Алексей Шамонов

Лабиринт двухгодичника

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Дизайнер обложки Ольга Третьякова

© Алексей Шамонов, 2018

© Ольга Третьякова, дизайн обложки, 2018

Действие романа происходит в последние годы существования Советского Союза.

Надвигающуюся смену эпох явственно ощущает молодой лейтенант, призванный в армию после окончания института.

Как и соседи по холостяцкой квартире, он старается честно нести службу по защите воздушных рубежей Родины.

Никто из них не догадывается, что страны, в которой они родились и выросли, совсем скоро не станет. Хотя, каждый, в меру своей проницательности, ощущает витающую в воздухе тревогу.

18+

ISBN 978-5-4485-5601-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Лабиринт двухгодичника
2. Глава 1. Теория происхождения трюфелей
3. Глава 2. Первое задание
4. Глава 3. Неприятный сюрприз
5. Глава 4. Тревожный чемодан
6. Глава 5. Дружеская просьба
7. Глава 6. Ошибка лейтенанта
8. Глава 7. Женитьба Шалевича
9. Глава 8. Пороги Бушуева
10. Глава 9. Ночная тревога
11. Глава 10. Очарование бабьего лета
12. Глава 11. Контроль функционирования
13. Глава 12. Непредвиденная развязка
14. Глава 13. Шефская помощь
15. Глава 14. Мордовские впечатления
16. Глава 15. Первая зима
17. Глава 16. Футбольный турнир
18. Глава 17. Непредвиденный отпуск
19. Глава 18. Лабиринт Трофимова

Если спросить генерала: «Кто такой двухгодичник?», то тот ответит, что это недоделанный офицер.

А если спросить институтского профессора, то тот скажет, что это загубленный инженер.

Автор не во всём согласен с этим утверждением.

Глава 1. Теория происхождения трюфелей

Была почти совершенная тишина. Не так давно взошедшее июльское солнце тёплыми лучами лениво обволакивало чуть остывшую за короткую летнюю ночь землю. Разбросанные по редкому перелеску кусты жимолости своими неподвижными листочками сигнализировали о полном отсутствии ветра. Далёкое пение одинокой овсянки, не смешиваясь с тишиной, только добавляло яркие мазки в эту идеалистическую картинку. Лишь откуда-то со стороны, диссонансом, доносился до лейтенанта Трофимова непонятный, едва различимый, прерывистый шорох. По мере продвижения лейтенанта в направлении этого звука тот постепенно становился всё более отчётливым.

Игнат торопился на позицию своего дивизиона, но любопытство взяло верх, и он решил сделать небольшой крюк и узнать, что же нарушает эту нежную тишину.

Пройдя по извилистой тропинке в перелеске, он вышел на позицию соседнего — первого дивизиона, где его взору предстали два оголённых по пояс солдата, один из которых стоял по колено в выкопанной яме и медленно, нехотя орудовал штыковой лопатой, выгребая и отбрасывая далеко в сторону землю. Шорох падающего на жестяной лист грунта как раз и резал ухо умиротворённому утренним покоем Трофимову. Второй солдат, опершись подбородком на черенок вотннутой в землю лопаты, внимательно наблюдал за работой сослуживца, ожидая команды старшего лейтенанта Плющева сменить товарища. Плющев сидел на бревне спиной к солдатам и курил, пытаясь пускать изо рта табачные кольца.

Старший лейтенант ростом был невелик, но достаточно коренаст и, сидя на спиленном дереве, смахивал на упитанного старичка-лесовичка из детского кинофильма. При этом широкая фуражка взводного с высокой тульей напоминала перекошенную шляпку переросшей зелёной сыроежки.

— Федя, я смотрю, вы здесь, втихаря от всех, трюфели ищете? — щурясь от светящего в глаза солнца, поддел Трофимов Плющева вместо приветствия.

Тот в долгу не остался:

— И как ты только догадался? Я же старался об этом никому не рассказывать. Естественно — трюфели, что же другое можно искать воскресным утром в земле на территории воинской части? Трюфели, причём сибирские. Только очень тебя прошу никому об этом не говорить, а то ведь многим захочется их попробовать, а на всех желающих грибов может не хватить.

— Да чтобы мне никогда не стать капитаном, если я кому-то проговорюсь! И чем же эти твои сибирские трюфели отличаются от французских? Может быть, цветом или размером? — здороваясь за руку со старшим лейтенантом, поинтересовался Трофимов.

— Да нет, цвет и размер у них приблизительно одинаковый. А отличаются они исключительно методом поиска. Во Франции или, скажем, Италии их ищут дедовским способом, с помощью специально натренированных животных — свиней или собак, они и на большой глубине улавливают их запах. А наши, сибирские трюфели более изысканны и благородны, поэтому их удаётся найти только людям, причём сильно одарённым, и лучше всего по непонятной никому причине это получается у солдат.

Плющеву наконец-то удалось выдуть изо рта правильное табачное кольцо, которое, медленно вращаясь, поплыло в сторону от Игната.

— Вот это да! Наверное, сибирские трюфели пахнут дембелем, — наблюдая за медленно удаляющимся кольцом, предположил лейтенант.

— Может быть, и им, а может, и тумаками для тех, кто их лениво ищет, — посмотрев строгим взглядом в сторону копающих, громко развил мысль Плющев.

— Когда достаточно накопаете, то приглашай на ужин: просто не терпится попробовать, что это такое — сибирские трюфели, — попросил Трофимов. — Хотя я и французские видел только на картинке и тем более никогда не пробовал, так что сравнивать, к сожалению, будет не с чем.

— Не вопрос, завтра вечером и заходи. Трюфели с меня, ну а спирт, естественно, твой, — предложил Плющев. — И захвати ещё пару банок консервов на тот случай, если бойцы вдруг сегодня ничего не найдут. Да и вообще, как самый сильный человек в полку по трюфелям могу тебе ответственно доложить, что тушёнка намного вкуснее и полезнее всяких там буржуйских земляных грибов. Ведь сам посуди, разве солдаты способны найти что-нибудь полезное и нужное? Вот накопать тебе проблемы они могут легко, их об этом и просить не надо.

Фёдор Плющев и Игнат Трофимов были молодыми холостыми офицерами, живущими в третьем подъезде второго дома офицерского состава, или просто — ДОСа, но в квартирах на разных этажах. Плющев жил на третьем, в малогабаритной однокомнатной квартире, вместе с ещё одним холостым офицером. Того, впрочем, несколько месяцев назад соблазнила местная поселковая женщина, и он переехал в её частный дом. Но от места в холостяцкой квартире отказываться не собирался, справедливо полагая, что жизнь может повернуться по-всякому.

Плющеву было скучно одному по вечерам после службы, и он частенько или сам заходил к кому-нибудь в гости, или приглашал к себе на чашечку водки. Никаких запасов спиртных напитков у Фёдора отродясь не водилось, поэтому подразумевалось, что спиртное приглашённый должен был приносить с собой. По этой причине в гости к Плющеву с целью по-дружески посидеть мало кто приходил.

— Договорились, если вдруг каким-то волшебным образом у меня появится спирт, обязательно к тебе загляну. Заодно обсудим международную обстановку и есть ли жизнь на Марсе, — согласился Игнат, отлично зная, что в ближайшее время никакого спирта ему ниоткуда обломиться не может. Он сделал вид, что о чём-то сосредоточенно думает: хмурил брови, закидывал вверх голову, сдвигал на затылок фуражку, и наконец, шлёпнув себя ладонью по лбу, изрёк, едва сдерживая улыбку: — Вспомнил! Я в прошлом году читал в «Вечерней Москве» статью одного заслуженного академика, так вот тот утверждал, что сибирские трюфели столь редки потому, что растут только на фекалиях вымерших десять тысяч лет назад мамонтов.

— Вам, москвичам, виднее. Вы в фекалиях разбираетесь лучше всех. Я здесь спорить с этим академиком, а уж тем более с тобой не возьмусь. Боюсь на вашем фоне оказаться недостаточно компетентным в данном вопросе, — вставая и разводя широко руки, потягиваясь, парировал Плющев.

— А и не надо спорить, всё наукой уже доказано. А насчёт грибов — я, пожалуй, тебя поддержу. Я тебе уже говорил, что трюфелей не ел — ни французских, ни тем более сибирских, но пить спирт в армии уже научился и знаю, что его лучше всего закусывать салом или колбасой, предварительно запив водой. Так что соглашусь: лучше не рисковать с этими стрёмными грибами, а, когда зайду к тебе, остановиться на проверенной поколениями закуске, — заключил Игнат.

— Ну, наконец-то услышал от тебя умные слова. Правильно говоришь, что спирт лучше не разводить, а запивать водой. Но вот она-то у нас позавчера на позиции как раз и закончилась, а бойцы, будто специально, принести её из столовой забыли. Приходит наш комдив, майор Баранов, — а он только ночью закончил обмывать звёздочки вашего замполита, — от сухости рот открыть не может. Ну он жестами и объяснил, как мы не правы и как боевая готовность зависит от того, есть ли вода на позиции или нет. Мало никому не показалось. Вот теперь и копаем колодец, чтобы воду носить было не нужно.

— Колодец?! Ну вы красавцы. А ты уверен, что здесь есть вода? — с сомнением спросил Трофимов.

— Запомни, лейтенант, вода есть везде! Только находиться может на разной глубине. У меня в расчёте служит один уникум — якут-охотник. Большой специалист. Так вот, он обошёл вдоль и поперёк всю нашу позицию, стуча при этом палкой по пустой канистре. Говорит, что улавливает какие-то обратные волны. В общем, в этой точке, где сейчас и копаем, они были самые интенсивные. Рассказывал, что на гражданке, летом идя на охоту, никогда с собой воду не берут, чтобы не нести лишнюю тяжесть. Захотят с отцом или братьями пить, найдут нужное место, несколько раз копнут землю ножом, и вот тебе вода. Они её как-то чувствуют, — торжественно пояснил Плющев.

— А он не рассказывал, что это за место у них такое — какта?

— Предположить могу.

— Вот именно. Этим местом нормальный человек не воду, а опасность чувствует. И на какой глубине, якут говорит, есть вода? — поинтересовался Игнат.

— Утверждает, что совсем рядом, в метрах трёх, максимум — в пяти. Но мы на всякий случай заказали шесть бетонных колец. Если одно или два останутся, то пустим их на выгребную яму туалета.

— Вам надо эту яму сделать рядом с колодцем. Прекрасно будет запивать сибирские трюфели! — внёс предложение Трофимов. — Да и для потомков на этом месте надо восполнить запасы на будущее. В военном училище тебе не говорили, так я докладываю, что мамонты давно вымерли и фекалий больше не производят. Может быть, эти грибы в далёком будущем и называть уже будут не трюфели, а плющевки.

— Странно, от тебя уже вторая умная фраза за день. То есть ты предполагаешь, что я войду в историю как великий полководец?

— Абсолютно этому не удивлюсь! Судя по размеру твоей фуражки, у тебя однозначно имеются недюжинные военные способности. Но грибы назовут так потому, что наши потомки прочитают на самом нижнем кольце таинственного бетонного сооружения, доверху заполненного редчайшим лакомством, выцарапанные древними людьми два слова: «Плющев — сволочь». Они же не догадаются, что это написали древние солдаты в отместку за то, что злобный старший лейтенант заставил их копать землю вместо занятий по боевой подготовке.

— Мои солдаты подготовлены так, что твоим бойцам к ним и близко не подобраться, — нарочито строго сказал Фёдор, снова садясь на бревно. — Ещё придёшь к нам, попросишь водички, а я подумаю, давать её тебе или нет.

— Ну и ладно. Раз ты такой жадный, то не буду с тобой больше разговаривать. Удачи в мелиорации. Побегу на позицию, сменю Матвея, а то он уже, наверное, икру мечет… А в понедельник ваш дивизион заступает на дежурство, — разворачиваясь в сторону своей позиции, издевательски напомнил Игнат.

— Догадываюсь. Мог и не напоминать. Опять через сутки дежурить придётся. Скорее бы уж молодые летёхи пришли, — вздохнул старший лейтенант.

Плющев после окончания военного училища отслужил в этой части почти три года и считал себя опытным и довольно уже заслуженным офицером, которому не пристало с высоты своего звания и капитанской должности через день ходить в наряды и отвечать за копание непонятно кому нужного колодца.

Трофимов, ускорив шаг, двинулся напрямик через кустарник к своему капониру, при этом он интенсивно размахивал большой берёзовой веткой, тщетно пытаясь отогнать от себя гудящее облако кусучих комаров.

Игнат два дня назад тоже был на обмывании капитанских звёздочек заместителя командира второго дивизиона по политической части Колюжного. Попал он на это мероприятие случайно и пробыл совсем недолго, но утром чувствовал себя так, будто три дня подряд занимался безудержным пьянством. Так что Трофимов легко мог понять состояние человека, который просидел за столом не час, как он, а почти целую ночь.

***

Игнат не был профессиональным военным, но, как и большинство кадровых офицеров, недолюбливал политических работников. Хотя многим молодым боевым офицерам это чувство не мешало в глубине души мечтать самим стать замполитами или полковыми комсомольцами. Ведь тогда не придётся во время несения дивизионом боевого дежурства зачастую через день ходить в суточные наряды, получать выговоры за неудачные стрельбы на полигоне в Сары-Шагане или за «залёты» подчинённых солдат. Да и каких-либо нарядов у замполитов раз в пять меньше, чем у любого другого офицера. Пару раз в месяц оттянуть лямку ответственного по казарме, да и то проспать при этом всю ночь на кожаном диване в штабе, — вот и вся нагрузка.

Основной заботой капитана Колюжного была дивизионная Ленинская комната: наличие в ней плакатов, свежих партийных и комсомольских газет, красиво нарисованных лозунгов и боевых листков, которые, впрочем, читал только сам замполит и ефрейтор Малой, их рисовавший.

Ефрейтора замполит выпросил себе в помощь у командира дивизиона, аргументируя тем, что, во-первых, на гражданке тот обучался в художественном профессионально-техническом училище, а во-вторых, умственные способности ему всё равно не позволят стать квалифицированным оператором на боевой технике.

Замполит не знал, что из учебного заведения Малого отчислили после первого же семестра за неуспеваемость и пьянство, а также из-за подозрения во взломе двери и краже из местного музея трёхлитровой банки, расписанной гуашью одной из бывших выпускниц. От более сурового наказания Малого спасло лишь то, что никто не понимал, для чего эта банка, не представлявшая ни малейшей художественной ценности, была украдена. Малой и сам не смог бы объяснить, зачем он её взял, и поэтому, несмотря на факты, всячески отвергал обвинения в воровстве.

Тем не менее краткосрочное пребывание в училище очень пригодилось ефрейтору в армии. Теперь он мог почти не ходить в наряды, пропускать утренние построения, мог получать увольнения в город, якобы для приобретения нужных ему красок и цветных карандашей.

Краски покупались в ближайшем от автовокзала магазине «Школьник», а всё остальное время увольнения Малой проводил с одной разведённой дамой, имеющей в городе однокомнатную квартиру в новом микрорайоне. Дама была на двадцать лет старше ефрейтора, красотой и статью не отличалась, большим умом наделена не была. Зато обладала необузданным темпераментом в постели и имела определённые кулинарные способности. А большего солдату и не надо. Зачем ему умная и красивая женщина? Такую и на гражданке днём с огнём не найдёшь. Да и дискуссионная это тема — должна ли красивая женщина быть умной. Из десяти мужчин только половина скажет, что они встречали такую. А из половины лишь один заявит, что хотел бы на ней жениться.

Малой, конечно, так не рассуждал. Он же не был философом и жил не в бочке, а во вполне комфортной казарме. Но его ещё первобытное подсознание справедливо подсказывало, что с красивой и умной женщиной ему связываться не стоит, иначе со спокойной и довольно размеренной (в его случае) армейской жизнью можно будет распрощаться.

***

Был последний день дежурства второго дивизиона, зенитно-ракетного комплекса С-200 Томского полка ПВО. Целый месяц Трофимов со старшим лейтенантом Матвеевым несли поочередно боевое дежурство, через сутки сменяя друг друга.

Последний наряд, заступить в который и предстояло Игнату, бывает самым долгим. Смена приходит не в девять утра, как обычно, а дежурство заканчивается на полтора часа позже, после того как пройдёт ритуал передачи дежурства первому дивизиону.

Лейтенант, предвидя длинные сутки, неторопливо спустился в капонир. Старший лейтенант Олег Матвеев, или просто Матвей, стоял в дверях учебной комнаты в фуражке и с портфелем в руках. Было заметно, что он не так давно проснулся, и на его рыжем от многочисленных веснушек лице с рыжими же взлохмаченными усами отпечаталось несколько характерных рельефных складок. Не здороваясь, он возмущённо набросился на Трофимова:

— Ну, где тебя носит?! Я уже должен быть в ДОСах!

— Спать что ли хочешь пораньше лечь? — спросил лейтенант.

— Я половину ночи в кабине лобиком фуражку давил, — пожимая протянутую руку, ответил Олег. — Так что спать пока не хочу. Мне надо срочно в город съездить, а автобус уже через час.

— Успеешь!

— Успеет у тебя в штанах, а мне пять километров придётся бежать! — возмутился Матвей.

— Вот и потренируешься, заодно морщины от фуражки на лице разгладятся.

— Попрошу не умничать! Придёт Пингвин — скажи, что с модуляцией что-то не так, пусть посмотрит, — удаляясь, наказал Олег.

Пингвином называли капитана Броницкого — начальника первой кабины радиолокационной станции, который сегодня в качестве стреляющего офицера вместе с Игнатом заступил на дежурство. Прозвали его так солдаты за то, что он ходил, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, при этом слегка сутулясь. Его заместитель старший лейтенант Сергей Коноплянка получил прозвище Наташа за короткие и полные ноги, а также быструю, семенящую походку.

В отличие от Коноплянки, Броницкого солдаты любили. Несмотря на всю его строгость, капитан как мог заботился о своих подчинённых. Он всегда интересовался жизнью солдат, сыты ли они, не обижают ли их старослужащие. Если он на праздник был в наряде, то приносил из дома и угощал солдат дежурной смены пирогами, испечёнными женой. Было известно, что, если исчерпаны другие аргументы, он, не боясь возможного наказания, мог применить свою недюжинную физическую силу к «дедушкам», избивающим его молодых бойцов.

Такое отношение к солдатам встречалось далеко не у всех офицеров. Многие рассматривали солдат как некую вменённую обузу и постоянно норовили озадачить их какой-либо работой. Считалось, что если у солдата появится свободное время, то он непременно потратит его не на самообразование, а на то, чтобы чего-нибудь набедокурить. Это предположение, впрочем, часто оказывалось небезосновательным.

Проблемы солдат мало кого из таких офицеров интересовали. Голоден боец или сыт, болен или здоров — разницы никакой нет.

Солдаты отвечали взаимностью, всячески увиливая от выполнения своих служебных обязанностей. Лозунги «Солдат спит — служба идёт», «День прошёл, но и хрен с ним» были лейтмотивом службы рядового, да и сержантского состава.

У офицеров была совершенно другая философия службы. Молодые лейтенанты приходили в войска с большой верой в своё предназначение, в свой вклад в дело защиты социалистического Отечества, с желанием сделать успешную военную карьеру. У многих отцы и деды были военными, и такая преемственность служила фундаментом обороноспособности страны.

У большинства же двухгодичников, к которым и относился Игнат Александрович Трофимов, резоны были совсем другими, а зачастую их вовсе никаких не было.

Трофимова призвали в армию сразу после окончания института. По разнарядке из пятидесяти восьми выпускников факультетского потока, обучающихся на военной кафедре, в армию должны были пойти четырнадцать. Добровольно написали рапорты одиннадцать студентов, ещё троих назначили то ли по жребию, то ли каким-либо другим способом — неизвестно.

На момент распределения Игнат в обозримом будущем обзаводиться семьёй не планировал. Перспектива попасть в НИИ и получать там сто пятьдесят рублей в месяц, сидя по восемь часов в день за кульманом, его абсолютно не прельщала. Но чтобы пойти служить — даже дум таких у него до поры до времени не возникало.

Первый раз мысль об этом промелькнула в его голове после одного неожиданного сновидения. «А почему бы тебе не послужить в армии?» — однажды во сне услышал Игнат незнакомый ему голос. Наутро, проснувшись по будильнику, он вспомнил этот несуразный вопрос.

— Приснится же такое, — произнёс вслух Трофимов, лениво вставая с постели.

— Что-то страшное привиделось? — спросила у Игната мама, торопливо собиравшаяся на работу.

— Да нет, я бы не сказал, что страшное. Так, ерунда какая-то.

— Ну, тогда никому не рассказывай, сон и не сбудется.

Трофимов так и сделал и почти тут же забыл об этом случае. Но удивительно — тот же самый сон, с тем же самым голосом и тем же вопросом, через неделю приснился ему снова.

Это событие впервые сподвиглоТрофимова серьёзно задуматься о своей жизни после окончания МВТУ имени Н. Э. Баумана. И через нескольких дней раздумий он принял решение, о котором совсем недавно даже не помышлял. К радости руководства военной кафедры, он написал рапорт с просьбой после окончания института зачислить его на два года в состав Вооружённых Сил СССР.

«Можно на халяву страну посмотреть, платить будут приличные деньги, да и интересно узнать и увидеть что-то новое. А по дембелю можно привезти с собой ОЗК и плащ-накидку для поездок на рыбалку и за грибами. Да и в ряды партии в армии можно легко вступить, что инженеру на гражданке теперь сделать практически невозможно», — так рассудил Игнат.

Трофимов не мог даже представить, что этим решением он кардинально изменил свою судьбу. А голос, услышанный им в сновидении, ещё вмешается в его жизнь.

Глава 2. Первое задание

Служить Трофимова направили в Сибирский военный округ, штаб которого располагался в далёком от Москвы Новосибирске. Там же оказался и одногруппник Игната — Андрей Чухлов.

Познания Игната о Сибири ограничивались несколькими фактами: это где-то далеко, там очень холодно — и фразой из фильма «уж лучше вы к нам».

Чухлов, в отличие от Трофимова, никакого рапорта не писал, а попал в число тех трёх «счастливчиков», которых руководство военной кафедры выбрало из оставшихся тридцати четырёх курсантов, не проходивших до поступления в институт срочную военную службу.

Распределение будущих выпускников проходило в конце четвёртого курса. На тот момент Чухлов был ещё холост и только-только начал встречаться со своей будущей женой. Поэтому известие о том, что ему по окончании института придётся идти в армию, воспринял довольно безразлично и никак не пытался повлиять на сложившуюся ситуацию.

— Лучше отслужить сразу после института, чем ждать, что тебя заберут потом — через год или два, когда уже обзаведёшься семьёй и начнёшь двигаться по служебной лестнице, — так он рассуждал в разговоре с родителями.

Но за прошедшие после распределения полтора года многое в жизни Андрея изменилось.

И вот они уже на перроне Ярославского вокзала, где в ожидании посадки стоит поезд Москва — Владивосток. Трофимова провожает компания из десятка друзей и подруг, которые громко смеются, дружескими шутками напутствуя Игната, стоящего возле своего большого кожаного чемодана на четырёх колёсиках.

Андрея же провожала только жена Марина с шестимесячной дочкой на руках. Малышка, увидев весёлую компанию, тоже начала улыбаться и тянуть маму поближе к смешным дядям и тётям. В заплаканных же глазах Марины никакой радости не было, а была безысходная грусть. Стороннему наблюдателю, не знающему причины такого её душевного состояния, могло показаться, что она пришла на вокзал, чтобы последовать примеру Анны Карениной.

Игнат с Андреем были довольно дружны, часто оказывались в одной компании, отмечавшей чей-либо день рождения, Новый год, Татьянин день или другие многочисленные студенческие праздники. Они даже несколько раз бывали в гостях друг у друга. Но несмотря на это, за все двое суток в дороге Андрей почти не вступал с Игнатом в разговор, отказывался есть и выходить прогуляться на коротких остановках скорого поезда. Даже со своей верхней полки он спускался, только чтобы изредка попить чаю или сходить в туалет. Всё время в пути он был занят тем, что, прижавшись подбородком к краю матраса, с грустью смотрел в окно на удаляющие его от семьи, сменяющие друг друга ландшафты.

