Собрание сочинений
Том первый. Рассказы и повести
Сергий Чернец

© Сергий Чернец, 2016

ISBN 978-5-4483-2534-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступление

Одно художественное произведение нравится лишь при первом просмотре, другое же – нравиться будет и при десятом.

Писатель, по сути, ведет беседу с читателями. Слово же выпущенное уже не возвращается. И слово же является сильнейшим оружием, при помощи которого можно и «убить», подавить человека, но можно и поселить надежду, возродить к жизни, придав человеку огромный энтузиазм.

Поэтому так важно писателю владеть искусством беседы, ибо в беседе сказывается личность: или глубокая одухотворенная или мелкая приземленная. Ни одно занятие человеческое не требует большего благоразумия, хотя в жизни нет ничего обычней, – все всегда беседуют между собой. Но люди знают, что тут, в беседе, можно и все потерять, и все выиграть.

Чтобы письмо написать – надобно размышление, а письмо это та же беседа. Насколько же больше требуется размышления для беседы обычной. Писатели в этом случае в огромном выигрыше, и вместе с тем, при огромной ответственности перед читателями.

Люди опытные в обычных беседах по языку узнают пульс духа человеческого. Недаром мудрец сказал: «Говори, если хочешь, чтобы я тебя узнал». За пять минут разговора можно составить представление о человеке, о его возможностях и склонностях.

Иные полагают высшим искусством беседы полную безыскусственность, – чтобы беседа была, как привычная повседневная одежда, нестеснительна. Но это годится лишь между близкими друзьями, которые знают все недомолвки, краткие фразы, раскрытие которых, расшифровка, известна определенному кругу людей. А беседа с человеком, почитаемым, должна быть содержательной и являть не только содержание описательное, но и содержание души и порывов души автора повествующего о событиях. Потому писательское искусство беседы – дело рассудка, которое оживляется чувством.

Современные власти и пышность материальных благ, лишают людей всякого этикета и превращают их в потребителей, в машины должные исполнять функции «жизни». Обязанность ответственная накладывается, таким образом, на все искусство и на литературу – снова сделать из «функционирующей машины» живого человека, способного чувствовать, переживать и радоваться.

Одного вдохновения для писателя явно бывает недостаточно. Поэтическое произведение должно говорить о чувствах и слово должно являться помощником голоса чувств. Для этого нужен просвещенный разум писателю, чтобы облагородить нравственные чувства, очистить их от пошлого и наносного, голова должна воспитывать сердце. Потому что чувства, не знающие меры, уйдут в неразумности во зло, если не будут удержаны разумом.

Человеку, вскормленному законами, дается представление о темной стороне общества. Когда постоянно говорят о нарушениях закона, создается негативное видение жизни. Тогда и нужна – поэзия, живопись, литература, чтобы сгладить грустное впечатление и ознакомить человека со светлой стороной жизни, с красотой ее!

Воистину счастлив тот писатель, кто твердым и смелым словом, забывая всякие ранги и саны, возвещает закоснелому миру тирании человека – святые простые истины красоты и величия мира!

Истинные писатели и поэты берутся не откуда же нибудь из-за моря, но происходят из своего народа. Это как огни среди ночи, передовые вестники глубины народных сил. Ибо не в одних словах литература и поэзия: она разлита везде, она вокруг нас. Взгляните на эти деревья в лесах, на это небо с причудливыми облаками – отовсюду веет красотой и жизнью, а где красота и жизнь – там и поэзия.

Задача искусства не в том, чтобы просто копировать природу, но чтобы ее выражать. Нам, людям, должно схватывать разумность, смысл, облик вещей и существ мира. Идеальная красота и самая восхитительная наружность ничего не будут стоить, если ими никто не будет восхищаться. В этом и цель искусства дать понятия о том, чем бы стоило восхищаться, а что надо бы осудить.

Жизнь – это чередование всяких комбинаций. Их нужно изучать, следить за ними, чтобы показать затем в произведении в выгодном положении – вот такова работа писателя. И часто в прозе он остается на твердой земле, а в поэзии должен подниматься на неизмеримые высоты.

Писатель будет существовать только тогда, когда тверды его убеждения. Улучшать нравы своего времени – вот цель, к которой должен стремиться каждый писатель, если он не хочет быть только «увеселителем публики», как клоун. И тут главным достоинством писателя является знание того, о чем писать не нужно. Писатель должен делать только одно: честно наблюдать правду жизни и талантливо изображать ее; все прочее – бесполезные потуги ханжей пытающихся облагородить зло.

Голос совести и вера в будущее не позволяют подлинному писателю прожить на земле, как пустоцвет и не передать людям всего разнообразия своих мыслей и чувств.

2. Дело писателя в том и состоит, чтобы донести до читателя свои ассоциации и вызвать у него подобные чувства восприятия мира.

Чтобы писать настоящую прозу, надо обладать также поэтическим талантом. Поэзия всегда дает образное восприятие жизни. Яркие образы, поэтические образы всегда присутствуют в настоящей прозе.

Сергий чернец

Калавай
К Чужим мемуарам

Часть 1 Воспоминания о детстве

Все свое детство я провел в деревне у бабушки с дедушкой. Отец мой военный и все куда-то ездил с одной части в другую, а за ним и мать. Меня привезли к бабушке в 4 года.

Раньше, до школы, когда дедушка живой был (он умер, когда я в школу пошел), – была у нас собака рыжая как лисица. Уши торчком и хвост колечком держала, – говорили потом, что породы лайки карело-финской, я так запомнил.

Звали собаку «Сам», кличку такую дед придумал. Ходил раньше дедушка с ней на охоту. И, рассказывала мне бабушка, что собака бежала за зайцем в лес надолго, сама его в лесу ловила и приносила к ногам дедушки. Вот, наверное, поэтому и прозвали лайку – «Сам».

И этот Сам всегда со мной ходил, куда бы я не направлялся, мы с ним дружили.

По краю нашей деревни протекала маленькая речка, а за деревней она впадала в большое круглое озеро, снова вытекая из него с другой стороны. Озеро окружал густой лес.

Когда-то давным-давно на том краю озера, где речка вытекала, тоже была деревня. Она сгорела дотла более 100 лет назад и теперь, издавна, на том месте большое поле занесенное песком от разлива реки каждой весной. От озера и вдоль по речке там росла черемуха.

А от нашей деревни до той черемухи было далековато, километров 5, наверное, но мы тогда ходили за черемухой со старшими ребятами, в то далекое поле. Со мной всегда ходил мой пес Сам.

Черемуха росла по берегу речки, в основном, но и по полю тоже стояли отдельные деревья, даже группами. А еще в поле были неглубокие ямы заполненные водой. Эти ямы, наверное, остатки от старинных домов, при разливе реки весной они затоплялись. И в эти маленькие озерца попадала рыба и оставалась там. Мы с деревенскими мальчишками брали с собой сетки (бредни) и ловили в озерах этих рыбу. Потом разводили костер на берегу речки, и варили уху….

Детство мое вспоминается радостное и прекрасное. Середина лета, нагретая солнцем в тех озерках, вода была теплая, как парное молоко и весело было нам плескаться, мутить воду, вылавливая в мутной воде всплывающую на поверхность рыбешку.

И в тот раз, помнится, мой пес Сам первым залаял и кинулся в траву одного из озерков, он что-то почуял в поросшем по берегу осокой и камышом озерце. Сам прыгал в воду и выскакивал обратно и лаял весело и задорно. Мы увидели в озере утку или вернее утенка. Он не улетал, но прятался в прибрежной траве и нырял под воду от берега к берегу. Всей толпой мы, ребятишки, ловили и поймали этого утенка. Когда он был у нас в руках, мы пожалели его перепуганного и выпустили в речку. Там он сразу же поплыл в сторону большого озера, быстро скрывшись за береговыми речными камышами. На озере было много утиных стай, как мы знали, – может там он найдет себе маму.

Школа у нас в деревне была за речкой. Там был и сельсовет и почта и медпункт. И я ходил с мальчишками через мост, который каждый год, весной, при разливе реки, затопляло.

Тогда у нас были длительные каникулы на все время половодья. А школа была начальная трехклассная. И было у нас три учительницы. Учительница по русскому и литературе была из нашей деревни, и ее сын пошел в школу вместе со мной. Почему-то он испугался кошки, однажды, и за это его прозвали в школе – «Кошкин». Еще с нашей деревни учился в первом классе Женька – печенька: любил он есть печенье, оно у него в сумке всегда с собой было, и сам он был круглый, похожий на печеньку. А я плохо выговаривал тогда букву «р» и когда сказал, что бабушка делает хлеб в печи – «калавай», то и меня так и назвали – «Калавай».

Остальные ребята, а всего учеников было 10 в первом классе, – приходили в школу из соседних двух деревень нашего колхоза. Из нашей деревни мы так и ходили втроем: Кошкин, я – Калавай и Женька-печенька. Мы проучились в деревенской начальной школе все три года. И много было веселых и грустных историй и приключений, которые сделали нас троих закадычными друзьями.

Потом меня родители забрали в город: отец вышел в отставку и получил квартиру на окраине города, в военном городке-микрорайоне. Там даже больница-поликлиника называлась – госпиталь. В городе в школу я пошел в четвертый класс.

А приятели мои в деревне стали ходить в школу в райцентре. Но каждое лето я приезжал в деревню к бабушке, где меня встречал мой рыжий пес Сам, и, конечно, наша дружба детская только укреплялась. По деревне быстро распространяются слухи и друзьям всегда сообщали: «Калавай приехал к бабушке Насте». Друзья сразу бежали ко мне, вернее, к моей бабушке, – дом наш был четвертым, если идти от реки, с левой стороны. Кошкин жил во втором доме с другого конца, а Женька в середине деревни, около круглого небольшого пруда.

И с этим прудом памятный мне случай произошел. Я чуть было не утонул. Пруд – это такая круглая яма с крутыми обрывистыми берегами. На спуске к воде сделана деревянная лестница с одной периллой с правой стороны. И пруд был очень глубокий. Сразу от лестницы сделаны были мостки из двух широких досок, которые далеко выдвигались в воду, опираясь на перекладину между двух забитых в дно бревен.

Это было в первое же лето, как я приехал к бабушке. Мы, с друзьями, все трое спустились к тому пруду по лестнице и стояли на мостках. Первым стоял у воды Кошкин, потом я, а последним Женька. Женька же и толкнул меня на Кошкина. А тот, едва не упав, но удержавшись на ногах, толкнул меня назад к Женьке…. От этого толкания-игры не устоял на мостках я один и полетел в воду спиной…. Помню – черная вода пруда замкнулась над моей головой, и я опускался на дно, ничего не видя, хотя таращил глаза со всей силы. Я не умел плавать, – это одно, но почему-то потерял сознание и больше ничего не помнил.

