Оглавление

Куликовский Леонид Феликсович 1956 г.р.

Родился в Амурской области, посёлок Магдагачи.

Закончил Томский политехнический институт.

Служил два года срочную службу,

Служил два года офицером.

Работал пожарником, помощником машиниста тепловоза, инженером-конструктором, предпринимателем, менеджером по продажам, таксистом и пр.

Цикл рассказов, составивший книгу «А ТЫ ПОМНИШЬ?..» — вторая книга, являющей смысловым продолжением книги «МОЗАИКА ДЕТСТВА»…

ИЗ КЛАДОВОЙ ПАМЯТИ…

Из кладовой памяти…

Аксаков сыну Ивану: «Я теперь занят эпизодом в мою книгу: я пишу сказку, которую в детстве я знал наизусть и рассказывал на потеху всем, со всеми прибаутками сказочницы Пелагеи. Разумеется, я совершенно забыл о ней; но теперь, роясь в кладовой детских воспоминаний, я нашел во множестве разного хлама кучу обломков этой сказки…»

Тропинка, что живая, извиваясь между кустов, убегает сначала в редкие заросли, но чем дальше в лес, тем основательнее прячется в более густой чащобе. Побегав от нас, завела нас и вовсе в глухую чащу, где и пропала… Далее по тайге-матушке такой, какая есть в своём естественном виде, с чащами, буреломами и часто уже мшистыми поваленными деревьями. По рассказам бывалых людей, прежде чем войти, человек обязан был испросить позволения войти в лес, спрашивал ли Отец такое позволение, не знаю, но разговоры ходили. Видимо живут в глухомани леса свои доморощенные духи и гневаются намерению худому человеку похозяйничать в нём. Поверья, легенды, сказки — сколько всяких нравственных пособий для человека, бери, читай, пользуйся мудростью веками наработанной. Читает? Не уверен!.. Пользуется? Сомневаюсь!..

Отец прикрикнул на меня, чтобы держал расстояние, ветки, что он отгибал, разогнувшись, могут хлестануть меня по лицу. Так мы шли куда-то на Гороховскую. Эта местность, она через кусочек тайги простиралась на севере от Крутого. Местность так себе, ничего особенного, такая же, как и там, где жили мы. Так зачем мы шли?.. Что мы там забыли? но видимо Отец знал и упорно размерено шёл, пытался меня обучить шагу на дальние расстояния, но я что егоза, сначала вроде и как бы шагал, однако скоро позабыл и семенил как мог. Усталость уже чувствовалась, но Отцу не говорил, отругает и скажет, что напрасно не послушался его советов и приведёт свою вечную поговорку:

— Не горячись, не горячись…

Ох! уж эта поговорка его… Всегда и по любому поводу приводит её, поймал где-то на язык свой, теперь, где надо и не надо приводит, а главное приводит там, где мне именно и хочется «погорячиться», по его выражению. Не люблю! Попробуй сдержать себя, когда всё вокруг не просто интересно, а завораживающе и под каждой сваленной лиственницей наверняка живут какие-то существа, хотя знаю — не так, но верить-то хочется, вот и верю. А как иначе? Будет скучно в этой жизни. Я пробовал всё подвергнуть сомнению и проверять свои догадки. Получалось, что ни в одном углу ничего загадочного не было… Я же всё равно надеялся, всё равно мысленно представлял всю необычность того места, которое обследовал, а в итоге — ничего!.. Да разве ж так интересно жить? вовсе нет! Вывод какой? Правильно! надо верить в то, что там что-то есть, и я заставлял верить. Правда! попробуйте и убедитесь, что жить становится совсем интереснее. Мир приобретает дополнительные краски и начинает проявляться в нём своеобразный вкус и интерес… Верьте…

И вообще взрослые люди почему-то становятся не интересными, может, я что-то не понимаю, но весь опыт моей, правда ещё не длинной жизни говорит о таком.

— Не горячись, не горячись…

Да может в этом самом «горячись», как в кулак и собран весь интерес ребёнка, все эмоции, чувства, наконец, здесь возможен порыв, полёт мечты, всяких фантазий и вообще всего, чего я ещё не знаю, или не успел увидеть. Как они не понимают, что маленький человек тоже человек и у него своё мировосприятие, своё… Не такое может быть как у взрослых, но своё, совсем такое маленькое и детское. Малюсенькое, но оно красивое, цветное и звучит!

Однако совсем я увлёкся, убежал в осуждение взрослых, а такое нельзя делать… Так Мама и говорит, мол, осуждать никого нельзя… А я вроде и не осуждаю, я их просто не понимаю…

Тропинка среди чащи совсем исчезла из жизни леса, далее мы шли уже по девственной дремучей и буреломной тайге. И всё бы хорошо, но я упросил Отца нести за плечами ружье, хотя оно одноствольное, но тяжести с каждым километров всё прибавляющейся. Отец не забирал его у меня, а посматривал, когда я сдамся и отдам ему. Я это видел, меня не обманешь, а потому нёс мужественно, пытался ловко пробираться сквозь кусты и буреломы, но как бы не хорохорился, всё одно начал основательно уставать. Наконец, выйдя на полянку, залитую солнцем, Отец промолвил долгожданное:

— Баста, привал. Костёр жечь будем? — ещё спрашивает про костёр, про моё любимейшее занятие, сидеть возле него и глядеть на пляшущие протуберанцы огня…

— Конечно, будем! Смотри сколько валежника, щас-с соберу.

Я натаскал сухих ветвей, во множестве разбросанных вокруг, помог Отцу сложить дрова шалашиком. Он настрогал ножом щепы и через пару минут костёр пылал вовсю, потрескивал, обдавал горячей волной. Из рюкзака были вынуты нехитрые съестные припасы, а это хлеб, яйца варёные и сало… Сало? Я же не ем сало? Но вид скворчащего на огне поджаривающего сала заставил меня жадно сглотнуть слюну. Отец подал мне кусочек хлеба, смаженного растительным пахучим маслом и посыпанного «солькой», а на него сверху водрузил ещё шипящий кусочек подвяленного на огне сальца. Салом уже не назовёшь то, что получилось в результате действия такой стихии, как огонь. Сало то, вы знаете уже, я не ем, а вот сальце? Отец так и назвал его, умолол за обе щеки и ещё попросил…

«Солька», как много разных слов их детства осталось в памяти, пусть неправильных, не литературных, но в них жива память о тех людях, что бок обок шли по дорогам моего детства. В них есть энергия моих родителей, что так просто, по милому называли какое-либо слово. Я порою забываюсь и прошу своих детей принести мне, чтобы вы думали — тубаретку, да тубаретку, вместо того, чтобы назвать правильно табурет. Они вскидывают на меня недоумённые взгляды, пытливо смотрят и думают, почему так искажено слово, я объясняю… И сколько таких неправильностей случается и почему-то всё чаще они слышатся, может поэтому, по одному слову возвращаюсь в детство, в воспоминания о нём… Для одного «солька», для другого целый мир, где присутствует всё, и голоса, и запахи, и вкус, и даже свои напевы народные…

Господи!.. Да я совсем забыл о Шарике, как я мог?! Он ведь подле нас был всё время, правда крутился от куста к кусту, сначала метил, а потом, по-видимому, устал и просто обнюхивал, присматривался, фыркал отчего-то и убегал в чащу на какое-то время. Скоро возвращался… Неутомимый друг мой, ласковый, облизывающий меня, когда меня долго рядом не было, быстрый на зов, стоило только мне позвать его, он стремглав мчал… Так вот Шарику тоже достался хлеб, без сальца, но уж какими глазами смотрел он на Хозяина, смотреть было жалко. Готов был даже «задрать» медведя, уж такая нетерплячка случилась… Если свисала слюна, то ловко подхватывал её своим длинным розовым языком и жадно сглатывал… Так хотелось поесть!..

