя по их лицам, можно было прочитать возмущение тому, что сетка ограды имела такой размер ячеек, что протиснуть в неё голову-то можно было, а вот обратно если что, то можно было и без ушей остаться. Выйдет после этого девушка за безухого парня замуж? Сомнительно. А зачем просовывать голову? Но ведь, пока поезд не показался на горизонте, можно было ещё целоваться и целоваться, ведь аж до вечера не увидятся, ну хоть плачь… Да и мы себя тоже не забыли, когда были таковыми, хоть вот таких заборов тогда не было, но молодость приключения всегда найдёт. Хоть покупай парню билет на электричку на одну зону, чтобы минут пять-десять ещё побыть со своей пассией и даже перед самим отправлением сделать самый сладкий последний, нет, крайний поцелуй.

«Вот оно тебе нужно? Всё хочет увидеть, понять, осмыслить. Ну, ты, зануда! Как тебя земля только носит? ­– подумал мужчина прежде, чем сделать первый осторожный шаг вниз по трапу подземного перехода, сделав ещё пару шагов, себе же и ответил, — а сам, что не такой был? Правда, когда это было? Да лет, так это пятьдесят назад, ну и лет до пяти позже…».

И после того, как увидел влюблённых и счастливых молодых людей, старичок, ну, конечно старичок, в его-то почти 70 лет, оставшийся до больницы путь прошёл в воспоминаниях, даже не видя поребриков тротуара, «на автопилоте». Ровно 44 года тому назад, он, молодой, двадцатипятилетний парень «по уши», как говорится, с первого взгляда влюбился в дивную, красивую, как роза, смуглянку. Это сейчас этого более, чем зрелого солидного вида мужчину зовут по имени отчеству, а тогда тоже так же звали, но не все и только на работе. Как звали? Ах, да, мы не представили. Знакомьтесь, КФМ. Как вы поняли? Нет, не АКМ. Нет, не «автомат Калашникова модернизированный», калибра 7,62 мм. Хотя такое оружие ему пришлось держать в руках, во время службы в ВМФ. А зовут его Кирилл Фёдорович Мельник.

Когда-то, уже давно, молодой специалист Райсельхозтехники, будучи на уборке урожая, познакомился там с одной чудесной, красивой девушкой. До этого, прошло два года, как Кирилл вернулся со службы, но девушки его совершенно не интересовали, потому что девушка, провожающая его на службу просто не дождалась. И казалось, что никто не сможет растопить, покрывшееся толстым слоем льда и инея сердце и размягчить очерствевшую душу, некогда до безумства влюблённого парня. И он действительно так думал, даже был уверен. И вот, о, Боже! Какое чудо, иначе это не назовёшь, если для того, чтоб растопить сердце было достаточно одного взгляда, а для смягчения и настройки души недавнего моряка на лирический лад, нужно было просто блистательно улыбнуться. И это случилось. И теперь, Кира, ложился с именем Люба, и просыпался с этим именем. Да и вообще, как он мог поддакивать в пьяной компании поговоркой — «что все бабы — бл.. и мир сплошной кабак». За баб сейчас он думать не хотел, но что есть в мире одна та девушка, которая для него и есть весь мир и этот мир весь вмещался в её красивых бездонных карих глазах.

Девушка, окончила училище, а работы по специальности в селе не было. Потому ей пришлось переехать в районный центр и жить на квартире, в самом крайнем доме на юго-западе поселка. За ним располагался кирпичный завод, южнее примиусская луговина, а западнее в 100—150 метрах русло реки. Парню, после работы приходилось делать четыре ходки из дому к девушке и обратно, и его «пробег» был в два раза большим, чем для девушки, равняясь 15—20 километрам. Маршрут непременно всегда пролегал через железнодорожный вокзал и несколько рядов железнодорожных путей. Благо, что тогда никаких ограждений не было и преодолевать эту естественную преграду приходилось по шпалам, через пути, иногда в обход «дремавших» на отстое составов на запасных и маневровых путях.

Вот так все полгода молодые люди встречались и расставались, пока в одну из крайних суббот самого короткого месяца в году в торжественном зале отдела ЗАГС в их паспортах не были поставлены штампы. Как давно это было, что не верится, как быстро годы пролетели.

Фёдорович сейчас вспомнил, что более двадцати лет тому назад, при замене паспорта, на нужной странице в него не была внесена отметка о семейной положении. Да и нужна ли она сейчас, когда прожито в браке более сорока лет?! Потом попытался вспомнить, есть ли в паспорте жены такая отметка и не смог. И придёт же такое в голову.

Мысли и воспоминания растворились, когда увидел перед собой такую картину. Со стороны стоянки автомобилей, Фёдоровичу наперерез не шёл, почти бежал мужчина, чуть моложе, чем сам Кирилл Фёдорович, но килограмм на тридцать упитанней. Его возила на процедуры в дневное отделение дочь и, потом целый час ждала отца в машине. Ему удалось «отрезать» того, кто «имел помеху справа», как он думал и выйти на финишную прямую двора больницы. Впереди бегущий, иначе не назовёшь, почти бежал, одышка заставляла глубоко и шумно дышать. Мельник мог обойти легко того, кого уже давно обогнала его тень, пролёгшая через левое плечо впереди бегущего и уходящая далеко вперед, заставляя «ведущего» гонку, ускоряться.

— Тёзка, — не выдержал Фёдорович, — «не гони лошадей», поостынь, ты же не хочешь инфаркт получить? Я не собираюсь тебя обгонять и очередь на капельницы отбирать. Не беги, я за тобой — ты первый.

Казалось, что эти слова только обидели и ещё больше подстегнули немолодого мужика и он уже из последний сил ринулся на лестничный пролёт, заняв его середину, не допуская даже мысли, чтобы его кто-то обогнал.