Мне рассказывали потом, когда я уже был дома. Оказывается, я – пропал под водой и долго не всплывал, – так долго, что Женька первый не выдержал, вскочил и побежал звать на помощь. Друзья присели было, на коленки и ждали, когда я всплыву, чтобы схватить и вытащить меня из воды.

Но в пруду была, видимо, какая-то воронка или «магнитная сила», которая не давала мне всплыть. И еще позже, нам рассказывали деревенские старожилы, что в этом пруду живет «водяной» – дух, и что многие люди уже там погибли-утонули.

Тогда одна девочка-соседка спасла меня. Она услышала крики моих друзей, быстро сбежала по лестнице и нырнула в пруд…. Меня вытащили наверх, а там проходил мужик и он сделал мне искусственное дыхание, как положено. Меня откачали и отнесли домой, где я только окончательно пришел в себя.

Бабушка, конечно, больше всех переживала и плакала….

Кроме этого страшного события, я, все же, больше вспоминаю радостные случаи моего детства. Я до сих пор люблю рыбалку, и мне нравится наша речка и наше большое озеро. Помню, как мы в летние жаркие дни купались на мелких песчаных перекатах. И ловили рыбку, которая зарывалась в песок под нашими ногами – это вьюнки такие. Это рыбка похожая на пескаря, пресноводный вьюн. Мы ловили их руками, загребая со дна вместе с песком, в который она только что зарылась, подняв облачко мути в быстротекущей воде. По колена в воде мы бегали за стайкой рыбешек, гоняли их по мелководью, с радостными детскими визгами падая в воду…. Счастливая была эта детская пора.

А в августе, другое радостное чувство, когда пахнет осенью. Что-то серьезное и грустное запоминалось, – навеянное пасмурным небом и прохладой после дождя. Мы ходили в это время все трое (три друга) в лес за грибами: Кошкин, Женька и я, Калавай. И нисколько не обидно было мне мое прозвище, наоборот, я как бы радовался каждое лето этому своему прозванию: Калавай. Потому что в городе, в суровую зиму, в школе, я был простым Мишей Рыбаковым.

Мою фамилию друзья, конечно, знали, но в деревне знали бабушку мою, Марушеву и думали, что я тоже Марушев, наверное. А узнали все про меня, когда я в первый раз стал работать в колхозе летом и получал в сельсовете зарплату.

Это было в 12 лет. Тогда и моя бабушка помогала и работала в колхозе на уборке урожая. Она была на пенсии, и пенсия была у нее маленькая – 28 рублей. И меня она устроила в колхоз на подработку, через председателя, который жил в нашей деревне.

В то время заготавливали «силос» в силосные ямы. Это было так, – косили на полях незрелый зеленый горох или люцерну и возили к ферме на телегах, к силосным ямам. Там тракторами траву утрамбовывали, – трактора прямо ездили и давили траву в яме. Машин в колхозе было всего две – грузовик и молоковозка с цистерной. Зато лошадей штук 20 было на конюшне. Вот тогда я первый раз научился запрягать лошадь в телегу. Конечно, затягивать подпругу и хомут у меня не было силы, – все делал конюх наш колхозный, дядя Федя, из соседней деревни. Но лошадь Ласточка меня знала и слушалась, я ей приносил хлеб, посыпанный солью и кормил с руки.

Так я работал в колхозе июль и август, – возил сначала траву, горох, а потом люцерну на силос. А затем и сено возил, большие возы с лугов от реки на ферму. Вот тогда я ходил в сельсовет получать свою первую зарплату. За полтора месяца работы, с середины июля и август, я получил 40 рублей. Мальчишки работали не целый день. Мы ходили за зарплатой вместе с бабушкой. А потом сразу пошли в магазин наш, сельский. Я купил себе конфеты, дорогие шоколадные, которые назывались, как моя лошадь «Ласточка», а все оставшиеся деньги отдал я бабушке.

В клуб около школы и сельсовета по воскресеньям привозили кино. Билет стоил 10 копеек, и мы всегда ходили втроем, три друга: Кошкин, Женька и я, Калавай. А потом, вечером по темноте мы возвращались домой, подсвечивая дорогу – мои друзья брали с собой фонарики. У меня тоже был фонарик, я давно привез его из города и он все время лежал у бабушки, только батарейки квадратные надо было где-то брать, они кончались быстро. И друзья меня выручали – им из райцентра привозили родители.

Мы переходили мост через речку, а дальше надо было идти по темному проселку. Фонарики наши освещали слабо и везде всплывали тени от кустиков, а на небе не было ни звездочки, видимо тучи так затемнили его, что было страшно идти в этой темноте. И, вдруг, на свет фонариков выбежал мой славный пес Сам, немного даже испугав нас. Рыжий бестия кидался мне на грудь, пытаясь лизнуть в лицо. И мы все радовались такому гостю, который нас провожал до деревни через темный проселок.

Все-таки хорошее было то время….

Сейчас уже плохо вспоминаю подробности этого «сказочного» своего детства. Умерла моя бабушка и родители продали дом в деревне. С тех пор я больше не видел своих друзей. А как бы хотелось с ними увидеться, встретиться.

Часть 2 Реальность

Михаил Рыбаков лежал в районной больнице, в реанимации. И это были его последние воспоминания. Я приходил к больному и беседовал с ним, так как сам находился на лечении в том же ожоговом отделении.

У меня были обожжены руки и ноги. Так уж случилось, что при пожаре я полез в горящий дом…. Но не обо мне речь.

А Михаил Рыбаков умирал. У него более 70% тела было обожжено, обезображено лицо и сгорели волосы на голове. Когда он приходил в сознание, он просил пригласить к нему священника. И на беду, или на счастье – неизвестно, – я оказался рядом, как человек верующий, церковнослужитель, так меня знали в больнице. И врач, по доброте сердца своего разрешил мне посетить умирающего больного.

Конечно свою «исповедь» Михаил Рыбаков начал с перечисления грехов своих.

Но моя задача не сводилась к тому, чтобы причинять больному еще большие страдания от воспоминания плохих своих дел или грехов. И чтобы найти доброе расположение в его душе, я первый стал рассказывать ему о своем детстве, постепенно и он стал с улыбкой вспоминать о детстве своем. Вот и случилось, что умирал Михаил с улыбкой на обожженном лице, с добрыми детскими воспоминаниями, с легкой счастливой грустью по своим друзьям, деревенским мальчишкам…. И умер он легко.

Церковь в понимании христианства – является духовной лечебницей. И священник – такой же врач. Только врач в миру лечит телесные болезни, а священник лечит болезни души, духовные.

Об этом верующие почти все знают, однако иногда, и довольно часто, люди воспринимают Церковь, как место наказания за грехи или место освобождения от них (что одно и то же, в сущности, получается). Бог, таким образом, якобы, справедливый и наказывающий выглядит в их глазах и сознании, – Он «наказывает» грешников по делам их, думают люди.

Это совсем неправильное понятие, и Апостол о том же говорит: Бог не искушается злом, – то есть не делает зла вообще. Так написано в Библии, в послании Святого Апостола Иакова: Иак. 1гл. 13 – 16 стихи. «Но каждый сам искушает себя» – отдаляясь от Бога, от добра, тем самым приближаясь ко злу.

В то время – «предперестроечное», до 1985 года, когда перестройку объявили, народ, заранее предчувствуя, потянулся к Богу, к Храму, к Церкви и соответственно к священникам. Об этом особо можно много говорить. Но если сказать коротко: то существует некое «общее сознание массы», – человечество объединяет душевная энергия, духовное поле (по типу электромагнитного), в котором и существует сознание отдельного человека, и живет под влиянием этого поля.

Когда духовная идея владеющая «сознанием массы», идея «счастливого коммунизма» прямо растаяла в воздухе, – а «свято место пусто не бывает», то пространство духовного поля возвращалось к извечным старинным христианским истинам добра и зла и справедливости. Поэтому народ и почувствовал потребность заполнить пустую чашу души известным и вечным стремлением человека к Богу. Вскоре, Русь отметила Тысячелетие Крещения и началось возрождение Церкви Православной.

Случайностей в жизни не бывает. Кто-то считает верной поговорку: «на роду написано» и верит в «рок», в судьбу. А кто-то, наоборот, считает, что «человек свою судьбу делает своими руками». Но, вот, случай свел меня с тем человеком, который непосредственно решил судьбу Михаила Рыбакова.

Михаил Рыбаков умер в реанимации. Его забрали родственники, а я еще неделю ходил с забинтованными руками и ногами по больнице. Когда меня выписали, надо мне было переехать реку Волгу на пароме. И, вот, в порту приволжского городка встретил я грустного и мрачного человека. Он был немного пьян, но не шатался, а вроде как мучился и страдал, все отражалось в его лице, в его поведении, его переполняла какая-то внутренняя энергия. Видно было. Что хочет он с кем-то поделиться своим горем. Я как раз подходил к этому, потому что я не спешил и имел, видимо, вид доброжелательного человека.

В порту была столовая-закусочная, куда я и направился, чтобы перекусить. Высокий и сильный мужик, без лишних слов познакомился со мной, представившись, и начал сразу же рассказывать свою историю. А когда узнал, что я «человек церковный», не только «просто верующий», – он даже обрадовался. И прямо поблагодарил Бога и Божие Провидение, что послал ему Бог именно «священника» – то, что и нужно ему было.

Часть 3 Василий

В молдавской деревне святое почитание обрядов христианских сохранялось более, чем во всем Советском Союзе.

И назвали Василия в честь святого Василия Поляномерульского. Поэтому и в Бога Василий верил с малого возраста. Ведь даже день рождения, а по славянскому Православному обычаю – «день Славы», отмечали молдавские крестьяне строго с молитвами и религиозными обрядами.

А Василий стал после школы трактористом, как многие деревенские жители. И приехал он на Волгу работать трактористом, валить лес.

В это время решили в Чувашии построить ГЭС. И большие площади лесов на пологом берегу Волги, в республике Марий Эл, попадали в зону затопления. В Молдавии леса очень мало. А лес в зоне затопления на Волге отдавали бесплатно, все равно под воду ушел бы, когда ГЭС построят в Новочебоксарске. Вот и собрали, наняли, на работу в Молдавии бригаду лесорубов и послали её в Марийскую республику. Василий из Молдавии приехал по найму с бригадой молдаван, как тракторист.

