Оглавление

МОЗАИКА ДЕТСТВА

СЛОВО О КНИГЕ «МОЗАИКА ДЕТСТВА»

Мир детства, с ним навечно расставанье,

Назад ни тропок нету, ни следа,

Тот мир далёк, и лишь воспоминанья

Всё чаще возвращают нас туда.

Кайсын Кулиев

Есть хорошие слова, что все мы родом из детства. Точнее сказать сложно. И это действительно так, потому что с годами наше прошлое нас не отпускает, наполняя сердце теплыми воспоминаниями. В тяжелые моменты жизни они нас утешают, приносят радость, веру в будущее. Это та тихая гавань, куда мы порой приходим после жизненных бурь и штормов, иногда со сломанной мачтой и порванными парусами, чтобы залечить полученные раны, переосмыслить прошлое, обрести себя снова. Мы пьем из этого чистого источника живительную влагу, чтобы обрести новые силы. Мы будто вытягиваем спасительную нить Ариадны, которая не даст нам пропасть в огромном мире, и укажет единственно верный путь.

Перед тобой, читатель, «Мозаика детства» одного из нас. Изложенная с большой любовью, образно, сочно, отражающая всю сложную гамму чувств: детские страхи, фантазии, сомнения, маленькие победы и мечты о будущем.

Автор описывает безвозвратно ушедшее детство так подробно и любовно, с такими деталями и интонацией, что невольно заставляет каждого из нас заглянуть в собственный сундучок памяти, где мы храним все самое милое и сокровенное. Детская память выхватила из прошлого самые яркие моменты. Зачастую это те самые важные родительские уроки, которые станут «кирпичиками» в становлении будущего характера, сформируют собственное «Я» и отношение к окружающему миру.

По-особенному трогательны трепетные воспоминания о родительском доме, о его нехитром быте, разнообразных трудах и заботах. Благоговейно выписанные образы отца и матери — как последнее «прости» перед их светлой памятью, как сыновняя благодарность за все, что они сумели дать своим детям.

Картины родного края изображены с такой фотографической точностью, что заслуживают особого пристального внимания! Волнующая радость весеннего пробуждения природы, разливы разнотравья покосных лугов, убегающие вдаль гряды сопок и густой таежный дух, извилистые речушки — завидую тебе, читатель, тебе ещё только предстоит открыть и пройти этими тропинками. Как и многое другое, чему придется удивиться и обрадоваться, потому что, наверняка, ты тут увидишь себя самого. Открой же первую страницу и тебя ждёт увлекательное путешествие…

Людмила Кривых

ВСТУПЛЕНИЕ

«Мозаика детства» — это не последовательный ряд моих воспоминаний, а фрагменты отдельных моментов, выхваченные из памяти и положенные на бумагу. Они не будут являться строго достоверными, точно соответствовать прошедшей действительности. Не всё о чём я пишу, происходило так, но накопительно, обобщающе — да! Это синтез многих моментов, сжатых, спрессованных в единое целое, взгляд человека на ушедший в прошлое эпизод жизни. Если спросят, что я хочу в прошлом увидеть, а я отвечу, что это попытка увидеть в прошлом сегодняшнее, будет неправдой. Тогда для чего? Если в моей жизни не было ничего сверхординарного, то кому это будет интересно читать? Тем более что моё поколение уходит из жизни навсегда, а на его место пришло современное, воспитанное на компьютерах, смартфонах и фэнтези. Вряд ли я смогу убедительно ответить на этот вопрос, тогда что?

Очень хотелось пробежаться по своему детству, а читающего провести тропинками его, мысленно показать дороги, чтобы воображение показало путь моей начинающейся жизни. «Моё детство так же уникально и великолепно, как детство всех детей в мире…», так сказала Анна Ахматова ^[1] в своих воспоминаниях. Вдумайся, читатель, и твоё детство великолепно и уникально! С возрастом всё чаще встают картины прошлого, где ребёнком вбирал звуки жизни, всегда загадочного леса, был очарован светом утренней зари и вечернего заката, пытался понять печаль осенних полей, наслаждался запахами цветов и растений, любовался красотами земли и высокого синего неба… И теперь всё это сейчас требовательно просится «запиши нас!». Мне хотелось вновь посетить те укромные уголки моего детства, пробежаться по запомнившимся тропинкам, услышать голоса ушедших людей, что окружали меня в прошлом. Мне представилось, как я, сейчас уже седой, в годах, очутился бы среди тех вещей, нехитрой утвари. Как я брал бы в руки каждую из них с благоговением и трепетом… К ним прикасались руки моих родителей, сестёр, как я бы нежно поглаживал, вспоминая незабываемое время. И сейчас, хотя бы мысленно, вновь к ним прикоснуться.

