Константин Петришин

Заговор жрецов

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Константин Петришин, 2018

Автор исторического романа рассказывает о последних тринадцати годах правления династии Романовых.

В романе показаны две России: одна воевала на фронте, другая изо всех сил в это время старалась избавиться от Романовых.

Впечатляют страницы описания отречения Николая II от престола в начале марта 1917 года под давлением тех, кто еще вчера был опорой государя. Заговор жрецов состоялся.

18+

ISBN 978-5-4493-4315-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Заговор жрецов
2. Часть 1
   1. Глава I
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
   2. Глава II
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
      10. 10
      11. 11
   3. Глава III
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
      10. 10
   4. Глава IV
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
   5. Глава V
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
      10. 10
   6. Глава VI
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
   7. Глава VII
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
      10. 10
   8. Глава VIII
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
      10. 10
      11. 11
   9. Глава IX
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 10
   10. Глава X
       1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
       7. 7
       8. 8
       9. 9
       10. 10
3. Часть 2
   1. Глава I
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
   2. Глава II
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
   3. Глава III
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
      10. 10
      11. 11
   4. Глава IV
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
   5. Глава V
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
   6. Глава VI
      1. 1
      2. 2
      3. 4
      4. 5
      5. 6
      6. 7
      7. 8
   7. Глава VII
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
      10. 10
   8. Глава VIII
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
      10. 10
      11. 11
   9. Глава IX
      1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
      8. 8
      9. 9
      10. 10
      11. 11
   10. Глава X
       1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
       7. 7
       8. 8
       9. 9
       10. 10
       11. 11
   11. Глава XI
       1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
       7. 7
       8. 8
   12. Глава XII
       1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
       7. 7
       8. 8
       9. 9
       10. 10
   13. Глава XIII
       1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
       7. 7
       8. 8
       9. 9
       10. 10
       11. 11
   14. Глава XIV
       1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
       7. 7
       8. 8
       9. 9
       10. 10
       11. 11
       12. 12
   15. ГЛАВА XV
       1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
       7. 7
       8. 8
       9. 9
       10. 10
   16. ГЛАВА XVI
       1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
       7. 7

Часть 1

Глава I

1

Николай II проснулся в холодном поту. За тяжелыми шторами его спальни белесый рассвет только начинал просачиваться через серую пелену уходящей северной ночи. Ему снова привиделся ужасающий сон. Он повторялся из года в год и становился жутким кошмаром на несколько дней.

Николай II осторожно дотронулся до темени и ощутил кончиками пальцев давнишний шрам от удара сабли японского полицейского Сандзо-Цуда…

«Господи, — подумал Николай, — сколько же это будет продолжаться?»

Он откинулся на горячую влажную подушку и застонал так, словно этот ошеломляющий удар был нанесен ему только что.

Услужливая память в который уже раз воскресила картину того события.

…Окончив курсы обучения при Дворе под неусыпным оком генерала Даниловича, он, двадцатидвухлетний Наследник русского престола, был отправлен отцом, Александром III, в большое морское путешествие, которое началось в октябре 1890 года с кронштадтского рейда.

В его распоряжение Александр III выделил крейсер «Память Азова».

Руководителем морского похода Александр III назначил князя Ухтомского.

Сопровождающих юный Николай выбрал себе сам. Его компанию составляли греческий наследный принц Георг и молодые князья Оболенский, Кочубей и Волков.

Принц Георг сразу стал душой компании. Неутомимый и темпераментный, он не отходил от Николая ни на шаг — ни во время пирушек на крейсере, ни на приемах в портовых городах, когда Николаю удавалось скрыться от вездесущих глаз князя Ухтомского с какой-нибудь знатной девицей.

В полдень 23 апреля 1891 года крейсер «Память Азова» вошел в гавань японского города Отсу.

Через час после швартовки Николай в сопровождении друзей сошел на берег. Им подали коляски дженрикши, и длинная кавалькада Наследника российского престола двинулась к центру города по узенькой улице, по обеим сторонам которой стояли сплошные цепи полицейских.

Все произошло неожиданно и нелепо. Николай не успел даже испугаться.

Из цепи полицейских выбежал щупленький японец, выхватил из ножен саблю и наотмашь ударил Николая по голове.

Удар сабли пришелся вскользь. От второго и, наверняка, смертельного удара Николая спас принц Георг. Он сбил нападающего с ног и вырвал у него из рук саблю.

Князь Ухтомский, не спрашивая согласия Николая, приказал кавалькаде возвращаться на корабль. На исходе второго дня крейсер «Память Азова» под эскортом броненосной эскадры, вызванной из Владивостока, отбыл домой.

…Николай II смежил веки, пытаясь снова уснуть, но не смог. Мучительные мысли назойливо наползали одна на другую, усугубляя и без того тяжелое настроение, охватившее все его существо. Какое-то время он боролся с ними, пытаясь отогнать прочь, но они давили на мозг, заставляя сердце учащенно биться.

Временами Николаю II казалось, что у него вот-вот остановится дыхание, и тогда он в ужасе открывал глаза.

Удар японской сабли оставил шрам не только на темени, но и в душе Николая II. Это стало особенно заметно всем, когда он вступал на престол. Император не скрывал своей ненависти к японцам, считая их самой нечестной нацией, которую можно уничтожить одним щелчком.

Поддерживал Николая II и его кузен германский кайзер Вильгельм.

Однако Николай II знал, что тот же Вильгельм через германского посла в Токио настойчиво не раз убеждал японцев в слабости «русского колосса на глиняных ногах» и обещал им в случае конфликта с Россией всестороннюю помощь.

Кайзер Вильгельм явно вел двойную игру. Его целью было отбросить Россию с Дальнего Востока до Урала. Если не удастся до Урала, то хотя бы — до Байкала. В худшем случае до Читы. А затем продиктовать России свои условия, которые бы способствовали гегемонии Германии в Европе. В этом Николай II был убежден.

Недавний приезд кайзера Вильгельма в Петергоф, прогулки с ним в шарабане по парку и доверительные беседы еще более укрепили мысль о том, что Вильгельму нельзя доверять.

…Николай II повернул голову к окну. Через слегка раздвинутые шторы просматривался краешек неба, похожий на раскаленную полоску металла, окутанного прозрачно-нежной голубоватой дымкой.

Он, не вставая с постели, мельком перекрестился и только после этого опустил ноги на пол. Надел халат, ощутив на мгновенье на своем теле легкий холодок китайского шелка. И снова невольно его мысли вернулись к последней встрече с Вильгельмом. Во время прогулки Вильгельм заявил о желании Германии занять китайский порт Циндао.

Николай II ответил, что он не видит в этом угрозы для России. И тут же спросил, а зачем это Германии?

Вильгельм долго и путано говорил о жизненных интересах германской нации на Дальнем Востоке, но на вопрос Николая так и не ответил.

Тем не менее, уже через неделю в японских газетах появились сообщения о том, что Россия предложила Германии совместно двигаться в глубь Китая. За Циндао, писали газеты, будут сделаны следующие шаги по вытеснению Японии из Китая.

Царский двор расценил такое поведение Вильгельма предательством.

Министр иностранных дел России граф Ламсдорф напомнил Николаю, что теперь надо ждать резкого ухудшения отношений с токийским Правительством. Так оно и произошло…

Размышляя, Николай II подошел к окну. Некоторое время стоял, наблюдая, как разгоралась заря, постепенно заполняя весь видимый горизонт всполохами, похожими на размазанные пятна крови, и вызывая у него в душе смутно-тревожное чувство. Он уже знал, откуда оно идет.

…На 13 день после его коронации, на Ходынском поле к 6 часам утра собралась огромная толпа московского люда в ожидании гостинцев от прибывшего в Москву государя.

Неожиданно откуда-то пополз слух, что гостинцев не будет, да и самого государя уже нет в Москве.

Толпа зароптала и угрожающе задвигалась. Ропот стал переходить в гул тысяч недовольных голосов. Беспокойство росло с каждой минутой. В разных концах послышались резкие выкрики и матерная брань.

Прошло еще какое-то время, и снова по толпе полетел слух: гостинцы раздают у собора Василия Блаженного. Толпа ахнула и стала разваливаться на части. Кто-то старался выбраться из нее. Беспокойство, охватившее людей, сливалось с животным страхом быть раздавленными. Кто-то крикнул: «Айда к Василию Блаженному!» И толпа двинулась к собору Василия Блаженного, уже не чувствуя, что спотыкается о чьи-то тела и скользит по крови…

Когда на следующий день Николаю II доложили, что было растоптано более тысячи человек, он пришел в ужас. Сколько было с увечьями, никто не знал.

Его восхождение на престол стало по воле божьей омыто кровью…

С той минуты в сердце Николая затаился страх. Он был уверен, что божья кара постигла его за ослушание родителя.

…Александр III предложил ему в жены принцессу Орлеанскую из семьи претендентов на французский престол. Однако Николай ослушался отца и женился на немецкой принцессе Алисе Гессенской, младшей сестре великой княгини Елизаветы Федоровны.

После бракосочетания с Алисой Гессенской Николай почти не встречался с отцом.

Александр III тяжело переживал ослушание Наследника. Он часто и много времени проводил в Крыму. И умер неожиданно для всех, не дожив и до пятидесяти лет.

Николай II, словно очнувшись, почти испуганным движением отодвинул тяжелую штору.

В спальню хлынул утренний свет. Николай II вдруг вспомнил, что на завтра, вопреки его желания, была намечена поездка в Германию в Дармштадт. Настояла на поездке императрица. В Дармштадт их пригласил герцог Эрнст Людвиг Гессенский, родственник жены и друг кайзера Вильгельма.

Николай II взглянул на часы. Стрелки показывали без четверти восемь. После завтрака у него была встреча с министром иностранных дел графом Ламсдорфом.

Николай слегка недолюбливал Ламсдорфа за его лояльное отношение к Японии и равнодушию, которое министр проявлял к политике Николая в Азии.

Однажды в беседе с Ламсдорфом Николай II не сдержался и сказал: «…Вы постоянно утверждаете, что понимаете позицию токийского Правительства и его стремление обеспечить будущее Японии за счет главенства на морях. Я был бы рад, граф, если бы вы также понимали, что будущее России может быть обеспечено за счет нашего главенства в Азии. Россия окажется тупиковой державой, если у нас не будет выхода на Восток!»

На этот раз с министром дипломатического ведомства Николай хотел обговорить состав своей свиты, которая будет сопровождать его в поездке в Германию. Список лиц Ламсдорф должен был подготовить вместе с министром Двора Фредериксом.

Императрица Александра Федоровна свиту себе подобрала сама. Николай вдруг вспомнил, что ему еще необходимо не забыть выслушать мнение Ламсдорфа по поводу поступившей вчера информации из Токио от посланника барона Розена.

Ламсдорф появился в кабинете Николая II, как всегда, минута в минуту. Его взгляд привычно скользнул по столу императора и только после этого остановился на Николае II.

Кивнув головой в ответ на приветствие графа, Николай II размеренным неторопливым шагом прошел от стола к окну, стоя осведомился о составе своей свиты. Затем напомнил.

— …Я надеюсь, граф, вы учли, что во время нашего пребывания в Дармштадте мы не должны упускать из поля нашего зрения все, что происходит на другом конце России.

Ламсдорф, стараясь смотреть прямо в голодные серые глаза Николая II, ответил:

— Ваше императорское величество, что касается Дальнего Востока, учтено все. Но меня волнует информация, поступившая от министра Двора вашего величества — Фредерикса. Он утверждает, что замок герцога Гессенского кишит шпионами кайзера Вильгельма…

Николай II удивленно приподнял брови, и по его тонким губам скользнула усмешка.

— Полагаю, министр нашего Двора преувеличивает, утверждая, что герцог Гессенский и Вильгельм действуют заодно. Хотя… все может быть. Я не стану возражать, если в замке герцога будет достаточно и наших глаз. И ушей, — добавил Николай II и предложил: — Давайте лучше, граф, вернемся к нашим дальневосточным проблемам. Я бы не хотел, чтобы наше временное отсутствие в России отодвинуло на задний план азиатские проблемы. Ибо азиатская политика — главная задача нашего правления и сегодня, и в будущем, — Николай II умолк и только спустя минуту, которая показалась Ламсдорфу долгой и угрожающей, продолжил. — Командующий войсками на Ляодунском полуострове еще в прошлом году предлагал увеличить количество наших частей на Ляодуне. Я давал по этому поводу соответствующие распоряжения. Однако у меня складывается мнение, что мы не усиливаем, а сворачиваем свое присутствие в этом стратегически важном для России районе.

Он хотел было сказать: «Не без вашей помощи, граф», но сдержался. Николая II крайне раздражало непонимание его политики по обузданию Японии, которое царило в русском обществе. И в этом, считал Николай II, прежде всего, была вина министерства иностранных дел.

Ламсдорф догадался, о чем хотел сказать император. Он был достаточно проницателен и хорошо изучил Николая II, его манеру говорить и не договаривать.

— Я разделяю вашу тревогу, ваше величество, — покорно ответил Ламсдорф. — Решительные шаги в Азии нам не помешают, но, по возможности, мы должны избежать прямого столкновения с Японией…

— Как вы себе это представляете? — прервал Ламсдорфа Николай II. — Вы, надеюсь, помните, что сообщил нам барон Розен? Япония уже сегодня готова захватить Корею, с которой нас связывают дружеские отношения! Наш посланник Лессар тоже самое передает и из Пекина! Более того, Китай, в свою очередь, поощряет тихую колонизацию японцами Манчжурии! А вы, граф, говорите мне постоянно о какой-то осторожности!

— Прошу прощения, ваше величество. Я предлагаю избежать военного столкновения в силу того, что мы к этому не готовы. К сожалению, — добавил Ламсдорф. Он произнес эти слова ровным, спокойным голосом, давая понять Николаю, что не обижен на него за резкость.

— Можете не извиняться, — примирительно отозвался Николай II. — Я знаю об этом… И я бы с вами, граф, согласился, если бы вы доказали мне, что при нашем военном и политическом бездействии на Дальнем Востоке Япония не попытается захватить по очереди Корею, Порт Артур, Манчжурию, Приморскую область и Приамурский край. И, таким образом, не изолируют Россию на Востоке.

Николай II умолк, словно давал графу Ламсдорфу время на обдумывание своего предложения. По крайней мере, Ламсдорфу так показалось.

— Я не могу этого сделать, ваше величество, — произнес Ламсдорф, выдержав взгляд Николая II. — Сегодня очень многое зависит и от наших европейских союзников. А они ведут себя самым недостойным образом. Нам известно, что германский поверенный в делах в Лондоне граф Бернсторф неоднократно убеждал японцев действовать против нас решительно, не ожидая, когда Россия нарастит на Дальнем Востоке достаточные военные силы.

На днях Правительство Франции заявило, что французско-русский союз относится исключительно к европейским делам. Англичане открыто договариваются с Токийским Правительством о взаимной помощи в случае конфликта с Россией. На стороне Японии и американцы.

Ламсдорф посмотрел на императора и решил больше не говорить. Лицо Николая II стало непроницаемо-каменным. Это был первый признак его крайнего раздражения.

Тем не менее, несмотря на сложность в отношениях с государем, Ламсдорф был уверен — в своей жизни он не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император Николай.

После слов Ламсдорфа возникла длинная пауза.

Николай II прошел по кабинету, взял в руки какие-то бумаги со стола и снова положил их на место. И только после этого заговорил.

— Мы не имеем право на уход с Дальнего Востока. Этого нам не простят внуки и правнуки. Россия сама наполовину азиатская страна и наше место в Азии оправдано исторически. Здесь, по велению господа-бога, все складывается в нашу пользу. Тридцать лет гражданской войны в Китае привели эту огромную империю к развалу. Все идет к тому: или Россия займет в Азии достойное место, или Япония. Токио пойдет на все. Мы не имеем права забывать октябрь 1895 года, когда токийское Правительство подготовило кровавый бунт в Сеуле, вследствие которого была убита королева. И только благодаря нашему вмешательству и мужеству наших моряков бунт был подавлен!..

Ламсдорф опасался, что император сорвется и тогда встреча будет отложена, но Николай II прервал этот разговор так же неожиданно, как и начал.

— Ваше величество, — поспешно, но осторожно начал Ламсдорф. — Вы правы. Но от России сегодня, как никогда, требуются выдержка и осторожность. Тем более сейчас, когда и в самой России появились некоторые сложности…

Николай II метнул в сторону Ламсдорфа настороженно-вопрошающий взгляд. Он понял, о чем говорит министр. В начале апреля в канун Пасхи в Кишиневе случился еврейский погром. Было убито и ранено более сотни евреев, разгромлены и сожжены их дома и магазины. Ответом на погром стал поток денег из-за границы в кассы революционной еврейской организации «Бунда».

Не успели забыться кишиневские события, как 6 мая был убит Уфимский губернатор Богданович при участии еврея Азефа, осведомителя охранки. В июне и июле вспыхнули рабочие беспорядки в Киеве и Одессе. В сентябре забастовали рабочие Гомеля.

— Осторожность — это удел не только мудрецов, но и трусов! — резко отреагировал Николай II. — О какой осторожности, граф, может идти речь, когда Япония практически уже закончила строить военный флот в Англии!

Николай II взглянул на часы, стоящие в дальнем углу кабинета. Время, отведенное на прием графа Ламсдорфа, заканчивалось.

— Можете быть свободными, граф, — обронил он и, повернувшись к Ламсдорфу спиной, направился к рабочему столу.

2

…Уступая желанию императрицы Александры Федоровны ехать в Дармштадт в самый неподходящий момент, Николай II делал это вопреки своей воли. Он презирал Европу, в том числе и Германию. Ему казалось, что Европа давно и неизлечимо больна революциями и вольнодумщиной.

Николай II был уверен: монархия это идеал правления во все времена.

И когда речь заходила о будущем России, он говорил без тени сомнения: «Россия не создана ни для демократии, ни для социализма. В основе ее существования нашими великими предками заложен патриархальный уклад жизни. И он не зыблем!»

Европейские парламенты Николай II расценивал, как великую ложь времени. Он часто напоминал всем об издателе Победоносцеве, который в своем «Московском сборнике», выпущенном в начале 1903 года, писал, что в парламентских государствах царят безответственность, произвол и безнаказанность.

Парадокс парламентского правления, по мнению Николая, заключался в том, что на выборах происходит отбор не лучших, а честолюбивых и нахальных.

Все эти мысли не покидали Николая II пока его литерный поезд двигался по российским землям, скудно поросшим перелесками и ютившимися подле них черными деревеньками.

Эта печальная картина еще больше усугубляла настроение императора.

Глядя в вагонное окно, Николай II, вдруг, вспомнил слова своего отца Александра III, который не раз повторял: «Есть в каждом человеке непреодолимая сила инерции. Ею, как судно балластом, держится мир. Не будь этой инерции и мир опрокинется. И потому нельзя допускать, чтобы какой-нибудь уличный проходимец, социалист, ростовщик или жид мог безнаказанно заниматься в России преступной политической деятельностью, которая могла бы принести вред российскому укладу жизни».

«Как он был прав, — подумал Николай II. — И удастся ли мне пройти мой путь, как прошел он свой?..»

На короткой остановке в Киеве в вагон Николая II вошел министр военного ведомства генерал-адъютант Куропаткин и подал телеграмму от Плеве.

Ссылаясь на доклад директора департамента общих дел Штнормера, Плеве сообщал, что в Тверском земстве назревает бунт. Земство требует участия своих представителей в делах внутреннего управления страной. Подобные настроения, сообщал Плеве, наметились и в других земствах.

Молча прочитав телеграмму, Николай II положил ее на стол и поднял глаза на генерала Куропаткина.

— Передайте Фредериксу мою просьбу. Пусть немедленно подготовит ответ на имя министра внутренних дел. От чрезвычайных мер воздержаться… — государь помолчал и добавил: — Пока. Но, тем не менее, необходимо дать понять всем, что я, посвящая все свои силы благу народа, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неустанно, как охранял его мой покойный незабвенный родитель!

…В Варшаве поезд императора стоял около часа. Церемония его встречи польскими властями утомила Николая II, и он с нетерпением ждал, когда все закончится. Даже с облегчением вздохнул, почувствовав легкий рывок и движение поезда.

Он попросил Фредерикса принести ему последние информации, поступившие утром из Петербурга, Харбина и Порт-Артура. Потом добавил:

— Уточните, пожалуйста, время прибытия нашего поезда в Берлин. И еще. Сообщите о времени нашего прибытия герцогу Людвигу Гессенскому.

…Старинный замок герцога Гессенского, выстроенный в средневековом стиле, показался Николаю II мрачным и неприветливым, и напоминал серую глыбу, окаймленную таким же мрачным садом.

Однако апартаменты, отведенные для него и супруги на втором этаже, ему понравились.

Утром следующего дня министр Двора Фредерикс доложил, что в каминном зале ждет приема герцог Гессенский.

— Передайте герцогу — я скоро буду, — коротко обронил Николай II.

Фредерикс поклонился и молча вышел.

Государь еще некоторое время оставался один, обдумывая, о чем говорить с герцогом Гессенским. Но так и не придумал.

В каминный зал Николай II спустился через полчаса. Он не считал родственников императрицы своими родственниками. Однако отказать герцогу он не мог. Александра Федоровна души не чаяла в герцоге Людвиге и считала его самым образованным и умным из всего старинного герцогского рода Гессенских.

При появлении Николая II герцог встал и пошел ему навстречу, широко улыбаясь, и приветствуя по-французски:

— Я рад вашему приезду! — проговорил герцог. — Для меня это большая честь, ваше императорское величество…

Николай II поднял руки так, словно хотел защититься от льстивых слов.

— Это я должен благодарить вас, герцог, за столь великодушный прием и внимание ко мне. Я надеюсь, мы будем добропорядочными гостями и не заставим вас ждать нашего отъезда, — усмехнувшись, добавил Николай II.

На что герцог Гессенский искренне запротестовал:

— Что вы, ваше величество! Вы и императрица для нас самые почетные гости! Поэтому, с вашего позволения, сегодня я приглашаю вас с императрицей на торжественный ужин в честь вашего прибытия в Дармштадт.

Николай II неожиданно для себя почувствовал, что тронут этим приглашением. Хотя тут же подумал: «Немцы ничего просто так не делают…»

— Благодарю вас, герцог, — ответил он. — Мы обязательно будем.

И удалился в свои покои. Затем попросил прислать к нему министра Двора графа Фредерикса.

Когда тот вошел, сказал:

— Сегодня во дворце будет торжественный ужин. Надо позаботиться о том, чтобы наши апартаменты находились под усиленной охраной. Уточните, кто будет приглашен. И прикажите особенно следить за прислугой во дворце. У меня складывается такое впечатление, что прислуги здесь в два раза больше, чем надо…

— Все будет сделано, ваше величество, — ответил Фредерикс, слегка поклонившись. — Меры предосторожности уже принимаются. Однако у меня вызывает тревогу размещение наших шифровальщиков в совершенно неприспособленном для их работы помещении…

— О шифровальщиках не беспокойтесь, — прервал Фредерикса Николай II. — За их безопасность отвечает генерал-адъютант Куропаткин.

Фредерикс хотел было напомнить, что и он отвечает за работу шифровальщиков, но не стал. Тон, каким были произнесены последние слова императором, заставил его промолчать.

Наверное, и Николай II догадался, что ответил Фредериксу слишком резко и потому уже мягче добавил:

— Я обращу внимание генерала Куропаткина на условия нахождения наших шифровальщиков. Не волнуйтесь…

К концу недели в Дармштадт приехал министр иностранных дел граф Ламсдорф. Он оставался в Петербурге в связи с переговорами с японским послом.

Фредерикс встретился с Ламсдорфом буквально за несколько минут до назначенного государем времени для приема.

Ламсдорф был возбужден и не скрывал этого.

— …У меня есть сведения, — сказал он Фредериксу, — что немецкие дешифровальщики перехватывают шифровки, отправляемые отсюда в Россию. Они расшифровывают их и кладут на стол кайзеру Вильгельму.

— Этого не может быть! — возразил ошеломленный Фредерикс, понимая в то же время, что Ламсдорф просто так говорить не станет.

В ответ Ламсдорф насмешливо посмотрел на Фредерикса.

— У нас, батенька мой, все может быть! — сказал он, подражая старому генералу Даниловичу, воспитавшему Николая II.

Фредерикс с сожалением развел руками и сокрушенно вздохнул.

— О возможной утечки информации из замка я уже доложил императору… — сказал он.

— Ну и что? — спросил Ламсдорф, не скрывая своего любопытства.

— Император считает, что за работу шифровальщиков и их безопасность должен отвечать министр военного ведомства генерал Куропаткин.

Ламсдорф опустился в кресло и тихо произнес:

— Боже мой!.. Все, что здесь происходит, похоже на табор, который мимоходом разместился в замке герцога Гессенского.

Прием императором Ламсдорфа длился не долго. Когда Ламсдорф вышел из кабинета Николая II, Фредерикс, дожидавшийся его в приемной, поинтересовался:

— Как прошел прием, граф?

— Как всегда… — уклончиво ответил Ламсдорф.

Фредерикс понял, министр иностранных дел не хочет говорить на эту тему. И, тем не менее, Фредерикс, рискуя быть не понятым, задал еще один вопрос.

— Вы говорили с императором об утечке информации из замка герцога?

— Говорили, но его величество, похоже, не очень верит в такую возможность, — ответил Ламсдорф.

— Что будем делать?

— Ничего.

Ламсдорф попрощался и пошел к выходу. У самой двери он все же остановился и, повернувшись к Фредериксу, спросил:

— А вы говорили об этом с генерал-адъютантом Куропаткиным?

— Нет.

— Ну и не надо.

…В этот же день за столом во время ужина, на который был приглашен герцог Гессенский с супругой, Николай II, вдруг, заговорил о преимуществах монархического правления в России по сравнению с европейскими парламентами. И хотя говорил он внешне спокойно, все почувствовали скрытое внутреннее волнение, охватившее государя.

Фредерикс внимательно слушал, стараясь вникнуть в смысл каждого слова, сказанного Николаем II. И даже содрогнулся в душе, когда тот напомнил, что он родился в день святого Иова Многострадального и ему Всевышнем определена трудная ноша — до конца своих дней править монархической Россией.

— …Я отвечаю перед Богом за судьбу своего народа и никто больше! — в заключение произнес государь. Он поднял бокал, повертел его на свету и добавил тихо, но его услышали все: — Я знаю, что думают обо мне министры. Они думают, что на меня нельзя положиться… Они ошибаются. Для меня дело превыше всего. И это дело — служение России.

Николай II обвел слегка прищуренным взглядом всех сидящих за столом.

Фредериксу стало даже не по себе, когда взгляд императора остановился на нем…

С генералом Куропаткиным Фредерикс встретился на следующий день утром во время прогулки по осенней аллее сада, расположенного за дворцом.

Генерал сам подошел к Фредериксу и с нескрываемой иронией спросил:

— Это с вашей подачи, милостивый сударь, император устроил мне допрос по поводу шифровальщиков?

— По поводу утечки информации, — поправил Куропаткина Фредерикс.

— Ну да, — согласился тот.

— Не думаю, что только с моей, — ответил Фредерикс, стараясь предугадать, чем закончится эта встреча.

Военное ведомство, в последнее время, все чаще подвергалось критике со стороны представителей царского Двора и столичных газетчиков. Фредерикс это хорошо знал. Однако генерал Куропаткин был непробиваем.

«Мне наплевать на то, что говорят в земствах, на балах, на студенческих сходках и в трактирах! — всем отвечал генерал Куропаткин. — О том, что мы не готовы к войне — это выдумка дураков и социалистов!»

Куропаткин снисходительно посмотрел на Фредерикса и чему-то усмехнулся.

— Ну хорошо. Я не собираюсь с вами ссориться, — примирительно продолжил Куропаткин. — Но я до сих пор не могу понять, зачем мы сюда приехали? У меня создается впечатление, что нас умышленно затащили в этот проклятый Дармштадт!..

— Вы, генерал, напрасно так думаете, — возразил Фредерикс. — Император знает, что делает…

— Дело не в императоре! Я говорю об императрице!.. — пояснил Куропаткин.

Разговор с генералом Куропаткиным был для Фредерикса небезопасным. Он, как министр Двора, прекрасно знал: государю рано или поздно становится известным все, о чем говорят при Дворе и о нем самом, и об императрице Александре Федоровне.

Куропаткин, наверное, почувствовал настроение Фредерикса и махнул рукой.

— Нам бы как можно скорее надо убираться из Германии. Не время сейчас разъезжать по Европе.

Час спустя Фредерикса вызвал к себе Николай II. Вид у императора был мрачный.

У Фредерикса екнуло сердце. Первая мысль, которая мелькнула у него в голове: «Императору известно о его разговоре с генералом Куропаткиным!..»

Николай II тем временем прошел по кабинету, взял с рабочего стола лист бумаги и протянул его Фредериксу.

— Эту информацию мне передал только что директор департамента общих дел Штнормер. Он снова сообщает о бунте Тверского земства. Я просил Плеве разобраться с земствами!.. — Николай II умолк, стараясь взять себя в руки и успокоиться. Когда это ему удалось, продолжил: — Я не хочу идти на крайние меры, но это не означает, что земствам будет позволено бунтовать против монархических устоев!..

Фредерикс, внимательно слушая государя, всем своим видом старался показать, что он разделяет его гнев. Одновременно Фредерикс старался понять, что хочет от него и Николай II.

— …Три года прошло с того дня, — продолжил государь, — когда я подписал Указ об отмене ссылки на поселение в Сибирь, исключая остров Сахалин. Я полагал, что ссыльные недостаточно хороши для Сибири. По всей видимости, мне придется отменить свой Указ. В последнее время появилось слишком много желающих переселиться в Сибирь! Я попрошу вас на конец дня подготовить совещание по вопросу земств. Список приглашенных вам дадут.

Фредерикс понял — это было то, ради чего вызвал его Николай II.

Вернувшись к себе, Фредерикс стал невольно перебирать в памяти все события последнего времени, которые каким-либо образом касались Двора его императорского величества. И пришел к выводу: в обществе росло непонимание политики Двора как внутри страны, так и за ее пределами.

Фредерикс был уверен — еврейские погромы, рабочие выступления в крупных городах, бунт земств, революционное брожение среди студенческой молодежи и появление различных кружков ничего доброго не сулят. «Понимает ли это император? — размышлял Фредерикс. И сам же себе отвечал: — Наверное, понимает… Но почему тогда делает вид, что ничего вокруг не происходит?.. Теперь ко всему этому добавилось осложнение отношений с Японией и Китаем, враждебность европейских стран…»

Но больше всего Фредерикс опасался недовольства в армии и особенно среди молодых офицеров, выходцев из разорившегося повсеместно дворянства. Об этом ему не раз говорили и Куропаткин, и Ламсдорф.

…Совещание по земствам Николай II неожиданно поручил провести Фредериксу. Сам же уехал с герцогом Гессенским кататься в коляске по парку.

Перед тем как сесть в коляску, император сказал провожающему его Фредериксу:

— Земские бунты мы не потерпим… Если понадобится — будем давить их нещадно!..

Сел в коляску и уехал.

Нежелание императора быть на совещании Фредерикса не удивило. Он даже обрадовался.

Отсутствие государя упрощало положение самого Фредерикса. Он понимал: волю императора будет исполнять не он, а Плеве…

Николай II вернулся в замок только к ужину не в лучшем настроении. Тут же стало известно, что он принял решение утром возвращаться в Россию.

«Значит, что-то в России происходит, — с тревогой подумал Фредерикс. — Иначе, отчего такая спешка…»

Фредерикс уже не один раз предлагал императору подготовить царский манифест, который бы определил будущее России и тем самым успокоил общественность, особенно ту ее часть, которая тяготила к европейским порядкам.

Но Николай II каждый раз отвергал предложение Фредерикса. В последний раз прямо сказал: «Самодержавные монархи не имеют права на изложение своих воззрений в пространственных суждениях. Они проповедуют действиями».

После ужина к Фредериксу зашел генерал Куропаткин.