А прорабом, старшим по рубке леса, был местный житель – Михаил Рыбаков, тот самый, который и умер в больнице.

Василий, вскоре, поддался местной самогонке, начал пьянствовать, и работал часто пьяный. На своем тракторе он возил бревна в местные деревни, а рассчитывались местные жители, кроме денег, еще и самогоном. И пьяного Василия увидел прораб. Так они поругались в первый раз, а потом ругались чаще и чаще. Когда же давали зарплату, то за пьянку Василию недодавали часть зарплаты, высчитывали чуть не половину. Конечно, виноват был прораб Миша Рыбаков. Так и подумал, как всегда пьяный Василий.

В тот день он зашел в свой вагончик-бытовку и сидел выпивал с мужиками. Все, быть может, было по-другому, – потому что Василий собирался уехать домой, в Молдавию, хотел уже уволиться. Но пришел к ним прораб и начал ругаться на Василия….

В бытовке стояло ведро с керосином смешанным с бензином, – это было приготовлено для примусов, на которых бригада готовила еду, варили чай.

В процессе ругани дошло до драки. Миша Рыбаков был сильным, и он был трезвый, а Василий – пьяный получал «по зубам». И, вот, в момент, когда Василий упал в прихожей вагончика-бытовки рядом с ведром с керосином, и даже сбил с него фанерку, которым оно было прикрыто, – тут-то и пришла ему дерзкая пьяная мысль: «сожгу гада»….

А прораб уже вышел за дверь и отходил от бытовки. И тут Василий сзади подбежал и надел ведро на голову прорабу, вылив на него весь керосин. «Спички сами подвернулись под руку» – говорил Василий, он тогда пьяный не очень понимал, что делает. Но поджег он прораба и тот вспыхнул как факел….

На крик выбежали и другие рабочие из бригады молдаван. Но потушить сразу горящего человека они не смогли. Василий же будто протрезвел, и, когда понял ужас, который совершил, решил убежать. И он убежал….

Он прятался сначала в лесу несколько дней. Потом переправился на пароме в город, сходил в больницу и узнал, что прораб Миша Рыбаков умер. А теперь бродил он около пристани, ночевал у костров с рыбаками.

«Что я наделал!? Что мне делать? Куда бежать?» – взрослый молодой здоровый мужчина плакал, как малое дитя. Слезы бежали по его небритому, в щетине, лицу…. «Помоги батюшка!» – были его слова ко мне.

За время разговора он заказал и выпил целую бутылку водки. И когда уже все высказал, как будто он сбросил с плеч мешок с тяжелым грузом – вдруг, весь он ослаб и расслабился. Он был пьян настолько, что вместо слов получалось бормотание сквозь шевелящийся язык, как будто он жевал его. И такого пьяного падающего мужика я подхватил под мышками и вывел на улицу. Его ноги заплетались, и мы еле-еле двигались по улице, от порта в город. «Сдаваться, сдаваться, ты правильно сказал, батюшка, куда мне еще бежать!» – такое шло его бормотание, если различить….

Тут от пристани мимо нас проезжал милицейский «бобик», я остановил его взмахами руки, едва не уронив Василия. Милиционеры помогли его погрузить в машину, и мы поехали в отделение милиции. Там я все рассказал о нем. Его уже искали, объявили во Всесоюзный розыск. И куда ему было бежать – «от себя не убежишь».

В тот день я не уехал. Ночь я провел в больнице, добрые медсестры, знающие меня, приютили меня на ночь. С утра я был в милиции и просил разрешить мне встретиться с Василием. Встречаться мне не разрешили, но сказали, что скоро его повезут в тюрьму. Мы увиделись, когда его вели к машине. «Все нормально, батюшка! Все правильно ты сделал!» – это были его слова прощания, он не мог поднять руки, чтобы попрощаться, руки его были застегнуты сзади в наручники. И проводил я его добрым благословением, перекрестив.

Случайностей в жизни не бывает. Так свел меня случай с одним умирающим в больнице и тут же с его «обидчиком». Случайна ли была эта встреча одному Богу известно.

Конец.

Интервью
рассказ.

Обобщенное вступление

Любой писатель порой не осознает многое из того о чем пишет. «Что за ерунда» – спросите вы. – «Как может писатель написать о том, чего не знает!?»

Да, это так. На бумагу ложится и то, что скрыто в подсознании, из глубины психики, а что-то, может быть, бывает послано свыше, от тех самых небес, которые Вернадский назвал Ноосферой.

И о ком бы писатель ни писал, все равно он напишет немного о себе. Или много, кто как. «Все мы родом из детства» – так сказал Антуан де Сент-Экзюпери. Во всех героях произведений писателя проявляются реальные черты самого автора. Всегда мы можем узнать черты самого писателя в его героях.

Вот и сейчас, мой рассказ, конечно, автобиографичен. Однако, многое в рассказе просто почерпнутое из жизненных наблюдений, из опыта общения с людьми.

Знакомство

Многие люди могут говорить хорошие вещи обо всем на свете. Но мало тех, кто умеет слушать. И вот, писатель, несомненно, человек рассказывающий, любил говорить. А мне довелось его слушать и спрашивать, своими вопросами направляя рассказы-рассуждения писателя в нужном направлении.

Есть тайна исповеди. Это правило в церковном духовничестве. Но пришлось объяснить молодому человеку, что исповедь не может принять человек, не обладающий саном священника. И я предложил беседу, как «откровение помыслов» – то есть, разговор на откровенность. Потому что не будет исповедью разговор с таким же равным себе человеком. А молодой писатель, в свою очередь, назвал нашу беседу – «интервью». Потому что сразу я спросил его о его вероисповедании и о вере вообще. Итак, мы стали «беседовать» (в кавычках) – я задавал вопросы, а писатель отвечал, как он думает, рассказывал.

– «Ну, конечно, я крещен в православной вере» – говорил молодой писатель, чуть улыбаясь, – «Ведь я родился и вырос в России, да и родители были крещенные. Но особенной веры у них я не наблюдал. В 60-х и 70-х годах религия была где-то на заднем плане. И сам я – пионер и комсомолец, и о Боге-то знал в детстве, как о сказке. А в школьные годы думал о христианстве, как и о греческом Зевсе на горе Олимп, вместе с Аполлоном и прочими богами. Христианство было таким же мифом, как миф о Геркулесе и\или Геракле древнегреческом».

Тут я нисколько не удивился такому пессимистическому ответу. Дело было в 1993 году, в бывшем социалистическом Советском Союзе. Союз недавно только распался, и Церковь только начала возрождаться. Люди потянулись к Храмам. Они совсем ничего не знали о Христианстве.

Я встретился с молодым человеком на вокзале в Свердловске. Он первым подошел ко мне, к человеку, необычно для того времени одетому в рясу.

После недолгого разговора я пригласил его к себе на строительство Храма. Как раз, начали мы восстанавливать разрушенный, взорванный старый Храм в Свердловской области, и рабочие мне были нужны. А молодой человек согласился.

В поезде мы познакомились ближе. Небольшого роста, сухощавый, но крепкий Изэрге был одинок. У него где-то жила мать, на Волге, но он не торопился к ней.

Изэрге – это имя марийское, означало – маленький сын, в переводе на русский. И считая себя писателем, он выбрал себе псевдоним – Изэрге Сиртак (сиртаки – греческий народный танец).

Наши беседы, «откровения помыслов», а потому как назвал их писатель – «интервью», – всегда проходили вечерами, после работы, когда мы пили чай в домике моем при Храме.

Изэрге интересовали многие вопросы религии, так что я много рассказывал ему из Закона Божьего и из Катехизиса. И я задавал писателю свои вопросы. Существует такое мнение, что писатель в России – больше чем писатель (правда это сказано о поэтах).

– «Итак. Ну, все-таки о вере человека какое-то мнение у тебя должно быть конкретное!?» – спросил я у писателя.

– «Да. Человек не может жить без веры» – начал говорить Изэрге Сиртак. – «Некоторые верят в науку. Люди верят своим вождям, – Ленину, например. Конечно, верят в машины, в удачу и успех. У каждого человека есть идеал. Человек не свободен, выбирать: иметь ему „идеалы“ или нет. Но он свободен, выбирать между различными идеалами. Кто-то верит в судьбу, в высший разум, и т. д. Этим и различаются люди между собой – в какие идеалы они верят».

– «Но наука отвергает происхождение человека от творения Божьего! Человек, по науке, приравнен к животному!».

На что Изэрге ответил очень умно, и я решил записывать его ответы на свои вопросы. Так, действительно, беседа наша и превратилась в интервью.

– «Человек, хотя бы и произошел, по науке, из животного мира, но он как высшее животное. Он единственное животное, которое может скучать, быть недовольным, чувствовать себя изгнанным из Рая. Для него собственное существование является проблемой, которую он должен решать и которой он не может избежать. Он не может вернуться к допещерному состоянию гармонии с природой. Он должен продолжать развивать свой разум, пока не станет хозяином природы всей земли и хозяином самому себе, своего тела.

Человек может вступать в отношения с другими людьми по-разному. Он может любить и ненавидеть, но он должен вступать в отношения и развивать их в систему, основанную на равенстве и свободе каждого. Это стремление к счастью в характере человека.

И так же, по науке, человек постигает мир эмоционально, при помощи любви и разума. Разум, сила разума, – дает ему возможность проникать вглубь и постигать сущность предмета, вступать в активные отношения и использовать предметы изучения. Сила любви же, дает возможность разрушать зло и противопоставления, отделяющие одного человека от другого. Религия влияла именно на нравственные отношения людей.

Но любая религия заставляет человека принимать какие-то доктрины, догматы, запреты. И тогда религия становится тиранией, и эксплуатирует, ограничивает свободу человека. А к свободе человек неравнодушен».

– «Свобода – сложное понятие. Законы светские, не религиозные, тоже ограничивают свободу. И это всегда трудно, – что надо понимать под свободой!?» —

На что Изэрге Сиртак опять говорил долго и пространно, объясняя свои понятия о свободе.

– «Для гражданина – свобода есть душевное спокойствие, убеждение в своей безопасности. Свобода в стране, в государстве – есть право делать всё, что дозволено законами. Есть средство препятствовать преступлениям законов – это наказание. Есть средство изменять нравы – это благие примеры во время воспитания, которое не оканчивается с юностью. Воспитывается человек до самой старости. «Век живи, век учись!».