Самое главное, хотелось сказать слово о моих родителях. Они прожили сложную, порою драматическую жизнь, в повести «Однажды цыганка гадала…» я штрихами касаюсь страниц их жизни. В каждый из фрагментов «Мозаики…» втиснуты многие конкретные моменты, набранные из множества подобных эпизодов, так что каждый рассказик состоит из большого количества «пикселей» происходящего ранее… И потом всегда можно какие-то свои наблюдения, усвоенные и подсмотренные у жизни, пристегнуть к рассказам моего прошлого…

Оговорюсь, что ни один из фрагментов, когда садился писать, не имел чётко обрисованного контура, он рождался по мере поступления из памяти картин и, тогда уже ложился на бумагу. Потом через «немного погодя» опять дописывался, что-то добавлялось, а что-то убиралось. Так постепенно на основной остов памяти определённого эпизода наращивалась словесная мякоть.

Возможно, размещённое здесь, будет предварительным вариантом, над которым придётся ещё работать в будущем, при условии его продолжения. Трудно с помощью слова передать краски и звуки минувшего, чтобы органично и полно окунуться в него и, читая в нём моё — вспоминать своё. А если, читая эти строчкам, кто вспомнит своё детство, улыбнётся, окатит его волной нежности и любви к своим родителям, родным, друзьям, поклонится им, значит часы, проведённые мною за писанием этой «Мозаики…», были не напрасными…

Это ТО, что мне и надо было! /июнь, июль 2020 года/

^{[1] Строки из книги Ахматовой А. А. Я научила женщин говорить}

ПЕРВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Как прелестен этот бред,

Лепет детских слов.

Предумышленности нет,

Нет в словах оков.

Сразу — Солнце и Луна,

Звезды и цветы.

Вся Вселенная видна,

Нет в ней темноты.

Все что было — здесь сейчас,

Все что будет — здесь.

Почему ж ты, Мир, для нас —

Не ребенок, весь?

К. Бальмонт

Думаю каждый, кто начинает заниматься своим минувшим, сталкивается с тем, что уловить свои первые осознанные воспоминания представляется делом совсем непростым… Когда, с какого момента, я могу вспомнить то мгновение, что оно было в жизни таким, каким его помню, представляю. Всегда есть ряд давностей, которые не могут претендовать на точность и действительность, но они есть, они живут во мне… Видимо, это не будут уверенные воспоминания конкретно — происшедшего со мной, а скорее в области ассоциативной памяти: звука голосов родителей, луча солнца, высоких трав и тропинки между ними, залитых лугов душистыми цветами, стрекота кузнечиков, пения птиц, дуновения лёгкости и приятности жизни. Во мне всегда обитали ощущения «я жил, я живу, я буду вечно жить»… Я и сейчас уверен в этом, заправленный определённым уровнем знания, опытом жизни и точным знанием, что когда-то я уйду в Мир иной… И что на этом ничего не заканчивается… Люди, неверующие в продолжение жизни после Ухода из физического тела, есть «соляные столпы» ^[1], застывшие между Мирами, поместившие себя, своим мертвенным сознанием, в неподвижные формы другого, более сложного Мира. Не пытайтесь меня спрашивать: «Откуда знаешь?» Это живёт во мне с рождения и не исчезло до сих пор. Значит, срабатывает более сложная, другого уровня память, заставляя моё сознание двигаться по этому руслу. Ведь нам известны основные виды познавания окружающего Мира опытным, путём и путём интуиции, когда опыт, есть совокупность представлений о действительности, получаемая в результате ее исследования, знаний и умений, приобретённых в течение жизни, профессиональной деятельности, участия в исторических событиях… А интуитивные знания, есть способность человека понимать, формировать и проникать в смысл событий, ситуаций, объектов посредством озарения, основанного на воображении, предшествующем опыте, проницательности. Об этом написано немало монографий и солидных трудов видных учёных и исследователей в области познаваемого и непознанного. Те, кто горит желанием узнать подробно обо всём этом, легко могут найти соответствующую литературу. У меня же нет желания утомлять себя подобными рассуждениями на страницах этих выпадений из настоящего в прошлое…