А там почти растаявший снег средней полосы уступил место уральским, едва тронутым первым апрельским теплом, сугробам, которые плавно перешли в бескрайнюю снежную целину морозных сибирских просторов.

Кое-как разговорился он только в Новосибирске, где ребята в окружной гостинице прожили целую неделю, ожидая приказа о назначении в часть.

За это время они вдоволь пошатались по заснеженному городу, съездили в знаменитый на всю страну Академгородок. Оказалось, что в Новосибирске есть даже метро, состоящее, правда, только из четырёх станций. Есть даже свой ГУМ — облицованное чёрным мрамором, недавно построенное пятиэтажное здание. По московским меркам он напоминал обычный районный универмаг, да и товар там продавался соответствующий.

Ребята успели сходить в местный театр музыкальной комедии и два раза в кино. Свободного времени было предостаточно, точнее, все эти дни были свободными.

Знающие люди из числа работников гостиницы, куда их поселили в двухместный номер, сразу предупредили, что раньше чем через неделю они назначений не получат.

Ну, правду сказать, они и сами никуда не торопились, начиная привыкать к сладостному безделью. В головах проносилась мысль: «Вот бы так вся служба прошла!»

Город Трофимову не понравился. Он показался ему каким-то чужим, с несуразно широкими, почти пустынными улицами, вдоль которых стояли редкие приземистые кирпичные дома.

Игната раздражал постоянно дующий холодный ветер, который однажды поднял непонятно откуда взявшуюся пыль, засыпая ею глаза и заставляя противно скрипеть на зубах.

— Последний раз у меня было столько земли во рту, когда я в детском саду упал лицом в песочницу, — жаловался Чухлову Трофимов.

Только по прошествии семи дней новоиспечённые лейтенанты наконец-то получили назначения. Судьба развела их на две тысячи километров друг от друга. Игнату предстояло ехать в Томскую область — его часть располагалась недалеко от областного центра, Андрея же командование отправило служить в часть, находящуюся в семидесяти километрах от города Братска.

— Ну, Андрюха, тебе повезло, будешь рядом с Байкалом, — попытался пошутить Игнат.

Но эта реплика осталась без ответа. Андрей снова погрузился в полную апатию, и Трофимову показалось, что он его даже не услышал.

Для Чухлова стало ударом, что он ещё на две тысячи километров отдаляется от своей семьи. Он был в отчаянии, хотя отлично понимал, что находиться в четырёх или в шести тысячах километров от дома — существенной разницы нет. Но тот факт, что двое самых любимых и близких ему людей оказываются ещё дальше, подействовал на сознание Андрея удручающе.

Его депрессивное настроение даже частично передалось не унывавшему до сих пор Трофимову. В голову полезли предательские сомнения: а как там всё сложится, а вдруг у меня не получится стать настоящим офицером? Как тогда быть? Как пережить эти два длинных года? Игнат стал гнать эти мысли, пытаясь внушить себе, что всё будет хорошо и это время просто станет большим путешествием со всевозможными увлекательными приключениями.

Явиться в часть надо было уже в военной форме, и ребята направились на вещевой склад округа, чтобы получить положенное им обмундирование. Но из довольно обширного списка, указанного в накладной, на складе оказался только полный комплект летней полевой формы, парадная зимняя шапка, парадная шинель, парадный же шарф, портупея и яловые сапоги.

— На первые дни службы в части у вас есть что надеть, а там уже всё, чего не хватает, выдадут, — сказал довольно пожилой, лысоватый старший прапорщик, протягивая заверенные печатью списки полученной на складе военной формы.

Больше двух часов ушло на то, чтобы на погонах закрепить звёздочки и пришить их и петлицы к шинели, а к полевому кителю, кроме них, ещё и белоснежный подворотничок. Благо, что прапорщик со склада дал ничего в этом не смыслящим бывшим студентам нитки и иголки, а также объяснил, как сделать всё правильно, соблюдая все положенные расстояния.

Этим же вечером друзья отправились на железнодорожный вокзал, где взяли по выданным им проездным требованиям билеты на ближайшие поезда. Поезд Игната уходил уже на следующее утро, а Андрею пришлось задержаться ещё почти на сутки в связи с отсутствием подходящего состава. Прямые поезда из Новосибирска в Братск не ходили, а на ближайшие транзитные билетов не было.

Утром молодые лейтенанты проснулись ещё до рассвета, быстро оделись и, взяв с собой потяжелевшие от полученной формы чемоданы, вновь устремились на городской вокзал: Игнат — чтобы сесть в поезд и уехать за триста километров в город Томск, а Андрей — с целью проводить товарища, сдать чемодан в камеру хранения, а заодно зайти в почтовое отделение, находящееся в центральном зале вокзала, и позвонить жене, с которой он разговаривал каждый день по нескольку раз.

Крепко обнявшись с Чухловым и обменявшись обещаниями писать друг другу письма, Игнат сел в вагон, и через минуту поезд медленно, словно нехотя, стал отходить от перрона.

***

Первым самостоятельным заданием Трофимова стало отвезти коменданту гарнизона рапорт командира части, в котором тот просил принять нерадивого солдата на гарнизонную гауптвахту. Своей «губы» в полку не было, а провинившихся солдат хватало.

Наказаний в виде нарядов вне очереди офицеры части применять не могли по той простой причине, что личного состава в дивизионах не хватало, поэтому солдаты и сержанты и так ходили в наряды через день: то на боевое дежурство, то в караул или дневальными, то по хозяйственной части или в столовую. Плюс к этому, поскольку в войсках ПВО не существует строительных батальонов, все работы, связанные с ремонтом, строительством, всевозможным благоустройством территории части, ложились на плечи всё тех же солдат.

С утра, узнав в канцелярии адрес комендатуры и расспросив дежурного по полку о том, как туда доехать, лейтенант, как был в полевой форме, отправился в город.

К этому моменту он прослужил в части уже почти полтора месяца, но повседневную форму ему до сих пор не выдали. Если верить начальнику вещевого склада — старшему прапорщику Зацепину, формы нужного размера и роста на складе нет, но на следующей неделе, согласно его заявке на окружной склад, её должны привезти. А вот парадной формы одежды и повседневной шинели не будет точно, их надо заказывать в городском ателье при военторге, обшивающем все воинские части, находящиеся в округе.

— Странно. У меня средний рост, обычное телосложение, самый распространённый размер ноги, единственное — головной убор должен быть чуть больше, чем у многих других, — недоумевал Трофимов.

— Поэтому и нет на складе, что у тебя такие распространённые параметры. Самые ходовые размеры быстрее всего расходятся, — невозмутимо ответил старший прапорщик.

Комендатура гарнизона располагалась в историческом центре Томска, куда можно было доехать от автовокзала на трамвае. Его маршрут пролегал через улочки старого города с ухоженными деревянными домами, украшенными резными разноцветными наличниками и замысловатыми, сложной формы карнизами, которые, подобно накинутой кружевной шали, опоясывали верхний периметр зданий.

Комендатура занимала двухэтажный особняк, принадлежавший до революции купцу первой гильдии Смирнову, сколотившему состояние на торговле золотыми и серебряными изделиями, изготовленными из намытого старателями на местных приисках драгоценного металла.

Пройдя по плохо освещённому просторному холлу с остатками когда-то позолоченной лепнины, Трофимов упёрся в широкую двухстворчатую дверь, с левой стороны от которой висела табличка «Канцелярия». Открыв дверь за массивную ручку с бронзовым набалдашником, лейтенант вошёл в просторный зал, через окно залитый ярким майским солнцем. У стены за письменным столом сидела женщина лет сорока, одетая в строгое тёмно-коричневое платье, и что-то интенсивно печатала на электрической пишущей машинке «Optima».

Трофимов поздоровался и спросил, указывая на дверь с надписью «Военный комендант гарнизона полковник Багиров В. Д.», у себя ли товарищ полковник. Увидев утвердительный кивок головой, Трофимов, сделав три шага, постучал и, не дождавшись ответа, под изумлённый взгляд секретаря распахнул дверь и шагнул внутрь.

За широким дубовым столом возле окна, почти полностью занавешенным от солнца тяжёлой портьерой, лейтенант увидел сидящего грузного человека лет пятидесяти в форме полковника, который мирно беседовал с расположившимся напротив него майором, положившим ногу на ногу и расслабленно облокотившимся на спинку стула. На столе перед полковником и майором стояли наполовину выпитые фарфоровые чашки с чаем и тарелочка с овсяным печеньем, с краю приютилась фуражка майора.

Трофимов всегда считал, что он воспитан достаточно неплохо, хотя происхождения был простого. Его отец работал инженером на военном заводе, а матушка заведовала экспедицией в крупном издательстве.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался лейтенант с присутствующими.

Не ответив на приветствие, полковник медленно, опираясь руками на подлокотники, поднялся из массивного кожаного кресла. По мере вставания его лицо и шея приобретали розовый оттенок.

— Товарищ лейтенант, выйдите и зайдите как положено! — громким, свинцовым голосом, выделяя интонацией каждое слово, отчеканил полковник.

Трофимов никак не ожидал подобного приёма. Он инстинктивно, будто обжегшись, выскочил за порог, закрыл за собой дверь и в растерянности замер, упершись взглядом в табличку у двери, указывающую на должность, звание и фамилию хозяина кабинета.

«Что-то я не так сделал, — пронеслось в голове Игната. — Может, надо было поклониться или снять фуражку?.. Нет. Кланяться, наверное, не надо, а вот фуражку, пожалуй, попробую снять».

Лейтенант снова постучал, но чуть громче, чем в первый раз, аккуратно открыл дверь и, держа в руке головной убор, повторно вошёл в кабинет.

— Можно войти? — негромко, как бы в себя, промямлил оробевший молодой офицер, переминаясь, якобы вытирая подошвы сапог о несуществующий коврик.

Покрасневшее до этого лицо полковника стало покрываться пунцовыми пятнами, глаза налились кровью. Несмотря на тучность, он буквально выпрыгнул из кресла.

— Вы что, с ума сошли, товарищ лейтенант?! — прокричал полковник в ярости ничего не понимающему Трофимову.

Голос коменданта звучал как храп разъярённого быка, вот-вот готового напасть. Даже сидящий рядом майор опустил голову и сочувственно покосился на лейтенанта, как бы говоря: «Ну что же ты так? Теперь держись, не завидую я тебе».

— Какое училище заканчивал, лейтенант?! — продолжал между тем кричать полковник. — Кто начальник курса?!

От такого поворота событий Трофимов настолько стушевался, что не сразу сообразил, что надо отвечать на вопрос старшего по званию.

— Бауманское, товарищ полковник, — собрав волю в кулак, через несколько секунд громко ответил лейтенант.

— Ба-у-ман-ско-е? — растягивая слово по слогам, спросил сам у себя полковник. В его бегающих глазах читалось, что он никак не может понять смысл сказанного ему слова. Но спустя продолжительную паузу у него в голове наконец сложились ответы на все его вопросы к нерадивому лейтенанту. Кровь отхлынула от его лица.

— Так ты двухгодичник! — радостно, нараспев воскликнул заулыбавшийся комендант и с видимым облегчением опустился в кресло.

Ему сразу стало спокойно за Советскую армию. Ведь не могло же такого быть, чтобы за пять лет обучения в военном училище курсант не овладел строевым шагом и не знал, как по уставу обратиться к старшему по званию. Лейтенантов, не освоивших за время обучения военную технику, он встречал немало, но не хватало ещё, чтобы хромала строевая подготовка или знание Устава воинской службы, этого полковник уже не смог бы простить.

— Проходи, проходи, лейтенант, не стесняйся, присаживайся, — указывая рукой на свободный стул, стоящий рядом с майором, предложил комендант. — Рассказывай, как служба, давно ли в армии, не обижает ли кто?

— Да нет, товарищ полковник, никто не обижает, да и служу я всего чуть больше месяца, — начиная успокаиваться, ответил Трофимов.

— Как тебя зовут, сынок? — отеческим, совершенно искренним голосом спросил Багиров.

— Игнатом, товарищ полковник.

— Какое красивое у тебя имя. Ну, рассказывай, Игнат, что тебя привело в этот кабинет.

— Я из Болотовской части, товарищ полковник. Майор Васильев прислал меня договориться по поводу гауптвахты для нашего солдата, — бесхитростно доложил Трофимов. — Он уже всех офицеров замучил, совершенно неуправляемый — не подчиняется, дерзит командирам, молодых солдат бьёт, — продолжал Трофимов.

— Ну, это ты пришёл не совсем по адресу. Этим занимаюсь не я, а капитан Орлевич.

— Андрей, — обратился он к майору, — возьми у Игната рапорт, отдай Орлевичу и проследи, чтобы завтра же этот нерадивый боец отдыхал у него на нарах по полной программе — десять суток.

— Товарищ полковник, — осмелев, вклинился в разговор Трофимов, — майор Васильев просил посадить его только на трое суток, а вы говорите — на десять.

— Ну, значит, семь он получит лично от меня, — улыбаясь, ответил полковник. — Поверь, так будет лучше, и тебе не придётся в ближайшей перспективе опять сюда приезжать с тем же вопросом. Ну всё, Игнат, не волнуйся. Передай майору Васильеву, чтобы завтра же привозил этого наглеца к нам, и скоро он получит в своё распоряжение отличного, я бы даже сказал образцового, солдата, — завершил разговор Багиров.

Выйдя из кабинета, Трофимов, ещё оглушённый неожиданными переживаниями, направился по холлу к выходу из здания. Почти у самых дверей его догнал майор, которого полковник назвал Андреем.

— Ну что, лейтенант, перетрухнул? Запомни на будущее: даже если рапорт написан на имя коменданта гарнизона, то для того, чтобы посадить солдата на гауптвахту, к нему идти совершенно не обязательно. А надо обратиться в управление, к начальнику гауптвахты капитану Орлевичу или ко мне, майору Ратушному. И ещё, опять же на будущее, знай и передай своему майору Васильеву, что гауптвахта у нас на весь гарнизон одна, свободных мест на ней никогда не бывает, и пять дней чьей-либо отсидки стоят три литра спирта за каждого нашкодившего военнослужащего. Хотя твой командир об этом наверняка знает. Понял, лейтенант?

— Понял.

— Ну раз уж ты так понравился полковнику, то, в виде исключения, расквартируем твоего бойца бесплатно. Так что завтра привозите. — И майор быстрым шагом пошёл по широкой аллее из только-только распускающихся столетних лип.

Но даже эти нравоучения не испортили лейтенанту хорошего настроения. Во-первых, он с успехом выполнил задание командира. Во-вторых, познакомился с комендантом гарнизона, который оказался хорошим и справедливым человеком. А в-третьих, у него есть почти три часа до отправления автобуса, и можно погулять по совершенно незнакомому городу, в котором, как он заметил из окна трамвая, много красивых девушек. Да и погода прекрасная — вторая декада мая, когда ненавязчивое солнце уже достаточно согрело землю, но на её тепло ещё не успела выползти многочисленная жужжащая, кровососущая мошкара.

Вернувшись к вечеру в ДОСы, лейтенант случайно встретил около подъезда командира своего дивизиона майора Васильева, возвращающегося домой со службы. Игнат решил, не дожидаясь завтрашнего дня, доложить об успешном выполнении задания, опустив при этом подробности знакомства с комендантом, но спросив о трёхлитровой банке спирта, про которую ему рассказал Ратушный.

Майор внимательно выслушал отчёт об удачной поездке Трофимова и с ехидным лицом ответил:

— Молодец, лейтенант! Поздравляю с успешным выполнением важного поручения. Про спирт буду иметь в виду, в следующий раз что-нибудь придумаем.

Васильев, конечно, знал про негласные расценки на гарнизонной гауптвахте, но спирта было очень жалко, да его и не было. Весь полученный месячный запас ушёл на празднование рождения его второго сына, да ещё же майор остался должен два литра подполковнику Ярославцеву — командиру технического дивизиона, который по причине сварливости своей жены употреблял спиртные напитки исключительно по праздникам и в очень ограниченном количестве.

Всего в месяц на дивизион выдавалось пять литров технического спирта крепостью восемьдесят градусов, который необходимо было использовать при регламентных работах на технике — для протирки всевозможной электронной начинки аппаратуры. Спирт хранился на особо охраняемом складе в синих двухсотлитровых железных бочках. По утверждённым правилам, его могли получать только лично командиры дивизионов. Спирт наливался в алюминиевую канистру и в целях сохранности относился домой.

По пол-литра иногда выдавалось на стартовую и радиолокационную батареи, где он и хранился в сейфе в ожидании экстренной необходимости. Хотя необходимость эта возникала только раз в полгода при проведении расширенных регламентных работ, когда вынимался и чистился каждый из многочисленных блоков. Вот тогда скрепя сердце некоторое количество спирта и приходилось расходовать по прямому назначению.

По литру отдавалось командирам двух батарей. Оставшиеся два или три литра использовались командирами дивизионов как в личных целях, так и для решения постоянно возникающих хозяйственно-административных вопросов. Посадка солдат на гауптвахту в перечень этих дел не входила.

Посылая лейтенанта в город, майор справедливо предположил, что новичкам везёт не только в карточных играх.

Вообще-то гауптвахта была и в соседнем авиационном полку, дислоцированном на территории закрытой части города, где базировался обособленный дивизион части, в которой служил Игнат. Аппаратура, следящая за воздушным пространством, использовалась как одним, так и другим полком. На этой технике одновременно служили офицеры и солдаты обеих воинских частей.

Но напугать ею солдат было невозможно. Они расценивали посадку туда как некое поощрение.

Обычно утром, после завтрака, солдат из казармы этой гауптвахты, мало чем отличающейся от обычной армейской казармы, забирала машина и везла на работы в один из подшефных городских продовольственных магазинов.

Солдаты совместно с местными работягами разгружали две или три приехавшие машины, после чего, как правило, работы больше не было, и солдаты могли, вкусно пообедав вместе с сотрудниками магазина, отдыхать до вечера, пока за ними не приедет караул.

В эти несколько часов можно было в дальнем углу склада завалиться спать или приударить за молодыми дородными продавщицами в соблазнительных, всегда слегка распахнутых белых халатиках. Благо, особо и не надо было стараться — девушки сами охотно шли на контакт. «Плохие мальчики», да ещё и в военной форме, во все времена у женского пола в фаворе.

Перед обедом грузчики угощали арестантов самогонкой, креплёным вином или водкой. Подобный запас всегда находился у них где-нибудь в потайном месте. Бесплатная закуска, с разрешения или без оного, бралась тут же в магазине.

Так что через три-четыре дня гауптвахты объевшийся, отоспавшийся, а частенько ещё и сексуально удовлетворённый где-нибудь в подсобке солдат с неохотой возвращался в часть.

Там он упоительно рассказывал сослуживцам о своём времяпрепровождении в заключении, о сортах колбасы и сыра, которые он ел на обед, и о том, какого размера были груди у приглянувшейся ему продавщицы.

Солдаты слушали, открыв рот, и каждый мечтал хоть на день попасть на его место.

— Представляете — грудь маленькая, а в рот не влазит, — как-то, уже позже, случайно услышал Трофимов отрывок повествования недавно освобождённого бойца, который в красках описывал свои похождения на полковой гауптвахте восторженным сослуживцам.

На гарнизонной же гауптвахте нравы были совсем другие. Там солдаты сидели в маленьких, почти неотапливаемых даже зимой отсеках, больше похожих на тюремные камеры. За подъёмом в шесть утра следовал восьмикилометровый кросс. Почти сразу после завтрака проводилась двухчасовая строевая подготовка, где злые сержанты спуску никому не давали, а если арестанты пытались в их понимании филонить, не поднимая ногу на нужную высоту, то сразу получали увесистый удар в грудь, в живот или по почкам.

После более чем скромного обеда начиналась работа по благоустройству и уборке территории гауптвахты. Вне зависимости от того, кто ты — «черпак», «старик» или «дембель», можно было попасть на уборку зубной щёткой отхожих мест или на подметание малярной кистью плаца.

Местные сержанты при этом сидели на соседней лавке и, покуривая, с улыбкой наблюдали, как полтора десятка солдат, на коленях, с усердием машут по асфальту малярным инструментом, держа во второй руке совковую лопату. Периодически по команде сержантов подметальщики подбегали к ним по очереди, показывая, сколько мусора и грязи успели собрать в лопату. Задача считалась выполненной, когда арестант предъявлял полный шанцевый инструмент.

После короткого отдыха возобновлялась строевая подготовка, и шеренги штрафников, чеканя шаг, проходили по сияющему чистотой плацу с весёлой походной песней. Ужин для арестантов предусмотрен не был. А для того, чтобы лучше спалось, перед сном полагался ещё один небольшой пятикилометровый вечерний кросс.

Если арестант выражал хоть малейшее недовольство, его строго наказывали. Например, могли жестко скрутить и макнуть головой в выгребную яму туалета. Или посадить в карцер, залив крошечный по площади пол водой с обильно разведённой в ней хлоркой.

После таких дисциплинарных процедур приехавший обратно в часть солдат что-либо рассказывать сослуживцам никакого желания не испытывал. Пару месяцев боец был как шёлковый, и офицеры не могли нарадоваться на его старательность и исполнительность.

Офицеры части, естественно, знали о нравах гарнизонной гауптвахты. И определяли туда солдат только в исключительных случаях, когда другого выхода не видели. Жалели не столько спирта, сколько провинившихся.

***

Первые полтора месяца службы Трофимова прошли относительно беззаботно. В это время Игнат в наряды ещё не ходил. Обычно этот срок даётся всем молодым офицерам, не только двухгодичникам, для адаптации к новому месту и знакомства с техникой. Так что в восемнадцать тридцать Игнат садился вместе с другими закончившими ежедневную службу офицерами в «Коломбину» и ехал домой в ДОСы, расположенные на окраине небольшого посёлка, в шести километрах от КПП воинской части. ДОСы представляли собой два трёхподъездных кирпичных пятиэтажных дома с маленькими балконами, обшитыми декоративными панелями ядовито-синего цвета. Три двухкомнатные и одна однокомнатная квартиры были отданы для расселения холостых офицеров. В одной из таких двухкомнатных квартир на первом этаже молодого лейтенанта и поселили.

Его соседом по комнате был также двухгодичник лейтенант Андрей Бушуев из его же второго дивизиона, но со стартовой батареи. Как отслуживший уже год, он счёл своим долгом опекать новичка в непривычной тому обстановке.

В соседней комнате жили два молодых кадровых офицера — старшие лейтенанты Валера Шалевич и Лёнька Погодин, повышенные в звании совсем недавно в связи с тем, что оба уже прослужили в части положенные в данном случае два года.

Внешне старшие лейтенанты являли полную противоположность друг другу: Шалевич был довольно высоким, плотным и черноволосым, Погодин же — худым, светлым, ростом чуть ниже среднего.

В обстановке квартиры не было ничего лишнего. Ни хрустальных люстр, ни дорогих сервизов, ни ковров, ни других предметов, в гражданской жизни олицетворяющих комфорт и достаток в доме.

Четыре панцирные кровати, стоящие вдоль окрашенных в лимонный цвет стен, большой встроенный шкаф, маленький шифоньер, пара тумбочек, четыре стула и чёрно-белый телевизор «Темп» — вот и вся нехитрая меблировка. Всё говорило о том, что жильё это временное и как-либо обустраиваться нынешние обитатели этих хоро́м не собираются.

Из роскоши наличествовал только дефицитный катушечный магнитофон «Юпитер» с двумя громадными колонками S-90, одна из которых стояла на шифоньере, а вторая, за неимением другого подходящего места, прямо на полу, что позволяло её иногда использовать как табуретку. Такое её применение не по назначению очень не нравилось Шалевичу, утверждавшему, что этим можно испортить частоты, выдаваемые динамиками, или поцарапать полировку.

У Игната и Бушуева в комнате был ещё и портативный кассетный магнитофон «Электроника», который Трофимов купил на первую же свою зарплату. С собой он привёз новейшие записи блатных исполнителей, которые до Сибири могли дойти не раньше чем через год, и жители ДОСов теперь могли частенько слушать полузапрещённую в стране музыку.