Перекусили… Теперь можно было и отдохнуть, поозираться вокруг, и увидеть то, что я вам немногим раньше рассказывал. Просто надо уметь увидеть, что везде таится какая-то неведомая и сказочная таинственность. Вот там сваленное дерево, а что под ним? Что хранят в себе те кусты в отдалении, откуда недавно прибежал мохнатый друг. А там, где сороки вдруг затрещали, забеспокоились, вспорхнули и зашелестели крыльями, что там? И всё это хорошо, но без звуков тайги всё блекнет и тускнеет… А в ней есть что послушать! То, что всё поёт вокруг мало сказать, я как-то за ходом своим и не замечал почти, но певчий хор повсюду сопровождал меня, один голос звучал, на него накладывалось пение соседа, да вступали в хоры все остальные певчие. Когда волна на мгновение скатывалась в прошлое, далеко где-то, вдруг слышалось кукушкино «ку-ку!», да разбавлялось всё раскатистым треском недалёкого дятла, звонко по лесу раздавалась дробь его перестука. Настоящая «а капелла» в пении пернатых, им не нужны музыкальные инструменты, всё подчинено своей настоящей таёжной гармонии.

Нет-нет, да и прокатится воронье карканье, не совсем мне нравящееся, оно вносило какой-то хаос в дивное стройное звучание леса, но это тоже ведь звук природы! Значит надо терпеть и слушать, тем более — оно не частое. Ах! если бы знать ещё тех, кто изливают свою пернатую душу, восхваляет… Как их зовут?.. Отец называет некоторых, но не всех, говорит, не знает… Вот! не верю ему, чтобы мой Отец и не знал, разве такое может быть?

Смотрю на него… Взгляд суровый, насупленный под бровями, кажется поначалу, что в нём уже нет и тени доброты, светлости, опасливый какой-то, но я-то знаю… Стоит показаться какой-либо детке в поле зрения, как всё в лице меняется, откуда-то из нутра идёт свет. Выражение становится мягким, морщины разглаживаются, появляется улыбка в глазах и выражение приобретает даже лукавый оттенок. Как я любил это выражение в тот момент, когда мы играли с ним в шашки. Шутки так и сыпались… Мама говорит, что в каждом живёт божья искра, которая просыпается под воздействием другой искры. И в нём, и во мне живут божьи искры, вот только где?.. Искры же горячие — жечь должны…

Хорошо кругом!..

Отец отдыхает, Шарик мирно посапывает рядом, а мне так хочется в лес, я уже совсем отдохнул, однако робость охватывает, вдруг заблужусь или какой-то злой зверь рядом. Правда Шарик какой-то смирный, нет в нём тревоги, значит спокойно всё, нет никакого злодея, да и ружьё рядом — его опять понесу, отдохнул… Я вроде с ним как бы взрослее становлюсь… Ага!..

Через полчаса мы были на Гороховском. Собою оно представляло марь, просто марь кругом и не более… Километра на два, три раскинулась вширь и в стороны до горизонта, а что за марью дальше? Дальше ещё более дремучая тайга, Отец бывал, но мне не приходилось. По всему видно было, что во множестве росли кустарники голубицы…, вот видите? опять слово из прошлого, означающее голубику. Мы и шли, чтобы разведать, приходить ли сюда за ягодой чуть позднее. Отец знающе оглядывал кусты, принюхивался, смотрел на соцветия или ещё на какие-то признаки будущего урожая и с удовольствием заключил, что:

— Кусты будут синими от ягод! Придём…

Знаю, домой придёт и скажет:

— Ну, мать, будет урожай на Гороховском, а вот под леском, где в прошлое лето собирали плоховатенький, ну да ничего, сходим…

Вся природа Гроховского в эту летнюю пору цвела в своё удовольствие. В небе висело горячее солнышко, облачка лёгкие пушистые, но редкие, то закрывали его, то открывали на значительное время. Здесь и там горели оранжевым цветом огоньки, а в иных местах и синели полянки васильками, да цветами, что в народе звались «кукушкиной слёзкой» саранки во множестве краснели яркими контрастными пятнышками. Всюду раскинулась красота в виде цветов, травы и мелких невысоких кустарников голубики. Марь, как я уже сказал, простиралась и влево по пойме небольшой речушки далеко, пока не скрывалась на горизонте и так же вправо убегала, прячась за кустарниками ив и тальника. Покосов здесь не было в отличие от мари Крутого, но всё ж напоминало её. Кочки, пырей вдоль реки, да разбросанные повсюду большие муравьиные кучки… Жизнь! всюду жизнь во всём своём многообразии. По нерадивости своей нарушал домик муравьиный, не сильно, садился и наблюдал, как слажено и толково, без суеты, мураши начинали заделывать рушение. Проходило незначительное время, и брешь заделывалась. По давно услышанной легенде, а где слышал и не упомню, что муравьи и пчёлы были завезены нам на планету из глубинных космических далей, для чего? кто знает…, наверное, чтобы научить человека разумного работать.

Дальше, через марь, мы не пошли, надо было километров десять назад шагать, поэтому Отец, глядя на меня, не решился. Мы забрали вправо, чтобы найти сквозную дорогу, что резала тайгу до Крутого, и мы нашли её. Идти был легче, но расстоянием значительно дальше.

Пройдя по тропке уже домой, нам необходимо было завернуть в березняк, а там посмотреть брусничник. Мы всегда в этом месте собирали ягоду. Урожай хороший был почти каждый год, но убедиться надо, чтобы зря не «убивать ноги» потом, выражение моего Отца, а возможно и бывалых людей означающее много ходить и без пользы… Вновь надо было побираться в некоторых местах через чащу. Я храбро нёс ружьё, не жаловался, даже в собственных глазах виделся почти взрослым и уже совсем охотником…

И тут мне надо же было сотворить такое…

Внезапно, как гром среди ясного неба, прогремел у меня за спиной оглушающий выстрел, такой силы, что я присел и оглох… В голове зазвенело, окружающее стало немым… Был ли я жив какое-то время от страха, не знаю, но подбежавший Отец долго приводил меня в состояние реального жития на этой планете. Он тряс меня, спрашивал что, где и почему, а я всё показывал куда-то рукой, ещё оглоушенный и почти не соображающий, мол, где то там, в какой-то стороне в нас стреляли. Сняли ружьё с плеча, Отец понюхал ствол, заглянул в патронник — всё стало ясно, кто на кого напал и открыл стрельбу… Задал пару вопросов и, если бы не мой сильный испуг, трёпки бы не миновать, ему всё стало понятно, что случилось…

Когда я нёс ружьё, то взял дурную привычку, а иначе и не назовёшь, нажимать на спусковой крючок. Откуда взялась она, как родилась, но уж точно не в умной голове. Тем более, что Отцом рассказывалось десятки раз, что и как надо носить. Я пренебрёг полностью его советом. Он шёл впереди метров в пяти, и был сосредоточен на ориентировке по местности, куда идти, в какую сторону. На меня мало обращал внимание, главное, что я иду недалеко… Продираясь сквозь дикие заросли молодых деревцев, я шёл поодаль от Отца, чтоб не получить хлёсткой веткой по лицу, кто ходил по лесу знает такое правило. И здесь, после очередного подныривания под кустами, непостижимым образом взвёлся курок, уж как получилось? не знаю, но случилось именно так… Курок взвёлся о какую-то ветвь, а я, следуя своему дурному, халатному желанию нажать на спусковой, нажимаю — жахает выстрел! Подобно новому светопреставлению, словно разверзлись небеса…

Понятно, что меня после не подпустили и близко к ружью пару троек лет, пока не поумнел и не стал взрослее…

Я совсем забыл про это приключение, но чтение Аксакова напомнило живо, ярко и даже запахло дымком выстрела. Живой, образный язык Сергея Тимофеевича достал из моей кладовой памяти случай, и мне захотелось записать его. Всякий раз убеждаюсь в том, что живёт в нас много чего погребённого под разным хламом воспоминаний такого, что само просится — запиши!.. Записываю, вспоминаю, вот и Отца помянул таким, каким он был, мужиком прямым, крутым, но одновременно добрым и заботливым… Низкий тебе поклон, мой Родитель!