— С чем связан наш столь поспешный отъезд? — поинтересовался он. И тут же добавил: — Забавные мы люди… Пока не грянет гром — не перекрестимся…

— Это касается русского мужика.

— Какая разница!.. — возразил генерал Куропаткин. — Иногда полезно и у мужика кое-чему поучиться.

Фредерикс усмехнулся и внимательно посмотрел на мрачную фигуру военного министра.

— У вас плохие новости? — спросил Фредерикс, догадываясь, что генерал Куропаткин зашел к нему неспроста.

— А когда у нас были хорошие новости? — вопросом на вопрос ответил Куропаткин и продолжил: — Вчера наш посланник в Пекине Лессар передал шифровку, в которой сообщил, что японцы готовы вторгнуться в Манчжурию…

— Но мы же ведем с ними переговоры! — невозмутимо заметил Фредерикс.

— Плевали они на нас и наши переговоры! — и генерал Куропаткин выругался.

— Его величеству доложили об этом?

Фредерикс задал вопрос и тут же пожалел. Вникать в чужие дела было при Дворе занятием не безобидным.

Генерал Куропаткин ответил не сразу и как-то неопределенно.

— Мне думается, императору не до нас… У него появились осложнения с императрицей в связи с отъездом домой, — произнес он и, вдруг, сменил тему разговора. — Вы читали сегодня берлинские газеты? Нет? Тогда я вам скажу. Германский поверенный в делах в Лондоне Бернсторф заявил, будто Россия готовит нападение на Японию! И Япония, естественно, имеет право на защиту своих интересов на Дальнем Востоке!.. Чушь, если не провокация!..

В словах генерала Куропаткина Фредерикс услышал искреннее возмущение.

— Скорее всего это чья-то выдумка, Алексей Николаевич, — ответил Фредерикс. — Кайзер Вильгельм не из тех, кто намерен греть руки на послевоенных углях, которые останутся от России и Японии.

Генерал Куропаткин с удивлением посмотрел на министра Двора. Он, видимо, не ожидал от него такого ответа.

— Я сожалею, что вы так думаете, — сказал он. — И еще буду больше сожалеть, если так будет думать и государь.

Отъезд из Дармштадта был без прощальных церемоний и торжеств, как это случалось ранее.

Сначала из замка убыла императрица со своей свитой, которая в два раза превосходила свиту Николая II. За императрицей убыли военные во главе с генералом Куропаткиным.

Императору в этот день еще предстояла встреча с герцогом Гессенским. Кто был инициатором этой встречи, ни Фредерикс, ни кто-либо еще не знал. Не знали и о чем будет разговор.

С берлинского железнодорожного вокзала поезд Николая II отправился только во второй половине дня.

Ночью проехали Польшу, и уже на рассвете следующего дня литерный поезд императора пересек российскую границу.

После получасовой стоянки в Могилеве, прогулки императора по перрону и короткому приему могилевского губернатора поезд, набирая скорость, тронулся дальше, презрительно отфыркиваясь на переездах, где по обе стороны железной дороги скапливался разноликий люд с телегами.

За всю дорогу Николай II только один раз пригласил к себе в вагон министра Двора Фредерикса и попросил подготовить список дипломатических представителей, которые будут приглашены на новогодний бал в Петергоф.

Фредерикс молча выслушал императора и, когда он закончил говорить, поинтересовался:

— Я прошу прощения, ваше величество, но я хотел бы уточнить по поводу японского посла…

— Пригласите и его, — сказал император. — У нас есть с чем его поздравить!..

3

…На второй день по прибытии в Петергоф Николай II, садясь после обеда в прогулочную коляску, приказал Фредериксу:

— На семнадцать часов назначьте совещание в моем рабочем кабинете. Пригласите генерал-адъютанта Куропаткина, графа Ламсдорфа и нашего наместника на Дальнем Востоке генерала Алексеева. Он сегодня прибыл в Петербург, — добавил император. — И вы тоже соприсутствуйте на совещании. Вам это будет полезно как министру Двора.

Фредерикс был осведомлен о приезде в столицу наместника на Дальнем Востоке Алексеева. Однако, что явилось причиной неожиданного появления наместника в северной столице, он не знал.

Николай II поплотнее запахнул шинель и слегка поежился. Конец декабря выдался на редкость солнечным. Однако холодный и сырой воздух с Балтики делал погоду неуютной.

Фредерикс видел — император о чем-то еще думает и потому не приказывает трогаться с места.

— И еще… — наконец произнес Николай II. — Подготовьте к совещанию Указ о назначении генерал-адъютанта Куропаткина Главнокомандующим Маньчжурской армией.

…Совещание, назначенное императором на семнадцать часов, началось с небольшим опозданием. Николай II задерживался у императрицы.

Когда он появился, все с облегчением вздохнули.

Государь сел в кресло и сразу объявил:

— Времени у меня немного. Поэтому я хочу услышать от вас подробную и ясную информацию о нашем положении на Дальнем Востоке. Начнем с вас, Евгений Иванович, — обратился Николай II к наместнику и уточнил: — И давайте начнем с Квантунского укрепрайона.

Генерал Алексеев поднялся, поправил мундир, который, вдруг, показался ему тесным и неприятно упирался в подбородок. Покрутил головой. Это принесло ему облегчение.

— Ваше величество, Квантунский укрепрайон действительно заслуживает особого внимания, — озабоченным голосом начал Алексеев. — На сегодняшний день здесь расквартировано двадцать батальонов, шесть казачьих сотен и двадцать четыре полевых орудия. Силы явно недостаточные для ведения даже оборонительных боевых действий… — Алексеев на несколько секунд умолк и внимательно посмотрел на Николая II, словно хотел угадать его реакцию на сказанное. Однако император, подперев руками подбородок, спокойно и даже равнодушно, как показалось Алексееву, смотрел куда-то выше его головы. Алексеев сразу успокоился и продолжил: — Что касается крепости Порт-Артур… Здесь дополнительно размещено семь рот из состава 3-й и 7-й Восточносибирских бригад. На базе этих рот планируется формирование новых полков для 9-й Восточносибирской бригады. Со дня на день эти роты должны убыть к местам нового назначения…

Николай II одобрительно кивнул головой.

— Прекрасно, — произнес он. — А чем мы располагаем вне квантунского района?

— Ваше величество, к сожалению, и здесь войск недостаточно. Мы располагаем всего лишь семью батальонами, шестью казачьими сотнями и шестнадцатью полевыми орудиями. И все это размещено на значительном удалении одних войск от других в Шанхай-Гуане, Цинвандао и Пекине.

Император только теперь внимательно и даже пристально глянул на Алексеева. Это заметили и граф Ламсдорф, и генерал Куропаткин.

Все ожидали упрека от императора, но тот спокойно спросил.

— Мы можем в короткое время поправить свое положение? — свой вопрос Николай II явно обращал к министру военного ведомства генералу Куропаткину.

Куропаткин поднялся:

— Ваше императорское величество, существуют два пути пополнения наших войск. Первый — провести переброску войск из европейской части России и из-за Урала. Второй — провести мобилизацию на местах. На то и другое уйдет не менее двух — трех месяцев. Это позволит нам увеличить наши сухопутные войска приблизительно еще на сорок батальонов и тридцать казачьих сотен при обязательном наличии не менее шестидесяти полевых и конных орудий…

Император снова перевел взгляд на Алексеева.

— Сколько нам потребуется войск, чтобы не дать токийскому правительству вынашивать даже малейшую надежду на успех в конфликте с нами? — вдруг спросил он.

Куропаткин еще до начала совещания успел встретиться с Алексеевым, и они, словно предвидя этот вопрос, просчитали имеющиеся возможности по усилению войск на Дальнем Востоке.

В лучшем случае можно было набрать не более сотни батальонов, семидесяти казачьих сотен и около двухсот орудий — полевых, конных и горных. С трудом можно было мобилизовать восемь — десять инженерных рот для строительства оборонительных сооружений.

В кабинете на какое-то время воцарилась настороженная тишина.

Фредерикс посмотрел сначала на Куропаткина, затем на Алексеева. «Кто из них будет отвечать?» — подумал он. Однако оба генерала молчали.

— Ну, хорошо, — сказал Николай II. — К этому вопросу нам следует вернуться после того, как мы определим, что может выставить против нас токийское правительство на сухопутном театре военных действий. Я полагаю, в зависимости от этого мы и будем говорить о численности наших войск, способных предотвратить нападение. Кто готов мне доложить?

— Разрешите мне, ваше величество, — попросил генерал Куропаткин.

Николай II кивнул головой.

— По данным военного ведомства и нашего главного штаба, Япония располагает достаточно сильной армией, — начал Куропаткин. — В ее постоянных войсках находится до ста пятидесяти батальонов и около семисот орудий. Численный состав приближается к двумстам тысячам человек. Кроме того, токийское Правительство имеет в составе запасных войск еще пятьдесят батальонов и более сотни орудий. Территориальные войска японцев незначительные и насчитывают семь -десять тысяч человек. Это без учета двух-трех батальонов на острове Цусима и двенадцати батальонов милиции на острове Формоза.

Куропаткин умолк.

— Все?

— Все, ваше императорское величество…

Николай II откинулся на спинку кресла, с минуту помолчал, затем произнес:

— Сведения точные? Хотя зачем я спрашиваю… Если предположить, что сегодня японцы объявят нам войну — они без особого труда займут Корею, Южную Манчжурию и далее под угрозой окажутся наши крепости Порт-Артур и Владивосток.

В кабинете снова повисла тяжелая тишина. Фредерикс и Ламсдорф коротко переглянулись. Генерал Куропаткин продолжал стоять, а Алексеев нервно ерзал в своем кресле.

Наконец император сам нарушил неприятную тишину.

— Евгений Иванович, — обратился он к Алексееву, — а что вы скажете?

Генерал Алексеев встал на этот раз с трудом. Он чувствовал, что в любую минуту гнев Николая II может обрушиться именно на него.

— Ваше величество, нельзя предугадать, что на уме у японцев. Однако очевидным остается ваше предположение, что они, используя свое превосходство на суше и особенно на правом фланге нашего стратегического фронта, могут действительно без труда занять Корею и Южную Манчжурию. В этом случае мы можем лишиться наших позиций и на Ляодуне… — Алексеев вдруг понял, что этими словами он подписывает себе смертельный приговор, и потому поспешно добавил: — Все это серьезно затруднит нашу подготовку к последующим наступательным операциям…

Николай II нетерпеливо махнул рукой и заставил этим жестом Алексеева замолчать.

Встал, прошелся по кабинету. Потом обернулся к Куропаткину:

— Алексей Николаевич, вы тоже так думаете?

Во взгляде и в словах Николая II Куропаткин уловил надежду на то, что он скажет что-либо другое, более обнадеживающее.

— Ваше величество, — произнес Куропаткин как можно спокойнее. — Надо полагать, что японцы действительно поставят своей целью, как уже здесь было сказано, захват Кореи и вытеснение наших войск к северу от Маньчжурии с возможным овладением Порт-Артура и Владивостока. Нельзя исключить и возможность договоренности токийского Правительства с Китаем сообща действовать против нас. Исходя из этого, я предлагаю в срочном порядке ответственность за проведение операций в открытом поле на Южно-Маньчжурском театре военных действий и в районе Ляоян-Хайчен возложить на первый отдельный корпус генерал-лейтенанта Линевича с дальнейшим его усилением за счет пополнения.

Второй отдельный корпус генерала от кавалерии барона Бильдерлинга должен составлять резерв.

Николай II за все время совещания второй раз одобрительно кивнул головой.

— Я согласен с вами, Алексей Николаевич, — произнес он и продолжил. — С сегодняшнего дня вы назначаетесь Главнокомандующим Маньчжурской армией.

Слово «Главнокомандующим» Николай II подчеркнул особо, давая понять, скорее всего, генералу Алексееву, что отныне все руководство войсками переходит под начало генерала Куропаткина.

Выждав несколько мгновений, император продолжил тем же ровным голосом, как и начал, говорить:

— Место своего пребывания определите сами. Единственное, о чем прошу вас, — обратите особое внимание на готовность крепостей Порт-Артура, Владивостока и Николаевского укрепрайона. Подумайте, что можно срочно сделать в Квантунской области. Там, насколько я осведомлен, располагаются всего два батальона. Этого недостаточно. Такое же положение и в Амурской области…

Император сделал паузу, словно хотел убедиться, что и Куропаткин, и Алексеев воспринимают все, о чем он говорит. Затем снова заговорил, расхаживая по кабинету.

— …Обратите внимание и на охрану железной дороги. Для этого я разрешаю вам использовать войска Заамурского военного округа и части пограничной стражи. Если понадобится привлечь для охраны части Уссурийской бригады, привлекайте. Но железная дорога должна работать днем и ночью!

Высказав все это, Николай II обратился к Ламсдорфу:

— Теперь я готов выслушать и вас, граф.

Ламсдорф поднялся и, глядя в глаза императора, неожиданно заявил:

— Ваше величество, я прошу прощения, но у меня имеется, полученная по дипломатическим каналам, другая информация, судя по которой, Япония не решится на прямое военное столкновение с нами. Японцы намерены силами своего флота занять оборонительную позицию у Корейского пролива и провести операции в районе Фунзана и Пеньяна. Одновременно они планируют строительство оборонительного рубежа по реке Ялу и на севере до реки Туман-ган. Одновременно токийское Правительство ведет тайные переговоры с американцами и англичанами с целью привлечь их флоты для участия в боевых действиях в Корее, — Ламсдорф слегка обернулся в сторону Куропаткина и Алексеева. Лица генералов ничего не выражали кроме легкого удивления.

Непроницаемо было лицо и у Николая.

— У вас все? — спросил он.

— Нет, ваше величество, — ответил Ламсдорф. — Возможно, японцы не захотят воевать с нами, если убедятся, что мы не мешаем им утвердиться в Корее…

При этих словах Николай II не удержался от насмешливого вопроса.

— Граф, вы хотите успокоить нас или себя?

— Я, ваше величество, не хочу никого успокаивать. Эта информация поступила по дипломатическим каналам, — еще раз подчеркнул он, — и, естественно, нуждается в проверке…

— Ну слава богу, — тем же тоном продолжил Николай II. — А я уже подумал, что нам не надо особенно волноваться за судьбу российской империи.

…Уходя с совещания, Алексеев придержал генерала Куропаткина за локоть.

— Алексей Николаевич, нам необходимо поговорить, — сказал он. — Желательно наедине… Тем более, что с этого дня вы назначены Главнокомандующим Маньчжурской армией.

— Я к вашим услугам, милостивый сударь, — ответил Куропаткин.

Они прошли в зеркальный зал и остановились у окна.

— Я думаю, здесь нам не помешают, — сказал Алексеев. — Дело в том, что в августе император поручил мне подготовить проект нового соглашения с Японией с привлечением к переговорам нашего посланника в Токио. Меня в этом деле беспокоит одно — приказано все делать без участия графа Ламсдорфа. Я не вправе судить насколько это верно. Но я уверен — время нами упущено, а отвечать за исход переговоров по новому соглашению придется мне…

— Это военное соглашение? — поинтересовался Куропаткин.

— Нет. Экономическое и политическое. Один из главных пунктов соглашения — наше признание преимущественного права Японии на торгово-экономическое положение на Корейском полуострове при условии сохранения за Кореей ее самостоятельности.

— Выходит, Ламсдорф не так уж и не прав, утверждая, что Япония не пойдет на конфликт с нами, если мы не станем ей мешать в Корее, — задумчиво проговорил Куропаткин.

— Выходит…

— Тогда почему император отнесся к его словам с нескрываемым сарказмом?..

— Не знаю, — ответил Алексеев.

— Да-а-а… Час от часу не легче… — Куропаткин грустно усмехнулся. — А что взамен на эту уступку мы потребуем от токийского Правительства?

— Не вмешиваться в маньчжурскую проблему. Император считает, что эта проблема касается только России и Китая. Он даже готов признать в Маньчжурии верховную власть богдыхана, но при условии, что эта власть будет сотрудничать с командованием русских оккупационных войск, находящихся на территории этой области.

Генерал Куропаткин теперь уже с неподдельным удивлением посмотрел на Алексеева.

Исключение из переговоров с Токио министра иностранных дел графа Ламсдорфа тоже показалось ему странным. Однако высказывать свое мнение по этому поводу Куропаткин не стал. Он только спросил:

— Что вы хотите услышать от меня?

— Мне нужен ваш совет, — ответил генерал Алексеев. — Переговоры, о коих я вам сообщил, практически уже зашли в тупик. Более того, у меня есть сведения, что токийское Правительство готово прервать с нами и дипломатические отношения. Им нужен только повод.

— Императору вы, конечно, об этом не доложили? — поинтересовался Куропаткин.

— Доложил телеграммой на прошлой неделе…

— И что?

Алексеев неопределенно пожал плечами.

— Не знаю… Я полагал, сегодня на совещании он затронет эту тему. Но, увы… А положение наше действительно осложняется изо дня на день. Для вторжения в Маньчжурию японцы уже подготовили восемь дивизий. Не менее четырех дивизий они одновременно могут высадить на Квантунском полуострове. Таким образом, падение Порт-Артура может произойти в считанные дни, если учесть, что их военный флот значительно превосходит наш.

— И какой же совет я могу дать вам, Евгений Иванович? — выслушав Алексеева, спросил Куропаткин.

— Что мне делать?

Куропаткин развел руками.

— Бог тому свидетель, но я действительно затрудняюсь что-либо вам советовать, — признался он. И добавил: — Лучший выход для нас — это оставить Южную Маньчжурию. И тогда никакой войны.

— Но это немыслимо! — воскликнул Алексеев. — Это капитуляция!..

Куропаткин махнул рукой.

— Пусть капитуляция, но не война. Вы остаетесь на новогодний бал в Петергофе? — вдруг спросил он.

— Нет, Алексей Николаевич, мне не до балов, — ответил генерал Алексеев.

4

Середина января наступившего 1904 года выдалась на редкость суровой. Застыли водоемы, ветви деревьев гнулись под непомерной тяжестью снега, а парапеты дворцовых строений были закованы в тускло поблескивающий ледяной панцирь.

Петергоф, казалось, замер от холода. Однако новогодние и рождественские балы отгремели здесь, как всегда, весело и шумно.

Уральские промышленники преподнесли императрице Александре Федоровне корону, украшенную драгоценными камнями.

Императору подарили саблю, лезвие и ножны которой были инкрустированы тончайшими узорами из серебра и золота.

О войне с Японией не говорили. Праздничное настроение, охватившее Двор, длилось до самого Рождества Христова. И затем снова в Петергофе воцарилась обычная скучная обстановка.

…22 января Николай II с раннего утра попросил Фредерикса принести ему накопившиеся за праздничные дни бумаги.

Когда просьба его была исполнена, император еще какое-то время расхаживал по кабинету, тоскливо поглядывая на толстые кожаные папки с позолоченными застежками, наконец сел за стол и взял верхнюю. Это были отчеты военного ведомства. Чем больше император читал бумаги, тем мрачнее становилось его лицо.

В одном из отчетов военный министр сообщал, что работы по укреплению крепостей Порт-Артур и Владивосток идут крайне медленно по причине недостаточных средств.

Из 542 положенных по штату орудий в крепости Порт-Артур было только 131. Гарнизон крепости насчитывал чуть больше семи тысяч человек.

Недостроенным оставался и порт Дальний на Ляодунском полуострове.

Николай II вдруг вспомнил, что на его строительство по настоянию премьер-министра Витте было выделено еще полгода тому назад двадцать миллионов рублей.

Прочитав еще несколько отчетов, император увидел доклад Куропаткина о численности войск на начало января на Дальнем Востоке.

Военному ведомству и главному штабу удалось, судя по докладу, к этому сроку увеличить сухопутные войска до ста тысяч человек. В том числе в Уссурийском крае и Манчжурии были расквартированы около восьмидесяти тысяч солдат и офицеров. Еще двадцать тысяч должны были прибыть в крепость Порт-Артур.

Японская сторона, по докладу генерала Куропаткина, располагала на начало января армией, которая доходила по численности до четырехсот тысяч человек.

Значительный перевес у японцев был и на море. По эскадренным броненосцам, бронированным крейсерам, легким миноносцам и вспомогательным судам.

Куропаткин также сообщал о закупке японцами в декабре прошлого года в Италии бронированных крейсеров «Ниссин» и «Кассучи» и что те по пути в Японию уже миновали Сингапур.

Русская же эскадра во главе с крейсером «Осляба», вышедшая в ноябре прошлого года из Кронштадта, еще находилась в Красном море.

Николай II отложил бумаги в сторону и почувствовал, как все его существо охватывает жгучее чувство безысходности.

«Почему все так происходит?.. — подумал он. — Почему его требования повисают в воздухе, но все делают вид, что заняты делами?..

Премьер Витте считает главным строительство порта Дальний, а не усиление крепости Порт-Артур! Ламсдорф твердит о мире, не понимая, что мир может быть обеспечен только сильному!..

Плеве жаждет победоносной войны, но только с малыми потерями. Алексеев боится и того и другого, а Куропаткин живет Кутузовской стратегией 1812 года!..

Не исполнено его распоряжение и по строительству окружной железной дороги в обход Байкала!..»

Все эти мрачные мысли тяжелым камнем ложились на душу.

В этот же день Николай II вызвал к себе премьер-министра Витте.

Переговоры, начатые с токийским правительством в августе прошлого года без участия Ламсдорфа и его министерства, завершились в декабре провалом, несмотря на то, что все время внешне они сохраняли дружеский характер.

Японская сторона упорно требовала включить в проект нового соглашения вопрос о Маньчжурии. С чем он, как государь, не мог согласиться.

Когда Витте вошел в кабинет, Николай II без лишних слов спросил:

— Сергей Юльевич, что еще мы можем сделать, чтобы возобновить переговоры с Токио?

Вопрос императора для Витте не был неожиданным.

— Ваше величество, во-первых, необходимо изменить наше отношение к Японии и японцам в целом, — начал говорить Витте, внимательно наблюдая за реакцией императора на свои слова. — Во-вторых, надо отказаться от позиции военного ведомства, которое утверждает, что экономические интересы России на Дальнем Востоке незначительны и заключаются лишь в использовании нескольких угольных шахт и деревообрабатывающих предприятий. — Витте заговорил о шахтах и предприятиях по деревообработке умышленно, зная о том, что государь был владельцем значительной части акций этих компаний. -… В-третьих, нам необходимо пересмотреть условия переговоров. Мы все время пытаемся ограничить дискуссию с японской стороной проблемой Кореи. Японцы делают акцент на территориальную целостность Китая и на принадлежность ему Маньчжурии. Согласитесь, ваше величество, в лице мировых держав они выглядят более привлекательными, чем мы. В-четвертых, в ходе переговоров были допущены серьезные ошибки со стороны генерал-адъютанта Алексеева. О нюансах переговоров не ставилось в известность министерство иностранных дел вашего величества. Переговорами практически руководил секретарь Дальневосточного Комитета адмирал Абазов, который от вашего имени, не ставя вас в известность, давал установки в ходе переговоров не в их пользу…

Николай II сделал нетерпеливый жест рукой, прерывающий Витте, однако тот, словно не замечая этого, продолжал говорить.

— …Таким образом, переговоры зашли в тупик в значительной мере по нашей вине. Чтобы их возобновить, необходимо пойти на компромисс…

Пока Витте говорил, Николай II перебирал в памяти все последние события, происходящие вокруг переговоров с Японией.

…В конце декабря адмирал Абазов доложил ему, что к войне с Японией не надо готовиться, однако 13 января адмирал Абазов ставит на переговорах такие условия, что они заходят в тупик.

…В тот же день токийское Правительство через своего посла в Петербурге вышло с предложением пересмотреть свою старую позицию и с пониманием отнестись к интересам России в Маньчжурии, если, конечно, Россия не будет вмешиваться в дела Пекина с другими странами, и будет уважать его территориальную целостность…

Прошло не менее минуты, как Витте закончил говорить, и в кабинете императора повисла тишина, нарушаемая лишь ходом часов.

— Насколько я понимаю, — сказал Николай II, — вы соглашаетесь с предложением Токио о разделе зон влияния?

— В данной обстановке, ваше величество, это будет самое верное решение, — ответил Витте. И добавил: — У японцев есть поговорка «Сильный первым не вынимает меч из ножен».

Николай II иронически усмехнулся. Он вдруг вспомнил недавнее предостережение посла в Японии барона Розена, который в одном из отчетов писал: «…Если Япония ощутит себя загнанной в угол, она будет воевать».

— Похоже, мы загнали их в угол… Ну что ж, Сергей Юльевич, благодарю вас. Можете быть свободными.

5

За ужином императрица Александра Федоровна, ни к кому не обращаясь, сказала:

— Мне рассказали, что в Париже на улицах появились автомобили, которые развозят парижан по городу.

— И еще у них есть воздушные летательные аппараты, — добавил Николай II, не выслушав супругу до конца.

Александра Федоровна обиженно умолкла. Она уже не раз замечала за супругом дурную привычку — насмешливо отзываться почти на все сказанное ею.

Прошло какое-то время, пока Николай II не заговорил сам.

— …У меня такое предчувствие, — произнес он тихо, — что мы обречены на страшные испытания. И не будем вознаграждены за них на этом свете… Ты помнишь слова святого Иова Многострадального: «…Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне…»?

Александра Федоровна с недоумением посмотрела на супруга, однако промолчала. Возражать при детях, а она очень хотела ему возразить, она не стала.

Александра Федоровна за годы совместной жизни с Николаем убедилась, что у него прекрасная интуиция и чутье к судьбе, определенной ему Всевышним.

На память ей пришел случай. Летом прошлого года при посещении монастыря в Деево игуменья Мария передала Николаю II письмо, которое собственноручно написал царю преподобный Серафим. В письме царь предупреждался об интригах, клевете, лжи и предательстве, которые будут сопровождать годы его царствования.

Узнав о содержании письма святого старца, сестра Николая II великая княгиня Ольга Александровна посоветовала императору: «Забудь о нем». На что Николай II ответил: «Рад бы забыть, да, видимо, не получится…»

— Я от своих фрейлин слышала, что мы собираемся снова переехать в Зимний, — спросила Александра Федоровна, чтобы отвлечь супруга от грустных мыслей.

— Да, ваше величество, — вдруг улыбнулся Николай II и предложил: — Давайте завтра все вместе поедем в церковь. В молитве самое великое утешение на земле.

Александра Федоровна с благодарностью посмотрела на супруга. Она любила ездить с ним на еженедельные литургии, посещать святыни и принимать участие в канонизации святых.

— Мы согласны, ваше величество, — в тон ему ответила она.

— Вот и прекрасно! — с облегчением вздохнул Николай II, словно мог получить другой ответ. — А сейчас, с вашего позволения, я покину вас… У меня еще есть дела…

Вернувшись в свой кабинет, Николай II сначала долго ходил по ковру, потом сел за стол, однако к бумагам не дотронулся.

Он вдруг ясно представил себе, что войны с Японией ему не избежать. «Кто будет на стороне России?.. — подумал он. — Союзная Франция? Навряд ли… Трусливый Париж изо всех сил будет стараться, чтобы русские дивизии, как противовес Германии, оставались в Европе. Британия? Но она, как и Германия, больше всех боялась выхода России к британским и немецким колониям в Азии. К тому же Лондон не скрывал своей симпатии к Японии…»

Особенно заметным холодом из Европы подуло в 1901 году, когда Лондон и Токио заключили союз.

В ответ Николай II распорядился при главном морском штабе создать отделение планирования боевых операций на Дальнем Востоке, однако морское ведомство по-прежнему предпочитало смотреть на Балтику, а не на Тихий океан.

Николай II встал и прошел к окну. На Петергоф надвигалась холодная зимняя ночь. Пугливые желтые фонари с трудом освещали аллеи, заваленные серебристо-синеватым снегом. Было в них что-то притягательное и таинственное, но и они показались, вдруг, ему невыносимо тоскливыми и мрачными.

— …А все начиналось прекрасно… — тихо, словно для себя произнес Николай II.

…15 марта 1898 года Китай подписал договор, согласно которому двадцать тысяч русских солдат вошли в два приобретенных Россией тепловодных порта — Дальний и Порт-Артур.

Семью годами раньше он, Наследник русского престола, вбил первый клин в будущее полотно железной дороги, начинающейся во Владивостоке в нескольких метрах от Японского моря.

Затем был заключен контракт с правительством Китая о совместном строительстве Китайско-Восточной железной дороги.

Новая железная дорога открывала путь от Читы на восток через Харбин и соединялась с дорогой Владивосток-Хабаровск у Никольска-Уссурийска. Открывался путь России в огромную страну Маньчжурию и к главной военно-морской гавани — Порт-Артуру!..

Это была самая крупная в мире железнодорожная магистраль, охраняемая сибирскими казаками. И хотя они наряду с русскими флагами носили китайские бунчуки, всему миру стало ясно: Россия вышла к берегам Тихого океана!..

Николай снова медленно заходил по кабинету. Так было легче думать.

Что же произошло?.. Где, когда и в ком он ошибся?.. Эти мысли постоянно возвращались к нему и не давали покоя ни днем, ни ночью.

План, который он утвердил еще два года тому назад, предусматривал постоянное наращивание русских войск на Дальнем Востоке и сосредоточение их тремя группировками. Первой — в Ляояне, второй — в Приморске, третьей — в Харбине. В случае крайней необходимости из Сибири и Европейской части России могли перебрасываться дополнительные части.

Время работало на Россию. И хотя Япония тоже наращивала свою военную мощь, вела она себя осмотрительно. Все изменилось после 12 октября 1903 года, когда на пост заместителя начальника генерального штаба Японии был назначен пятидесятидвухлетний губернатор Формозы барон Кодама Гентаро. Хладнокровный и жестокий он сразу потребовал для себя особых полномочий.

С приходом в генштаб Кодама Гентаро заметно активизировалась военная разведка Японии на всем Дальнем Востоке.

В ответ на это военное ведомство Куропаткина ввело при главном штабе лишь одну должность специалиста по разведке.

Вспомнив сейчас об этом, Николай II подумал: «Поражения учат, но только не нас».

Он поднял голову, посмотрел на портрет Александра III и даже вздрогнул. На Николая смотрели суровые, словно живые глаза прародителя.

«И он меня осуждает», — мелькнуло в голове испуганная мысль.

Николай II, вдруг, вспомнил, как однажды отец в присутствии его и брата Георгия говорил генералу Данилевичу: «…Ни я, ни Мария Федоровна не желаем делать из них оранжерейных цветов. Они должны хорошо молиться богу, учиться, играть, шалить в меру. Спуску не давайте, спрашивайте по всей строгости законов, не прощайте лени в особенности. Если что, то адресуйтесь прямо ко мне, а я знаю, что нужно делать. Повторяю, что мне фарфора не нужно. Мне нужны нормальные русские дети. Подерутся — пожалуйста. Но доносчику — первый кнут. Это мое первое требование…»

Отцовские слова Николай II запомнил на всю жизнь и старался не гневить бога, воспитывать также и своих дочерей ни в чем не делая им поблажки.

Неожиданное признание супруги в том, что у них может появиться еще ребенок, и она очень хочет наследника, заставило Николая II быть еще сдержаннее и не гневить ни бога, ни людей.

«Династия Романовых, — подумал он, — дала России великих государей Алексея Михайловича, Петра Великого, Катерину II, Александра I, Николая I, Александра II и, наконец, Александра III.

Неужели пришло время, когда для России нужна будет искупительная жертва?..»

Николай II почти с ужасом представил себе будущее России: либо европейский либерализм, либо, еще хуже, европейский марксизм.

Николай II перевел взгляд на часы. Стрелки показывали без четверти двенадцать.

Он подошел к столу, сел и подвинул к себе стопку бумаг. Это были письма, рапорты, доносы министерств и других высокопоставленных вельмож друг на друга, которые Фредерикс регулярно клал ему на стол.

Николай II не любил читать доносы, хотя Фредерикс советовал это делать, уверяя, что от их чтения можно больше узнать о своих подданных, нежели от них самих.

На глаза попала бумага за подписью Плеве. Он сообщал о растущем недовольстве Святого Синода принятыми мерами Правительства по обеспечению веротерпимости в России.