«Шо малэ, шо старэ», — вспомнил Кирилл Фёдорович поговорку, глядя на широкую, вспотевшую спину своего более молодого тёзки.

— Кто в очереди за здоровьем крайний? — сделав вид, что не заметил впереди спешащего и пыхтящего кипящим самоваром тёзку по палате, иронично спросил Фёдорович, когда подошли к двери, где уже три человека ожидали, когда дверь в стационар распахнётся.

— Я! — мило улыбаясь покрасневшим лицом, ответил «лидер» гонки за здоровьем.

— За тобой, брат, не угнаться. На «девятой повышенной» шёл?

По лицу добряка расплылась улыбка вместе с густым бисером пота, который он поспешно смахивал пухлой рукой с густым махровым волосяным покровом. На лестничной площадке сгрудились уже пять человек, трое из которых мужчины и один, видимо пришедший первым восседал на единственном стульчике у входной двери. Обсуждали самую актуальную тему, политику.

Громко открылась входная дверь и медсестра пригласила первую партию больных в коридор дневного отделения. Большинство, проходящих лечение, люди, с хроническими заболеваниями и на группах инвалидности, большей частью «сердечники». В палате, с открытым настежь окном, сердитый восточный ветер, не теряющий надежды опрокинуть приближённую к окну койку вместе с худощавым пациентом, принявшим горизонтальное положение на ней.

— Что-то лечение не даёт мне результата, — жаловался тот же Санёк, который полчаса назад решил поставить рекорд на стометровку, для категории участников забега возрастной группы «шестьдесят плюс».

Да, когда-то мы были Санями, Вовчиками, Кирюхами, а теперь, как и почти всех соседей по больничным койкам звали «на Вась-Вась». А как другой раз хочется, чтобы тебя назвали по-уличному Сантёр-монтёр, Колян или, как на свидании звали парней — Кирюшенька, Андрюша, Алёша, Гриня. А в ответ бы прозвучали девичьи имена — Катюша, Танюша, Любаша или ласкательно — Крошка, Голубка моя, Ласточка, Рыбка… А за глаза, в однородной «гендерной» компашке: парниша, чувак и козлина, чувиха, шиза и коза. Как давно это было, но ведь было и это факт.

Говорят, что в бане все равны. Здесь в принципе тоже все равны и всех можно назвать одним словом — больные. Кто-то следит за своим здоровьем и, при первом недомогании, приходит к врачу и убедительно настаивает на проведении лечебного курса, в качестве профилактики. Кого-то «прихватило так», что иначе никак. Третьи вынуждены пролечиться дважды в год, из-за того, что это обязательное требование медико-социальной экспертизы (МСЭ), присваивающей или продлевающей инвалидность граждан по заболеваниям.

— А, что у тебя болит, беспокоит? — не дождавшись продолжения рассказа соседа по палате, спросил Мельник и бросив взгляд на койку через проход, увидел, как жалобник трёт молча ладонью грудную клетку и продолжил, — всё ясно, «жаба душит» тебя, брат.

— Яка така жаба? Никто меня не душит, но вот тут боль не проходит.

— Вот я тебе и говорю, так болезнь называется и опасная она очень, на полном серьёзе может прикончить. Скажи лечащему доктору, а лучше к кардиологу обратиться и УЗИ, обследование пройти, — продолжил бесплатные консультации Фёдорович.

— Ты-то откуда знаешь? — уже с интересом спросил Санёк с большой буквы, так как взрослый малый, да и не малый вовсе.

— Потому, как опыт большой имею и по больничкам повалялся. В Первой областной клинической только две операции делал, а до того в БСМП-5 спасали от острого инфаркта. Инфаркт был? Нет?! А инсульт?! Ну, тогда слушай, что тебе опытные, больные со стажем говорят. И к доктору ходить не нужно. Тем более, что терапевт наш, лечащий, кто? Не знаешь? Лучше и не знать, «меньше знаешь — крепче спишь».

— Ну, ты, прям профессор медицины!

— Нет, уважаемый, а вот в Ростове я лежал с Андрюхой, того я так и прозвал — профессор медицины. Вот он всё знал, что не спросили. У него стаж пребывания только в областной за год зашкалил, да и память у него, дай Бог каждому. Мы, если что нужно у медсестры или врача спросить, сразу к нему за разъяснениями обращались, и медики после уже были без надобности.

Подложив свободную от капельной системы руку под голову, чтобы лучше было видно лицо того, к кому обращался, Фёдорович продолжил:

— Саня, а ещё один вопрос можно задать? Если не хочешь, не отвечай. Но, что-то мне подсказывает, что причина ещё может быть в том…

— Ну, валяй. Шо там за вопрос такой.

— Я вот вижу, что ты помоложе меня будешь, недавно на пенсии, да?

— Ну, да! А, шо?

— Ни шо. Голова твоя уже седа, а вот эта боль может быть причиной того, шо потянуло тебя на молодых девок. Слыхал же такое — «седина в бороду, бес в ребро»?! Вот он и грызёт тебе рёбра, чтоб внутрь их пробраться. Могёт такое быть?!

— Ну, ты… дурной. Я не знаю прям…

— Во-во, а ты признайся вот тут, при пацанах, от тебя далеко не ушедших ни в сторону «старше», ни в сторону «моложе» — одного мы поколения, брежневского.

— Не! Мне и бабка нужна, шоб борщ готовила, убирала, та в огороде порядок был.

— Ага, а как всё переделает к соседу бегит, пока тебя дома нет, пока ты на рыбалке рыбку ловишь, толи раком кого ставишь…, — вмешался в диалог, молчавший до сих Анатолий, водитель с большим стажем.

— Та шо вы, я не знаю. Напали, як цеповые, всё равно. Жинка у меня гарна и у меня никого нету. Да и не болит у меня уже ни чего.