Человек всегда стремился к свободе. Свобода была кормилицей всех талантов. Писатели всегда вдохновлялись этим. Она просветляла души людей, она снимала оковы с разума. Человек стремился к свободе знать все больше, стремился к свободе выражать свои мысли. А самое главное – стремился судить по совести, по справедливости. Желание абсолютной справедливости для всех людей – мечта очень благородная, но это только мечта. «Из плохой глины доброго горшка не получится», вот так же и с человеческим обществом. Ну, могут ли такие скверные люди создать идеальное общество!? А в мире много плохих злых людей».

Для провинциального писателя, Изэрге Сиртак был неплохим философом. Древние философы размышляли гораздо больше, чем читали и\или писали (и недаром). Книгопечатание все изменило. Теперь читают больше, чем размышляют. И Изэрге Сиртак был много начитан. Чужое мнение он выдавал за свое личное, это было видно. Убеждение бывает дорого человеку только потому, что оно для него истинно, а совсем не потому, что оно лично его.

К откровениям человек приходит не сразу. Но в несколько вечеров общения мы стали больше доверять друг другу. И случилось, что Изэрге Сиртак рассказал мне о своей жизни. Такую краткую его биографию я узнал в один из вечеров, когда мы пили чай после работы. Рассказывал мне писатель, конечно, более подробно и эмоционально, я же расскажу прозаичнее и коротко.

Из биографии

Родился он в Марийской АССР, в городе Йошкар-Ола, в столице. Отец его – мариец из Медведевского района, а мать из другого района Марийской республики. Отец его строитель был бригадиром комплексной бригады по методу Злобина, и его фото висело на доске почета в Марстройтресте, как передовика. Но он часто выпивал, пьянствовал. Поэтому благ никаких у них не было. Жили они в квартирке гостиничного типа (16 кв\м) не особо богато.

В школе Изэрге учился хорошо. Ребята в классе, однако, его не любили. По некоторым предметам Изэрге был отличником, а отличники почему-то в школе не были в почете. Он не давал списывать, и был фаворитом учителей….

Их район, на окраине города был шпанистым. В частном секторе, в деревянных домах жили ребята задиристые, драчуны и «бандиты».

Изэрге, в классе 5-ом, тогда немецкий язык начали изучать, – познакомился и подружился с татарином Санькой, который остался на второй год и был переведен к ним в класс. Этот Санька Ахматьян был «грозой» среди ровесников. И он привел Изэрге на голубятню, что стояла позади школы во дворах, ближе к частному сектору, к деревянным домам окраины города. Там и втянулся Изэрге в компанию шпаны района. Вся шпана собиралась на голубятне. Там он научился, и курить и в карты играть на деньги, и прочим «шалостям».

Успеваемость в школе у Изэрге резко снизилась. Стал он, по некоторым предметам на тройки учится, а бывало, и уроки пропускал. Но любил Изэрге читать книжки и сочинял сам стихи. В школе организовали факультатив – литературный кружок. Вот туда и ходил Изэрге. Он писал сначала стихи, изучал – ямб, хорей, дактиль, анапест. Писал и лесенкой, под Маяковского. Стихи его хвалила учительница литературы, которая и вела занятия в литкружке. Один раз, в 7-ом классе уже, стихи сочиненные Изэрге послали в газету «Пионерская правда» и их напечатали. Из всей школы Изэрге прославился тем самым. А по немецкому языку в школе проводили спектакль-конкурс по сказкам Ганса Христиана Андерсена. На этом конкурсе Изэрге тоже завоевал первое место и его наградили как отличника по немецкому языку. «Гензе – гензе» – гуси-гуси, только и запомнил он слова из своей роли в немецком спектакле. Ему подарили пластинку «Уроки немецкого языка» и грамоту дали. Но математику он запустил и другие предметы пропускал, и за это его ругала классная руководительница «Марь Иванна», она же учила по русскому и литературе, она же и вела литературный кружок.

Я видел, что с тоской и с некоторым наслаждением, с любовью вспоминал Изэрге Сиртак свои детские годы. Психологически раскрепостить, раскрыть, подобрать ключик к человеку мне было не сложно. Еще в семинарии я отдельно брался за изучение психологии. Читал и Зигмунда Фрейда и польского Пиаже и труды наших русских психологов. Я не просто поддакивал Изэрге во время наших бесед, но искренне сопереживал. И по принципу – «откровенность на откровенность» рассказывал ему о своем детстве, которое резко и во многом отличалось от его воспоминаний. Так у нас и получалось «откровение помыслов» – я узнал, просто человек открывал мне все свои «грешки» и редкие воспоминания своей жизни. А жизнь его, хоть и в детском возрасте, не проходила всё время в розовом цвете, были не только удачи, о которых Изэрге вспоминал с умилением. Были в жизни и горести.

Например, среди шпаны своего района Изэрге был не последним человеком. Старшие ребята «проверяли» их, молодых пацанов, заставляя драться друг с другом. Все происходило на территории детского сада, на веранде во дворике для прогулок детей. Все вставали в круг, а в середину выходили двое бойцов и бились до крови по-настоящему. Дрался Изэрге дико и жестоко, и в своем дворе он побеждал многих одногодков, брал, если не силой то напором, взрослым ребятам приходилось разнимать слишком напористого Изэрге. И многие боялись его и уважали из-за страха, а впоследствии, подружившись не только из-за страха. Изэрге был начитанным эрудированным мальчиком, интересно рассказывал, много знал и по праву заслуживал уважение сверстников. «И больше того» – как признался мне он сам – «неоднократно попадал в милицию, как зачинщик или предводитель».

В те годы в городе Йошкар-Ола, как, наверное, и в других городах Союза, было разделение молодежи по районам. Случались массовые драки: район на район. На футбольном поле одного из ближайших ПТУ собиралась толпа по 100 и более человек. С собой брали колы, палки и даже цепи велосипедные, и начиналась драка, побоище, за власть по округе, за первенство. Конечно, милиция… и Изэрге попадал в больницу с проломленным черепом, со сломанными ребрами. Он считался уже не «рядовым» среди шпаны, но водил с собой ребят со своих дворов. По этому «зазнайству», как понимал он теперь, и в школе он тоже устраивал драки-расправы. Он бегал на переменах за школу курить сигареты, а кто-то из комсомольцев «бежал» к учителям и к заучу, которые отбирали сигареты. Его и в школе «сдавали» как зачинщика и уроки прогуливали вместе с ним другие, а виноват был всегда он. Изэрге мстил и бил таких «стукачей». В одной из драк в школе разбиты были стенды, стеклянные шкафы в коридоре. Завуч вызвал милиционершу из «детской комнаты милиции». Итог – за все приводы и за все хулиганства его поставили на учет как трудного подростка. И стал Изэрге ходить и отмечаться в «детской комнате милиции», где проводили с подростками беседы и заставляли даже после школы делать домашнее задание.

Параллельно с этим, все-таки не бросал Изэрге литературный кружок. Он ходил и в библиотеку Центральную, в читальный зал. Нашел он там по каталогу книги М. Горького о соцреализме, как советовала ему учительница. «Как стать писателем» – помнил он название книги Горького, где автор объяснял типизацию, построение литературного произведения: фабула, завязка – развязка, пролог – эпилог…. И он писал рассказы о природе, которую любил. Рассказы его читала и оценивала, возгревая в нем талант, учительница «Марь Иванна».

В одно время, случилось, увлекся Изэрге спелеологией даже. В марийской республике был Пуморский провал, 40 метров глубины. В те пещеры, которые промыла подземная река, приезжали из Ленинграда спелеологи. И как-то случайно узнал об этом Изэрге и попал к ним в экспедицию, летом, в каникулы. Он жил с учеными в палатке. Он спускался в карстовые пещеры. Он видел красоту сталактитов и сталагмитов. То лето запомнилось ему надолго. Для спелеологов он пригодился – Изэрге знал марийский язык и служил переводчиком для Ленинградских ученых. Местные жители из деревень вокруг Пуморского провала плохо говорили по-русски. А на марийском языке они рассказывали про пещеры и про пещерных людей легенды («Овда – называли их марийцы). Археологи в экспедиции тоже были, и они находили окаменевшие останки древних животных, живущих миллионы лет назад.

Школу Изэрге бросил после 8-го класса. Был один путь, одна дорога в ПТУ. Он поступил учиться на слесаря. И опять завертелась шпанистая жизнь, в ПТУ учились в основном «трудные» подростки. Первый год он еще ходил на встречи с писателями, по приглашению учительницы, и еще писал он свои рассказы. Но жизнь «не задалась».

Отец пропивал зарплату. Мать работала на 2-х работах. Изэрге предоставлен был самому себе и улице. Стипендия в 30 рублей у него быстро кончалась, а деньги нужны были даже на сигареты хотя бы. Выручил его один писатель. Он привел Изэрге в газету местную – «Марийскую правду». Так стал он подрабатывать, как вроде, нештатный корреспондент. Раз пять-шесть он получал гонорар за небольшие статьи и стишки к праздникам. Потом работница редакции Марина С. Взяла его в свой отдел писем, и Изэрге работал, сортировал почту.

Вскорости, в его семье случилось горе. От пьянки «сгорел», умер его отец. Они остались с матерью вдвоем. А окончив ПТУ, получив аттестат, Изэрге не пошел работать по профессии, а поступил в редакцию газеты. Он работал в разных отделах, работал и перевозчиком-грузчиком. Иногда все же печатали и его статьи на злобу дня и стихи. Много рассказов он посылал в журналы. О Пуморском провале, о сталактитовых пещерах его рассказ был опубликован в журнале «Уральский следопыт». Трудно – трудно было во времена «перестройки», после распада СССР. В 1992 году издали, наконец, с большим трудом книжку рассказов Изэрге Сиртака. Помогли те же Ленинградские археологи, он знакомство с ними с детства не терял.

И вот, теперь, считал Изэрге Сиртак себя писателем. Он много философствовал, а с начавшимся возрождением Церковным решил поближе познакомиться с христианством. Так встретил он меня, одетого в рясу и, по виду, благорасположенного.

Беседы

В наших беседах я рассказывал и о себе – «откровенность на откровенность». Но рассказ-биографию Изэрге Сиртака изложил целиком, не перебивая рассказами о своей жизни. Так, думаю, и восприниматься будет лучше. А то в последние годы во всех фильмах-сериалах, да и в литературе принято перескакивать с одного героя на другого. Говорят сначала про Россию и про русских, потом, вдруг, про заграницу и про иностранцев. Такие сюжеты, думают деятели искусства, вносят интерес, но читателю не хватает нынче времени, чтобы все прочитать, а потому – кусок от одного сюжета, кусок от другого, где же цельность восприятия произведения!? Но это воля писателей запутать читателя.