Маленькая кухня также не отличалась богатством обстановки: газовая плита, стол, полка с посудой, крошечный навесной холодильник «Морозко», три табуретки и узкая колонка с четырьмя полками.

Квартиры семейных офицеров были обставлены, конечно, богаче, но никаких особых изысков и шикарных ремонтов тоже не имели.

Все отлично понимали, что для большинства эта жилплощадь временная, и через четыре или максимум пять лет они будут переведены в другую часть, возможно, за тысячи километров отсюда.

Перевод почти всегда был желанным и ожидаемым, ведь он означал повышение в должности, а затем и в звании, со всеми вытекающими из этого приятными последствиями в виде увеличения жалованья и повышения статуса и значимости офицера, а соответственно и его жены.

Лишь считанное число военнослужащих надолго задерживались на одном месте. Это были в основном люди, разочаровавшиеся в военной карьере и мечтавшие только о том, как бы дослужить до сорока лет и уйти на пенсию капитаном на тридцать процентов от оклада. Такие офицеры не желали и не стремились ни к какому продвижению по службе и уже рисовали в своём воображении, чем будут заниматься и где жить после увольнения.

Глава 3. Неприятный сюрприз

Трофимов пришёл в часть в апреле и отслужил уже почти два месяца, но его соседи по квартире до сих пор в разговорах частенько вспоминали, как они весело провели праздник Восьмое марта.

Выбравшись втроём накануне праздничного дня, совпавшего с воскресеньем, в город развеяться, поесть в кафе пельменей и сходить в кино, ребята познакомились в холле кинотеатра с тремя студентками местного политехнического института, которые без продолжительных уговоров охотно согласились поехать к офицерам домой отметить вместе наступающий праздник.

Захватив по дороге в коммерческом магазине варёную колбасу, копчёную ставриду и три банки майонеза и прикупив в кулинарии «Ленинградский» торт, компания, громко смеясь над шутками парней, отправилась на автовокзал.

Через час они уже расположились в холостяцкой квартире офицеров. Совместными усилиями был накрыт довольно приличный стол, венцом которого явилась сковородка с жаренной на бараньем жире картошкой. В приготовлении этого блюда равных Шалевичу не было. Сало тоже было его, присланное родителями посылкой с Украины в качестве гостинца к недавнему двадцать третьему февраля.

Было сказано много тостов о женщинах и любви, было выпито достаточное количество разбавленного один к одному спирта, а также специально припасённых для таких случаев трёх бутылок «Алазанской долины».

По мере развития событий выяснилось, что имеющегося в наличии вина явно недостаточно. Женская часть стола справилась с двумя бутылками очень уверенно — и даже особенно не захмелела. Ребята вышли из положения, сказав девушкам, что если в вино добавить специального, секретного армейского спирта, то начинаешь испытывать более тонкое послевкусие, в чём те в итоге и убедились.

Поставив друг на друга кровати во второй комнате, удалось освободить достаточно места для танцев, где три пары в перерывах между выпивкой и сальными разговорами медленно кружились, периодически меняясь партнёрами.

Посиделки закончились за полночь, когда, разбившись на пары, изрядно опьяневшие участники направились спать, предварительно определив — вытянув на спичках — тех, кому придётся ночевать на кухне, где на полу был расстелен матрас со свободной кровати, которая впоследствии и досталась Трофимову.

Этим счастливчиком оказался Шалевич. Он начал было возмущаться, но доставшаяся ему девушка, которую звали Ольгой, объяснила, что всё по-честному, тем более с таким галантным и красивым мужчиной, как Валера, она готова спать хоть в ванной.

На том и порешили.

Двери комнат и кухни закрылись, свет погас, и началось то, ради чего, собственно, весь вечер с незамысловатым застольем и был затеян.

Наутро, с трудом проснувшись, ребята, не успев позавтракать, впопыхах проводили гостей до автобусной остановки, извинившись, что не могут их оставить дома, так как, несмотря на воскресенье и праздник, идут сегодня в наряды. Это было почти правдой. Бушуев заступал на боевое дежурство, а Погодин — ответственным по казарме. У Шалевича наряда не было, но он об этом предпочёл умолчать, решив, что девчонки и сами благополучно доберутся до города, а он лучше после проводов ещё чуть-чуть поспит.

Потом уже, сидя на кухне и читая газету, Игнат прикидывал, что свободного места здесь действительно очень мало и наверняка Валерке было очень неудобно тут спать, да ещё и вдвоём. Подумав об этом, он протянул руку к стене и сорвал вчерашний лист отрывного календаря, на котором стояла дата — 29 мая. Прочитав на обратной стороне, как надо правильно поливать огурцы, он смял листок и по-баскетбольному, точно забросил его в стоящее в метре мусорное ведро.

В этот момент в квартиру, сдав караул, вернулся Бушуев. Громко сняв в коридоре сапоги и на ходу матерясь, Андрей вошёл на кухню.

— Привет, — поздоровался он с Игнатом. — Ну, замучил меня этот ваш Назаров! Не понимаю, как такому солдату можно доверять оружие. Все нервы мне истрепал — не подчиняется, дерзит. В следующий раз точно съезжу ему по носу.

— А зачем же откладывать. Сегодня и надо было съездить. Неправильно сдерживать такие благородные душевные порывы. Раз появилось желание — следовало его незамедлительно исполнить, тем более такое простое и естественное, — поддержал его Трофимов, которому этот боец тоже уже успел попортить крови своим неадекватным поведением.

Игнату было не по себе слышать от почти двухметрового, широкоплечего мужчины жалобы на то, что ему безнаказанно дерзит едва оперившийся, ничего из себя не представляющий юнец.

— А вот я сейчас и исполню! Кто оторвал листок с моего календаря?! — угрожающе спросил Бушуев, тыкая на стену пальцем.

— Я, — не понимая сути претензии, удивлённо ответил Игнат.

— Значит, так, товарищ лейтенант, давай договоримся. Через десять месяцев, когда я уволюсь, придёт твоя очередь отрывать календарь, а до тех пор это буду делать исключительно я. А если твоим шаловливым ручонкам занеймётся что-то оторвать, то в туалете есть рулон бумаги — отличный тренажёр для молодых двухгодичников-засранцев! Понял, лейтенант?! — неожиданно грубо, разделяя паузами фразы и раздувая ноздри, изрёк Бушуев.

— Понял, Андрей, понял, не надо так нервничать, — наигранно заискивающим тоном ответил Трофимов. — Никакие календари больше рвать не буду, только туалетную бумагу. Да и то сначала посмотрю, не написал ли ты на ней какую-нибудь дату или рецепт.

— Какой ещё рецепт? — возмутился Бушуев.

— Ну а как же. На лицевой стороне каждого листка отрывного календаря печатается дата, а на обратной — то стихотворение, то советы по хозяйству, рецепты или другая полезная информация. Может быть, ты, сидя в туалете, придумаешь какой-нибудь новый способ… ну, не знаю… завязывания галстука, например, и опишешь его на рулоне. А тут я… И всё — пропало гениальное изобретение в унитазе.

— Ты, я вижу, ещё зелёный, как у лягушки одно место. Пора уж было бы заметить, что в армии галстуки выдаются уже завязанными, к тому же с зашитым намертво узлом. А делается это, представь себе, не просто так, а специально, чтобы всякие бестолковые москвичи сдуру не смогли его случайно распустить и не просили бы потом своих старших по сроку службы и более умных товарищей его завязать, так как у самих, с их кривыми ручками, это не получается, — грозным голосом, но едва сдерживая улыбку, парировал Бушуев. — А на туалетную бумагу разрешаю не смотреть, я на ней ничего рисовать и писать не буду, дабы не доставлять тебе в столь интимном месте дополнительных переживаний.

***

В дивизионе Трофимова назначили во вторую кабину начальником расчёта индикаторных устройств, или, выражаясь местным армейским сленгом, «начальником ведра». Такое название должность получила потому, что рабочее место офицера, его занимающего, находилось перед самым большим индикатором в кабине радиолокационной станции. Кабина представляла собой автомобильный полуприцеп, напичканный шкафами со всевозможной аппаратурой. Индикатор кругового обзора напоминал большое десятилитровое ведро с двумя маленькими ручками, закреплённое на высоте семидесяти сантиметров.

Самым частым сменщиком лейтенанта на боевом дежурстве был старший лейтенант Матвеев. Его должность тоже имела своё нештатное название — «начальник дивана», или, если по-правильному, начальник расчёта цифровой вычислительной машины. Это громоздкое сооружение занимало почти пятую часть кабины и по форме смахивало то ли на обрезанное снизу пианино, то ли на сложенный полутораспальный диван с очень высокой спинкой.

Ещё у одного офицера, обычно задействованного на боевом дежурстве и иногда разбавлявшего неразлучную парочку, — старшего лейтенанта Крупицына — должность, кроме официального названия, никакого прозвища не имела. Трофимов, сочтя это несправедливым, решил, что прозвище надо бы придумать, но после нескольких безуспешных попыток напрячь в этом направлении мозги, лейтенант отложил потуги на потом, справедливо рассудив, что идея со временем придёт сама собой.

Работу на технике Трофимов освоил быстро и через три месяца службы уже смог выиграть у всех кадровых офицеров соревнование по выполнению контроля функционирования станции на всех рабочих местах, чем вызвал зависть у остальных участников этого мероприятия — младших офицеров обоих дивизионов.

Контроль функционирования, который позволяет при включении проверить работоспособность всех систем станции, — основа боевой работы.

Игнат не понимал, как, отучившись пять лет в военном училище, а потом отслужив по нескольку лет в части, можно допускать столько элементарных ошибок при выполнении, в его понимании, простейших команд и операций.

Намного сложнее для Трофимова оказалась работа по ремонту станции. Первое время он совершенно не мог понять, что, где и как надо делать при той или другой неисправности. Он искренне завидовал командиру батареи капитану Логинову, который, только увидев картинку на соответствующем индикаторе, точно знал, какой из многочисленных блоков надо выдвинуть и какую лампу или деталь при этом заменить.

— Александр Геннадиевич, объясните, пожалуйста, откуда вы узнали, что именно этот транзистор вышел из строя? — восхищённо спрашивал лейтенант, когда буквально через десять минут после обнаружения ошибки станция вновь становилась полностью боеготовой.

— Объяснять тут особенно нечего. Рецепт очень даже простой. Прослужи на этой технике десяток лет — и тоже будешь знать, что делать, в любой ситуации.

Ответ был очень логичным. Но он не мог в полной мере удовлетворить Трофимова. Ведь у него перед глазами был и другой пример.

Старший лейтенант Матвеев так же лихо ремонтировал ту часть аппаратуры, за которую отвечал по занимаемой должности.

Матвеев был одним из тех офицеров, которые поняли, что, выбрав профессию военного, они ошиблись. Но уволиться им сначала мешала сложность, если не невозможность совершения такого смелого поступка. А когда, совсем недавно, увольнение офицеров из армии стало вполне допустимо, от этого шага их удерживало сожаление о потерянных годах пребывания в военном училище и службы в частях. Да и высокая по гражданским меркам зарплата тоже имела немаловажное значение. Плюс хорошее снабжение, ранняя пенсия, различные льготы и получение по увольнению благоустроенного жилья в любом городе, за исключением курортных и столичных.

Так что по причине принятого после окончания школы ошибочного решения пойти в военное училище рвения усиленно осваивать технику и служить самозабвенно у Матвеева не было. Но службу тем не менее он нёс исправно, без особых залётов. Ведь надо было кормить неработающую жену и двух маленьких пацанов — двойняшек, родившихся в городском роддоме два года назад.

Матвеев знал только названия блоков, да и то не всех. Но он обладал необъяснимым, сверхъестественным чутьём, которое ему подсказывало, что надо сделать при обнаружении поломки.

Не пройдёт и пяти минут, а он уже держит в руках неисправную лампу, как ловкий стоматолог — вырванный у пациента больной зуб.

— Самовар подсел, — довольно говорил Матвеев, показывая заменённую пузатую лампу из блока питания.

— Олег, как тебе это удалось? Просто чудо какое-то! — изумлённо спрашивал Трофимов.

— Чудо у тебя в штанах. А для меня это обычная повседневная работа, успехи в которой основаны на глубоких знаниях, полученных за время учёбы и службы.

Но самой большой бедой для Трофимова была строевая подготовка.

На военной кафедре, конечно, проводились занятия на плацу, но очень редко и больше для галочки: отношение к ним со стороны как студентов, так и преподавателей было не особенно серьёзное. Да и зачем было упираться, если только нескольким студентам предстояло пойти после окончания института служить в армию?

Шагать в строю со всем дивизионом после общеполкового построения и не сильно портить общую картину Трофимов мог. Но подходить строевым шагом с рапортом к дежурному по части при заступлении начальником караула у Игната совершенно не получалось. Точнее, получалось только первое движение.

Трофимов ещё в школе на уроках НВП чётко усвоил, что движение надо начинать с левой ноги. А вот дальше всё было куда сложнее. Жёсткие яловые сапоги — а хромовые он ещё не получил — никак не позволяли вытянуть ступню параллельно асфальту, и создавалось впечатление, что лейтенант специально хочет показать дежурному свои ещё не успевшие стесаться каблуки.

Со следующим была совсем беда: после отдачи рапорта надо было развернуться через левое плечо на сто восемьдесят градусов и встать во главе шеренги своего караула.

У Трофимова никак не получался этот нехитрый в глазах кадровых военных манёвр. То разворот был неполный, и приходилось идти не по прямой, а как бы описывая дугу. То правая рука, которой Игнат отдавал честь при докладе дежурному, опускалась не на первом шаге, после чего движение рук предательски не согласовывалось с ногами, и строевой шаг Трофимова при этом больше напоминал движения никуда не торопящегося лыжника на заводских соревнованиях. А то не удавалось поймать линию шеренги строя, и приходилось делать дополнительный короткий шаг. Частенько эти неприятности случались с лейтенантом не по одному, а все сразу.

Первое время некоторые офицеры специально чуть задерживались и подходили к плацу, где совершался ритуал заступления в караул, чтобы перед выездом домой немного поразвлечься неуклюжестью двухгодичника.

Через несколько месяцев Трофимову всё же удалось существенно подтянуть строевую подготовку, но не более того. Он, конечно, мог бы специально тренироваться и в итоге добиться того, чтобы в этом разделе службы ничем не отличаться от кадровых офицеров. Но делать этого он не хотел. Для него эта строевая неподготовленность была своеобразной маркой, показывающей окружающим, что он вовсе не профессиональный военный, а просто недавний студент, который через два года снова вернётся в привычную и комфортную для него обстановку.

***

Трофимов уже собирался идти с позиции домой, когда к нему в капонир зашёл Плющев.

— Привет, Игнат. Мне доложили, что у тебя завтра выходной. Собираешься конец мочить? — спросил тот, садясь на стул, рядом с Трофимовым.

У здешних офицеров эта фраза означала поездку в город.

— Да, надо бы съездить развеяться. Если найду себе компанию, то поеду. Одному что-то не хочется.

— Если поедешь, то зайди в ателье, узнай, готова ли моя шинель? — попросил Фёдор, доставая из кармана квитанцию.

— Ладно, зайду. Хорошо, что напомнил, заодно узнаю, может, и мою уже пошили, а то не за горами осень, и как бы не пришлось снова щеголять в парадной шинели.

— А ты когда её заказал? — поинтересовался Плющев.

— Да уже почти три месяца прошло.

— Ну, тогда можешь и не спрашивать. Раньше чем через полгода после снятия мерки ещё никто ничего не получал.

— Да ладно, не трепись, такого не бывает!

— Такого не бывает у тебя в штанах.

Плющев и Матвеев заканчивали одно военное училище, Пушкинское, и потому использовали в разговоре одинаковые жаргонные выражения.

— Это у вас на гражданке всё быстро делается, а на военной службе так оно и есть, и ты в этом ещё не раз и по разным поводам убедишься. Могу поспорить, что в наряд на Новый год ты пойдёшь в парадной шинели, как в принципе и подобает на праздник.

— А почему ты считаешь, что именно мне придётся идти в наряд на Новый год?

— А кому же ещё идти, как не тебе? Всё предельно ясно и понятно. Ваш дивизион в конце декабря заступает на дежурство, а ты там по сроку службы самый молодой офицер. Так что другого не дано. Не может же целый старший лейтенант позволить себе встретить Новый год без бокала шампанского. Так что здесь, поверь мне, даже и обсуждать нечего.

— Ну, посмотрим. До Нового года надо ещё дожить, а точнее — дослужить. Может быть, к этому времени я совершу какой-нибудь подвиг, и мне досрочно дадут сразу капитана, и тогда в праздник пусть дежурят всякие там старлеи, — размечтался Игнат. — Пока ты здесь топчешься, давай сыграем в нарды. Хочу потренироваться, а то Крупицын и Коноплянка у меня постоянно выигрывают.

— Давай, — согласился Плющев. — Минут двадцать у нас есть. В короткие или длинные?

— В длинные. Короткие мне не очень нравятся.

— А я, наоборот, больше люблю короткие. И что же за подвиг ты собираешься совершить? Может быть, тогда и меня возьмёшь в помощники? Я тоже хочу капитана досрочно, — кидая кости, проявил любопытство Фёдор.

— Нет, тебя не возьму. Ты же из первого дивизиона. И на подвиги вы не способны. Только геройские офицеры нашего подразделения готовы на подобные поступки в мирное время! — гордо изрёк Трофимов. — Как там, кстати, ваш колодец? — поинтересовался Игнат.

— Четыре кольца опустили, осталось два из привезённых.

— А ты уверен, что этого хватит?

— Ну, если не хватит, то придётся добыть ещё парочку, но, надеюсь, до этого не дойдёт: глина уже пошла мокрая, вот-вот и вода появится, — уверенно предположил Фёдор. — А насчёт подвига — могу тебе подсказать одну идею из школьного прошлого. Хотя в этом деле есть свои нюансы. Если ты и совершил подвиг, то совсем не обязательно, что люди его воспримут таковым. В героизме, кроме всего прочего, важно то, как твой поступок оценят окружающие.

— Очень любопытно излагаешь. Предвижу что-то нетривиальное. Давай, рассказывай, что это за подвиг ты совершил в столь юном возрасте. Может, мне это и пригодится.

— Конечно, пригодится. Но совершил его не я, хотя сути дела это не меняет. Помню, один мой одноклассник в классе, наверное, седьмом обиделся на директора школы за то, что тот, застукав его в подвале за курением, отодрал за уши и отобрал украденную у отца початую пачку «Беломора». Одноклассник мой затаил обиду и, недолго думая, этим же вечером через незакрытую форточку залез в запертую школу и навалил перед дверью кабинета директора кучу. Скандал наутро был грандиозный. Товарища моего в итоге выгнали из школы и поставили на учёт в милиции, но в наших глазах он ещё долго ходил в героях. Так что можешь воспользоваться моей подсказкой, — улыбнулся Фёдор.

— Ух, повезло, куш выпал, — прервал рассказ Плющева Трофимов, передвигая четыре фишки на шесть полей. — Идея, конечно, хороша, явно прослеживается перспектива. Но не того, что тебе дадут капитана, а что призна́ют дебилом. Хотя, с другой стороны, задача-то будет выполнена, такого едва ли назначат в новогодний наряд, — резюмировал Игнат.

— Ну, на тебя не угодишь. Не буду тебе больше ничего подсказывать… Кстати, иногда бывает так, что если человека признали ненормальным, то это очень даже для него полезно.

— Что-то я таких людей в своей жизни не встречал. Хотя дебилы попадаются постоянно. Впрочем, нет, по прочитанной литературе пару подобных случаев припоминаю.

— Про литературу ничего сказать не возьмусь. А вот пример из реальной жизни привести могу. Недавно наш комдив рассказал мне такую историю, — уже вполне серьёзно, даже с какой-то нехарактерной для него трагичностью в голосе продолжил Плющев. — Лет пятнадцать назад служил в нашей части офицер… не помню, как он его называл, пусть будет Иванов. Обычный, средне, так сказать, статистический военнослужащий. Звёзд с неба не хватал, но службу нёс исправно, не хуже, чем все остальные.

Но шло время, ему уже скоро тридцатник, а он всё ещё старший лейтенант. Сына в школе дразнить стали, что он, как и его папа, недоделанный. На супругу жёны офицеров стали исподтишка смотреть с ехидной улыбкой. Офицеры, которые начали служить несколькими годами позже него, уже давно капитаны, а он всё ходит с тремя маленькими звёздочками на погонах.

А всё почему? Не приглянулся он тогдашнему командиру полка из-за того, что на груди у него был не «поплавок», а «рыбий глаз», то есть закончил он не высшее, а среднее военное училище; не состоял в партии; к командованию не подлизывался; ни на кого не стучал. Офицер просто честно делал свою работу.

Иванов всё терпел и терпел. Надеялся, что назначат его наконец на капитанскую должность и присвоят очередное звание. Но когда сын пришёл из школы избитый одноклассниками, а жена, заплаканная от унижения, из магазина, Иванов не выдержал и наутро написал рапорт об увольнении. А через неделю отправил жену и сына на родину, к своим родителям.

Это сейчас из армии стало легко уволиться. Не хочешь служить — пиши рапорт и через два месяца свободен. А в те времена если ты получил погоны, то, будь любезен, отдай Родине двадцать пять лет, а в сорок пять — добро пожаловать на заслуженную военную пенсию. Ни о каком досрочном увольнении и не заикайся.

Естественно, рапорт ему не подписали. Каждый день начальник политотдела части вёл с ним разъяснительные беседы. Уговаривал, угрожал — ничего не помогало: увольняюсь, говорит, и всё. И ещё один рапорт на стол, потом ещё. Вызвал его к себе командир полка, обещал, если он одумается, присвоить ему через полгода капитана. Но было уже поздно. Предложи он ему сразу майора, и то бы он уже не согласился. Обиделся сильно, озлобился.

И с этих пор стали сослуживцы замечать за ним некоторые странности. Садится в машину, чтобы ехать в часть — крестится, выходит — опять крестится. Выбил в тире из «макара» двадцать очков — благодарит Бога. Покушал — опять благодарит Спасителя. Отрастил бороду, ссылаясь на раздражение кожи от бритья. Матом перестал ругаться. Спиртное и до этого редко пил, а теперь вообще ни-ни, как его ни уговаривай. Последний факт уже сильно насторожил командование. Надо было предпринимать какие-то действия.

И вот однажды решили зайти к нему вечером домой начпо, то есть начальник политотдела полка, и дивизионный замполит. Иванов открыл дверь, они вошли и в изумлении замерли на пороге. В помещении с плотно занавешенным окном, кроме железной кровати и тумбочки, на которой горело несколько церковных свечей, тускло освещавших комнату, ничего не было. В углу напротив двери висели иконы, перед которыми горела лампада.

Не произнеся ни слова, Иванов вернулся к образам, встал перед ними на колени и продолжил молитву, которую прервали непрошенные гости.

Картина эта настолько обескуражила замполитов, что они, открыв рот, на время остолбенели, потеряв дар речи. А придя в себя и переглянувшись, дружно развернулись и быстро, почти бегом, как будто боясь заразиться, вылетели из квартиры по направлению подъезда командира полка.

Через два дня старший лейтенант получил направление на прохождение медицинской комиссии, а через месяц был уволен из вооружённых сил по причине приобретённого слабоумия.

Буквально на следующий день после получения приказа о комиссовании Иванов уже съехал со служебной квартиры — благо все вещи и мебель были заранее проданы — и навсегда покинул расположение части, воссоединившись с семьёй.

А через полгода от одного общего знакомого пришло моему комдиву известие, что Иванов живёт у себя на родине, в Липецке, жена ждёт второго ребёнка. Работает Иванов главным инженером по эксплуатации зданий крупного предприятия, всем доволен и счастлив.

— Так что не надо убиваться, если тебя признали дебилом. Во всём есть свои плюсы. Советую ещё раз подумать о моём предложении, — резюмировал свой рассказ Плющев, бросая в очередной раз зары. — Тебе марсы, — похлопывая по плечу Игната, радостно доложил Фёдор, — учись играть, лейтенант.