Николай II знал, о чем идет речь. Год тому назад Правительство утвердило несколько решений, призванных ослабить государственное давление на не православных и старообрядцев.

Первым выразил свое сожаление митрополит Петербуржский. Затем Святой Синод в своем письме Комитету министров посетовал на то, что отныне Правительство России ставит инословных и раскольников в более выгодное положение. В письме было требование освободить православную церковь от государственной опеки.

Прочитав донесение до конца, Николай II усмехнулся. Синод сетовал на жестокую государственную опеку, а сам принял в то же время особые «Правила», ставившие все церковные общества в строжайшую административную зависимость от епископата.

Нетрудно было догадаться, что между церковью и властью назревал конфликт, который надо было избежать.

Обер-прокурор уже дважды предлагал план переустройства церковного управления, который предусматривал радикальную его децентрализацию. И советовал приблизить архипастырей к самой пастве.

Кроме того, он предлагал избавление епископата от груза административных и хозяйственных забот и переориентации его на решение задач, связанных с духовным руководством.

Николай II был уверен — такие планы будут восприняты церковью без восторга, хотя бы потому, что церковь была самым крупным землевладельцем в России. И потому он отклонил предложение обер-прокурора.

И все же он не мог допустить своеволия Святого Синода.

В прошлом году по его распоряжению Правительство приостановило работу Предсоборного присутствия, которое ставило своей целью созыв Поместного собора. Было очевидным — руководство Синода намерено восстановить в России патриаршество.

По мнению Плеве, с которым Николай II был согласен, церковь не столь приобретала духовную независимость от светской жизни, сколько нарушала принципы соборности.

Это был уже не первый доклад Плеве о растущем желании Синода отделиться от государства.

«Западный соблазн уже давно стучится в Золотые ворота и, не делая даже особых усилий, принимается нашим духовенством безропотно, — подумал Николай II. — Однако, что даст России каноническая духовность?.. И зачем им неограниченная власть?.. Неужели Русь, принявшая византийское православие, превратится в бездонное стоячее болото, в котором исчезнут остатки древних корней русичей?..»

Этот вопрос уже не раз ставил перед собой он и не находил ответа.

Узнав о письме Святого Синода, Александра Федоровна воскликнула:

— Боже мой!.. Церковь и государство становятся словно враги друг против друга! Но будет еще страшнее, если линия церковная и линия государственная разойдутся… Уже сейчас все, что происходит, похоже на заговор жрецов!

Невольно перебирая все это в памяти, Николай II не мог не согласиться с мнением Александры Федоровны.

Он чувствовал: если не вражда, то противостояние уже существовало. Оно появилось не сразу. Посвященные в эту проблему, в том числе и Плеве, трактовали ее слишком упрощенно, сводя все к противостоянию власти и духовности. Однако Николай II был уверен, что здесь не все так просто. Высшее духовенство, по всей видимости, стало забывать, что царь превышает и уровень священника, и уровень власти.

Где-то в глубине души он понимал, что ему предстоит сделать: не допустить, чтобы власть, с одной стороны, превратилась в солдатский милитаризм, как это было при Павле, а с другой, заставить духовенство вместо жреческой амбициозности стать на путь кротости пастыря.

6

…Переезд из Петергофа в Зимний дворец был недолгим. Императрица Александра Федоровна пожелала ехать вместе с Николаем II.

Всю дорогу она молчала, занятая какими-то мыслями.

Николай II время от времени поглядывал на супругу, не решаясь спросить, о чем она думает. И все же не сдержался.

— Что-нибудь произошло?

— Нет, — ответила Александра Федоровна. — Ничего не произошло, мое солнышко, — добавила она и улыбнулась.

Николай II знал, что «солнышком» супруга называла его только в письмах, которые слала ему в дни разлук.

— Но ты все время о чем-то думаешь…

— Ни о чем, — торопливо ответила она и опустила глаза.

Николай II привлек супругу к себе и поцеловал в холодный лоб.

— Будет все хорошо, — сказал он. — Бог милостив… Я перед отъездом зашел проведать Анастасию. Представляешь, она уже все понимает!..

— В три года дети многое понимают, — отозвалась Александра Федоровна и, вдруг, тихо засмеялась.

— Я что-то не так сказал?

Николай II заглянул супруге в глаза.

— Все так, — ответила она. — У нас уже четыре дочери. Разве тебе не нужен наследник?..

У Николая II екнуло под сердцем.

— Господи!.. Ты это серьезно?.. — с трудом выдавил он из себя.

Александра Федоровна испуганно коснулась его губ указательным пальцем.

— Не говори ничего… Я еще не уверена… Но я так хочу сына…

В Зимнем Николая II встречали Витте, Фредерикс, Ламсдорф, Плеве и генералы Куропаткин, Драгомиров, Скобелев.

Николай II рассеянно ответил на их приветствие, прошел мимо. Потом, словно спохватившись, обернулся и, обращаясь к Куропаткину, сказал:

— Алексей Николаевич, через полчаса зайдите ко мне. Остальные могут быть свободны.

Генералу Куропаткину было пятьдесят шесть лет. Со времени Плевны, — это с 1877 года — он уже не командовал войсками, а находился при Дворе.

Когда в начале января 1898 года решался вопрос о министре военного ведомства и Николаю II были представлены кандидатуры генералов Куропаткина, Скобелева и Драгомирова, он оставил свой выбор на Куропаткине, который много сделал для приобретения Россией китайских портов Дальний и Порт-Артура.

Единственное, что не нравилось Николаю II в Куропаткине, так это его тяга к Кутузовской стратегии, которую генерал считал чуть ли не единственной и самой верной.

Когда Куропаткин вошел в его кабинет, Николай II спросил:

— Алексей Николаевич, что вы знаете о вице-адмирале Макарове? Если мне не изменяет память, вы вместе воевали против турок.

Вопрос императора для Куропаткина был неожиданным. Он даже на какое-то мгновение растерялся. О Макарове Куропаткин знал немного. Больше слышал о нем.

— …Вы что-нибудь знаете о торпедных катерах адмирала Макарова? — уточнил свой вопрос Николай.

Куропаткин мысленно перекрестился.

— Да… да, ваше императорское величество, — торопливо ответил Куропаткин. — Адмирал Макаров применил их, как маломерные суда, в 1877 году в Батумском порту против турецких кораблей. Тогда все торпеды, выпущенные с катеров, попали в цель. Турки были ошеломлены. Они тогда ничего не знали о торпедах…

— Алексей Николаевич, — перебил Куропаткина Николай II, — я это знаю. Меня интересует, сколько у нас на флоте таких катеров, состояние их вооружения и, самое главное, меня интересует, возможна ли переброска этих катеров на Дальний Восток по железной дороге. Доклад мне нужен завтра к исходу дня. Больше я не смею вас задерживать, Алексей Николаевич.

Оставшись один, Николай II стал вспоминать, что еще он знал о торпедных катерах Макарова. Единственное, что приходило на память, так это статья в лондонской газете морского историка то ли Джейна, то ли Джейнса, который писал, что русские, не имея сильного флота, начали свой морской триумф с почти никому не известного оружия — торпедных катеров. Этот же историк упоминал тогда и имя адмирала Макарова.

«А может, их уже и нет?», — подумал Николай II и поймал себя на мысли о том, что многое, происходящее при Дворе, ему просто неизвестно.

Странная смерть его отца Александра III была так или иначе связана с тем, что Александр не вникал в происходящее вокруг. В этом Николай II был уверен.

«Цареубийцы появляются не из низов, а из разложившейся интеллигенции, дворян, неудачливых ювелиров, гимназистов и коммерсантов, лишенных национального сознания и ненавидящих русскую культуру, обычаи и устой», — с грустью думал он.

Все это вместе взятое он называл «нигилизмом», занесенным в Россию евреями и социалистами.

Он не удивился, когда Плеве доложил ему в декабре прошлого года, что под подозрение полиции попал некий Керенский Александр Федорович, который в кругу друзей высказывал мысль о том, что положение в России можно выправить лишь событием 11 марта 1801 года.

Николай хорошо помнил эту дату. 11 марта был убит император Павел I…

7

Перед рассветом Николай II вдруг проснулся от голоса, который позвал его. Он открыл глаза. В спальне стоял полумрак. Николай II потянул на себя одеяло и сел, опершись спиной о высокое изголовье кровати.

Он знал — в его спальне никого нет. И все же почувствовал, как знакомое уже чувство страха тихонечко подбирается к сердцу…

Точно такое чувство он однажды испытал, когда по настоянию академика Драгомирова, преподававшего боевую подготовку войск, Александр III направил его на практическое обучение в войска. Два первых года он служил в Преображенском полку, исполняя обязанности младшего офицера, потом ротного командира. Следующие два года проходил службу сначала взводным офицером, затем эскадронным командиром в кавалерийском гусарском полку. И еще год по приказу Александра III служил в артиллерии.

Здесь и случилось то, что за малым не стоило ему жизни.

Тяжелый снаряд, который он заряжал в пушку, выпал из его рук и покатился к погребу, где находился боевой запас на всю батарею.

Все, кто был рядом, окаменели. Не растерялся только один солдат-артиллерист, который успел остановить его у самого края. Тогда он и почувствовал, как под сердце крадется холодок, от которого немеют ноги и руки.

…На десять утра Николай II попросил пригласить к нему премьер-министра Витте.

Днем ранее генерал Куропаткин доложил, что уже два месяца министерство финансов не выделяет деньги на окончание строительных работ в крепости Порт-Артур. В то же время значительные суммы идут на строительство торговых причалов порта Дальний, который, по мнению Куропаткина, японцы могут в случае его захвата с успехом использовать для высадки крупных сухопутных сил.

Когда Витте вошел в кабинет, Николай II, не приглашая премьера присесть, как обычно он это делал, спросил:

— Милостивый сударь, для вас Россия уже не Родина?

Витте промолчал. Он еще не мог понять причину столь гневного вопроса. К работе правительства у императора претензий не было. Два дня тому назад он направил императору доклад об экономическом состоянии России за прошедший год. Россия выходила на первое место в мире по темпам роста промышленности, опережая Соединенные Штаты Америки. В прошедшем году на долю России пришлось четверть мирового экспорта крестьянской продукции…

В этом, считал Витте, была и его заслуга. Все эти мысли молнией пронеслись в голове Витте.

Николаю II, видимо, не понравилось молчание премьера и он уточнил свой вопрос.

— Сергей Юльевич, скажите, что для нас сегодня важнее — торговый порт или военная крепость?

— И то, и другое, ваше величество, — спокойно ответил Витте, догадавшись о причине гнева Николая II.

У императора в глазах блеснули холодные огоньки.

Жгучее желание выпроводить премьер-министра из кабинета Николай II подавил в себе с большим трудом.

Витте тоже понял, что поступил необдуманно, отвечая так на вопрос императора. Однако слово не воробей…

Николай II тем временем прошелся по кабинету, что-то обдумывая. Это было заметно по напряженному выражению на лице императора. Противоположные чувства сейчас боролись в душе Николая II, и он не мог отдать предпочтение ни одному из них.

Наконец, Николай II остановился перед Витте и, глядя ему прямо в глаза, тихо, но жестко произнес:

— Милостивый сударь, если через три дня генерал Куропаткин не доложит мне о том, что на крепость Порт-Артур выделены все необходимые финансовые средства, я отправлю вас в отставку…

До конца дня у Николая II настроение так и не улучшилось. И только вечером за ужином, когда Александра Федоровна привела к столу дочерей, на душе у него стало теплее.

Маленькую Анастасию императрица посадила рядом с собой. Мария, Татьяна и Ольга сидели напротив.

Семейные ужины были редким явлением, и девочки старались вести себя сдержанно, показывая родителям, что они прекрасно воспитаны. Единственно, кому все прощалось, так это Анастасии. И она, словно понимая, что в трехлетнем возрасте в этой семье детей не наказывают, позволяла себе такое, чего не могли позволить другие за столом.

Ольга, на правах старшей из девочек, укоризненно, почти по-взрослому, поглядывала то на Анастасию, то на родителей. «Вот видите… Ей все дозволено…» — говорил ее взгляд.

Под конец ужина Николай II посадил Анастасию к себе на колени, и она тут же дернула его за ус. За столом на какое-то мгновение воцарилась тишина, потом все рассмеялись, а Анастасия заплакала.

Воспитатели тут же увели детей, а Александра Федоровна сразу загрустила.

— Мало я их вижу, — сказала она. — Мне их просто не хватает… И тебя, — добавила она. — Вот и сейчас ты рядом, но я вижу, что ты всеми мыслями далеко от меня…

Николай II качнул головой.

— Ты права… Извини. Для меня сейчас быть просто человеком непозволительная роскошь. От меня требуют все. Когда требую я, — получаю в ответ болтовню, сплетни, доносы. И, слава богу, пока не предательство… Но они дойдут и до этого…

Александра Федоровна с тревогой посмотрела на супруга. И хотя он говорил спокойно, она улавливала в его голосе скрытое отчаяние и горечь.

— …Даже церковь и та упрекает меня. На днях митрополит Киевский заявил в Синоде, что церковь нужна власти только в минуты опасности. Но к кому же тогда обращаться, если не к ней?.. Разве сам Синод не духовная власть над всеми?

Николай II умолк и с грустной надеждой посмотрел на Александру Федоровну, словно хотел услышать от нее ответы на мучавшие его вопросы. Но она немо смотрела на супруга глазами полными слез. Наконец, еле слышно произнесла:

— И в самом деле так все плохо?

Николай II ответил не сразу.

— Не знаю… — наконец проговорил он.

— Но так же нельзя вести себя! Они разве этого не понимают?..

Александра Федоровна умолкла, словно испугалась своих слов. Набожная и суеверная, она со страхом подумала о божьей каре, которая неминуемо постигает любого, кто ведет себя вопреки воли церкви.

И в то же время Александра Федоровна была убеждена — падение монархии не принесет пользы высшим иерархам.

Она искренне любила Николая II и считала его человеком, вобравшем в себя все лучшее, что имел его отец император Александр III и его мать Мария Федоровна, дочь датского короля.

Россия, по ее мнению, не имела права забывать: за триста лет правления династии Романовых страна превратилась в огромную империю от Белого, Черного и Балтийского морей до Тихого океана!

Александра Федоровна была уверена, что беды, навалившиеся на Николая II со всех сторон в последние годы, исходят от его стремления сделать Россию еще более могучей как на Западе, так на Востоке.

8

Внеочередное заседание Правительства, назначенное премьером Витте на 11 часов 26 января, откладывалось. Ламсдорф, Плеве и Куропаткин были срочно вызваны к императору.

Днем раньше Правительство приняло решение обратиться к Николаю II с настоятельным предложением: срочно возобновить переговоры с Токио при посредничестве Лондона, с которым предварительно была достигнута устная договоренность об участии посла Великобритании в Токио в этих переговорах.

За возобновление переговоров выступило и правительство Франции.

26 января русский посол в Лондоне граф Бенкендорф передал российскую просьбу министру иностранных дел Великобритании лорду Лэнсдоуну.

Прочитав бегло текст послания, Лэнсдоун неожиданно заявил:

— Япония, к сожалению, не желает нашего посредничества, — и, повернувшись спиной к русскому послу, добавил: — Извините, но я занят…

Об отказе Лондона участвовать в переговорах с японской стороной Ламсдорф узнал через два часа, и тотчас доложил Николаю II.

В этот день Правительство так и не собралось.

…Рано утром 27 января Фредерикс вошел в спальные покои императора и, извинившись, подал ему срочное донесение от наместника на Дальнем Востоке генерала Алексеева.

Вид у Фредерикса был встревоженный.

«Всеподданнейше доношу, Ваше императорское величество, — начал быстро читать Николай II. — Около полуночи с 26 на 27 января японские миноносцы произвели внезапную минную атаку на эскадру, стоящую на внешнем рейде крепости Порт-Артур. Причем броненосцы „Ретвизан“, „Цесаревич“ и крейсер „Поллада“ получили пробоины, степень их серьезности выясняется. Подробности представлю дополнительно».

— Проклятые макаки! — выругался Николай. — Они, видимо, забыли, с кем имеют дело!..

Фредерикс заметил, как потемнели зрачки у императора, и лицо его побагровело.

— Я могу идти, ваше величество? — спросил Фредерикс, выждав некоторое время.

Николай II качнул головой, но когда Фредерикс был уже у двери, остановил его вопросом:

— У нас сегодня встреча с предводителем бессарабского дворянства на сколько назначено?

— На десять утра, ваше величество. Отменить?

— Нет, — жестко ответил Николай II. — Мы не станем ничего менять. Не велико событие, чтобы из-за него менять наши планы. И вообще… я смотрю на все это, как на укус блохи!

Фредерикс поклонился и вышел. В какой-то степени он был даже обрадован тем, что император спокойно отнесся к сообщению наместника. Но в то же время старый и опытный Фредерикс понимал — это не конфликт. Это необъявленная война…

Из бумаг военно-морского ведомства, поступающих на имя государя, Фредерикс знал, что Россия могла выставить на море не более семидесяти изрядно послуживших кораблей.

Япония же имела флот в сто шестьдесят кораблей. Из них половина — новейшего типа.

…Оставшись один, Николай II неожиданно почувствовал, как яростное удушье горячей волной стало медленно подкатывать к горлу.

Он встал и заходил по комнате, пытаясь успокоиться.

«…От этих макак нужно было ожидать именно вероломного нападения, — убеждал он сам себя. — Но ничего страшного не произошло!.. Самое страшное происходит здесь!.. Премьер Витте строит торговый порт накануне войны, а не крепость!.. Алексеев и Куропаткин только и занимаются разговорами о войне с Японией!.. Ламсдорф боится войны!.. Адмирал Макаров до сих пор так и не выехал во Владивосток!.. Куропаткин засиделся в Петербурге. Его немедленно надо отправить в Харбин!.. Пусть принимает войска!..»

Николай II еще долго ходил по спальным покоям, приказав дежурному флигель-адъютанту никого к нему не пускать. Он понимал — у него сдали нервы и никто не должен видеть его в таком состоянии.

Из газет и доносов он знал — было немало и таких, которых судьба России не волновала совсем. И они не скрывали этого.

К великому сожалению Николая II, к последним относился и граф Лев Толстой, которого Александра Федоровна считала духовным пастырем России.

Все эти мысли жгли воспаленный мозг, причиняя Николаю II почти физическую боль.

…Время близилось к обеду, когда к нему в покои вошла императрица Александра Федоровна.

— Они поплатятся за это! И очень скоро! — сказал ей Николай II. — Бог тому свидетель — я хотел все по-другому…

Александра Федоровна обняла супруга и прижалась к нему.

— Я верю тебе, — проговорила она тихо. — Я буду молить господа-бога, чтобы он придал тебе силы, мужество и мудрость…

Николай II слегка отстранил от себя супругу и внимательно посмотрел на нее.

— Тебе не надо тревожиться. Если из-за этого… — он хотел подобрать успокаивающее императрицу слово, но так и не найдя его, продолжил. — Все это не стоит твоих волнений… Меня интересует другое: как поведут себя наши министры, сановники, народ?.. За армию я спокоен. Я уверен — Россию японцам не одолеть, что бы там не произошло, в конце концов. Но Россия может погибнуть от смертельных ран, которые ей уже наносят народовольцы, разночинцы, социалисты, евреи, демократы разных мастей, бездуховная и тупая аристократия вместе с распоясавшимися газетчиками. И даже церковь, — и тут же добавил. — Если бы я был уверен, что все эти пороки можно изжить моим отказом от царствования, я бы пошел на эту жертву ради Отечества. Но я в этом не уверен. Больше всего я боюсь, что вместо меня придут те, кто разрушат наши вековые устои, введут иноземные порядки и, если народ не подчинится им, зальют русскую землю кровью! Такое с нами уже случалось…

Александра Федоровна, затаив дыхание, слушала супруга. Она не могла даже на минуту представить себе то, о чем он говорил. О крахе династии Романовых даже помышлять было грешно. Она кровно породнилась с Романовыми, приняла их веру и ответила искренней любовью человеку, ради которого не пожалела бы ничего на свете, даже жизни.

А он продолжал говорить так, словно исповедовался, но не перед ней, супругой, императрицей и матерью его детей, и даже не перед богом, а перед кем-то другим, владеющим его душой.

Александра Федоровна прикрыла свой рот ладонью, чтобы невольно из ее испуганной души не вырвался крик.

Николай II в это время посмотрел на супругу и неожиданно улыбнулся. Сказал, будто подвел итог.

— …Чтобы там не уготовила мне судьба, я уверен — на Руси больше Мининых и Пожарских, чем Степок Разиных и Емелей Пугачевых…

Он хотел сказать еще что-то, но раздался тихий стук в дверь, и вошел Фредерикс, извинился перед императрицей, затем перед Николаем II.

— Ваше величество, — сказал он, — прибыли послы Франции, Германии и Великобритании. Просят срочно их принять…

9

Сообщение наместника на Дальнем Востоке о вероломном ночном нападении японцев на порт-артурскую эскадру Ламсдорф воспринял со смешанным чувством досады и сожаления.

Токийское Правительство намеренно сжигало последние мосты на пути мирных переговоров, и, естественно, это вызывало недоумение.

Досадно было оттого, что ни император, ни военное руководство, по его мнению, еще не осознали того рокового явления, что воевать России предстоит не с маленькой азиатской страной, а с народом, воспитанном в духе массовой истерии и самоотверженности. Именно в этом заключалась сила Японии, а не в новых крейсерах и линкорах, построенных на английских верфях.

Что могла противопоставить Россия? Этот вопрос Ламсдорф задавал себе много раз.

В низах — еврейские погромы, забастовки рабочих, тайные и не тайные общества, сходы студентов и гимназистов. В верхах — сплетни, дрязги, сведение счетов, демократическая демагогия интеллигенции, ставшая чуть ли не признаком хорошего тона, и равнодушие к судьбе России ее сановников.

…К исходу дня в Зимний приехал генерал Куропаткин.

Ламсдорф увидел Куропаткина вместе с Фредериксом, выходя из кабинета Николая II. Государь вызвал его вместе с Витте и долго не отпускал, выясняя, как могло случиться внезапное нападение на эскадру, стоящую на рейде Порт-Артура.

На вопрос Ламсдорфа: «Что еще произошло?» Куропаткин ответил:

— Получено новое сообщение от Алексеева. У берегов Кореи японцы потопили крейсер «Варяг» и канонерку «Кореец» и начали высадку своих войск в Западной Корее…

У Ламсдорфа неприятно засосало под ложечкой.

— Я намерен сегодня же выехать в Харбин, — сказал Куропаткин и тут же поинтересовался. — Премьер еще долго будет у его величества?

Ламсдорф пожал плечами.

— У него тяжелый разговор с государем, — ответил он.

Куропаткин усмехнулся.

— Не мудрено, несмотря на прямое указание государя выделить деньги на оборонное строительство, по-прежнему держит «квантунцев» в черном теле!..

— Я полагаю, он это делает не умышленно, — заметил Ламсдорф.

Куропаткин метнул в его сторону сердитый взгляд.

— А вы знаете, что у него на уме?

— Нет, — ответил Ламсдорф.

— И я не знаю, милостивый сударь!.. И никто не знает!..

Ламсдорф не стал возражать. При Дворе уже давно ходили разговоры о том, что Витте попал в опалу за то, что часто в пример приводил правление Александра II, целью жизни которого было строительство России не для сильных, а России для слабых, и, таким образом, слабые делались сильными, а вся империя — великой.

Немилость государя по отношению к Витте стала заметна особенно после того, когда Плеве, будучи еще министром внутренних дел, принес Николаю II донос на главу Правительства и копию письма Витте без адреса. В письме Витте утверждал о необходимости уступок гражданскому обществу и привлечения его к сотрудничеству с Правительством.

Все, кто знал об этом, решили: на этот раз Витте несдобровать, но, на удивление Двора, Витте остался на своем посту премьера.

Видимо, Николай II помнил заслуги Витте в успешном строительстве транссибирской железной дороги и в проведении денежной реформы 1897 года, которая заметно улучшила экономическое положение России.

Что касалось самого Ламсдорфа, то он никогда не доверял Витте и старался решать все вопросы через государя.

В ноябре прошлого года Ламсдорф оказался свидетелем одного разговора государя с Витте.

Ламсдорф был приглашен к Николаю II, когда у него уже был Витте.

Государь, это случалось с ним очень редко, раздраженно упрекал премьера за то, что он не видит различия между властью и мужиком. И что его утверждение о революциях, возникающих по причине невнимания власти к нуждам народа, является домыслом без веских на то оснований.

Ламсдорф тогда в душе посочувствовал Витте. Он и сам был склонен думать, что Витте в чем-то прав. Задача любой власти, по его мнению, заключалась не в создании рая на земле, а хотя бы в том, чтобы не допустить ада на ней.

…Когда за окнами кабинета Ламсдорфа уже начали сгущаться фиолетовые сумерки и он решил ехать домой, секретарь доложил, что приехал Столыпин и просит его принять.

Столыпина Ламсдорф знал давно как сторонника твердой руки. Столыпин не признавал либерализм, считая его погибельным для России, и неоднократно публично не соглашался с реформами, предлагаемыми правительством Витте.

Дважды Ламсдорф видел Столыпина на приеме у императора после того, как в марте прошлого года Николай II назначил Столыпина губернатором Саратовской губернии. Еще он знал, что в правительстве Столыпин поддерживал дружеские связи с бывшими своими сослуживцами по министерству внутренних дел, Победоносцевым и Дурново.

Когда Столыпин вошел в кабинет, Ламсдорф поднялся ему навстречу и крепко пожал протянутую руку.

— Прошу вас, милостивый сударь Петр Аркадьевич, проходите. Что вы предпочитаете: чай, коньяк или чай с коньяком? — спросил Ламсдорф, усаживая гостя в черное кожаное кресло рядом с его рабочим столом.

— Благодарю вас, но я и в самом деле не хочу ни того, ни другого, ни третьего. Я прошу у вас прощения за столь поздний визит. Однако в другое время, насколько я знаю, вас не застать на месте.

Ламсдорф в ответ развел руками, давая понять Столыпину, что он в этом не виновен.

— Дел много всегда, а сейчас еще больше…

— Наслышан, — кивнул головой Столыпин и вздохнул. — Но это еще не самое страшное…

Ламсдорф удивленно поднял брови.

— Вы имеете в виду нападение японцев на нашу эскадру?

— Совершенно верно. Самое страшное происходит среди нас, так сказать, под своим носом. Сегодня либеральными идеями увлечены все, кому ни лень. И таких становится все больше и больше, к великому сожалению. Я не против реформ. Но сначала надо навести порядок в России, а затем уже заниматься реформами.

Столыпин при этих словах внимательно посмотрел на Ламсдорфа, однако тот промолчал. Ламсдорф еще не мог понять причины, которая привела в его кабинет Столыпина.

— …Для любого преобразования, — продолжил Столыпин, — необходима сильная власть. Если она слабая или бездействует, наступает анархия!

Ламсдорф не стерпел и улыбнулся.

— Петр Аркадьевич, под властью вы кого имеете в виду? — поинтересовался он.

— Естественно, Правительство, — ответил тот. — Наше Правительство напугано социалистами и заражено идеями искательства. Однако оно ищет не там, где надо. Скажите, почему мы шарахаемся от земства, как черт от ладана? Земщина — это исконно русское начало, которое может связать по-настоящему преданных земле людей с государственной властью. Именно на земщину необходимо возложить часть государственных обязанностей перед русским народом.

При этих словах Столыпина Ламсдорф энергично запротестовал.

— Петр Аркадьевич, извините, но вы не правы! Вы, наверное, наслышаны о господине Герцене и его скандальных статьях? Насколько я понимаю, он тоже утверждает, что община спасла русский народ от монгольского варварства и спасет от императорской цивилизации. Позвольте спросить вас, разве земщина, о которой вы говорите, не является общиной?

— Нет, милостивый сударь, не является! Я знаком с идеями господина Герцена. Община, о которой поведал нам Герцен, должна представлять собой зародыш коллективной хозяйственности и административной деятельности. Герцен здесь стоит на позициях славянофилов и социалистов. Земство — это иное понятие…

— Любезный Петр Аркадьевич, — мягко прервал Столыпина Ламсдорф, — тем не менее, все, что вы говорите, похоже на либерализм, против которого вы выступаете…

— Нет! Нет! И нет!.. — горячо возразил Столыпин. — Либералы отрицают самодержавие. И в этом главный их порок! Они настаивают на национализации земли и не хотят видеть в этом гибельность для России. Земщина предусматривает помощь крестьянскому землевладению, в особенности трудолюбивому, коих мы называем солью земли русской, освобождение от стесняющих его условий и в первую очередь дать ему землю в неотъемлемую и наследственную собственность!

Ламсдорф с неподдельным сожалением вздохнул.

— Но государь на это никогда не пойдет, — сказал он. — Его не поймут…

— Кто не поймет? — спросил Столыпин и с неподдельным удивлением взглянул на Ламсдорфа. — Те, кто больше живут в Европе, чем в России? Если мы хотим сохранить самодержавие и сделать Россию еще более могущественной, мы обязаны убедить государя в пользе земщины!

Только теперь Ламсдорф понял причину приезда Столыпина к нему. Но, чтобы еще более убедиться в своей догадке, спросил.

— Петр Аркадьевич, скажите, пожалуйста, только откровенно, зачем вы все это мне рассказываете?

Столыпин немного помолчал, потом, глядя прямо в глаза Ламсдорфу, сказал:

— Я хочу, как и вы, добра для России… Им нужны великие потрясения, а нам с вами нужна великая Россия!..

Глава II

1

Январь был на исходе. Со стороны Желтого моря по-прежнему с утра до вечера дул сырой пронизывающий ветер, принося с собой на берег мокрый снег.

Порт-Артур словно замер, и только с бухты время от времени доносился унылый перезвон корабельных колоколов, да на дорогах, ведущим к деревням Суанцайгоу, Шининцзы и Домагоу, изредка появлялись конные разъезды от кавалерийских застав, выставленных после нападения японских миноносцев на Порт-Артурскую эскадру.

…29 января с утра комендант крепости генерал-лейтенант Стессель вызвал к себе начальника штаба полковника Хвостова и приказал срочно собрать командование крепости на совещание.

Когда Хвостов собрался уже уходить, Стессель поинтересовался:

— Из морского штаба какие-нибудь новости есть?

— Нет, Антон Михайлович, — ответил Хвостов. — Однако, насколько мне известно, командующий эскадрой вице-адмирал Старк распорядился готовиться к выходу к японским берегам.

— Давно бы так, — недовольно заметил Стессель.

К десяти часам в кабинет Стесселя прибыли начальник сухопутной обороны крепости генерал-майор Кондратенко, командиры первого и второго боевых участков Приморского фронта подполковники Стольников и Веприцкий, командиры третьего, четвертого и пятого участков Сухопутного фронта полковники Селлинец, Семенов, Рейс, а также командиры резерва полковники Мурман и Козляковский.

Стессель обвел усталым взглядом собравшихся. Многих он хорошо знал и был уверен в их верности долгу перед царем и богом.

Тревожило Стесселя другое. На 29 января в крепости было закончено строительство лишь незначительной части фортификационных сооружений.

В наиболее подготовленном состоянии находился только Приморский фронт. Однако и здесь из 25 батарей долговременного типа только 6 могли вести эффективный огонь.

На сухопутном фронте положение было сложным. Здесь из 8 стоящих фортов готов был только один. На все усилия генерала Кондратенко убедить Совет Квантунской области выделить деньги на строительство укреплений ответ приходил один — денег нет.

Запланированное два года тому назад строительство укреплений на Большой горе, Орлином гнезде, Горе Дугашань и Угловой даже не начиналось.

Накануне вечером за ужином генерал Кондратенко посетовал на то, что форты крепости слишком близко расположены к городу и порту, поэтому прикрыть их от бомбардировок противником с моря даже полевыми орудиями будет трудно.

Еще большую опасность представляли высоты перед крепостью. В случае захвата их японцы могли поставить на них батареи и вести огонь по городу.