…В моём прошлом, в его дымке, в не совсем ясной форме рисуются дни и среди них один… Так властно встаёт из памяти, до цвета, до запаха, до звуков — всё в нём! Возможно, это день, собранный из лоскутков воспоминаний о других подобных днях, склеенный воедино с помощью моих эмоций и реакций на то или иное действие моё? Но я его вижу! и он живёт во мне!.. Нагловатый лучик солнца, не считаясь с моим желанием поспать, пробрался сквозь простенькие занавески (как-то смог отыскать небольшую щёлочку) и попал прямо на лицо. Я приоткрыл глаза и, ко мне ворвалась жизнь, шумевшая за пределами домика! Где-то вдалеке подавали голос коровы, звенела удилами лошадь, и радостно лаяла собака… Слышен был неторопливый и ласковый голос Мамы, ему отвечал более властный Отца. Они давно встали и вливались в простой летний день, решая набегающие задачи, которых в простой крестьянской семье всегда много! С лучиком солнца оживились и мухи… О-о-о! Что это за надоедливость в виде маленькой с крылышками живности. И, если отмахнёшься, то тут уже с тобой словно в догонялки пустятся играть… Какой тут сон? Вскакиваешь и на улицу! А там!?.. Всё поёт, жужжит, искрится, пахнет, в общем, всё живёт своими законами, в радости и согласии и это понимаешь и чувствуешь в детстве остро и искренне… Солнце встречает меня, поднявшись над деревьями, ещё не жаркое, но весёлое… А какое ещё? Оно ласково греет, жмурит мне глаза, мне весело, значит и оно весёлое. Птицы поют ему гимн, я заслушиваюсь… Топится печь на летней кухне, что-то кипит, Мама завтрак готовит… Правда кухней трудно назвать то, что мы все называли, один скат крыши над печкой и вместо стенки поленница дров. Сколько летних тёплых вечеров мы просиживали под этой крышей, возле печки, глядя на горевший в ней огонь, сколько рассказов и историй пересказали, никак не желая идти спать, а ведь завтра рано вставать на покос. Эх! детство моё далёкое, босоногое, беспечное! Далью времени поросшее, туманами лет покрытое!.. Тебе, детство, спеть бы гимн, как поют птицы солнцу, но где взять такие слова, способные передать сотою долю чувств, эмоций, переживаний, переполнявших всё естество маленького ребёнка, вросшего во взрослого седого человека. Стучит и стучит в тебе он, выстукивая моменты воспоминаний… Что остаётся? Вспоминать…

…Вспоминается… Бегу за сестрёнками, они впереди маячат, стараюсь догнать, но где там?.. Кричу им:

— Подождите меня!

Падаю, встаю… Их уже нет, убежали от меня хохотушки, видимо надоел. Добегаю до забора, далее для меня нельзя, табу и они, зная это, пользуются частенько. Сейчас не помню, сам поставил для себя предел или круг возможного для меня обозначили родители. С плачем и горем своим иду к самому родному в мире человеку, к Маме. Жалуюсь…

— Не плач, вот вырастешь, — успокаивает она сочувственно и мне сразу хочется вырасти. Вот тогда я от них убегу, будут знать… С этим утешением я иду на полянку, ложусь на траву и смотрю на небо. Вверху плывут облака, меняя свои очертания, то представляя собой какого-нибудь зайца, то медведя, то целого дракона, откуда знаю? Читали мне и показывали картинки, страшный такой, весь надвигающийся, словом — жуть… Иногда воображал себя сидящим на облачке, уютно устроившись, чтобы непременно просматривалась, пробегающая внизу земля…

Став старше, забегавшись и устав от мальчишеских забот, я часто падал на спину куда-нибудь в траву. Ложился так, чтобы не было видно со стороны, и высокая трава ограничивала моё пространство, являясь наподобие заборчика. Всё пространство вокруг было залито звуками, которые природы всегда расточает с завидной щедростью и добротой… Так мне казалось! А по-другому и не могло быть в этом начинающем жизнь человечке. Где-то слышались голоса сестёр, сначала убегающим от меня, а со временем, спохватившись, что я исчез — звали меня… Тогда предавался фантазиям и, следом за облаками, убегала моя мечта. Убегала в края, невиданные, полные чудес и красот таких, каких могла вобрать в себя детская фантазия и узнанная из прочитанных сёстрами книг. Сам я ещё не умел читать. Рисованные картины в моём сознании представлялись мне всегда загадочными и прекрасными… Не было, да и не видел ещё тогда никаких мульфильмов, киносказок, ничего ещё не видел, но откуда же бралось в воображении страны, с животными и растениями, формы которых брали начало в неких фантастических областях?.. Мечталось!..