— Опять не повезло, надо было играть в короткие. Ну, ты меня заболтал. Пойдём быстрей к штабу, а то последняя машина в ДОСы уедет без нас, — сказал Игнат, закрывая доску и надевая фуражку.

***

Зайдя в квартиру, Игнат застал всех своих соседей сидящими на кухне и что-то оживленно обсуждающими. На столе перед ними стояла трёхлитровая банка с недавно поставленной экспериментальной бражкой.

Рецепт её приготовления был новым. Основу составлял сушёный горох, что, по мнению автора рецепта — полкового комсомольца старшего лейтенанта Витвицкого, — должно было придать продукту великолепный вкус, а также ускорить процесс брожения.

Но, судя по запаху, распространяющемуся по кухне, вкус скорее мог бы напоминать прокисший две недели назад рыбный суп.

Мало того, как выяснилось при попытке разлить бражку по кружкам, она получилась настолько густой, что не только не хотела выливаться из банки, но и даже выстучать её оттуда было невозможно. Образовавшаяся субстанция больше напоминала недостаточно застывший холодец.

После нескольких неудачных попыток извлечь содержимое, банка была поставлена на нижнюю полку в кухонной колонке со словами, что бражка, видимо, ещё не добродила и ей ещё следует позреть.

На вопрос Игната «Что случилось?» был получен ответ: подождать и не мешать важному разговору.

Трофимов налил себе в стакан чай, принёс из комнаты стул и сел рядом с ребятами.

Из разговора он понял, что днём из города приезжала одна из девушек, с которыми они восьмого марта проводили время, а конкретно та, которая досталась Шалевичу.

Причём девушка приехала не просто так проведать понравившегося ей мужчину, а с радостной для него вестью, что беременна.

— Ты точно помнишь, что у вас с ней что-то было? Мы же все были очень пьяные, — усомнился Бушуев, поглаживая волосы на затылке.

— Да, помню — было. К сожалению, даже не один раз, — гордо ответил Шалевич.

— Валера, сейчас не время хвастаться своими способностями. В таком состоянии — и несколько раз? Я в это не верю. Тем более что через полчаса после вашего уединения ты уже спал. Точно помню, как слышал твой громкий храп, даже несмотря на закрытую дверь кухни, — поддержал в сомнениях Бушуева Погодин.

— Ну, может, и не несколько, но то, что было, — это точно, — после паузы, вызванной попытками вспомнить обстоятельства той ночи, ответил Валера.

— Ну, в это поверить ещё можно. Хотя положение от этого лучше не становится, — констатировал Погодин.

— Вы точно не предохранялись? Моя, помню, пила какие-то таблетки — по всей видимости, противозачаточные, — с надеждой произнёс Бушуев, напуганный возможностью, что и его женщина поставит его перед подобным фактом.

— Да я в тот момент и не задумывался об этом, у меня и мысли не возникло, что что-то такое может произойти.

— Ну конечно, что же может произойти? Ведь интимные отношения даны нам только для того, чтобы Шалевич мог получить удовольствие. Нет, Валера, природа распорядилась так, что это дело нужно именно для продолжения рода, а удовольствие — это, так сказать, побочный эффект, — нравоучительно изрёк Погодин.

Валера грустно слушал, что говорят ребята, периодически зачерпывая ложкой смородиновое варенье прямо из литровой банки. И по выражению его лица можно было понять, что создавшаяся ситуация его мало волнует.

***

Внешность Шалевича всегда притягивала внимание противоположного пола. Высокий рост, мужественные черты лица никогда не оставались незамеченными. Даже короткая стрижка не могла скрыть красоту густых тёмных вьющихся волос. Смуглая кожа, выразительные брови и шикарные усы на лунообразном лице делали его похожим на одного из персонажей картины Ильи Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» — того, что изображён с забинтованной головой.

Красивая внешность не слишком гармонировала с крупным, но визуально неуклюжим телом с коротковатыми, полными ногами.

Большими способностями природа Валеру не наделила. По складу ума он скорее напоминал сына зажиточного крестьянина из богатого украинского хутора. О чём свидетельствовала и его чрезмерная прижимистость. Хотя на себе он старался не экономить. Одевался всегда модно и недёшево: вещей у него было множество, на все случаи жизни. Всё самое дорогое и качественное, что можно было купить в Томске. А выходной костюм он пошил в ателье, у лучшего, как он утверждал, портного Западной Сибири. Шалевич единственный в квартире ежедневно пользовался одеколоном. Также он единственный в ДОСах был обладателем длинного кожаного плаща, насколько модного, настолько же и безумно дорогого. Если позволяла погода, Валера всегда надевал его, выезжая в город или даже просто собираясь с сослуживцами в поселковый клуб просмотреть новую видеокассету на недавно приобретённом местной администрацией видеомагнитофоне «Электроника».

Но если дело касалось каких-то совместных хозяйственных трат, то взять с Валеры деньги было непросто.

Однажды ребята загорелись сделать в квартире генеральную уборку. Такие общие созидательные порывы охватывали холостяков крайне редко, так что этот нетривиальный случай упускать было никак нельзя.

Приняли решение сброситься на всякую химию для мытья плиты, сантехники, пола, окон и стен, на стиральный порошок для запылившихся занавесок, а также на всякую другую мелочовку. Также было необходимо купить средство от тараканов, которых на кухне расплодилась тьма. Прикинули, и получилось, что на всё про всё надо потратить около шести рублей. Узнав о сумме, Шалевич возмутился, сказав, что это очень дорого и он сам очистит всю сантехнику в совмещённом санузле квартиры, а также чугунную раковину на кухне, что и будет его вкладом в общее дело уборки.

Валера сделал такое предложение не на пустом месте, а рассчитывая на новый, удивительно продуктивный метод борьбы с туалетным камнем, ржавчиной и другими загрязнениями. Про него Шалевичу рассказали солдаты из его взвода, признавшись, что всегда так втихаря от командования драили в казарме туалеты.

Метод был очень прост: когда офицеры отсутствовали на позиции его технического дивизиона, солдаты сливали из ёмкости с резервным ракетным топливом канистру этой ядовитой и чрезвычайно токсичной жидкости. При сливе небольшая часть топлива непременно испарялась, образуя ядовитое оранжевое облачко, так что эта операция должна была осуществляться обязательно с надетым противогазом и желательно в ОЗК — общевойсковом защитном комплекте, который обязаны иметь все военнослужащие.

Ночью эта заначенная едкая субстанция заливалась в туалеты казарм, и через несколько минут эмаль унитазов сияла девственной белизной.

Таким образом, Валера попросил своих солдат отлить ему литров пять этого волшебного чистящего средства в металлическую канистру, которую он собирался отвезти домой по окончании следующего рабочего дня, а если кто-то из попутчиков спросит про её содержимое, то он скажет, что это дистиллированная вода, которая нужна ему для доливки в аквариум.

Но уже на подходе к ожидающей офицеров машине он внезапно понял всю неправдоподобность своего объяснения: ведь никакого аквариума у него — да и ни у кого из жильцов ДОСов — не было.

Не придумав никакой другой достоверной версии, Шалевич решил не рисковать и идти пешком, но не по дороге, где его могли увидеть, а через перелесок и картофельное поле. Прикрытием ему должны были служить молодые деревца, лет десять назад высаженные вдоль дороги.

Пока он шёл по краю поля, скрываясь за лесополосой от любопытных глаз изредка проезжающих по гравийке людей, на него напали две небольшие лохматые дворняжки, выпущенные сюда колхозным председателем для охраны урожая молодого картофеля, несанкционированным сбором которого промышляли солдаты части, а также некоторые специально ради этого идущие домой пешком офицеры.

Валера мужествено отбивался от громко лающих животных ногами и канистрой, которая ему больше мешала. Только когда он вышел на дорогу, собаки, не переставая гавкать, отстали. Уже подойдя к ДОСам, Шалевич заметил, что зверюги умудрились отхватить у него кусок голенища. Войдя в квартиру, он с досадой и злостью запустил новый, начищенный до блеска и теперь порванный хромовый сапог в дальний угол комнаты, случайно разбив при этом стоящий на тумбочке почти целый флакон своего одеколона «Шипр». Это был явно не его день.

Назавтра Шалевич заступал в караул, и до трёх часов должен был находиться в квартире один.

Утром, после того как остальные обитатели квартиры отправились на службу, Валера не спеша встал с кровати, позавтракал в столовой яйцом под майонезом и котлетой с гречневой кашей. Вернувшись к себе, он решил побыстрее разделаться с уборкой, дабы осталось побольше времени, чтобы послушать музыку и написать письмо родителям.

Надев ОЗК и противогаз, Валера открыл на всю ширину окно на кухне, взял канистру с ракетным топливом и залил ядовитую жидкость в унитаз. После чего, не снимая защитного одеяния, быстро вышел на лестничную клетку, намереваясь через минуту вернуться и смыть выполнившее свою чистящую функцию средство.

Едва выйдя за дверь, он лицом к лицу, а вернее, противогазом к лицу столкнулся с заместителем командира полка по тылу — подполковником Зариповым, который вчера был дежурным по части и, сдав наряд, возвращался домой на отдых.

Увидев утром в собственном подъезде неопознанного человека в ОЗК и противогазе, он от неожиданности обомлел и замер как вкопанный. В себя он пришёл только после того, как незнакомец снял противогаз и чётко, по-военному поздоровался:

— Здравия желаю, товарищ подполковник.

Тут Зарипов узнал в странном человеке старшего лейтенанта Шалевича.

— Товарищ старший лейтенант, что это у вас за форма одежды такая? — пытаясь за строгостью голоса скрыть только что пережитый испуг, спросил подполковник.

Валера, не ожидавший никого встретить в этот час в подъезде, был совершенно не готов к ответу на этот логичный вопрос, а отвечать было надо.

Взяв паузу секунд в пять, Шалевич выдал первое, что пришло в голову:

— У меня, товарищ подполковник, перед заступлением в караул есть свободные несколько часов, и я не хотел терять попусту время, поэтому взял с собой из части ОЗК, чтобы потренироваться в его надевании.

Лицо Зарипова выражало полное недоумение. Видя, что изложенный им аргумент не произвёл должного впечатления на подполковника, Валера продолжил развивать мысль, обретая по мере ответа всё большую уверенность:

— А всё потому, что на последних учениях во время обкуривания я понял, что надеваю ОЗК недостаточно быстро и не могу являться в этом компоненте примером для своих солдат. И к тому же я вот что подумал: все учебные передвижения в ОЗК происходят по земле, то есть по горизонтальной поверхности, а как будет себя вести комплект при передвижении по наклонным плоскостям или, к примеру, по лестнице — непонятно. Не сдвинется ли он, оголив незащищённый участок тела.

Подполковник Зарипов чувствовал подвох. Но не находил решительно ни одного разумного предположения, которое бы позволило ему объяснить нахождение вроде как вполне здорового головой офицера в неслужебное время в подъезде жилого дома в противогазе и ОЗК, при этом несущего чушь старшему по званию, возрасту и должности.

Не имея возможности опровергнуть слова старшего лейтенанта, Зарипов решил ему подыграть.

— Какой интересный и своевременный вопрос ты поднимаешь. Что же ты раньше не доложил мне о своих сомнениях? — серьёзным тоном сказал подполковник. — А ведь никто из нас, штабных работников, даже не задумался о том, как поведёт себя ОЗК в условиях передвижения личного состава по наклонным поверхностям… Интересно, очень интересно. Разреши мне тоже принять участие в твоём эксперименте, так сказать, помочь инициативой сверху в решении этого вопроса. Давай-ка, надевай снова противогаз и беги пять раз на пятый этаж и обратно… Надел? Ну, давай, бегом, — выражая крайнюю заинтересованность, скомандовал Зарипов.

Шалевич быстро надел маску, затем капюшон и, громко стуча резиновыми сапогами, скрылся из виду на верхнем лестничном пролёте. После пятого спуска он замер во взмокшей одежде перед подполковником.

Зарипов внимательно, со всех сторон осмотрел обмундирование старшего лейтенанта, подёргал противогаз за шланг, подтянул перчатки.

— Смотри-ка, всё нормально, только чуть ослаб хлястик на правом чулке… но это не в счёт. Что же получается: что если бежать по лестнице, то ничего с общевойсковым защитным комплектом не происходит. Вот это да! Давай для чистоты эксперимента ещё десять раз сбегай на пятый этаж и обратно. Если и тогда с ОЗК будет всё нормально, то смело будем считать, что в нём можно спокойно передвигаться по лестницам ДОСов, — сосредоточенно-серьёзно, как бы в раздумье, распорядился подполковник. — Один, — сказал Зарипов, когда Шалевич первый раз спустился с пятого этажа, при этом он бегло окинул взглядом обмундирование старшего лейтенанта. — Два. — После второго спуска опять осмотрел костюм подполковник. — Три. Пока всё нормально, молодец, — констатировал Зарипов. — Продолжаем эксперимент. Давай быстрей дальше, не сбавляем темпа.

После десятого Валериного спуска и очередной похвалы, подполковник потерял интерес к Шалевичу и, напевая себе под нос: «Гуд-бай, Америка, о, где я не был никогда…», — стал не спеша подниматься к себе — на третий этаж.

Проводив взглядом Зарипова, Валера, еле передвигая ноги, ввалился в квартиру и, не снимая маски, брякнулся на стул.

Стянув мокрый от пота противогаз и вдохнув полной грудью, он ощутил странный резкий запах. Это было что-то очень неприятное, с каким-то сильным химическим привкусом. В горле противно запершило. При этом лёгкая дымка окутывала коридор и плавно улетучивалась в открытое окно кухни. Тут до Шалевича дошло, что запах распространяется из туалета.

Внезапная догадка молнией прошила голову старшего лейтенанта, и он, одним движением распахнув дверь в туалет, тут же убедился в её правоте. Фарфор унитаза вступил в реакцию с ракетным топливом, и едкий химикат прожёг в сантехническом приборе сквозную дыру размером с блюдце.

Солдаты забыли или не захотели сказать старшему лейтенанту, что топливо следует максимум через двадцать секунд после заливки полностью смыть.

Распахнув все окна и перекрыв воду, Валера, быстро одевшись, помчался в город за новым унитазом, надеясь обернуться до приезда соседей. Иначе предметом шуток он бы остался до момента увольнения из части.

Однако ничего купить ему не удалось. Лишь через три дня знакомый поселковый житель за восемь рублей принёс в квартиру холостяков бывший в употреблении унитаз, украденный им из местного клуба.

— Сливочный бачок немного подтекает, — резюмировал Шалевич, установив новый унитаз на положенное тому место.

— Почему сливочный? Он у тебя из масла что ли сделан? — поинтересовался Трофимов.

— Из какого ещё масла?! — обиделся Валера.

— Ну, тогда не сливочный, а сливной.

— Пусть будет сливной. Какая разница, он же всё равно течёт, — справедливо отметил Шалевич.

«Валера, что ты такое втихаря от нас съел, что даже обожжённая глина растворилась?» — подобные шутки потом ещё долго скрашивали ребятам неспокойные армейские будни.

А ворованный унитаз долго не прослужил. Тот же Шалевич случайно его сломал, встав на край для замены перегоревшей лампочки, при этом он довольно сильно поранил себе ногу.

***

Тем временем разговор на кухне продолжался.

— Тебе надо с ней поговорить и потребовать, чтобы она сделала аборт, — предложил Погодин.

— Пообещай, что если для этого потребуются деньги, то ты сам всё оплатишь. А мы все на это дело скинемся, — продолжил Бушуев. — Игнат, ты будешь участвовать? — обратился он к Трофимову.

— Не вопрос! Конкретно сейчас у меня осталось четыре рубля, но через три дня будет зарплата. А кто-нибудь знает, сколько на это надо денег? — поинтересовался Игнат.

— Сколько бы ни стоило, деньги найдём! — подтверждая мужскую солидарность, констатировал Погодин. — Тем более я не думаю, что это какая-то неподъёмная сумма. Тысячи женщин его делают: было бы дорого, так у нас численность населения в стране была бы не триста миллионов, а куда больше и мы давно бы уже обогнали китайцев.

— А вдруг она не согласится? — робко предположил Шалевич.

— Ну, а если не согласится, то сама будет виновата. Надо было заранее думать о последствиях и предохраняться.

— В общем, тебе надо завтра же ехать с ней разговаривать. Кстати, её адрес-то у тебя есть? — поинтересовался у Шалевича Бушуев.

— Есть. Она мне его на листочке записала. Живёт в общаге технологического института. Она там учится на четвёртом вроде курсе.

— Хорошо хоть учится? — спросил Погодин.

— Да откуда я знаю! — раздражённо ответил Валера. — Я же её всего два раза в жизни и видел. Первый раз у нас в гостях и вот сегодня на КПП, когда она приехала объявить о своей беременности. И мне, знаешь ли, в голову не пришло спросить о её успехах в учёбе ни в первый, ни во второй раз. Да и какая, собственно, разница?

— Да в том то и дело, что разница есть. В таких случаях лучше иметь дело с умной женщиной. Ей хотя бы можно объяснить все плюсы и минусы сложившейся ситуации. А глупой объяснить не всегда получится. Недалёкие женщины делятся на две категории: первые легко меняют своё мнение, если их убедить, что лучше сделать по-другому, а вторые никогда не откажутся от своих намерений, какие бы правильные и веские аргументы ты им ни приводил, — рассуждал Погодин.

— Я что-то не разобрался, умная она или нет. Ведь в первый раз мы, как приехали, сразу стали пить — после этого все женщины умные и красивые, а вчера она так ошарашила меня этим известием, что я вообще мало что мог соображать, — ответил Шалевич.

— Короче! Ещё раз говорю, что завтра надо к ней ехать разговаривать, — заключил Бушуев.

— Хочешь, поеду с тобой? — предложил Погодин. — Хотя нет, у меня не получится, завтра заступаю в наряд.

— У меня завтра тоже дежурство! — испуганно вспомнил Шалевич.

— Так иди срочно к комдиву, пока он не лёг спать, попробуй отпроситься, — поторопил товарища Погодин.

Валера быстро оделся и через минуту пулей вылетел из квартиры. Вернулся он часа через полтора уже совершенно пьяный. На вопрос «Что произошло?» ответил, что обо всём договорился: на дежурстве его завтра заменит капитан Комаров. А подполковник Ярославцев — отличный мужик, который всё понял, и из мужской солидарности они с ним набрались, несмотря на скандал, устроенный женой командира.

— Это всё здорово. Но только смотри не проспи завтра, — выходя из комнаты на кухню, предупредил Бушуев.

— Не просплю! Некуда мне торопиться! Если откажется делать аборт, то поступлю как посоветовал командир: пошлю её куда подальше, пусть тогда со всем этим сама разбирается, — заплетающимся языком пробурчал Шалевич и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать, а через минуту на всю квартиру раздался его яростный храп.

— Если Ольга приехала одна, то, значит, наши не забеременели, — продолжая мальчишеские посиделки, с надеждой сказал Андрей Лёньке, озвучивая свой страх.

— Будем на это надеяться: на всех денег у нас не хватит, — констатировал Погодин.

***

Большая часть молодых офицеров приходят в воинские части уже женатыми. Вокруг военных училищ всегда крутится множество девушек, мечтающих любыми способами познакомиться с курсантами с целью дальнейшего замужества.

Для этого у них есть немало резонов. Ведь зарплата у офицера намного больше, чем у молодого инженера в каком-нибудь НИИ. Да и надежда, что муж продвинется по карьерной лестнице и его переведут в крупный, а лучше всего в столичный город, тоже греет сердце будущей невесте. Плюс завидное здоровье, подтянутая фигура, красивая форма — всё это укрепляло желание девушек стать жёнами будущих офицеров.

Курсанты тоже охотно выбирали невест из этого круга. Нечастые увольнения многим не позволяли знакомиться с лицами противоположного пола. В отпуске времени тоже порой не хватало, ведь надо погулять с друзьями, навестить родственников и сделать ещё уйму дел, накопившихся за время учёбы вдалеке от дома.

Каждый курсант отлично понимал, что если у него нет «волосатой руки», то его могут направить служить в такой «медвежий угол» громадной страны, где и населения-то, кроме самих военных и их семей, нет.

Да и по службе легче продвинуться, если ты женат, — такие офицеры справедливо вызывают больше доверия у командования. И жильё получить в этом случае намного проще. Если квартиру не дадут сразу, то ждать долго не придётся — обычно уже через пару месяцев молодая семья въезжала в новые хоромы, недавно освобождённые семьёй офицера, ушедшего в запас или переведённого в другую воинскую часть.

Не последнюю роль играло то соображение, что организовать быт неженатому офицеру намного сложнее, в чём можно было убедиться, зайдя в квартиру холостяков, где тут же бросался в глаза беспорядок: разбросанные где попало вещи, давно не мытые полы и почти всегда пустой холодильник.

Во многих случаях ни о какой мало-мальской любви речи не шло. Холодный расчёт с обеих сторон и надежда, что «стерпится — слюбится». Впоследствии такой прагматизм в столь ответственном событии в жизни, как заключение брака, зачастую приводил к постоянным ссорам и изменам.

Хотя многие офицеры и их жёны к неверности супругов относились достаточно спокойно, как к данности. Иногда происходило следующее: офицер заступает на сутки в наряд, а его товарищ, которого он сменил, идёт утром к его жене, сказав своей половине, что его срочно вызвали обратно в часть. На следующий день роли могут и поменяться.

Обычно об этом догадывались все жильцы ДОСов, включая отсутствующих супругов, но до больших скандалов, как правило, не доходило, а если всё же скандалы и случались, то не приводили к каким-либо серьёзным последствиям. Разве что изредка можно было увидеть вышедшую из квартиры в магазин молодую женщину с сияющим синяком под глазом, которая с жалобным видом рассказывала своим не вовремя подвернувшимся подругам, что случайно споткнулась и ударилась на кухне о вытяжку над плитой. Хотя, судя по её росту, ей пришлось при этом ещё и подпрыгнуть.

Подруги понимающе поддакивали, соглашаясь, что вытяжки стали делать никуда не годными и неужели производителям трудно скруглить углы, чтобы женщины не портили о них свои милые личики. Все сочувственно кивали, как бы принимая версию пострадавшей, прикидывая между тем, что́ они сами скажут, если попадут в подобную ситуацию.

В отличие от молодых офицеров, наспех женившихся на последнем курсе или перед самым назначением в часть, у Шалевича в Киеве была невеста, с которой он познакомился ещё до поступления в военное училище, когда ей было всего пятнадцать лет.

Невесту ему подобрала мама, познакомив с дочкой своей институтской подруги. Валера иногда во время холостяцких застолий показывал ребятам её цветную фотографию, бережно хранимую в папке с документами.

Звали девушку Виданой. Её юное лицо было очень мило. Большие тёмно-карие смеющиеся глаза, высокие брови, маленький задорный носик. Длинные чёрные волосы, заплетённые в две тугие косы, соблазнительно расположились на груди — если судить по фотографии, довольно развитой.

Видана училась на третьем курсе Киевского института культуры, и по договорённости их родителей весной следующего года, когда Валера приедет в отпуск, они должны были пожениться.

После свадьбы родной дядя Валеры обещал договориться с одним знакомым высоким офицерским чином о его переводе на службу в Киев.

В том, что его переведут, можно было не сомневаться, так как этот высокий офицерский чин был другом детства Валериного родственника и, несмотря на постоянную неуспеваемость Шалевича в училище, отводил от него все угрозы отчисления и даже помог ему получить диплом без троек.

А тут вдруг какая-то невесть откуда взявшаяся беременная женщина!

Засыпая, Валера успел подумать и пожалеть о деньгах, которые ему всё же, скорее всего, придётся отдать за аборт.

Но поехать на следующий день в город Валере было не суждено. Рано утром над ДОСами завыл непрерывный, противно долгий сигнал тревоги, что означало «готовность номер один» для всей части.

Через десять минут к ДОСам подъехали три «Урала» с кунгами, и через полчаса все офицеры уже были на боевых позициях.

Глава 4. Тревожный чемодан

Учения для Игната были самыми тягостными моментами службы в армии. Даже заступать начальником караула с его муторным двадцатичетырёхчасовым бдением на жёсткой кушетке, невкусной солдатской пищей и ночным личным разводом смены казалось Трофимову более приемлемым занятием, чем учения.