январь 2022 года

На рыбалку

Я наживляю мой крючок

Трепещущей звездой

Луна — мой белый поплавок

Над чёрною водой.

Сижу, старик, у тихих вод

И тихо так пою,

И солнце каждый день клюёт

На удочку мою.

Владислав Ходасевич

* * *

В записных книжках, роясь, нашёл запись: «Детству следует оказывать величайшее уважение» ^[1]. Задумался… Оказал ли я своё уважение ему?.. Смог всё сказать о нём, и возможно ли это? наверное, нет… Это такая веха в жизни каждого человека, где формируется целый мир и отправляется во взрослую жизнь. О детстве своём я немало написал в первой своей книге, ^[2] и мне поначалу показалось достаточно… Однако частенько меня что-то беспокоит, тревожит, усовестляет… Что?.. Наверное, то, что я как-то старался упустить напоминания о друзьях, что бок обок провели со мною это увлекательнейшее время. Да! я это делал умышленно, есть причина… Слово сказать надо!.. А как сказать?.. Упоминал, в общем, не касаясь кого-то конкретно. Если описать каждого, если обрисовать какими мы были, можно впасть в ошибку и неправильно дать чей-то облик, характер… Значит, выглядеть в чьих-то глазах неблагодарным, не достойным нашего бесшабашного времени детства… Поэтому я не намерен описывать, какими были, а хочу поведать, что мы делали и как мы делали, ведь были не просто мальчишками, мы были друзьями…

С ними, великолепными ребятами, пробегало время в бесконечных играх и походах. Проводились часы, не замечая их, время сворачивалось в тугой сгусток, не по линии своего хода, а по особому плану, вернее нашему плану, проскакивая мигом. Миги детства потому и запоминаются на всю жизнь, в них сконцентрированы впечатления, эмоции без всяких взрослых примесей… Создавалось своё пространство, свой космос, где понятие времени относительно… При этом мы не только всегда уживались миром, но и ссорились, потом мирились, сплачиваясь ещё крепче между собой… Мы дружили! Тогда мы умели дружить, считаться с особенностями рядом находящегося, с его странностями, чертами, которые не всегда были идеальными. Мы и сами были далеки от совершенства, впрочем, об этом мало задумывались… Для нас главное было, что Колька, это Колька, Сашка это Сашка, и они рядом… Свистни и где-то покажется рожица, довольная и тихо прошипит: «Щас-с, тихо, а то родители заметут…».

Через годы и годы, когда многому можно подбить итоги, я благодарно склоняюсь всему процессу детства, куда входят не только родители и сёстры, но и друзья… Есть среди них те, что уже Ушли от нас. Я не люблю слово «умерли», так как смерти нет, есть переход в другую форму жизни, говорил об этом ^[3] и буду повторять. Им ушедшим особый поклон и молитвенное слово, чтобы шли они по Небесным тропам, а возможно когда-нибудь через какие-то миллионы лет, мы встретимся опять на тропах другого не менее бесшабашного детства… Кто знает?.. Форма нашей жизни так сложна и нами, человечеством, катастрофически не изучена, но придёт и этому время. А пока о дружбе пару строк, не утомились?..

Дружба это особая сторона жизни нашей и не каждый, не всякий может похвастаться, что он может дружить… Дружба это труд, жертва, самоанализ действий своих… Дружба это ноша и порою нелёгкая через годы, но приятная, радостная. Дружба это смирение, понимание, соболезнование, чувствование рядом и далеко живущего… Дружба это общие интересы, взаимная симпатия и привязанность, духовная близость, это помощь в любой момент, быстрый отклик на горе… Повторю — дружба это труд! Могут ли многие сказать, что владеют набором качеств, описанных выше…

* * *

Мы, как могли, так и «трудились» на почве дружбы, товарищества. Разнообразные были стороны такой «работы»: футбол, хоккей дворовый, лапта, «выжигалка», «чижик», городки, казаки-разбойники и это далеко не все области нашей «многопрофильной деятельности». Забыл упомянуть лыжи и коньки, как видите, не скучали, а жили и дружили… В круг наших интересов бесцеремонно вторгалась и рыбалка, не как смысл жизни, а как повод выброса за пределы посёлка, где отсутствует глаз взрослых, но присутствует движение в природу, в естественную неомрачённую ничем среду…

Рыбалка для одних это заядлое хобби, без неё они не могут долго обходиться. Для вторых, просто вылазка на природу, но и не без того, чтобы выудить какую-либо рыбёшку. А третьи ездят просто с товарищами покрутиться, поболтать, словом потусоваться, их не интересует, вообще, рыбалка, их интересует только круг друзей. Рыбалка — это азарт, эмоции, повод выскочить из домашних условий и, наконец, сменить свой привычный образ жизни, пусть на краткий миг, но полный эмоционального вдохновения, да и подзарядиться на природе естественной необходимой энергией. Здесь я совсем не беру тех, кто заряжается не энергией, а известно чем… Для меня выбор пал бы скорее на вторую компанию, я не был азартным рыболовом, но и не был равнодушным, хотелось подержать удочку и вынуть пару троек пескариков, да гальянчиков… На это я был способен и даже мог поддержать компанию заядлых рыболовов в разговоре… У них всё крутиться вокруг улова; кто, где и сколько поймал рыбы. А если зайдёт речь, какую поймали по размеру, здесь без споров не обойтись, каждый возносит себя на пьедестал. Пусть возносит, это не вредит ни ему, ни окружающим…

«Удочка и уженье — слова магические, сильно действующие на душу, ^[5] — так написал замечательный писатель, чьи творения не вошли в ряд великих произведений, но вошли в классику, которая и зовётся — русской… Далее он продолжает, — Природа вступит в вечные права свои, вы услышите ее голос, заглушенный на время суетнёй, хлопотнёй, смехом, криком и всею пошлостью человеческой речи!», — написаны почти два века назад, но разве не о нашем времени, почти точная копия… На то и зовётся классикой… Услышите голос природы! Слова, врезанные в историю навечно, просто и прочно… Кто называет себя рыбаком, у кого мысли и дела большей частью направлены на уженье рыбы, обратитесь к классике, написанной сочным, доступным языком, и с великой любовью к природе.

Тогда в детстве многое воспринимается не осознанно, машинально, в силу малых лет и быстроменяющихся моментов, «декораций» естественного природного театра, а мы в нём талантливейшие артисты, согласитесь, фальши нашей игры в детстве не было… Мы как под началом художественного руководителя, режиссёра принимали на себя различные роли, во многих играх и, если бы снять кино, то плохой, ненатуральной игры вы бы не увидели на экранах детства… А ведь интереснейший, прямо захватывающий сериал мы там сыграли… Будете спорить!? Вот и хочется порою написать какую-либо серию, связанную с рыбалкой. Описать так, как мы тогда видели её, как чувствовали, каким образом двигались, с кем общались и, наконец, как именно происходило всё… Попробую…

Многие моменты живо встают в памяти, прямо фильмом, в котором мы двигаемся, что-то кричим, беседуем, а некоторые стёрлись из активности и только с помощью друзей с трудом, но восстанавливаются… Знаю, что ничего не стирается в матрице памяти, просто есть там активные ячейки, куда «подаётся ток» и пассивные, требующие ремонта подводящих деталей, как в радиоприёмнике. Эти детальки «ремонтируются» часто простым словом, звуком, песней — вот прозвучало… и за ней, за ним встаёт из закоулков памяти то, что как –будто забыли напрочь. Но нет! всё живо…

* * *

Условились с вечера — едем на рыбалку… Вопрос куда, на Горчаки или Крутой? Решили сделать вылазку на крутовские озёра. Рыба в них водилась, знал не понаслышке, по собственному опыту… Возьмём удочки, они были у каждого, главное, чтобы климат не подвёл… Между тем, погода стояла чудная, словно всё сговорилось, выбросить нас в природу: и погода, и отсутствие домашних дел, которых было полно особенно в огородную и сенокосную пору, и наша разудалая пора детства. Мы были быстры на подъём, приём решения, на сборы и на сам процесс выброски, на исполнение намеченного нами плана… С тем и разошлись по домам, и как будто ничего никому не запрещало утром выехать… Вечер стоял тёплый, уютный, пахло в воздухе созревающими ранетками, черёмухой и смородиной. Стоял громкий стрёкот кузнечиков, к вечеру они особенно становятся активными и создавали они какую-то особую звуковую атмосферу именно дивного вечера. У нас быстро темнеет, поэтому уже в десять вечера небо всё светится звёздами, а если луны нет, то темень стоит, хоть «глаз выколи». Пока доберёшься домой наспотыкаешься…

Был конец июля…

Встали рано… Солнышко, которое должно было уже давно выскочить из ночного плена, на небе не было… Вот те раз!.. Почему?.. Было пасмурно, небо заволокло серыми рваными тучами, они охватили его от края до края… Откуда набежали? Что за невидаль и так неожиданно? Однако дождя не было, или пока не было, что заставило задуматься нам, а стоит ли выдвигаться… Вдруг дождь пойдёт!..