…В дали времени, сквозь пространство вижу покос, шалаш, а в нём я лежу. Болит голова, временами идёт всё кругом и меня подташнивает. Пахнет подвяленной на солнце травой и скошенными цветами. Почему голова болит и мутит всего, что случилось? В проёме шалаша вижу Маму, сестёр, сгребающих сено, где-то недалеко слышится голос Отца… Мама иногда заглядывает ко мне, справляется о здоровье, но почему? Дают много пить… Пытаюсь вспомнить, но не могу… Помню, играл на поляне, много цветов, солнца, прекрасное настроение, все родные рядом, птицы поют и вдруг! всё потемнело вокруг, а я провалился куда-то… Ничего не понимаю, но заглянувшая в прорез входа Мама сказала про какой-то удар, который солнечный. Всё равно не понимаю, как могло солнце ударить меня, ведь оно ласковое и доброе, а тут такое, драчливое? У меня совсем не укладывается подобное в голове, но голова болит! кто ударил?..

В шалаше провалялся до вечера, меня не выпустили на прогалину покоса и тогда, когда я пришёл в норму. Закончили работу поздно, жара спала, и вечерний свежий ветерок стал оживлять напоённый зноем воздух, стало легко дышать, но свалилась другая беда — комары и мошка. У мошки есть свойство проникать под одежду и тогда остервенело кусать так, что место укусов горит огнём. Всякие натирки и средства против них не помогают. Быстро собираемся и идём домой, меня везут верхом на лошади, дали веточку, чтобы отмахивался от гнуса, который наседает с завидной настойчивостью. Отец рядом шагает и бережно поддерживает меня на крупе коня. Надвигается вечер, вышивается небо звёздами, а вдали на горизонте, далеко, встаёт месяц и виснет в темнеющем небе тоненьким серпиком. Майка, лошадь, размеренно шагает, меня укачивает, хочу спать. Голова клонится к седлу, но Отец тормошит и не позволяет расслабиться:

— Крепись, крепись…, — слышу его, — Дома поспишь…

Я с трудом разлепляю веки, но они снова, помимо моей воли смеживаются, голова валится, я засыпаю…

…Потерялись коровы… Мама и соседка решили идти на Горчаки, искать их. Горчаки — это местность километров пять от Крутого с каскадом озёр, а меня пытается оставить при доме, чтобы не был большой обузой при переходе речек и болотистых марей. Говорит мне:

— Скоро придут из посёлка твои сёстры, а ты побудь дома и дождись их…

Я в рёв, ни уговоры, ни угрозы не имеют никакого действия, и чем дольше уговаривает, тем пуще ору на округу. Соседка пытается присоединиться к Маме, обещает «молочные реки» с «кисельными берегами» — не помогает… Ору! Время идёт, день двигается к завершению, коров нет, значит, молоко может перегореть… Что это? — хозяйки знают.

Так всегда было, бесполезно меня уговаривать, слать посылы со сладостями, угрожать всяческими наказаниями — я непоколебим… Идем, молча, Мама впереди я за ней семеню, но бездорожье сказывается, постепенно устаю и начинаю отставать. Краем глаза видят это и громко говорят, что в лесу где-то недалеко бродят голодные волки, говорят так, чтобы я слышал… Озираюсь. И пугливость заставляет чаще перебирать стопами, какое-то время они сами меня несут, я догоняю, но долго ли протянется боязнь на ослабшие ноги, опять отстаю… Меня берут за руки, но и это долго не длится, запыхиваюсь. Подошли к речке, надо переходить, меня просят посидеть на пенёчке и подождать, но как я останусь? ведь волки рядом, они голодные!.. Ору! Вывожу невыводимую Маму из себя, из её всегда спокойного, смиренного состояния. Ворчит недовольно:

— Беда мне с тобой… Говорила же останься. Твои сёстры, поди… дома уже…

Сажает на спину себе и со мною перебирается на другую сторону. Коров нет, тревога растёт за них, но что делать, надо возвращаться.

Возвращаемся… Молча идём, встревоженные судьбою коров, где они и что с ними… Шагаем гуськом соседка, Мама и я, временами на спине у неё. Сижу и чувствую сердитость на меня моей самой любимой на свете Мамы, но что делать?.. Волки рядом! Видимо они сами не рады, что ими пугали меня. Дорога дольше длится и я мерно, покачиваясь на плечах, прибываем домой. Коровы дома! Где загуляли бурёнки, только они и знают… Скоро пришли и Оля с Валей, Мама рассказывает им про меня, они шипят и грозят со мною не играть, а мне уже понятно, что пройдёт время и всё забудется. Главное, я дома, а рядом мои родные, с которыми хоть на край света! Пишу из отрывков моей памяти, из рассказов родителей, когда был уже взрослее и мог спокойно сам оставаться дома, с улыбкой вспоминают и добросердечностью. Родители любят вспоминать о маленьких своих детях, о курьёзных случаях, о моментах, где неподобающе вели себя они, о смешных мгновениях их детства… Любят вспоминать, по себе знаю…