— Ты понял, — Фёдорович обратился к Анатолию, — в раз вылечили. Саня, если шо, ты знаешь к кому, обращайся — поможем.

Вся палата закатилась хохотом и через десять секунд в дверном проёме появилась сестричка со словами:

— Что тут у вас за тарарам? Забыли, где вы и рядом палата женская. А-ну, угомонитесь, а не то, клизму самому громкому поставлю.

После этих слов смех перешёл в разряд истерического. Медсестра Танюшка лишь махнула рукой и пошла на вызов, прозвучавший из соседней палаты, видимо уже кто-то «отстрелялся» и спешит избавиться от «пут» капельницы. Собеседник Кирилла, воспользовавшись заминкой, поспешил сменить тему разговора на более приятную, заговорил о рыбалке и её охотно поддержал, сосед, койка которого была приставлена впритык к изголовью Санька и друг друга они видеть не могли, только слышать.

Под беззвучное каплепадение капелек в капельной колбе и после принятия организмом большей части содержимого раствора, в организме начала появляться расслабленность и сонливость. Кирилл Фёдорович знал, что спать во время приема процедуры инфузии лекарственного раствора, не есть хорошо и потому предался размышлениям.

В последние годы после того, как случился инфаркт и операции, физическое состояние не позволяло, как раньше выполнять большое количество работ по дому, требующих сколько-нибудь повышенных, по сравнению с поднятием столовой ложки усилий, любимым занятием Мельника стало размышление. Это занятие порою надоедало, но прогнать мысли из головы, было занятием невыполнимым. И самое нежелательное, что они не давали покоя и во сне.

Хотя в этом был определённый плюс. Благо, что группа инвалидности была рабочей и работа к тому же была умственная, а потому, большую часть суток мыслительная деятельность была связана с работой. Работа педагога, преподавателя технических дисциплин, предполагала, кроме аудиторной нагрузки и внеклассную, то есть подготовку к занятиям, изготовление методического и раздаточного материала, различные разработки уроков и прочее.

И ещё одно, без чего Фёдорович уже не мог представить свою жизнь — это творчество. И если перейти к первоистокам зарождения творческих задатков, родничков, пробивших твердь житейских проблем, безденежья, многомесячных невыплат мизерной зарплаты и поиска дополнительных источников существования, то это случилось бесповоротно и навсегда в начале двухтысячных.

Вспомнив поточнее дату своих первых стихов, Фёдорович заметил, что в этом году можно отметить юбилей творчества, двадцатилетие. И за эти годы, если сравнить головной мозг человека с приборами радиоприёмников и телевизоров старых поколений (за новые технологии сказать затруднительно), то, как тогда говорили «кондёры» и транзисторы «посажены», «подсели», или ещё раньше радиолампы. Уменьшалась громкость воспроизведения и появлялись прочие дефекты. Да, что там старая аппаратура. Вот недавно, Фёдорович хотел открыть флешку, качественную, служила правдой и верой ему более 10 лет. Вставил в компьютер, а она ни гу-гу. Толи размагнитилась, толи ещё что, но после переформатирования, очистилась и снова работает.

Так, что можно сделать вывод, что ничего вечного нет. Но, что характерно: то, что делал сегодня утром, как минимум в подробностях не помнишь, а то, что было 50 лет назад — это, как будто вчера было и в подробностях. Как это объяснить? Видимо клетки головного мозга со старой информацией «забетонировались» намертво в коре головного мозга, а то, что должно сохраниться из нового, не находит для себя пустой ячейки, мыкается бедная и «сливается» в спам.

Вот такие мысли сегодня посетили Мельника, пока от него отдыхал Большой Санёк (ну не маленький же), он в тоже время «прогревал» свои мозги, работой «на холостом ходу», то бишь без озвучивания мыслей в слух и тем более, без диалога.

Прошло уже лет десять, как Фёдоровичу, в диагнозе МРТ (магнитно-резонансная томография) головного мозга записали «прогрессирующая дистрофия головного мозга». Интересно, какой тогда у этого головного мозга был потенциал, если за время после этого было написано две тысячи стихов, два объёмных романа, написано множество рассказов, заметок, эссе, не считая методических разработок для помощи студентам в разработке дипломных проектов. То, что он «прожорливый», об этом Фёдорович знал давно, но то, что он может поедать сам себя, когда ему не хватает питательной среды, узнал позже и правда это или нет, неизвестно.

Вот сейчас после того, как закончатся процедуры на дневном стационаре, нужно будет ехать в диагностический центр в Таганрог, чтобы обследоваться по требованиям СМЭ, для продления инвалидности. Что за последние пять лет, он стал здоровее, да ещё и в таком возрасте, когда болезни цепляются, что репей, разговору не было. Как говорят, «горбатого только могила исправит», так и в его случае. Но мысль, пройти повторно МРТ, которая всё чаще приходила туда, что и нужно было проверить, он сразу же отгонял. И этому было простое объяснение, он боялся услышать диагноз, примерно такого содержания, что «в обследуемой голове мозгов не обнаружено», от слова совсем. И приписка — «имеется в коре головного мозга прямая борозда, отвечающая за естественные потребности» и ещё приписка — «в определенных обстоятельствах может вести себя непредсказуемо, неадекватно».

«Да, уж! Голова, ты моя головушка!» — войдя в глубокие раздумья, Фёдорович смог из них выйти только тогда, когда Таня дотронулась к его руке, чтобы отключить систему или проще сказать, капельницу.

II

Процедуры в больнице занимали не более часа и после них предстоял обратный маршрут, но уже неспешно, с возможностью посидеть в тенистой алее, чтобы просто убить минут двадцать времени и заодно сбить пульс, а также артериальное давление, если оно к этому времени успело подняться. Днём ранее заходил Фёдорович в районную библиотеку, где всегда находилась у него тема для разговора. Здесь же есть и персональная полка с его авторскими книгами.