— Ну, так что!? Может, обойдётся? — понадеялись мы на «авось»…

У остальных сказались срочные дела или подвёл велосипед, такое часто случалось… Наши двухколёсные были «пожилого» возраста и поломка случалась за поломкой… Врачевали, ремонтировали сами, разбирали, собирали, что заправские механики, до винтика. Тех, кто решился ехать, осталось двое, я и Пончик, так мы звали нашего друга. Кто прозвал его Пончиком, историю умалчивает. Валера-Пончик был на полтора года старше меня, но ростом, сложением и физическими данными на редкость природою одарён… Везде, во всём он был первым, в любом виде игры, в азарте, в увлекательности и, на редкость, порядочным… Мы решились с ним на поездку, хотя многое уже говорило, что дождь будет. Отец пытался отговорить, что не будет клёва рыбы, и вымокнем все, но висела отговорка: «Не сахарные, не растаем…»

Где-то внутри сожаление всё-таки осталось. Ну как же так! ведь ничего не предвещало пасмурность, и за ночь всё поменялось… Когда намечаешь какую-то программку для себя, то внутри происходит её ход, в мыслях что ли… Пробиваешь в пространстве каналы движения, выполнения её. И, если что-то меняется, рушатся намеченные планы, остаётся грустность, досада и горечь… Ах, ты! это ж надо было такому помешать…

Впрочем, отправились в путь втроём… Было ещё одно живое существо, мой Бобка, небольшая собачка, чёрненькая с беленьким галстучком по шее… В рюкзаки кроме снастей для удочек, конечно, взяли еду. Удилища всегда срезали на месте, много росло тальника по берегам речушек, из длинных прямых лозин получались прекрасные удилища, так что надобности везти с собой не было. А ещё часто на берегах разрезов были оставлены чьи-то готовые удилища, которые так и переходили из рук в руки…

Небо и вовсе затучилось, стало более тёмным и надвинулось сверху на землю… По всему было видно — будет дождь, значит, надежды на ловлю рыбы, оставалось совсем мало, но… на небо, посматривая, мы отправились в путь.

Проехав километра два, уже за белой будкой, мы поняли, что есть небольшая проблемка… Какая?.. Мой дружок, коротколапый Бобка, сильно отстаёт, бедняга… Не оставишь, не бросишь. Понятно, что собака не потеряется, всё ж жаль его… А что сделаешь? Пришлось съестные продукты из моего вещмешка переложить к товарищу, Бобку затолкать туда и высунуть только мордочку. Знаю, будет нагоняй мне от Отца, заставит стирать. Ну и что, дружка спасаю… Однако маленький то он маленький, но весит что-то… Быстро устаю… Валера забирает у меня рюкзак, наполненный четвероногим, взваливает себе на плечи и мы уже без остановки скоро были на Крутом. В дороге посыпал слабенький дождь… Всю дорогу он моросил, такой себе моросейка, слабо, мелко посеивал, но одежду успел промочить…

На месте выпустили друга, а сами давай разводить костёр. Надо перекусить и согреться. Костёр развели с трудом, валежник, сухостой отсырели и никак не хотели разгораться, но нашли пару полешек и накрошили лучины. Запалили, и уже пар повалил от нашей одежды. Соорудили нечто вроде шеста над пламенем, чтобы вскипятить и заварить чай… Чай в природных условиях грех заваривать традиционно, надо тем подручным, что имеет природа, а это смородина, как одно из средств… Мне Отец показал как, я пользуюсь… Смородина в диких условиях обладает удивительным ароматом, ягода куда слаще садовой, а пахучесть сломанных веток и листьев, вообще несказанная…

Сказать что возле костра еда вкусная, и малой толики не прошептать, только глаза поднять к небу и промолчать… Как вкусно!.. Представили?.. Вот, вот и я о том же… Ломтик сала, которое дома и под пистолетом кушать не заставят, здесь на прутике шкварчит и просится… А рядом уже и хлеб готов, с хрустцой запечён на огне… На шесте чайник, вот он закипает, и я бросаю в него веточки дикой смородины. Он становиться красным и аромат от него стелется берегом, озеро рядом… Плещется рыбка, оставляет круги по воде, появляется надежда на ловлю, маленькая такая, но надеждою зовётся… Знаем, что плохой клёв в дождливую погоду, не раз убеждались в этом, но надо пробовать, пытаться и тогда делать выводы… Скажут, что не умеем ловить, может быть, но соглашаться не хочется и всё тут… Как это не умеем!?

У Бобки, который шнырял где-то по кустам в поисках нор, что-то не сложилось с охотой, набегавшись, сел подле нас и, высунув язык, при своём «хата-хата» терпеливо ожидал, чем дадут полакомиться… Ему едой шибануло в нос, какая здесь охота заниматься охотой? Дождался!..

— Эх ты!.. Охотничек!.. Не получилось у тебя с добычей, облом…? На вот поешь…

Кусок хлеба, не успев прочертить траекторию пути, был пойман в прыжке Бобкой, потом он лёг и аппетитно съел, держа обеими лапками, собрал все крошки, сладко облизал свою мордочку, чихнул от удовольствия, вновь обследовал место, есть ли крошки, ведь могли остаться и опять уставился на нас, мол: «Давай ещё!»

Огонь костра набрал силушку, в нём успевали подсохнуть отсыревшие дровишки… Они потрескивали, языки пламени взметались всё выше… Костёр получился на славу, чудо, как хорош!.. Люблю!.. Особенно в дождливую пору… Поворачиваясь то спиной, то боком, одежда наша стала быстро подсыхать, от костра и вовсе не хотелось отходить, но водная гладь манила. Вырезали удилища, привязали к ним леску, поправили поплавки, нанизали червей на крючки — всё готово! Взмах!.. И, свистнув в воздухе, крючок с грузилом опустились в воду, поплавки замерли на воде. Вдруг, как клюнет!? Надежда умирает последней, ведь так!?

Закинув удочку, поплавок стал моментально центром вселенной, всё перестало существовать, одна точка сконцентрировала на себя всё… Внимание, взгляд, даже звуки перестали быть слышимы, ты как пружина, в любой момент можешь сжаться и наоборот… Мало малейшее движение уже заставляет реагировать, а когда он, поплавок уходит под воду, то здесь не зевай и ну! подсекай живей, хлёстко дёргай наверх удилище и… И внизу лески на крючке затрепещет, задёргается что-то — есть!.. Какая радость охватывает тебя, когда из воды показывается удача, крутится вся, вертится, трепещет… Рыбка в серебряной чешуйке, блестя своими боками, отправляется в приготовленное ведёрко, там плещется целая стайка таких же, а ты опять сосредоточен весь на поплавке и опять весь мир сжался в точку… Но… Это тогда, когда есть ловля, не сегодня… Сегодня поплавок мирно покоится на глади озера, не живой и у тебя нет в глазах огня.

