автордың кітабын онлайн тегін оқу Ходили мы и вы походами
Андрей Гелиосович Зотиков
Ходили мы и вы походами
Сборник рассказов о подводниках
© Андрей Гелиосович Зотиков, 2016
Говорят, царь-батюшка в свое время издал приказ по морскому министерству, чтобы «подводникам платить, сколько они пожелают, ибо все равно они скоро все потонут или взорвутся, а потому большого ущерба казне не принесут»… Да, наша служба «и опасна, и трудна». Лодки тонули и на войне, и в мирное время. И было бы совсем грустно, если бы не удивительная способность моряков-подводников не унывать в любой обстановке: не служил бы я на флоте, если б не было смешно!
ISBN 978-5-4483-5792-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
- Ходили мы и вы походами
- Серьезно и несерьезно о серьезном
- Мерзавцы
- Комбриг
- Одно неувольнение
- Мыльная опера
- Бедный Вася
- «Подводники… вашу мать!»
- Приснится же такое!
- Борис Абрамович
- Большая приборка
- Экзамен
- Коротко …о разном
- О физических недостатках в строю
- О качестве натирания паркета во время приборки
- О связи противогаза и гальюна
- О связи спорта и социальной активности
- О вечном антагонизме длинного и короткого
- О семейных отношениях
- О парадоксах питерской погоды
- О партийной принципиальности
- Только для посвящённых в устройство подводной лодки
- О всеобщей переписи мазохистов
- О мемориальных досках на ротном имуществе
- О временных измерениях в ВМФ
- Об авангардизме в моде
- О воровстве, которое никогда на флоте не процветало, …и не исчезало
- О физических нагрузках во время парадной тренировки
- О том, «где собака порылась»
- О последних, но не крайних
- О необходимости чаще чистить зубы
- О мутантах среди курсантов
- О профилактике заболеваний (полагаю, простудных)
- О тайном с партийной точки зрения
- О том, «что Родина дала, то и носим!»
- О влиянии массовой гигиены на дисциплину
- О странностях физиологии
- О чудесах на утреннем осмотре
- О том, как нужно греться в строю зимой
- О… чём это он?
- О силе личного примера
- Об эпидемии гриппа в городе
- О пятом измерении и взаимоотношении полов
- О командирском языке
- О каннибализме во время учебного процесса
- О голубоглазых младших командирах
- Об эволюции не по Дарвину
- О народной мудрости
- Об отсутствии порядка
- О массовом истреблении курсантского поголовья
- О скелете в шкафу
- О найденной на столе в классе табличке «СТОЛИК ЗАНЯТ» (украденной накануне из ресторана)
- О живой природе в курсантской среде
- О дедуктивном методе
- О статистике в военном деле
- О правилах смешивания красок
- О нравственности
- О мебели и геометрии
- Вообще-то, об отправке на работы
- О военно-морской серости
- О субординации
- О связи с подводной лодкой
- Пакостники
- Сало
- Албания и албанцы
- Как избавиться от тараканов
- Трудоголик
- Инженерная мысль
- Парадоксы природы
- Хлястик
- Два солдата из стройбата
- Врачам не говорят: «Спасибо!»
- Птюха
- Старый друг лучше новых двух
- Сухари
- Хук в левую скулу
- Хук в левую скулу
- Рыбалка
- Швартовка
- Борисыч
- Назначение
- Инспекция
- Инспекция
- Инспекция
- «…За срыв гарнизонного мероприятия»
- ЗАС СБД
- Отпускник
- Нюансы приготовления к выходу в море
- Как довести командира до инфаркта
- К вопросу о росте подводника
- Ответственное задание
- Гвоздик
- Утопленник
- Анекдоты от Тарзана
- Диван
- ПДСС
- Смотрели кино — вот это флот! Пришли на флот — вот это кино!
- Сходня
- «Вонючий комсомолец»
- Срочное погружение
- Груз — 200
- Ночные забавы
- Контрольный выстрел
- Сафари по-флотски
- «Дедский» экипаж
- Меморандум
- «Тигры»
- Бурда
- О вреде семечек
- Чужая
- Прицельное бомбометание
- Враги
- «Кунгуру»
- Не будите спящего старпома
- Торпедный аппарат
- Кеша
- Ведмедь
Серьезно и несерьезно о серьезном
Как вы думаете, какой из предметов в Военно-Морском училище являлся для советских курсантов самым важным? Если взять, например, курсантов штурманского факультета? Думаете, кораблевождение? Не-а, мимо! Может быть, мореходная астрономия с астронавигацией? Опять мимо! Ну, тогда, наверное, технические средства кораблевождения. Нет, нет и ещё раз нет!
Для курсанта эпохи недостроенного социализма самой важной являлась кафедра общественных дисциплин с её марксистско-ленинской философией, политэкономией и научным коммунизмом — этих трёх чудо-юдо-рыб-китов, на которых строилась вся партийно-политическая работа на флоте. Эти дисциплины были настолько серьёзны, что даже пересдаче практически не поддавались.
Был у нас на пятом курсе один курсант, доучившийся почти до золотой медали. Мешала одна-единственная четвёрка, зафиксированная документально на кафедре тактики морской пехоты ещё даже до первого курса — на КМБ. КМБ — это месяц проверки на вшивость, то есть, я хотел сказать, на выживаемость, расшифровывается так: курс молодого бойца. Так сказать, переходный период между удачной сдачей вступительных экзаменов и приёмом присяги.