А вот я, классически, теперь расскажу о себе, так как рассказывал писателю.

«Да, вот и я, знаешь ли, хорошо учился и даже на золотую медаль по окончании школы претендовал: все отлично, кроме одного предмета – «обществоведение». Тут мне четверку вывели. Я так понял, по их определению: «неправильно понимал политику партии»! Ведь я родился в ссыльной семье. Деда моего с сыном и женой сослали в Вятскую губернию. Это Кировская область сейчас. В Уржумский район в село Выселки. Теперь и деревню переименовали для благозвучия. При Хрущевском развитом социализме у нас уже «не было» ссыльных политических, он обещал в 1980 году и последнего попа показать как экспонат.

А дед и в ссылке работал в Храме священником, ездил в район говорил мне отец. А в 38 году его и там забрали на Соловки и он не вернулся. Бабушка, попадья, прожила долго – до 1974 года, хотя родилась в 19 веке.

Отец мой уже не был, конечно, священником. Он тоже работал по строительству, но плотник был, по деревням ходил и печи ложить научился, а потом совсем печник был уважаемый по всей округе. И мама тоже из семьи ссыльных, она семилетку окончила, а потом, в райцентре же, курсы медсестер. А работала в фельдшерском пункте при нашем колхозе. А я с детства на конюшне пропадал. Лошадь в телегу запрягал уже с 12 лет. Возил навоз на поля, в колхозе подрабатывал, осенью горох и люцерну на силосную яму. Летом с конями в «ночное» ходил на реку, на заливные луга. Так и вырос я в деревне. У нас была трехлетка школа в колхозе. А потом мы ходили через лес, за 8 километров до села. Вместо церкви в селе сделали клуб, кино показывали, на сцене плясали, а не знали что там алтарь святой. Сейчас, вроде бы, восстановили уже Храм. А тогда я в кино не ходил никогда все детство.

Я привык на природе, на рыбалку с малолетства бегал и в лес по грибы да по ягоды. Один только неприятный осадок несу с тех далеких детских лет, друзей у меня и не было близких. Меня не приняли в пионеры и комсомольцем я не был. Молва в деревне быстро распространяется и все в школе знали меня, что я поповский и крестик я носил и крестился и молился при всяком случае. Ведь и мама, и бабушка мои были сильно верующие, а религия в те времена не приветствовалась. Но у нас в доме собирались на церковные праздники и молились много народу с трех окрестных деревень. Я научился молитвам рано, маленьким мальчиком я наслушался рассказов из жития святых, а потом сам читал много книжек религиозных. Ну и Библию конечно.

После школы я хотел поступить в семинарию сразу. Но тогда считалось, что семинария – выше высшего образование, и были ограничения для приема на учебу, только определенное количество, 25 человек на факультет и все. Ездил я в Загорск (Сергиев посад, сейчас) – на одно место 6 человек – и я не поступил. Хоть я был отличник по всем школьным предметам и экзамен вступительный сдал хорошо, но кто-то был лучше. Тогда меня направили в Духовное училище в город Казань. Там учились 3 года и выходили диаконы. Учился я хорошо и в казанском училище, а с середины второго курса переведен был в Загорск, все-таки. Были священники, которые хорошо знали моего дедушку, они и ходатайствовали за меня. У семинарии не было общежития для всех студентов, и мне предложил местный семинарист, из Московской области родом, снимать квартиру в Москве. Так мы жили в Ховрино, а ездили в Загорск.

Когда я уже практиковался в служении в Храме, с четвертого курса, я решил не принимать ответственный сан священника, как бы считая себя недостойным. Я принял первый монашеский постриг, стал рясофорным монахом. Попросил перевода, и уехал в город Тобольск, в Тобольскую Духовную семинарию.

«И с моим отцом, знаешь ли, беда случилась» – говорил я, когда Изэрге Сиртак поведал мне, что его отец умер от водки.

Моего отца парализовало: левую сторону полностью. Он лежал, не мог говорить даже ладом.

Так я и семинарию не смог, не успел закончить, и сан монашеский принять не успел. Игумен, старший в монастыре, сказал: «Нельзя быть двуличным перед Богом. Будешь служить Богу для людей, а вместо молитвы об отце думать будешь! Иди в мир. Устрой в миру все дела, получи от отца благословение. Тогда и придешь в монастырь!». Получил я отпуст в мир.

Приехал к отцу и в больнице ухаживал за ним. А чтоб жить на что-то в миру, устроился на работу, на стройку. Отец, слава Богу, по молитвам нашим, – моим и бабушек верующих, которые мне помогали, – встал, и ходить начал потихоньку, с палочкой. Инвалидность была 1-я группа. Потом, через год, дали вторую группу инвалидности и выписали из больницы.

А вот сейчас я приехал к архиепископу Мелхиседеку в Свердловскую область. Он с дедом моим хорошо был знаком, ему уже 86 лет. И послал меня архиепископ Мелхиседек восстанавливать Храм. Этот Храм при Ельцине взорвали в 1974 году. Тогда он был первый секретарь областного комитета КПСС. Без его ведома не обошлось. И бабушки местные выговаривали мне: «Вот он „ирод“ – Храм взорвал, а сейчас с Патриархом рядом на службах стоит, по телевизору видим…» И еще ругают в том же духе.

Такие, брат, дела! Жизнь сложная штука!

И продолжались наши беседы с писателем Изэрге Сиртаком, «интервью» продолжалось, пока он работал у меня. В свою очередь и я объяснял весь «Закон Божий» – учебник для семьи и школы. И читал из «Жития Святых» многие рассказы, каждый раз приходилось пояснять выражения старославянские на современный лад. Затянулось это надолго….

«Конечно, жить, тоже надо научиться» – говорил писатель Изэрге Сиртак. «Современный человек считает, что надо учиться читать, писать для того, чтобы овладеть профессией. Стать инженером, архитектором и квалифицированным рабочим можно только благодаря серьезному обучению. А вот жить правильно и хорошо – дело простое, что не требует никаких усилий, чтобы этому научиться. Бытует такое мнение просто потому, что каждый «живет» по-своему. Жизнь считается у людей таким делом, в котором каждый считает себя знатоком.

Я думаю, что счастье – это не какой-то Божий дар. Счастья надо достигать с усилиями. Человек должен добиваться своего счастья своей внутренней плодотворностью. Это внутреннее врожденное стремление человека. В жизни нет другого смысла, кроме того, какой ей придает сам человек. Все зависит оттого, как он раскрывает свои силы. Нельзя «сиднем сидеть» и дожидаться, над своим счастьем надо работать, движение это – жизнь!».

Конец.

Варвар —
– (рабочее название).

Важин Сергей Степаныч, возвращался домой из поездки в город. Он был уже старый и сутулый, с мохнатыми бровями и седыми усами. В город он ездил в пенсионный фонд, а заодно и к нотариусу писать завещание (неделю назад с ним случился удар, вызывали скорую – инсульт). И теперь в автобусе, сидя у окна, он грустно вздыхал, глядя на унылый осенний пейзаж, – видимо, его не покидали мысли о близкой смерти, о «суете сует», о бренности всего земного….

На конечной остановке, в районном поселке, когда все пассажиры разошлись, мы остались вдвоем. Сергей Степаныч грустно сидел на лавочке. Тут мы и познакомились. Выяснилось, что идти нам было по пути. Мне надо было в соседнюю деревню, к родне по делу.

– Да ведь это же восемь километров отсюда, пешком через лес – далеко! – сказал Важин таким тоном, как будто с ним кто-то спорил. – Слушай! Сейчас Вы никакой попутки не найдете. Самое лучшее для Вас пойти ко мне, у меня переночевать. А утром, я знаю, на молокозавод приезжает машина с фермы, вот и подвезет Вас, я сам договорюсь.

Недолго подумав, я согласился.

Жил Сергей Степаныч в конце поселка, как на отшибе, возле молокозавода. От последних домов поселка его двор отделял обширный пустырь и получался хутор. У соседей дом и двор его так и называли «Варварский хутор». Много лет назад, когда строили молокозавод, частные дома окраины сносили, его дом впритык к участку завода остался.

Не хотел он никуда переселяться, тем более в квартиру четырехэтажных домов, которые построили, в «поселке городского типа». И какой-то из комиссии «землемер» назвал его сурово: «Ты – варвар! Там горячая вода, канализация, а ты в дикости хочешь жить: туалет на улице!» Скандал был на весь поселок, отсюда и пошло – «варвар, варвар, варварский хутор». Это еще больше укрепилось, когда дети Важина подросли и стали совершать набеги на соседские сады и огороды в поселке, были пойманы неоднократно.

– Да-да! – говорил Сергей Степаныч, узнав, что я не женат. – Жениться никогда не поздно. Я сам женился, когда мне было сорок два. Говорили – поздно, вышло не поздно и не рано, а так, лучше бы вовсе не жениться.

– Мне уже сорок восемь, скоро полжизни пройдет – сказал я.

– Да-да! – говорил снова Сергей Степаныч, я вот думаю. Жена, она скоро прискучит всякому, да не всякий правду скажет. Потому что люди стыдятся несчастной семейной жизни и скрывают ее.

Другой около жены – «Машенька, Маша», а если бы его воля, – ой-ёй-ёй, то он бы эту Маню в мешок, да и в воду. С женой одна глупость, только дети еще держат. Да и с детьми не лучше, – как с ними быть. Тут в районе учить их негде, было раньше ПТУ – закрыли давно, в город в ученье отдать – денег нет. И живут они тут, как волчата. Бандюкуют, того и гляди зарежут кого по драке.

Я шел почти молча, слушал внимательно, отвечал на вопросы негромко и кратко. Прошли мы до конца поселка, и через пустырь, показался невысокий дом и двор обнесенный забором из потемневших досок. Крыша на доме зеленая, крашеный шифер. Штукатурка на стенах облупилась, а окна были маленькие, узкие, точно прищуренные глаза. Весь хутор оказался на взгорке, и нигде кругом не было видно ни одного дерева. Во дворе около сарая стояли сыновья Важина: один лет девятнадцати, другой постарше на вид, оба без шапок, хотя было прохладно. Как раз в то время, когда мы только вошли во двор, младший прижал кудахтавшую курицу к пеньку, а старший топором отрубил ей голову….

– Это мои, готовят к ужину – сказал Важин.