Ещё в дороге Пончик сказал:

— Зря скатаемся, ловли не будет…

— Ой! да хватит уже!.. Я себе сам надоел таким же сомнением, — но не он, не я назад не повернули, а продолжали крутить педали.

Меняя места, я перепробовал несколько, зная, что здесь-то точно всегда была ловля. Пока глухо, ничего, но надежда теплится, такая маленькая и маячит в отдалении, совсем не уходит… Валера рядом, так же весь в надежде, взгляд заострился на поплавке, крутится неотвязно мысль, вот сейчас клюнет, ну! вот сейчас… Но поплавок мирно покоится на воде…

— Фу ты…, я ж говорил, что не будет ловли, — сплёвывает раздосадованный Пончик.

— Слушай, Пон, мама мне говорила, плевать нельзя, ты плюёшь в природу, а она будет отвечать тем же.

— Да?! Не слышал… Может враки это? А?.. И что ты совсем не плюёшься? — спрашивает Пончик, недоверчиво посматривая на меня…

— Бывает, когда забываюсь, а вспоминаю, то стараюсь не делать этого… У тебя клюёт! Тяни! быстрей подсекай!.. — ору ему, поплавок его загадочно утянуло под воду…

Валера спохватывается, резко тянет удочку и рыбка, описав в воздухе сальто, плюхается назад в воду.

— Плевать нельзя, плевать нельзя!.. Вечно ты тут со своими нравоучениями лезешь… Чудило, ты!.. Прозевал из-за тебя, — раздосады у него на меня, нет предела… Донимать его дальнейшими разговорами, словами сейчас не надо, пусть остынет…

Были моменты, когда в пылу игры Пончик, а он был во всём первым, чем-то так выводил меня, причём со смешком язвительным, что я свирепел и кричал ему бесстрашно: «Япондзя Ивановна!», обзывая его так, чтобы достать посильнее, и непонятно почему этим выражением… После чего надо было улепётывать, не просто во весь дух, а стремительно, с космической скоростью. Не на что не реагировал Валерка так, как на это… И почему? не понятно было…, не знаю и я, откуда взялось это «Япондзя»… Видимо само сочетание у него вызывало помутнение разума. Пончик менялся в лице мгновенно, багровел, словно ничего обиднее в свой адрес не слышал. Убежать от него было бесполезно, он догонял, и снега за шиворотом у меня было больше чем в природе самой. И что вы думали? Какое-то время спустя, мы уже играли, как ни в чём не бывало, а расходились по домам друзьями, ещё более тесными, ведь снега за шиворотом у меня уже не было, и был он для меня самым хорошим Пончиком.

Минут через пять я выудил рыбёшку, маленькую такую, курам на смех… Услышал опять тот язвительный смех от друга, который терпеть не мог:

— Ты что, хочешь услышать от меня любимое выражение? — сказал я ему, однако не высказал, опасаясь реакции, — Потом попробуем в заводях порыбачить, может там будет клёв…

— А-а всё одно, вряд ли и там будет ловля…

Пробыли мы ещё с полчаса за ужением, поймали совсем ничего, по паре мелких гальянчиков, смеяться было над кем, каждый над собою…

Потом перешли на речку, в заводи, где течение было медленное. Река делала повороты, образовывая тихие места, где в хорошие солнечные дни всегда можно было видеть косячки рыбёшек, что резвились в своей стихии. Ничего! Результат тот же…

— Ладно, нарыбачились, пошли к костру греться, потом домой, — предложил Валера, и я охотно согласился…

Дождь не переставал моросить, стал крупнее, по всему было видно, что переходит он в обложной. Сколько будет продолжаться по времени — кто знает? Тучами обложило весь небосвод, они снизились и придавили своей влажностью землю. Краски посерели, стали блёклыми, всё кругом замокрело. Дальний лес за пеленой дождя потерял свои очертания, зачернел вдали просто полосой бесформенности. Неуютно, сыро, зябко стало… У огня всё время не усидишь, обсыхая, пора возвращаться…

Мы погрелись возле костра, который до этого поддерживали, чтобы дождь его не притушил, доели оставшуюся еду, на природе аппетит «волчий», быстро голод берёт в оборот, затолкали в рюкзак Бобку и двинулись в путь.

Точно сказал друг, нарыбачились…

* * *

Дома на нашем переулке были, как сообщающие сосуды. Живущие в них, знали друг друга, по возможности общались, а иные и дружили семьями. Вечерами собирался люд на лавочках возле домов, судачили о том о сём, кочуя от одной лавочки к другой… Обсуждались всякие животрепещущие дела, не без осуждения нравов теперешней молодёжи, это, как известно, во все времена было злободневно, особенно у старушек, потом переходили к насущным делам, задевали словом и отсутствующих сударышек, как без этого? никак… Язык он, известно без костей, не применёт подцепить на себя характер соседушки и ну! молоть без конца, а потом о следующей в очереди, но обязательно отсутствующей. Так по очереди всех и перемелют, но без злобы, для порядка, ведь они тоже перемалываются на языке других…

А что говорить о ребятах? о моих друзьях… Здесь всё проще. Свистнул, предложил, побежали выполнять желаемое… Через дом от моего дома жил Сашка, с которым мы продолжили дружить и после нашего детства, будучи взрослыми людьми. Сашка, Сашкой, но мы все кликали его Виногором, в основном дразнилка была по фамилии, меня, кстати, Куликом, иногда, чтобы обидеть, обзывали и другими хлёсткими прозвищами, не часто, но бывало… Рогаль, Калаш, Артюх и Фёдор и так далее. Такая форма видимо набрала силу из каких-то древних веков и захватило моё время в полной мере, но мне думается, что живя тесно друг с другом, как на ладони, зная хорошо друг друга, подмечая особенности каждого, тогда вырисовывалась истинная натура того или иного жителя. Вот и складывалась сущность того, кого обзывали, а клички давали ой! как разные с нелицеприятными словами. Разные бывали прозвища, в основном по характерной черте, свойству, давали в разные периоды жизни, и было несокрушимое правило — человек не может дать прозвище самому себе, иногда и носило характер поддразнивания и желания обидеть… Прозвища имели разное происхождение, давали по фамилии, от рода занятости, от увлечения, от привычек, от внешности, от физических недугов… У нас же всё было чинно, и многих обзывали только по фамилии, исключения составляли единицы, Валера был Пончиком, а Виктора звали все Витой… Так и орали, вызывая на улицу:

— Кули-и-ик, выходи!.. Вита-а, айда в хоккей гонять!.. Винного-ор, купаться идём!?..

Только и слышно было, а порою свист пронзительный, залихватский заставлял обязательно высунуть свою мордочку в окно или из сарая, если прихватывали во время домашней работы. Отец не применёт тут же съязвить:

— О! Уже высвистывают, давай бегом, а то прогул поставят…

— А можно, Пап? Я ненадолго, только чуть-чуть…, — так и отпустил, жди…

— Иди, беги, но после того, когда всё сделаешь, — а дел делать, не переделать…

Сашка, Виногор, старше меня немногим более полутора лет, но ростом рядом со мною… Вёрткий, умный, много читающий, временами обидчивый, словом требующий к себе внимания, он был во многом заводилой и верховодил нами… Однако ничего не мешало быть нам близкими друзьями. Можно сказать — закадычными… Хотя слово «закадычный» относилось больше к собутыльникам, оттуда и пошло странствовать по жизни, которые вливают за кадык, в наше время пользовалось популярностью среди пацанов и расхожестью в употреблении… Мы с Сашкой, даже однажды подрались, треснули пару раз «по морде» друг друга и разошлись друзьями. Драка это то, что более сдружило нас… По какому-то кодексу негласному, драками проверялись на «вшивость», то есть на трусость, на показание себя во всей своей «красе». Хочешь, не хочешь, а драться надо, в противном случае — запрезирают, попадёшь в опалу. Не любил драться в детстве, не любил в юности и молодости. Тогда ещё драка проходила в определённых правилах, «лежачего не бьют», без подручных средств, ну и прочее…

Жили мы по Первомайской, по одной стороне, и наши дома отделял только дом Захарковых… В нём обитали древние старики, которым было далеко за восемдесят, а в маленьком домике при них жил внук, он женился недавно, слыл весельчаком и вообще был симпатичным мужчиной. Бывало, соберёт нас, подростков, и ну байки травить, обхохочешься… Как-то в очередной раз, ухохотав нас, спросил:

— Вот что пацаньё, еду завтра на рыбалку, кто со мною?