Вот тогда-то наш отличник и получил единственную за пять лет четвёрку: то ли не так окоп выкопал, то ли гранату не туда кинул — уже и не вспомнить.
Чтобы заработать золотую медаль и потом всю жизнь любоваться своей фамилией на гранитной доске, пришлось нашему потенциальному медалисту на пятом курсе пересдавать эту четвёрку. Пересдал он её — естественно, на «пять» — перед самым отъездом на стажировку.
Стажировка на Северном флоте так же прошла на «отлично». Впереди маячили только госэкзамены и защита дипломного проекта — и всё, золотая медаль, считай, уже в кармане!
По случаю удачного завершения «стажа» был устроен мини банкет в вагоне поезда, увозившего нашего героя с товарищами с Северов в училище. Денег на выпивку не хватало, поэтому курсанты воспользовались бартером. В те годы тотального дефицита они «на ура» обменяли на водку тушёнку, сгущёнку и пару тельняшек. Но… при обмене были с поличным взяты одним из цепных псов стажировки — по совместительству преподавателем (о, судьба-злодейка!) с кафедры научного коммунизма.
Вместо банкета была организована внеочередная лекция о вреде пьянства и алкоголизма и нарушения уставов. А наш отличник — как непосредственный исполнитель бартерной сделки — вдобавок написал сочинение на тему: «Ай-яй-яй, как я опозорил высокое звание советского курсанта!».
В общем, на зачёте по политработе (приравненном к госэкзамену) наш отличник, изумительно ответивший на все вопросы, тем не менее, получил госоценку — три балла.
— Но я же ответил на «отлично»! — возмущался он.
— На «отлично», — соглашались с ним. — Но свои отличные знания вы не можете использовать в повседневной деятельности. Вспомните, как вы опозорили звание будущего офицера при следовании со стажировки!
И, для наглядности, совали ему под нос его же сочинение «Ай-яй-яй…».
И наш «отличник» вместо золотой медали и увековечивания своей фамилии в граните получил просто диплом. Причем не красный, а синий — потому что в медовой бочке с пятёрками оказалась одна-единственная дегтярная ложка — с тройкой. Которую не разрешили пересдать наши принципиальные политрабочие с кафедры общественных дисциплин.
Серьёзные ребята! Вот поэтому мы, — даже на пятом курсе! — на их политических лекциях тоже сидели серьёзные и строчили, строчили конспекты. Не дай Бог, попасть на заметку преподавателю — сгноит!
Честно говоря, качество записываемого материала оставляло желать лучшего. То, о чём говорилось на лекциях, мы потом спокойно конспектировали с первоисточников наших классиков марксизма-ленинизма. Для этого существовала самоподготовка. (Кстати, я всегда удивлялся, а куда из названия «марксизм-ленинизм» пропал третий брат наших вождей — Энгельс? По идее, должно быть: «энгельсизм-марксизм-ленинизм»). А на лекциях можно было писать всё, что угодно: кто с деловым видом строчил письма любимым девушкам, для отвода глаз периодически задавая уточняющие вопросы преподавателю; кто переписывал конспект по вероятному противнику; я, например, высунув язык от усердия, сочинял в тетради всякую ахинею типа:
…Прислушиваясь к малейшему шороху из кустов и принюхиваясь к характерному запаху сапог сорок пятого калибра, майор Пронин шёл по следам Фантомаса. Злодей, изловленный накануне уборщицей ресторана бабой Маней (напился, болезный, и упал лицом в грязь), только что проник в малейшую щель в углу камеры и испарился из тюрьмы на улицу.
Петляющие по-заячьи следы Фантомаса привели майора Пронина на аэродром. Майор запрыгнул на ходу в отлетавший самолёт и выглянул в иллюминатор. На взлётной полосе стояла одинокая фигура Фантомаса, опять перехитрившего своего злейшего врага. Фантомас махал вслед самолёту уже мокрым от слёз носовым платочком и мерзко улыбался. Другой рукой он только что подпалил бикфордов шнур, тянущийся за самолётом…
Отложив ручку, я перечитал только что написанное. Не-ет, это не «ахинея»! Это — бред сумасшедшего! Такое можно написать только на лекции по военной педагогике и психологии, потому что тот бред, который нас заставляли записывать на занятиях, был гораздо «бредовее», чем незаконченный роман про майора Пронина и Фантомаса.
Между прочим, лично мне, за все годы службы, ни разу не пришлось применить на практике то, что вбивалось нам в головы нашими партийно-политическими боссами на лекциях.
Зато на второй день лейтенантской службы пришлось засесть в трюме центрального поста вдвоём со штурманским электриком и ремонтировать лаг, который у нас почему-то вместо скорости вдруг стал погоду показывать. Вот тогда-то я и проклял всю эту партийно-политическую муру, которой нас пичкали в училище, отбирая часы у той же ремонтной подготовки. В трюме мы просидели сутки (!), хотя, обучи нас в училище, как ремонтировать технику, мы справились бы за пару часов.
Для воспитания матросов, которых «куда ни целуй, у них везде жопа», существовал спецконтингент под кодовым названием «замполиты». А для ремонта разваливающейся штурманской техники существовали мы, штурмана. Но нас почему-то учили целовать подчинённых — в то самое место неоднократно и взасос, — но не учили ремонтировать то, что ломается.