…Другой случай из моих, так называемых «непоколебимостях», а скорее о моей вредности детской, а может и истерики, когда ни шагу без родителей, без сестёр было в моём понимании немыслимо. Выходила замуж моя двоюродная сестра, старшая дочь дяди Романа Лиля. И, естественно после росписи в ЗАГСе, где заверяется нерушимый брак, который пройдёт в вечной любви и преданности — состоится свадьба. Свадьба должна была «разгуляться» в доме жениха, мои родители должны присутствовать, как самые близкие родственники невесты. В этот день мы приехали с Крутого в посёлок, предполагая, что свадьба будет в доме моего дяди, но было переиграно… Родителям надо было оставить меня с другими детьми и двигаться на гулянье. Мои сёстры оставались на хозяйстве на Крутом и никого из моей семьи не оказалось рядом, кто бы мог остаться со мною… И чтобы вы думали? Я остался? Да, как бы не так! Мне обещали все конфеты мира, которые родители привезут со свадьбы и, что они долго не будут… Бесполезно… Истерика моя была на грани сумасшествия, разве я оставлю своих родителей и останусь с кем-то, да быть такого не может! Почему? Ведь рядом были мои почти сверстники, дом моего дяди Романа — нет! «Не останусь!..», — и в рёв…

Мы поехали… Свадьба гремела, пела, плясала, кричала: «Горько!», а я?.. Я так и не отстал от Мамы, помню приглушённый свет, застолье, яства на столе и я на руках у утомлённой Мамы. Попробуйте подержать на руках трёхлетнего весь вечер? Меня пытались отвлечь от рук, завлечь всякими интересностями — бесполезно! Все вокруг танцевали, пили за счастье и здоровье молодых, за их вечную жизнь и большое количество детей, успевали при этом устыдить меня, дать маме отдохнуть…

— Такой большой! и на руках у мамы, — слышалось вокруг, пытались взять к себе, но видимо не знали, с кем имеют дело, отходили, руками разводя…

Я стыдился, но «решения» своего не менял. Под конец свадьбы, утомлённая мною Мама, уговорила Отца ехать домой. Надо добавить, что Мама не любила шумные компании. Сейчас не помню, остались мы у дядьки дома ночевать или уехали в зиму домой на прииск, скорее всего так — домой. Ведь оставались при хозяйстве «невзрослые» сёстры. В памяти только зацепилась полуосвещённая изба, жарко натопленная печь, стол с едой, танцующие пары, да поющие сильно и красиво Отец с дядей Романом…

Почему у меня была такая сильная привязанность к семье, до вселенского страха оставить хоть на миг её. Ведь не могла сказываться только вредность и несносность моего детского восприятия действительности. Здесь кроятся какие-то глубинные процессы в области психологического представления жизни у ребёнка, когда возникает потребность в безопасности и защищённости. Если она удовлетворяет, маленький человек открыт окружающему миру, доверяет ему и осваивает его, если немногим выходит за рамки представления в детском понимании, он ограничивает своё взаимодействие с окружающим, замыкается кругом близких ему людей, в моём случае родителями и сёстрами, в кругу которых мне всегда было комфортно. А связь с Мамой у меня была на глубоком, не только генетическом уровне, а как говорят на Востоке — кармическом, возможно этим объясняется моё излечение, когда после месячного отсутствия, она застала меня с признаками глубокой болезни, мне было полтора года, когда жизнь теплилась едва, едва. По её рассказам я встретил её безучастно, был безразличен к краскам и звукам мира окружающего. С её приездом жизнь словно встрепенулась во мне, и я начал медленно, но неуклонно восстанавливаться в здоровье. В её атмосфере, не броской на внешние проявления любви к нам детям, я вернулся к активности и побежал в жизнь. По мере моего взросления психологическая привязанность отступала, давая место моей любви к родным и близким, и я мог оставаться вне круга ближайших родственников.