Незащищенными оставались головная часть водопровода, идущего в крепость, и опреснитель воды.

Решение наместника генерала Алексеева выделить крепости дополнительно 110 орудий за счет флота не придало Стесселю уверенности в успехе обороны Порт-Артура. Не хватало и войск в крепости.

На 21 версту сухопутного фронта и почти 9 верст морского побережья в распоряжении командования крепости находилось всего две дивизии…

— …Господа, я пригласил вас на совещание по важному делу, — начал говорить Стессель, поочередно задерживая короткий взгляд то на одном, то на другом из присутствующих. — Я хочу довести до вас разработанную штабом дислокацию войск крепости, к выполнению которой вы обязаны приступить, начиная с сегодняшнего дня.

Итак. Приморский фронт. Первый участок. Подполковник Стольников. Силами одной роты 27-го стрелкового полка и роты квантунской крепостной артиллерии вы должны занять позицию на Тигровом полуострове от казарм 27-го полка до Тигрового хвоста включительно. Второй участок. Подполковник Веприцкий. Вам надлежит силами одного батальона 10-го стрелкового полка и трех рот квантунской крепостной артиллерии оборонять линию Приморского фронта от Золотой горы до позиций крепостной батареи включительно.

Что касается задач Сухопутного фронта, они уже доведены до начальника сухопутной обороны генерала Кондратенко. — При этих словах Стессель повернулся к Кондратенко. — Роман Исидорович, единственное, о чем прошу вас, обратите внимание на участки обороны в районе первого форта и позиции на холме Панлуншан. — Стессель на мгновение умолк, затем продолжил. — Общий резерв находится в моем распоряжении. Полковнику Мурману с двумя батальонами к исходу дня стать у новых казарм, ближе к форту номер шесть. Полковнику Козляковскому силами батальона из состава 28-го стрелкового полка и квантунской саперной роты стать у церкви.

Конные подразделения в составе охотничьей команды 10-го стрелкового полка и 4-ой сотни Верхнеудинского полка поступают в распоряжение начальника штаба полковника Хвостова. Вопросы есть? — спросил Стессель и сам ответил: — Вопросов нет…

— Есть предложение, Анатолий Михайлович, — сказал, вставая с места, генерал Кондратенко. — Позволите?

Стессель коротко кивнул головой.

— Я предлагаю для усиления наблюдательных застав на побережье выслать дополнительно в районы бухт Сяобиндео, Лунвантан, Тахэ, Голубиной и бухты Десяти Кораблей конные подразделения с орудиями полевого типа. Это обеспечит нам прикрытие фланговых позиций. На всякий случай, — добавил Кондратенко.

Стессель некоторое время молчал, видимо, что-то обдумывая, наконец, произнес:

— Согласен, Роман Исидорович. Вы правы. Я бы не возражал, если бы вы одновременно усилили заставы на маньчжурской дороге. Если больше нет вопросов и предложений, все свободны. Роман Исидорович, вас я прошу задержаться, — попросил Стессель.

Когда они остались вдвоем, Стессель встал и заходил по кабинету, затем тяжело опустился в кресло и вялым голосом продолжил:

— Роман Исидорович, скажите мне, только откровенно, на что мы можем надеяться?.. У нас катастрофически недостает личного состава, артиллерии, снарядов… Не дай бог, если окажемся еще и без поддержки эскадры. Тогда крепость превратится с огромную западню!..

— Без эскадры мы не останемся, — попытался возразить Кондратенко.

— Роман Исидорович, я не верю Старку! Я бы на месте его величества и одного корабля не дал бы ему под командование…

— Анатолий Михайлович, — мягко прервал Стесселя Кондратенко, — как бы там ни было, нам придется готовиться к осаде вместе…

— Почему к осаде, Роман Исидорович?

Лицо Стесселя даже слегка побагровело от волнения. Кондратенко это заметил и решил не продолжать этот разговор.

— Анатолий Михайлович, если я вам больше не нужен, разрешите идти. Мне необходимо сегодня осмотреть еще укрепления Цзинь-Чжоуской позиции. Полагаю, она может стать одной из ключевых на подступе к крепости…

Стессель обиженно пожал плечами.

— Ну коль так… Не смею вас задерживать, Роман Исидорович.

2

На Цзинь-Чжоускую позицию генерал Кондратенко прибыл во второй половине дня. Его сопровождали инженеры-фортификаторы полковник Третьяков и капитан фон Шварц.

Позиция занимала самый узкий перешеек Квантунского полуострова длиной в четыре версты и оборонялась подразделениями пятого Восточносибирского полка.

Полгода тому назад по настоянию Кондратенко позиция была усилена десятью батареями, одним редутом и четырьмя ракетными батареями с шестнадцатью пусковыми установками. И все же, по мнению Кондратенко, этого было недостаточно для надежного отражения атаки противника. Поэтому 24 января он представил в Совет Квантунской области доклад и проект по укреплению Цзинь-Чжоуской позиции, как одной из важнейших в системе обороны Порт-Артура.

Проект был подготовлен полковником Третьяковым и капитаном фон Шварцем.

В проекте предусматривалось строительство у полотна железной дороги сомкнутого укрепления и ряда траншей, чтобы не допустить прорыва противника по перешейку между оборонительной позицией и заливом Хунуэза и усилить южный фланг позиции между Цзинь-Чжоу и Артуром за счет расположения здесь опорного пункта с тремя батареями орудий полевого типа.

Кондратенко внес и свое предложение по обеспечению устойчивой связью позиции с ближайшими бухтами.

Областной Совет отклонил проект как дорогостоящий. Однако уже 27 января генерал Базилевский приказал Кондратенко срочно приступить к работам по укреплению Цзинь-Чжоуской позиции, не ограничивая себя в средствах.

В Цзинь-Джоу, типичном китайском городке с узкими и грязными улицами, где находился штаб части, Кондратенко и сопровождающих его офицеров встретил командир полка полковник Духовницкий, доложил обстановку и сразу посетовал на то, что в городе появилось в последнее время много китайцев, которых никто не знает.

— Шпионы что ли? — усмехнулся Кондратенко.

— А кто их знает, — ответил командир полка. — На лбу у них не написано.

— Как население отнеслось к нападению японцев на порт-артурскую эскадру? — поинтересовался Кондратенко.

Командир полка пожал плечами.

— Китайцев не поймешь. Японцев они боятся. Нас не любят… Куда прикажете ехать?

— Сначала к железной дороге, — предложил Кондратенко. — Посмотрим, как там идут работы.

Когда они прибыли на место, первое что бросилось в глаза — это пушки на деревянных основаниях вместо бетонных и отсутствие укрытий для артиллеристов и погребов для снарядов.

Кондратенко почувствовал, как гневная волна подкатила к горлу, однако, взяв себя в руки, спросил.

— Сколько времени вам потребуется, чтобы сделать все как положено?

— Дня три, — ответил командир полка.

— Сутки! — жестко сказал Кондратенко. — Сутки и ни часа больше!

На позиции батареи, которая стояла у залива, Кондратенко подошел к солдатам инженерной роты. Те обивали доской стены капонира для орудия.

— Здравствуйте, братцы, — поприветствовал их Кондратенко. — Как живется?

— Как у бога за пазухой, ваше высокоблагородие, — ответил за всех здоровенный солдат и тут же, спохватившись, поспешил представиться. — Рядовой Иванов!

Кондратенко усмехнулся и подумал: «Не из робкого десятка солдат…»

Из опыта он знал — такие и в бою не сдрейфят.

— А как зовут? — поинтересовался Кондратенко, с любопытством разглядывая солдата. Он чем-то напоминал борца, облаченного в шинель, которая стесняла не только его тело, но и душу.

— Иваном, ваше высокоблагородие.

— А по-батюшки?

— Федоровичем…

— Родом откуда, Иван Федорович?

— Алтайские мы, ваше высокоблагородие.

— Если воевать с японцами придется, не сдрейфите?

— Мы-то не сдрейфим. Мы народ простой. Скажут умереть — умрем, а басурман не пропустим.

— Спасибо, — поблагодарил Кондратенко, и тут же поймал себя на мысли, что солдат не договорил главного: они-то не сдрейфят… Лишь бы начальство не сдрейфило…

По дороге к южному опорному пункту Кондратенко вдруг остановил лошадь и, повернувшись к полковнику Третьякову, спросил:

— Помните летом прошлого года мы с вами сопровождали сюда военного министра генерал-адъютанта Куропаткина Алексея Николаевича, когда он приезжал в Порт-Артур с инспекцией? Так вот, по возвращении в Петербург военный министр доложил его величеству императору Николаю, что все укрепления Порт-Артура готовы выдержать осаду любого по численности противника. Я, полагаю, наш военный министр или сам многое здесь не увидел, или не захотел гневить его величество. А напомнил я вам, господа офицеры, об этом потому, что ныне генерал-адъютант Куропаткин назначен Главнокомандующим Маньчжурской армией. С чем вас и поздравляю, — усмехнувшись, добавил Кондратенко.

— Бог даст, может, скоро и увидимся, — в тон ему ответил полковник Третьяков.

Полковник Духовницкий посчитал необходимым промолчать. Зато капитан фон Шварц не сдержался от язвительно замечания.

— Прекрасно! Значит теперь будем бить любого по численности противника… — И обратился к генералу Кондратенко: — Роман Исидорович, в крепости говорили, что во время встречи военного министра с командующим эскадрой вице-адмиралом Старком генерал-адъютант Куропаткин якобы заявил, что войны с Японией не будет, а если хотите с ней воевать, воюйте, однако первый выстрел должны сделать японцы. Это верно или нет?

— Я на этой встрече не был, — уклонился от ответа Кондратенко, не желая говорить на эту тему при полковнике Духовницком, которого он практически не знал.

От Стесселя Кондратенко знал, что Куропаткин действительно так заявил, сославшись на точно такое же мнение императора Николая II.

На южном опорном пункте, куда они скоро приехали, работы велись активнее. Здесь вместе со взводом приданной инженерной роты брустверы вокруг батареи возводили не менее сотни солдат полка.

Кондратенко остался доволен.

— Я, конечно, не министр Куропаткин, однако скажу: Молодцы! Тут японцам, если они полезут, будет туго. — И, обращаясь к капитану фон Шварцу, продолжил: — Я попрошу вас взять на контроль организацию телефонной связи позиции с крепостью… — Кондратенко хотел еще что-то сказать, но в это время из-за мыса, прикрывающего бухту со стороны моря, примерно в миле от берега показались черные шлейфы дыма.

Прошло еще некоторое время, и все увидели, как несколько японских миноносцев преследуют легкий крейсер, уходящий в сторону Порт-Артура.

Кондратенко попросил бинокль. Поднес к глазам.

— Господи! Неужто не уйдет? — выдохнул он.

Солдаты, побросав работу, тоже с напряжением вглядывались в море.

— Навряд ли уйдет, — отозвался полковник Третьяков. — У него скорость меньше…

У Кондратенко неприятно заныло в груди. Он невольно снова вспомнил прошлогодний приезд Куропаткина. Прощаясь, военный министр мельком взглянул на бухту, сказал Стесселю в присутствии офицеров: «Два года назад, даже год тому назад мы могли тревожиться оторванностью Порт-Артура от России и Приамурья. Теперь можно не тревожиться…»

Все это выглядело странным. Кондратенко знал, что накануне командующий эскадрой Старк доложил Куропаткину о том, что бухта не оборудована как база флота. Внутренняя гавань для стоянки кораблей тесна и имеет только один выход в море — мелкий и узкий. Крупные корабли могли выходить в море только во время прилива и при помощи буксиров.

Тем временем расстояние между японскими миноносцами и легким крейсером сократилось уже настолько, что японцы в любую минуту могли открыть по крейсеру огонь, если, конечно, не задумали захватить его или расстрелять наверняка с близкого расстояния.

И вдруг по всей позиции грянуло «Ура!». Кондратенко не сразу понял, что произошло. Он внимательно наблюдал в бинокль за японскими миноносцами и увидел, что практически наперерез японским кораблям стремительно шел большой бронированный крейсер с андреевским флагом на мачте.

Кондратенко направил бинокль в сторону большого крейсера и по его очертаниям узнал «Новик», самый быстроходный корабль на флоте.

Японцы тут же открыли по нему огонь. Через минуту и с «Новика» в ответ ударили носовые орудия. Затем крейсер, не снижая скорости, стал разворачиваться, и громыхнули его тяжелые бортовые пушки.

На какое-то мгновение «Новик» оказался среди сплошных разрывов японских снарядов. Они рвались слева и справа от него, поднимая огромные султаны воды.

«Новик» сделал еще один маневр, чтобы выйти из-под прицельного огня японских орудий.

Канонада росла с каждой минутой.

Солдаты на позиции, наблюдающие за боем в море, то замирали, когда японские снаряды ложились прямо у борта «Новика», то взрывались криками «Ура!», когда крейсер уходил из-под огня.

Кондратенко и сам закричал «Ура!.. Молодцы, ребята!», увидев, как на флагманском японском миноносце рванулся к небу огромный столб огня. Не прошло и минуты, как густо задымил еще один миноносец. Японские корабли тут же прекратили огонь, затем стали разворачиваться и уходить в море.

3

…Уже стемнело, когда на перекрестке двух дорог, под самым городом, Кондратенко и едущих с ним офицеров остановил казачий разъезд.

Есаул, старший разъезда, предупредил:

— Ваше высокоблагородие, будьте осторожны. Недалеко от города появилась китайская банда. Может, вас сопроводить?

— Спасибо. Нет необходимости, — ответил Кондратенко. — До города осталось совсем ничего.

Появление китайских банд в окрестностях Порт-Артура было обычным явлением. От нескольких человек до нескольких десятков банды постоянно действовали на дорогах. Однако на военных не нападали, и поэтому командование крепости не очень волновало их появление.

Когда отъехали от казачьего разъезда на сотню шагов, капитан фон Шварц спросил:

— А может, это японцы?

— Навряд ли, — ответил полковник Третьяков. — Японцы — шпионят, а эти грабят на дорогах…

Третьяков не успел договорить. Из-за валунов справа от дороги хлестко ударил выстрел. За ним второй, третий… Капитан фон Шварц охнул, схватился за плечо и стал сползать с коня.

Одна из пуль пролетела над самой головой Кондратенко, зацепив папаху. И Кондратенко, и Третьяков спрыгнули с коней на дорогу и залегли. Капитан фон Шварц сидел на земле и держался за плечо.

— Ложитесь, капитан! — приказал Кондратенко. — Умирать не было приказа!

В это время со стороны перекрестка послышалось гиканье, свист и конный топот. Это казачий разъезд, заслышав перестрелку, поспешил на помощь.

Несколько казаков отделились от разъезда и поскакали в обход валунов.

Через несколько минут подъехали остальные. Есаул спрыгнул с коня и подбежал к Кондратенко.

— Целы, ваше высокоблагородие?

— Капитан ранен, — ответил Кондратенко. — Помогите ему…

— Это мы мигом. Расторгуев! — крикнул есаул. — Давай сюда со своей аптекой!

Пока капитана фон Шварца перевязывали, есаул в сердцах, забыв о том, что перед ним генерал, выговаривал:

— Я же вам сказал. Так можно и жизни лишиться не за понюх табака!..

— Бывает и на старуху проруха, — усмехнулся Кондратенко. — А вот за помощь спасибо.

Вскоре вернулись казаки, которые поскакали в обход валунов.

— Пусто, — доложили они. — За валунами низина. По ней, видать, и ушли.

…С генералом Стесселем Кондратенко встретился на следующий день в штабе крепости. Здесь уже шло жаркое обсуждение вчерашнего боя крейсера «Новик» с японскими миноносцами.

Оказывается «Новик» получил приказ выйти вслед за легким крейсером «Боярином» на разведку. Исполнив приказ, и в полной уверенности, что неприятеля поблизости нет, «Новик» стал возвращаться в Порт-Артур, и вдруг наблюдатели увидели «Боярина», который держал сигнал о приближении японских кораблей.

Капитан «Новика», не раздумывая, принял решение атаковать японские миноносцы, пользуясь своим превосходством в скорости — 24,5 узла, и дать «Боярину» уйти к Порт-Артуру.

Потеряв два миноносца, японцы прекратили бой.

Однако и «Новик» вернулся в Порт-Артур с пробоиной в кормовой части.

Расспросив генерала Кондратенко о его поездке на позицию, Стессель, вдруг помрачнев, сказал:

— …Еще совсем недавно Российской империи принадлежало все Тихоокеанское побережье, омываемое Баренцевым, Охотским и Японским морями, Аляска, Алеутские и Курильские острова. И никому там, — Стессель указательным пальцем показал вверх, — и в голову не приходило, что все это необходимо беречь. И вот результат… Приамурье — ушло к Китаю, Курилы — отдали японцам, Аляску и Алеутские острова вместе с русскими поселенцами продали американцам. Теперь на очереди Маньчжурия… Разве не было ясно, что после подписания в 1895 году Симосекского договора, по которому японцы заполучили от Китая Формозу, Пескадорские острова и Ляодунский полуостров, они не остановятся. А их союз с Англией о создании соединенных морских сил? А закон о всеобщей воинской повинности? А открытие сотен военных школ с привлечением в них для преподавания военного дела немецких и английских инструкторов? Неужели все это не беспокоило тех, кому его величество император Николай доверил повелевать, а значит нести и ответственность?..

Кондратенко внимательно слушал длинный монолог Стесселя и старался понять, кого он винит? Государевы земли продали не генералы. Задача генералов завоевывать и отстаивать. Большего им не дозволено. А вот насчет Японии Стессель прав. На японцев из Петербурга смотрели свысока, как порой взрослые смотрят на бойких детишек, не задумываясь над тем, что из бойких детишек вырастают бойкие взрослые…

— …У нас здесь был неплохой союзник — Китай. И тот мы умудрились потерять в 1897 году, когда китайское правительство обратилось к нам за помощью по поводу захвата немцами порта Циндао, — продолжал говорить Стессель. — Что мы им ответили? В декабре того же года наши корабли вошли на рейды Порт-Артура и Талиенваня без согласия Китая и остались там зимовать…

— Милостивый сударь, Анатолий Михайлович, — мягко прервал Стесселя Кондратенко. — Китай сам и добровольно подписал с нами конвенцию о передачи в аренду на 25 лет Порт-Артура…

— Конечно, конечно! И Квантунский полуостров, и острова Элиот, Бланд, Санташантао, Роунд, Мурчисан и другие. Это китайцы назвали все Квантунской областью и включили ее в состав Российской империи! — с нескрываемой иронией ответил Стессель на возражение генерала Кондратенко. — Дело в другом, — продолжил он. — Россия все больше и больше становится бельмом в глазу мирового сообщества. А что мы предпринимали в ответ? Ровным счетом ничего!..

Откровенность, с которой говорил Стессель, была не свойственна его натуре, и потому Кондратенко терялся в догадках: что заставляет идти его на такой разговор.

Скорее всего, это был нервный срыв человека, теряющего под собой привычную опору, решил, наконец, он.

Стессель, по мнению Кондратенко, был чем-то похож на Куропаткина. В сердцах Кондратенко называл их «свадебными генералами», внешне преданными его императорскому величеству, но в душе им было наплевать на все, что не касалось их лично.

— Меня очень беспокоит одно обстоятельство, Роман Исидорович, — продолжил говорить Стессель, ободренный тем, что Кондратенко внимательно его слушал. — Выдержим ли мы, если случится, как вы сказали, штурм крепости?.. — И перехватив на себе слегка удивленный взгляд Кондратенко, спешно добавил: — Казематированных помещений в крепости нет! Нет даже круговой дороги для скорого маневра внутри крепости!.. Нет проводного сообщения между позициями и фортами!.. Сколько я об этом ни говорил, ни писал генералу Алексееву — все впустую.

Стессель умолк и с тяжелым вздохом, в котором послышалось отчаяние, отошел к окну.

Кондратенко на какое-то мгновенье даже стало жалко Стесселя.

«В конце концов, — подумал он, — Стессель не хуже и не лучше многих других». А вслух произнес:

— Ну что ж, Анатолий Михайлович, если дойдет дело до штурма, будем защищаться тем, что есть. На то воля божья…

— Если бы только божья, — не оборачиваясь к Кондратенко, возразил Стессель.

4

В госпиталь, проведать капитана фон Шварца, Кондратенко заехал в конце дня и застал в палате доктора, с которым капитан фон Шварц спорил, не сдерживая гнева.

— Что случилось? — поинтересовался Кондратенко, догадавшись по обрывкам услышанных фраз, о чем идет спор.

— Ваше высокоблагородие… Роман Исидорович! — взмолился доктор. — Раненый не хочет лежать в госпитале. Грозится самовольно уйти. Я буду вынужден написать об этом рапорт!..

Кондратенко успокоил доктора, затем обратился к капитану фон Шварцу.

— Вы почему не хотите лечиться? — с напускной строгостью спросил он. — Почему доктор должен за вас беспокоиться?

— Ваше высокоблагородие, — капитан умоляюще скрестил на груди руки. — Я уже здоров. Вы же сами дали мне поручение… Руки, ноги — все целое!..

Кондратенко не выдержал, улыбнулся.

— Николай Петрович, успокойтесь. Поручение уже выполняется. А вот доктор прав. — И, обернувшись к доктору, спросил: — Что у него?

— Пуля прошла навылет, кость не повреждена, но лежать ему надо не меньше недели…

— Не могу я лежать, доктор! Не могу! Роман Исидорович, скажите ему!

Кондратенко развел руками, призывая эти жестом к миру обе стороны.

— Вы оба правы, — сказал он. — Однако, Николай Петрович, на войне нужны здоровые люди. Придется вам, батенька мой, подчиниться доктору.

Уже на выходе из госпиталя, прощаясь с доктором, поинтересовался у него, сколько раненых в госпитале.

— С пулевыми ранениями один ваш капитан. Двенадцать получили увечья и ранения по неосторожности во время проведения различных работ, — ответил тот и добавил: — А вот в морском много…

— Это я знаю…

— Роман Исидорович, — доктор как-то пристально посмотрел на Кондратенко. — А нельзя было избежать всего этого?

Кондратенко слегка пожал плечами.

— Войны начинают не генералы, а политики. Это у них надо спросить.

Доктор привычным движением поправил пенсне.

— Я не разбираюсь в делах политиков. Я просто вижу, что происходит, и знаю, чем это закончится…

— Чем? — не удержался от вопроса Кондратенко.

— Бедой…

— Мой дорогой доктор, — грустно усмехнулся Кондратенко, — любая война — малая или большая — это беда. И так было испокон веков. Прощайте, доктор. А капитана фон Шварца постарайтесь подлечить побыстрее. Он мне очень нужен.

В штабе Кондратенко уже дожидался вестовой от командира крепости генерала Стесселя.

— Ваше высокоблагородие, — обратился вестовой к Кондратенко, — вас срочно просят прибыть к коменданту крепости.

Отпустив вестового, Кондратенко поинтересовался у поручика Гриневича исполняющего должность начальника штаба сухопутной обороны крепости:

— Не знаете, что у них там случилось?

— Вестовой не сказал, Роман Исидорович…

— Придется ехать, — с явной неохотой произнес Кондратенко.

…В кабинете Стесселя Кондратенко застал начальника штаба крепости полковника Хвостова, а спустя минуту вошли командиры пяти участков Приморского и Сухопутного фронтов.

— Господа, — начал Стессель. — Я только что получил телеграмму от наместника генерала Алексеева. Он сообщает, что японцы начали сосредотачивать крупные сухопутные силы в Корее на рубеже реки Ялу с целью вторжения на территорию Южной Маньчжурии.

Одновременно наместник доводит до нашего сведения, что в районе Ляолян-Хайчен начато формирование нашего отряда войск в составе пехотной и казачьей бригад, артдивизиона и саперной роты для выдвижения войск на реку Ялу. И получено, наконец, разрешение из Петербурга на выход нашего флота в море для противодействия высадке японцев в Чемульпо.

Стессель умолк и выжидающе посмотрел на собравшихся командиров.

— Час от часу не легче, — отозвался Кондратенко в наступившей тишине.

Стессель слегка кивнул головой.

— Теперь, господа, — продолжил он, — все будет зависеть от того перейдут японцы разделительную линию к северу от тридцать восьмой параллели или нет… Если перейдут, надо готовиться к осаде с суши. Роман Исидорович, — обратился Стессель к Кондратенко, — на вас теперь ляжет вся полнота ответственности за готовность сухопутной обороны…

Пока он говорил, в памяти Кондратенко невольно всплывали события последнего времени.

…В начале января наместник генерал Алексеев, по настоянию Совета Квантунской области, обратился к Николаю II с просьбой разрешить мобилизацию войск на Дальнем Востоке. Через две недели пришло разрешение на объявление военного положения только в крепостях Порт-Артур и Владивосток.

15 января Алексеев вновь обратился в Петербург и повторно потребовал разрешить провести мобилизацию и переброску войск в районы плановых сосредоточений. Ответ так и не пришел…

Завербованные китайские лазутчики тем временем доносили, что японцы перебрасывают воинские части на Цусиму и в крепость Хакодате, а в районе порта Сасебо сосредотачивают морские транспорты.

«Интересно, зачем он сказал о полноте ответственности за сухопутную оборону? — машинально подумал Кондратенко. — Я и так отвечаю за нее по долгу службы, и никто более… Неужели струсил, милостивый сударь?..»

Он поднял голову и внимательно посмотрел на Стесселя, надеясь увидеть на его лице следы испуга или растерянности. Однако Стессель был спокоен и держался ровно.

«Значит, я или ошибся, — снова подумал Кондратенко, — или Стессель решил подстраховаться…»

— Как у нас обстоят дела на Приморском фронте? — обратился тем временем Стессель к полковнику Хвостову.

— Все по плану, Анатолий Михайлович, — ответил тот. — Выделенные подразделения заняли свои рубежи. На Тигровом полуострове практически все готово. На Крестовые батареи заканчивают завозить снаряды, но их недостаточно. Вот если бы флот помог…

И полковник Хвостов посмотрел на генерала Кондратенко.

Стессель усмехнулся.

— Роман Исидорович, только у вас с морским штабом прекрасные отношения. Я, полагаю, полковник Хвостов на это нам намекает.

— Хорошо, Анатолий Михайлович, я поговорю с контр-адмиралом Витгефтом, — ответил Кондратенко. — Только я ничего не обещаю…

В эту минуту со стороны гавани прогремел взрыв такой силы, что задребезжали стекла в окнах. Стессель побледнел и попросил всех сидеть на местах. Полковнику Хвостову приказал:

— Узнайте, что там произошло.

Хвостов вышел, и в кабинете сразу наступила напряженная тишина. Было даже слышно, как за окнами кто-то пробежал. Потом в гавани завыла сирена.

Вернулся полковник Хвостов скоро.

— На входе в гавань подорвался на японской мине наш легкий крейсер, — доложил он. — Идут спасательные работы…

— Вот беда-то какая! — произнес Стессель и перекрестился. — Господа, все свободны.

…Из своего штаба по телефонной линии Кондратенко связался с контр-адмиралом Витгефтом и расспросил о случившемся. Со слов Витгефта понял: крейсер подорвался на мине, возвращаясь из разведки. Витгефт также сообщил, что получены сведения о выходе в море японского объединенного флота под командованием адмирала Того. Один отряд из 10 кораблей взял курс на Порт-Артур, другой — из 6 кораблей двигается в направлении Тялиенвана. И третий — из 2 крейсеров и 4 миноносцев направляется к островам Элиот.

Выслушав Витгефта, Кондратенко решил отложить разговор о помощи снарядами до лучшего случая.

На памяти еще была нелепая трагедия, разыгравшаяся на рейде в ночь с 26 на 27 января.

Кондратенко был уверен — этого бы не случилось, если бы командование флотом не было так благодушно.

Буквально за несколько часов до нападения японских миноносцев на эскадру на флагманском броненосце «Петропавловск» командующий эскадрой вице-адмирал Старк на совещании командиров заверил всех, что войны не будет.

Вся эскадра в эту ночь стояла тесно на внешнем рейде, освещенная корабельными прожекторами.

Дежурные крейсеры «Аскольд» и «Диана» вместо того, чтобы быть в море, тоже стояли на рейде…

За одни сутки флот потерял два броненосца, крейсеры «Полтава», «Варяг» и канонерку «Кореец».

Среди офицеров крепости сразу пошли разговоры, что надеяться на порт-артурскую эскадру нельзя до тех пор, пока командовать ею будет вице-адмирал Старк.

Кондратенко вдруг вспомнил, что на днях Стессель говорил о якобы уже имеющимся решении императора Николая II назначить командующим Тихоокеанским флотом адмирала Макарова с местом пребывания в Порт-Артуре. Однако насколько это было верным, никто не знал.

Сообщение Витгефта о выходе в море японского объединенного флота, как ни странно, успокаивающе подействовало на Кондратенко. Все становилось на свои места. Хотя в глубине души он не мог до сих пор примириться с мыслью, что это уже война, хотя и не объявленная.

Передав тут же Стесселю сообщение Витгефта о выходе в море большого японского флота, Кондратенко выехал на третий участок обороны к полковнику Селлинену. Этот участок представлял собой целый ряд укреплений и опорных пунктов с двумя батареями морских орудий.

Осмотрев участок обороны, Кондратенко посоветовал полковнику Селлинену:

— Блиндажи у вас полевого типа. От тяжелых снарядов не защита. Бревна накатывайте сверху не менее чем в три ряда.

Возле одного из блиндажей поинтересовался у солдат саперной роты:

— Ну что, братцы, не мерзнете?

— Не мерзнем, ваше высокоблагородие, — ответили ему.

— Видать, скоро совсем жарко будет…

По словам и по тону как они были сказаны Кондратенко понял — растерянности и уныния нет.

«Вот и слава богу, — подумал он. — Солдат не должен бояться. Иначе он умрет до смерти…»

5

К исходу дня по всей крепости Стессель приказал объявить повышенную готовность. Полковника Хвостова попросил докладывать ему о любых сведениях, которые будут поступать от разъездов и лазутчиков.

Несколько раз спрашивал сам, заходя к Хвостову в кабинет:

— Что нового?

Полковник Хвостов неизменно отвечал одно и тоже:

— Пока ничего нового нет, Анатолий Михайлович. Я вам сразу доложу…

— Ну, хорошо… Я буду у себя.

Вернувшись в свой кабинет, Стессель некоторое время ходил взад и вперед, садился за стол. Наконец взял телефонный аппарат и приказал соединить его с командиром резерва полковником Мурманом.

Когда услышал в трубке его голос, спросил:

— Как у вас дела?.. Нормально?.. Я вот о чем вас попрошу. Направьте в бухту Сяобиндао роту с хорошим командиром. Да… да… На случай десанта. И по два взвода в бухты Лунвантан и Тахэ. И организуйте с ними связь.

Положил трубку и сразу как-то успокоился.

За окнами уже наплывали темно-фиолетовые сумерки, когда к нему зашел дежурный офицер связи и протянул телеграмму от наместника. Генерал Алексеев сообщал, что в ближайшее время в Порт-Артур прибудет Главнокомандующий Маньчжурской Армией генерал-адъютант Куропаткин.

Стессель досадливо поморщился. Приезд Куропаткина в Порт-Артур ничего кроме лишних хлопот не даст.

В то же время у Стесселя не было причин обижаться на Куропаткина. Его прошлогодняя инспекция и доклад императору о готовности Порт-Артура к серьезной осаде противником только укрепил авторитет Стесселя как коменданта крепости в глазах Николая. Все остальное было поправимо. Любая война, какая бы она не была, всегда вносила коррективы в планы и генералов и царедворцев. В этом Стессель был уверен.

…Первое сообщение о появлении японских кораблей на расстоянии видимости от берега Тигрового полуострова Стессель получил от полковника Стольникова на следующий день в 8 утра.

Через полчаса об этом поступила информация и от контр-адмирала Витгефта.

— …Принято решение дать бой на внешнем рейде Порт-Артура, — сказал он Стесселю под конец разговора.

Не прошло и часа, как со стороны моря прогремел первый залп.