…Преданно глядя в глаза преподавателю на лекции по тактике лобызания личного состава, я продолжал усердно записывать в тетрадь:
…Майор Пронин проследил взглядом за горящим шнуром и обнаружил на другом его конце привязанный к крылу самолёта бочонок с порохом. «Это конец!» — подумал майор Пронин и поискал судорожным взглядом стоп-кран. Не найдя искомое, он понял, что катастрофы не избежать. От этой мысли сердце в его груди подпрыгнуло и задрыгало ногами.
…От этой писанины меня оторвал толчок в плечо. Мой сосед по парте Лёшка, так же усердно что-то записывающий корявым почерком, зашептал мне в ухо:
— Андрюха, вопрос: как называется животное, живущее в море на большой глубине и питающееся камнями?
Кроссворд он, что ли отгадывает?
— Не знаю, — также шёпотом ответил я и отмахнулся от Лёшки. — Не мешай, с мысли сбиваешь.
Лёшка, помолчав, опять шепчет в ухо:
— Слышь, Андрюха! Оно называется «глубоководный камнеед».
Ну, нельзя же так резко! Гнусно оторванный от серьёзного дела, я еле успел сунуть кулак в рот и укусить себя сильно, иначе заржал бы на всю аудиторию, чем, естественно, привлёк бы внимание полит-преподавателя.
Минут через пять я справился с приступом смеха и показал Лёшке кулак. Тот пожал плечами и уткнулся в свой конспект.
Я настроился и продолжил написание романа про майора Пронина:
…В бессильной ярости, скрипя оставшимися после последней драки с Фантомасом зубами, майор Пронин выхватил из кармана берданку и стал садить пулю за пулей в Фантомаса за окном. Пули отлетали от непробиваемого стекла иллюминатора и, сплюсанутые, падали к ногам стюардессы, лежавшей в кресле без сознания в голове. Периодически приходя в себя, стюардесса замечала аварийными глазами растущую горку пуль и снова падала с кресла в обморок…
Всё устоялось и потекло своим чередом: лектор о чём-то разглагольствует сам с собой, мы — заняты своими делами. Я раздумываю над очередной фразой. В это время Лёшка, о существовании которого я уже успел забыть — так увлёкся — опять горячо зашептал мне в ухо:
— Слушай, а что будет с камнем, если его бросить в море на большую глубину?
— Н-не знаю, — пожав плечами, я снова уткнулся в «конспект».
— Его съест глубоководный камнеед! — ляпнул вдруг Лёшка.
…Вот тут я уже не успел укусить себя больно! Нечленораздельный звук вырвался из моей глотки, когда я попытался засунуть туда кулак. Получилось что-то среднее между хрюканьем домашней свинки и ржанием дикого мустанга.
Аудитория прервала свои занятия и посмотрела в мою сторону. В том числе и парт-полит-преподаватель! Удивленно!
— Товарищ курсант, встаньте!
«Это он мне, — сквозь душивший меня хохот промелькнула мысль. — Попался!»
С кулаком в зубах, продолжая хрюкать, я встал. Лёшка, гад, свой кулак успел прикусить вовремя, поэтому остался на месте, прячась за широкой спиной сидевшего впереди старшины класса.
Преподаватель нахмурил брови и строго посмотрел на обнаглевшего курсанта — на меня, то бишь:
— Объясните мне, что смешного я сейчас сказал?
Я бы объяснил ему, что он тут ни при чём, но не мог выпустить затычку изо рта. Потому что, как и майор Пронин в моем незаконченном романе, «вошёл в истерику и никак не мог из неё выйти…»
Так и не получив ответа на свой вопрос, преподаватель указал мне на дверь…
Дохрюкивал я уже в гальюне. В полный голос! Потом зализывал раны: кулак-то до крови прокусил!
Вечером на самоподготовке пришлось судорожно восстанавливать конспект лекции — обиженный преподаватель приказал мне предоставить ему плоды моего труда на проверку.
А роман про майора Пронина так и остался недописанным…
Мерзавцы
— Ну, курсанты, ну мерзавцы! Ну, сволочи! — и так минут пять, перемежая приличные слова непечатными выражениями. Все это время дежурный по училищу, ругаясь, не выпускал из рук пару бутылок водки. Наконец, выпустив пар, поставил водку на стол, снял шинель, отряхнул снег и сел в кресло.
— Что случилось, Виктор Владимирович? Кто вас так обидел? — спросил старпом дежурного по училищу.
— Меня невозможно обидеть! Меня можно удивить, удавить, на худой конец, удалить со службы на пенсию. В данном случае меня удивили. Меня так удивили, что просто хочется самому удавиться! — Дежурный вскочил с места и забегал из угла в угол.
— Да кто удивил-то? — не понял старпом.