…Возраст, когда я мог уговориться остаться, случился в районе моих пяти лет. Я приехал с Отцом в посёлок и упросил его оставить меня с Ириной, моей сестрой. Жила она в коммунальной квартире, была молода и танцы в молодёжном клубе были не самой последней мыслью посетить их… Её подруги идут, а она будет сидеть весь вечер со мною? Решение созрело быстро — оставить на вечер меня с двоюродной сестрой Лилей, благо она жила на одной площадке этажа. Никуда не надо вести. Уговаривала долго и добилась-таки моего согласия, побыть несколько часов без неё:

— А то больше не оставлю тебя здесь…, — аргумент для меня серьёзный. А ещё заманили радиолой, которую недавно приобрели родственники. Радиола была настолько загадочной и блестящей, что глаза мои, увидев её, широко раскрылись и уже не закрылись на протяжении всего вечера… Но подпускать меня нельзя и обещание исполнять надо. Поставив две-три пластинки они включили режим радио и я прилип звуками песен к чудо — инструменту. На Крутом я был знаком с радио, но здесь сверху был ещё и патефон встроенный, который я обожал дома крутить… Здесь же и ручку крутить не надо и часто менять иголки. Всё меня пленяло, будоражило, заставляло, не меняя позы, подолгу вслушиваться в песни, которые я ещё не слышал до сей поры. Когда перешли к трансляции радиоприёмника, то с великой неохотою доверили мне крутить медленно рукоятку смены частоты вещания. Я крутил, менялся эфир, то слышались песни, то новости вещал диктор, то врывалась непонятная речь на каком-то языке неведомого мне мира. Говорили, что в эфир прорывается радио Китая, есть такая страна, недалеко отсюда… Я вспоминал китайца на Крутом, и проблеск понимания загорался в недоумённых глазах. Время вечера бежало быстро и скоро мне подумалось, что Ира должна уже быть дома, а её нет, чудо ящик стал постепенно утрачивать своё очарование, ведь сестры нет и паника вот-вот должна мною завладеть, когда она придёт? Уговаривали, задабривали конфетами, булочками, Лиля была прекрасным кондитером, пекла таящие на языке пирожные и другие не менее вкусные вещи… На время я покупался, но вспоминая сестру свою, тревога росла и нытьё моё возвращалась — сестры нет… Уговорили меня полежать и закрыть глаза, в надежде, что усну, а проснусь, произойдёт, как в сказке и я уже буду в комнате Иры, но не тут-то было, уснуть мне не удалось. Сон с одной стороны смежал веки, а с другой тревога и внутренняя обеспокоенность бросали меня в полузабытьё… Мне всё время казалось, что отворяется дверь и сестра забирает меня и несёт к себе, я доволен, но тут же прихожу в себя, чужая комната, по потолку бегают жутковатые тени, видимо от чудишь, я опять в тоске — дрёма клонит в сон и всё повторяется. Не помню, но к утру я забылся, уже который раз приходила в мечтах сестра, я уходил домой, а здесь окончательно сморило. Проснулся от разговора Ирины с Лилей, которая что-то рассказывала обо мне, мигом соскочил с кровати, натянул штаны и я прилип к родному человеку. Теперь меня и трактором не оттащили бы. Ира отвела меня в комнату к себе, уложила спать и я, уже с улыбкой, что всё хорошо в этой жизни — засыпаю…

…Зима… Помню падающий снег и морозец, цепляющий за уши. В ноги холодно, сколько бы ни одевал штанов, а бегать на улице надо. Как без этого? Однако мёрзну постоянно. Решила мне Мама сшить новые брюки, стёганные, на вате… Несколько дней кроила, ватой слой за слоем стежила, потом шила. Она всё мне в детстве шила на швейной машинке знаменитой марки «Singer», ножного привода. Эта машинка доставила родителям много помощи, но и хлопот, так как мы дети были просто помешаны на ней, нам надо было обязательно покрутить педали и хорошо, если Мама успевала отключить все приводы, если нет, то неполадка была обеспечена. И как они не следили за нами, как не грозились — бесполезно… В отсутствии родителей, мы крутили всё что крутиться, залазили во все уголки всего механизма и вынимали челноки, шпульки с нитками потом пытались поместить на место, а сноровки не было, включали имеющуюся силушку и в итоге — поломка.

В дни, когда шилась обновка, всё ходил за ней, ныл: «Побыстрее, Мама…», — так мне не терпелось одеть новенькие ватные брюки. И вот настал день, когда они были готовы, я одел и на улицу… Сразу почувствовал себя комфортно, хорошо, можно было посидеть на снегу, не боясь простыть…

В первый же день я так сжился со своей обновой, что не захотел снимать, когда ложились спать. Отец решил проблему просто — меня не пустил в постель. Сказал:

— Вон сундук, ложись на него, — я лёг.