Стессель торопливо накинул на плечи шинель, схватил бинокль и выбежал на крыльцо здания штаба. Он увидел, как два дозорных броненосца вели огонь по приближающимся пяти японским быстроходным миноносцам.

Снаряды с броненосцев то недолетали, то перелетали цели.

И вдруг в тот момент, когда миноносцы стали делать разворот для атаки, на одном из них в районе кормы взметнулся к небу султан огня.

У Стесселя даже перехватило дыхание.

— Молодцы! — услышал Стессель за своей спиной голос полковника Хвостова. Тот в бинокль тоже наблюдал за боем.

— Действительно молодцы! — согласился Стессель. — Вот так бы каждый раз!..

Через несколько минут задымил и окутался густым паром еще один японский миноносец.

Оставшиеся три миноносца стали разворачиваться и уходить, увеличив скорость, под прикрытие основной группы своих кораблей, которые медленно приближались к рейду Порт-Артура.

— Для начала неплохо, — сказал Стессель. — Что будет дальше…

В это время на крыльце появился дежурный по штабу офицер и доложил Стесселю, что его требует к телеграфному аппарату генерал Алексеев.

Стессель чертыхнулся про себя. «Нашел время для разговоров!»… — подумал он и направился в аппаратную.

Доложив, что он у аппарата, Стессель стал читать текст на медленно ползущей ленте.

Наместник сообщал, что на рубеже реки Ялу складывается обстановка не в пользу выдвинутого туда отряда. Возможен отход с целью занятия более выгодного рубежа обороны. В силу этого Алексеев требовал ускорить оборонительные работы по укреплению Порт-Артура с суши.

Тем временем гул артиллерийской канонады с моря нарастал с каждой минутой, и Стессель решил ехать на командный пункт, который находился на Электрическом утесе, но вдруг передумал.

Походив бессмысленно по кабинету, он снова взял бинокль и направился на крыльцо.

— Что там у них? — Стессель кивнул в сторону рейда.

— Сдается мне, японцы собираются уходить, — ответил Хвостов.

— Ну, и слава богу! — с облегчением вздохнул Стессель. — Ни город, ни наши позиции не бомбили?

— Нет, Анатолий Михайлович, — ответил Хвостов. — Расстояние большое…

Хвостов оказался прав. Через несколько минут канонада оборвалась, и сразу наступила звенящая тишина, которая не приносит облегчения.

Японские корабли уходили от Порт-Артура в море, заволакивая низкий горизонт густым черным дымом.

Вскорости в штаб приехал генерал Кондратенко.

Стессель показал ему телеграфную ленту с текстом разговора с Алексеевым.

Кондратенко молча прочитал.

— Что скажете, Роман Исидорович?

— Что я могу сказать… Плохо. Отвод войск с рубежа реки Ялу означает, что мы начинаем отступать. Как бы это не вошло в дурную привычку… — добавил он.

Стессель прищурил глаза и внимательно посмотрел на Кондратенко.

— Вы серьезно так думаете?

— Серьезно, Анатолий Михайлович. Превосходство японцев в силах будет везде, однако это не должно означать, что мы должны повсеместно отступать. Я не знаю, кто там принимает решения: Алексеев или Куропаткин, но в любом случае им должно быть ясно — отступая к северу, они открывают дорогу японцам на Порт-Артур…

6

К концу дня поручик Гриневич, докладывая Кондратенко обо всем, что произошло за сутки на сухопутном фронте обороны, вдруг сказал:

— Роман Исидорович, капитан фон Шварц прибыл на службу…

— Где он? — спросил Кондратенко.

— У меня в кабинете…

— Боится ко мне зайти?

— Попросил доложить вам…

Кондратенко усмехнулся.

— Хорошо. Пусть зайдет ко мне.

Когда капитан фон Шварц вошел в кабинет, Кондратенко, не дав ему представиться, с напускной строгостью спросил:

— Сбежали, батенька мой?..

— Никак нет, ваше высокоблагородие, — ответил капитан. — Доктор выписал…

Кондратенко недоверчиво покачал головой.

— За три дня такие раны не лечатся. Ну хорошо… Проверять я не буду. Но при одном условии. Будете пока находиться при штабе.

— Есть находиться при штабе!

— Идите, но помните, что я вам сказал, — все с той же напускной строгостью продолжил Кондратенко.

Капитан фон Шварц козырнул, круто повернулся и вышел из кабинета.

«Мальчишка, — по доброму подумал о нем Кондратенко. — А все же молодец!..»

Оставшись один, он развернул на столе схему линии сухопутной обороны. Что-то уже успели доделать. Однако не готовы были укрепления в районе фортов третьего, четвертого и пятого. На высотах Тыловая, Соборная, Скалистый кряж еще шло строительство редутов первой и второй линии обороны.

На душе у Кондратенко становилось тревожно и досадно оттого, что не делалось годами, теперь надо было возвести за считанные дни…

От неприятных размышлений Кондратенко отвлек приход поручика Гриневича.

— Роман Исидорович, на ваше имя пришла срочная телеграмма из Совета Квантунской области с требованием доложить о готовности обороны крепости…

Кондратенко с недоумением посмотрел на Гриневича.

— Николай Петрович, я не комендант крепости, — сказал он. — Я начальник сухопутной обороны.

— Роман Исидорович, телеграмма на ваше имя…

— Сообщите о ней генералу Стесселю и, если он не станет возражать, подготовьте доклад.

— Будет сделано, Роман Исидорович, — ответил Гриневич и, усмехнувшись, добавил. — В штабе генерала Стесселя не любят готовить доклады. Возражать они не станут.

Проводив Гриневича взглядом до двери, Кондратенко потянулся к телефонному аппарату, чтобы связаться со Стесселем и самому сообщить о телеграмме из областного Совета, но в последнее мгновенье раздумал.

«Гриневич доложит, — подумал он. — Пусть сами разбираются с областным Советом».

С «квантунцами», так про себя Кондратенко называл Совет, он не ладил. Все его попытки обратить внимание Совета на положение Порт-Артура и на необходимость перевооружения крепости наталкивались на один и тот же ответ: нет денег. Генерал Базилевский даже как-то сказал Кондратенко: «Роман Исидорович, не осложняй ситуацию. С кем ты собрался воевать? С японцами? Да мы их одним щелчком уничтожим!»

В Петербурге тоже не замечали, что с 1868 года Япония стала другой страной.

Объявив войну Китаю, японцы в 1895 году потребовали у Китая огромных территориальных уступок, и только вмешательство России, Германии и Англии остудили пыл японских генералов. Но не на долго. Главным препятствием в осуществлении японских планов стала Россия. И в Токио это понимали.

…Время подходило к полудню, когда со стороны бухты трижды прерывисто раздался вой сирены.

Кондратенко прислушался, однако вой сирены не повторился.

Он поднял телефонную трубку и попросил соединить его с контр-адмиралом Старком.

— У вас тревога? — спросил Кондратенко.

— Нет, Роман Исидорович, это эскадра готовится к выходу в море.

— Если не секрет, далеко?

— Не очень, — уклончиво ответил Старк.

Через три дня Кондратенко узнал от поручика Гриневича о подробностях похода эскадры к северному побережью Японии. Уже на подходе к Японским берегам эскадра потопила японский дозорный эскадренный миноносец и перехватила транспортное судно под английским флагом с артиллерийскими снарядами, которое шло в Японию из Ливерпуля.

Перед рассветом эскадра вернулась в Порт-Артур без потерь.

7

После набега порт-артурской эскадры на северное побережье Японии до середины февраля на море воцарилось относительное затишье. За это время японские миноносцы только трижды появлялись в районе Порт-Артура, однако сторожевые корабли эскадры успешно отражали их атаки.

Не удались попытки японцев в ночное время затопить на фарватере порт-артурской бухты транспортные суда с целью закупорить эскадру в бухте.

В полном составе порт-артурская эскадра выходила в море один раз для встречного боя с отрядом японских кораблей. И все это время в крепости не прекращались разговоры о замене вице-адмирала Старка адмиралом Макаровым.

…17 февраля за обедом Стессель сказал Кондратенко:

— Роман Исидорович, а ведь разговоры о назначении адмирала Макарова командующим Тихоокеанским флотом подтвердились. Час назад я получил телеграмму от наместника. Не сегодня — завтра Макаров выезжает из Москвы к нам со своим штабом и группой путиловских и обуховских рабочих.

— А рабочие-то зачем? — поинтересовался Кондратенко.

— Наверное, ремонтники корабельные.

— А как же Старк?..

Стессель скептически усмехнулся.

— Роман Исидорович, о чем вы?.. В России он без службы не останется…

О новом Командующем флотом больше не вспоминали. О нем снова заговорили только 24 февраля, когда адмирал Макаров рано утром прибыл в Порт-Артур и поднял свой флаг на крейсере «Аскольд».

В этот же день, вопреки устоявшимся правилам приглашать командиров кораблей на прием, новый Командующий сам побывал на всех кораблях и познакомился с матросами.

Порт-артурская эскадра к этому времени состояла из 5 броненосцев, 1-го бронированного крейсера, 3 легких крейсеров и 24 эскадренных миноносцев.

Против нее в Желтом море японцы сосредоточили флот из 86 кораблей, большая часть которых была новейшей постройки.

…В штаб крепости Макаров прибыл на второй день.

— Адмирал Макаров, — просто представился он собравшемуся в кабинете Стесселя командованию крепости.

Когда Стессель закончил представлять Макарову командование крепости, заместитель Стесселя генерал Смирнов, обращаясь к Макарову, спросил:

— Степан Осипович, говорят, что командующий японским флотом адмирал Того когда ложится спать, под подушку кладет вашу книгу о тактике морских сражений. Что вы на это скажете?

Макаров усмехнулся.

— Если это правда, — ответил он, — мне будет легче с ним воевать. Ибо действовать он станет по моим правилам…

Пока Макаров отвечал на вопросы офицеров, Кондратенко внимательно присматривался к новому Командующему флотом.

«Уж больно прост, — подумал он о Макарове, зная в то же время, что первое впечатление о человеке зачастую бывает обманчивым. — Однако, молодец».

За ужином, который состоялся сразу после знакомства, Стессель, поднимая бокал шампанского в честь адмирала Макарова, не удержался от вопроса:

— Степан Осипович, скажите, пожалуйста, можно было избежать трагедии, которая произошла здесь в ночь с 26 на 27 января?

Макаров слегка задумался.

— Можно, Анатолий Михайлович, — наконец, сказал Макаров. — За двое суток до нападения японцев на эскадру я подал управляющему морским министерством адмиралу Авеляну рапорт, в котором предлагал убирать эскадру Порт-Артура на ночь с внешнего рейда в гавань с обеспечением дозорной службы в море.

Однако мой рапорт с резолюцией «доложить его величеству» попал почему-то не к императору Николаю II, а в архив. Это мне стало доподлинно известно перед отъездом в Порт-Артур.

Макаров умолк, и за столом снова воцарилась неловкая тишина. Молчание нарушил Стессель.

— Я предлагаю, господа, выпить за русского моряка адмирала Макарова Степана Осиповича, за удачу ему на море, за славу российского флота!

Ужин проходил шумно, однако длился не долго. Когда адмирал Макаров уехал, Стессель попросил зайти к нему в кабинет генералов Смирнова и Кондратенко.

— Что скажете о новом Командующем флотом? — поинтересовался он.

— Поживем — увидим, Анатолий Михайлович, — сдержанно ответил Кондратенко.

— А вы? — обратился Стессель к Смирнову.

— Внешне производит хорошее впечатление. А остальное, как сказал Роман Исидорович — увидим… Тем более, что до этого у нас с флотскими отношения были довольно не простые…

Стессель усмехнулся.

— Я вижу вы оба дипломаты. А теперь послушайте мое мнение. Адмирал Макаров, несмотря на открытую неприязнь к нему со стороны морского ведомства, в котором сидят люди не по заслугам, а по родству, пользуется благосклонностью его величества Николая II. Макаров действительно один из лучших русских моряков, и он добился уважения в сражениях на море, а не в кабинетах.

Ни Кондратенко, ни Смирнов не стали возражать. Время было позднее, и пора уже было разъезжаться по квартирам.

С моря наползал холодный низкий туман. Оседая на деревья, крыши домов и камни, он превращался в серебристые иголки, которые звенели даже при легком прикосновении к ним.

Над гаванью туман был еще плотнее. Силуэты кораблей растворились в молочной мгле, и если бы не свет дежурных корабельных прожекторов, освещающих вход в гавань, можно было бы подумать, что и в гавани, и на пирсе все вымерло.

…Ночью Кондратенко разбудил торопливый стук в дверь.

Ординарец пошел открывать. По голосам в коридоре Кондратенко догадался: что-то произошло.

Одевшись, он тоже вошел в коридор.

— Что случилось? — спросил он у незнакомого казачьего офицера.

Тот представился.

— Есаул Воронов, командир четвертой сотни Верхнеудинского полка. Ваше высокоблагородие, на квартире убит ваш начальник штаба поручик Гриневич. Генерал Смирнов приказал срочно доложить вам об этом…

8

Приезд Главнокомандующего Маньчжурской армией генерал-адъютанта Куропаткина в Порт-Артур выпал на первое число марта.

В этот день с утра шел густой снег, затем усилился ветер, разогнал низкую облачность, и к полудню на западной стороне, чуть выше сопок, проглянуло холодное солнце.

От Квантунского областного Совета Куропаткина сопровождал генерал Базилевский с тремя штабными офицерами и казачьей полусотней.

Куропаткин сразу попросил не устраивать ему торжеств.

— Анатолий Михайлович, — обратился он к Стесселю, — давайте не забывать, что идет война, времени у меня мало, а посмотреть надо много. Сразу хочу предупредить — это не инспекция. Хочу лично убедиться в готовности крепости к обороне. — И добавил, окинув усталым взглядом присутствующих: — Что касается военных действий, прошу быть терпеливыми. И спокойно, с полным сознанием мощи России ожидать дальнейших событий.

Первые наши шаги связаны с передвижением войск через громадные расстояния. Терпение и еще раз терпение, господа!..

«Да-а-а… — подумал Кондратенко, — Куропаткин — не Барклая-де-Толли…»

— Анатолий Михайлович, — продолжил тем временем Куропаткин, — я хотел бы сегодня осмотреть хотя бы частично сухопутную оборону крепости. А завтра мы встретимся с адмиралом Макаровым.

— Как прикажете, Алексей Николаевич, — ответил Стессель. — Если не возражаете, вас будет сопровождать начальник сухопутной обороны генерал-майор Кондратенко…

— Роман Исидорович, — оборачиваясь к Кондратенко, сказал Куропаткин, крепко пожимая ему руку. — Вот видите, я до сих пор помню ваше имя и отчество, — добавил он.

— Я очень рад, — ответил Кондратенко. — С какой позиции начнем?

Куропаткин вопрошающе посмотрел на генерала Базилевского.

— Ваше мнение?

— Я полагаюсь на начальника сухопутной обороны, — ответил тот.

Поездка Куропаткина и сопровождающих его генералов и офицеров на 3-й и 4-й боевые участки заняла оставшиеся полдня.

Куропаткин остался доволен увиденным. Поблагодарил подполковника Семенова, ответственного за оборону боевых участков, за усердие.

Потом, отведя в сторону Кондратенко, неожиданно сказал:

— Роман Исидорович, а не сдается вам, что все наши хлопоты могут оказаться напрасными?.. Уж больно неравные у нас с ними силы…

Кондратенко даже показалось на какой-то миг, что он ослышался. А когда до его сознания дошел весь смысл сказанного, у него появилось нестерпимое желание напомнить Главнокомандующему, что еще летом прошлого года, когда здесь не было и половины того, что сделано теперь, Куропаткин говорил, прощаясь со Стесселем: «…Ныне можно не беспокоиться, если даже большая часть японской армии обрушится на Порт-Артур».

Однако Кондратенко сдержался. Вступать в спор с главнокомандующим он посчитал не нужным и бесполезным.

— Действительно, Алексей Николаевич, — согласился он, — силы неравные, однако это не дает нам право падать духом…

— Да… да… Вы правы, Роман Исидорович, — торопливо сказал Куропаткин. — Таково предначертание Всевышнего… Ну что, возвращаемся в штаб?

Несмотря на просьбу Куропаткина не устраивать торжеств по поводу его приезда в Порт-Артур, Стессель к возвращению Главнокомандующего в город организовал, как он выразился, скромный ужин в офицерском клубе. В ярко освещенном зале столы блистали приборами.

«Хорошо, что окна догадались закрыть шторами», — невесело подумал Кондратенко, войдя в зал.

— Господа! Прошу к столу! — пригласил Стессель. — Война — войной, однако мы с вами имеем право и на маленькую отдушину.

Когда все приглашенные расселись и легкий шум стих, Стессель продолжил.

— Господа, прошу поднять бокалы за нашего Главнокомандующего генерал-адъютанта Куропаткина Алексея Николаевича, за его здоровье и успех в ратном деле. — И, повернувшись к Куропаткину, продолжил: — Я знаю — вы не любите громких слов в свой адрес. Но, тем не менее, я оставляю за собой право сказать — ваше назначение его величеством императором Николаем II на должность Главнокомандующего Маньчжурской армией в столь ответственный для судьбы России час является доказательством вашего военного таланта и веры в вас государем. За вас, Алексей Николаевич!

Стессель наполовину отпил из бокала и поставил его на стол.

Куропаткин, пока говорил Стессель, спокойно, даже как показалось Кондратенко, со скукой слушал его и только в конце речи коменданта крепости коротко обронил:

— Благодарю вас, Анатолий Михайлович.

Кондратенко за столом оказался рядом с генералом Базилевским. Тот сидел весь вечер насупившись, много пил и мало ел. Потом, склонившись к самому уху Кондратенко, сказал:

— Я бы предпочел на месте нашего героя видеть генерала Скобелева. Тогда и у его величества, и у России было бы меньше хлопот…

Кондратенко промолчал, хотя в душе был согласен с Базилевским.

Ужин затянулся за полночь. Выбрав минуту, Кондратенко спросил у Стесселя:

— Анатолий Михайлович, а адмирала Макарова приглашали?

Стессель пожал плечами…

— Я не думаю, что не приглашали… Спросите у полковника Хвостова. Я ему поручил подготовить ужин и приглашение гостей.

Отсутствие среди командования крепости адмирала Макарова заметил не только Кондратенко.

Уже перед тем как расходиться, генерал Базилевский, тяжело опираясь руками о стол, довольно громко спросил:

— А где же флот? Или мы ему не ровня?..

— Адмирал Макаров проводит ученье эскадры… — ответил Стессель.

— Чушь! — прервал Стесселя Базилевский. — На войне не учатся!.. Адмирала Макарова прислали сюда воевать!..

Куропаткин, наблюдая за этой неприятной сценой, неопределенно хмыкнул. А, прощаясь со Стесселем, сказал:

— Я, полагаю, Анатолий Михайлович, вы найдете общий язык с новым Командующим флотом… Кстати, в 1887 году на корвете «Витязь» Макаров провел здесь блестящую разведку малопосещаемых дальневосточных портов… Об этом в столице помнят до сих пор. Но… Человек он не простой. Имейте это в виду.

Стессель понимающе кивнул головой.

— Я знаю. У адмирала Макарова натянутые отношения с морским ведомством…

— Если бы только с морским! — заметил Куропаткин. — Алексеев тоже не в восторге от назначения Макарова Командующим флотом. А его мнение при дворе что-то значит.

Стессель догадывался, на что намекал Куропаткин. Алексеев был внебрачным сыном Александра II и в значительной мере это обуславливало его положение при Дворе.

На следующий день состоялась встреча Куропаткина с адмиралом Макаровым в штабе крепости.

Куропаткин обнял Макарова, как давнишнего друга, на глазах у всех офицеров.

— Наслышан о вас, Степан Осипович. Наслышан… Говорят, с первого дня вы начали наводить порядок в эскадре. Это хорошо…

— Приходится, Алексей Николаевич, — коротко ответил Макаров.

Рядом с Куропаткиным огромная фигура Макарова выглядела еще впечатлительнее.

Стессель это заметил и отошел в сторону, чтобы и самому не казаться рядом с Макаровым невыразительным.

— И какое же ваше мнение об эскадре? — поинтересовался Куропаткин.

— Эскадра боеспособна, Алексей Николаевич…

Куропаткин искренне удивился.

— За что же тогда отстранили Старка?

Вопрос этот у Куропаткина вырвался невольно. По всей видимости, судьба вице-адмирала Старка решалась без участия Алексеева и Совета Квантунской области.

Макаров, глядя прямо в лицо Куропаткина, ответил:

— У меня о вице-адмирале Старке, после знакомства с положением дел в эскадре, осталось хорошее мнение. Я полагаю, он делал все, что мог…

Куропаткин дружески рассмеялся.

— Вы, моряки, один другого не обижаете. Это хорошо… Степан Осипович, — вдруг став серьезным, продолжил Куропаткин, — не может быть, что вы не ознакомились уже с состоянием сухопутной обороны.

Макаров взглянул на Стесселя, по-прежнему стоящего чуть в стороне, затем перевел взгляд на генерала Кондратенко и только после этого ответил:

— По сравнению с тем, что было здесь даже год тому назад, сделано много…

— Это верно. Я это тоже заметил, — согласился Куропаткин. — Командование крепости постаралось…

— Алексей Николаевич, вы к нам надолго? — поинтересовался Макаров.

— Сегодня уезжаю в Харбин, — ответил Куропаткин. — Дел навалилось много.

— Я бы хотел с вами обговорить одну очень важную проблему, — сказал Макаров. — На мой взгляд, пока у нас есть еще время, необходимо создать объединенный штаб по планированию и руководству операциями на сухопутном и морском театре военных действий.

Куропаткин слегка пожал плечами, давая понять, что он не возражает.

— Степан Осипович, я за это. Когда я ехал в Порт-Артур, я об этом думал. Полагаю, и наместник согласиться с вами, как и я…

9

Расследование по делу убийства поручика Гриневича закончилось без результатов. Военный врач сделал заключение, что сначала поручика ударили по голове тяжелым предметом, затем задушили.

Из квартиры пропала только папка с документами, которую Гриневич имел привычку брать с собой для работы над бумагами дома.

Схемы сухопутной охраны крепости или других документов, касающихся оборонительных работ, в папке не было. Все это хранилось в штабе в сейфе.

Кондратенко тяжело переживал нелепую гибель поручика Гриневича. Город был наводнен шпионами, и Гриневич не мог этого не знать. Неясным оставалось и то, зачем ночью он кому-то открыл дверь.

Через неделю на южной окраине города нашли папку Гриневича, но без документов…

А на следующий день Кондратенко поехал на встречу с адмиралом Макаровым, чтобы договориться о снятии орудий с поврежденных кораблей «Ретвизан» и «Цесаревич» и установки их на мысе Электрический для усиления прикрытия бухты с суши.

Макарова он нашел в доке. Адмирал наблюдал, как обуховцы подводили кессон под пробоину «Цесаревича».

Макаров сдержанно поздоровался и тут же спросил:

— Роман Исидорович, а как вы меня нашли?

— По голосу…

Макаров рассмеялся.

— Это что же я так громко кричу?

— Да нет… Моряки подсказали. А что это вы делаете? — поинтересовался Кондратенко, хотя уже догадался, по какой причине рабочие подгоняют кессон под корпус «Цессаревича».

— Решили отремонтировать. Команда попросила. На берег не хотят сходить.

— Получится? — спросил Кондратенко и тут же решил, что о снятии орудий с кораблей говорить не стоит.

— Получится, Роман Исидорович. Мастеровые опытные. С работой такой знакомы. — И вдруг внимательно посмотрел на Кондратенко. — Роман Исидорович, вы ко мне приехали беды мои выслушивать или со своими?

Кондратенко тяжело вздохнул.

— Бог видит, расхотелось говорить, когда усмотрел, что тут делается. Честное слово, Степан Осипович…

— Да будет вам, Роман Исидорович, исповедоваться передо мной. Говорите, зачем приехали.

— Помощь нужна, — сказал Кондратенко и коротко изложил свою просьбу.

Выслушав его, Макаров оживился.

— Роман Исидорович, странное дело, но я тоже об этом уже думал. И даже знаю, где взять орудия! Из арсенала! Но с условием — установка батареи за вами. Надо полагать — времени у нас уже в обрез. Сегодня получил сообщение из Владивостока. Утром японская эскадра под командованием вице-адмирала Камилеура пыталась атаковать наш крейсерский отряд, но безуспешно. Там у нас крейсера достаточно быстроходные и маневренные. И, тем не менее, Порт-Артур для японцев главная цель. Захват Порт-Артура — это ключ к успеху в войне не только на море, но и на суши. А для нас — полное поражение, — добавил Макаров.

Кондратенко согласился с Макаровым. Подкупала его и искренность в словах адмирала Макарова, и если при первой встрече Кондратенко с некоторой настороженностью отнесся к новому Командующему флотом, сейчас это чувство растаяло.

«Тяжко ему будет, — подумал он. — Начальство умных и непокорных не жалует…»

Вернувшись в крепость, Кондратенко доложил Стесселю о готовности адмирала Макарова помочь крупнокалиберной артиллерией для установки на мысе Электрический.

Стессель остался доволен. И тут же заметил:

— Да… Макаров не Старк. Однако лишен покровительства. Более того, Роман Исидорович, скажу я вам по секрету — Алексеев видит в Макарове конкурента. А Алексеева я знаю… Он может сделать все, что угодно… Кстати, адмирал Макаров вчера отправил телеграмму, минуя Алексеева, на имя его величества императора Николая II с докладом о положении дел на Тихоокеанском флоте.

— Куропаткин об этом сообщил? — поинтересовался Кондратенко.

Стессель хитровато сощурил глаза.

— Нет, Роман Исидорович, ни Куропаткин, ни Алексеев еще об этом не знают…

Откровение Стесселя удивило Кондратенко. Он представил себе, что произойдет, когда «квантунцам» станет известно о телеграмме адмирала Макарова государю.

— Анатолий Михайлович, — обратился Кондратенко к Стесселю, — если вы решили открыть мне один секрет, не сможете ли открыть и другой? На ужин адмирал Макаров не был приглашен по причине нелюбви к нему наместника?

Стессель рассмеялся.

— Роман Исидорович, вы хотите знать все. Ну что ж… Отчасти и по этой причине. Я человек подневольный…

Кондратенко горько усмехнулся.

— А он был бы для нас хорошим помощником, — произнес он после слов Стесселя.

Тот в ответ беспомощно развел руками.

— Роман Исидорович, я не возражаю… Пригласите его на сегодняшнее совещание командования крепости. Хотя… лучше это сделаю я.

Совещание, на которое был приглашен адмирал Макаров, началось во второй половине дня. Проводил его заместитель Стесселя генерал Смирнов. Сам Стессель выехал на утес Электрический, где находился его командный пункт, и обещал вернуться к началу совещания. Но так и не возвратился…

На совещании сначала о положении дел доложили командиры боевых участков. Затем генерал Белый проинформировал о состоянии артиллерийского вооружения крепости. Отдельно остановился на характеристике защищенности крепости от огня орудий крупного калибра, считая ее слабой.

Когда генерал Белый закончил доклад, Смирнов спросил:

— Господа, кто еще желает высказать свое мнение?

— Разрешите мне, — встал с места Макаров. — По пути в Порт-Артур во время стоянки в Киньчжоу я осмотрел часть укрепления на перешейке и был удивлен, не увидев там ни одной батареи для обороны флангов со стороны моря…

Кондратенко искоса глянул на генерала Белого — главного артиллерийского начальника крепости. Тот хмуро слушал и что-то помечал на бумаге.

— …Я полагаю, хотя бы по одной батареи там необходимо иметь. Уж больно выгодное место для высадки десанта на малых судах… — пояснил Макаров.

— Где эти батареи взять? — усмехнувшись, спросил Смирнов.

— На флоте, — ответил Макаров. — Я думаю, 8 шестидюймовых орудий хватит.

— Степан Осипович, это не за счет нашей договоренности? — настороженно поинтересовался Кондратенко.

— Нет, Роман Исидорович. Наш договор остается в силе, — ответил Макаров. И, обращаясь к Смирнову, продолжил: — У меня есть просьба к командованию крепости — поддержать мое обращение в морское министерство о срочной переброске на Дальний Восток нашей эскадры из Средиземного моря. А по железной дороге — в разобранном виде малых миноносцев для охраны портов и побережья в ночное время. Такие миноносцы с ходом в 15 узлов могут удаляться от места стоянки на 100 миль и обнаруживать противника в ночное и дневное время на дальних подступах. Тогда мы с вами положим конец властвованию японцев на море, лишим их возможности проводить ночные торпедные атаки и ставить мины на рейде Порт-Артура.

Макаров сел на свое место. В кабинете воцарилась тишина.

Все ждали, что ответит генерал Смирнов. Просьба Макарова была обоснована. Усиливать флот — значило усиливать оборону Порт-Артура. Понимал это и Смирнов, однако принимать решение без Стесселя он не мог.

— Я предлагаю поддержать просьбу адмирала Макарова, — нарушил затянувшееся молчание Кондратенко. — И не на словах, а письменно, — добавил он.

В поддержку просьбы Макарова высказался и генерал Белый, и другие офицеры.

Смирнов кивнул головой.

— Степан Осипович, я сегодня же доложу о вашей просьбе генералу Стесселю, — сказал он. — Полагаю, он согласится с нами…

10

Стессель вернулся в штаб, когда совещание уже закончилось.

Выслушав генерала Смирнова о просьбе Макарова, Стессель на какое-то мгновение задумался.

— Это будет не самое лучшее решение, — заметил он. — Обращаться через голову наместника в Петербурге я бы не рискнул. — И тут же продолжил: — Поступим так: сначала я доложу об этом Алексееву, а потом уже будет видно…

— Анатолий Михайлович, просьбу адмирала Макарова поддержали Кондратенко, Белый и практически все…

Стессель поморщился так, словно у него попало что-то на зубы.

— Кондратенко и Белый не могут жить без потрясений, а я хочу жить спокойно и вам того же советую!.. Не волнуйтесь. Я сам доложу Алексееву. Геройствовать не надо. У нас, в России, героями признаются только после смерти. Я полагаю, этот разговор останется между нами?

Генерал Смирнов мельком перекрестился.

— Вот вам крест, Анатолий Михайлович.

— Спасибо. Теперь давайте займемся делом…

В эту минуту в гавани пронзительно взвыла сирена. Стессель настороженно глянул на Смирнова, потом накинул на плечи шинель, взял бинокль и вышел из кабинета. То, что он увидел, поразило его, как гром с ясного неба: через узкий проход бухты в море выходила во главе с миноносцем «Аскольдом», на котором был поднят вымпел Командующего флотом, вся порт-артурская эскадра — корабль за кораблем.

Такого еще не было. Обычно корабли выходили в море по одному и с помощью буксиров.

— О, боже, что он делает!.. — недоуменно воскликнул Стессель. — Он же рискует столкновением…

За Стесселем на крыльцо вышел и генерал Смирнов. Увиденное поразило его не меньше, чем Стесселя.

Эскадра тем временем медленно, но уверенно, как один корабль, проходила фарватер.

— Анатолий Михайлович, да он же гений!..

Стессель опустил бинокль.

— Действительно: или гений, или самоубийца, — отозвался он.

За выходом эскадры в море в полном составе наблюдали многие в крепости.

Кондратенко с капитаном фон Шварцем в это время находился на утесе Электрический. Они выбирали площадку под новую батарею морских орудий, которые должны были подвезти сюда с минуты на минуту.

Фарватер с утеса просматривался как на ладони. Первым его прошел миноносец «Аскольд» и, увеличив ход, двинулся на внешний рейд, сходу занимая боевую позицию. За ним почти вплотную шел бронированный крейсер «Петропавловск» и тоже, как «Аскольд», повторил его маневр.

Капитан фон Шварц хлопнул в ладони.

— Вот это да!.. Такого я еще не видел!.. Роман Исидорович, вы посмотрите!..

— Вижу, вижу, батенька мой, — ответил Кондратенко. — Учиться у них надо.