— Если бы я знал, так не переживал бы! — горестно вздохнул дежурный. — Представляешь, пошел я обходить территорию. Время — после полуночи, из увольнения все вернулись, по крайней мере, дежурные по ротам доложили, что все на месте. Но ведь в самоволку наши орлы бегают? Бегают! Сам был курсантом, знаю. И знаю лучше нынешних — еще в начале пятидесятых лично через эти самые заборы сигал… Ну, это к теме не относится… Короче, решил я проверить «тропу Хо-Ши-Мина». Ну, знаешь, забор на лабораторном дворе. Там баки мусорные стоят прямо у забора, при желании можно на бак забраться, с него на забор, и — гуляй, Вася! Обратно — тем же путем. Подхожу я к забору, так и есть — шуршит кто-то с той стороны. Я тихонько встаю между баком и забором и жду. Слышу — полезло тело. Пыхтит, чем-то звякает, но упорно лезет. Наконец, сверху посыпался снег — забрался, сейчас прыгать будет! «Бах!» — приземлился на бак спиной ко мне. «Прыг!» — спрыгнул на землю. Тут я ему руку на плечо и положил, мол, попался, голубчик! А он повернулся ко мне и резко, с разворота… нет, не в морду. Он, мерзавец, оказывается, держал в руках две бутылки водки, вот их он мне и сунул, ляпнув: «Держи!». Ну, вот ты мне скажи, старпом, если тебе неожиданно сунут в руки две бутылки и скажут: «Держи!», ты что сделаешь? Естественно, я их машинально схватил. А этот мерзавец как припустит!.. Только пыль снежная из-под копыт. Куда там догонять? Мало того, что он моложе, так я еще с грузом — не бросать же водку-то, жалко. Самое печальное — я ведь из-за этой водки ни лица не разглядел, ни сколько у него лычек на рукаве. Тонким психологом оказался этот самовольщик!
На следующий день, сменившись, оба — дежурный и его старпом — распили трофейную водку (у Виктора Владимировича жена была в отъезде). Помолчав, старпом спросил:
— А что, Виктор Владимирович, положа руку на сердце, ведь молодец курсант, а? Не растерялся.
— Мерзавец твой курсант! — рассердился капраз. — Гауптвахта по нему
плачет. Никакой дисциплины! — сказал, и задумчиво посмотрел на своё отражение в окне. Ему вдруг вспомнились курсантские годы, и показалось, что отразившиеся в окне погоны капитана первого ранга растворились, и вместо звёзд на них появились курсантские якоря… Отражение взглянуло ему в глаза, улыбнулось и подмигнуло…
Комбриг
Степан Петрович Топорков был, как мы, курсанты, говорили, молодым и перспективным офицером — ему всего сорок пять лет, а он уже капитан третьего ранга! Командиром роты к нам он пришел из Нахимовского училища, где воспитывал пацанов. Его бывшие питомцы рассказывали, как он заходил к ним в казарму под утро и орал в мегафон: «Рота! Через пятнадцать минут подъем!!!». У нас в училище такими делами он не занимался, но его кредо можно было определить его же словами: «Надо делать людям плохо, чтобы потом им было хорошо!» и «Если надо — все в гроб ляжем, но пока такой необходимости не возникло!».
С первых же дней командования нами он получил кличку «Комбриг» (помните, в «Бумбараше»: комбриг Мэ Нэ Колун?), звание «капитан второго ранга» и начал портить нам кровь. Надо отдать должное — это он умел хорошо делать! Одни его публичные выступления перед строем роты чего стоят! Рекорд длительности такого выступления — сорок восемь минут. Причем следует отметить, что выступать он любил обычно после занятий, то бишь, перед обедом. Но поскольку распорядком дня не было предусмотрено такого рода выступлений, то обед начинался сразу после занятий, но не для нас! Мы, выслушав кучу перлов от Комбрига, шли в столовую есть холодный обед. Слава Богу, такое безобразие продолжалось не каждый день, изредка нам удавалось и горяченького покушать.
Та самая рекордная (48 минут) речь Комбрига была посвящена одному курсанту — Васе Уховертову. А началось все незадолго до того дня, после очередного похода на овощебазу. Нам частенько приходилось работать на овощебазах, к счастью, не только на картофельных. Если мы работали с яблоками, арбузами, виноградом и т.д., то, помимо того, что возвращались с полными животами витаминов, так еще и о товарищах не забывали — приносили с собой, кто сколько сможет. Для этих целей у нас была специальная одежда: у старых списанных бушлатов, которые нам выдавали для работы, подрезалась подкладка так, что весь бушлат становился одним большим карманом, или, если хотите, мешком. В этих бушлатах мы и приносили в казарму фрукты. Надо отдать должное работникам овощебазы — они прекрасно знали, что мы уходим с полными бушлатами, но, жалея вечно голодных курсантов, позволяли нам и есть, и выносить — не такой уж большой ущерб мы наносили нашему государству.
В тот раз мы работали с яблоками. Кстати, работали ударно: вагон яблок, а это шестьдесят тонн, разгружали впятером за пару часов. В казарму пришли, как обычно, с полными бушлатами. Накормили товарищей, еще и «для дома, для семьи» осталось: человек десять-двенадцать положили оставшиеся яблоки в рундуки, чтобы завтра во время увольнения разнести их по домам.
С утра мы пошли на занятия. А в казарму пришел Комбриг и сразу занялся любимым делом — проверкой тумбочек и рундуков. Обнаружив в нескольких из них значительное количество «неуставных» яблок, Комбриг вызвал дневального Васю и задал соответствующий вопрос:
— А почему здесь делают яблоки?
Вася, уже привыкнув к косноязычию командира роты, ответил, что это — яблоки с овощебазы.
— Возьмите вещевой мешок и соберите мне все яблоки, — приказал Комбриг дневальному.
— А если все не войдут в один вещмешок? — поинтересовался Вася.
— Значит, соберем в два, три и так далее.
— А зачем, товарищ командир?