Как здесь не согласиться? конечно, едем!.. На мотоцикле! У Юры мотик ИЖ-Юпитер, двухцилиндровый, с коляской. Коляску, естественно отцепит, не проехать с ней по тем тропинкам заболоченным, которые ведут от горы к ключу… Спросили куда едем?

— На ключ Луговой, что за горкой, поворот направо и через марь, бывал там, клёв хороший!.. Лёнька, возьмёшь мордушу у Отца, у меня тоже есть, хватит двух, да три, четыре удочки, вот и схватим всю рыбу в речке, согласны?.. А у тебя, Санька, есть крючки «пятёрочка» и «восьмёрка»? если есть захвати… Черви у меня есть, хватит. Возьмите корки хлеба для мордуш, обмажем края, все рыбы наши! А? вот ещё что, сапоги резиновые не забудьте, через болотца проходить будем, не в кетах же грязь месить…

Вне сомнения, что если бы Сашка не поехал, то и у меня не возникло желание. У него точно также, а «гуртом и батька бить легче». Часто желания в каких-то забавах, вылазках возникало от присутствия рядом товарища, такого, как ты и возрастом, и увлечениями.

Мы разошлись по домам отпрашиваться у родителей, но если не отпустят, то подключим Юру, он в авторитете… Живо отпросит!

Отпросились и собрались… Быстрее бы утро наступило, всё внутри бежит и рыбачит, никакого удержу нет, всё бежит… Уснуть бы поскорее, проснёшься, и сразу будет утро! Веки смежишь, а картинки завтрашней рыбалки живо рисуются воображением… Рисуешь, рисуешь, так и заснёшь с улыбкой…

Утро!.. Какие подобрать слова, чтобы описать его, утро детства?! Просыпаешься… В полуоткрытое окно доносится шелест черёмухи в саду, ветерок веет лёгкий, тёплый. Забегает в дом, приносит запахи лета, томные, до надрывности родные… Там и смородина слышна и малина «поддакивает» ей, прямо под окном целый цветник всевозможных цветов, он также добавляет свой вклад в сонм ароматов… Птицы заходятся в песнях своих, заведут свои трели и неумолчный щебет, друг перед другом выводят переливчатые мелодии, нежные, радостные… Утро воспевают! И как дивно получается у них, заслушаешься… Где-то далеко слышны голоса, то Мама с соседкой о чём-то судачат. Отец возится в стайке, слышно как успокаивает коня своим «тпр-ру, тпр-ру…». Коню бы на волю-волюшку, да гривой помахать, да оторваться в степи широкой галопом резвым, а здесь стой уныло, пофыркивая, да жуй сухое сено. «Эх! неволя», — думается ему… Петух возмущается кем-то, всполошился прямо, а успокоившись, зовёт куриный народ, он же царь и воевода у них, они послушные подданные, сбегаются… А драчливый он, спасу нет, истинный воевода, гроза местных собак и пацанов, стороною обходят, я тоже опасаюсь… Коров давно вывели на пастбища, это происходит рано, часа в четыре, а следом и солнце поспевает, весёлое, жаркое. Выползет из ночи, обольёт светом и дарит всему живому себя — оно всех любит! Слышу баба Шура, Сашкина бабушка, кого-то чихвостит:

— Ах ты змей окаянный, — может собаку в огороде застала, а может кого-то из своих подопечных гонит по делам, ставит программу на день, она такая… Шумливая, громкая, а меня любит, никогда слова плохого не сказала… Давно нет её, а я помню её быстрые переходы с обработки кого-нибудь к улыбке, и всё лицо помолодеет, даже морщинки разглаживаются и глаза светятся…

Голоса, звуки, пение птиц долетают до меня фоном, услаждающим слух, мелодией утра раннего… И главное!.. Можно нежиться в постели, потягиваться, помечтать. На покос не надо, окончен… Не надо и в огороды зануриваться, всё протяпано, окучено, ждёт часа своего, чтобы поспеть. Сладко зевается…

Ах! Хорошо!.. Стоп!..

Сегодня же на рыбалку едем! Пружиной в штаны, в кеды, футболку на себя и поесть, правда время ещё есть свободное, но я готов… Бегу к Виногору, он тоже готов! Сашка ранний, его трудно в постели застать, встречаемся на полпути, выкрикиваем Юрку, нет Юру он же взрослый и как-то неудобно звать Юркой, а Отец мой зовёт просто — Захарок, по деду…

После завтрака собираемся у Юры, Отец мордушу помог донести, она сетчатая, из проволоки. Есть из прутьев тальника, её не берём, Юра свою к багажнику «притаранил», багажник большой, вместительный… Выезжаем…

— Ты, Юрка, сильно не гони, — слышу уже в пути напутствие Отца…

Ветер в лицо, позади пыль столбом и лай собак соседских, возмущены треском мотора, непорядок в их понимании… Справа «Ромашки», далее воинская часть «Гриф», потом «Белая будка», пишу с большой буквы, это наша отчётная точка, налево на Горчаки, направо через аэродром дорога на Крутой…

Радость дороги… Сижу между Юрой и Сашкой, держусь за ручку, а Сашка за меня… В небе солнце, синь простора и снующие птицы… Настроение приподнятое, даже жизнерадостное, рядом Сашка что-то кричит возле уха, не слышу, шум встречного ветра заглушает, мотаю головой. Поворот за поворотом, перед нами отворяются ворота в природу, мы почти в ней. Мелькают придорожные камни, деревца и скоро въезжаем на горку, а там…

Дорога есть в ней влекущее заманчивое начало, и тайна, куда приведёт… Конечно, скажет кто-то, что мы едем туда, в ту «степь широкую», но согласитесь для человека, не лишённого ростка мечтательности всегда есть загадочка, а что там?.. И даже если нет ничего загадочного «там», значит, будет в следующем «там», и так далее и далее… Всё дело в том, кто едет. Мне всегда мечталось, в этом был неисправим и ранен фантазиями навечно. Глупо!? Всё может быть… Однако подобные «глупости», помогают уже взрослому человеку сохранить то начало, на котором зиждится живое восприятие мира окружающего, не заслонённое временным, лживым, порочным…

По старой Крутовской дороге, на горе, где вышка, сворачиваем направо к Луговому ключу… Спускаемся по дороге, что рассекает лесок, он по обочинам стоит стенкой, по этому пути редко кто ездит, поэтому тропа заросла высокой травой, если бы не лес, то и не видно было, как ехать. Доезжаем до болот, это не те топкие болота, с зыбью и прорвой, куда легко может затянуть навечно, а залитые места мари, где между кочками стоит ржавая вода, с разноцветными масляными разводами… Обильная роса упала на траву, искрится алмазами на утреннем солнце. Бросили мотоцикл, не доехав до речки, дальше болото, не проехать. Убрали его с дороги подальше, а сами, перескакивая с кочки на кочку, бухаясь в воду, пошли к речке, она недалеко.