У Кирилла давно уже выработалась привычка, если есть возможность, то хотя бы частично изменять свой маршрут возвращения, по сравнению с первоначальным. А когда приходится ездить по делам на машине, тогда мог бы возвращаться совсем по другой дороге, пусть она и будет намного длиннее, но по замкнутому кругу, что считал для себя уже давно очень даже важным, как законченный цикл чего-либо.

Конечно, ходить пешком и полезнее для здоровья, и есть ещё один плюс. Иногда встречаешься с теми, с кем уже годами не виделся и узнаешь что-то новенькое, и не только из жизни знакомого. На этот раз, традиционно сделав «отсидку» на скамье, под тенью деревьев мемориального сквера и ни с кем, не задержавшись для разговора, Фёдорович поднялся, и неспешно направился вдоль Дворца культуры, в сторону Храма Павла Таганрогского, у которого в это время все входы были открыты, а внутри проходила служба.

Аллея от входя во двор вела прямо к главному входу в храм. Остановившись за два шага до ступеней, поднял сначала взор на золочённые купола, от который солнечные лучи теперь отражались от их южной стороны и трижды перекрестился размашистым знамением с коротким обращением к Богу, славя Его «…во веки веков, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Аминь.»

И когда Фёдорович, после земного поклона выпрямился, чтобы ещё раз взглянуть на животворящий свет, отражённый от пяти куполов храма и шестого на колокольне, то был ослеплён каким-то непривычным, ласкающим не только взгляд, но и душу, пронзая её нежностью и притягательностью, светом, но не солнечным, в обычном понимании, а не иначе, как чем-то духовным и проникновенным.

Одновременно он услышал достаточно громкий, но спокойный и приятный голос настоятеля храма:

— Брат, вы не были на утренней литургии… Я вижу, что-то вас гложет, что хотите у меня спросить, но не решаетесь?

— Простите, батюшка! Я в полной прострации. Что-то произошло, чего я не могу осознать и тем более объяснить. Простите меня, ради Бога! Мне стоило просить у вас благословения… но я, не знаю…

— Всё ясно. Я вас хорошо помню, вы подарили храму несколько книг. Одну я не только запомнил по названию, но и потому, что в ней многие стихи религиозные, наполнены искренностью и, если не беззаветной верой в Господа Бога, то прослеживается искреннее желание стать на путь сближения с Богом. Да, вы почти не бываете на службах. Видимо занятость, необходимость трудиться, стало быть или простое стеснение, с мыслью «что обо мне подумают»?!

— ???

— Ничего. Бог простит. Главное, что Он у вас здесь, — иерей показал на себе то место в области сердца.

— Отец Александр, простите! Так неловко получилось, да и с головой что-то в последнее время как-то не того… У меня, если позволите, вопрос есть…

— Спрашиваете, вы же для этого и пришли?!

— А у вас есть время или мне лучше прийти в другое, более удобное время, но не как на исповедь в той ипостаси, как она проходит, я к этому не готов, а как к наставнику, чтобы я мог высказаться и получить от вас совет.

— Ну, хорошо. Я так понял, что у нас будет разговор на уровне консультации студента у преподавателя, по затруднительным вопросам, с которыми вы столкнулись… да, где бы то не было. Вам, как педагогу это, как никому понятно. В таком случае, предлагаю покинуть территорию храма, вот буквально в паре шагах за изгородью присядем на скамью, где я буду как-бы настоятель или духовник, но лишь наполовину. Я уделю вам, ну до двадцати минут, надеюсь, если нас там «не заметут».

— Батюшка, это же блатной, тюремный жаргон…

— Так и разговор же у нас сейчас, как вы хотели, будет — не исповедь, а беседа, плавно переходящая со светской в доверительную. Разве, нет?!

— Да, вы верно меня поняли.

С тыльной стороны территория храма граничила с центральным парком и мемориальным сквером за ним и в ограде была калитка, выйдя через неё собеседники оказались под тенью развесистых ветвей каштанов. Присели на расположенной рядом с оградой скамье, с отличным видом на храм. Храм купался с палящем солнце накануне «бархатного сезона».

— Божественно приятно вот так просто сидеть в тени каштанов и наслаждаться жизнью, — продолжил разговор священник.

— Согласен, — ответил Кирилл Фёдорович, — я вот тут тоже люблю не просто отдыхать, а получаю вдохновение и уже не одни стихи родились, благодаря замечательному виду, тенистости аллеи и какой-то неповторимой тишине и покою.

— Так, что там с тем, кто в душе поселился? Может быть, это простое раздвоение личности? — благочинный иерей, вопросами пытался продиагностировать и понять, насколько серьёзна душевная боль и какой «курс лечебной психо-терапии» нужно назначить или, называющий себя больным — здоров.

— Да, нет… но… Я точно знаю, что во мне до сих пор сидит бес. Я давно решил изменить образ жизни, а теперь и тем более, хочу успеть… И знаю, что молитва в храме — самое близкое общение с Богом. И я знаю, что лучше исповедоваться вам, моему духовнику. Думаю, что придёт это время. А до этого мне нужно много и долго каяться. И ещё, я хочу сам изгнать из себя беса, если это возможно. Но вы мне можете помочь. Он, дьявол, всячески меня уводит от молитвы, заманивает в греховные деяния и постоянно искушает, хоть я и всячески уже много лет ему противлюсь, от многих соблазнов напрочь отказался, но он ещё во мне, я знаю это.

— А как это проявляется, можете пояснить? И когда вы это поняли?

— Я это давно замечал, ощущал, что во мне живут, противореча друг другу два «я». Один благородный, как говорится, правильный и степенный, а второй буйный, развратный, противившийся всему благоразумному и праведному, толкающий меня в пропасть. Однажды, я думаю, что это был он, бес, меня опустил на самое дно социальной градации, из прежде успешного и уважаемого интеллигента, инициативного работника и примерного семьянина. Я это разумом осознавал, но противостоять его дьявольской воле в полную силу не смог.