Капитан фон Шварц возразил:

— На войне поздно учиться…

— Учиться никогда не поздно, — назидательно сказал Кондратенко. — И лучше на чужих ошибках…

…В конце недели Стессель снова провел совещание командования крепости с участием адмирала Макарова. Днем раньше японские корабли с дальнего расстояния в течение часа бомбили город и крепость тяжелыми снарядами, причинив во многих местах серьезные разрушения.

Стессель был явно подавлен.

— Анатолий Михайлович, — обратился к нему Макаров, когда уже все высказались, — а почему молчали крепостные орудия? Если бы ваша артиллерия поддержала эскадру, японцам, я думаю, было бы сложнее вести огонь.

Стессель, с трудом сдерживая раздражение, парировал:

— Давайте этот вопрос зададим начальнику крепостной артиллерии генералу Белому.

Многим офицерам стало не по себе. Кондратенко опустил глаза. Ему было стыдно и досадно за Стесселя.

Генерал Белый встал и спокойно ответил, обращаясь к Макарову:

— Степан Осипович, вы правы, но у нас нет стальных сегментных снарядов, которые бы обеспечивали дальность стрельбы. Еще полгода тому назад я обращался в Петербург в артиллерийское ведомство с просьбой обеспечить артиллерию крепости необходимым количеством таких снарядов, однако мне ответили, что крепостные орудия не могут стрелять на более дальнее расстояние, чем предписано в инструкциях.

Генерал Белый сел, а Стессель достал носовой платок и вытер взмокшую шею.

— Степан Осипович, вы удовлетворены ответом? — спросил он.

— Нет, Анатолий Михайлович, — неожиданно для всех ответил Макаров. — Это отговорка. Я предлагаю сегодня же провести пробные стрельбы нашими снарядами.

Стессель недоверчиво посмотрел на адмирала Макарова, потом перевел взгляд на генерала Белого.

— Степан Осипович, мы стреляем только чугунными снарядами с уменьшенным зарядом…

Предложение Макарова меняло тактику обороны крепости. Стессель это понимал. Но его настораживало то, что в Петербурге могут не одобрить идею стрелять на большие расстояния снарядами для этого не предназначенными.

Макарова поддержал генерал Кондратенко.

— Анатолий Михайлович, адмирал Макаров прав. Отказав нам в помощи, артиллерийское ведомство не запретило нам искать возможность по усовершенствованию стрельбы по целям противника…

— Я тоже так думаю, — неожиданно для самого себя согласился с мнением Кондратенко Стессель. — Ответственность за пробные стрельбы я возлагаю на генерала Белого… Господа, все свободны.

…На исходе дня с Тигрового полуострова громыхнул выстрел шестидюймовой мортиры. Снаряд с угрожающим гулом ушел в море, где в восьми милях от берега стояла канонерская лодка для наблюдения за падением снаряда.

Через две минуты после выстрела с канонерки просигналили: снаряд упал далеко за пределами восьми миль от берега.

Когда Стесселю доложили об этом, он с облегчением перекрестился.

— Слава тебе Господи! — выдохнул он. — Теперь мы им покажем, где раки зимуют…

11

Продолжая выполнять обязанности начальника морского штаба, контр-адмирал Витгефт ни на минуту не забывал, что отныне его дальнейшая судьба зависит от нового Командующего флотом. Поэтому Витгефт делал все, чтобы штаб работал как часы.

Побывав на всех кораблях, Макаров отстранил от должности почти половину из командиров.

…Неожиданный скандал разразился, когда Макаров перевел командира броненосца «Цесаревич» на другую должность, а вместо него назначил бывшего командира «Ермака» капитана 1 ранга Васильева.

Буквально на следующий день Алексеев отменил назначение Васильева. В телеграмме он выказал недовольство действиями Макарова и просил согласовывать с ним все перемещения по флоту.

Когда Витгефт доложил об этом Макарову, тот спокойно прочитал телеграмму и отложил ее в сторонку.

На немой вопрос Витгефта ответил:

— Алексеев не читал «Морского устава». Право снимать и назначать офицеров на флоте принадлежит Командующему флотом. Мой приказ остается в силе.

У Витгефта даже перехватило дыхание. Не уступить требованию наместника… Такого на флоте еще не было.

А Макаров продолжил, как будто ничего и не произошло:

— Я прошу вас встретиться с капитаном 2 ранга Шульцем. Он предлагает применять трал для вылавливания японских мин на фарватере. Идея очень простая, но полезная. Подготовьте приказ по флоту на изготовление и применение тралов и формированию специального отряда тральщиков. Для этой цели, я полагаю, можно приспособить минные крейсера «Всадник» и «Гайдамак» и четыре паровых минных катеров. Этого будет вполне достаточно.

Витгефт чуть заметно кивнул головой.

— Я могу быть свободен, Степан Осипович? — спросил он.

Макаров медлил с ответом. Прошел к окну. Некоторое время смотрел на гавань, потом спросил:

— Вы можете подробно рассказать о первой попытке японцев блокировать выход из гавани?

— Конечно, Степан Осипович, — ответил Витгефт, стараясь восстановить в памяти все детали того события в ночь на 12 февраля. — Японские пароходы появились у берега, когда уже стемнело. Цель их была, как потом мы выяснили, незаметно войти в проход, бросить якоря и затем взорвать брандеры.

Их подход заметили наблюдатели на Электрическом утесе. Огнем «Ретвизана» и береговых батарей три парохода были затоплены, а два, потеряв ход, были выброшены на берег…

Выслушав Витгефта, Макаров хмыкнул и заходил по кабинету, о чем-то сосредоточенно размышляя. Потом остановился перед начальником штаба.

— Кто-нибудь осматривал японские пароходы на берегу?

— Пароходы как пароходы… Старые. Иначе бы японцы не стали их затапливать…

Макаров усмехнулся.

— Наша нищета исходит от нашего богатства, — заметил он.

Витгефт слегка побагровел.

— Я прошу прощения, Степан Осипович, я не понял вас.

Макаров согнал с лица улыбку.

— Это я так… к слову. Дело в том, что я приказал обуховцам провести осмотр пароходов. И вот что они мне доложили: пароходы не старые, водоизмещение каждого около 2000 тонн, вооружены малокалиберной артиллерией. Все цело. Василий Васильевич Верещагин, художник из Москвы, который прибыл со мной, тоже там побывал. И уверяет, что японские пушки можно снять и установить на берегу. Заметьте — это мнение художника. Затонувшие пароходы нетрудно поднять с грунта и использовать для надобности порта.

— Надо полагать, вы ставите мне на вид, что до сих пор японские пароходы не были осмотрены?.. — Витгефт произнес эти слова, с трудом сдерживая нервную дрожь в голосе.

— Да нет же, — ответил Макаров. — Я вас не виню. Более того, я ходатайствовал перед морским министром о назначении вас моим заместителем.

Витгефт недоуменно посмотрел на Макарова.

— А… кто будет начальником штаба? — придя в себя, спросил он.

— Я просил назначить контр-адмирала Моласа.

— И вы полагаете, морской министр согласиться с вами?

— Да, — коротко ответил Макаров.

День был уже на исходе, когда Макарову доложили, что на горизонте замечена группа японских кораблей. Прошло не менее часа, прежде чем с Электрического утеса подтвердили, что к Порт-Артуру приближаются в сопровождении крейсера «Тацута» и девяти миноносцев четыре больших парохода.

Макаров все понял — Того предпринял еще одну попытку блокировать с гавани Порт-Артура эскадру.

Быстро наступили сумерки. Были погашены все огни в порту и на кораблях.

Контр-адмирал Молас предложил подпустить японские брандеры поближе к берегу, затем включить сразу все прожектора, ослепить и расстрелять огнем дежурных миноносцев и береговых батарей.

Макаров согласился. Вместе с Моласом он отправился на Электрический утес и оттуда с тревогой наблюдал в бинокль за тем, что происходило в море. Но оно казалось пустынным.

Время тянулось медленно. Наконец, кто-то из наблюдателей доложил, что примерно в полумиле от берега замечены силуэты кораблей.

Контр-адмирал Молас дал команду включить прожектора. Через мгновение море вспыхнуло ослепительным светом от ползущих по его поверхности гигантских лучей.

Первым обнаружил брандер и открыл по нему огонь миноносец «Сильный» под командованием капитана 2 ранга Криницкого.

Японский пароход стал разворачиваться, чтобы выйти из-под обстрела, и вдруг оглушительный взрыв потряс округу. Пароход развалился на части и пошел ко дну.

Второй пароход под прикрытием крейсера «Тацута» продолжил двигаться к гавани, но когда до прохода оставалось не более четырехсот метров, наперерез ему на полном ходу пошел миноносец «Решительный» и почти в упор расстрелял огромный брандер.

Пароход стал крениться на правый борт, потерял управление, и его стало сносить к берегу.

Макаров увидел, как и третий брандер сел на мель у берега, а четвертый с множеством пробоин медленно погружался в море, окутываясь паром.

Тем временем японские миноносцы открыли ураганный огонь по «Сильному» и «Решительному», которые, бросив брандеры, устремились к ним.

Один из японских миноносцев загорелся. Сначала пламя полыхнуло у него на корме, затем стало распространяться по всей палубе.

По всей видимости, это была удача «Сильного» потому, что он сразу перенес огонь на другой миноносец, приближаясь к нему на полном ходу.

Макаров не сразу понял, что задумал капитан 3 ранга Криницкий, а когда понял, почувствовал, как холодок проникает под самое сердце. Криницкий шел на таран.

— Черт!.. — невольно вырвалось из груди Макарова. — Мальчишка!..

— Он попал в мертвую зону, — сказал стоящий рядом контр-адмирал Молас. — У него нет другого выхода…

Уже в последнее мгновенье японский миноносец все же успел уклониться от удара и стал уходить в море.

Остальные японские корабли тоже прекратили огонь и покинули место боя.

— Прикажите передать на «Сильный», — обратился Макаров к контр-адмиралу Моласу, — через полчаса капитану 3 ранга Криницкому прибыть ко мне в штаб…

В штабе, обменявшись мнением с контр-адмиралом Моласом и Витгефтом о бое, Макаров сказал:

— В городе распространяется слух, что японцы собираются применить в качестве брандеров устаревшие броненосцы, начиненные сотнями тонн динамита. Людей пугают, что взрыв этих броненосцев уничтожит не только эскадру, но и крепость с городом. Я понимаю: панические слухи кому-то нужны. Однако прошу быть готовыми ко всему. Дыма без огня не бывает…

Макаров вдруг умолк и посмотрел на часы.

— Ну, где же наш герой? — сердито спросил он.

— У него еще десять минут в запасе, — ответил контр-адмирал Молас. — Степан Осипович, вы и в самом деле решили его наказать?

Макаров хмыкнул, стараясь спрятать улыбку в уголках губ.

— А вы что, хотите его защищать?

— Если откровенно, то да, — сказал Молас.

Макаров не выдержал и рассмеялся.

— Успокойтесь. За десять минут успеете подготовить приказ по флоту о награждении капитана 3 ранга Криницкого орденом Георгия 4-ой степени?

— Успею.

— Тогда готовьте, — приказал Макаров.

28 марта крейсер «Баян» задержал недалеко от порта Дальний и привел в Порт-Артур английский пароход «Хаймун», оборудованный беспроводным телеграфом. Когда телеграфиста заставили включить аппарат, на связи оказался японский штаб…

В этот же день к Порт-Артуру приблизился германский пароход, который начал быстро уходить, как только с парохода увидели приближающийся к нему дежурный миноносец порт-артурской эскадры.

С миноносца просигналили приказ остановиться, однако пароход не выполнил приказа. Он застопорил ход только после двух выстрелов в его сторону с миноносца.

Пароход тоже оказался оборудован беспроводным телеграфом для связи с японским морским штабом. Оба парохода были задержаны.

И словно в отместку за это к исходу дня на горизонте снова замаячили японские корабли.

Броненосцы «Фуджи» и «Яшима», обогнув Ляотешанский мыс, открыли яростный огонь по гавани.

Порт-артурская эскадра с дистанции 80 кабельтов открыла ответный огонь из двенадцатидюймовых орудий.

Один из снарядов, выпущенный с «Ретвизана», попал в корму в «Фуджи». Броненосец прекратил огонь и стал уходить в море.

Броненосец «Яшима» продолжал обстрел гавани. Неожиданностью для японцев стало, когда по «Яшиме» ударила батарея девятидюймовых орудий, установленных два дня назад на Ляотешанском мысе.

Японский броненосец тут же прекратил обстрел гавани и на всех парах ушел подальше от берега.

Ночь прошла спокойно.

Утром Макаров пригласил к себе контр-адмирала Витгефта, контр-адмирала Моласа и начальника инженерного отдела штаба полковника Агапеева, приехавшего вместе с Макаровым в Порт-Артур из академии Генштаба.

— Друзья, прошу прощения за то, что с раннего утра не даю вам заниматься своими делами, — сказал Макаров. — Однако мне необходимо с вами посоветоваться. Я уверен, что японцы не оставят попыток блокировать эскадру в гавани. В очередной раз, надо полагать, Того отправит на операцию значительно больше брандеров с расчетом, что часть пароходов все же прорвется к гавани. Что мы можем сделать, дабы не допустить этого. Александр Петрович? — обратился Макаров к полковнику Агапееву. — Ваше мнение. Вы у нас старый генштабист…

— Это хорошо или плохо, Степан Осипович? — спросил Агапеев, вставая с места.

— Хорошо, Александр Петрович, — ответил Макаров. — И прошу не надо никому вставать.

— Придется, Степан Осипович, — сказал Агапеев. Он подошел к карте-схеме гавани и прилегающему району Желтого моря. — Я бы предложил организовать не менее трех линий охраны подступов к фарватеру и гавани, — продолжил он и взял в руки указку. — Вот здесь, у входа в гавань слева и справа, необходимо, на мой взгляд, установить круглосуточное дежурство двух миноносцев, которые при появлении брандеров должны с двух сторон атаковать их с целью не допустить к фарватеру. Адмирал Того, будучи умным человеком, по всей видимости, изберет для набега кротчайший путь. Вот этот, — и Агапеев указкой прочертил предполагаемый путь движения брандеров. — Что обязаны предпринять мы?

— Затопить здесь пару старых пароходов, — ответил Молас.

— Верно, — сказал Агапеев. — Только не пару, а три. Вот здесь, здесь и здесь. — И он очертил указкой места предполагаемого затопления пароходов.

— Такие пароходы у нас есть, — поддержал полковника Агапеева Макаров. — «Хайлар», «Харбин», «Шилка».

— Далее, — продолжил Агапеев, — район затопления пароходов следует заминировать. Это первая линия охраны. Вторая может быть организована за счет береговой обороны и дежурства канонерских лодок вдоль побережья. И третья линия — дежурство в море наиболее быстроходных крейсеров.

— Александр Петрович, мы рискуем крейсерами, — заметил Витгефт.

С мнением Витгефта согласился и Макаров, хотя тут же добавил:

— …Впрочем, степень риска можно уменьшить, если все корабли будут нести дежурство со спущенными в воду противоминными сетями. Александр Петрович, — обратился Макаров к Агапееву, — ваше предложение нас устраивает. А посему и карты вам в руки. С сегодняшнего дня надо приступить к делу. Возражений ни у кого нет?.. Вот и прекрасно. Теперь о грустном. Мое предложение об объединении усилий командования крепостями и флота по защите Порт-Артура не принято. Причин не назвали. И еще. К нам на должность начальника военно-морского отдела указом его величества императора Николая II назначен великий князь Кирилл Владимирович. Все. Свободны, друзья.

Из кабинета Макарова полковник Агапеев выходил последним. Уже у двери оглянулся. Макаров стоял у окна, сгорбившись, с опущенными плечами и таким выражением на лице, как будто его вели на плаху.

Агапеев закрыл дверь и подошел к Макарову.

— Степан Осипович, что случилось? — осторожно спросил он. — На вас лица нет…

— Ничего не случилось, Александр Петрович.

— Но я же вижу…

— Я буду подавать рапорт об отставке… — глухим голосом сказал Макаров.

Агапеев побледнел. Но тут же взял себя в руки. Холодно и жестко спросил:

— Степан Осипович, зачем вы тогда меня уговорили бросить академию генштаба и ехать с вами в Порт-Артур? Слезы вам вытирать? Увольте! Я на это не способен!.. Говорите, что произошло? Назначение к вам великого князя Кирилла Владимировича? Или отказ Алексеева?

Макаров поднял на Агапеева усталые глаза. От этого взгляда Агапееву стало не по себе.

— Ну хорошо… хорошо… — проговорил торопливо Агапеев. — Я понимаю вас. Иметь в качестве подчиненного члена императорской фамилии, который не отличается ни умом, ни тактом и обладающего только великокняжеской спесью, нелегко. Но вы не думайте, что это вам в наказание. В столице хочется погреться в лучах чужой славы, коли своей нет. Вы же моряк. На вас столько возложено надежды на флоте теми, кому завтра, может, суждено будет умереть. Поймите это!..

Макаров усмехнулся.

— Уже понял, Александр Петрович.

— Ничего вы не поняли! — обозлился вдруг Агапеев. Помолчав с минуту, спросил: — Дома как дела?.. Капиталина Николаевна, Дина? Живы, здоровы?..

— У них все нормально, Александр Петрович… За исключением одного — Капиталине Николаевне вечно не хватает денег, — признался Макаров. — Вы уж меня извините за банальную откровенность. Перед отъездом сюда я оставил им пять тысяч четыреста рублей и еще доверенность на получение моего жалования за два месяца. Вчера получил телеграмму от Капиталины Николаевны. Жалуется, что сидят без денег. Все ушло на шляпки и наряды… Неужто они там не понимают, что идет война?.. И жить надо всем по-другому!..

Агапеев положил руку на плечо Макарова.

— Забудьте об этом, Степан Осипович. У вас сегодня есть и другая семья. Тысячи жизней в ваших руках и вы за них несете ответственность не только перед государем, но и перед всевышним.

Глава III

1

Фредерикс никогда еще не видел председателя комитета министров в таком возбужденном состоянии.

Витте вышел из кабинета Николая II сразу после Плеве. Что там произошло, Фредерикс мог только догадываться.

Накануне кабинет министров подготовил Николаю II доклад о положении в стране. Волна патриотических выступлений, вспыхнувшая в связи с нападением японского флота на порт-артурскую эскадру, улеглась тихо и незаметно. Только церковь проводила молебны о даровании победы русскому войску, но и это скоро всех утомило.

В Петербурге курсистки высших женских курсов заявили, что они против молебен о даровании победы.

В Баку армянские революционеры бросили бомбу в церковь, где шел молебен. Было убито два человека и десятки ранены.

Правда, в Москве и Петербурге все еще распространялось письмо Струве к студентам с призывом «Кричите: Да здравствует Победа! Да здравствует армия! Да здравствует Россия! Да здравствует свобода!..». Однако особого впечатления на студентов это письмо не производило.

Фредерикс поспешил Витте навстречу. Глаза его горели, а губы мелко подрагивали.

— Сергей Юльевич, — взволнованно заговорил Фредерикс, — да на вас лица нет. Может, вам отправиться домой?..

— Не надо меня никуда отправлять, — ответил Витте. — Где этот пережиток российской истории? — спросил он.

— Вы кого спрашиваете?

— Где Плеве? Я ему еще не все сказал!..

— Сергей Юльевич, — взяв Витте под руку, мягко проговорил Фредерикс, — вам необходимо сначала успокоиться. А Плеве уехал сразу…

Витте чертыхнулся. В нем еще горело негодование, и он не мог себя сдержать.

— Черт знает что! Вместо того чтобы продолжать реформы, мы благодаря таким господам, как Плеве, тянем страну назад, к самым мрачным временам бюрократического абсолютизма! — с досадой произнес Витте. — Неужели никому и ничего не понятно? Все революции в мире произошли и будут происходить оттого, что правительство и правители не понимали и не понимают простой истины: в любом обществе заложена закономерность движения. Мы обязаны регулировать это движение и держать его в берегах, а если этого не делать, а грубо загораживать путь, то происходит революционный потоп!..

Откровение Витте удивило и озаботило Фредерикса. В первую минуту он не знал, что ответить, однако почувствовал, что этот разговор не стоит продолжать, да еще в присутствии флигель-адъютантов.

— Сергей Юльевич, поезжайте домой, — посоветовал он. — Его величество сегодня навряд ли уже вспомнит о вас. У него через час встреча с морским министром, затем они с императрицей Александрой Федоровной едут в церковь. Так что отдыхайте спокойно. На всякий случай я буду знать, где вас найти.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Витте. И тут же спросил: — Вы не знаете, что в Ставке наместника на Дальнем Востоке?

Фредерикс слегка пожал плечами:

— Как вам сказать… В этой странной войне вот уже два месяца нападению подвергались только Порт-Артур и тихоокеанская эскадра. А вчера пришло пренеприятное донесение от наместника из Мукдена. Пока мы тут кричали «Да здравствует! И Ура!» японцы высадили в Корее целую армию под командованием генерала Куроки. А на территории самой Японии сформировали еще одну армию под командованием генерала Оку…

По мнению Алексеева, эта армия будет высажена или в корейском порту Цинамю, или на Ляодунском полуострове.

— Но самое нелепое в том, — продолжил Фредерикс, перейдя на французский, — что против Куроки, имеющего в своем распоряжении 60-тысячную армию, Куропаткин, располагая 100-тысячной армией, не только ничего не предпринял, но и приказал отступить к Ляояну. Когда вчера я вручил его величеству это донесение, у императора даже дыхание перехватило, — сказал в заключение Фредерикс.

— И что теперь? — поинтересовался Витте. Он уже успокоился, а услышанная новость еще раз укрепила его мысль о том, что война на Дальнем Востоке будет стоить России таких потрясений, которых она еще не испытывала.

— Что теперь… — Фредерикс скептически усмехнулся. — По мнению его величества, теперь открыта прямая дорога японцам на Ляодун. А это значит, что Порт-Артуру осады не миновать.

Витте вдруг почувствовал, как вместо чувства удовлетворенности, которое тайком поселилось у него в душе с первых дней неудач под Порт-Артуром, появилось другое чувство — угрызения совести. Он ненавидел всех придворных чинуш за их спесь и дремучую отсталость, которая граничила, по его мнению, со средневековьем. Они упорно держались за прошлое и не хотели видеть, что мир шагнул уже в другую историческую эпоху, и отставание России будет смерти подобно. Что же касалось его самого, то он был уверен: все им сделанное до сих пор — сделано на благо России.

— Но… Надо же что-то делать, — проговорил Витте, слегка ошеломленный услышанной новостью.

Фредерикс согласился и пояснил:

— Император приказал усилить порт-артурскую эскадру за счет крейсерского отряда под командованием адмирала Иессена, который базируется под Владивостоком. И распорядился готовить к выходу на Дальний Восток из Кронштадта Балтийскую эскадру.

— И это все? — невольно вырвалось у Витте.

— Насколько мне известно, все, — ответил Фредерикс.

…По дороге домой, покачиваясь в коляске, Витте, перебирая в памяти моменты своих взлетов и падений, все время мысленно возвращался к 1890 году, когда предложенная им система реформ дала толчок к развитию промышленности и транспорта в стране, и Россия стала выходить на ведущее место в мире.

Став министром финансов, он фактически выдвинулся на вершину бюрократического аппарата империи.

Он искренне, не жалея себя, делал все, чтобы доказать: жизнеспособность самодержавия в условиях несовместимых с его природой — развитием капитала.

Ему хотелось сделать еще больше. Однако первый удар по его замыслам нанес неожиданно разразившейся мировой кризис. Резкий спад в промышленности, сокращение притока иностранного капитала, сохранившиеся пережитки крепостного права в деревне, обострение отношений с Англией и Германией, огромные расходы на освоение завоеванных территорий на Дальнем Востоке и в Средней Азии, подкосили его славу и доверие императора.

В 1896 году Плеве, Победоносцев и Дурново открыто выступили против него и нашли поддержку у Николая. Это было равносильно политической смерти. И все же он надеялся на то, что его заслуги перед государством не будут забыты.

Однако эта надежда рухнула 26 февраля 1903 года. В этот день вышел царский манифест, определявший программу царизма на долгие годы. Манифест был подготовлен министром внутренних дел Плеве, его закоренелым врагом.

В августе Витте предложил передать портфель министра финансов Плеве, а самому занять пост председателя комитета министров. Свое новое назначение Витте тогда расценил, как почетное тюремное заключение…

Приехав домой, Витте прошел в свой кабинет и попросил прислугу никого к нему не пускать.

Долго ходил из одного угла в другой. Уже стемнело. Витте подумал, что надо зажечь свечи. Однако не стал этого делать. Подошел к столу, выдвинул ящик и достал револьвер. Почувствовал, как холодок вороненой стали ожег ладонь…

В эту минуту за дверью раздались шаги, и в кабинет вошла жена.

— А мы тебя заждались, — сказала она. — Все собрались за столом, а тебя нет…

Витте торопливо сунул револьвер в ящик стола и закрыл его. «Черт!.. Что я делаю…» — подумал он.

— Я сейчас приду, — проговорил Витте, стараясь придать своему голосу уверенность. — Вот только бумаги уберу со стола…

— Не задерживайся, — попросила жена. — У нас гость.

— Кто? — удивился Витте.

— Твой старый знакомый. Петр Аркадьевич Столыпин.

— И давно он у нас?

— Только что приехал.

Витте недоуменно пожал плечами. Неожиданный приезд Столыпина его слегка озадачил.

— Я сейчас приду, — повторил он.

Появление Столыпина в его доме показалось Витте странным, тем более что единомышленниками они никогда не были. Однако отказывать саратовскому губернатору в гостеприимстве Витте не мог.

Когда Витте вошел в гостиную, он увидел Столыпина, стоящего к нему спиной у картины Рембрандта «Саския».

— Нравится? — спросил Витте.

Столыпин обернулся.

— Добрый вечер, Сергей Юльевич. Я не любитель Рембрандта. Однако картина хорошая, — ответил Столыпин.

— Это не подлинник, — пояснил Витте. — Подлинник находится, скорее всего, где-то в Европе.

Витте провел гостя к креслу.

— Прошу садиться, Петр Аркадьевич. Давно я не видел вас в столице. Соскучились по ней, или по делам?

Столыпин улыбнулся.

— Скучать в наше время не приходится, Сергей Юльевич. Конечно же, по делам, а если говорить прямо — по крестьянским делам…

Витте искренне удивился. Тягостное чувство, с которым он приехал домой, стало уходить. Слова Столыпина вызвали любопытство, и оттого стало немного легче на душе.

— А ко мне пожаловали с чем? — напрямую спросил Витте.

— Именно с этим делом. Я тысячу раз прошу прощения за столь странный визит, однако только вы можете мне пояснить, что у нас происходит?..

Витте внимательно посмотрел на Столыпина. Тот говорил искренне, и все выражение его фигуры говорило о том же.

И, тем не менее, Витте ответил:

— Сегодня в России крестьянским вопросом занимаюсь не я, а Плеве…

— Сергей Юльевич, — умоляюще заговорил Столыпин, — я все знаю, как и то, что Плеве — это тот человек, который своим действием причинит зла России больше, чем социалисты!.. И, если его вовремя не остановить, неизвестно чем все закончится!..

Столыпин произнес эти слова взволнованно, глядя прямо в глаза Витте.

— Я рад, что вы это понимаете, — ответил Витте. — Однако у Плеве сегодня самая высокая поддержка… И мы с вами ничего не сможем сделать.

— Сергей Юльевич, затем я к вам и приехал. Поверьте мне, я говорю не только от себя. Да, у нас с вами разные взгляды на крестьянскую проблему, но и вы, и я хотим одного — не позволить кому-либо сначала расшатать, а затем уничтожить наши устои, нашу веру, нашу Россию!

— Но я не гожусь в заговорщики, Петр Аркадьевич, — попытался отшутиться Витте.

— Бог с вами, Сергей Юльевич! Разве я призываю вас в заговорщики? Я перечитал все ваши публикации по крестьянскому делу. Не совсем, но в какой-то мере разделяю вашу позицию! Скажите мне откровенно: вы утверждаете, что рост эффективности сельскохозяйственного производства при низких ценах на его продукцию является составной частью вашей программы индустриализации. Вы не опасаетесь, что этот процесс подорвет крестьянское дело?

Витте ответил не сразу. Этот вопрос он задавал себе много раз и приходил к убеждению — мера эта необходимая. Иначе из крепостной России не вырастет Россия индустриальная…

— Я отвечу, Петр Аркадьевич, на ваш вопрос, — наконец заговорил Витте. — Только наберитесь терпения выслушать меня до конца. Во-первых, эта программа должна носить временный характер. Мы должны успеть за счет высвобождающихся в деревне рабочих рук насытить ими промышленность и удешевить труд промышленного пролетариата. Это очень важно, если учесть, что Россия — крестьянская держава. И главным тормозом тут окажется община, приверженцем которой я был до недавнего времени, — признался он и продолжил: — Во-вторых, сегодня община для нас — главная причина крестьянского оскудения и предмет особого внимания как консерваторов, так и социалистов. Почему — вы, надеюсь, догадываетесь. Консерваторам община нужна как тормоз, дабы не дать тронуть патриархальные устои дворянства и помещиков, социалистам община нужна как форма революционного воздействия на сознание крестьян.

Поэтому суть крестьянского вопроса для России заключается, на мой взгляд, в замене общинной собственности на землю — индивидуальной. — Последнее слово Витте произнес почти по слогам. — И не верьте тому, дорогой Петр Аркадьевич, кто будет вам говорить, что у нас не хватает земли и крестьянский вопрос можно решать только за счет принудительного отчуждения помещичьих владений!

Теперь о вашем вопросе: подорвет ли этот процесс крестьянское дело? Нет, не подорвет! Оставшийся в деревне крестьянин должен стать персоной за счет уравнения его в правах с другими сословиями. А его выход из общины должен сопровождаться выделением ему земли с правом наследия.

Столыпин недоверчиво качнул головой.

— Сергей Юльевич, все это прекрасно, но, извините, нереально. По крайней мере, сегодня, — добавил он и указательным пальцем показал вверх.

— Вы хотите сказать, что я похож на запоздалого умника? — усмехнувшись, спросил Витте.

Столыпин энергично замахал руками.

— Что вы!.. Что вы!.. Сергей Юльевич, я далек от такой мысли! Просто мне кажется, ваше время еще не пришло…

2

…Первая срочная телеграмма за подписью Алексеева с сообщением о гибели броненосца «Петропавловск» 31 марта в 9.43 утра на рейде Порт-Артура пришла в морское ведомство спустя час после этой трагедии.

Во второй, которая поступила немного позже на имя императора Николая II, наместник сообщал, что вместе с броненосцем «Петропавловск» погиб и адмирал Макаров…

Пока Фредерикс выяснял достоверность обеих телеграмм, прошло еще два часа.

Николай II в это время находился на молебне в церкви. Было решено доложить ему о случившемся после его возвращения из церкви в Зимний дворец.

…В 2 часа дня Фредериксу, наконец, сообщили, что Николай II направляется в Зимний дворец. Через несколько минут поступило новое сообщение: император поедет в Петергоф к императрице.

У Фредерикса сдали нервы.

— Быстро едем в Петергоф! — приказал он флигель-адъютанту.

Не успели они спуститься вниз к подъезду, как поступило еще одно сообщение: император вот-вот прибудет в Зимний…

…Николай II появился в приемной своего кабинета в сопровождении князя Барятинского. На императоре был морской мундир.

У Фредерикса на мгновение перехватило дыхание. «… Мистика какая-то, — подумал он. — Неужели он предчувствовал…»

Николай II подошел к Фредериксу и протянул ему узкую холодную ладонь.

— А я сегодня о вас вспоминал, — проговорил он. — Посмотрите, какая погода! Давненько мы с вами не были на охоте. Сегодня у нас что — пятница? Хотите завтра поедем?

И взяв Фредерикса под руку, провел в кабинет.

— Князь, — обернулся он к Барятинскому, — прошу и вас, проходите. Так как насчет охоты?