Только лёг спать или построил планы на завтра — как раздаётся вой сирены и надо, быстро одевшись, бежать к подъехавшим машинам и ехать обратно в часть, откуда ты только несколько часов назад вернулся с желанием отдохнуть. По приезде офицеры стремительно растворялись на территории, расходясь по своим подразделениям и расчётам. Иногда это всегда неожиданное мероприятие заканчивалось довольно быстро, часа через четыре. Но чаще растягивалось на несколько дней, в течение которых было и нудное сидение на позиции в ожидании команд, и учебные налёты, и учебная же стрельба с имитацией пуска ракет по целям и обязательным при этом фотоконтролем, и всевозможные проверки и тренировки.

Чего стоил только фотоконтроль! Он один мог довести офицеров до нервного срыва. Военная фотоаппаратура, находящаяся в дивизионах, со слов Матвеева, выпускалась ещё во времена угарного НЭПа, «правильные» снимки чаще всего не получались, и приходилось «химичить», вновь и вновь переснимая кадры уже в режиме тренажёра. Затем долго проявлять плёнку, печатать, вновь переснимать, пока после нескольких часов мучений командир дивизиона не говорил, что вот эти фотографии вроде бы ничего, и шёл относить их командованию полка для отчёта по учебной стрельбе.

В этот раз выдался случай именно таких затяжных учений.

Успешно отразивших первый налёт офицеров и солдат направили на «обкуривание», представляющее из себя довольно занятное мероприятие. Военнослужащие, одетые поверх полевой формы в ОЗК, собираются в установленной в центре большой поляны высокой армейской палатке, куда проверяющим — обычно одним из старших офицеров штаба — забрасывается дымовая шашка. Те, у кого противогаз правильно подобран, спокойно высиживают несколько минут в этом укрытии. У кого же было неполное прилегание маски противогаза к лицу — те, сбивая подвернувшихся на пути сослуживцев, пулей выскакивают из палатки и, срывая на бегу маску, начинают интенсивно тереть обеими руками покрасневшие глаза, пытаясь унять жгучую резь.

Такие солдаты и офицеры тут же попадают в списки не справившихся с заданием с последующим упоминанием их фамилий на общеполковом подведении итогов учений.

От одежды и волос всех подвергнувшихся этому испытанию потом ещё долго исходит неприятный запах въевшегося химического дыма.

В этот раз Игнату этой экзекуции удалось избежать, так как он в числе боевого расчёта остался дежурить на станции.

На следующий день состоялось уже два учебных налёта «вражеской» авиации, между которыми весь личный состав стрелял на полигоне из табельного оружия.

Вечером же было объявлено, что завтра командир группы дивизионов подполковник Зайцев будет лично проводить проверку «тревожных» чемоданов офицеров.

Это известие окончательно расстроило уставшего от нескончаемых учений Трофимова, так как никакого «тревожного» чемодана у него отродясь не было.

На всё время службы Игната пришлось уже несколько и коротких, и продолжительных учений, но на них про «тревожный» чемодан никогда не спрашивали. Точнее, про него всегда упоминали, но до его предъявления не доходило. У лейтенанта и в мыслях не было, что в этот раз одними разговорами дело не ограничится.

Днём офицеры партиями были отправлены за чемоданами домой, для чего к штабу подогнали две машины.

Трофимов с Бушуевым ехали вместе, во второй очереди.

— Андрюх, а у тебя есть «тревожный» чемодан? — с надеждой на отрицательный ответ спросил Игнат.

— Конечно, есть. Зачем же я тогда с тобой еду? Он мне достался по наследству от Тищенко, тоже двухгодичника, как и мы с тобой. Меня в самом начале службы поселили к нему в комнату. Правда, через месяц после этого он уже дембельнулся. Когда уволюсь, могу его чемодан подарить тебе.

— Большое спасибо за такую щедрость. Но что мне делать сейчас?

— А что сейчас? Приедем домой, я тебе помогу собрать всё, чего у тебя не хватает.

— А куда собрать то? У меня не то что содержимого — самого чемодана нет… Может, хозяйственная сумка подойдёт?

— Ну дела! Что же ты молчал об этом раньше! Сумка точно не подойдёт, лучше не позориться… Соберём чемодан, с которым ты приехал с гражданки, — предложил Бушуев.

— Да ты что! Он у меня настолько большой, что я его в поезде еле-еле запихнул под нижнюю полку.

— Ну и что, что большой. Большой — не маленький. Тем более другого ни у тебя, ни у меня сейчас всё равно нет. В инструкции по содержимому «тревожного» чемодана ничего не сказано про его размер, так что твой можно смело использовать, никто ничего против сказать не сможет.

Придя домой, Бушуев тут же достал с антресоли свой уже полностью собранный чемодан и два планшета, после чего они второпях стали укомплектовывать по приложенному списку большой, коричневый, с ременными застёжками чемодан Игната.

— Чемодан действительно несколько великоват, — почёсывая макушку, констатировал Бушуев, пока Трофимов рукавом кителя вытирал с его крышки пыль. — Ну, ничего страшного. Иди на кухню, посмотри в шкафу консервы. Надеюсь, эти кадровые не всё запихали в свои баулы.

Судя по разбросанным на кроватях вещам, Шалевич с Погодиным приезжали чуть раньше, с первой партией офицеров.

— На, забирай почти укомплектованный планшет из моего наследства, у меня есть свой… Так, посмотрим, чего в твоём не хватает: компас, карандаш, линейка, карта… В целом всё есть, кроме курвиметра. Держи ластик, — продолжал снабжать Игната Бушуев.

Минут пять ребята заполняли чемодан Трофимова всякими, по мнению командования, необходимыми на войне вещами.

— Всё, времени больше нет. Побежали, а то придётся тащить чемоданы пешком, — посмотрев на часы, скомандовал Бушуев.

Игнат, семеня за ним, неуклюже поднялся по круто наклоненной лестнице кунга, еле втиснув чемодан в его узкую дверь, чем вызвал бурный хохот сидящих внутри офицеров, держащих в ногах или на коленях небольшие, аккуратные чемоданчики, больше похожие на саквояжи, хранившиеся в ожидании своего часа полностью собранными на антресолях или в шкафах квартиры.

— Трофимов! В чемодане должно быть только двадцать пять рублей, а ты явно взял больше, — съязвил капитан Старшинов из технического дивизиона.

— Нет. Там не деньги, у холостяков их никогда не бывает, — продолжил ёрничать майор Губайдулин. — Игнат, видимо, ждёт не учебный, а реальный налёт. Поэтому на всякий случай взял побольше запасных кальсон.

— Да какие кальсоны? Трофимов у нас парень смелый. Там у него, наверное, матрас, одеяло и две подушки, чтобы на учениях было приятнее спать на нарах в капонире.

Трофимов готов был провалиться сквозь землю и решил не отвечать на примитивные шутки, так как отлично понимал, что любой ответ ещё больше раззадорит веселящихся. Он сделал каменное лицо и демонстративно уставился в маленькое окошко. Тем не менее шутки закончились, только когда машина остановилась на территории части.

— Возьми двух солдат. Пусть они тебе помогут донести чемодан до позиции, — ухмыльнувшись, посоветовал майор Васильев, увидев вошедшего в казарму с поклажей лейтенанта.

***

Через три часа очередь проверки дошла до офицеров радиолокационной батареи второго дивизиона.

Семь офицеров выстроились в линию на поляне перед входом в капонир. Рядом с каждым у правой ноги стоял в ожидании предъявления чемодан. Участи проверки избежал только командир дивизиона.

Подполковник Зайцев скрупулёзно, постоянно сверяясь со списком, проверял укомплектованность «тревожных» чемоданов, содержимое которых по очереди выкладывалось на принесённый солдатами из кухни большой деревянный стол.

Подполковник не преминул сделать замечание каждому офицеру, не обойдя своим вниманием никого. У одного был плохо наточен карандаш, у другого подсели батарейки и фонарь светил слабо, у третьего высох крем для обуви. Все недостатки Зайцев тщательно фиксировал в своём блокноте.

Остановившись перед Трофимовым, Зайцев несколько секунд удивлённо смотрел то на чемодан, то на его хозяина, после чего произнёс:

— Верю, что в таком большом чемодане есть всё, что положено там иметь добросовестному офицеру, поэтому проверять я его не буду. Показывай, товарищ лейтенант, что у тебя в полевой сумке.

У Игната отлегло от сердца. Ведь они с Бушуевым не собрали и половины из списка, а двадцати пяти рублей, которые там должны лежать, через две недели после получения жалованья невозможно было найти ни у одного холостяка. Что уж говорить про их нахождение в чемодане.

Подполковник Зайцев наряду с командиром части и заместителем по вооружению два часа назад получил благодарность от вышестоящего командования за успешное проведение учений и образцовое отражение учебных налётов. Поэтому пребывал в прекрасном расположении духа. Тем более ему было известно, что после завершения процедуры проверки «тревожных» чемоданов будет дан отбой готовности номер один, и он наконец-то сможет поехать домой к семье. А так как он был опытным военным, то отлично знал, что редко у какого двухгодичника найдётся хотя бы треть необходимых вещей в «тревожном» чемодане. И размеры чемодана Трофимова только подтверждали догадки подполковника. Зайцеву очень не хотелось портить себе настроение, а проверить надо было всех, так что он решил ограничиться ознакомлением с содержимым планшета.

— Молодец, лейтенант! Всё на месте, только что-то я не вижу курвиметра, — подытожил проверку Зайцев.

Курвиметр — это прибор для измерения расстояний между точками на карте. Трофимов о существовании столь занятного устройства узнал только в армии и из любопытства однажды даже хотел купить его в местном военторге, который располагался на первом этаже одного из ДОСов. Но, посмотрев на ценник, на котором было написано: «Два рубля», решил повременить с покупкой, логично предположив, что на гражданке эта вещица ему точно не пригодится, да и в армии он уж как-нибудь попробует без неё обойтись. А на эти деньги лучше два раза поест вкусных «тройных» сибирских пельменей или дырчатых блинов со сметаной в городском кафе.

— Товарищ подполковник, у меня был курвиметр, — соврал Игнат, — но он сломался. Я хотел приобрести новый, но решил, что раз он у меня вышел из строя после всего нескольких месяцев, да и то неинтенсивного использования, — опять соврал Трофимов, с роду не державший никакого курвиметра в руках и только теоретически знавший, как им пользоваться, — то я подумал, что этот прибор очень ненадёжный и может подвести в самое неподходящее время.

— Мне мой курвиметр служит уже восемнадцать лет и ни разу не подводил, — усомнился подполковник.

— Так раньше всё делали намного надёжней, — возразил лейтенант. — А сейчас гонят сплошной брак… Я тут несколько дней думал, — решил озвучить внезапно пришедшую в голову мысль Трофимов, — и пришёл к выводу, что курвиметр могут с лёгкостью заменить обычные механические наручные часы, которые есть у каждого офицера и которые почти никогда не ломаются. Хотя в нашем случае даже их поломка не послужит препятствием для правильного определения расстояний.

— И как же часы могут его заменить? — недоверчиво поинтересовался Зайцев.

— Всё очень просто, товарищ подполковник, — осмелев от своей догадки, разошёлся Игнат. — Вот смотрите: берём карту… — Трофимов достал её из своего планшета и начиная раскладывать на столе, но тут, к ужасу своему, понял, что это карта совсем не Томской области, а города Москвы и по ней можно измерить расстояние между Политехническим музеем и Кремлём, но никак между местом дислокации части и рекой Обью. — Для этого лучше взять карту другого масштаба, — не растерялся лейтенант, хватая карту Матвеева, которую тот ещё не успел уложить в планшет, и она, полуоткрытая, лежала на столе. — Берём точку А, краем заводной головки часов начинаем движение к точке Б и считаем количество поворотов минутной стрелки. Итак, получилось четырнадцать поворотов. Потом узнаём, сколько километров соответствует одному повороту. Смотрим… Итак, в этом масштабе один поворот минутной стрелки — это два с половиной километра. Умножаем на четырнадцать и получаем тридцать пять километров. Всё очень просто, товарищ подполковник, — с радостью, что у него всё получилось, доложил заулыбавшийся Трофимов.

— Ерунда какая-то! Давай проверим, — предложил Зайцев, беря в руки курвиметр, протянутый ему Коноплянкой. — Странно, но почти совпадает, ошибся всего на пятьсот метров, — удивился подполковник, отдавая прибор. — Не знаю даже, что на это сказать. В инструкции по этому поводу ничего не сказано, надо будет проконсультироваться.

Проверив чемодан Колюжного, подполковник удалился в сторону штаба. А ещё через четыре часа пришла команда об окончании учений, и поздно вечером военнослужащим, не задействованным на боевом дежурстве, разрешили покинуть позиции и отправиться домой, а солдатам — в казармы.

Усталые и невыспавшиеся офицеры пешком отправились в ДОСы, кто про себя, кто вслух ругая командование, которое могло бы объявить отбой тревоги и пораньше, чтобы была возможность чуть больше отдохнуть и немного отоспаться, перед завтрашним рабочим днём.

Придя в квартиру последним, Игнат быстро принял душ и лёг спать, ведь утром ему надо было заступить на дежурство, сменив в наряде Матвеева. Он почти моментально уснул, несмотря на шум, издаваемый другими жильцами квартиры, наперебой советовавшими Шалевичу, как завтра вести себя в городе.

Вернулся Игнат в ДОСы только через два дня. Отстояв боевое дежурство, он ещё больше половины суток потратил на устранение поломки станции, возникшей, как всегда, неожиданно и не вовремя. В этот раз сломалась аппаратура не в его зоне ответственности. Но неписаное правило гласило, что при любой поломке радиолокационной станции ни один из офицеров, к ней приписанных, не покидает позицию до тех пор, пока неисправность не будет найдена и устранена и проверка не покажет восстановление боеготовности всех систем сложной и довольно капризной техники.

Глава 5. Дружеская просьба

Уже ночью придя домой, Игнат, чтобы не будить спящих в комнатах ребят, тихо разделся и лёг в постель. Завтрашний день у него был выходным, и он хотел махнуть в город, поэтому выспаться было просто необходимо, иначе никакого настроения куда-либо ехать не будет.

Проснулся лейтенант в десять утра абсолютно свежий, полный сил, как будто и не было напряженных пяти суток, когда поспать удавалось только урывками.

Чем хороша молодость? В том числе тем, что организм восстанавливается намного быстрее, чем в зрелом возрасте, и девятичасового отдыха Игнату вполне хватило, чтобы компенсировать многодневный недосып.

Трофимов, вытянув вверх руки и зажмурив глаза, потянулся, рывком встал с постели и, надев тапочки, направился в ванную, чтобы принять контрастный душ и побриться. Но тут он неожиданно для себя обнаружил, что дверь в совмещённый санузел закрыта изнутри на защёлку.

— Кто там спрятался и с какими намерениями, благородными или не очень? — нарочито строго спросил лейтенант.

— С благородными, — раздался из-за закрытой двери голос Валеры.

— Ну, если ты считаешь, что гадить — дело благородное, то тогда я даже не знаю, что про тебя уже и подумать.

— А что же, по-твоему, можно делать благородного в туалете? — по-прежнему из-за двери поинтересовался Шалевич.

— В туалете из благородных дел я бы выделил уборку и чтение. Лично я всегда в туалет захожу с газетой или журналом, а значит, эта позиция занята, поэтому тебе, товарищ Шалевич, советую постоянно заходить туда с тряпкой. Хотя нет, тебе лучше туда заходить с канистрой, ведь потом у нас в квартире появляется новый, свеженький унитаз.

Через минуту дверь туалета открылась, и оттуда вышел взлохмаченный старший лейтенант. Глаза у него были неприлично красными, а лицо — хмурым.

— Я смотрю, вы вчера неплохо без меня погуляли, — укоризненно заметил Игнат.

— Не погуляли, а погулял. Вчера народ пришёл поздно, а мне было настолько тошно, что я решил для успокоения нервной системы срочно выпить.

— Валера, что такого случилось в моё отсутствие, что ты, как последний алкоголик, начал пить в одинаре?

— Представляешь, Олька отказалась от денег, которые я предложил ей на аборт, и сказала, что будет рожать!

— Ну и дура твоя Олька, могла бы взять деньги, а потом рожать сколько хочется. Ты бы об этом обмане и не узнал.

— Узнал бы, узнал! Она сказала, что не отстанет от меня, пока я на ней не женюсь!

— Что?! Офигеть, — только и смог сказать Игнат, садясь на первый попавшийся стул, оказавшийся колонкой от магнитофона. — С какого такого перепугу она решила, что ты должен на ней жениться? Хотя да, основание-то в принципе есть… Что же ты теперь будешь делать?

— Пока не знаю. Сказала, что если я откажусь, то она напишет на меня жалобу командиру части.

— Ха, испугала! Ну и пусть пишет. Что тебе командир может сделать? Не прикажет же он тебе пойти с нею в ЗАГС. У него нет таких полномочий.

— Да в том-то и дело, что сделать может. Я же сейчас кандидат в члены партии, и через три месяца заканчивается мой кандидатский срок. А с таким сигналом партбюро не пропустит. А без членства в КПСС, сам знаешь, хорошей карьеры в армии не сделать, так и будешь ходить до дембеля капитаном и служить в самых глухих местах.

— Здесь ты, наверное, прав. В партию могут не пропустить. А обратно в пионеры уже не возьмут, едва ли на твоей могучей шее сойдётся красный галстук.

Здесь Валера, конечно, немного лукавил. Дядя сумел бы его перевести в более цивилизованное место и на более престижную должность, но получить полковника с таким пятном в личном деле, как отказ офицера от собственного ребёнка, было бы довольно проблематично даже с помощью влиятельного знакомого. А ведь Шалевич ещё курсантом мечтал дослужиться до генерала.

— Да, Валера, тебе не позавидуешь, трудный случай. Надо чем-то жертвовать, карьерой или свободой. Тяжёлый выбор, — произнёс Игнат, принявшийся было застилать свою кровать, но бросивший это дело и присевший на её край.

Валера опустил голову и молчал, поглядывая на Игната. Это означало, что он о чём-то думает. Говорить и думать одновременно у него получалось не всегда. Пауза длилась секунд двадцать, после чего он зашёл в комнату Трофимова и с заискивающей осторожностью спросил:

— Игнат, а ты собираешься остаться в армии?

— Не хочу тебя, Валера, обижать, но пока такого желания у меня не возникало, и я почти уверен, что не возникнет и впредь, — честно ответил Трофимов.

— Слушай, ведь тогда тебе всё равно, что будет написано в твоей характеристике при увольнении? На гражданке это же не важно, да никто у тебя эту характеристику там и не спросит, — предположил Валера.

— Ну да, ты прав, меня не очень волнует, что в ней будет написано, — удивлённо, не понимая, к чему Шалевич задаёт такие вопросы, ответил Игнат. — Хотя я буду стараться, чтобы ничего плохого там не было. Да и мне кажется, что двухгодичникам при увольнении характеристик не дают… А почему ты об этом сейчас спрашиваешь?

— Понимаешь, в чём дело… Ольга сказала, что если я не хочу, то с ней после регистрации в ЗАГСе могу и не жить, и ей вообще всё равно, я на ней женюсь или кто-то другой. Для неё главное, чтобы родственники и знакомые знали, что ребёнка она не нагуляла, а родила в законном браке. Она даже согласна развестись сразу после регистрации, — жалостливым голосом рассказывал Валера. — И я вот что подумал… Может быть, ты на ней женишься?.. А после рождения ребёнка или даже раньше — разведёшься. Все расходы, связанные с оформлением брака и развода, я возьму на себя, — уже скороговоркой выдал Шалевич, видимо, заранее обдуманную фразу.

Ошарашенный и мало что понявший Трофимов, придя в себя, возмущённо выпалил:

— Валера, ты вчера какими мухоморами закусывал — с красной шляпкой или бежевой?! Ты обалдел, что ли? С какого такого рожна я должен жениться на чьей-то беременной женщине, с которой даже никогда не спал… Да не то что не спал — которую вообще никогда в глаза не видел?!

— Да я же и не говорю, что надо жениться не видя. Давай я тебя с ней познакомлю, — с энтузиазмом предложил Шалевич, — я как раз сегодня опять отпросился у Ярославцева.

— Ну вот, это совсем другое дело! Я-то думал, что надо жениться не глядя, а тут можно и посмотреть. Это в корне всё меняет!.. Нет уж, Валерик, разбирайся с этим вопросом без меня! — отрезал Трофимов.

Но Валера так просто не отставал и продолжал продвигать, как ему казалось, свою гениальную идею, в многочисленных доводах делая упор на законы дружбы. Битых полчаса, если не больше он как мог уговаривал и увещевал Трофимова, и тот наконец сдался и согласился съездить в город познакомиться с Валеркиной женщиной.

— Ладно, всё равно я собирался в Томск. Так что давай познакомимся с твоей возлюбленной, мне даже самому теперь интересно посмотреть на эту наглую особу, — уступая напору Шалевича, смилостивился Игнат.

Позавтракав, офицеры вышли из дома, сели в автобус и через сорок минут были на автовокзале, откуда предстояло идти пешком около полутора километров до общежития политехнического института.

— Во сколько вы договорились встретиться? — по дороге спросил Игнат у Валерки.

— Конкретно о времени не договаривались. Просто условились, что я сегодня зайду в общагу и через вахтёршу её вызову. Она сказала, что целый день будет готовить к понедельнику какой-то реферат.

— Какой реферат? Ведь у студентов ещё каникулы. И, поверь моему опыту, об учёбе сейчас никто из них даже не вспоминает.

— Ну, не знаю. Она мне так сказала.

— Валер, давай ты пойдёшь один. Я что-то не вижу большой надобности в своём скромном присутствии, — попробовал в последний раз увильнуть Трофимов.

— Игнат, ну мы же договорились!.. Ты на неё только посмотришь. А вдруг она тебе понравится? — выразил надежду Шалевич.

За этими разговорами они подошли к ничем непримечательному трёхэтажному зданию в виде прямоугольной коробки, сложенной из кирпича грязно-жёлтого цвета. Ни балконов, ни каких-либо мало-мальски декоративных элементов дом не имел.

Валера открыл обшарпанную деревянную дверь общежития и зашёл внутрь.

— Через пятнадцать минут выйдет, — доложил он, возвратившись, закуривая и протягивая пачку Игнату.

— Первый раз вижу, что ты куришь, — удивился Трофимов.

— Последний раз курил на школьном выпускном вечере. Но вчера так сильно разволновался, что купил пачку «Пегаса» — подумал, что это поможет мне успокоиться.

— Это ты только зря деньги потратил. Успокоишься ты только после того, как эта баба от тебя отстанет. А ты ей сказал, что приехал не один? — поинтересовался Игнат.

— А как я мог сказать? Меня наверх даже не пустили. Я вахтёршу попросил её позвать.

Пока они ждали, Трофимов в голове прокручивал свой утренний разговор с Шалевичем и никак не мог понять, как и зачем он согласился поехать с ним знакомиться с Ольгой. «Наваждение какое-то. И как теперь выкручиваться?» — досадовал про себя Игнат, нервно теребя пугавицу рубашки.

Минут через двадцать пять дверь общежития открылась, и показалась молодая женщина. Судя по мгновенной, едва заметной нервной реакции Валеры, это была та самая Ольга, которая его шантажировала своей беременностью.

Подойдя к стоящим рядом с чугунной урной ребятам, она поздоровалась только с Шалевичем. Игнат это про себя отметил, и уже было собрался обидеться, но, взглянув вблизи на Валерину знакомую, он вместо этого тут же заулыбался. На душе у него стало легко настолько, как не было уже давно.

Игнат уже не мог обижаться на такую ерунду — подумаешь, не поздоровалась, — да он бы не обиделся, даже если бы Ольга кинула в него чем-то не очень тяжёлым.

Девушка была настолько некрасива, что у Игната отпали малейшие волнения по поводу Валериной просьбы.