Кочки, тропинка между кочками, вода стоячая… Ивы над речкой склонились. По ним издалека видно, где речка протекает, её и речкой-то нельзя назвать, просто ключом… Здесь он шире, чем там, где бежит мимо наших покосов на мари. Подпитали его дополнительные притоки и заводи стали куда просторнее, хоть плавай свободно. А по мари самой разметался ковёр цветов всевозможных, один краше другого, разных по форме, цвету, запаху. И чем их больше, тем краше марь, тем возрастает красота округи. Раскинулась она по пойме ключа, от леска, до тайги вековой, которой нет конца и края…

Место выбрали, где заводь пошире и спокойнее течение, куда заходит рыба погреться… Мордуши с внутренней стороны, обмазали хлебной массой, предварительно размягчив в воде, внутрь бросили по паре кусков корок хлеба и забросили с мыслью «все рыбы наши», как сказал Юра и стали готовить удочки к ловле. Удилища выстрогали из лозин, их вдоволь растёт, выбирай по вкусу… Всё готово! Ты превращаешься, в силу своих желаний, в охотника до рыбы, в комок вожделений до ловли, ещё вчера тяга к рыболовству вдруг проснулась с силой моих предков… Неотступно следуешь своим навыкам, преподанным Отцом, товарищами и есть… Первая пошла! Закрутилась, завертелась на крючке рыбка, вытащенная из воды… Чувство удовлетворения расплылось по телу, приятно, когда есть результат ожидаемого, проделанного и полученного. И не только у меня, у Сашки тоже удача, крупный гальян отправился плавать в ведёрко. Так друг перед другом мы стали вытаскивать из ручья рыбку за рыбкой, здесь были и гальяны, и пескари, и даже вьюны попадались, ушлые такие, взять в руки невозможно, как змеи вьются, отсюда и вьюнами обозвали. Трудно сказать кто первый из нас, кто наловил больше, но Юру мы не догнали… Он видимо слово заветное знает, пошептал и рыбки к нему сами прыгают в ведро, почему его улов гораздо больше? загадка… Как бы там ни было, а мы довольны, утрём своим друзьям носы уловом таким. К слову, они нас потеряли, разве что родители сказали, где мы.

Пришла пора вытаскивать мордуши… Вытащили!.. А внутри их плещется, суетится, перемещается какая-то масса, вся живая, волнующаяся. Удачный, богатый улов, его мы делим на три равные части. За ловлей совсем забыли о еде, а как вспомнили, животы подтянуло… Не было даже желания следить за временем при хорошем клёве. В азарте свершился скачок по времени, не успели оглянуться — пора кушать, проголодались… Мы с Сашкой сбегали к соседнему леску притащили сухостою, Юра развёл костёр. Вскипятили воду, заварили чай. Дали костру прогореть, появился жар углей, можно поджарить на нём рыбку. Вздели на прутики и выставили над огнём. Запахло вкусным, потекла слюна. Ждать нет мочи…

— Кажется, целого быка сожрал бы, а как в древние времена на верителе ведь зажаривали туши, — говорит Сашка, я ему вторю, поддакиваю, думаю про себя, что и двух одолел бы.

— Сейчас, сейчас всё будет готово, следите за рыбкой, а то обуглится на сильном жару, — говорит наш опытный взрослый товарищ, — А что нравиться сидеть у костра?..

Нравиться ли нам у костра посидеть?.. Ещё бы!.. Трудно описать, как нравиться, это что-то от предков древних, когда с помощью огня продлевали день, согревались, готовили еду, отгоняли хищников. И это не всё, именно костёр собирал к себе всех в кучку, заставлял вспоминать байки, былое. При костре расслаблялись, отогревались, он, костёр способствовал общению людей, да и много чего ещё…

Через полчаса всё было закончено, съедено, появилась ленца, когда вокруг журчит бегущая вода, солнце, птицы, ты сыт и пресыщен природою… Можно теперь и возвращаться домой… Но мы подбросили в жар поленьев, и котёрчик разгорелся с новой силой…

Хорошо в походных условиях посидеть возле костра, дымком пропитываясь, следить за пламенем, оно скачет, пляшет в своём танце и ты, завороженный, смотришь и смотришь на огонь. Сила притяжения его загадочна, пленительна. Убегают мысли куда-то вглубь неведомую, и спроси, о чём думаешь человече? не ответишь, просто думаешь, мечтаешь, а если рядом кто, тогда и беседа при огне течёт куда интереснее и доверительней, как будто огонь подогревает слова, его жар сплачивает вкруг огня, сидящих… Вокруг костра создаётся особое притягательное поле чистой энергии, она то и создаёт особый микроклимат, влияющий даже на физиологию человека, снижает давление, помогает расслабиться… Его важность в жизни человека трудно сопоставить с чем-либо. Вслушайтесь в звуки костра, закройте глаза, и потрескивание сухих поленьев вас уведёт в области покоя, давних дней, походов, охоты, рыбалок, незамутнённого проблемами периода жизни. Благозвучие костра неоценимо…

Его эффекты столь притягательны, требующие пристального внимания. Мерцающий магнетический свет, особый звук потрескивания, тепло, даже жар, запах самого костра и дымок, стелющийся по земле или поднимающийся свечой вверх… Когда стелется, глаза ест, ты отворачиваешься и только повторяешь присказку: «Дым, дым я масло не ем!» и думаешь, почти уверен, что услышав такую фразу, дым сразу же отвернёт от тебя в другую сторону… Меж тем прогорел наш костёр, в который мы подбрасывали не раз всё новые поленья, которые он кушал с превеликим удовольствием, а нам дарил всё то, о чём написано выше. Теперь уж точно пора в путь!..

Возвращаемся с тяжёлой ношей, но довольные. Радуемся, почти на седьмом небе, может не на седьмом, но на шестом точно… Вокруг всё радуется дню прекрасному солнечному, всё поёт и посвистом изливается, солнце бьёт прямо в лицо, лучами жаркими, не жалея нас, мы привыкшие, тёмные от загара и легко переносящие и зной и стужу. Детство на воле, на улице, закалило нас, покосы, огороды сделали выносливыми, живучими. Шагаем по траве, уже подсохшей на полуденном солнце, роса утренняя ушла, марь огласилась жизнью своею… В ней бежит, копошится, стрекочет, шуршит, там тоже «люди своя…», так мило по-человечески обозвал один эвенк всю живность в книге писателя-путешественника. ^[7] Этот человек врос в природу своими корнями, она вросла в него, и были они единым целым…

«Все рыбы», конечно, не поймали, как замахивались в мечтах своих, но, и на уху, и на «жарёху» с лихвой хватит. Дома попрошу Маму пожарить рыбу с зеленью и залить яйцом, даже не буду описывать, как вкусно!..

/февраль 2021 года/

^[1] Ювенал Децим Юний- древнеримский поэт-сатирик

^[2] Речь идет о книге «Мозаика детства»

^[3] Намёк на рассказ Мозаика первых воспоминаний

^[4] Строки из стихотворения Лукьян Ирины

^[5] Аксаков Сергей Тимофеевич Записки об уженье рыбы

^[6] Строки из стихотворения Волошина Максимилиана «Огонь»

^[7] Из романа Арсеньева Владимира Клавдиевича «Дерсу Узала»

^[8] Японское хокку, автор Такахама Кёси

Новый год в школе

И с чего бы мне весною писать о Новом годе?.. Сам в недоумении… Однако закручивая себя в бытовых делах, неожиданно запел, даже не запел, а замурлыкал песенку про ёлочку, да-да про ту самую новогоднюю ёлочку, где сказано: «сколько на ёлочке шариков цветных, розовых пряников шишек золотых…». Спел, да и спел, ни с того, ни с сего, но навязчиво засела во мне тема Нового Года и не отпускала… По опыту знаю, что если что томит, надо разрешить это томление каким-то образом, в моём случае описанием того неповторимого ожидания, которое всегда сопровождала подготовка и встреча этого праздника… Есть в нём предпраздничное волнение, свой особый азарт, возбуждение детворы, хочешь, не хочешь, а взрослые тоже заражаются таким, да и ощущается какой-то волнительный трепет возможного чуда… Вдруг!.. Ведь бывают чудеса, маленькие, неожиданные, в виде встреч, подарков, сюрпризов… Посмотрите в глаза детёныша, когда вы что-то дарите ему, у него глазёнки, увидевшего чудо… Надо только замечать их и верить в них… Предвкушение возможного чуда делает его особым праздником, и кто знает, учёные говорят, помогает вырабатывать в организме какие-то вещества счастья, которыми наполняешься на весь год, а потом на всю оставшуюся… А нам нравится такое мироощущение, и мы удерживаем его как можно дольше, привлекая из окружающего мира такое же состояние. Благо, если трепет, рождённый в детских годах, ты пронёс через жизнь не растерянным, незамутнённым. Подобное притягивает подобное…