— Ваше величество, — проговорил Фредерикс, с трудом сдерживая волнение, — у меня печальная новость. Генерал Алексеев сообщил телеграммой, что сегодня около 10 часов утра подорвался на японской мине броненосец «Петропавловск». Корабль затонул за две минуты. Погибло 652 матроса и 29 офицеров… — Фредерикс на минуту умолк, потом добавил. — В том числе и адмирал Макаров…

У Николая II не дрогнул на лице ни один мускул. Он стоял, окаменев, словно изваяние. Так прошло, наверное, несколько минут.

— Ваше величество, — обеспокоено спросил князь Барятинский, — может, пригласить доктора?..

— Зачем? — неожиданно резко спросил император и удивленно посмотрел на князя. Затем перевел взгляд на Фредерикса.

— Они там ничего не перепутали? — спросил он.

— Нет, ваше величество…

Николай II, с трудом передвигая ноги, дошел до кресла и медленно опустился в него.

— Тяжкое и невероятно грустное известие… — рассеянно проговорил он, не поднимая головы. — Целый день сегодня во мне было какое-то непонятное тревожное чувство. И вот оно подтвердилось…

— Ваше величество, Николай Александрович, на все воля божья… — произнес князь Барятинский.

Николай II медленно поднял голову и пристально посмотрел в лицо князя.

— Да… Наверное… — согласился он. — Одно к другому… Вчера Англия и Германия подписали между собой договор по Дальнему Востоку, который ущемляет интересы России. Сегодня эта новость… Передайте Ламсдорфу, — обратился Николай II к Фредериксу, — пусть немедленно приглашает к себе послов Англии и Германии и предупредит их от моего имени, что Россия расценивает их договор как недружелюбный акт и не потерпит вмешательства в свои дела. Вот видишь, друг, как все оборачивается… — эти слова были обращены уже к князю Барятинскому. — На востоке — японцы… На западе — немцы с англичанами… А здесь — гнилая российская интеллигенция, прикрываясь лозунгами о народовластии, разжигает вражду и нетерпимость!.. Тысячу раз был прав Победоносцев, утверждая, что одним из самых лживых политических начал есть идея народовластия, утвердившаяся со времен французской революции, и которая до сих пор вводит в заблуждение так называемую интеллигенцию, одурманивая русские безумные головы!.. — Николай безнадежно махнул рукой и вздохнул. Затем тихо продолжил: — Посмотрите на сочинения графа Толстого! Они несут в себе страшные извращения понятий о вере, церкви, Правительстве и обществе! И заметьте: Толстой не один в своих суждениях! Его проповедует совершенно сумасшедший Соловьев, выставляя себя пророком земли русской! И его слушают, читают, ему рукоплещут!.. Их даже не остановило отлучение Святейшим Синодом графа Толстого от церкви!.. Что происходит?

Николай обвел воспаленным взглядом стоящих перед ним князя Барятинского и Фредерикса.

Тот и другой молчали, не решаясь говорить. Они оба понимали, что всплеск эмоций, переполнивший сейчас душу Николая, может закончиться для него истерикой.

Однако Николай сам вдруг сменил тему разговора и на удивление Фредерикса спокойно спросил:

— Прошлый раз я просил вас подготовить досье на Столыпина. Вы это сделали?

— Так точно, ваше величество! Оно со мной.

— Читайте, — приказал Николай II. — Только коротко.

Фредерикс достал из объемной папки плотный лист бумаги, исписанный убористым подчерком, и начал читать.

— …Прадед Столыпина — сенатор, близкий друг Сперанского. Отец — Аркадий Дмитриевич — участник Крымской войны, друг графа Льва Николаевича Толстого. Мать — Анна Михайловна — урожденная Горчакова — племянница канцлера России Горчакова. Жена — правнучка Суворова…

— Достаточно, — остановил Фредерикса Николай II. — Остальное мы знаем. Оставьте досье у себя. Я полагаю, к этому разговору мы скоро вернемся. Можете быть свободны, если у вас ко мне больше нет вопросов.

Когда Фредерикс закрыл за собой дверь, Николай II встал и привычно прошелся по кабинету из угла в угол. Это явно его успокаивало и придавало некую уверенность в себе.

Казалось, на какое-то время он даже забыл о присутствии в кабинете князя Барятинского.

— …Я вот о чем хотел поговорить, — вдруг обратился Николай к князю, продолжая ходить. — Время меняется быстрее, чем люди… И я чувствую, не далек тот час, когда придется подбирать себе помощников, способных обеспечить сожительство самодержавия, как ни печально, с представительством народа. Я полагаю, таким помощником может стать Столыпин. Он в отличие от Витте не столь радикален. И потому никто не будет мешать ему работать над созданием сильной и цельной империи, экономически здоровой и культурно развитой на основе русских традиций.

— А как же по отношению дружбы семейства Столыпиных с графом Львом Толстым? — спросил Барятинский.

Николай II скептически усмехнулся.

— У Столыпиных это в крови. Они были в родстве и с поэтом-бунтарем Лермонтовым, и дружны с поэтом-дуэлянтом Пушкиным. Перед назначением Столыпина в марте прошлого года губернатором Саратовской губернии я беседовал с ним и убедился, что он достаточно умен, чтобы понять, что от него требуется…

3

Поминки на десятый день после гибели «Петропавловска» и его экипажа прошли в Зимнем дворце скромно.

Император с императрицей Александрой Федоровной посидели за столом несколько минут и удалились в свои покои.

Плеве, сидевший за столом рядом с командиром корпуса жандармерии генералом Рыдзевским, коротко обронил:

— Богу — богово, Кесарю — кесарево…

Рыдзевский, полуобернувшись, тихо ответил:

— У его величества недомогание… На охоте простыл…

Через полчаса приглашенные стали разъезжаться. Плеве уже на выходе догнал Рыдзевского, взял его под руку и отвел в сторонку.

— Константин Николаевич, может, вы знаете, по какой причине господин Столыпин зачастил в столицу? В губернии ему дел нет?.. — спросил он тихо.

Рыдзевский с нескрываемым удивлением посмотрел на Плеве и пожал плечами.

— В Зимнем до сегодняшнего дня его не было давно…

— Вот видите, — почти нараспев произнес Плеве. — И никто не знает. Да… Такие дела… Константин Николаевич, еще в августе прошлого года, если вы помните, я утвердил положение о начальниках охранных отделений, коих теперь будет назначать директор Департамента полиции из офицеров корпуса жандармерии. Вы бы не могли подсказать несколько хороших кандидатов на эти должности? Я полагаю, вы знаете многих. Деньги на жалование этих офицеров и соответственно оплату осведомителей, содержание конспиративных квартир ну и все остальное отпускаются приличные. А толку мало.

— Я думаю, ваше внимание к охранным отделениям не связано с появлением в столице Столыпина? — мрачно пошутил генерал Рыдзевский и тут же пожалел. Лицо Плеве изменилось, словно окаменело.

— Напрасно вы так шутите, Константин Николаевич, — сказал он обиженно. — За губернаторами мы с вами не следим. А вот за политиками, кои сегодня невесть откуда стали приобретать взрывчатку и оружие, не мешало бы проследить. На днях заведующий заграничной агентурой Рачковский донес мне, что и деньги, и оружие начали поступать из-за границы особенно активно с началом японского нападения. О чем это говорит?

Рыдзевский вспомнил, что действительно не так давно Рачковский рассказывал что-то и даже упомянул о «пятой колонне» самураев, однако Рыдзевский не придал тогда особого значения этому разговору.

— Если я вас обидел, прошу прощения, — сказал Рыдзевский, чтобы сгладить возникшую неприятную ситуацию. — Я согласен, все эти студенческие волнения, стачки, забастовки, уличные беспорядки и манифестации стоят денег. Надо полагать, кто-то выходит на улицы по идейным соображениям, а кто-то получает за это деньги. И последние не менее опасны, нежели первые.

Плеве чуть заметно усмехнулся.

— Ну, вот видите. Вы меня правильно поняли, — примирительно проговорил он. — А насчет Столыпина, Константин Николаевич… Любая информация о любом подданном его величества нам не будет лишней… Теперь что касается финансирования смутьянов. Рачковский доложил, а немецкий министр иностранных дел Вильгельм фон Шен подтвердил, что в Польше и Финляндии свила себе гнездо японская разведка. Руководит ею полковник Акаси. Ближайшим помощником Акаси является финский революционер некий Кони Зиллиакус. На всякий случай вы это имя запомните. Дело в том, — продолжил Плеве, — что в июле этого года в Швейцарии планируется провести нелегальную встречу представителей всех оппозиционных движений России, в том числе и еврейской партии Бунда. Но куда более печальным фактом является то, что в этой встрече дали тайное согласие принять участие князь Павел Долгорукий-Рюрикович и граф Гейден, член императорского экономического общества и начальник военно-походной канцелярии его императорского величества…

Генерал Рыдзевский недоверчиво посмотрел на Плеве.

— Такого быть не может! Выдумка и больше ничего!..

— Вот вы и проверьте, Константин Николаевич, — посоветовал Плеве. — На то мы с вами и облечены доверием государя. — Плеве на минуту умолк и внимательно посмотрел на генерала Рыдзевского. — Константин Николаевич, а почему вы не верите? Рачковский получает информацию практически из первых рук. Одним из приближенных сподвижников к Зиллиакусу является наш старый и проверенный агент Азеф. Это благодаря ему нам стало известно, что Акаси и Зиллиакус закупают для наших революционеров взрывчатку в Гамбурге, браунинги в Соединенных Штатах, а револьверы в Англии. Вы же знаете — все подтвердилось. Поэтому не верить этой информации мы не можем.

Рыдзевский на мгновение задумался, затем спросил:

— Его величество знает о князе Долгоруком и графе Гейдене?

Плеве отрицательно качнул головой.

— Нет и ни в коем случае не должен знать. Пока. Император не сдержится и станет выяснять, что да почем и испортит нам все дело. Был бы у него характер пожестче… Нам нужны неопровержимые факты! Иначе нам головы не сносить. Да и дело предстоит хлопотное. Зиллиакус намерен перенести свою штаб-квартиру из Копенгагена в Лондон. Делает он это по требованию Акаси. Для них Лондон куда более безопасное место, чем Копенгаген, — Плеве протянул Рыдзевскому руку, чтобы попрощаться и тут же спросил: — Говорят, вчера его величество встречался с адмиралом Бирилевым. Вы, случайно, не знаете о чем шла речь?

Генерал Рыдзевский рассеянно кивнул головой.

— Его величество назначил вместо покойного адмирала Макарова Командующим Тихоокеанским флотом адмирала Скрыдлова, — ответил он.

— Удивительно! — воскликнул Плеве. — Кто бы мог подумать!.. А еще о чем?

— … Стессель назначен командующим Квантунского района, а заместитель Стесселя генерал Смирнов — комендантом Порт-Артура, — продолжил Рыдзевский.

Плеве притворно застонал.

— Да-а-а… Дела!.. — проговорил он. — Алексеев сидит в Мукдене и не высовывает оттуда своего носа. Куропаткин с 28 марта — в Ялу. И из железнодорожного вагона пытается командовать отступающей армией, а японцы в это время преспокойно продвигаются в глубь российской территории!.. Они уже в десяти верстах от Ляояна, главной нашей базы на Дальнем Востоке! А что делает Куропаткин? Он заявляет: «Или я разобью их, или умру!» Умрет — не велика потеря! Лучше бы начал воевать. А впрочем… — Плеве безнадежно махнул рукой.

— Всевышний воздаст каждому по заслугам, — генерал Рыдзевский поразился откровенности Плеве, которая была ему не свойственна.

— Это точно, Константин Николаевич, — согласился тот. — И, тем не менее, я уверен — чтобы ни случилось на Дальнем Востоке, все будет несравнимо с тем, что произойдет здесь! У России есть враг куда более опасный, чем Япония, — это грядущая революция. Хотим мы признавать это или не хотим — это уже не столь важно. Вспомните, как под напором революции рухнул французский трон! В Германии социалисты уже забирают в руки армию и аппарат управления! Сегодня и у его величества императора Николая II, и у кайзера Вильгельма должна быть одна забота: как уберечь от революции свои троны. Но, увы! Оба величества заняты другими делами. К великому сожалению, у нас остается только один способ защитить себя: утопить социалистические идеи в крови!

— Но это не возможно! — возразил Рыдзевский. — Если идти таким путем, можно спровоцировать революцию гораздо раньше, чем она, если можно так выразиться, созреет!

Плеве рассмеялся. Глядя прямо в лицо генералу Рыдзевскому, произнес назидательным тоном:

— Вы истинный вояка, Константин Николаевич. Но не политик. Я вам не открою большого секрета, если скажу, что в условиях войны и при наличии воли у царствующих особ, легко и просто избавить Россию или ту же Германию от любой революционной заразы! И очень многое будет зависеть от нас с вами. — Сказав это, Плеве слегка обнял Рыдзевского за плечи и отвел в сторонку от дверей, возле которых они стояли. — Я не могу понять его величество, — продолжил он, — почему он так упорно ищет союза с Францией вопреки желанию Германии? И его величество, и кайзер Вильгельм — кузены! Хотя бы это бралось во внимание! Я понимаю, будучи кронпринцем, Вильгельм не стыдился подать шинель Александру III. Почему тогда с нашим императором у кайзера другие отношения?..

Генерал Рыдзевский понимающе кивнул головой, но ничего не ответил. Из достоверных источников он знал, что Вильгельм не блистал умом, но и не был дураком. Он писал сонеты, рисовал картины акварелью и даже сочинил оперу. Но явным недостатком Вильгельма было его физическое уродство. Зато Вильгельм преуспел в другом. Сдавая экзамены в академию германского Генштаба, он защитил диссертацию, в которой изложил варианты фронтального наступления на просторах России с отторжением от нее западных губерний…

— Ну что. Нам пора и прощаться, — сказал Плеве. — И не забудьте, о чем я вас просил, — напомнил он.

4

…Настроение у Ламсдорфа было скверное. Вчера он дважды пытался через Фредерикса добиться аудиенции у его величества и дважды ему отказали со ссылкой на занятость императора.

Ламсдорф утром через силу заставил себя приехать в свое министерство, которое по-прежнему располагалось в правом крыле здания Главного штаба и выходило окнами на набережную Мойки. По мнению Ламсдорфа, было бы справедливей, если бы набережную назвали Помойкой.

Хотел снова созвониться с Фредериксом, но секретарь оповестил его о том, что в министерство приехал Плеве.

«С чего бы это?» — подумал про себя Ламсдорф и заторопился встречать неожиданного гостя.

Плеве, как всегда, был одет строго по-немецки.

Ламсдорф провел его в свой кабинет, предложил кресло и только после этого поинтересовался:

— Что вас, милостивый сударь, привело к нам?

— Желание поговорить и обменяться мнением, — ответил Плеве.

Ламсдорф заставил себя улыбнуться.

— Хорошее желание, — произнес он. — Я полагаю, у нас появились неприятности?

— Неприятности нас никогда не покидали. Однако это мелочи по сравнению с тем, на мой взгляд, что нас ожидает в скором времени.

Ламсдорф удивленно приподнял брови, а Плеве продолжил:

— После гибели адмирала Макарова ровно через три дня японцы повели наступление на суши. О делах наших на море можно теперь забыть. Русские всегда отличались героизмом одиночек, однако в массе своей они инертны. И ни Алексеев, ни Куропаткин, ни, тем более, вновь назначенный на Тихоокеанский флот адмирал Скрыдлов ничего уже не сделают. Россия эту войну проиграла еще до ее начала.

Ламсдорф вдруг почувствовал, что его начинает раздражать манера Плеве говорить так, как будто он единственный пророк в этом отечестве. Однако он не подал вида. Ему вдруг захотелось поскорее узнать, зачем все же приехал Плеве и что он старательно скрывает за кружевом слов о неминуемом поражении России на Дальнем Востоке.

Ламсдорф вспомнил, как однажды в гостях у графа Бенкендорфа Плеве рассказал о поведении птенца кукушки, который, вылупившись из яйца, первым делом старается столкнуть на землю другие яйца, чтобы пожирать все, что принесут родители в гнездо, одному.

Решив вести себя с Плеве осторожно, Ламсдорф сделал вид, что внимательно слушает его. Выждав, когда Плеве закончил говорить, спросил:

— Я полагаю, вы приехали ко мне не только за тем, чтобы сообщить эту пренеприятную весть?

— Я приехал потому, что при Дворе его величества перевелись люди, с которыми можно говорить о серьезных делах!

— Прошу прощения, — Ламсдорф прижал ладонь к сердцу. — Я очень ценю ваше доверие и разделяю ваше мнение по поводу того, что происходит вокруг. Я, как и вы, не понимаю, почему его величество вместо того, чтобы идти на союз с Германией, донкиходствует в пользу Франции. Сегодня в Европе доминируют две цивилизации — немецкая и русская. И многие уже понимают, что только их союз позволит сохранить эти цивилизации от революционных потрясений, — сказал Ламсдорф, решив не играть с Плеве в кошки-мышки. И тут же продолжил: — В прошлом году в Берлине я встречался с германским министром иностранных дел Вильгельмом фон Шеном. Замечательный и дальновидный человек! Он заверил меня, что Германия готова к созданию такого союза. Встречный шаг остается за Россией.

Ламсдорф заметил, как Плеве, услышав эти слова, оживился и заерзал в кресле.

— Надеюсь, его величество тоже понимает это? — спросил он.

Ламсдорф безнадежно махнул головой.

— Вы же знаете, мы связаны по рукам и ногам договорными обязательствами с Парижем… И государь не хочет ничего другого слышать… К тому же он очень настороженно относится к тройственному союзу Германии, Австрии и Венгрии.

— Да… да… да… Его величество Николай II — ни Павел I и ни Александр III. И это плохо, — заключил Плеве и внимательно посмотрел на Ламсдорфа, стараясь определить его реакцию на свои слова.

Однако лицо Ламсдорфа было непроницаемым. Его, видимо, уже занимали другие мысли. И Плеве не ошибся.

— Мы упускаем одно очень важное обстоятельство, — заговорил Ламсдорф, отойдя к окну и взирая на набережную Мойки. — Сегодня в Государственном Совете из 318 ее членов у 80 в жилах течет прусская, баварская и саксонская кровь! Я уже не говорю о департаментах, отделах, генералах и ее величестве Александре Федоровне… Император не может не учитывать это…

Высказав невольно то, о чем он часто думал и боялся произнести вслух, Ламсдорф вдруг испугался. А если Плеве донесет? И он решил сразу, после отъезда Плеве, поехать в Казанский собор и помолиться, чтобы не дай бог, этого не произошло…

Ламсдорф порой ненавидел себя за трусость больше, чем страну, в которой довелось ему жить. Каждый раз, проезжая мимо памятника Петру I, он со злорадством наблюдал, как голуби засиживают величественную голову Петра, некогда носившую императорскую корону. А когда однажды, будучи в Германии, Ламсдорфу попал в руки Готский альманах, называющий дом Романовых домом Гольштейн-Готторпов, хохотал от души.

Ламсдорф все чаще и чаще приходил к мысли о том, что наступает время защитить Романовых от Романовых, а самодержавие от Николая II…

Предшественник Ламсдорфа на посту министра иностранных дел Гирс как-то в пылу откровенности признался Ламсдорфу, что не за горами время, когда Европа должна будет взять на себя ответственность за спасение России от России… На практике это выглядело, по мнению Гирса, просто — Россия не должна противиться европейским домогательствам, в особенности германским, и покорно отойти на обочину европейской цивилизации. И он для этого делал все, что мог.

— …По поводу Госсовета я с вами согласен, — сказал Плеве после минутного раздумья. — Однако нам с вами необходимо убедить его величество в том, что любое противодействие интересам Германии может вызвать в самой Германии революционный взрыв. В этом Россия не может быть заинтересована. Ибо следующая революция грянет уже здесь, в России!

Ламсдорф кивнул головой. Сомнения по поводу неожиданного появления в его кабинете Плеве прошли разом. Осталось теперь подумать, как остаться на вершине, а не у основания новой политической пирамиды. И не остаться без головы…

— Что будем пить? Коньяк или шампанское? — спросил Ламсдорф, полагая, что разговор с Плеве подходит к концу.

— Чай, — усмехнувшись, ответил Плеве. — По утрам я пью только чай, — добавил он. — А впрочем, и чаю не надо. У меня сегодня два совещания, и, если удастся, надо встретиться с его величеством…

Когда Плеве уехал, Ламсдорф еще долго не мог решить: ехать ему в Казанский собор или не ехать. Наконец, решил ехать, памятуя русскую пословицу: чем черт не шутит, когда бог спит…

По дороге в собор Ламсдорф перебрал в памяти все нюансы разговора с Плеве. Большой опасности для Ламсдорфа этот разговор не представлял. На крайний случай в сейфе у Ламсдорфа хранился такой криминал на самого Плеве, о котором он и не подозревал.

В свое время по рекомендации Плеве Николай II назначил Главным государственным инспектором Шванебаха. Совершенно случайно Ламсдорф выяснил, что Шванебах передавал одно время секретную информацию через австрийского посла в России Эренталя кайзеру Вильгельму. «Если это всплывет, — размышлял по дороге Ламсдорф, а это теперь зависело только от него, — ни Шванебаху, ни Плеве Сибири не миновать…»

5

…Неспокойно было на душе и у Плеве. Вернувшись в свое ведомство, он занялся было делами, но ненадолго. Что-то заставило его все время тревожиться. Плеве старался понять, откуда идет это чувство? От встречи с Ламсдорфом? Нет… Они оба видели себя хранителями немецкой элиты на русской земле. И оба верили, что именно в этом заключается их предназначение. Немецкая раса как полноценная не должна исчезнуть или быть изгнанной из России. Они в этом были убеждены. Значит, ему бояться нечего… Благосклонность императрицы к нему и к Ламсдорфу была явной и гарантировала их неприкосновенности…

Пожалуй, самую большую опасность для них представлял сам Николай II. Плеве, как прилежный ученик, изучил даже самые потаенные места в родословной его величества, чтобы заранее знать, откуда может исходить для него, Плеве, угроза.

Присматриваясь к Николаю, Плеве замечал в нем странные, порой несовместимые черты в характере. С одной стороны, прятавшуюся в глубине души жесткость, с другой — способность обласкать даже того, кого он считал своим недругом, и смотреть на него почти влюбленными глазами.

Со временем Плеве понял: первое император унаследовал от отца, Александра III вместе с тягой к спиртному, второе — малый рост, скрытность, но способность смотреть на врага влюбчивыми глазами, от матери, датской принцессы Дагмары.

За этими размышлениями и застал Плеве Шванебах, который почти вломился в его кабинет и плюхнулся в кресло.

— Что за чертовщина эта нынешняя зима! — произнес он громко, смахивая со лба пот. — То холодно, то жарко!..

Все это Шванебах выпалил на страшно ломаном русском языке, отчего вызвал улыбку на лице Плеве.

— Я что-то сказал не так? — спросил Шванебах и выжидательно умолк.

— Все так, милостивый сударь, — успокоил его Плеве. — Вы живете в России полвека, а русский язык так и не выучили…

— К черту этот русский язык! — побагровел Шванебах. — Пусть на нем говорят русские!.. Я к вам, граф, по делу. Нужна помощь. Вы, вероятно, слышали, что адмирал Гейден предложил его императорскому величеству план реорганизации командования военно-морского флота, используя опыт Германии…

Плеве кивнул головой. А Шванебах продолжал с еще большим напором.

— …Его величество дал согласие на реорганизацию, однако не согласился с этим морской министр Бирилев. Вы знаете, что это за человек? Бездарность и еще раз бездарность!..

— Но… позвольте, — прервал Шванебаха Плеве, — если есть решение его величества, значит нам с вами не о чем волноваться. Так?

— Не так! — почти взревел Шванебах. — Бирилев добился выноса на обсуждение этой проблемы на Особое совещание…

— И его величество согласился? — поинтересовался Плеве. Ему даже показалось, что Шванебах что-то перепутал.

— Вы что не знаете своего государя? — вместо ответа задал вопрос Шванебах.

— Знаю. И все же я удивлен…

— Можете не удивляться! согласился! Но и это еще не беда. Беда в том, что Особое совещание не поддержит идею адмирала Гейдена, как чуждую русскому флоту! Я это уже знаю!

Плеве слегка пожал плечами. Горячность Шванебаха ему не понравилась, как и то, что Главный инспектор России явно занялся не своим делом.

— Я полагаю, последнее слово все же будет за его величеством, а не членами Особого совещания, — решил успокоить Шванебаха Плеве. И тут же поинтересовался. — Если не секрет, почему вы так печетесь о плане адмирала Гейдена?

— Потому, что он…

— Из Пруссии? — с легкой иронией в голосе перебил Плеве своего гостя.

Шванебах вскочил из кресла и заходил по кабинету.

— Какая разница!.. Из Баварии!.. Пруссии!.. Мы все кровно связаны с одной страной, имя которой Германия!..

Плеве встал из-за стола. Подошел к Шванебаху и взял его под руку.

— Не надо горячиться, друг мой, — посоветовал он. — И не надо без надобности так громко говорить о своей любви к Германии. Насколько я знаю, премьер Витте уже не раз напоминал его величеству об излишнем засилье в русском государстве лиц немецкого происхождения, назвав это германофобией…

Последнее слово Плеве подчеркнул особо.

Шванебах резким движением освободил руку.

— Кто такой Витте? Нищий, обрусевший немец! Неизвестно за что получивший титул дворянина! Плевать я хотел на Витте! Придет время, пусть не в этом, пусть в другом столетии, и наши внуки и правнуки спросят со всех, кто забыл о своем происхождении, за все!.. И тогда достаточно будет одного толчка, чтобы гены немецкой расы в России превратились в такую силу, которая погребет под собой всех, кто кровно с нами не связан!.. Если же говорить о русских, заселяющих этот огромный континент, то они больше всего на свете дорожат своим ленивым спокойствием, и нужны огромные усилия, чтобы они перестали предпочитать самое плохое, но уже привычное, неизвестному и рискованному будущему. Заметьте, это не мои слова. Это сказал один из русских террористов — Бакунин!

Плеве добродушно улыбнулся. А про себя подумал: «Да вы, милостивый сударь, отъявленный националист! Ну что ж… Это даже хорошо. Не всякий немец в России думает так».

Вслух же произнес:

— Действительно русских порой трудно понять. Я всегда с недоумением смотрю, когда во время поездки его величества по стране на железнодорожных и шоссейных магистралях объявляется военное положение, поднимаются по тревоге полки и приводятся в боевую готовность. А солдатам выдают боевые патроны! И они стреляют в крестьян, ненароком оказавшихся вблизи переездов, в плотогонов, если те не успели проплыть под мостом, по которому должен пройти царский состав. И даже в железнодорожных обходчиков…

— Мое ведомство и без этого предпринимало достаточно мер, чтобы исключить любую неожиданность. Ну хорошо… Давайте вернемся к вашей просьбе… Чем я могу помочь адмиралу Гейдену? — спросил Плеве.

Шванебах впервые за весь их разговор рассмеялся, обнажив крупные изрядно пожелтевшие зубы.

— Да у вас на каждого члена Особого совещания досье заведено! — воскликнул он. — Вы думаете, я не знаю, почему его императорское величество питал такую большую симпатию к вашему ведомству?

— Даже нежность, — съязвил Плеве.

— Может быть и нежность, — согласился Шванебах, не замечая иронии в голосе Плеве. — Мне же от вас нужна помощь именно в этом.

Плеве деланно вздохнул.

— Хорошо, мой друг, — согласился он. — Только услуга за услугу…

Шванебах в ответ бесцеремонно хлопнул Плеве по плечу.

— Любую вашу просьбу я выполню с удовольствием, — завершил он.

— Вы и Витте достаточно часто сопровождаете его императорское величество в поездках. Я был бы вам очень признателен, если бы вы запоминали, о чем Витте говорит с царем, как на это реагирует его величество, и сообщали об этом мне.

С лица Шванебаха улыбку сдуло, словно ветром.

— Помилуйте, граф, но я не осведомитель жандармского управления!

— Конечно, конечно! — воскликнул Плеве. — Но мы с вами должны, даже обязаны беспокоиться о безопасности его величества в первую очередь… Вот и все. Я именно это и имел в виду.

Шванебах хитро прищурил один глаз и погрозил Плеве указательным пальцем.

— Я согласен, — ответил он. — Услуга за услугу…

И снова рассмеялся.

— Я сказал что-то смешное? — спросил Плеве.

— Нет, нет!.. Просто я подумал — кто же на его величество может покуситься? Он не Александр III и тем более не Александр II…

Шванебах уехал явно довольный разговором, а у Плеве из головы не выходили последние слова Главного государственного контролера «…Он не Александр III и тем более не Александр II…»

Действительно сравнивать сына с отцом и тем более дедом было нельзя.

Плеве невольно вспомнил о страшном дне коронации Николая II в Москве и чудовищной трагедии на Ходынском поле. Москва была в трауре, однако по церемониалу в этот день должен был состояться бал у посла Франции Монтебелло, на который были приглашены император с императрицей.

Николаю II советовали не ехать на бал и просить французского посла отменить его, однако император без тени смущения попросил не придавать большого значения тому, что случилось на Ходынском поле, и поехал на бал.

В те минуты, когда у французского посла в банкетном зале расставлялись сто тысяч роз, специально доставленных из Франции, а слуги сервировали столы, сияющие серебром, привезенном из Версаля, на Ходынском поле солдаты убирали трупы…

Плеве, никогда не питавший к русским сколько-нибудь уважительного чувства, узнав об этом, просто не поверил. Через два дня от великого князя Сергея Александровича он узнал, что и бал у французского посла, и другие увеселительные мероприятия в Москве отменены не были.

Император всего лишь отстранил от должности московского обер-полицмейстера полковника Власовского за беспорядки в Москве и отбыл с супругой в Нижний Новгород открывать Всероссийскую ярмарку. Затем уехал в Вену, оттуда в Берлин в гости к кузену Вильгельму, где в Бреслау они вместе с Вильгельмом провели смотр и парад германских войск. Уже в конце августа царская чета посетила Копенгаген, побывав в гостях у деда со стороны матери, датского короля Христиана IX. А в начале сентября император с императрицей прибыли в Лондон в гости к королеве Виктории. Из Лондона их путь лежал в Шербург, где Николая II ждал французский президент. Три недели, проведенные во Франции, окончательно выветрили из памяти Николая II ходынскую трагедию. И только в середине октября Николай II с супругой прибыли в Петербург.

Спустя два месяца Плеве встретился с императором в Малахитовом зале Зимнего дворца, где царская семья наряжала новогоднюю елку.

Пожимая Плеве руку, Николай сказал: «Дай бог, чтобы и следующий, 1897 год, был таким же благополучным, как и этот».

6

Заканчивая свой рабочий день в 14 часов, Николай II по обыкновению открыл и просмотрел ящики стола. Все они были без документов. И только в самом нижнем из глубины ящика виднелся уголок какой-то бумаги. Николай достал ее больше из любопытства, чем из необходимости. Это было письмо графа Льва Толстого, переданное ему великим князем Николаем Михайловичем.

Николай сразу вспомнил его, скорее по странному обращению. Граф Толстой начинал письмо словами: «Любезный брат!..». Николая II тогда ошеломило такое обращение, однако письмо он прочитал до конца, хотя и не следовало бы.

Граф Толстой убеждал его в бессмыслии самодержавия и советовал передать все помещичьи земли крестьянам, уповая на то, что в противном случае в России случится взрыв народного негодования.

Когда он показал это письмо императрице Александре Федоровне, та удивленно вскинула вверх белесые брови и ахнула. Ей не верилось, что кумир многих придворных дам, граф Толстой, мог так поступить. Она была против отречения графа Толстого от церкви, однако Победоносцев уговорил императора проучить писателя, а заодно и приструнить тех, кто разделял его взгляды.

Теперь, вспоминая это, Николай II пришел к мысли, что он не ошибся, когда год назад взял под свое негласное покровительство «Союз русского народа», который газетчики почему-то называли «черной сотней».

…Летом 1903 года во время одного из балов императрица подвела к нему и представила фон Краммера, члена Государственного Совета, прибалтийского помещика, назвав его своим соотечественником.