Неудобно, но брюки снимать, никак не хотел. Кремень да и только… Потушили лампу. В доме поселилась тишина и, вдруг! послышались звуки похожие на скрежетание. Я превратился в огромное ухо, затаился в темноте, прислушиваюсь… Точно! Где-то кто-то начал скрести, появился звук, не очень для меня спокойный… Я в тревоге!.. Слышу, Отец говорит Маме:

— Слышь, мать, рядом с Лёнькой вроде крыса шебуршит, да больша-а-ая какая!

— Ой! И вправду крыса, — тревожным шёпотом отозвалась Мама.

Какой сундук? Брюки долой и в постель к Отцу…

Кто же это скрёб в ночи? — конечно Папа.

…Если поискать в памяти то, вне всякого сомнения, можно найти ещё и ещё какие-то эпизодики из моего до осмысленного периода…

Достаточно!

Остановлюсь на каких-то ключевых моментах, которые рисовали моё детство и жизнь вокруг, наш быт и нравы моего семейства, оставившие в памяти чёткий и цветной образ. Наверное, это будет гораздо интереснее, чем описывать наполовину сохранившийся в памяти, наполовину сотканный из воспоминаний родных. /март 2019 года, апрель 2020 года/

^{[1] Соляной столп по библейской Книге Бытия то, во что превратилась жена Лота при бегстве из Содома, когда ослушалась ангельского запрета и оглянулась назад (Быт. 19:17—26)}

АБСОЛЮТНОЕ СЧАСТЬЕ

О, счастье так хрупко, тонко:

Вот слово, будто меж строк;

Зинаида Гиппиус

Я лежу на песке, на берегу Круглого озера (разреза), рядом, в его водах, купаются сёстры и их подружки. Слышится смех, плескания, крики восторга, разговоры… Небо далёкое и синее, ни облачка. Солнце в зените! Много солнца, много цвета, много звуков, разных звуков. Кузнечики в своем стрекотании слились в одном хоре, большие пауты, не переставая зудеть, барражируют в воздухе, описывая круги, птицы со свистом и трелями пикируют над гладью озера, выхватывая из воды неосторожных мелких рыбёшек и замешкавшихся стрекоз и водомерок. На отмели, возле берега, греются в тёплой воде щуки, их хорошо видно, если осторожно, крадучись идёшь вдоль берега. И можно схватить руками, но как только подойдёшь близко, мотнув хвостом, они исчезают в глубине, оставив за собой шлейф мутной воды… Солнце слепит… Сквозь прищуренные веки, вижу противоположный берег, там тоже можно купаться, но песка меньше и берег более крутой, резко уходящий вглубь. Мне запрещают там плавать… Как громко сказано?! По дну руками… На берегу растут ивы, нежно склоняющие свои ветви к поверхности воды, справа и слева берег порос травой. Далее по тропинке можно попасть на два разреза, маленький, слева, заросший водорослями и Смалев разрез, удлинённый, названный по фамилии проживающего на его берегах Смалева… Тропинку ведущую к ним, к разрезам, я и сейчас помню до мельчайших камушков… Порою до боли, где-то внутри, хочется пройтись по ней, как в детстве, босиком и ничего, что камни будут колоться, пусть… Зато прикоснусь к земле своей родной, босыми ногами исхоженной…

Закрыв глаза, вслушиваюсь в происходящее, стараюсь слиться с бегом окружающего мира… Где-то вдали слышится мычание пасущихся коров, с боталами на шее, от которых далеко разливается их медный звон. Пастушьи колокольчики подвязываются на шею скоту, чтобы они исполняли сигнальную и магическую функции, а также служили в качестве оберега от злых сил (так гласят предания). До слуха доносится ржание коня, лай чужой собаки, видимо какая-то скотина посягнула зайти на охраняемую псом территорию. Ему вторит наш Шарик, помогая отгонять коров от огородов. Слышу прерывистые голоса родителей, приглушённые и прерываемые расстоянием — всё это сливается в едином оркестре звучащей жизни. Они, звуки, разливаются вокруг и являются, пожалуй, главными составляющими моих воспоминаний, на них базируются многие моменты, встающие из прошлого…

Незабываемым был этот момент — момент «абсолютного счастья». Так назвал я это состояние. Все живы, все рядом! Всё вокруг входит в мой мир. Мир, созданный моим воображением и действиями окружающих людей, и этот мир входит в огромный мир, не конфликтуя с ним, а гармонично встраиваясь в него… Его я часто вспоминаю и вхожу, да! вхожу в него своим сознанием, в труднейшие минуты моей жизни, для преодоления подавленного состояния и негатива. Себя теперешнего перемещаю во времени и пространстве, в те мгновения счастливого солнечного состояния. Я его впитываю и, словно, качаю из него необходимую энергию. Побывав «там», я легче сглаживаю острые углы совсем непростой взрослой жизни. Недавно узнал, что подобные мысленные телепортации советуют и психологи…