* * *

Мороз проказничал, пугал людей…

Пощипывал нос и уши, зажимал пальцы в кулак, потрескивал по ночам в деревьях, замораживал сок в них, всех замораживал, пугал… А вечерами поднимал дым над домами вертикально вверх, свечою… Заставлял собак прятаться подальше в конуру и оттуда потявкивать на прохожих, голос подавать, чтобы знали — «здесь злая собака». Делал скрипучим музыкальным снег. Много чего ещё вытворял этот мороз, только остерегайся! но детворе всё было нипочём, не боялась она его, ведь стоял конец декабря и скоро, скоро Новый год! Он уже за околицею, весь надвигается, морозный, радостный и поющий про ёлочку, а в клубе обязательно будут крутить какой-нибудь мультик о празднике и он, будет обязательно с песенкой, к примеру: «Ёлочка, Ёлочка в праздничный час, каждой иголочкой радует нас, радует нас…». Папы уже наслушались от детворы пожеланий, какая должна быть ёлочка у них, и какую бы хорошо приобрести новую игрушку. У мам свои задачи по убранству и обустройству своего дома, ведь праздник на носу, у человечков нетерпение и каким образом их здесь сдержишь? никак… Выплеск эмоций и чувств должен быть полным, на то они и есть целая вселенная. А кто виноват в появлении этой «вселенной», конечно родители, вот они и стараются выполнять пожелания чад своих, а те их эксплуатировать по полной…

В такие подготовительные дни можно было видеть снующих, озабоченных взрослых и были они озабочены тоже, как и детвора, предстоящими праздниками… А почему бы и нет?.. Не всё же одной детворе быть и жить в предвкушении и озабочиваться… И взрослым надо! Это был тот праздник, когда взрослые приближались, а может быть встречались с детством. Они тоже когда-то жили в этой «стране» и были такими же активными жителями, просто время и возраст переселили их во взрослость… Взрослость взрослостью, а перед Новым Годом можно легко и просто своей фантазией, мечтой, с помощью детей, быть согражданами этой «планеты», планеты детства… Быть активными помощниками её основных жителей и быть озабоченными!

Заранее в школе собирался родительский комитет класса, где актив его решал по сколько собирать денег и где закупать яства для детей, ведь в магазинах в ту пору было «шаром покати», полки стояли пустыми, но к празднику у всех были хорошо приготовлены столы, где по русскому обычаю хоть не «ломились», но закусить было чем… Это несоответствие всегда удивляло, но я не об этом… В школе обязательным было устраивать труды по вырезанию снежинок, о! это такое искусство, какое мне, сколь ни старался, в руки не давалось. Дома, когда никого не было, я усиленно оттачивал это искусство, извёл кучу исписанных тетрадей, увы… Снежинки для меня были неуловимы, видимо таяли, так и не зародившись… Всё никак не мог взять в толк, как у девочек, у моих сестёр получались тонкие кружевные снежинки, с многочисленными тонкими по резьбе узорами… Какие они были красивыми!.. Были даже соревнования по красоте и изяществу снежинок, не официально, так между собой и победителя трудно было выбрать.

Наши художники, умеющие рисовать, обязательно оформляли новогоднюю стенную газету… Любил я посматривать, как на белом чистом ватмане, листе бумаги, медленно, но уверенно возникал Дед Мороз, Снегурочка на санях с неизбежными своими друзьями, зверятами… Дивным образом выводились линии, а затем под умелой рукой мастера вдруг появлялась ёлочка, кони скачущие, а то и тройка… И вдали, уже не за горами, дома, а в домах детвора, она-то и ждала его, такого долгожданного Деда… Сверху на рисунки посыпали блестящим снежком, как-то приклеивали, который блестел при попадании света на него. Битые новогодние игрушки тоже шли в ход, мелко толчёные в порошок и засевались на шубу, шапку самого Деда Мороза и Снегурочки. Устраивались и такие конкурсы, у кого красивее, наряднее выходила стенная газета?!

Вот такие милые, простые бывали к празднику хлопоты, которые добавляли в атмосферу ожидания свои неповторяемые краски, а Новый год приближался! Был совсем на пороге!.. Галина Фёдоровна, наша учительница начальных классов нет-нет, да и рассказывала:

— Ёлка в нашей стране имеет давнюю традицию…, — и так далее, всё то, что нужно дать детворе…

Конечно, она не говорила нам, что впервые, ещё в царской России упоминания о новогодних елках относятся ко времени царствования Петра первого, что в своём указе царь повелевал перенос Нового года с первого сентября на первое января. По примеру всех христианских народов, было велено зажигать огни и украсить столицу хвоей, а по улицам, у домов, пред воротами поставить украшения от деревьев и сосновых ветвей, еловых и можжевеловых. А простым людям предлагалось хотя бы ветви прикрепить над воротами своих храмин или по деревцу поставить и, чтобы стояло такое украшение в первый день Нового года. Конечно, нам такое вряд ли было интересно слушать, и учительница нам о таком не говорила. Не рассказывала нам, как уничтожали этот праздник, якобы это был пережиток прошлого… Руководство страны видела в нём наследие тяжёлого царизма… Зачем нам это?..

Мы жили ожиданием праздника, нам надо было торжество, действие и в конце этого всего — долгожданный подарок… От самого Деда Мороза!.. Вы представляете!? А там такая невидаль в повседневности — конфеты, разные, разные и обязательно мандарины! Этот подарок, зачастую в бумажном пакете мы несли торжественно домой, вот смотрите, что мне Дед Мороз подарил. И надо отдать должное родителям, они поддакивали, кивали головой, мол, понимаем, как нам повезло…

Для детворы родители готовили маскарадные костюмы, многие были приподняты настроением в своём ожидании такого события… Для одних шитьё новогоднего костюма было лёгкой прогулкой, даже забавой, запросто могли соорудить из того что было под рукою что-то на подобии, да ещё и с приличным шикарным видом, а другим с трудом удавалось хоть как-то сварганить маскарадный костюм, словом везде требовалось и желание и сноровка. У меня Мама была мастерицей, что и говорить, всё ладилось в её руках, всех обшивала, но новогодний костюм мне никогда не готовила, я всегда только посматривал на тех, кто щеголял в костюмах зверушек, сказочных героев, известных персонажей, такие в изобилии появлялись в день торжества ёлки.

Один был мишкой, другой зайчиком, девочки же большей частью снежинками, многие были кем-то, но не я… Мне не готовили наряд, и я хороводил просто в школьной форме. Жаль!.. А хотелось… Кем? Вот бы пиратом!..

— Прочитал недавно книгу о пиратах, то скажу вам — это здорово быть флибустьером, это так обзываются пираты. Весь такой в тельняшке, с тесаками на поясе, а через глаз чёрная повязка и шляпа с черепом и костями. В прошлом году Мишка был таким, ох и завидовал ему, тоже хотелось кричать: «На абордаж!» А по ночам слышать крики: «Пиастры, пиастры!» Или, я бы не против, быть Буратино, ой! правда нос длинный будет всем мешать, нет-нет не буду, а вот, скажем, интересно каким-нибудь зверем… Витька готовит костюм медведя, будет мишкой, а Сашка весь в белом, конечно зайчиком, правда одно ухо повисло, ну ничего будет вислоухим, а у меня одни мечты… Вот бы, вот бы… Ну да ладно, уж если нет, значит, буду смотреть на других и радоваться…

В старом здании 156 школы, на втором этаже, в спортивном зале уже готовили ёлку, привезли и установили… По школе потянуло свежестью, зимним лесом и густым хвойным запахом. Старшие классы вместе с классными руководителями будут украшать «виновницу», а работ по убранству ёлки немало, ведь надо ещё и зал оформить, через всё пространство протянуть нити и на них развесить разное