В сенях нас встретила женщина, маленькая, худенькая, с бледным лицом, еще молодая, на вид, и красивая, в простеньком деревенском платье.

– А это жена моя. Ну, Анна, давай-давай, угощай гостя, мы вместе из города приехали.

Дом состоял из двух половин, это было, собственно, два дома пятистенка, потому что в каждой половинке было по две больших комнаты. В одной половине дома была «зала», где в правом «красном» углу, на полочке стояли иконы, большей частью бумажные вокруг темной доски в середине, где не видно было никакого лика.

«Молодая» жена накрыла стол и подала нарезанную колбасу, потом борщ. На столе появилась бутылка водки, которую достал хозяин. Но я, как гость, от водки не отказался, но стал есть только хлеб и огурцы соленые, приготовленные на закуску.

– А колбаску что ж не ешь? – спросил Важин.

– Благодарю, я не особенно голоден, – ответил я закусывая. – Я вообще мясо стараюсь не есть….

– Почему так?

– Есть, вообще, вегетарианцы. Они говорят нельзя убивать животных – это такие у них убеждения.

Важин подумал с минуту и потом сказал медленно, со вздохом:

– Да…. Так…. В городе я тоже видел одного, который мяса не ест. Это теперь такая новая вера пошла. Ну что ж? Это хорошо. Не все же резать и убивать скотину, надо немного и угомониться, дать покой тварям, особенно лесным. Природу надо сохранять, – что и говорить. Грех убивать, грех: иной раз охотник подстрелит зайца, ранит его, а он кричит и плачет как ребенок, а!? Значит, больно!

– Конечно, больно. Животные так же страдают, как и люди.

– Это верно, – согласился Важин. – Я все это понимаю очень хорошо, продолжал он, размышляя, – только вот одного не могу понять: если, допустим, все люди перестанут есть мясо, то куда денутся тогда домашние животные, – например, куры и утки, гуси?

– Куры и гуси будут жить на воле, как дикие.

– Теперь, понятно, это все правильно. В самом деле, живут вороны и галки и обходятся без нас. Да.… И куры, и гуси, и кролики, и овечки, – все будут жить на воле и не будут они нас бояться. Настанет мир и тишина. Только вот, видишь ли, одного не могу понять, – продолжал Важин, взглянув на колбасу. – Со свиньями как быть? Куда их?

– И они так же, как все, – то есть и они на воле будут.

– Так. Да. – все размышлял он. – Но подожди, ведь если не резать, то они размножатся, – и тогда прощайся с лугами и с огородами. Ведь свинья, если пустить ее на волю и не присмотреть за ней, – все вам испортит за один день. Свинья и есть свинья, и недаром ее свиньей прозвали…

После ужина Важин встал из-за стола и долго ходил по комнате и все говорил, говорил…. Он, видимо, любил поговорить о чем-нибудь важном и серьезном, и любил подумать. Наверное, ему уже и хотелось на старости лет остановиться на чем-нибудь, успокоиться, чтобы не так страшно было умирать. Старикам всегда хочется кротости, душевной тишины и уверенности в себе. И он, наверное, завидовал мне, – такому спокойному, который вот наелся огурцов и хлеба и думает, что от этого стал совершеннее. Сидел я на диване у окна, отбрасывая густую тень перед собой на полу. Как, наверное, казалось – здоровый, довольный, больше молчал и терпеливо скучал и слушал. В сумерках, когда еще не включили свет в доме, я, неподвижный, казался похожим на большой каменный пенек, который не сдвинешь с места. Так же всегда бывает: имей человек в жизни зацепку, – и хорошо ему, и он не суетится, не бегает, как суетился Сергей Степаныч и ходил, из угла в угол, вслух рассуждая….

Важин зачем то вышел через сени на крыльцо, и потом слышно было, как он вздыхал и в раздумье говорил самому себе: «Да… так». Уже темнело, и на небе показывались звезды, как я видел в окно. В комнате еще не зажигали огня.

Кто-то вошел, бесшумно, как тень и остановился недалеко от двери у печи. Это была жена Важина, Анна.

– Вы из города? – спросила она робким голосом не глядя на меня.

– Да, я живу в городе.

– Может вы по ученой части? Может, поможете нам, будьте добры!

– А чем же я могу помочь.

– У нас вот, сыновья неучи, только школу закончили. Им бы в ученье поступить, а у нас никто не бывает и не с кем посоветоваться. А сама я не знаю ничего. Потому что, если не учить, то заберут в армию и будут там простыми солдатами. Нехорошо. Неграмотные мужики – это хуже всего. И муж, Сергей, их ругает. А разве они виноваты? Хоть младшему бы поступить в институт, а то так жалко! – сказала она протяжно, и голос у нее немного дрогнул. Казалось невероятным, что у такой маленькой и молодой женщины есть уже взрослые дети.

– А, как жалко!

– Ничего ты, мать, не понимаешь, и не твое это дело, – сказал Важин, показываясь в дверях. – Не приставай к гостю со своими разговорами дикими. Уходи мать!

Анна вышла и в сенях повторила еще раз тонким голосом:

– Ах, как жалко!

Мне постелили в зале на диване, Важин лег в соседней комнате за печкой. Во второй половине дома, в которую вела закрытая дверь, оставались сыновья с матерью. У них была вторая, своя печь.

Важин не спал, долго ворочался, он все думал: о своей душе, о старости, о недавнем инсульте, который так напугал и живо напомнил о смерти. Он любил пофилософствовать, оставаясь с самим собой, в тишине. И тогда ему казалось, что он такой – очень серьезный, глубокий человек, и что на этом свете ему интересны только важные вопросы.

И в этот раз он все думал, и ему хотелось остановиться на какой-нибудь одной мысли, которая будет значительной. Ему хотелось придумать для себя какие-нибудь правила, чтобы и жизнь свою сделать такой же серьезной и глубокой, как мысли….

«Вот хорошо бы и мне, старику, по новой религии, совсем отказаться от мяса, от разных излишеств. Время такое, когда люди не будут убивать друг друга и животных, рано или поздно настанет, иначе и быть не может» – думал Сергей Степаныч. И он воображал себе это время и ясно представлял самого себя, живущего в мире со всеми животными, – и, вдруг, опять вспомнил про свиней, и в голове у него все перепуталось.

– Вот история, господи, – пробормотал он, тяжело вздохнув. – Вы спите? – громко спросил он.

– Нет.

Важин встал с постели и остановился в проходе комнаты. В свете луны из окна на пол, светились его ноги, жилистые и сухие, как палки.

– Вот теперь все говорят, – прогресс пришел. Пошли разные сотовые, компьютеры и ноутбуки разные, чудеса одним словом, – но люди не стали лучше нисколько. Говорят, что раньше люди были грубые, жестокие; но теперь что (?) – разве не то же самое? Действительно, в мое время жили без церемоний. Наказывали за проступки детей – ремнем били. И на селе порядок был, если что…. Раз, помню, паренек один жути гнал всей округе, угрожал и младших обирал и грабил. Так мужикам надоело, и собрались и врезали ему по первое число, – враз, как шелковый стал. Вот вам пример. А не ждать милости от властей, которые также не хотят работать…. Теперь, конечно, уже не та категория людей, и не бьют детей, и живут чище, и наука стала больше, – но, однако, душа-то человека все та же, никакой перемены. Вот, живет здесь у нас бизнесмен один. Стройкой занимается и прочим, канавы копает его фирма. Работают у него беспаспортные бомжи, которым деваться некуда. По субботам надо расчет давать рабочим, а платить-то не хочется, денег жалко. Вот и нашел он себе прораба, тоже из бродяг, хотя и в шляпе ходит. Он и дает расчет работягам, – совсем мало, не столько как обещали. Вот приходят рабочие за расчетом и возмущаются, – прораб им: «нету!» Ну, слово за слово, начинается брань, потасовка…. Бьют его и руками и ногами, – народ озверелый с голоду-то, – бьют до бесчувствия, а потом и уходят кто куда. Хозяин же отливает своего прораба холодной водой, потом ему деньги «в зубы», а тот и рад стараться. Да…. А в следующую неделю приходит новая партия рабочих канавы копать; приходит, деваться некуда…. В субботу опять прораба бьют, и каждый раз такая картина.

Я перевернулся на другой бок, лицом к спинке дивана, пробормотал ему: «спокойной ночи», но он не услышал и продолжал говорить, рассказывать.

– А вот другой пример. Как-то была в поселке сибирская язва, – скотина дохла, так сказать, как мухи. И ветеринары тут ездили, и строго приказано было, чтобы павший скот зарывать в землю, заливать известкой и прочее, на основании науки. И моя корова издохла. Я, со всякими предосторожностями, зарыл ее в лесу, еле перетащил еще через поле тогда, одной известки вылил на нее ведер десять. И что вы думаете? Об охране природы знает ли наша молодежь!? Мои молодцы, сыночки эти паршивые, – ночью вырыли корову, содрали с нее шкуру и продали за триста рублей. Вот вам! Подумать тут есть над чем! Значит люди не стали лучше и умнее, но глупее и хуже, и значит, как волка ни корми, а он все в лес смотрит. Так оно! А? Как вы полагаете?

Я не ответил и Важин снова прилег у себя в комнате. Было немного душно, печь обильно протопили, наверное, из-за меня, как гостя, перестарались. Важин лежал у себя и, размышляя, охал, стонал и говорил самому себе: «Да… так», – и мне уснуть, никак не удавалось.

– Вы спите?

– Нет, – ответил я.

Важин встал и через всю комнату прошел в сени. Оттуда, стуча пятками, на кухню – воды напиться.

– Хуже всего на свете, – это глупость человеческая, – говорил он немного погодя, вернувшись с ковшом.

– Вот моя жена, Анна стоит на коленках и богу молится. Молится каждую ночь, и поклоны бухает об пол. А зачем молится: первое, чтоб детей в ученье отдать.

Она думает, что без высшего образования умрут они как бомжи, заработать на жизнь не смогут. Но учить – надо деньги, а где их взять? Хоть лбом пол прошиби, а если нет, – так нет! Второе, молится она потому, что думает, как всякая женщина, что несчастнее ее нет на свете. Я человек откровенный и скрывать от вас ничего не желаю. Она из бедного семейства…

И еще полчаса Важин рассказывал про отца Анны и про мать её, которая умерла первой, и ему пришлось ее отпевать и хоронить. Через время небольшое и отец Анны умер, перепив самогона деревенского, сгорел от пьянки. Так и нашли его облокоченного на стол с черным как смоль лицом. Опять Важин и отпевание организовал и хоронил отца Анны.