— После обеда понесем их на овощебазу сдавать и извиняться за воровство.
— Так мы же не воровали, — попытался объяснить Вася. — Нам их так отдали.
— Не могли вам их отдать, это не частная лавочка, а государственная овощебаза. Выполняйте приказание! — Комбриг начал нервничать — он не любил лишних вопросов.
Выполняя приказание, Вася собрал все яблоки в три вещевых мешка и поставил их возле тумбочки дневального. А перед обедом, идя в столовую проверять накрытие столов для роты, он решил внести коррективы в полученное приказание, тем более что, как он потом объяснял, «было сказано собрать яблоки, но не уточнено, куда конкретно их после сбора девать». В общем, Вася, идя в столовую, прихватил вещмешки с собой и разложил все яблоки по тарелкам, разделив поровну между курсантами роты. У Комбрига в столовой был свой отдельный столик рядом с нами. Этот столик остался без яблок.
Когда Комбриг, приведя нас в столовую, обнаружил, что его обделили, он страшно возмутился, мол, кто так небрежно принимал столы? Почему на моем столе нет яблок? На что Вася спокойно ответил:
— Так Вы же, товарищ командир, ворованные яблоки есть не будете.
Комбриг чуть не подавился от такой наглости:
— Старшина роты! После обеда построить личный состав перед столовой!
Говорят, после обеда хорошо бы соснуть минуток сто, чтобы улеглось и переварилось. Нам же пришлось постоять минуток сорок с хвостиком. Речь командира роты была длинная и непонятная, а заканчивалась она словами:
— За невыполнение приказания и проявленную беззубость в отношении яблок, курсанту Уховертову объявляю трое суток ареста!
…Утопив «Вильгельма Густлова», капитан третьего ранга Маринеско стал личным врагом фюрера. Арестовав Васю, капитан второго ранга Топорков стал личным врагом всей роты, а это почти сто человек. Фюрер был один, поэтому он не смог придумать достойную месть своему личному врагу. Не зря сам Топорков говорил, что «одна голова — хорошо, а два сапога — пара». Сто человек курсантов нашли способ отомстить Комбригу.
Следующий «культпоход» на овощебазу состоялся через неделю. Надо сказать, что в то время в Питере был «луковый голод» — репчатого лука в магазинах днем с огнем было не сыскать, что поделаешь — времена тотального дефицита! И надо же было так случиться, что на овощебазе нам пришлось разгружать целую фуру с репчатым луком!
Топорков всегда ходил на овощебазу с портфелем. Что он там носил — смену белья, пару бутербродов или томик Устава Внутренней службы, — сие тайна, покрытая мраком. Однако этот портфель и натолкнул нас на мысль, как напакостить Комбригу.
Когда он в очередной раз подошел к нашей фуре проверить, как мы работаем, один из нас предложил ему:
— Товарищ командир, а давайте мы вам лучку положим для дома?
На что Комбриг ответил:
— Да вы что, зачем это?
— Так, товарищ командир, в Ленинграде же вообще лука нет в продаже. А когда еще этот поступит в магазины? И неизвестно, поступит ли вообще. А так вам жена спасибо скажет. Давайте, мы вам немножко в портфель насыпем.
Я бы на месте командира задумался, а чего это курсанты, всегда в открытую выражавшие не то чтобы ненависть, но, по крайней мере, сильную нелюбовь к нему, вдруг решили оказать услугу? Но Комбриг, растроганный до глубины души таким проявлением добрых чувств к нему со стороны подчиненных, потерял бдительность и протянул портфель, правда, со словами:
— Ну что вы, не надо…
Продолжая проявлять «нежные чувства» к командиру роты, мы нагрузили портфель под завязку отборнейшими луковицами. Если бы ему удалось донести их до дома, жена была бы весьма тронута такой хозяйственностью мужа. Но… видно, не судьба была Комбригу получить благодарность от своей половины.
Перед самым построением для следования домой, на проходную был заслан «казачок» с заданием нашептать на ушко дамам-«ВОХРушкам», что готовится грандиозное ограбление овощебазы. Задание было выполнено успешно, так как, подойдя к воротам, мы обнаружили их закрытыми, хотя обычно их открывали еще до нашего подхода к ним. Строй встал. Ворота не открылись. Комбриг подождал — безрезультатно. Тогда он помахал воротам руками — тишина. Комбриг решительно направился в сторожку к охране. Как только он шагнул за дверь, ворота сразу распахнулись, можно было идти садиться в автобус. Однако, никто из нас не вышел за ворота — всем было интересно, чем закончится дело. Толпа курсантов сгрудилась у окон здания.
К сожалению, через закрытые окна ничего не было слышно. Нам пришлось наблюдать «немое кино». Сюжет развивался следующим образом. Комбриг, зайдя в сторожку, обнаружил там начальника ВОХР, двух ВОХРушек среднего возраста и пару дюжих хлопцев-грузчиков, видимо приглашённых для поддержки штанов доблестной охране. Судя по жестам Комбрига, он пытался добиться от охраны, чтобы они открыли ворота и выпустили строй к автобусу, при этом показывал на часы, мол, поздно уже.