Он как-то внутренне переживал, что девушка окажется очень симпатичной и доброй и Шалевичу всё-таки удастся уговорить его жениться на ней, а у него не будет достаточно аргументов и воли, чтобы отказать в этой просьбе товарищу.

Всю дорогу в город Трофимов обдумывал варианты, как потактичней отвертеться от Валериного предложения. Но после того как он увидел Ольгу, все думы и сомнения улетучились. Никто и никогда не смог бы уговорить его жениться на ней. Хотя, говоря по правде, фигурка у неё была очень даже ничего.

— Познакомься — это мой друг Игнат, — представил Шалевич Трофимова.

— Здравствуй, — ответила Ольга, едва бросив взгляд на Игната.

Всем своим видом девушка показывала нежелательность присутствия кого-то третьего при их разговоре с Шалевичем.

Трофимов на Ольгу тоже пытался не смотреть, боясь, что его глаза выдадут всё, что он думает о поведении и внешних данных девушки.

Для приличия поболтав ни о чём минут пять, Игнат извинился, что вынужден проститься и уйти по срочным армейским делам.

А срочное дело было только одно — быстрее смыться. Как бы ни был Игнат уверен, что ни на ком не женится по чьей просьбе или требованию, но тем не менее какое-то сомнение до последнего не давало ему покоя. Так что, испытав душевное облегчение, Игнат незаметно для окружающих — наверное, первый раз в жизни — перекрестился и быстрой походкой устремился к трамвайной остановке, чтобы доехать до автовокзала и побыстрее вернуться домой. Задерживаться в городе, несмотря на свои первоначальные намерения, он уже не хотел.

В очереди за билетами на автобус он встретил Плющева.

— Привет, Федь, — улыбаясь, поздоровался Игнат, — давно стоишь?

— Давно стоит у тебя в штанах, а я не стою, а пытаюсь купить билет. Представляешь, на два ближайших рейса их уже нет, придётся брать на пятнадцать сорок, — вместо приветствия доложил старший лейтенант.

— Жалко. Я хотел поспать, а теперь, получается, не успею. Ведь когда ребята придут со службы, уже будет не до сна. Что там у вас с колодцем? — перескочил Трофимов на интересующую его тему.

— Добыли вчера ещё два кольца, завтра начнём устанавливать. За неделю, думаю, справимся. Хотя копать стало тяжелей. Ведром поднимать землю на шесть метров — это тебе не девок на танцульках за попы трогать. Зато нет худа без добра: теперь верховодка нам будет не страшна, и вода по весне не помутнеет, а будет всегда чистейшей, — довольно сообщил Плющев.

— Федя, самая лучшая и чистая грунтовая вода — это артезианская, а она залегает в земле на глубине около ста метров. Тебе до дембеля сколько лет осталось?.. Двадцать? Тогда, может быть, и успеешь. Или хотя бы до известняка надо дойти, а это около сорока метров, — со знанием темы поведал Игнат.

— Я смотрю, ты очень умный, а излишний ум у младшего офицера, тем более двухгодичника, как ты, наверное, успел заметить, в армии не приветствуется. Это у вас в Москве не вода, а сплошная хлорка. А у нас здесь всё чистейшее, пить можно хоть из лужи, вкус будет не хуже, чем из твоей артезианской скважины, — парировал Плющев и тут же поинтересовался: — А ты чего так рано возвращаешься? Знакомая, что ли, не дала? Значит, сам виноват, плохо просил.

У Трофимова с Плющевым сложились довольно дружеские отношения, они оба чувствовали какую-то внутреннюю близость. И если была возможность, они с удовольствием общались, постоянно соревнуясь в подначивании друг друга.

— Знаешь, Федь, бывают такие случаи, когда тебе дают и даже просят взять, но ты чувствуешь, что надо отказаться. Вот сегодня как раз такой вариант и был, — ответил Трофимов фразой, смысла которой Плющев не понял.

***

Приехав в ДОСы, Игнат лёг в постель, но едва он успел уснуть, как его разбудили вернувшиеся вечером со службы Погодин с Бушуевым, которые очень громко и возмущённо обсуждали прапорщика Белого, не выдавшего им на складе тушёнку, положенную каждому из них за месяц боевого дежурства.

Прапорщик Андрей Белый был в части довольно известной личностью. Он ещё не так давно солдатом проходил здесь срочную службу. Потом остался на сверхсрочную, влюбившись в жену одного из офицеров, с которой он втайне от всех иногда встречался во время отсутствия её мужа.

Но через три месяца супруга его любовницы перевели служить в Норильск, куда попасть можно было только при большой удаче или по блату, ведь в этом городе за Полярным кругом год службы считался за два. А увеличенная выслуга лет после увольнения позволяла получать повышенную пенсию, да и денежное содержание там было почти в два раза больше, чем в обычной части не в льготном районе.

Призыв Белого бросить мужа и остаться с ним женщина, смеясь, отвергла. Сказав при этом, что она очень даже любит своего мужа, а с ним встречалась только от скуки. К тому же таких солдат, как он, в Норильске точно не меньше, чем здесь, и она, если ей захочется, при своей красоте и стройности легко найдёт с десяток достойных её кандидатур.

Между тем контракт на сверхсрочку уже был подписан, и два года надо было дослуживать.

Носить красные погоны и жить в казарме Андрею не хотелось. И, недолго думая, он подал рапорт в школу прапорщиков, которую через полгода успешно закончил, за что и получил по две звёздочки на гладкие погоны и должность на продовольственном складе.

Игнат поначалу удивлялся, почему этого прапорщика все за глаза называют белой дубиной. Но потом ему объяснили, что год назад тот женился и взял фамилию жены, так как его собственная была довольно неблагозвучной — Дубина. Фамилия жены — Белая — ему понравилась больше. Ну, естественно, для всех сослуживцев он тут же стал Белой Дубиной.

— Тушёнка у него на складе закончилась! — возмущался Погодин. — Тушёнка в армии — это не просто еда, а стратегический продукт, и в запасе обязана находиться всегда. Нам в училище один из преподавателей, майор Расторгуев, рассказывал, как провёл целый год своей службы в африканской стране. Его туда откомандировали в качестве инструктора для неафишируемой военной помощи дружественному нам государству. Так вот, там вся их регулярная армия держалась на тушёнке.

— Они пушки, что ли, ею заряжали? — спросил пришедший на кухню Трофимов.

— Не угадал, дело совсем в другом. Привозили там в какую-то большую деревню несколько десятков ящиков этого, по их меркам, дефицита. Стоила она там совершенно смешных денег. Через несколько дней одним им известным способом об этом событии узнавали жители труднодоступных соседних селений, чьи старосты посылали своих молодых и самых сильных мужчин в этот аналог нашего сельпо. Там им говорили, что тушёнку начнут продавать только через два дня, а пока они могут пожить в заброшенном сарае.

Так в течение двух суток в этом временном жилище собирались представители десятка окрестных деревень. И вот тут-то и начиналось самое интересное. Ночью к сараю подъезжало несколько грузовых машин, оттуда вываливались автоматчики местных вооружённых сил, окружали сарай: все его обитатели под конвоем грузились в кузова и увозились на призывной пункт в город. И вот, ещё вчера ты был необразованным нищим крестьянином, а теперь бравый солдат доблестной армии, и вперёд — защищать свою африканскую родину на семь лет. Ни тебе военкоматов, ни медкомиссий, никакого «откашивания» — красота. Служи — трескай тушёнку, хотя им её наверняка не давали, а берегли для следующего подобного «призыва».

— Мне кажется, что после такого вероломства от одного вида этих консервов у них начиналась паника, — предположил Бушуев.

— Об этом майор не упоминал. Но теперь вы поняли, что тушёнка — не просто продукт питания, а стратегический товар государственного значения. И на продуктовом складе воинской части должна быть всегда, — уверенно констатировал Погодин.

— Тебе это надо было рассказать не нам, а Белому, — сказал Трофимов. — Может, тогда он вам и выдал бы несколько банок из заранее сворованного запаса.

В этот момент в дверь позвонили. Словно в продолжение разговора в гости к холостякам зашёл начальник Белого — старший прапорщик Фонгаров. Лицо его было неестественно бледным, под глазами набрякли тяжёлые серые мешки, руки дрожали, как будто через них пропускали электрический ток. Казалось, что даже его большой, обвисший живот несколько уменьшился в размерах. По всему было видно, что начальник склада весело провёл как минимум позавчерашний, вчерашний день и часть сегодняшнего.

— Мужики, спасайте, сейчас сердце выскочит из груди! Налейте стакан водки или спирта, — жалобно попросил Фонгаров.

— Василич, — за всех ответил Погодин, — видим твоё состояние, но честно, без обид — выпить у нас сегодня ничего нет.

— Беда какая-то. Пять квартир обошёл. Ни у кого спиртного нет. У меня была заначка, но то ли я её так спрятал, что сам не могу найти, то ли жена нашла и вылила. Беда прямо, — сокрушался старший прапорщик. — На вас была последняя надежда. Ну что ж, пойду искать дальше.

— Удивительно, но когда человека лишают последней надежды, он тут же находит для себя новую, и опять последнюю! — радостно произнёс Трофимов.

— Василич, а ты бражку пьёшь? — внезапно вспомнив о поставленной в шкаф банке с желеобразной массой, громко спросил Бушуев, в спину уходящему прапорщику.

Фонгаров остановился, затем, резко развернувшись, стремительно подошёл вплотную к лейтенанту и положил руку на его плечо. Он сразу понял, что вопрос был задан не из праздного любопытства.

— Пью, Андрюша! Пью и бражку, и денатурат, и политуру, и одеколон. Я сегодня готов выпить всё, что угодно, хоть медвежью мочу, главное, чтобы в ней были градусы! — повеселевшим голосом ответил старший прапорщик на наивный вопрос.

— У нас тут есть старая бражка, дней десять уже стоит. Мы пробовали её пить, но она оказалась настолько густой, что даже налить в стакан было невозможно, — признался Бушуев, доставая из шкафа открытую трёхлитровую ёмкость, и, передавая её Трофимову, попросил: — Игнат, поставь на стол.

— Ух ты, сколько в банку заползло тараканов, — рассматривая содержимое, констатировал Игнат. — Смотри — и чёрные, и рыжие. Жаль, но придётся выливать.

— Выливать? Из-за тараканов? Да это даже смешно слышать! — возмутился Фонгаров, вырывая банку из рук Трофимова. — Это вам, молодым, важно, чтобы напитки были красивыми и вкусно пахли. А нам, старым воинам ПВО, главное, чтобы был эффект после их употребления.

— Абсолютно верно говоришь, Василич, — поддержал разговор Трофимов. — Вот взять наши зенитно-ракетные войска. Совершенно не важно, чем ты сбил вражеский самолёт: ракетой или из ДШК. Эффект один и тот же — самолёт в канаве, а у тебя на груди орден.

— Насчёт канавы — это ты на меня намекаешь? — усердно пытаясь перелить содержимое в кружку, спокойно спросил старший прапорщик, ни на мгновение не отвлекаясь от своего занятия. — Не дождётесь. Фонгаров ещё никогда, даже очень пьяным, в грязи не валялся. С чертями несколько раз общался, не скрываю, было. Одного даже поймал петлёй за ногу. Но валяться на земле — никогда такого не будет!

— Да нет, Василич, ты меня не так понял! Ни на кого я не намекаю. Хотя, судя по армейским стихам, воину ПВО лежать на земле очень даже позволительно, — оправдывался Игнат.

— Что это за стихи такие? — заинтересовался Фонгаров, продолжая стучать по дну перевёрнутой банки.

— Вот тебе здрасьте! Мне их рассказали чуть ли не в первый же день, как я пришёл в армию, а ты, заслуженный вояка, до сих пор их не слышал. — И Трофимов продекламировал:

Лежит на земле офицер ПВО,

Не погиб он в бою, утомили его.

— А-а, эти я знаю! — радостно воскликнул старший прапорщик. — Только там не утомили, а…

— Тихо, тихо. У нас в квартире матом не ругаются, — нарочито замахал руками Погодин, не дав старшему прапорщику закончить фразу.

— Ничего не получается. Никак не хочет из банки вытряхиваться. Дайте лучше ложку, что ли, — попросил Фонгаров.

Выловив сверху самых крупных утонувших тараканов, прапорщик стал жадно есть бражку, ловко орудуя выданной ему столовой ложкой, только успевая метать её в рот. Причём именно есть, так как он зачем-то жевал эту мягкую, желеобразную массу. При этом мелкие утонувшие тараканы противно скрипели на его пожелтевших от сигаретного дыма зубах.

Ребятам стало не по себе, и они поспешно ретировались из кухни.

Через десять минут из коридора раздался довольный голос прапорщика:

— Спасибо, мужики. Спасли отца двух малолетних детей. Первый раз пробовал такой замечательный продукт. И по голове ударило здорово. Сразу похорошело. Если ещё получится что-либо подобное, то не выбрасывайте, а зовите меня — помогу справиться, — поблагодарил Фонгаров.

Закрыв за ним дверь и вернувшись на кухню, ребята увидели на столе абсолютно пустую банку, рядом с которой лежала чисто вылизанная алюминиевая ложка.

***

Поздно вечером из города приехал Шалевич.

Игнат весь день размышлял, как, не обидев Валеру, отказаться от выполнения его просьбы. Он придумал несколько маловнятных объяснений, но ни на одном из них так и не остановился, решив ничего не сочинять, а сказать правду — что жениться на Ольге (факт её некрасивости он решил не упоминать) он не будет ни при каких обстоятельствах.

Но Шалевич его опередил и, не здороваясь ни с кем, выпалил ровным механическим голосом:

— Кажется, мне придётся жениться на этой стерве.

— Не понял! Это почему? — задал за всех вопрос Бушуев.

— Теперь она отказалась не только от денег на аборт, но и от фиктивного брака. Сказала, что передумала и выйдет замуж только за настоящего отца своего будущего ребёнка, то есть за меня. Дала два дня на размышление, пригрозив, что если я отвечу отказом, то у меня будут большие неприятности на службе.

— Ну как же можно так жениться, ты же её совсем не любишь? — возмутился Трофимов.

— Не люблю?.. Ну, не знаю… Я что-то вообще об этом не задумывался, столько всего навалилось в последнее время.

— Валера, об этом и не надо думать. Любовь — она или есть, или нет. Её даже имитировать не получится, — с интонацией мыслителя отметил Погодин.

— Ну, насчёт имитации я бы поспорил, — возразил Бушуев, но развивать дальше свою мысль не стал.

— А по поводу любви, кстати, у меня есть целая теория, — понесло вдруг Погодина. — Точнее, теория не моя. Когда я был в отпуске, мне её рассказал мой школьный товарищ. Он установил мировой рекорд и к двадцати двум годам успел жениться уже три раза и столько же раз развестись. Так что человек в этом вопросе авторитетный.

— И что же нам говорят столь уважаемые и достойные во всех отношениях люди? — заинтересовался Трофимов.

— Так вот, он рассказывал, что, как известно, в природе любые процессы подчинены определённым законам. В процессе эволюции всё стремится к совершенству, но достигнуть его никто и ничто не может. И по этой его теории совершенство принимается за сто процентов. Выше быть не может, как не может быть вечного двигателя или скорости выше скорости света. Мужчина и женщина тоже являются частью материального мира, поэтому и любовь между ними подчиняется этим же законам. То есть если апеллировать цифрами, то идеальная любовь и есть абсолютное, стопроцентное совершенство. Может быть меньше — но больше никогда. Но соль теории в том, что эта цифра — это сумма любви и мужчины, и женщины. Отсюда следует, что идеальная любовь — это когда цифры распределены поровну — пятьдесят на пятьдесят. По этой теории, подобный расклад был у Ромео и Джульетты или у этих… как их там?

— Юноны и Авося, — решил подсказать Шалевич.

— Тогда уж лучше у Сакко и Ванцетти, — с серьёзным лицом произнёс Трофимов.

— Какой ещё такой Авося? — сквозь смех спросил Лёнька. — Валера! Два неодушевлённых предмета не могут любить друг друга. Даже если они такие большие, как корабли.

— Тогда у Руслана и Людмилы, — показал школьные знания Шалевич.

— Ну, может быть, — произнёс Погодин, продолжая повествование: — А самый плохой вариант — это когда один человек в паре любит на сто процентов, а второй соответственно на ноль. Это когда один или одна ничего не видит и не слышит, кроме своего партнёра, и ни о чём другом думать не в состоянии. А другой или другая смотреть не может в сторону второй половины. Это, пожалуй, хуже, чем два нуля. Так что, Валера, в твоём случае это даже не самый последний вариант.

— Почему сразу два нуля, — возмутился Шалевич. — Я уверен, что она меня процентов на двадцать точно любит.

— Ну, раз так, тогда тебе и волноваться нечего — женись, всё у вас сложится как в сказке, — изрёк Бушуев. — Но всё же я тебе рекомендую ещё раз подумать, прежде чем принимать окончательное решение.

— Теория, конечно, красивая, но явно неправильная. Я уверен, что оба человека могут любить друг друга более чем на пятьдесят процентов каждый, — усомнился Трофимов.

— Могут, — подтвердил Погодин, — но это уже должно называться не любовью, а неким видом душевного расстройства.

— Если тебя послушать, то получается, что настоящая большая любовь — это болезнь.

— Нет, такая любовь не болезнь, а пограничное состояние.

— Моё мнение, что идеальная любовь, как и любое другое что-либо идеальное, — это скучно, пресно и противно. Куда стремиться? На что надеяться и чего ждать? О чём мечтать, если и так всё идеально? — задумчиво произнёсТрофимов.

— Кому как. Я бы не отказался, чтобы у меня было именно так, — не согласился Бушуев.

На этой оптимистичной фразе ребята разошлись по своим комнатам, пожелав Шалевичу, чтобы он хорошенько выспался, подумал и выкинул всякую ерунду из головы.

***

Автором теории про любовь был, конечно, никакой не одноклассник Погодина, а он сам, слывший одним из самых неординарных офицеров не только в квартире холостяков, но и во всём полку.

Лёня был родом из семьи потомственных военных. Как он сам рассказывал, ещё его прадед служил при царе в артиллерии в звании ротмистра и погиб на Первой мировой войне во время Брусиловского прорыва.

Погодин был младшим из трёх братьев в дружной семье. Когда Лёне пришло время идти в школу, его отца, к тому времени уже подполковника, перевели на службу в штаб Забайкальского военного округа. И в отличие от братьев, старших его соответственно на семь и девять лет, он пошёл учиться не в районную или сельскую школу, а в одну из лучших школ Читы, которую через десять лет и окончил.

Ещё в средней школе у него проявились способности к гуманитарным наукам. Учителя истории и географии не могли нарадоваться на столь прилежного ученика. А в десятом классе он занял третье место на Всесоюзной олимпиаде по обществоведению. Этот результат открывал ему дорогу к поступлению в самые престижные вузы страны.

Погодин с лёгкостью совмещал отличную учёбу с занятием футболом в читинском клубе «Локомотив». И к моменту получения аттестата о среднем образовании уже имел и первый спортивный разряд по самой популярной в мире игре.

Но его дальнейшая судьба была предрешена. Непререкаемый авторитет отца и старших братьев не позволял ему сделать какой-либо другой выбор, кроме как поступить в военное училище. Пойдя по стопам старшего брата, он предпочёл Энгельсское училище ПВО. Но и там его любимыми предметами были философия и политэкономия, которые остальным курсантам казались абсолютно ненужными. Так что обсудить интересующие его темы он мог только с преподавателями гуманитарных наук, которые неохотно вступали в дискуссии с необычным курсантом, пытающимся, например, понять, почему произведения Энгельса читаются легко, словно художественная литература, а у Карла Маркса уже на второй странице перестаёшь что-либо понимать.

По остальным дисциплинам у него также были отличные оценки. Но получить красный диплом ему помешал случай: на лекции по научному коммунизму преподаватель заметил у курсанта Погодина Библию, которую тот спрятал в парту, чтобы почитать на перемене. К чести преподавателя, он не стал раздувать этот инцидент, но запомнить его запомнил и на государственном экзамене по своему предмету, несмотря на отличный ответ, поставил Погодину четвёрку.

Такая несправедливость больно ударила по самолюбию Леонида, но ничего сделать было уже нельзя — государственные экзамены не подлежат пересдаче. Он очень обиделся как на преподавателя, так и на сам предмет и решил никогда не вступать в члены КПСС. Но через некоторое время, остыв, передумал и уже после прихода в часть написал заявление с просьбой принять его в ряды Коммунистической партии.

В отличие от учёбы и спорта, в личной жизни у Погодина всё складывалось не так безоблачно. Девушки, с которыми он встречался, не производили на него должного впечатления. А жениться без любви, ради каких-то сомнительных, в его понимании, житейских выгод он считал для себя неприемлемым. Поэтому и решил, что к семейной жизни он ещё не готов и с этим делом можно несколько лет повременить. Он справедливо полагал, что его суженая со временем найдётся сама, даже в том случае, если он будет этому противиться. А пока жены и детей у него нет, то всё свободное время он посвятит самообразованию и своему физическому совершенствованию. Однако в части этим его благим намерениям не суждено было сбыться. Если позаниматься на турнике и изредка поиграть в футбол ещё всё-таки удавалось, то на самообразование ни сил, ни времени уже не было, да и желание возникало всё реже и реже. Оно несколько оживилось, когда в их холостяцкую квартиру въехал Трофимов, который был довольно начитанным молодым человеком и в рамках институтской программы неплохо разбирался в вопросах любимой Погодиным философии. Они несколько раз жарко спорили об основах мироздания, так как Трофимов был убеждённым материалистом, а Погодин допускал и его идеалистическое начало.

Глава 6. Ошибка лейтенанта

После всех происшествий и переживаний, случившихся за последние дни, Игнат долго не мог заснуть, ворочался, в голову лезли всякие тревожные мысли. Он отчётливо осознавал, что связывать себя узами брака таким образом неправильно как с Валеркиной стороны, так и с Ольгиной. И, скорее всего, совместная жизнь у них не сложится, а превратится в сплошное разочарование для обоих. В итоге они или разведутся, или превратят совместную жизнь в бесконечный кошмар с ежедневной руганью и изменами.

Но лейтенант не видел ни одного варианта, как Шалевичу выйти без особых потерь из этой, на первый взгляд, простой и довольно распространённой ситуации.

Проворочавшись в бесплодных раздумьях несколько часов, Игнат уснул только перед самым рассветом.

Утром Бушуев с трудом растолкал Трофимова, и они, быстро одевшись и не успев позавтракать, поехали в часть заступать на очередное боевое дежурство.

День тоже выдался непростым: рассыпалась по непонятной причине модуляция. Неисправность совместными усилиями офицеров второй и первой кабины удалось устранить только поздно вечером. Лишь за час до полуночи Игнат, проводив остальных, остался в капонире один из офицеров. Попив на кухне чая и съев принесённый солдатами ещё днём обед, полагающийся дежурной смене, Трофимов с наслаждением растянулся в учебном классе на кровати, в обход правил принесённой когда-то из казармы. Но, поняв, что сейчас он наверняка уснёт, решил продышаться на улице, а затем пойти дежурить в кабину. Открыв замок — штурвал тяжёлой двери, Игнат несколько минут постоял на воздухе, смотря на бескрайнее, абсолютно безоблачное тёмное небо, усыпанное несчётным количеством различной яркости и размеров звёзд. Отыскал глазами Большую Медведицу и отметив, что здесь, в отличие от Москвы, она находится совсем на другой стороне небосклона, сделал десять приседаний и не спеша вернулся обратно в капонир. По железной откидной лестнице из четырёх ступенек поднялся в кабину.

— Ну что, товарищ Круглов, как настроение? — спросил он сидевшего там и клюющего носом солдата.

— Спать хочется, товарищ лейтенант, — ответил тот.

— Тебе всегда спать хочется. Поспишь на гражданке. А сейчас будем с тобой дежурить. Может, именно сегодня какой-нибудь супостат нарушит наше воздушное пространство.

— Так совсем недавно нарушали, товарищ лейтенант, так часто не должны, — сказал Круглов, намекая на посадку в Москве, на Васильевский спуск, немца Руста.