– В первый день, как поженились, она плакала, – вспоминал Важин. – И потом все двадцать лет плакала – глаза на мокром месте. И все она сидит и думает, думает, думает. А о чем, спрашивается, думает? Ни о чем. Я женщину, признаться и за человека не считаю, – о чем может женщина думать: что сварить покушать, да в огороде редиску пора посадить…

Тут я поднялся и сел.

– Извините, мне что-то душно стало, – сказал я. – Я хотел бы выйти на воздух.

– Да-да. – засобирался и Сергей Степаныч.

Он продолжал говорить о женщинах и в сенях, когда вынимал засов, открывая дверь во двор. Оба вышли наружу, надев обувь на босу ногу. Как раз над двором плыла по небу полная луна, и при лунном свете и дом и сараи казались белее, чем днем. И по траве между черными тенями протянулись яркие полосы света, тоже белые. На небе тихо горят звезды и все таинственно, бесконечно далеко, точно смотришь не на небо, а в глубокую пропасть. Около двора, с пустыря раздавался крик ночной птицы, монотонно так: «сплю! сплю!».

– Который час – спросил я Важина.

– Второй был, вначале.

– Как еще далеко до рассвета.

Вернулись в дом и опять легли. Надо было поспать хоть с часок-два. Но старику Важину не спалось, не спалось и мне. Сергей Степаныч хотел важных и серьезных мыслей; хотелось ему не просто думать, а размышлять. И он размышлял о том, что хорошо бы, перед смертью, ради души, прекратить эту бессмысленную жизнь, которая поглощает дни за днями, годы за годами. Придумать бы для себя какой-нибудь подвиг, – например, пойти пешком куда-нибудь далеко на святое место поклониться, или отказаться от мяса, как вегетарианцы делают…. И он опять воображал, представлял себе то время, когда не будут убивать животных. Представлял он картину ясно, отчетливо, точно сам был в той мечте; но вдруг в голове опять все перевернулось, опять все перепуталось и все стало неясно. Так он промучился до утра. И я ненадолго забылся, проснулся быстро, будто и не спал. Я заворочался, полез в свою одежду на стуле, искал часы. Важин встал и, охая как старик, потягиваясь, посмотрел в залу. Заметив, что я не сплю, он спешил поделиться мыслями:

– Слыхал я, в армии еще, что один полковник был вегетарианец. Не ел мяса, никогда не охотился, хотя другие командиры всегда организовывали охоту. Конечно, я понимаю. Всякое животное должно жить на воле, пользоваться жизнью; только не понимаю, – как может свинья ходить, где ей угодно, без присмотра…

Рано утром приезжала машина с фермы на молокозавод. Мне было недалеко идти, рядом. Но Важин вышел проводить меня. С шофером он тоже быстро договорился, – тот согласился, конечно же, подбросить меня в деревню к родне, по дороге вокруг леса оказалось километров 15: «Это через лес раньше ездили 8 км, там сейчас дороги нету, пешком еще можно пройти» – так сказал шофер.

Важин Сергей Степаныч, смущенный, прощался со мной, извиняясь. Он неспеша пошел в дом. И сидя там за столом, вероятно, продолжал размышлять о теперешнем направлении умов, о всеобщей безнравственности, о сотовой связи и интернете, – о том, как все это не нужно…. Потом успокоившись мало-помалу, закусив не спеша, выпил стакан чаю и лег спать.

03.2012.

В лес по грибы
(рассказ)

Встретился мне молодой человек, на вид лет 30-ти не более, и спрашивал меня по вопросам Библейским: просил объяснить высказывания пророков и другие серьезные темы. Как мог я пояснял ему сразу и советовал литературу, где можно подробнее найти ответ на его затруднения в понимании Священного Писания. Очень глубоко этот парень «копал» в религиозности. Хотя по виду не похож он был на усиленно верующего, даже курить не бросил. Я встретился с ним в парке, недалеко отойдя от Храма. Парень курил и прохаживался. При встрече, поздоровавшись, мы разговорились, и он поведал мне свою историю, – как он пришел к Богу, о чем я и хочу рассказать в подробностях. Потому что разные бывают дороги, ведущие в Храм, к вере в Бога.\

У каждой души есть множество лиц (обличий), в каждом человеке скрыто множество людей, все они образуют одного человека. Многоликость порой не заметна. Но пусть подумает каждый о себе: что я сейчас сделал и зачем я так сделал. Сам себя попробует контролировать человек и поймет, что уже «раздваивается», когда он думает одно, а делает другое, говорит еще третье, а потом за всем этим еще и наблюдает в четвертом лице.

(Это как эпиграф к рассказу).

Поволжье, Волго-Вятский район России покрыт смешанными лесами. От Волги же, собственно, начинается тайга. Но пока, от Волги до Уральских гор, леса не выражены в чистый сосновый или еловый лес. Деревья в этом районе растут все вместе.

Вот, идет сосняк. Высокие сосны закрывают свет неба своими кронами, и под соснами полумрак, тень. Но и здесь растут рябины, можжевельник, местами елки – то по одной, то и группой. Сосновый бор не так пуст.

Вот, низинка, вся поросла осинником и осины уже толстые. А почва под ногами влажноватая. И здесь много грибов красноголовиков. Широкими шляпками краснеют грибы большие, но уже червивые, как посмотришь. Небольшие и аккуратной формы грибочки не успели еще зачервиветь. Тут, в осиннике, я набрал грибов, почти полное ведро. (Все это я рассуждал, а сам искал грибы, оглядываясь по сторонам, заглядывая за деревья).

А впереди виден светлый пригорок и на нем березки. Березняк порадовал другими грибами. Тут обабки на тонкой ножке держали свои большие серые шляпки. А среди травы нашлось семейство груздей. Некоторые стояли на виду, – белые красивые. А другие подняли прошлогодние листья бугорками.

Пригорок перед низиной порос и брусникой, – ее гроздья краснели приманивая. И тут я остановился собирать ягоду, покушать ее.

Дело было к вечеру. Моя остановка, однако, была не случайной. Я заблудился. Случилось, что исполнилась пословица о глупцах, которые заблудились в трех соснах. Я ехал утром на рейсовом автобусе и сошел со всеми грибниками на 20-ом километре. Грибники, кто с ведрами, кто с корзинами, – отправились все на левую сторону дороги, и ушли в лес. А я постоял на обочине и обдумывал. Решил же идти непроторенными тропами: «зачем ходить там, где много людей, – пойду туда, где нет никого». И пошел в лес на правую сторону дороги. «Сбор грибов не великое дело, от дороги далеко не уйду» – решил я тогда, но просчитался. Вначале мне попадались заболоченные участки леса, которые приходилось далеко обходить. И так я углубился, что не слышал уже давно звуков от проезжающих по дороге машин. А местность, в какой я оказался – островки суши среди болот. Вконец заблудившись в лесу, я уже готов был впасть в отчаяние. Когда собираешь грибы – то крутишься во все стороны. Так что я не знал даже, где находится север, а где юг. Дорога, как я помнил, должна быть на юге. Пытался определить стороны света по мху, растущему на деревьях. И что! Мох рос на деревьях везде, со всех сторон! И совсем не ясно где был север, где юг – так как солнца давно уже не было, на небе сплошные тучи и в лесу быстро темнело, собирался дождь. К темноте я потерял все ориентиры. «Хорошо бродить по лесу и любоваться природой. Рассуждать о смешанном лесе и так далее. А когда ты остаешься на ночь один на один с дикой природой – немного становится тревожно, если не страшно совсем» – вот такие посещали меня мысли.

Вот и дождь начал моросить и усиливался с каждой минутой. Я нашел большую ель и присел под ее крону на сухие иголки. Темнота неожиданно быстро накрыла весь лес. Стало так темно, что, действительно, – «хоть глаз выколи».

Представьте себе, темную комнату, без окон и без капли света, в которой вы натыкаетесь на предметы – на стул, на диван, на шкаф. Вам неудобно найти выход и вы машете впереди себя руками, ища опору, стену или дверь.

А тут в природной темноте, в лесу – мне было еще хуже. В одной руке у меня ведро с грибами, а другой рукой я шарю в воздухе перед собой…. Сверху поливает меня душ дождя. И неожиданный шорох крыльев какой-то большой птицы пугает меня так, что я шарахаюсь в сторону и натыкаюсь на ветки дерева. Это так я попытался идти по темному лесу. «Уж лучше бы сидел под елкой, не ходил бы никуда!» – подумал я, осудив сам себя за излишнюю предприимчивость. Невольно я присел. Нащупал кучу веток, лежащих и торчащих из упавшего дерева. Мне повезло. Тут я решил развести огонь. Дождь как бы затихал, но моросил, не кончался совсем. Была у меня бумага. Да. Снял я свой рюкзак, непромокаемый, и нашарил в нем старую газету. Брал ее, чтобы подстилать на землю, обедать. В кармане нашлись и спички. Газету решил экономить. Под наломанные с треском (а значит сухие) веточки и ветки я подсунул четвертинку газеты. Когда пламя огня осветило мне лес вокруг, я смог сориентироваться.

Мне повезло еще раз. Я наткнулся на упавшую сухую березу. Содранная береста, как хорошая зажигалка, дала возможность развести приличный костер. Костер получился быстро. Стало чуть-чуть веселее и дождь, хотел закончиться, будто специально дал мне развести огонь. Но ненадолго. Скоро дождь пошел снова с прежней силой.

И я вернулся к своей елке, оказывается, отошел-то от нее метра четыре всего. Чуть отсидевшись, быстро побежал к своему костру, который под дождем затухал. Перетащил сначала ведро и рюкзак под елку. Второй раз бегал под дождь, чтобы забрать горящие ветки. Потом еще раз, к уголькам костра я бегал в темноте, опять наступившей, принес дрова. Развел костер под елкой. И березовый ствол сюда же притянул, так что теплом и светом себя обеспечил.

Ветровка и брюки под дождем вымокли. И под елкой капало. Вода просачивалась сквозь иголки кроны. Но костер давал тепло обильно, хотя капли шипели, падая в огонь на угли костра. Я снял ветровку и, развернув перед костром, пытался ее просушить. Прохлада проникла под рубашку и крупные капли с кроны ели упали мне на спину, так что пробрало дрожью все тело. Да, и холодно и некомфортно.