Вскоре Краммер стал частым гостем императрицы и ее окружения.

Через месяц фон Краммер познакомил императрицу, а она императора с неизвестным никому при Дворе Дубровиным, председателем «Союза русского народа», который сразу пришелся Николаю по душе.

Правда, когда в Гомеле «черная сотня» Дубровина устроила массовые побоища митингующих и премьер Витте распорядился провести расследование, все тот же фон Краммер убедил Николая II не быть чрезмерно строгим к «черносотенцам», заявив, что они — его надежная опора. И Николай II тогда дал слово Краммеру, исправить приговор суда, если такой состоится… И попросил его передать это Дубровину лично.

Витте посоветовал держаться в тени от «Союза русского народа».

Николай II согласился.

На какое-то время даже разговоры придворных о «черной сотне» были запрещены.

Однако на одном из званых обедов в Зимнем супруга премьера Витте ненароком сказала, что Рачковскому на содержание типографии господина Дубровина выдано 75 тысяч рублей…

Никто за столом не придал особого значения этим словам, однако с того дня вход госпоже Витте в Зимний дворец был запрещен.

Откуда было знать супруге Витте, что неделей ранее на докладной записке Плеве о работе подпольной фабрики Дубровина император собственноручно написал: «Выдать 75 тысяч рублей Рачковскому за успешное использование общественных сил».

Николай не раз ловил себя на мысли о том, что Дубровин интересует его все больше и больше. В то же время подсознательно он понимал, что за Дубровиным и его «Союзом русского народа» стоят обыкновенные лабазники и вышибалы.

Правда, великие князья Николай Николаевич и Владимир Александрович сразу и без всяких сомнений поверили Дубровину и его союзу.

«Эти люди, — сказал как-то Владимир Александрович в присутствии генерала Рауха и князя Путятина, — образец патриотизма и должны стать национальной гордостью!»

Еще раз рассеянным взглядом оглядев стол, император собрался было уже уходить, однако в это время в дверях появился великий князь Владимир Александрович и с ним Витте. «Легок на помине», — подумал Николай о великом князе. Но увидев его озабоченное лицо, спросил:

— Ну что случилось еще?

— Ничего особенного, — ответил великий князь Владимир Александрович с нескрываемой издевкой в голосе, — если не считать, что сегодня японцы перешли реку Ялу и атаковали наши войска по всему фронту…

Николай II грохнул кулаком по столу:

— Чем там занимается Куропаткин?! Он меня заверил — или умрет, или победит!..

— Лучше бы побеждал, ваше величество, — заметил Витте.

— Куропаткин будет отступать, пока не окажется под Читой! — заговорил великий князь Владимир Александрович.

Николай II метнул в его сторону недобрый взгляд.

— А кто мне советовал назначить Куропаткина Главнокомандующим маньчжурской армией? Вы с генералом Раухом!.. Назначил!.. Ну и что? Нашли мне второго Кутузова!.. — и тут же приказал Витте: — Сергей Юльевич, распорядитесь от моего имени направить Алексееву телеграмму с требованием не отступать! Пусть вводят военно-полевые суды без исключения для всех чинов! И разберитесь со своим Бирилевым. Адмирал граф Гейден предлагает разумную реорганизацию командования военно-морского флота — разделив функции морского министра между начальником морского штаба и тремя командующими флотами. Я считаю это разумно! Однако Бирилев не согласен с графом Гейденом и требует, чтобы я вынес их спор на обсуждение Особого совещания. Неужели нам больше делать нечего?..

К этому времени Николай уже немного успокоился и, хитро подмигнув великому князю Владимиру Александровичу, вдруг спросил у Витте:

— Сергей Юльевич, позвольте вам задать один вопрос. Отчего вы не записались до сих пор в «Союз русского народа»? В подобной организации, насколько я знаю, вы когда-то состояли…

Вопрос Николая II не смутил Витте, хотя в душе у него что-то и екнуло.

— Не думал я над этим, ваше величество, — ответил осторожно Витте.

Николай II усмехнулся.

— А вот великий князь Владимир Александрович мне доложил, что побывал в «Союзе русского народа» на Большой Вульфовой и записался в союз…

— Я подумаю, ваше величество, — склонив голову, ответил Витте.

— Подумайте, подумайте, Сергей Юльевич. И не надо гнушаться, что там у них извозчики. Они истинно русские люди и готовы за самодержавие жизни не пожалеть!..

Николай II вернулся к столу и достал из верхнего ящика два значка с надписью «СРН».

— Это Дубровин подарил мне, — сказал он. Подошел к великому князю Владимиру Александровичу и приколол значок ему на грудь.

— Ну вот. Теперь ты равноправный член «Союза русского народа».

Витте заставил себя улыбнуться. А Николай II, повернувшись к нему, добавил:

— Вам не досталось, Сергей Юльевич… Из-за вашей нерешительности. — Он посмотрел на часы и, словно спохватившись, предложил. — Я приглашаю вас на обед. И никаких отказов!

Великий князь Владимир Александрович с радостью потер ладони.

— Если-с с водочкой, то отказов не будет, — сказал он.

…К обеденному столу императрица Александра Федоровна не вышла.

На вопрос великого князя Владимира Александровича, что случилось с Александрой Федоровной, Николай II ответил:

— Недомогание у нее… Ты же знаешь…

— Это верно?

— Вернее уже не может быть, — с затаенным вздохом ответил Николай II и неожиданно перешел на шепот, хотя рядом никого не было. — Александре Федоровне сказали — будет мальчик…

Великий князь Владимир Александрович коротко хохотнул.

— И как же определили?

Николай II взглянул на Витте, затем на своего сородича.

— По ногтям… По цвету ногтей, — пояснил он. — Вы можете не верить, а я верю.

Великий князь Владимир Александрович смущенно пожал плечами.

— На все воля божья, — сказал он и поднял рюмку с водкой. — Давайте за это и выпьем…

Николай II испуганно поставил свою рюмку на стол.

— Нет! За это я не буду пить! Раньше времени нельзя.

— Тогда за здоровье ее величества, — предложил Витте.

Государь согласился.

Приняв предложение отобедать с Николаем II, Витте не рассчитывал, что застолье затянется надолго.

Великий князь Владимир Александрович поглощал водку рюмку за рюмкой.

Николай II, подтрунивая над сородичем, сам пил тоже много, но не хмелел.

Витте, сославшись на головную боль, выпил только три рюмочки и то под давлением великого князя, который сказал «Бог любит троицу!..»

Уже к концу застолья великий князь, неизвестно кому грозя пальцем, с трудом выдавил из себя, обращаясь к Николаю II.

— …А твой Плеве хитрая лисица!.. Ты знаешь, где он поместил типографию Дубровина?.. В подвале департамента полиции!.. Вот шельма!..

Великий князь потянулся к графину с водкой, однако Николай II остановил его.

— Хватит, — сказал он. — Ты уже начинаешь нести черт знает что…

— Хватит, значит, хватит, — безропотно согласился великий князь Владимир Александрович. — Тогда мы пошли…

— Ты иди, — сказал Николай II, — а Сергей Юльевич останется. Мне надо с ним кое о чем еще поговорить…

7

Особое совещание, на которое был вынесен спор между адмиралом фон Гейденом и военно-морским министром Бирилевым, затянулось допоздна.

По мере того как члены Особого совещания выступали против реформирования в руководстве военного флота, лицо императора становилось все мрачнее. Он сидел на месте председательствующего, набычившись, и не смотрел на выступающих.

Витте сидел рядом с генералом Драгомировым и видел, как тот время от времени покусывает ус, явный признак его расстройства.

Выбрав момент, Витте тихо спросил генерала:

— И каково будет решение, как вы думаете?

Генерал в ответ также тихо чертыхнулся.

— Решение уже есть, — и он кивнул в сторону Николая. — Вы же видите — ему не нравится все, что тут говорят…

Генерал Драгомиров оказался прав.

Выслушав всех, Николай II медленно поднялся с места и, глядя перед собой на поверхность стола, сказал:

— Господа, я выслушал вас внимательно. Взвесив все за и против, я принял решение — реформу командования флотом проводить будем. Это не моя прихоть. Такие способы командования уже оправдали себя в европейских морских странах, в том числе и в Германии, — Николай поднял голову, посмотрел на Гейдена и продолжил: — Адмирал фон Гейден был в Германии, видел, как это выглядит на деле, и я его поддерживаю. А по сему прошу адмирала фон Гейдена и министра Бирилева до конца апреля представить мне план реформирования для подготовки указа. Все, господа. Можете быть свободными.

— Ну что, угадал? — спросил генерал Драгомиров, поджидая Витте у выхода из зала.

Витте слегка пожал плечами.

— Угадали, угадали… — ответил он задумчиво. — Только я не особенно понимаю, зачем это реформирование?..

— Затем, чтобы нас потом легче было бить! — сердито перебил Витте генерал Драгомиров. — Не за горами время, когда нам придется иметь дело с Германией. И воевать мы будем с ней по методам кузена Вильгельма. Как, между прочим, и на Дальнем Востоке! — добавил он и тут же спросил: — Вы думаете, его величество знал все, что там происходит? Черта с два! На Дальнем Востоке безраздельно командует всем даже не Алексеев, а безобразовская шайка!

Слова старого генерала явились для Витте неожиданным откровением.

— Этого не может быть! — невольно вырвалось у Витте. — Никто против Алексеева не пойдет, и вы это знаете не хуже меня…

— Я это знаю также хорошо, как и самого Безобразова! — с возмущением продолжил генерал Драгомиров. — Вы, наверное, помните, что папенька нашего Безобразова был петербуржским губернским предводителем. Надо отдать должное ему — крепок мужик. Если сказал слово — сдержит. А вот сынок, Алексей Михайлович, неизвестно в кого пошел. После Николаевского кавалерийского училища дослужился до полковника, но подал в отставку. Занялся коммерцией в Сибири и на Дальнем Востоке. Попросту стал купцом. Тут купил, там продал! А несколько лет тому назад объявился в Петербурге, всюду вел темпераментные речи против японцев и их притязаний на Дальнем Востоке. Где-то они с императором встретились, и Безобразов понравился Николаю II. Хотя по сути своей Безобразов — человек тупой и малограмотный. Это я знаю не понаслышке.

— Выходит, из Безобразова и коммерсанта не вышло? — поинтересовался Витте. — А Сибирь ведь для многих благодатный край…

Генерал Драгомиров усмехнулся.

— Отчего же не вышло? Еще какой вышел коммерсант! Правда, не без помощи некоего фон Бриннера, родом из Баден-Вюртемберга. Этот хитрый лис в 1896 году получил от корейского правительства концессию на разработку лесов в районе реки Ялу. Вскорости фон Бриннер выпросил у нашего Правительства два миллиона рублей денег и открыл «Русское лесопромышленное товарищество», а пайщиками этого товарищества стали… кто бы вы думали? — генерал Драгомиров хитро прищурил один глаз. — Сказать? Император и его матушка императрица Мария Федоровна. Правление товарищества по сей день находится в Петербурге, а главой правления является Безобразов! Теперь вам понятно, Сергей Юльевич, откуда дует ветер? А вы мне про Алексеева толкуете…

— Это для меня новость, честное слово, — признался Витте. — Я кое-что знал из того, в чем заинтересован его величество на Дальнем Востоке, я имею в виду в личном плане. А вот насчет матушки императрицы и Безобразова во главе русского лесопромышленного товарищества даже и не подозревал…

Генерал Драгомиров дружески хлопнул Витте по плечу.

— Дорогой Сергей Юльевич, я в таком возрасте, что мне уже нечего опасаться. Обидно за Россию. Все ратовали за войну с Японией: и фон Ламсдорф, и фон Плеве, и фон Розен… Я уже не говорю о шайке Безобразова! Но все они хотели маленькой победоносной войны с большой контрибуцией, за счет которой можно было бы списать все свои расходы. Однако на деле получается все не так, — генерал Драгомиров умолк и досадливо дернул себя за ус… — А будет еще хуже! Потому как даже при Дворе на эту войну смотрят, как на легкое недоразумение.

Витте знал об этом. Он вспомнил, как однажды кто-то из придворных при Николае II назвал японцев: «пруссаки Востока». На что император пренебрежительно заметил: «Этим макакам далеко до пруссаков. Ростом не вышли».

— И, тем не менее, война идет, и ее надо выигрывать, — произнес Витте. — Иначе нам грош цена в базарный день…

Генерал Драгомиров тяжко вздохнул и тоскливо посмотрел за окно. Там стоял апрель, но было такое впечатление, что зима еще не прошла.

— Выигрывать надо, батенька мой, коль ввязались в драку, — ответил Драгомиров. — Только кто будет выигрывать? Алексеев? Он не способен даже полком командовать! Куропаткин? Умный, однако трусливый. И потому войска свои будет держать вдоль железной дороги, чем дает возможность японцам обходить его!.. Стессель? Этот боится даже своей тени!.. Кровью солдатской, может быть, и выиграем. И то я уже сомневаюсь…

— Я слышал, его величество намерен в первых числах мая ехать в Полтаву, Белгород, Тулу и Москву для смотра войск и освещения частей, которые будут отправлены на Дальний Восток.

Драгомиров слегка приподнял лохматые брови.

— Правильно, Сергей Юльевич! — усмехнулся он. — Мы будем бить японцев образами наших святых, а они нас будут лупить снарядами да гранатами! Ты его святым образом, а он тебя гранатой! Ты его евангелием, а он тебя — пулей!.. Веселенькая война… Война кое-каков с макаками… Господи, прости мою душу грешную, — и генерал Драгомиров мельком перекрестился.

Вернувшись домой на Каменноостровский проспект, Витте отказался от ужина и уединился в своем кабинете. Хотелось побыть одному, подумать над всем, что он сегодня увидел и услышал.

Однако мысли его все время невольно возвращались к вопросу государя о том, почему он не в «Союзе русского народа». И эта шутка со значком…

«Неужели это и есть спасение монархии от крамолы?.. — мучительно размышлял он. — Боже мой!.. Неужели они не понимают, что роют себе могилу?..»

Он вдруг вспомнил, когда 6 и 7 апреля прошлого года в Кишиневе случился погром, следственная комиссия, направленная им в Кишинев, доложила, что погром был инсценирован министерством внутренних дел… Из доклада следовало, что 4 апреля к кишиневскому губернатору прибыл агент министерства внутренних дел, он же оказался и доверенным лицом «СРН», и вручил губернатору директиву о проведении монархической манифестации, инструкцию, как ее проводить, и деньги, которые следовало сразу передать в местное отделение «СРН».

Через два дня по центральным улицам Кишинева прошла беспорядочная толпа. Она несла хоругви, иконы и портреты царя.

В людных местах толпа останавливалась, и ораторы произносили подстрекательные речи. Тут же разбрасывались на головы прохожих листовки с провокационными призывами. Затем в центре Кишинева прошел молебен в защиту монархии. По его окончании, депутация была направлена на телеграф и дала от имени манифестантов на имя его величества телеграмму с выражением преданности и любви.

В этот же день из Петербурга пришла ответная телеграмма с благодарностью.

Следователи выяснили, что ответная телеграмма была сигналом к действию.

7 апреля с утра еще большая толпа черносотенцев, вооружившись кольями, ломами и ножами, а кое-кто и ружьями, двинулась в еврейские кварталы, громя и поджигая все на своем пути. Затем толпа направились на окраину города, застроенные рабочими лачугами, и там завершила свой погром.

8

Первая половина мая в северной столице выдалась сырой и холодной. Ночью с Финского залива наползали густые липкие туманы, с рассветом туманы таяли, оставляя после себя сырые стены домов и скользкие мостовые.

На голых ветвях деревьев мостилось только воронье, крикливое и вороватое.

Перелетных птиц еще не было.

…Витте в этот день, как всегда, приехал на службу к девяти часам. Не успев переступить порог своего кабинета, как ему сообщили, что его срочно вызывают к императору в Зимний дворец.

Когда Витте вошел в рабочий кабинет Николая, увидел великих князей Николая Николаевича и Владимира Александровича, Ламсдорфа, Плеве, военного министра Сухомлинова, морского министра Бирилева и адмирала фон Гейдена.

— Ну, слава богу, теперь можно и начинать, — обронил Николай II в ответ на приветствие Витте. — Садитесь, Сергей Юльевич.

И император указал на кресло с правой стороны от своего стола.

— Кто будет докладывать? — обратился он к адмиралу фон Гейдену. — Вы или Сухомлинов?

— Я, ваше величество, — ответил Сухомлинов, вставая с места.

— Докладывайте…

— Ваше императорское величество, господа, — начал Сухомлинов, — за несколько последних дней наше положение на Дальнем Востоке осложнилось.

5 мая японцы высадили свои войска в северной части Ляодунского полуострова недалеко от Бицзиво и, выставив мощный заслон против Маньчжурской армии Куропаткина, начали продвигаться на юг в направлении Цзинь-Чжоутской позиции, занимаемой нашими войсками.

Наместник генерал Алексеев еле успел выехать из Порт-Артура в свою ставку в Мукден.

Сообщение по железной дороге в сторону Квантуна прервано.

Командующий Квантунским районом генерал Стессель приказал генералу Фоку, возглавляющему оборону Цзинь-Чжоутской позиции, задержать противника, однако не рисковать, основывая свое решение на том, что эта позиция, несмотря на наличие тяжелой артиллерии, слаба и находится далеко от Порт-Артура, — Сухомлинов сделал зачем-то паузу, затем продолжил. — 13 мая японцы атаковали Цзинь-Чжоутскую позицию, понеся большие потери. По докладу генерала Фока перед линией обороны японцы оставили около 5 тысяч убитыми.

В общей сложности бой шел 16 часов, после чего генерал Фок приказал отступить, бросив тяжелые орудия…

— Значит дорога на Порт-Артур открыта? — спросил Николай. Он поднял голову и тяжелым взглядом уперся в Сухомлинова. — А что Порт Дальний?

Сухомлинов, сдерживая волнение, кашлянул в кулак.

— Порт Дальний, ваше величество, сдан… По поступившей информации от генерала Куропаткина можно сделать вывод, что здесь готовится высадка новой японской армии…

Витте заметил, как последние слова Сухомлинова слегка ошеломили Николая II. Он откинулся на спинку кресла и сидел так неподвижно несколько минут, упершись взглядом в одну точку где-то на потолке.

В кабинете воцарилась мрачная тишина.

Ее нарушил великий князь Николай Николаевич.

— Приплыли, — произнес он медленно будто про себя.

Николай II очнулся.

— Что? — спросил он и обвел присутствующих сверлящим взглядом. Небольшого роста, он показался Витте в эту минуту еще меньше. Усы, френч с полковничьими погонами на узеньких плечах — все как-то сразу померкло и потеряло царское величие, которое буквально еще несколько минут тому назад довлело над всеми. — Что? — переспросил император.

— Я сказал, приплыли, — повторил великий князь Николай Николаевич.

— Куда приплыли? — не понял Николай II.

— Уже никуда, — ответил великий князь и обратился к Сухомлинову. — Ну, а что там наше командование делает?

Военный министр выжидающе посмотрел на Николая. Тот слегка кивнул головой, давая понять Сухомлинову, что он может ответить на вопрос великого князя Николая Николаевича.

— Трудно сказать, ваше сиятельство, — начал Сухомлинов. — На мой взгляд, там нет единого командования. В одном Порт-Артуре три власти: командующий войсками Квантунского района генерал Стессель, комендант крепости генерал Смирнов, временно командующий флотом адмирал Витгефт. Адмирал Скрыдлов в Порт-Артур до сих пор не прибыл. Он находится во Владивостоке…

— Хватит! — вяло махнул рукой Николай II. — И так все ясно. Генералов и адмиралов много, а командовать войсками и флотом некому! — И обратился к Бирилеву: — Сегодня же отправьте от моего имени запрос во Владивосток. Я хочу знать, почему адмирал Скрыдлов не в Порт-Артуре. Такой же запрос — наместнику Алексееву. Почему Куропаткин отступает? Почему Алексеев не руководит боевыми действиями? Кто сдал Порт Дальний?..

Император умолк и закрыл глаза. И снова в кабинете воцарилась тишина, от которой холодок пробегал по коже. Лицо императора было бледным, губы слегка подрагивали.

Наблюдая за Николаем II, Витте почувствовал, что ему становится не по себе.

Прошло, наверное, минуты две или три пока Николай II открыл глаза и тихо произнес:

— Министры Сухомлинов, Бирилев и адмирал фон Гейден свободны… Остальных прошу остаться…

Когда Сухомлинов, Бирилев и фон Гейден вышли, Николай II продолжил также тихо:

— На днях императрица Александра Федоровна получила престранное письмо от герцога Гессенского. Герцог сообщает, что в Германии наблюдается рост влияния социалистов не только в обществе, но и в армии. Я полагаю, это хуже для Вильгельма, чем его необъявленная война с князем Бисмарком.

Опасения герцога Гессенского подтверждаются сообщениями, которые поступают от нашего посла в Берлине и от военного атташе, — Николай II прервал речь и перевел взгляд на Плеве. Тот встал. Однако император жестом показал ему, чтобы он сел. — Мне кажется, в России происходит то же самое.

Николай II сделал паузу, возможно, для того, чтобы кто-то из присутствующих высказал свое мнение. Однако все молчали.

— Одному всевышнему известно, что для нас лучше: изменить свое отношение к Германии или довести дело до логического конца и утопить разом в крови своих и чужих бунтовщиков…

Витте вдруг догадался, о чем сказал Николай II.

— Ваше величество, — не выдержал он, — если вы имеете в виду войну с Германией, то как и в любой войне будет победитель и будет побежденный. Если Россия окажется побежденной, от нас потребуют сдачу и рынков сбыта, и сырьевые ресурсы! А, возможно, и жизненное пространство…

— А потерять все?! — раздражено возразил великий князь Владимир Александрович. — Это как, по-вашему?

Гнев великого князя Владимира Александровича был столь велик, что Николай II даже поморщился.

— Не будем ломать копья раньше времени, — сказал он. — Я оставил вас для того, чтобы поделиться мнением, а не для того, чтобы решать вопрос о мире и войне с Германией. Мне сдается, хватит нам и этой войны.

— Ваше величество, — поднялся с места Ламсдорф, — разрешите мне высказать свое мнение.

— Говорите.

— Ваше величество, среди нас нет ни одного, кто бы ни разделял вашу тревогу. Но, слава богу, мы еще помним те дни, когда ради возвышенных целей в походе против бунтующей черни на Пиренеях объединили свои усилия русский царь, немецкий кайзер и даже французские либералы. В результате были спасены португальский и испанский троны…

— Только вознаграждение за это оказалось не одинаковым, — впервые за все время подал голос великий князь Николай Николаевич. — России предоставили возможность быть довольной своим участием в этом союзе, Германия получила анклавы и военно-морские базы в Анголе, Мозамбике и на Мадейре. А о французах я и говорить не хочу!

— Действительно… Вы правы. Бурбены оказались неблагодарными, — согласился Николай II. — Однако бог с нами… Сегодня речь идет не о контрибуциях, а об угрозе нашей государственности. И каждый из нас может оказаться в роли жреца, от которого в той или иной мере будет зависеть судьба России.

9

Встреча Плеве с Ламсдорфом и их разговор убедили Плеве в том, что появилась еще одна возможность повлиять на Николая II, чтобы изменить отношение к Франции в пользу Германии.

Последнее срочное совещание, которое провел император, еще более укрепило уверенность Плеве в том, что его час пробил.

Плеве был уверен: война с Японией будет проиграна, и Николаю II, чтобы сохранить монархию в неприкосновенности, придется идти на союз с Германией.

Перебрав в памяти всех, кто из окружения Николая II был ближе к нему, и с кем надо встретиться, Плеве остановился на двух фигурах: сенаторе Нейгардте, который в молодости служил вместе с Николаем II в Преображенском полку. Император имел хорошую память и не забывал друзей юности. Не без помощи Николая II Нейгардт попал на службу в министерство внутренних дел, особо опекаемым его величеством, затем был назначен градоначальником Одессы. Там уличен в казнокрадстве, но выручил друг юности. После Одессы Нейгардт получил назначение на пост губернатора сначала Нижегородской губернии, затем Екатеринославской.

Вторым был барон Будберг, помещик, прибалтийский немец. Из досье на Будберга Плеве знал, что барон окончил Петербургский пажеский корпус и служил сначала в юстиции, потом в военном ведомстве. Приблизился невесть каким образом к Александру III и постоянно сопровождал его в поездках по Австрии и Германии.

При Николае II получил назначение главного управляющего канцелярии прошений на имя царя. Был вхож к его величеству и слыл тайным советником государя.

«Немецкое ядро» внешнеполитической службы фон Ламсдорфа, как окрестил прусаков Плеве, работало неплохо, но уже и недостаточно хорошо. До последнего времени им все же удавалось не допускать серьезных разногласий во внешней политики России с Германией.

Неприятным было то, что появилась серьезная трещина в династическом союзе с прусским двором. Кузен Николая II открыто встал на сторону Японии.

Попытка Плеве повлиять на Николая II через императрицу Александру Федоровну и провести встречу монархов ничего не дала. Николай II был настолько зол на своего прусского сородича, что даже не стал говорить с императрицей.

Надо было срочно что-то предпринимать.

…«Тайная вечеря» состоялась у Плеве дома в третье воскресенье мая.

Первым приехал Будберг, минута в минуту. Нейгардт немного опоздал. Извинился, ссылаясь на то, что его задержала супруга Столыпина, родная сестра Нейгардта, пребывающая ныне в Петербурге.

После приезда Нейгардта Плеве предложил для разговора пройти к нему в кабинет

Вслед за ним в кабинет вошла супруга Плеве, принесла чай с лимоном и сразу вышла.

— Хотите новость? — спросил Будберг и хитро прищурил один глаз.

— Новость? — переспросил Плеве, усаживаясь поудобнее в кожаное кресло. — Ну расскажите.

— Императрица Александра Федоровна беременна!.. Ждет мальчика!

Барон произнес эти слова почти торжественно и взглядом победителя обвел всех присутствующих в кабинете.

Нейгардт неожиданно хмыкнул. А Плеве сразу же напряг память, стараясь вспомнить, от кого он уже это слышал. Вспомнил! Об этом как-то упоминал великий князь Николай Николаевич…

— Ну что ж… Слава богу, — отозвался Плеве. — Российскому престолу нужен наследник…

— Но не такой как его величество, — буркнул Нейгардт. — На заседаниях Сената слово из нашего величества не выдавишь…

— Ну-у-у, Дмитрий Борисович, — возразил Будберг. — Вы не правы. Русская пословица гласит: кто молчит, тот жнет, а кто говорит, тот сеет.

Нейгардт вяло отмахнулся от него.

— Мне ваши русские пословицы не нужны. Настоящей самодержавности царю, к сожалению, не хватает. Толи дело был Павел! Он прямо говорил: «В России вельможа лишь тот, с кем я говорю, и лишь до тех пор, пока я с ним говорю!»

— Друзья мои! — остановил их Плеве, опасаясь, что гости могут перессориться с самого начала. — Не будем спорить. Время — лучший судья. Оно всех поставит на свои места. Я бы хотел вот о чем с вами посоветоваться… Не знаю, что вы думаете о войне с Японией, а мне кажется — ничего хорошего из нее для нас не выйдет. Значит, уже сегодня мы должны искать себе надежного союзника. И хотя его величество по-прежнему уповает на Париж…

— Париж!.. — прервал Плеве Будберг. — Однажды Александр II, царство ему небесное, во время поездки во Францию сказал: «Не поверите, какую муку я испытываю, когда на церемониях приходится выслушивать их «Марсельезу»! Лучше бы это был «Венский вальс».

— Браво, Александр Андреевич! — усмехнулся Нейгардт. — Но давайте лучше до конца выслушаем хозяина, а потом уже будем предаваться воспоминаниям.

Будберг низко склонил голову и приложил руку к сердцу.

— Прошу прощения, — сказал он, обращаясь к Плеве. — Буду нем как рыба.

— Ну, отчего же, — улыбнулся Плеве. — Мы не в Сенате… Кстати, Александр Андреевич, вы всегда сопровождали прародителя его величества в его поездках во Францию. Скажите, как могло случиться, что Александр III, недолюбливая Францию, выбрал для наследника российского престола в невесты принцессу Орлеанскую?

Будберг удивленно вскинул брови.

— Недолюбливал Францию? — переспросил он. — Для Александра III было две Франции. Одна — республиканская с ее «Марсельезой» и другая — монархическая. Принцесса Елена Орлеанская принадлежала к той Франции, которую Александр III боготворил. Что касается Алисы Гессенской, то она попалась на глаза молодого наследника Российского престола случайно. Я это хорошо знаю. В то время он был глуп и неразборчив, а его наставники, слава богу, опытные и дальновидные.

Плеве кивнул головой.

— Да… да… да… — проговорил он. — Вы правы, Александр Андреевич, у любого монарха должны быть дальновидные наставники. Монарх — это олицетворение власти, а власть — это наставники, — заключил он и улыбнулся, довольный своим умозаключением. — К великому сожалению, у нас сегодня рядом с его величеством почти нет дальновидных наставников.

Услышав это, барон Будберг недовольно раздул вислые щеки, однако Нейгардт умоляющим жестом остановил его. А Плеве продолжил:

— …Я полагаю, настало время убедить его величество в том, что оценка ценностей императором должна сводиться к отрицанию смысла и значения всего, кроме силы. Где сегодня формируется сила? В Германии! Если мы этого не сделаем, неизбежен серьезный конфликт в Европе, который породит не одну революцию.

На этот раз не сдержался Нейгардт. Безапелляционное заключение Плеве вызвало у него легкое раздражение.

— С вами, дорогой вы наш друг, можно соглашаться и не соглашаться, — сказал он. — Советников у его величества предостаточно. Вопрос в другом — слушает ли он их. К примеру, барон Будберг Александр Андреевич, — Нейгардт артистичным широким жестом указал на мрачного соседа. — Ни один внешнеполитический вопрос его величество не решает без учета его мнения…

Будберг побагровел, почувствовав в словах Нейгардта намек на неудачные попытки внешполитического ведомства избежать конфликта с Японией.

— Дмитрий Борисович, — сказал он, — император не супруга. Это ей вы можете высказывать свое мнение, и она воспримет его как ваше желание. И еще, чтобы влиять на его величество, надо уметь держать язык за зубами. Не вы ли, милостивый сударь, вместе с фон Ламсдорфом неоднократно, не таясь, заявляли, что упрочение русской государственности, проводимое его величеством, вызывает у вас раздражение, а сооружение Петром I Петербурга — насмешку!.. Вы полагаете, такие речи не доходят до слуха его величества?

Плеве досадливо поморщился и чертыхнулся про себя. Ему очень не хотелось быть сегодня мировым судьей, и он решил с этой минуты взять в свои руки ход беседы.

— Все, все, господа! — энергично запротестовал он. — Каждый из нас не безгрешен. И живем мы и мыслим, порой, по-разному, однако это не освобождает нас от исторической ответственности и за судьбу России, которая стала нам второй Родиной, и за судьбу той родины, откуда пришли наши отцы и деды. И пока добирались сюда по разбитым российским большакам их будущие невесты, жандармские чины и сановники — в их умах уже тогда зародилась мысль о величии немецкой расы, призванной богом навести порядок на этой огромной территории, заселенной унтерменшенами. — Плеве умолк на секунду, чтобы определить сколь велико внимание Нейтардта и Будберга к ходу его мысли. И, убедившись, что они его слушают, продолжил, прибавив голосу немного вдохновения и чуть-чуть пафоса. — Друзья мои! На протяжении почти двух веков, начиная от Фридриха II и до Вильгельма II, утверждалось мнение, что на русских просторах без участия немцев ничего хорошего не получится. Разве мы с вами не знаем: вся династия Романовых это исторический плод деятельности немецкой расы! Только немцам предназначено богом управлять на земле! И мы не можем позволить себе предать забвению это предначертание.

Плеве закончил говорить и внимательным взглядом окинул гостей. Тут же для себя отметил, что Будберг воспринял его слова как призыв к действию. Нейгардт же, развалившись в кресле, задумчиво щипал себя за ус и по его виду т