— И вы до сих пор находитесь там, на дне или у края бездонной пропасти?

— К счастью, уже нет. Но для этого мне потребовалось более двадцати пяти лет, а это целая жизнь. Моя мама лучше всех понимала, что со мной происходит. Она была глубоко верующей женщиной и с нетерпением ждала, когда уже наконец построится наша Церковь. И дождалась. Но через полгода, после установки куполов, мама покинула этот, наш, грешный мир. А ещё через два месяца митрополит Ростовский Меркурий совершил освящение церкви во имя праведного Павла Таганрогского. Она этот храм не иначе, чем «наш» не называла. Возможно, потому что ещё до войны и в войну она жила в домике на ул. Садовой, ровно напротив этого славного храма, напротив ворот, хоть ни ворот, ни самого храма тогда, конечно, здесь не было…

Кирилл на время замолчал и невольно обвёл взглядом храм, от ступеней до золочённых куполов, вздохнул, опустил голову и продолжил:

— Я маму часто привозил или приходил с нею ещё к приспособленному для церковных служб молельного дому, в здании бывшего летнего кинотеатра. Это было еще в конце 90-х годов. Она меня всегда тянула в Церковь, но что-то меня отталкивало, не позволяя сделать шаг навстречу просьбе мамы. А однажды пересилил то, что противилось моему желанию и вошёл вместе с мамой внутрь. Трудно описать своё состояние, но мне было некомфортно. Хотелось уйти, но я переборол эту чувство, так как разумом понимал, что нужно сделать то, что советует мать. А мама выполнила привычный обряд, помолилась и приложилась к главной праздничной иконе. Затем обратилась ко мне: «Держи свечи, делай, как я. Поставим «за здравие» вот здесь и потом «за упокой» усопших…». Мамина свеча ярко загоралась и горела красивым симметричным, относительно вертикально установленной свечи, язычком огня. Моя потухла один раз, второй. Я разогрел свою свечу так горящей рядом свечой, что нить моей свечи должна была создать целый факел. Так и получилось. Свеча ярко загорелась, я её установил в подсвечник и собрался отходить, как заметил, что кто-то невидимый сильным дуновением создал поток ветра, хотя в маленьком помещение сквозняка не было. Он пронесся над горящими свечами, и я даже ощутил его на себе, но все свечи продолжали гореть ровными языками, кроме моей свечи. Она не просто погасла, её пламя наклонилось и вытянулось сначала горизонтально тонкой лентой, как мне показалось, что пламя достигнет моих одежд, и только после этого, оторвавшись от фитиля, исчезло. Я понял, что это неспроста и ничего не говоря матери, тихонько вышел из молитвенного дома, той, примитивной ещё в то время Церкви.

Наступила минута молчания. А затем отец Александр заговорил первым:

— Мы ставим свечи, как символическое пожертвование Господу Богу. Человек, ставя свечу, молится Богу с чистым сердцем и открытой душой. А вы не помните, какие слова посылали Господу? Ведь свечи лишь усиливают молитвы. Возможно, это было предостережение вас от неверного истолкование текста в обращении к Богу. Могло быть, что вы по незнанию перепутали куда ставить свечи «за здравие живущих», а куда «за упокой»? Это тоже важно. Может быть это не лукавый, а Сам Господь вас предостерёг от греха желать покойному здравия или живущему «вечного покоя»?

Фёдорович молчал, понурив голову и сложив руки, с пальцами «замкнутыми» с силой в «замок», пытаясь вспомнить, что он делал лет 25 тому назад. Нет, это нереально, потому что он не помнил точно всё, что было сегодня на завтрак.

— Думаю, что вы, батюшка, правы. Но это только одна причина, могли же и быть проделки того же лукавого?!

— А сейчас вы ставите свечи в храме, произносите молитвы Богу и просьбы? Свечи гаснут?

— Нет, настоятель, не гаснут. Но за эти годы я столько сделал, чтобы не давать повода тому, кто во мне сидит, этому бе… лукавому, чтобы он не мог управлять моими действиями, желаниями, волей. И многое, как я думаю, с тем пор изменилось. Но я не молод, хотелось успеть изгнать это нечто совсем из себя.

— Что я вам могу посоветовать, раз вы человек интеллектуального труда и уверен, что мыслительная и аналитическая способность у вас на высоком уровне… Попробуйте проанализировать и то, что вы рассказали и другое, что было и как вы добились, благодаря чему от него избавились, если и не совсем, то он вас меньше стал беспокоить. Составьте перечень и отметьте то, что уже не проявляется и не тревожит больше ваш имидж порядочного гражданина, а что ещё необходимо исправить, изменить себя. И тогда в молитве будете просить Господа оказать помощь конкретно для преодоления в себе какого-либо недостатка, покаяться не только перед Богом, перед людьми. Просить прощение нужно даже у тех, кто вас обидел как-то, чем-то, чтобы Господь его мог простить, и вы освободитесь от того, что тяготило вашу душу.

— Вы правы, отец Александр, я так уже делал и правда, мне становилось на душе легко. Я не держу на обидчиков зла… долго, как минимум.

— Мне нужно идти. Храни вас Господь!

— Батюшка, благословите меня с напутствием.

Настоятель храма заулыбался, видя, как неумело, но при этом стараясь сложить свои ладони, чтобы принять в них руку, которая по воле Бога — есть благословляющая руку, а сан священника благословлен Духом Святым.

— «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа», — произнёс батюшка, осенил крестным знамением и вложил свою правую руку в сложенные ладони, преклонившего свой стан, для принятия благодати, Фёдоровича.