Начальник охраны внимательно выслушал Комбрига, затем о чем-то спросил его, указывая на портфель. Комбриг покраснел, но активно замотал головой, прижимая портфель к себе обеими руками. Начальник охраны опять ткнул в портфель и что-то сказал. Комбриг, опустив одну руку с портфелем вниз, второй начал размахивать перед собой, тыча пальцем себе в погон, грозя охране пальцем и лупя себя кулаком в грудь. Закончил он свою речь тем, что снял фуражку и опустил голову вниз, показав всем свою лысину и несколько раз похлопав по ней ладошкой (наверное, сочные шлепки раздавались при этом, жаль, что мы не слышали).
Думается, монолог Комбрига звучал так:
— Да что вы себе позволяете? Я — капитан второго ранга Советского Союза (иногда он так себя называл…), награжден кучей орденов (маленькой кучкой юбилейных медалей…), да я вас сам всех тут построю-подравняю! Чтобы советский офицер-подводник (вообще-то, в прошлом — начальник гауптвахты и командир роты в училище…) мог что-то украсть? Да ни в жисть! Не позорьте мои седины подозрениями! (А зачем Васю арестовал?..) Что вы мне в портфель тычете? Там у меня смена белья и список личного состава, больше ничего нет. Вы не имеете права проводить обыск офицера! Я протестую!!!
И так далее в течение пятнадцати минут.
Однако советскому офицеру было бесполезно спорить с советским ВОХРом. Кончилось тем, что Комбриг все-таки был вынужден вытряхнуть портфель на стол. Отборные дефицитные луковицы остались в сторожке, а Комбриг был выпущен на свободу. Мы к тому времени уже сидели в автобусе.
Все-таки Комбриг был умный человек. Он, конечно, всё понял, ибо первое и единственное, что он сказал, поднявшись в автобус, было:
— И за что вы меня так не любите?..
Кстати, Вася так и не отсидел свои трое суток ареста: Ленинград — город большой, места на гауптвахте не хватило.
Одно неувольнение
Вам когда-нибудь приходилось наблюдать, как мужик справляет малую нужду? Я имею в виду не сам процесс, а чисто теоретически. Обычно, если он, конечно, не левша, мужчина придерживает свои причиндалы правой рукой, дабы лилось туда, куда нужно, а не в сторону — на стенку, на пол или на соседа по гальюну. Хорошо бы при этом не отвлекаться и не задумываться о чем-то постороннем, чтобы не расплескалось случайно.
Командир роты Степа Топорков, по кличке «Комбриг», левшой не был. Поприседав перед писсуаром, он поискал правой рукой в ширинке и, выудив то, что искал, приступил к «отправлению малой естественной надобности», говоря его же словами.
В этот момент дверь в ротное помещение с шумом распахнулась, и в казарму влетел курсант Зайчиков — в робе навыпуск, без гюйса и без пилотки. Его взвод занимался во дворе физподготовкой, и он отпросился «на минутку отлить».
Дневальный, стоявший у тумбочки напротив двери в гальюн, многозначительно посмотрел на Зайчикова и мотнул головой в сторону гальюна, мол, Комбриг там.
Зайчиков понимающе кивнул. «Хорошо, что не спросил во весь голос, где Комбриг, а то нарвался бы», — подумал он. На ходу расстегивая клапан на брюках, Зайчиков влетел в открытую дверь гальюна.
— Здравия желаю, товарищ Комб… — Зайчиков запнулся, но тут же поправился. — Товарищ командир!
Комбриг скосил глаза на курсанта. «Так, — подумал он, — без головного убора — раз, роба не заправлена в брюки — два, гюйса нет — три. Непорядок!»
— Вы пошему в таком виде, товарищ курсант? — строго вопросил Комбриг с сильным белорусским акцентом.
— Так, товарищ командир, — приступив к орошению писсуара, ответил Зайчиков, — у нас физо на лабораторном дворе, меня преподаватель отпустил в гальюн на минуту.
— Это я понымаю, шо физо, нэпонятно, пошему вы в таком виде?
Зайчиков с подозрением покосился на командира роты:
— Так я же говорю… физо… форма одежды… для спорта…
— Если вы вышли из строя физподготовки, то должны привести форму одежды в порядок, и уже потом следовать в нужное место.
«Нужное место — это нужник, что ли?» — подумал Зайчиков.
— Мы же переодевались в спортзале, а бегали на улице, перед казармой, — попытался объяснить он.
Диалог происходил под аккомпанемент двух веселых струек, льющихся из курсанта и командира.
— Не надо оправдываться. Я спрашиваю, пошему вы нарушаете форму одежды, товарищ курсант? — продолжал бубнить Комбриг, тупо глядя на стенку перед собой.
Зайчиков нахмурил лоб и поджал губы, задумавшись. Он никак не мог понять, что же ответить командиру. «Ну что ты распинаешься перед Комбригом, Заяц? — переживал за товарища дневальный. — Давно бы сказал, мол, виноват, исправлюсь. И все!»
— Виноват, товарищ капитан второго ранга! — словно услышав подсказку дневального, ответил Зайчиков.
Дальше Комбриг сделал то, чего никто из присутствующих не ожидал: он переложил в левую руку то, что все это время держал правой, принял стойку «смирно» и, приложив освободившуюся руку к козырьку фуражки, торжественно произнес (всё под тот же аккомпанемент струек):
— За нарушение формы одежды объявляю вам одно неувольнение!
…В результате дневальный пострадал физически, а Зайчиков морально. Первый, согнувшись пополам от хохота, ударился лбом о тумбочку. Второй же, оторопев от увиденного, забыл основную мочеиспускательную заповедь — не отвлекаться, — вследствие чего облил стенку и забрызгал ботинки — свои и Комбрига.