В костер надо было подкладывать дрова. И только что просушенную, чуть теплую ветровку пришлось мочить под дождем. Снова бегал за дровами. Хватал в лесу поблизости все ветки, какие попадались. Дрова были сырые только сверху. Обсохнув в тепле опаляемые небольшим пламенем костра, они дали большое пламя. С большим костром мне стало и теплее и комфортнее. Я уже не обращал внимания на капли с кроны елки, под которой расположился. А дождь и не думал прекращаться, и темнота в лесу была глухо-тихой. Кроме шума льющейся с неба воды, никаких звуков в лесу не было слышно, все заглушал дождь. Самое время размышлять, подумать о жизни, помечтать.

(Отступление, размышление)

Сколько бы ни говорили о пустоте жизни, о бессмысленности существования, иногда достаточно лишь посмотреть на один цветок в природе, чтобы нас разубедить. Жизнь не бессмысленна.

Конечно, согласно утверждениям многих наук, по многим выводам – жизнь на Земле, как плесень на яблоке.

Представьте, а может, кто видел уже, – когда яблоко долго лежит, оно делается коричневым, сморщенным и покрывается плесенью. На этом яблоке есть возвышенности, «горы» и низины, впадины; и плесень скорее покрывает вершины и ровные плоскости, а низины, вмятины собирают сырость. Ну, прямо копия нашей планеты Земля. На сморщенное яблоко плесень занесена из воздуха спорами, микробами. И на нашу Землю космическим ветром занесены бактерии и вирусы. А дальше все по науке: эволюция, развитие от низшего к высшему. Вот и выходит: какой смысл своего существования может увидеть плесень на коричневом лежалом яблоке? Какой смысл существования найдет, по науке, человек? Откуда вообще смысл жизни??

Такова реальность. Вот, я сижу под елкой в темном лесу. Обсох: высушил-таки ветровку, но холодно. Осень – грибная пора, не очень приветлива, – дожди, прохлада.

Мечта человека могущественнее реальности. И не может иначе, потому что мечта для души представляет высшую реальность – она как душа всего сущего и к ней тянется душа человека. Именно мечты придают окружающему миру интерес и смысл. Когда мечты человека последовательны и разумны, они все чаще сбываются. И тогда реальность становится прекраснее, когда осуществленные мечты создают мир по своему образу и подобию. Поясняя мысли – человек мечтал летать, как птицы, преодолевая горы и океаны, как Икар склеивал крылья. И вот, мечта уже реальна – есть самолеты, вертолеты, парапланы…. Мечтал человек покорить космос, как Циолковский и фантасты, обжить другие планеты. И эта мечта не за горами, – скоро состоится полет на Марс.

А на земле люди существуют для того, чтобы любить добро и красоту и давать волю всем желаниям, если они благородны, великодушны и разумны.

Все хорошо. Но о благородстве и разумности желаний и страстей трудно сделать однозначный вывод.

Прогресс приводит, в конце концов, к такому смягчению нравов, что в прошлом и в мыслях не подразумевалось. Шипы акации, пересаженные из сухой почвы в жирную, превращаются в цветы. То, что раньше кололось – (по пословице: и хочется и колется и мамка не велит), – сейчас почитается как данность, как будто, так и надо, и еще даже поощряется и восхваляется. Правильно ли это? Не нарушает ли это процесс развития?

Когда-то (недавно) женщины носили сарафаны и платки. Простоволосой, без платка, нельзя было выйти на люди, на улицу. При Союзе, лет 60 назад, голые коленки «светить» перед людьми было позором для девушки. А сегодня не только в трусах ходят, – но вместо трусов нитка между голых ягодиц потерялась!! Это не позорно, модель выходит на подиум на обозрение всего мира! Осталось только показать как она, модель, какает? Прогресс?? Нет – это деградация, наоборот разложение общества.

И такое же послабление во всем жизненном устройстве человеческого общества. Даже в пище, в питании сняты все ограничения, а потом сетуют: много болезней появилось новых. Ограничения в питании защищали людей. Они были раньше на слуху, передавались из уст в уста, потом записаны были. Остались пояснения о пище чистой и нечистой в древнем памятнике знаний предков – в Библии.

Тяжело смотреть на то, как жизнь течет дальше, захлестывая через край своим потоком. В проблемах нравственности обвиняют измененное сознание народов.

Мужчины потеряли стыд и честь. Оскорблением для джентльмена считалось, – когда ему при людях женщина откроет коленки, приподняв подол платья. После этого он считался развратником, как портовый рабочий. А сегодня мужики удовлетворяют похоть своих очей и рады, что все вокруг женщины оголили свои ляжки и животы и груди. Дворян и джентльменов нет. Остались одни портовые рабочие, алкаши и развратники, они о понятии честь и не слыхали. А женщины развратились по З. Фреду – эксгибиционизмом. Это понятие – болезнь психиатрии, так что всех женщин надо в дурдом помещать. В далеких провинциальных деревнях, может еще есть и русские бабы, которые коня на скаку остановят…. В староверческих деревнях Сибири есть и мужики с благородством и честью, они и от Петровского прогресса убежали к природе поближе еще 300 лет назад. А в городах русские бабы превратились в иностранных «вумен», если не накрасится химической краской на улицу не выйдет, лица своего уже не имеет, какого коня может остановить? – известно! – только того, который у мужика между ног. Женщина как мать – тоже начинает пропадать. Детских домов сейчас множество и в них брошенные дети. Я столкнулся раз с беспризорниками настоящими. Они жили на станции. Электрички им не мешали, под перроном у них был устроен «дом», рядом со станцией был рынок, там пацаны и подрабатывали и кормились. Было им по 12—14 лет и жили так годами, – один мне сказал, что он 5 лет как из детдома сбежал. Беспризорники были после революции, мы знаем фильмы про них: республика Шкид, «Путевка в жизнь». Это было 90 лет назад, при Дзержинском.

«За что боролись (с чем боролись) – на то и напоролись». К чему мы пришли? Прогресс материальный ушел вперед, а нравственность не прогрессирует, а возвращается на столетие назад, более того хуже, чем в том недалеком прошлом.

Разумный человек приспосабливается к миру. А неразумные люди начинают приспосабливать мир под себя. Начинают борьбу с природой, когда разумно было бы возделывать ее, а не разрушать.

У власти встали не очень разумные люди. И весь прогресс сегодняшний зависит от людей неразумных. А кроме того верна и пословица: какой народ – такая и власть над ним. Ведь люди к власти приходят из того же народа, не со стороны к нам с Марса прилетели наши правители. Они воспитывались в этом обществе людей.

Ни самые прекрасные, ни самые отвратительные устремления человека не заложены в нем биологически. От природы человек не такой – все его страсти и пристрастия это результат социального прогресса. Люди сами развили в себе все пороки.

Жизнь людей, преданных только наслаждению без рассудка и без нравственности, не имеет никакой ценности, также он не ценит жизнь других. Вот поэтому убийство сегодня – это обычное среди всех преступлений, как украсть с прилавка. И то за воровство лет 5 тюрьму дает закон. А за убийство – условный срок. Или вообще оправдывают, если человек богатый, – он может всех купить и судью.

Да. Мир заблудился. Заблудился, доверившись науке. Также как я заблудился в лесу, доверившись своим знаниям. Ведь я искал дорогу и по мхам на деревьях. Но природа не всегда благоприятствует. И солнца не было, и дождь заглушил все звуки. И вот сижу я всю ночь у костра под елкой…. И рассуждаю сам с собою.

Дух торговли, который овладевает народом – это похуже даже, чем война. На войне виден враг, и можно с ним бороться. А сейчас идет война духовная. Все продается, все покупается – жизнь человека и т. д.

Вот уже продают природу!?! Коммерсанты купили реку (?!) – 20 километров реки продано в собственность. Интересно кто продал? Но факт. С любого человека, даже со старичка пенсионера, требуют 200рублей в день, за то, что он посидит с удочкой на берегу. Он каждый выходной отдыхал там 40 лет подряд, а теперь его выгоняют охранники – лбы на джипах. Мир пришел к Абсурду. Куда отсюда уйти. Как отсюда выйти – когда весь мир Абсурд!

Не философы, а ловкие обманщики утверждают, что человек счастлив, когда может жить, удовлетворяя все свои желания: это явная ложь. Преступные желания – это наоборот верх несчастья. Великий вопрос жизни – как жить среди людей.

Во все века и во все времена у людей были Боги и были законы Божии, чтобы сдерживать греховные страсти. Не может быть неправым все человечество за тысячи лет, а сегодняшние психологи-ученые оказались бы истинными!

Свобода во всем – проповедуется сегодня со всех рекламных щитов, во всех телепередачах и во всех газетах и журналах. За деньги сегодня можно купить все что угодно – такая свобода не есть благо, а греховное беззаконие.

В конечном счете, есть Бог или нет Его, за невозможностью доказать ни то, ни другое – не имеет значения. Но Евангелие реалистично, хотя его и считают нереальным. Оно исходит из того, что человек не может быть безгрешным. И законы и заповеди, изложенные от имени Бога, заставляют человека признать свои поступки грехом. И настаивают, чтобы он (человек) исправлял их и не поступал бы по греховному впредь.

Из всего того рассуждения лесного я вынес одну хорошую мысль. Надо вернуться к заповедям Божиим. Хотя веры в Бога не приобретешь, но нравственность будешь соблюдать верно. А вера придет в процессе познавания Божественных истин. Библия книга большая, и содержит, как материнская плата компьютера не 4 гига памяти, а все 40 – загруженных полностью. Так что долго можно изучать истины Божии, может всю жизнь. Вера придет, как аппетит приходит во время еды. И даже в Библии об этом написано: увидев стремление твое и исполнение заповедей – Бог Сам даст тебе Веру!

Тот грибной поход, когда я ночь провел под дождем, под елкой – изменил мое отношение к жизни, повлиял на мое сознание. Я был тогда молодой и вдруг, резко изменил всю свою жизнь. Стал читать религиозную литературу и посещать ближайший Храм.

Неисповедимы пути господни! Разные случаи приводят людей к Богу, к Вере. Был и такой, описанный мною случай.

Конец.

Сила-гора
зарисовка к рассказу, повести

Жил еще при царе, в уральской глуши, старик один – Семенычем его звали, а как по фамилии не упомню. Старик этот из бывших солдат был. Раньше-то, сказывают, медь в рудниках уральских добывал, мастером шахтером был, да согрубил что-то приказчику, тот его и велел выпороть. А этот Семеныч не стал поддаваться, проворный был, и которым слугам рожи поразбивал. Но все-таки обломали. Слуги-то тогда здоровущие подбирал

...