Нельзя сказать, что разговор со священником перевернул убеждение Кирилла, сделал неведомое ему ранее открытие. Но он был в принципе доволен общением с отцом Александром, которые, если судить по возрасту в сыновья ему годился и в пору святителю, в таком случае Фёдоровича отцом называть, но это, если не брать во внимания церковный сан служителя Храма Божьего.

Главное, теперь Кирилл Фёдорович больше не сомневался в том, что он хотел сделать, что он на верном пути и этот путь начат не сегодня, от храма, в который он сегодня совсем не зря зашёл, а давно, но это его движение проходило «черепашьим ходом» и управлялся «локомотив» не разумом на полную его, максимально-возможную мощность мышления в стремлении к чётко поставленной цели. Его двигало подсознание или, если сравнить с двигателем внутреннего сгорания (ДВС), запускаемого не электростартером, а пусковым двигателем, то движение машины или локомотива осуществлялось, подачи крутящего момента не сразу на ведущие колеса от «пускача», а через кинематическую цепи КШМ (кривошипно-шатунный механизм), с потерей на это мощности и другие потери, связанные с обеспечением рабочего цикла двигателя. Короче говоря, КПД (коэффициент полезного действия) был до этого в стремлении к Богу мизерный.

Сейчас Фёдорович осознал, что много лет он потерял в этом, практически холостом пробеге до некоторого времени. И как не странно за последние неполные десять лет он сделал в этом плане в разы больше, чем за всю предыдущую жизнь. Первый толчок в сторону достижения целей был уход на пенсию, так как появились новые возможности, главное, в финансовом вопросе дела. Второй и ещё больший, мощный толчок произвёл острый сердечный инфаркт, из которого он с большим трудом выкарабкался.

Теперь, неопределённо-размытые, что грёзы, как неосознанные до конца, стали с чёткими контурами, определившиеся практически в номенклатуре тех дел, которые, «кровь из носу», но необходимо успеть, потому что… А, что же тогда сделал отец Александр, если и до него уже как бы всё было ясно? Он подтвердил то, что поставленные цели верные, и первые шаги в нужном направлении, и дал уверенность в достижении желаемого результата. Это не был мощный толчок, как ранее, а этого недостающего лёгкого прикосновения к челу благословляющей рукой, было достаточно, чтобы, как сейчас говорят «все пазлы сложились воедино» и получилась цельная картина, была разработана «дорожная карта», по которой можно было смело начинать осуществлять задуманное.

— Молодой человек, ну смотреть же надо… Вы меня чуть не сшибли, — женщина средних лет, идущая навстречу, сделал замечание Фёдоровичу.

Мужчина, задумавшись, шёл неспешно, смотря себе под ноги, пока не сделал резкое движение шагом в сторону, как будто хотел сбить женщину умышленно.

— Спасибо большое! — ответил Мельник.

— За что? За то, что без малого не сбили меня, — остановившись, беззлобно, улыбаясь и добавила, — пожалуйста!

— Ой, извините! Простите великодушно, милая девушка! Задумался. А спасибо за «молодого человека».

— Взаимно, спасибо за «милую девушку»! Хотя я уже бабушка, у меня внучку скоро два года исполнится.

— Да, ладно! Не может быть! Вы прекрасны, девушка! — не мог остановиться в комплиментах Фёдорович.

— Спасибо, молодой человек!

Оба рассмеялись и, раскланявшись разошлись, как говорят, «с Богом» каждый по своим делам. Настроение хорошее, погода тоже. Жизнь хороша и жить хорошо.

Дорога домой была на подъём, хоть и незначительный, но для сердечника ощутимый. Хотя, теперь-то спешить некуда, можно просто прогуляться с удовольствием. И это входило в один из пунктов «программы минимум». Пора начинать новую жизнь, не откладывая, как те, кто хочет бросить курить или заняться физзарядкой — «с понедельника». Восемьдесят шесть килограмм — это слишком. Вот, если бы за год до 70-ти, ну хотя бы до 75-ти сбросить, было бы шикарно.

Кто-то, ехавший навстречу в автомобиле посигналил и, похоже, кивнул, но за тонированными стёклами было трудно узнать человека. «Видимо, кто-то из бывших студентов. Их у меня уже тысячи за тридцать лет работы педагогом. Многие разгильдяями были, когда учились, а теперь, при встрече улыбаются, здороваются уважительно и интересуются здоровьем и не только. Стало быть, зла не держат за мои „подзатыльники“ и за „насилие“ знаниями и привитием навыков и умений. Удачи вам, парни!»

Несмотря на то, что Фёдорович, как обычно, физически немного устал и больше всего об этом напоминал опорно-двигательный аппарат, особенно поясничный отдел позвоночника, настроение было приподнятым. А позвоночник он ухитрился повредить ещё в двадцатипятилетнем возрасте и теперь он наказывал болями за небрежное отношение к здоровью. Травма случилась, из-за запредельной и резкой нагрузки. Когда был молодым, она напоминала только, при большой нагрузке, а сейчас даже после сна ломит, как будто всё ночь мешки с песком таскал.

Дома, переодевшись, перебросившись с супругой «дежурными фразами», переоделся и плюхнулся напротив телевизора, приняв горизонтальное положение, чтобы узнать что-либо нового в мире. Но, что там будет нового? Везде напряжёнка, конфликты и гибнут люди. Плохая привычка лёжа смотреть телевизор въелась в него до костей, да и видимо кости проела. Да и зачастую телевизор был нужен в качестве заставки, грунта на полотне художника, на фоне которого будет портрет, натюрморт, натуралистическое изображение чего-либо или, наоборот, чего-то вымышленного, что родилось при осмыслении идеи.