— Будем надеяться, что ничего не случится, но бдительность всё равно сохраняем. А чтобы тебе ненароком не заснуть, на — почитай Устав. Пойдём в караул — буду спрашивать.

Взяв в руки увесистую книгу, солдат сделал вид, что начал читать. Лейтенант же, развернув «Аргументы и факты», углубился в чтение статьи про успехи перестройки.

Трофимов очень серьёзно относился к несению боевого дежурства. Всегда старался правильно и вовремя делать все необходимые мероприятия и доклады. И вообще, Игнат справедливо считал боевое дежурство самым ответственным и значимым делом, которым ему когда-либо приходилось заниматься в жизни.

Но в этот раз он решил, что до ближайшего доклада на пункт управления ещё больше двух часов и можно немного посидеть с закрытыми глазами. Отложив газету в сторону, Трофимов пристроил свою фуражку на индикатор кругового обзора, находящийся перед ним, и удобно уткнулся в неё лбом. Рядом с ним, склонив голову на открытый Устав, положенный на пульт захвата, уснул рядовой Круглов.

Трофимову снилось, что он, держа в руке вафельный стаканчик с мороженым, выходит из ГУМа. Медленно наслаждаясь вкуснейшим десертом, оказывается на Красной площади и, встав напротив Мавзолея, ждёт начала церемонии смены караула. Рядом с ним, вытянувшись в неровные шеренги, стоит целая толпа таких же любопытных зевак.

И вот, когда до встречи минутной стрелки с римской цифрой двенадцать на часах Спасской башни остаётся всего два деления, Трофимов, случайно повернув голову налево, замечает, что в совершенно ясную и солнечную погоду Большой Москворецкий мост накрыт тёмно-серым, почти чёрным плотным туманом, из которого вдруг выезжает цирковой велосипед с огромным передним колесом и совсем маленьким задним.

На велосипеде крутит педали человек в лётном костюме, кожаном шлеме и очках и вдруг, отпустив руль, расставляет в стороны вытянутые руки, изображая полёт.

«Руст! Руст!» — выронив мороженное, кричит Игнат, пытаясь предупредить стоящих рядом людей о приближающейся опасности. Но его никто не слышит, все завороженно смотрят, как торжественно приближаются к Мавзолею кремлёвские курсанты во главе с разводящим, и восхищаются их бравым видом и чеканным, уверенным шагом.

«Готовность номер один! Готовность номер один!» — пытается докричаться до людей Трофимов. Но никто не реагирует, продолжая смотреть на шагающий караул. А велосипедист тем временем очень быстро приближается к толпе. Игнату кажется, что он едет прямо на него.

И в самом деле: Руст, не снижая скорости на брусчатке и подскакивая на её неровностях, стремительно сокращает расстояние до неподвижно стоящего Трофимова. Игнат пытается увернуться, но, как ни старается, не может сделать ни шага в сторону. Руст, не притормозя, врезается в замершего лейтенанта и, ударившись головой о его руку, падает с велосипеда и моментально испаряется, как будто его и не было.

Проснулся лейтенант от того, что кто-то сильно тряс его за плечо. С трудом открыв глаза, он увидел перед собой вовсе не Руста, а заместителя командира части по вооружению подполковника Маричева.

Подполковника назначили в полк два месяца назад, и сегодня, будучи дежурным по части, он решил провести свою первую неформальную проверку боевых позиций.

— Готовность номер один! — неистово закричал подполковник, увидев мирно спящую дежурную смену.

Трофимов и Круглов, одновременно проснувшись, вскочили со стульев и машинально шагнули навстречу друг другу, столкнулись, и их отбросило в разные стороны узкой кабины.

К ужасу Игната, первой мыслью после пробуждения была та, что он совершенно не помнит, как включить станцию. Он машинально заметался по кабине и, споткнувшись о ногу Круглова, больно ударился лбом о шкаф ЗИПа. И только тогда затуманенное сном сознание полностью вернулось в ушибленную голову лейтенанта.

Сев на своё рабочее место и усадив рядом обалдевшего Круглова, а также прибежавшего на шум второго, отдыхающего, оператора — младшего сержанта Колобова, Трофимов стал под пристальным вниманием подполковника проводить контроль функционирования. Не отрываясь от этого занятия, он вызвал по громкой связи пункт управления и доложил дежурному офицеру, что второму дивизиону объявлена готовность номер один. Через пятнадцать минут в кабину вбежал разбуженный в канцелярии казармы стреляющий — капитан Логинов, а ещё через десять минут здесь собрались уже все офицеры радиолокационной батареи во главе с майором Васильевым.

Отдав честь подполковнику, Васильев доложил:

— Товарищ подполковник, офицеры второго дивизиона прибыли в полном боевом расчёте по готовности номер один. Готовы к выполнению боевой задачи.

— Молодцы, в норматив прибытия уложились! А вот лейтенант ваш, товарищ майор, совсем не молодец — уснул на боевом дежурстве.

— Как уснул?.. Ты что, лейтенант, служишь без году неделю — и уже такое себе позволяешь?! — повернув голову к Трофимову и смотря ему в глаза, криком выговаривал Васильев. — Да я тебя на десять суток на гауптвахту отправлю! Жить будешь на позиции! В ДОСы попадёшь только после увольнения, будешь через день ходить ответственным по казарме!

Грозная тирада майора, перечислявшего всевозможные наказания, длилась минуты три, не меньше. И, наверное, продолжалась бы и дольше, но её прервал подполковник.

— Подождите, товарищ майор. Объявляю дивизиону готовность номер три, — скомандовал Маричев. — Лейтенант, выйди из кабины и займись солдатами.

Трофимов с опущенной головой, потирая ушибленный лоб, спустился по ступенькам кабины и пошёл в соседнее помещение капонира к растерявшимся от столь неожиданной проверки солдатам.

— Александр Васильевич, уж больно ты жёстко прошёлся по лейтенанту. А он в принципе у тебя умница, очень быстро и правильно выполнил всё необходимое по готовности, а контроль функционирования провёл вообще почти образцово. И солдаты у него обученные. Я очень сомневаюсь, что все твои офицеры так же проявили бы себя в подобной ситуации. Ты его, конечно, накажи. Такие проступки, естественно, прощать нельзя, но как-нибудь помягче, он мне понравился, молодец — не растерялся.

Ещё десять минут назад подполковник в уме перебирал карательные меры в отношении заснувшего на дежурстве молодого офицера. Но, увидев реакцию командира дивизиона, подумал, что майор сам должным образом разберётся с собственным подчинённым и ему свою власть применять в данной ситуации ни к чему.

Зайдя в столовую, он сделал замечание за невымытую кастрюлю, затем, развернувшись, вышел из капонира и бодрым шагом, подсвечивая дорогу фонариком, зашагал в сторону позиции первого дивизиона.

Закрыв за Маричевым дверь, майор вызвал в кабину Трофимова.

— Ну что, Игнат, не дал ты нам поспать. Ну да ладно, поспим завтра, — со смехом в голосе сказал Васильев, видя растерянное лицо лейтенанта. — Я вечером к тебе зайду, перепишешь мне кассету Звездинского. Ну а мы, пожалуй, пойдём домой. Хотя товарищу Матвееву я бы порекомендовал остаться здесь, — обратился он к стоящему рядом старшему лейтенанту. — Всё равно тебе через четыре часа заступать на дежурство.

Закрыв за освободившимися офицерами дверь на засов, Трофимов подошёл к Матвееву.

— Извини, Олег, что так получилось. Даже сейчас не могу понять, как я уснул.

— Уснул у тебя в штанах. Ты же отлично знаешь, что я тоже частенько кемарю в кабине, а когда совсем тяжко, то ухожу в учебку на кровать. В этом ничего зазорного нет, иначе пятнадцать суточных смен в месяц не выдержать. Но запомни раз и навсегда две главные на боевом дежурстве вещи: первое — всегда закрывай на запор входную дверь в капонир, второе — научись быстро просыпаться от малейшего шума и бодрым голосом отвечать на команды из кабины управления и телефонные вызовы, — наставительно и сердито сказал опытный в армейских буднях старший товарищ.

После такого потрясения Игнат, сдав смену и придя домой, быстро ополоснулся и, даже не попив чая, лёг в постель. Проснулся он только вечером, когда его растолкал Бушуев, сообщив, что пришёл майор Васильев — принёс катушечный магнитофон, чтобы переписать полюбившуюся ему кассету.

***

Умение засыпать где угодно, когда угодно, в любой, даже самой неудобной позе и на любой поверхности сохранилась у Игната со времён стройотрядов, в которых он бывал четыре раза во время институтских летних каникул.

Все четыре раза студенческий строительный отряд располагался в большом селе Вяземского района Смоленской области. Это было одно из немногих мест в стране, где местная молодёжь относились к десанту столичных студентов с исключительной дружелюбностью. Может, из-за того, что люди там жили в основном хорошие, а может, из благодарности, что студенты за два десятка лет построили у них много домов и дорог.

Состав стройотрядов всегда был смешанный. Из группы Игната — семь человек, остальные восемнадцать набирались из других групп, причём особ женского пола командир стройотряда благоразумно не принимал.

Студенты, случайно зайдя в колхозный клуб и увидев лежащие там музыкальные инструменты, с разрешения председателя колхоза и своего командира организовали рок-группу.

После двух репетиций в конце рабочего дня ансамбль, состоящий из четырёх человек, стал по вечерам играть на танцах, по очереди — то в клубе, то на бетонной площадке возле одноэтажного деревянного здания школы, расположенного в километре от центра села. В этой школе студенты как раз и жили.

На танцы, кроме самих студентов, приходила и многочисленная местная молодёжь обоих полов, а также студентки Смоленского медицинского института, проходящие здесь шестинедельную практику.

Танцы продолжались обычно часов до двух ночи, после чего ещё предстояло проводить приглянувшуюся девушку до дома или общежития — в зависимости от того, с кем удалось познакомиться, с местной или студенткой. По дороге, присев на лавочку или прямо на мягкую, душистую траву, парочки долго и жадно целовались.

Вместе студенты собирались в школе только около четырёх часов утра, когда в свои права уже вовсю вступал рассвет и на горизонте появлялись первые отблески раннего летнего солнца. А в восемь часов мастер или комиссар приходили будить безмятежно спящих студентов. С трудом поднявшись, бойцы направлялись в колхозную столовую, по дороге громко, со смехом делясь впечатлениями о перипетиях минувшей ночи.

И так четыре раза в неделю, за исключением воскресенья, понедельника и вторника, когда танцев не было, а также Дня строителя — самого главного и весёлого праздника всех студенческих стройотрядов. К тому же только этот день и некоторые воскресенья были выходными.

И всё бы ничего, но после завтрака надо было идти на работу. Ведь именно она, а не танцы, была смыслом движения студенческих строительных отрядов. Причём работа предстояла довольно тяжёлая. Так, бригада Игната ремонтировала дорогу в коровник.

Ремонт заключался в том, что на старое, напрочь разбитое тракторами полотно с шагом в пятьдесят сантиметров специальными крюками укладывались списанные с завода бракованные железобетонные шпалы, весившие двести пятьдесят килограмм. Передвигать их приходилось впятером: четверо тянули за специальные крюки, а пятый подталкивал тяжеленную ношу ломом. После зазоры между параллельно уложенными шпалами на половину высоты засыпались песком, который тщательно трамбовался деревянными чушками, и всё это сверху заливалось пятнадцатью сантиметрами бетона.

Бетон мешала вторая студенческая бригада. После того как бетон был разгружен, разбросан и выглажен, до прихода очередного самосвала оставалось минут пятнадцать. В это время студенты падали на песок между шпал и почти мгновенно засыпали. Водителям двух машин ГАЗ-52, доставлявших раствор, приходилось долго сигналить, чтобы разбудить хоть кого-то.

— Что-то ты очень густой бетон привёз, он даже не вываливается из кузова, да и разглаживать его тяжело, — жаловались студенты водителю, по говору явно молдаванину.

— Что загрузили, то и привёз, — нараспев сообщал тот. — Тафай — фыгружа-ай, — делая резкое ударение на последние слоги, добавлял водитель, после чего два человека забирались на края бортов и лопатами начинали сбрасывать бетон с поднятого на максимальную высоту кузова. Иногда бетон почти полностью сыпался сам, но это было очень редко и считалось чуть ли не праздником.

Студенты из бригады, обслуживающей бетономешалку, тоже были на танцах и тоже хотели спать. А делать это на кучах песка или щебня они могли, только когда загруженная машина уезжала, а вторая ещё не приехала пустой обратно.

Для того чтобы бригада укладчиков дольше возилась с разгрузкой, они пробовали насыпать на дно кузова песок, потом цемент, даже зачем-то пробовали мочиться в пустой кузов, но всё это не помогало. Тогда было принято решение уменьшить количество воды и сократить время перемешивания.

Вот это рационализаторское предложение, правда значительно ухудшающее качество бетона, дало ощутимый результат, и время маршрута машин увеличилось на драгоценные минут десять.

Эта хитрость тщательно скрывалась, а на вопросы, почему бетон такой некачественный, следовал ответ, что всё четко соответствует технологии и, по всей видимости, был получен бракованный цемент. Спорить было невозможно. Лишь только после того, как обман случайно раскрылся, со стороны укладчиков в кабине машины стал посылаться гонец для контроля процесса замешивания бетона.

В этот раз опыт быстрого засыпания даже в самом неудобном положении сыграл с лейтенантом злую шутку.

Глава 7. Женитьба Шалевича

Начался шестой месяц службы Трофимова. Он уже успел привыкнуть к новым, незнакомым доселе порядкам. Какие-то его очень тяготили — например, быть начальником караула или ночью ответственным по казарме. Благо, что эти наряды были довольно редкими, не чаще трёх-четырёх в месяц, и то в периоды, когда дивизион не нёс боевого дежурства.

Но были и другие, более приятные ощущения, которых Трофимов до этого не испытывал.

Нравилось чувство полной самостоятельности. Не надо бояться окрика родителей, если пришёл только под утро со студенческой вечеринки. Не надо ждать укоризненного взгляда институтского преподавателя за вовремя не сданный зачёт или прогулянный семинар. Иллюзия свободы иногда была полной. И четыре тысячи километров от Москвы, казалось, делали её безграничной. Но иллюзия тем и отличается от реальности, что истина ей не соответствует.

Родительский и преподавательский контроль заменился контролем командования. Он, конечно, имел совсем другие причины и формы, но временами был намного жёстче и почти не знал компромиссов.

Военная форма вне службы тяготила Трофимова то ли своей одинаковостью, то ли каким-то ущемляющим истинную сущность человека свойством, ставящим всех носящих её в единые, ограниченные рамки. В город не по служебной надобности он, в отличие от многих кадровых военных, никогда в форме не выезжал.

Его всегда умиляла фигурирующая в характеристике офицеров, написанной для представления к очередному званию или для поступления в академию, фраза «любит форму», без которой характеристика была бы настолько отрицательной, что получивший её офицер мог навсегда распрощаться с надеждами на успешную военную карьеру.

За эти пять месяцев Трофимов форму не полюбил. Ни повседневную, ни парадную, от которой, впрочем, у него пока так и оставались лишь шинель, шарф, шапка и жёлтый тряпичный ремень. Только полевая форма одежды была ближе Игнату — она чем-то напоминала стройотрядовскую, которую он с большим удовольствием и гордостью носил в такие ещё близкие институтские времена.

Всё, что касалось непосредственно службы, тоже было Трофимову в тягость. Разве что боевое дежурство не вызывало никакого отторжения, так как он ясно осознавал его значение и важность. Ведь именно в этом и заключался истинный смысл нахождения здесь не только его, но и других военнослужащих.

Трофимов понимал, что разделять боевое дежурство, караулы и прочие наряды, строевую подготовку, учения и много чего ещё неправильно, что всё это разные части единого целого, но, кроме первого, всё остальное ему казалось тягостным и надуманным, что, впрочем, не мешало ему добросовестно выполнять все вменённые обязанности.

К тому же он стал часто ловить себя на мысли, что относится ко многим вещам, ещё недавно казавшимся абсурдными, совершенно спокойно, а некоторые из них даже начал считать правильными.

Так, он раньше был уверен, что когда сделаны все дела, например сдана сессия, то можно со спокойной совестью отдохнуть, съездить с друзьями на рыбалку или сходить на дискотеку в клуб. Но по его нынешним представлениям получалось, что в армии это правило может распространяться не на всех, а только на офицеров. А солдаты всегда должны быть чем-либо озадачены. Причём он был уже твёрдо убеждён, что устроено это во благо их самих. Небольшой военный опыт подсказывал, что если чуть ослабить внимание или сделать поблажку, то скоро твои команды уже не будут восприниматься подчинёнными бойцами как обязательные и начнут исполняться тогда, когда будет желание, или не исполняться вообще.

У Трофимова невольно всплывали в памяти рассказы отца об армии, где он в конце пятидесятых годов служил водителем в артиллерии.

После окончания восьми классов средней школы отец, чтобы не быть обузой в многодетной семье, пошёл работать на оборонный завод фрезеровщиком. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, он стал с нетерпением ждать повестку из военкомата. А её всё не было и не было. Пришлось отцу самому идти в военкомат и узнавать — не забыли ли про него. Оказалось, что не забыли, но завод как перспективному молодому рабочему дал ему бронь, и пока она действовала, на службу в армию его призвать не могли. Тем временем все его друзья уже были на военной службе, откуда писали письма, рассказывая о своих там успехах.

Отцу было очень обидно, что он не может, как все его знакомые ребята, идти защищать свою Родину. И он написал руководству завода заявление с просьбой отпустить его на срочную службу в вооружённые силы страны. После нескольких таких настойчивых просьб он всё же добился своего: руководство пошло навстречу и сняло с него бронь, а через три месяца, пройдя обучение, отец был зачислен водителем в артиллерийский полк, базирующийся на Западной Украине, во Львове.

Отец с гордостью рассказывал Игнату о трёх годах, проведённых на службе, показывал фотографии сослуживцев, письма, которые они писали ему уже после увольнения. Особенно отец отмечал один случай, когда у его машины, следующей на учения в составе колонны автомобилей, перевозящих гаубицы, неожиданно отказали тормоза. Дорога была узкая, ограниченная по бокам глубокими кюветами. Если бы он остановился, то застопорил бы машины, едущие сзади. В результате его полк не смог бы вовремя и в полном составе прибыть в заданный район. Тогда отец и лейтенант, сидящий на пассажирском сиденье, приняли решение продолжить движение, используя для торможения только «ручник». Барабаны дымились, почти отказываясь останавливать тяжёлую машину, но всё же колонна вовремя прибыла на место. А после выполнения стрельб, на построении к отцу подошёл командир полка, пожал ему руку и перед всем строем объявил благодарность.

«Что же изменилось за это время? Почему большинство молодых ребят не хотят служить в армии, а те, которые всё же сюда попадают, только и думают, как бы увильнуть от выполнения своих обязанностей? Есть, конечно, исключения — в основном это сержанты, пришедшие в часть из учебки, но и те через полгода становятся такими же безразличными к службе, как и их сослуживцы, и без окрика офицеров ничего полезного делать не желают. Может, я ещё слишком мало прослужил и следующие призывы будут лучше?» — размышлял Трофимов, вспоминая и многих своих знакомых, пытавшихся правдой и неправдой избежать призыва.

Да и для него самого решение поступать в институт, где есть военная кафедра, во многом определялось именно возможностью не идти служить.

Игнат так и не нашёл ответа на вопрос, что изменилось; хотя кое-какие предположения у него были. Но он гнал от себя эти мысли, ведь если они верны, то рушилось многое из того, на чём воспитывался Трофимов.

***

Валера думал пять дней. Он решил не говорить обо всём случившемся маме, чтобы не расстраивать её после операции по удалению аппендицита. За эти дни Ольга приезжала в посёлок трижды, каждый раз порываясь пойти к командиру части и рассказать о той вопиющей несправедливости, которую учиняет над ней старший лейтенант Шалевич. Валере с трудом удавалось уговорить её подождать ещё чуть-чуть.

Валера тянул время в надежде, что всё ещё может каким-то волшебным образом решиться и Ольга от него отстанет. Но когда в последний свой визит она выдвинула ультимативное требование, чтобы завтра же Шалевич сделал ей предложение руки и сердца, все остатки иллюзий улетучились. В противном случае Ольга обещала, что тем же вечером отправит подготовленные письма в полк, округ и Министерство обороны.

После такого ультиматума Валера провёл в раздумьях бессонную ночь и, не найдя других вариантов, принял решение жениться на Ольге, а потом через несколько дней подать заявление на развод.

Он понимал, что это несколько подпортит его карьерную репутацию, но не настолько, чтобы его генеральские мечты не сбылись.

Валера поставил Ольге жёсткое условие: никогда больше не объявляться в его жизни, не писать, не звонить — во избежание раскрытия тайны их брака перед родителями и Виданой. А ребёнку он будет высылать игрушки и по возможности переводить по почте деньги. Ни о каких официальных алиментах не должно идти и речи.

— И что, она на это согласилась? — удивился Бушуев.

— Да она, собственно, сама это и предложила. Сказала, что никакие алименты ей не нужны, и раз я такой бессердечный, то ребёнка она вырастит одна, — спокойно ответил Валера.

— Странно. Что-то здесь не так. Уж больно это не вяжется с её поведением, — усомнился Андрей.

На следующий день рано утром Ольга действительно приехала. Показала собравшемуся на службу Валере три незаклееных конверта с надписанными адресами, которые она тут же отправит, если он сегодня не отправится с нею в ЗАГС.

Ольга протянула Валере один из конвертов, Шалевич нервно достал из него листок, исписанный аккуратным почерком, и прочёл. В заявлении в ярких красках описывалось Валерино вероломство и коварство. Если бы это читал посторонний человек, не знающий всех предшествующих событий, то слёзы сами потекли бы по его щекам из жалости к беззащитной и наивной девушке, попавшей в лапы безжалостного обольстителя.

Валера пытался уличить Ольгу во лжи, доказывая, что факты, изложенные в заявлении, выдумка, что по большому счёту это совсем не он, а она сама его соблазнила. Но эти доводы не только не произвели никакого впечатления на женщину, но, наоборот, ужесточили её позицию. Она как будто бы ждала этих слов.

— Ах вот как ты заговорил? Тогда тебе же будет хуже! — пригрозила Ольга, вырвав лист из рук Шалевича.

Теперь она стала требовать большего: раз он так упрямится, то должен будет не только с ней расписаться, но и сыграть свадьбу у неё на родине.

Эти бесцеремонные слова подействовали на Валеру убийственным образом. Он сразу сник, понурил голову и перестал сопротивляться. Он даже рта не мог открыть, чтобы хоть что-то сказать. У него от такой безмерной Ольгиной наглости перехватило дыхание. Ему казалось, что он сейчас от безысходности потеряет сознание.

Но сознание в это время жило и анализировало вновь полученную информацию.

Валера понял, что не в состоянии бороться с такой агрессией. «К тому же я сам виноват, — уговаривал себя Шалевич. — Не надо было изначально связываться с этой женщиной, тем более по пьяни… А может, это всё и к лучшему. Надо прекращать куролесить, да и пора уже начинать новую, спокойную семейную жизнь. Тем более что почти все мои однокурсники уже женаты, а у многих и дети есть», — рассуждал он про себя.

И Валера решил не противиться судьбе и принять все условия Ольги.

Подумав, он даже предложил ей не только сыграть свадьбу, но и начать реальную совместную жизнь, то есть настоящий, а не фиктивный брак. На что Ольга моментально согласилась. Словно заранее знала, что именно такое предложение ей сегодня поступит.

Известие о подаче Шалевичем заявления в ЗАГС с целью реальной женитьбы застало ребят врасплох. Никому из них такое бы и в голову не пришло. Даже Погодин, кадровый и амбициозный офицер, не мог понять, как ради карьеры можно отважиться на такой безумный шаг. Тем более что совершенно не ясно, как сложится служба и нужно ли будет вскоре кому-нибудь продвижение. «Вон сколько молодых лейтенантов, которые приходят из училища в войска, а через полгода уже увольняются. Кто идёт в коммерсанты, кто — работать в кооперативы, расплодившиеся за время перестройки, а кто-то даже начинает заниматься новоявленным рэкетом. Да что там лейтенанты — старшие офицеры уже подумывают о досрочном увольнении. Если так дело пойдёт и дальше, то на службе останутся одни энтузиасты, а таких не так уж и много», — рассуждал Погодин, думая о Шалевиче.

