какой-нибудь щенок-несмышленыш, когда вспоминаю это, когда вижу, как я, всего-то-навсего пятнадцатилетий паренек, вцепясь в дурацкую сине-белую тряпку, несусь с дикими криками по окровавленному склону редута Терхейдена в
Шестеро его алебардщиков делали свое дело в высшей степени добросовестно, ибо немцы, когда им хорошо платят, от добра добра не ищут, жизнь себе не усложняют и голову не ломают, — так что все они пали, как Господь заповедал, дорого продав свою шкуру и до последнего оберегая полковника, а тот, успев, к счастью для себя, надеть кирасу, еще держался на ногах, хоть и получил две или три скверные раны.
Еще блаженной памяти император Карл для умиротворения Европы приглашал сразиться один на один своего врага Франциска Первого, но тот после долгих экивоков и уверток вызов не принял. История тем не менее выписала лягушатнику счет: в битве при Павии довелось ему увидеть войско свое разгромленным, цвет своей аристократии — перебитым, а у собственного своего августейшего горла — острие шпаги Хуана де Урбьеты, известного еще под именем Эрнани.
Как я уже сказал, и в самой Бреде, и в нашем лагере сильно ощущается нехватка провианта, но это отчасти играет нам на руку и служит торжеству истинной веры, ибо еретики из числа французов, англичан, шотландцев и фламандцев избалованы вольготной сытой жизнью и оттого переносят голод и всякие лишения хуже, нежели наш брат испанец, который, и живя на родине, и воюя на чужбине, привык, что, мол, запил черствую корку хлеба глотком воды или вина, да и ладно
Стоя в одиночестве перед трупом голландца, я по-иному стал смотреть на мир. И ужасная истина, лишь слабое предвестие которой угадывал я прежде в прозрачно-зеленоватых глазах капитана, ныне открылась мне: тот, кто убивает издали, понятия не имеет о том, что такое убийство. Тот, кто убивает издали, не усваивает уроков жизни и смерти — он не рискует, не обагряет своих рук кровью, не слышит дыхания противника, не видит в его глазах ужаса, или злобы, или безразличия. Тот, кто убивает издали, не подвергает испытанию крепость своей руки, силу духа и совесть, не творит призраков, которые потом всю жизнь будут являться к нему по ночам, тревожа его сон. Тот, кто убивает издали, — негодяй, который заставляет других делать за него грязную и кровавую работу. Тот, кто убивает издали, — наихудший из людей, ибо ему неведомы ярость, ненависть, жажда мести, равно как и жалость или раскаянье.
Испанский лагерь огласился криками торжества — солдаты, которые все утро хранили упорное молчание, теперь восторженными воплями славили Пречистую Деву и святого Иакова, даровавших нам победу; измученные ветераны опускали оружие, целовали свои четки и ладанки. Барабан зарокотал, призывая начать безжалостное и беспощадное преследование обращенного вспять врага, захватить его обозы и прочую добычу, сполна расквитаться за изнурительный бой, длившийся столько часов кряду. Сломав строй, наши бросились вдогон за неприятелем, и первыми их жертвами стали раненые и отставшие, которым разбивали головы, отсекали руки-ноги, резали глотки, делали такие сквозные прорехи, что никакой иглой не заштопаешь, и никому не было ни пощады, ни жалости, ибо всякий знает: испанская пехота отличается стойкостью в обороне, напором в наступлении и лютой жестокостью — в час мести.
олее всего поразило меня, что ожидание это происходило в полнейшем безмолвии и совершеннейшей неподвижности, — в преддверии встречи с неприятелем обросшие, обветренные пришельцы из самой недисциплинированной на свете страны не произносили ни звука, не производили ни единого движения, не значившихся в уставах и наставлениях. Именно в этот день, в бою за Руйтерскую мельницу, понял я, почему не было и долго еще не будет в Европе силы более грозной, нежели наша пехота — безупречно отлаженная военная машина, в которой всякий знал свое место, в том находя для себя гордость и обретая силу.
А на испанском языке слово «репутация» означает многое. Даром, что ли, мы полтора столетия корячимся по всей Европе, разоряя собственную державу ради защиты истинной веры и пресловутой репутации, в то время как лютеране, кальвинисты, англикане и другие навеки проклятые еретики, ссылаясь при всяком случае на Священное Писание, затверженное едва ли не наизусть, и объявив свободу совести, дали своим купцам возможность загребать деньгу, какая нам не снилась, — и плевать они хотели на всякую репутацию, если она не приносит барыша да выгоды.
Как всегда бывает, дала себя знать давняя рознь, и валенсианцы тотчас схлестнулись с андалусцами, леонцы — с кастильцами, тогда как галисийцы, каталонцы, баски и арагонцы остались сами за себя и против всех, а немногочисленные португальцы сбились в кучку в сторонке. Так что не нашлось хотя бы двух королевств или провинций, которые оказались бы заодно, и