И сейчас, Кириллу было о чём подумать, поразмышлять, разложить всю новую информацию по полочкам, по значимости и очерёдности исполнения. Некоторые «информационные ячейки» открывались сызнова, а в некоторые просто добавлялась полученная информация и личные умозаключения, на основе её. И в этом процессе телевизор был на втором, даже на третьем месте, играя роль заставки.

Подумать было о чём, а вот распутать клубок мыслей, выстроив их в стройный последовательный ряд цепи было очень сложно. Это ещё и потому, что из-за изменений, произошедших в коре головного мозга, выстраивать сложные схемы, с последовательности действий и по ходу ещё и корректируя, было уже очень сложно. А потому, Кир, перевернулся на бок, высказав тем самым степень интереса к передаче, но не выключал его, так как без звукового фона предаваться дрёму не привык и, подложил под голову руку, дабы «смягчить» пуховую подушку из отборного утиного пуха, ушёл в «нирвану».

Обычно, 10—15 минут дрёма хватало Фёдоровичу, чтоб восстановить бодрость и другие двигательные и мыслительные способности. И на этот раз переход в нереальный мир грёз, фэнтези и порой с трудом отличимой от реалий мистики, был стремительным, как провал через тонкую корку снежного наста в глубокий сугроб с головой…

Старики говорят, если хочешь, чтобы тебе приснилось что-либо или кто-либо конкретное, перед сном нужно долго об этом подумать. Порою, не желая видеть никакие сны, но вечерами допоздна напрягая свои извилины, много думал о чём-либо, Фёдорович, пытаясь заснуть, в полубреду продолжал развивать ту тему, над которой он размышлял или пытаться найти ответ на мучавшую, не дававшую покоя проблему. И в этом случае «отключить процессор» могла бы только приличная доза успокоительного средства. Чаще всего видения были реальные, реже — бредовые.

В этот раз, провалившись в сон, Кир, в видениях, изначально начал продолжать ещё «не остывшую» в памяти тему, которую перед сном осмысливать. Он привычно включает компьютер и тот непривычно быстро начинает работать в «прогретом режиме».

«Изначально я должен перечислить все десять Заповедей Божьих. И по каждой из них оценить себя, живу ли я, придерживаясь их или есть проблемы, над которыми нужно работать. Разработать стратегию, поставить главные цели, пути и временные рамки их решения.

Дальше нужно составить перечень смертных грехов, лучше в табличной форме в один столбик, — рассуждал спящий уже во сне, а рядом табличный столбик, с указанием перечня грехов и согрешений, имеющих место, как часто, по отношению к кому и пр.. А в третьем столбике нужно будет указать, за какие грехи каялся перед теми, по отношению к которым этот грех совершён или по отношению к самому себе. Да и не мешало бы ещё один столбик, где буду заносить результаты раскаивания и покаяния, если таковые были… или будут».

Во сне этот процесс занимал почему-то меньше времени и вот уже длинный список поступков с «заступом» за границы дозволенного церковными канонами, как минимум был готов. И возникла проблема уже с самого начала в исполнении заповедей уже с самой первой, которая одновременно являлась самой важной. И в таблице с перечнем грехов самое сложное было честно справиться с двумя крайними справа колонками, где должны быть вписаны покаяния и результат их… Тут нужно было, как «на детекторе лжи» ответить не половинчато, а утвердительно — «да» или «нет».

«Так, посмотрим. По поводу заповедей, как бы стараюсь придерживаться почти всех. И-то это только сейчас можно с большой степенью правдивости утверждать…

Ну, вот и приехали! А с грехами-то посложней будет. Гордыня. Мало какой творческий человек не гордится своими успехами. Но ведь я не возвышаюсь над более талантливыми авторами, не тщеславен?!»

«Ха-ха-ха! Рассмешил! Не тщеславен?! — послышался издевательски-ехидный голос из динамиков компьютера, — ты сам-то себя слышишь?»

Мельник вздрогнул:

«Ты, кто? На всех „лузеров“ Алис не хватило, как для алкашей „белочек“, потому мне этот хриплый, басистый мужик достался?»

«Не-а! Не угадал. Я тот, кого ты вспоминал и вспоминал недобрым словом. И после этого хочешь в добродетели записаться?» — тот, кто озадачил Фёдоровича, закатился истеричным смехом.

Первая мысль, которая молнией проскочила между полушариями головного мозга, была ­– «вирус!» и Кир потянулся к клавише, чтоб бесцеремонно, «аварийно вырубить» комп.

«Не советую! Это ничего не даст. Это я ещё, чтобы не сделать тебя заикой, так представился, а мог бы и во всей своей былинной, мифической красе предстать. Как привыкнешь к моему голосу, захочешь — увидишь. „Не таков чёрт, каким его малюют“, ­– так же говорят?»

«Ты, что, чёрт? Так я не поминал тебя сегодня…».

«Вот, уже ближе к моему облику и призванию. Не вспомнил?!»

«Ты — Бес, Дьявол, Сатана?»

«Вот видишь, я, как и твой Бог — многолик, могуч и вездесущ! Разве нет? Или ты меня не поминал?» — назвавшийся Бесом снова закатился своим раздражающим смехом.

«Изыди, нечистая сила!» — эти свои, громко и с ненавистью сказанные, слова, Фёдорович произнёс, как ему показалось во сне — угрожающи топая ногами, а на самом деле, делая быстрые движения ногами, как велосипедист, нажимающий на педали.

«Как скажешь. Но ты меня ещё не раз помянешь и я к тебе приду…», ­– это было последнее, что мог услышать Кирилл Фёдоров, при резком пробуждении, с учащённым сердцебиением и появившейся испариной на морщинистом лбу.

III

Придя в чувства, испив чашку зелёного чая, вышел во двор, где ощутил на своём лице мощный поток, хоть ещё и тёплого, но уже освежающего прикосновением воздушным массажем, ветра, не только кожного покрова, но и казалось, что самих мыслей, который создавался сквозняком, из-за расположения строений и навеса двора и при этом стал жадно, полной грудью вдыхать в себя сухой августовский воздух.