Мыльная опера
Учебный корабль «Смольный» с толпой эрзац-штурманов на борту шёл вдоль берегов Африки. Человек пятнадцать курсантов столпилось у борта, наблюдая за играющими с кораблём дельфинами. Эти морские аборигены резвились, как дети в «лягушатнике». Выпрыгивали из воды, подныривали под днище, играли друг с другом в чехарду, весело поглядывая на будущих флотоводцев, мол, чего там стоите-скучаете, прыгайте к нам, поплаваем вместе.
А курсанты смотрели на них сверху вниз и завидовали. Погодка — прелесть! Солнышко шпарит прямо в темечко, водичка океанская, наверно, как парное молоко тёплая. Эх, искупаться бы сейчас! Поплавать с дельфинами в атлантических водах! И для тела приятно, и было бы, что рассказать домашним, мол, купались почти на экваторе (всего каких-то семь градусов широты не дошли до пояса планеты). Рядом, на левом траверзе, виден был берег Африки — пальмы, пальмы, пальмы. Экзотика! Пейзаж ласкал глаз.
Вдруг на палубу упала тяжёлая капля, за ней другая, третья… И тут разверзлись «хляби небесные», будто включили сотню душей одновременно. Даже не душей, а пожарных шлангов! Такого дождя курсантам ещё не приходилось видеть — вода лилась сплошной стеной.
Спрятавшись под козырьком палубы, молодежь с восторгом наблюдала за разгулом африканской стихии. Вдруг позади них открылась дверь, и из недр корабля вышел старший на борту — вице-адмирал Волин. Хорошо, что курсанты знали своего начальника училища в лицо, потому что видок у него был, мягко говоря, не совсем адмиральский. Ни фуражки, ни погон, ни галстука, даже брюк на нём не было — одни плавки. В таком виде адмирала видели впервые. В руках голый адмирал держал мочалку и мыло. Полотенце он бросил курсантам: «Подержите-ка!», вышел под дождь, намочился и стал деловито намыливаться.
Курсанты ошалело глядели на Волина. Такого им ещё не приходилось видеть: адмирал моется под дождём! Кто-то даже пожалел, что под рукой не оказалось фотоаппарата.
Пока ребятишки глазели на адмирала, тот уже намылился и встал под струи дождя смываться.
— Ну что смотрите, молодёжь? — весело крикнул им Волин, смывая мыльную пену. — Вам бесплатный душ предлагают, а вы стоите.
— А что, товарищ адмирал, нам тоже можно? — спросил кто-то из курсантов.
— Конечно! — разрешил адмирал, выпустив изо рта струйку воды. — Дуйте за мочалками.
Народ молниеносно разбежался. Через пару минут толпа раздетых курсантов выскочила обратно и стала весело намыливаться, довольная таким приключением. Адмирал к тому времени закончил банные процедуры и вытирался полотенцем, с интересом поглядывая на подчинённых.
Намыленные курсанты вышли на палубу под струи дождя смыть мыло, и тут словно кто-то перекрыл кран — «хляби небесные» заткнулись. Дождь прекратился так же моментально, как и начался. Дюжина намыленных курсантов стояла перед адмиралом и глупо хлопала глазами, разбрызгивая веками мыльную пену.
Адмирал спокойно собрал свои шильно-мыльные причиндалы, бросил на плечо полотенце и хохотнул, глядя на своё мыльное войско:
— Ну что, салаги, искупались? Это называется тропический ливень — запомните! Идет сильно, но недолго!
Ещё раз с удовольствием посмотрев на результаты своей шутки, смилостивился:
— Ну ладно, караси, дуйте в душевую. Я сейчас распоряжусь, вам дадут воду на пять минут. Кто не успеет — я не виноват. Брысь отсюда!
Толпа рванула по трапу вниз, в душевую, оставляя по дороге островки мыла. Обмыться тёплой водичкой успели все. Потом тем же составом делали приборку на центральном трапе, забрызганном мылом.
Так что, хоть и не довелось им поплавать в океане с дельфинами, но тема для эроти…, пардон, экзотического рассказа у курсантов появилась — как адмирал намылил им шеи в тропиках.
Бедный Вася
Флотская форма всегда была центром притяжения. К ней с вожделением притягивались взгляды как мальчишек (эх, примерить бы на себя тельняшечку!), так и женского пола, который интересовался, в основном, обладателями бескозырок, бушлатов и брюк-клеш. Пройдёшься этак в форме где-нибудь в глубинке нашей бескрайней Родины — половина женского населения твоя. Как говорится, кричали женщины «Ура!» и в воздух лифчики бросали!
Всем хороша форма военно-морского курсанта, одно плохо: всего два кармана, и те в брюках. А в них не много положишь — брюки широкие только снизу — клёш, а верхняя часть — в обтяжку. Сунешь в карман ключи или пачку сигарет, сразу такое впечатление, что это не из кармана выпирает, а откуда-то рядом… мужское достоинство наружу лезет. Возникает вопрос: где хранить документы?
Голь, особенно военно-морская, на выдумку хитра. Курсантские умы догадались вместо карманов использовать рукава. Засовываешь туда военный билет, он проваливается вниз, к обшлагу, и там лежит себе смирненько. А чтобы он не выпирал, его обычно приминают, чтобы он принял форму руки, так что у половины курсантов документы были постоянно скручены в дугу.