Сёстры, вдоволь накупавшись, вышли из воды и попадали рядом со мной. Сидя, я зарыл свои ноги в горячий песок, потом туловище и почти всего, оставив только голову. Долго выдержать подобную горячую ванну невозможно и встряхнув с себя песок, я с разбегу ныряю в прохладную чистую воду озера… Хорошо! Ноги касаются глубинных холодных слоёв воды, которые приводят меня в бодрое состояние, основательно размякшее на солнце. Сидящие на берегу сёстры, внимательно следят за мной — приказ родителей. Я знаю это и взмахом руки, ладошкой, сильно посылаю струю воды в их состояние неожиданности. Кто с визгом и хохотом, кто с желанием отомстить, разбегаются в разные стороны. Я доволен, внёс струю активности в состояние обволакивающей лености и, чтобы не получить «заслуженное», предварительно отбегаю на почтительное расстояние. Мне грозят мол, подожди, будет тебе, но я знаю — простят…

Кто-то крикнул!

— Пошли на речку, там ила много после дождей!

И все мы устремляемся на речку, она рядом… Речка, в месте, делающем поворот, мелка и оставляет много ила, со множеством белых бабочек, капустниц на нём. Плюхаемся в грязь, плотно обмазываемся, став темнокожими, гоняемся за теми, кто захотел остаться бледнолицыми и, как следствие — визг, писк, убегания, кидание илом вслед улепётывающим. Заигравшись, мы и не заметили, как пролетели несколько часов. Слышны призывы родителей — пора домой! Неужели пора? Мы только — только пришли… Обмыв песок и ил с тела, подсохнув, мы одеваемся и идём домой босиком по знакомой нам тропинке.

Она, пробежав между разрезами змеевидно, приводит нас к перекату на речке, здесь мы всегда переходим её, если нет большой воды, а затем, обогнув горку намытой когда-то щебёнки, устремляется к мари и попадает в маленький колок, что возле дома нашего. Этот лесок — мир первого восприятия окружающего, который рядом, протяни руку, внимай, вслушивайся, всматривайся, в котором сконцентрировано многое… Здесь и кусты жимолости, и дикой смородины, и малины. На маленьком клочке, что подле наших огородов весною пламенеют кусты багульника, он везде разметался в округе, куда не кинь взор, кругом разукрашены опушки леса им, сиреневыми мазками расписаны склоны сопок. От его цветения, от едва проклюнувшихся молодых листочков, от одурманивающего запаха возрождающейся природы, приходишь в состояние трепета, восторга и, только закрой глаза, врывается картина живой двигающейся формы жизни… Кроме багульника здесь же и деревца ольхи, осины, множество молодых берёзок и елей… А ещё пение птиц! О-о, что за дивное представление по утрам? Заслушаешься!..

Здесь, упав на спину, подолгу всматриваешься в синее небо. Смотришь на облака, на мечущихся в полёте птиц, кормящих своё потомство, и ждёшь, с замиранием сердца ждёшь, кукушкин отсчёт твоих лет:

— Кукушка, кукушка, сколько мне лет? — своим «ку-ку» она выдаёт пространству твой секрет о прожитых годах… Слушаешь, считаешь и…, не соглашаешься! Есть какие-то несоответствия, ты кричишь в небо:

— Не правильно, не правильно! — но который раз, опять и опять запрашиваешь у неё, сколько лет мне осталось жить на земле… Она считает…

Пространство мари мы проскакиваем единым махом, уже слышны совсем отчётливые голоса родителей, опять зовут нас, откликаемся. Собака, услышав нас, стремится навстречу по дорожке, между кустами. Мы почти дома… Вокруг много солнца, много цвета, много звуков, разных звуков… Кузнечики стараются перещеголять в стрекотании друг друга, птицы, со свистом и трелями проносятся над нашими головами, слышится мычание коров, ржание коней, лай чужих собак. Хорошо-то как! Видим ожидающих нас родителей, пора давно обедать…

Незабываемое благодатное время, полное искренних чувств, восторгов, эмоций, которые прошли со мной через годы, не утратив настоящих живых красок, порою спящих до нужного времени, чтобы встать из уголков моего естества и заявить о себе — мы живы! /ноябрь 2018 года, январь 2019 года/

^{[1] Строки из стихотворения Ахматовой А. А. Я спросила у кукушки}