Фёдорович уже двадцать лет, как не курил, а сейчас почему-то, впервые за всё это время, захотелось так сильно закурить, как в молодые годы, после того, когда пропустишь рюмашку «горячительного», согревающее нутро и душу напитка. Но это было сиюминутное желание. От первого и второго он отказался два десятка лет тому назад и возврата к вредным привычкам уже никогда не будет. Это уже даже не сила воли — образ жизни.

Кир вспомнил общение с бесовской «особой» и думал, как бы его лучше вовсе не вспоминать и упоминать в общении и даже мыслях, чтобы не пришлось больше с ним общаться. Хотя…

«Если я собираюсь его изгнать из себя, то без контакта, тем более словесного никак не обойтись. И тут уповать на его сознательность и порядочность не приходится, так как он — антипод всего доброго, антипод добродетелях, он — противник Того, к Кому я с таким желанием пытаюсь пробить путь через все тернии и преграды — к Богу, к Создателю нашему и Спасителю. Я для этого я должен быть сильным, в первую очередь духом. Вот это и будет моя главная, главенствующая задача».

— Хозяин, обедать будешь или как? Время два часа, проголодался? — выйдя во двор с кастрюлей еды, но не для хозяина, для домашних питомцев.

— Хорошо, Люба, иду. Силы мне нужны сейчас, как никогда.

— Силы всем нужны. Смотри, как несутся, хвосты задрав, твои любимчики, — ответила супруга, рассыпая в два супника комбинированное обеденное блюдо, для кошек — смесь «макарон по-флотски» с супом.

Боцман, рыжий двухгодовалый кот влетел в «столовую» первым, заметив хозяйку заранее со своего наблюдательного пункта, «боевого поста» и лежанки, одновременно, спрыгнув с верха шкафа и условным сигналом созвал первогодков на обед. Чёрные и цветные котики неслись, сбивая с ног хозяйку со всех сторон света. Одной Ночки, кошки, приведшей два месяца назад потомство, не было, она на охоте и должна принести кому-то из своих любимчиков мышку на десерт.

— Мать, а мать! Я уже какой год пытаюсь сбросить килограммов, хотя бы десять, а ты, что делаешь?

— А, что не так я делаю?

— Готовишь вкусно, вот что. Как тут у тебя можно вес сбросить. Видимо, не судьба мне от грехов избавиться, не судьба…

— Да сколько я тут тебе насыпала? Боцман больше ест, — оправдывалась жена.

Кир только качал головой и осторожно, чтобы не ожечься, уплетал наваристый украинский борщ со свининкой и домашней сметанкой и бурчал, между принятыми вперемешку с оханьем ложками:

— Ну, хоть плачь! А вкусно-то как! Ну, как можно недоесть? Как мы говорили в студенческие годы: «Лучше переесть, чем недоспать!»

После того, как Кирилл Федорович всё-таки решился оставить трудовую деятельность за «бортом» приоритетных занятий, у него появилось столько свободного времени, что порою он не знал куда себя деть и чем заняться. Последние только тридцать лет было отдано труду педагога, как сейчас принято называть, в связи с нововведениями и реформами в образование — педагога-наставника. И он с этим был полностью согласен, так как работа преподавателя специальный дисциплин и мастера производственного обучения, ставит всегда перед ним три цели, тесно связанные между собой, как три косички, из которых получается не просто специалист, но и личность — это обучающая, развивающая и воспитательная цели. И выбрось хоть одну из трёх косичек, косы не получится. Не верите? Попробуйте завить две косички в косу…

Много было отдано сил, работал с большим желанием и рвением, инициативно и часто, как были воспитаны с детства и юности на коммунистической идеологии, не за деньги и награды — ради одного — качества образовательного процесса и в дальнейшем, востребовательности специалистов на рынке труда. А вот с последним в настоящее время серьёзные проблемы. Читаешь: «Требуется специалист (такой-то). Требования: образование высшее (престижных вузов), возраст не старше двадцати пяти лет, большой опыт работы…». Это что же должен делать дипломированный специалист? Лет с двенадцати поступать в ту отрасль производства и обслуживания, по специальности которой он, после окончания школы поступит в институт, успешно закончит, продолжая работать и двигаться по карьерной лестнице и в свои двадцать пять, будет иметь уже богатый опыт работы, более десяти лет, так?!

А потому многие дипломированные специалисты со средне-профессиональным и высшим образованием, в лучшем случае открывают свое частное предприятие, часто не по профилю диплома, в сфере обслуживания или торговли, в худшем — работают продавцами или младшим обслуживающим персоналом в офисах, без высоких требований дресс-кода. Из-за чего так? Отправляешь студентов на практику, а их не хотят брать на практику, из-за того, что система наставничества сломана, по договору его не хотят оформлять практикантом или стажёром и на этом — «приехали». Круг безысходности замкнулся.

Фёдорович часто вспоминал свои молодые годы, когда он с неполным высшим образованием мог работать на производстве в должности руководителя среднего звена, инженерным работником. И сколько тебе «препонов ставили», не отпуская, уговаривая, если думал рассчитываться. Молодой специалист должен был отработать положенные два года или по распределению, или в той организации, по направлению которой он обучался, ему платили повышенную, чем государственная, стипендию и проходил в ней производственные практики. Конечно, специалист получался настоящий, имея все необходимые компетенции, для самостоятельной работы.

Возможно бы и ещё работал, но, есть многие «но», которые, при укладке их на весы, перетягивали желание и потребность работать. Они были очень веские, в первую очередь — это здоровье. Как-никак, а семь десятков без малого за плечами. А второе, что «лежало» в чаше весов, рядом со здоровьем — это творчество, которым он хотел, «без отрыва на производст