Ну ладно, место для военного билета нашлось. А что делать с бумажником? Его в дугу не скрутишь — даже пустой, он слишком толстоват для этого. Счастливые обладатели второго мужского достоинства — бумажников — носили их, засунув сзади за пояс. Ремень затягивался максимально сильно, поэтому бумажники прижимались крепко — ни выпасть, ни стать добычей жуликов.
Курсант Вася — будущий штурман флота Российского подводного — возвращался из летнего отпуска. За поясом у него торчал солидных размеров «лопатник», хранящий в своих кожаных недрах деньги и кучу разных билетов: военный, комсомольский, на поезд (туда и обратно, для отчётности) и отпускной (с отметками комендатуры, что съездил именно туда, куда его отправляли за казённый счёт).
Настроение у Васи было отменно приятное, хоть отпуск и закончился. Целый месяц отдыхал дома, в родной украинской деревушке, загорел, отъелся на домашних харчах. Кстати, за полгода учёбы (от отпуска до отпуска) Вася настолько отвыкал от «ридной мовы», что, приезжая домой, долго не мог начать разговаривать по-украински. А про себя думал: «Как они все смешно разговаривают!»
Но, как ни хорошо было дома, а к концу отпуска Вася уже начинал скучать по Питеру, по училищу, по друзьям-приятелям — таким же будущим флотоводцам; даже опостылевший командир роты по кличке Комбриг (столько курсантской крови выпил — просто вампир!) не казался таким уж злобным и вредным — на расстоянии отрицательные эмоции почему-то притухают. Поэтому, выйдя из метро и почувствовав знакомые запахи недалёкого «Красного треугольника», Вася понял, что приехал «домой» и полетел, как на крыльях. Хотя…, возможно, скорости его передвижения к родному КПП, помимо желания оказаться в объятиях друзей, способствовало некое бурление в животе. Подозреваю, что и стремился-то Вася не столько в родную казарму, сколько в родное общенародное заведение, именуемое на флоте «гальюном». В голове у Васи носилась противолодочным зигзагом и билась о стенки черепа одна мысль: «Только бы донести…, только бы дотерпеть!»
Уже у самых ворот КПП Васе неожиданно пришли в голову услышанные где-то строчки (у кого что болит, тот о том и говорит):
Хорошо быть кискою,
Хорошо — собакою:
Где хочу — пописаю,
Где хочу — покакаю…
Поскольку Вася не был ни кискою, ни собакою, ему стало совсем нехорошо. Чем ближе становилось до вожделенного заведения, тем труднее ему было терпеть. Нежелательный процесс в организме усиливался обратно пропорционально расстоянию до конечной цели — гальюна. Через плац Вася уже нёсся так, что мог побить мировой рекорд по бегу. Не зря армянское радио на вопрос: «Что быстрее всего?» отвечает: «Понос. Не успеешь подумать, уже бежишь!»
В гальюн Вася влетел, как торпеда в супостата, протаранив дверь головой. Руками он в это время судорожно расстёгивал ремень на брюках. Заскочив в кабинку, Вася развернулся спиной к «дучке» (это такой военно-морской унитаз без сиденья), рывком расстегнул брюки и спустил их… Сзади раздалось гулкое: «Плюх..!». Вася машинально оглянулся и посмотрел вниз. Он успел заметить подозрительно знакомый кожаный предмет, который аккуратненько нырнул прямо в дырку, сказав при этом: «Бульк!»
Потрясение от увиденного было настолько сильным, что у Васи моментально пропало желание облегчаться. Все нежелательные процессы в организме прекратились как по мановению волшебной палочки. Вася стоял над «дучкой», придерживая спущенные до колен штаны и, глупо моргая, смотрел в тёмное жерло военно-морского унитаза.
— О-о-о! Прямо в дерьмо-о-о!!! — складно застонал он. — Боже мой! Документы, деньги, отпускной, — перечислял он ущерб. — А комсомольский билет?!
Всё, буквально всё было утоплено в курсантском дерьме-с. Вася готов был разрыдаться. Только сейчас он понял, как был прав Комбриг, матеря любителей носить бумажники за поясом.
Постояв ещё немного над благоухающей бездной, Вася обречённо вздохнул, но… других вариантов не было. Вздохнув ещё раз, он решился. Засучив рукава почти до плеч, он встал на колени и, зажмурившись и стараясь не дышать, сунул руку в жерло «дучки». Бумажник он нащупал быстро. Как оказалось, он утонул неглубоко — рука измазалась содержимым гальюна всего по локоть…
Держа «утопленника» за более-менее чистый уголок кончиками пальцев, Вася пошёл к умывальнику, молясь о том, чтобы успеть отмыть руки, пока его организм не вспомнил, для чего он примчался в гальюн. Успел-таки!
Из содержимого бумажника больше всего пострадали военный и комсомольский билеты. «Военник» пришлось оформлять новый. А комсомольский билет — весь в радужных разводах — он менять не стал. А на все претензии политбоссов (во что превратил комсомольский документ?) с гордостью отвечал, что наоборот, как герой, спасал драгоценный комсомольский билет, ныряя в кучу дерьма и захлёбываясь фекалиями.
Этот раритет и сейчас цел. Вася оставил его на память, чтобы было о чём рассказывать внукам.