В результате он попробовал ещё раз уговорить Валерку поразмыслить над столь ответственным решением:

— Валера, есть мнение, что люди делятся на три неравные по численности категории: первые (а это самая большая часть), когда не уверены в правильности своих решений и боятся ошибиться, спрашивают совета у других; вторые, несмотря на сомнения, всё равно делают так, как решили изначально, полагаясь исключительно на свою удачу. Если это подвести к нашей военной жизни, то первые легко дослуживаются до майоров, некоторые даже становятся подполковниками, но полковниками — едва ли. Вторые иногда дослуживаются и до генералов, хотя с большей долей вероятности могут до увольнения остаться капитанами.

— А кто же тогда становится маршалами? — спросил Шалевич.

— А это третья категория. Таких людей единицы, систематизировать и угадать их действия и поступки не может никто, порой даже они сами. Ты, Валера, своим решением с этой женитьбой явно хочешь попасть во вторую, самую рисковую группу. Как бы тебе потом не пришлось жалеть о своём выборе.

— Да ну тебя, Погодин, — огрызнулся Шалевич. — Опять ты со своими категориями. То женщин по ним распределяешь, а теперь уже вообще всех людей по рангу построил. И так тошно, а тут ещё ты со своим делением. Ведь я тоже во многом перед Ольгой виноват. Она даже решила бросить институт ради нашего будущего ребёнка.

— Всегда говорил, что учёба женщину только портит, — заявил Бушуев.

— А разве можно испортить уже порченое? — заметил Трофимов.

— Это ты про всех женщин так говоришь? — поинтересовался у Игната Погодин.

— Про всех сказать не берусь, но к Валеркиной Ольге это явно относится.

— Лёнь, а как бы ты поступил на моём месте? — спросил Шалевич. — Ведь ты как кадровый офицер отлично понимаешь, что если я в создавшейся ситуации не женюсь, то в партию меня не примут, а значит, прощай надежда на успешную военную карьеру.

— Могут и не принять. Но ведь по большому счёту вступление в Коммунистическую партию должно происходить не из-за карьерных притязаний, а по душевному позыву.

— Ну ты сказанул, — вмешался Бушуев. — Сейчас такое можно увидеть только в кино. Лично я не знаю ни одного члена партии, который бы вступил в неё исключительно по идейным соображениям.

— Но это же абсолютно неправильно, — возмутился Погодин. — Ведь коммунизм — это прежде всего гармония, когда каждый индивидуум только и думает о том, что бы такого сделать на благо своих ближних и дальних, а те, в свою очередь, размышляют о том же относительно него… А ты, Валера, уверен, что готов сделать всё возможное хотя бы для Ольги, а она, соответственно, для тебя?

— Что-то ты очень сложно говоришь. Так сразу и не поймёшь, — ответил Шалевич.

— Какое мерзкое это слово — «индивидуум». Такое ощущение, будто оно обозначает пустую оболочку без какого-либо внутреннего содержания. Мне больше нравится «человек», — в раздумье произнёс Трофимов.

Потерянный вид Шалевича не позволял над ним подтрунить, хотя у всех языки так и чесались сказать что-нибудь далеко не одобряющее о принятом им решении. Своим унылым видом Валерка вызывал лишь глубокое сочувствие.

Во время отсутствия Шалевича ребята стали обсуждать между собой сложившееся положение.

— Я ни за что не женился бы на женщине, которую не люблю; пусть бы она ждала хоть двойню. В конце концов, она же сама, совершенно добровольно, согласилась на связь с Шалевичем. Более того, я точно помню, как она всячески его в этом направлении провоцировала, — рассуждал Погодин.

— Я тоже это помню: садилась ему на колени, гладила по волосам, клала его руку себе на грудь, якобы чтобы он почувствовал, как у неё бьётся сердце. Какие-то истории скабрёзные рассказывала, — подтвердил Бушуев.

— Да к тому же она совершенно некрасивая, — вставил свой довод Трофимов.

— Ну, это ещё можно пережить. У нас же в стране не все женщины писаные красавицы. А замуж выходит почти каждая. Кто умом берёт, кто характером, кто шармом, а кто богатыми или влиятельными родителями, — возразил Бушуев.

— Но ведь у Ольги нет ничего из перечисленного тобой, хотя про родителей мы пока ничего не знаем, — горячась, сказал Трофимов.

— Здесь ты прав, ничего этого у неё нет и в помине, — согласился Бушуев. — А насчёт красоты могу продолжить. Некоторые ребята вообще с красивыми девушками стараются не связываться. Есть у меня дружок, так вот если мы на танцах или ещё где-либо знакомились с девчонками, то он, на радость мне, всегда выбирал менее красивую. Когда я спросил, почему он так делает, он ответил, что жизненный опыт его научил, что с красивой женщиной очень много мороки: длительное ухаживание, цветы, кафешки всякие, постоянно какие-то проблемы, вечные претензии, запросы. А с некрасивой ничего такого нет. Она настолько счастлива, что на неё позарился довольно приличного вида ухажёр, что согласна почти на всё, чтобы он от неё не удрал. Никаких тебе цветов и капризов. Ведь она отлично понимает, что если он её бросит, то, в отличие от красавицы, ждать другого ей придётся очень долго.

— Но, насколько я знаю, так бывает не всегда. Иная лицом и фигурой явно у родителей не получилась, а мнит себя чуть ли не королевой, — возразил Трофимов.

— Бывает и так, — опять согласился Бушуев. — Из правил всегда бывают исключения. Вот Валере явно такой экземпляр и попался.

После непродолжительной беседы было сформулировано общее мнение, что раз Шалевич для себя всё решил и не хочет прислушиваться к советам друзей, то так тому и быть и больше эту тему затрагивать никто не будет, дабы не растравливать Валеркину и так надорванную душу.

***

Несмотря ни на что, Шалевич быстро свыкся со своим новым положением жениха, а точнее, почти уже мужа. Ведь если невеста беременна, то расписывают практически сразу, а не заставляют ждать в раздумьях три месяца.

На следующий день после подачи заявления в ЗАГС он пошёл к командиру полка и, стараясь не вдаваться в излишние подробности и опуская некоторые обстоятельства, объяснил тому создавшуюся ситуацию.

Командир, проникшись положением старшего лейтенанта, распорядился выделить нарождающейся молодой семье пустующую после перевода в другую часть капитана Петухова однокомнатную квартиру на пятом этаже первого ДОСа. А также разрешил взять незапланированный отпуск на десять суток.

В ближайший выходной, захватив с собой Бушуева, Валера закупил в городе обои, краску и ещё целую кучу необходимых для ремонта мелочей. Выпросил у командира дивизиона троих солдат, и через четыре дня квартира сверкала, как бляшка ремня офицера перед парадом.

Оставалось только приобрести мебель и бытовую технику, что Валера в следующие два дня и сделал в городском комиссионном магазине. Также был выкуплен находящийся рядом с домом подвал. Валера купил и засыпал туда только-только собранную деревенскими жителями картошку, морковь и капусту и разместил на сделанных им самим полках десятка два трёхлитровых банок с различными соленьями.

Пока солдаты клеили обои, красили оконные рамы и чугунные радиаторы, Валера съездил в аэропорт и взял два билета до Усть-Каменогорска, откуда была родом Ольга, с пересадкой в Алма-Ате. Ведь свадьба была назначена уже через неделю. Родители невесты половину расходов на её проведение брали на себя, остальное Валера должен был оплатить из своих сбережений.

Самое сложное для Шалевича было сообщить о предстоящем своём бракосочетании родителям, особенно маме. После звонка ей в Киев Валера приехал ещё мрачнее, чем был, когда подал заявление.

— Мама сказала, что раз я самостоятельно, не поставив её даже в известность, уже всё решил, то она ни на какую свадьбу не приедет. К тому же у неё осложнение после операции, и ей надо через день посещать врача. А самое неприятное то, что она попросила, чтобы впредь ни за какой помощью в воспитании ребёнка я к ней не обращался, — передал свой разговор с матерью Шалевич.

В этот же день он всё-таки отправил ей пространное письмо, где указал время и место свадьбы, надеясь, что они с отцом передумают и, несмотря на обиду, приедут.

Но родители так и не появились на свадьбе своего единственного и горячо любимого сына и даже не прислали поздравительную телеграмму.

Через десять дней Шалевич вернулся в часть и въехал с молодой женой в свою первую, уже не холостяцкую квартиру.

В первую же после приезда субботу Валера пришёл к своим друзьям проставиться по случаю произошедшей женитьбы. С собой он принёс две бутылки водки, выпущенные на Алма-Атинском спиртовом заводе, из лучшего во всём Союзе, как утверждал Валера, талгарского спирта и приличное количество традиционной в тех местах закуски.

Валера долго показывал ребятам свадебные фотографии, где он, сгорбившись, на согнутых ногах, несёт свою невесту, имеющую уже очень приличный живот, через небольшой деревянный мост. Вот они около какого-то памятника стоят целуясь. На других фотографиях Валера был запечатлён со своими новыми родственниками. Ребята с наигранным интересом рассматривали снимки, едва сдерживаясь, чтобы не отпустить какую-нибудь колкость в адрес невесты и жениха, а заодно и Ольгиных родителей, от которых, как теперь стало ясно, она унаследовала свою невзрачную внешность.

Удивительно, но, судя по поведению Шалевича, он был вполне доволен теми изменениями, которые произошли в его жизни. Было похоже, что он очень даже рад началу новой жизни и совершенно не жалеет о своём решении жениться на Ольге. О ней он отзывался как-то слишком уважительно, что при других обстоятельствах выглядело бы совершенно естественно, но, зная предшествующий расклад, Трофимову, да и всем остальным это показалось даже несколько оскорбительно неуместным.

«Ольга сказала… Она решила… Ольга сделала… Ольга приняла решение», — только и слышалось, о чём бы Шалевич ни рассказывал.

После того как водка была выпита, а закуска доедена, Валера пошёл к себе в квартиру, прихватив единственное украшение холостяцкой кухни — железную эмалированную хлебницу, которую он два месяца назад купил на общие деньги в городском универмаге.

Никто не догадывался, что история Валериной женитьбы ещё не закончена и вскоре последует неожиданное продолжение.

Глава 8. Пороги Бушуева

Больше всех расстроился из-за несуразной Валериной женитьбы Бушуев. Из всех обитателей квартиры ему было приятнее общаться именно с Шалевичем. Почему именно с ним, Андрей объяснить не мог. Просто ему было комфортно и легко сидеть с ним и разговаривать как о серьёзных делах, так и о какой-либо ерунде. С другими у Андрея тоже были дружеские отношения, но такой особой искренности, такого полнейшего взаимопонимания не было. Шалевич почти всегда соглашался с Бушуевым, и не потому, что разделял его точку зрения, а из желания сделать приятное собеседнику. Над Валерой было легко подтрунить так, что сам он этого не замечал, а другие присутствующие при разговоре могли оценить чувство юмора Бушуева не в ущерб Валериной высокой самооценке.

К тому же у Андрея был короткий и печальный опыт семейной жизни, не имевший, правда, со случаем Шалевича ничего общего. Но уже достаточный, чтобы отлично понимать, что к такому ответственному шагу, как брак, надо подходить с абсолютно ясной головой и руководствоваться не только и не столько эмоциями, сколько здравым смыслом.

***

Течение человеческой жизни подобно коварной реке. Вроде всё гладко и спокойно. Размеренное течение убаюкивает и сулит постоянство. Но тому, кто в лодке, неведомо, что русло впереди размыло, образовав пороги, и тебя, не знающего о их существовании, бурным потоком запросто может выбросить на острые камни.

Как говорил Бушуев, на службу в армию он попал, совершенно не желая этого, по никак не зависящим от него причинам. Андрей не знал всех обстоятельств своего призыва, но из дошедших до него разрозненных фактов общую картину представил и потом, возмущаясь, пересказывал эту версию Трофимову.

В конце четвёртого курса Новосибирского электротехнического института, куда Андрей поступил после окончания школы, четыре человека из его группы написали рапорты, что после окончания института и, соответственно, военной кафедры, они хотели бы пойти служить в звании лейтенанта в Вооружённые силы страны. Так как общее количество заявлений из всех групп соответствовало присланной сверху разнарядке, руководство военной кафедры не вело никакой агитационно-разъяснительной работы в этом направлении.

Но буквально за два месяца до выпуска дипломников на имя начальника военной кафедры пришла телефонограмма о дополнительном призыве в армию офицеров. Получалось, что с потока, на котором учился Бушуев, необходимо было назначить ещё трёх человек. Что-то предпринимать было уже поздно. Все студенты занимались подготовкой к защите дипломного проекта по основной, гражданской специальности. Выпускные экзамены на военной кафедре были уже полгода назад сданы, и, чтобы определить трёх счастливчиков, созвали совет кафедры, куда входили её начальник и два заместителя. Также пригласили двух кураторов потоков, в их числе и подполковника Чижова, который полгода назад поздравлял Бушуева с пятёркой на выпускном экзамене.

— А по какому критерию будем выбирать дополнительных офицеров? — поинтересовался Чижов.

— Давайте сделаем так: возьмём из первых групп первых по алфавиту, из вторых — десятого, а из третьих — последнего, — предложил начальник кафедры.

Затягивать с решением возникшей проблемы в планы собравшихся не входило. На повестке дня стоял единственный вопрос — чем быстрее с ним разобраться, тем быстрее можно будет пойти домой. Так что это немудрёное предложение всех вполне устроило, и за него единогласно проголосовали.

Попытаться собрать выпускников, расспросить их — кто чем живёт, попробовать уговорить колеблющихся — даже мысли такой ни в одну голову не пришло.

Волею судьбы Бушуев учился в первой группе и в журнале по алфавиту был первым.

Служба в армии никаким образом не вписывалась в его жизненные планы. Ведь он полгода назад женился. Причём не на девушке из своего города, а на москвичке. И с неописуемым чувством счастья жил в предвкушении того, что после получения диплома переедет жить к своей возлюбленной. Счастье заключалась вовсе не в возможности переезда в Москву, о чём мечтали многие его сокурсники, а в любви — настоящей и безрассудной.

В свою будущую жену он влюбился в первую же минуту их знакомства. А сейчас, когда он всего раз в месяц, и то лишь на несколько дней, мог позволить себе прилетать к ней, он целыми днями думал о своей молодой жене, строил планы на дальнейшую, счастливую семейную жизнь. Только предстоящая защита дипломного проекта отвлекала его от мыслей о ней. Благо, что диплом был уже почти готов и требовалась лишь небольшая корректировка чертежей и описательной части.

Познакомились они, когда Андрей учился на пятом курсе, во время его туристической поездки на зимние каникулы в Москву, в которую он попал благодаря профсоюзной путёвке, выданной в институте некоторым отличникам учёбы.

Экскурсионная программа группы, большинство которой составляли преподаватели и аспиранты, была насыщенной и предполагала ежедневное посещение не менее двух столичных достопримечательностей. Поселились туристы в гостинице «Золотой колос», в пяти минутах ходьбы от станции метро «ВДНХ», с площади возле которой их каждое утро забирал красно-белый экскурсионный «Икарус».

После утренней экскурсии и обеда в каком-нибудь городском ресторане была ещё вечерняя экскурсионная программа. И такой режим был установлен на все восемь дней поездки. Лишь на четвёртый и шестой день вместо вечерних экскурсий полагалось свободное время, которое все решили потратить на посещение столь желанных столичных магазинов. Ведь только в Москве можно было купить дефицитные импортные вещи — если не в магазине, то с рук, у спекулянтов.

После утреннего посещения Третьяковской галереи их сопровождающая объявила, что на сегодня никаких экскурсий больше не запланировано и у всех есть свободное время до завтрашнего утра.

Бушуев решил отделиться от своей группы, собравшейся пешком дойти до ЦУМа и ГУМа, и, никуда не спеша, побрёл в одиночестве в противоположную сторону, вдоль трамвайных путей Новокузнецкой улицы.

Андрей понимал, что времени на покупки у него больше может и не быть, но это его совершенно не тревожило. К вещам, впрочем, как и другим материальным ценностям, он относился совершенно спокойно, ему вполне хватало того, что можно было купить в его родном городе. Куда важнее для него было одному, не торопясь, пройтись по извилистым улочкам с невысокими, часто неказистыми, непохожими друг на друга домами, каждый из которых был буквально пропитан историей.

В этот город Андрей влюбился ещё в детстве, когда однажды приезжал сюда с родителями погостить у брата отца, которому выделили служебную квартиру на время его стажировки в Министерстве транспорта.

Пятнадцать минут спустя он неспешной походкой дошёл до станции метро «Павелецкая», где, озираясь по сторонам, едва не столкнулся со стоящей на краю тротуара девушкой, которую не заметил из-за многочисленных, куда-то спешащих прохожих. Несмотря на внезапность, Бушуев успел разглядеть, что из её карих глаз по щекам лились слёзы. «Наверное, поссорилась со своим женихом», — подумал Бушуев.

Андрей, поправив очки, извинился, и собрался было идти своей дорогой, но, взглянув ещё раз на незнакомку, он понял, что просто так уйти не может. Девушка, как показалось Бушуеву, была неземной красоты. Длинные светло-русые волосы, выбивающиеся из-под белой вязаной шапочки с двумя игривыми помпонами, слегка пухлые губы, небольшой вздёрнутый носик, стройные ноги, красоту которых подчёркивали обтягивающие узкие джинсы, а длину не могла скрыть короткая норковая шубка, — всё это настолько его взволновало, что Андрей понял, что если он с ней хотя бы не заговорит, то потом этого себе никогда не простит.

На его вопрос, что случилось и почему она плачет, девушка, всхлипывая, ответила, что поскользнулась на льду и, упав, подвернула ногу, и вот теперь не может на неё даже наступить.

Бушуев предложил девушке опереться на него и попытаться с его помощью добраться до лавочки, стоящей в глубине небольшого заснеженного сквера в метрах тридцати от них. Но, ступив больной ногой на асфальт, кое-где посыпанный солью, девушка вскрикнула от боли и, вновь заплакав, сказала, что идти не может.

Тогда Андрей поднял почти невесомую девушку на руки и бережно перенес её на скамейку. Через пять минут он уже сажал Аню — так звали его новую нежданную знакомую — в такси, счастливо подвернувшееся ему на ближайшем перекрёстке.

А через полчаса они уже были в её квартире на улице Палиха, где Аня жила в трёхкомнатной квартире «генеральского дома» со своими родителями, которые, как оказалось, ещё не пришли с работы. Андрей с разрешения Ани остался их ждать, чтобы убедиться, что в его отсутствие с девушкой ничего плохого не произойдёт и она не упадёт при передвижении по длинному коридору просторной квартиры.

Аня сказала, что врача ей вызывать не надо, у неё и мама и папа медики, работающие вместе в одной из московских клиник, а отец к тому же там ведущий хирург. К тому же боль уже немного отступила и она даже может слегка опираться на травмированную ногу.

Аня попросила Бушуева достать ей из гардероба халат и выйти на время в соседнюю комнату, пока она переоденется. Андрей покорно подчинился.

В комнате, которая оказалась спальней родителей, он довольно долго рассматривал корешки книг, аккуратно уложенных на двух прикроватных тумбочках. Книги в основном были по медицинской тематике, но среди них он заметил томики сочинений Достоевского и Куприна.

— Андрей, можете заходить, — минут через пять позвала Бушуева девушка.

Он не заставил себя ждать и вошёл к ней. Аня полулежала на тахте, накрывшись до подбородка шерстяным пледом.

— Можно вас попросить смочить холодной водой полотенце и принести его мне? Хочу обмотать им опухший сустав, — попросила девушка. — Возьмите любое в ванной.

Андрей быстро вышел из комнаты и через минуту передал девушке мокрое махровое полотенце.

— Будьте добры, вскипятите, пожалуйста, чайник, — вновь попросила Андрея девушка. — В шкафу берите кофе или чай. Выбирайте, что больше любите, а мне просьба налить кофе с одной ложкой сахара… Вот такая я плохая хозяйка, что гостям приходится за мной ухаживать, — вздохнув, посетовала Аня.

— Ничего страшного, — смутившись от нежности её голоса и милой беспомощности, ответил Бушуев, — мне очень приятно быть вам полезным.

На кухне Андрей вскипятил на газовой плите чайник и налил две чашки растворимого индийского кофе. В Новосибирске такого кофе не было, лишь изредка в продовольственном заказе у матери на работе давали отечественный, а в магазинах можно было купить только напиток из цикория.

— Может, нам перейти на ты? Мы ведь с вами, наверное, ровесники, — предложила Аня.

— Конечно. Я и сам хотел это предложить, — охотно согласился Андрей.

До самого вечера, вплоть до прихода родителей, они разговаривали, рассказывали о себе, о детстве, о весёлой студенческой жизни. Выяснилось, что Аня решила пойти по семейным стопам и сейчас учится на четвёртом курсе Первого медицинского института, но будет не хирургом, а педиатром.

Их разговор был настолько откровенным и искренним, что Бушуев совершенно забыл о времени. Отвлек их от общения друг с другом только звонок в дверь. Андрей с разрешения Ани открыл и увидел на пороге опешивших от удивления родителей девушки.

— Мама, папа, проходите, не бойтесь, со мной всё в порядке! — крикнула из комнаты Аня.

Услышав весёлый голос дочери, родители успокоились и вошли в прихожую.

Аня подробно и красочно описала всё, что с ней произошло, как она поскользнулась, и как Андрей нёс её на руках, а потом привёз к дому и помог подняться в квартиру.

Родители искренне поблагодарили Андрея за столь благородный поступок, а он, смущаясь, попросил разрешения навестить девушку завтра и, получив согласие, попрощался отдельно с ними и с Аней.

Выйдя из подъезда, Бушуев поднял глаза на освещённые окна третьего этажа, где находилась квартира Ани. Ему очень хотелось увидеть хотя бы силуэт девушки. Но плотные занавески и недостаточно хорошее зрение не позволили ему что-либо разглядеть. К тому же он понимал, что Аня лежит в постели и помахать ему рукой физически не может. Андрей резко развернулся и почти побежал, совершенно не думая о том, в какую сторону ему надо.

Бушуев был счастлив настолько, насколько вообще может быть счастлив человек в двадцать два года.

Он был впервые в жизни по-настоящему влюблён. Образ Ани стоял у него перед глазами и не давал сосредоточиться ни на чём другом. Андрей постоянно прокручивал в голове их длинный разговор. Он помнил каждую её фразу, каждый поворот головы, каждый жест. Он помнил все взмахи её ресниц.

Он шёл, не понимая куда и зачем, сердце, переполненное эмоциями, неистово стучало, пытаясь вырваться из груди.

Лишь когда он упёрся в высокий бетонный забор какого-то предприятия, его сознание стало медленно возвращаться к реальности. Минут через пять Бушуев понял, что заблудился в темноте малознакомого города, и с широкой улыбкой, не сходящей с его лица, принялся расспрашивать редких прохожих, как ему добраться до ближайшей станции метро.

На следующий день в восемь утра он уже был возле Аниного дома. Ждать дольше у него не было сил. Андрей был абсолютно уверен, что девушка так же, как и он, ночью ни на минуту не сомкнула глаз и сейчас считает минуты до его прихода. Через полчаса, проводив взглядом из-за столетнего тополя Аниных родителей, он, держа в руке большой букет белых гвоздик, звонил в дверь своей возлюбленной.

— А я думала, что ты не придёшь, — улыбнулась Аня, увидев в дверях Бушуева.

Андрей сделал шаг навстречу и неожиданно даже для себя обнял несопротивляющуюся девушку. Он поцеловал Анины волосы.

— Я мог не прийти только в том случае, если бы вчера умер от счастья, что встретил тебя, — почти шёпотом сказал Бушуев.

Через четыре месяца они поженились, сыграв две свадьбы. Первая была в Москве, в небольшом кафе при детском театре. Туда были приглашены в основном подруги и однокурсники Ани, также были родители невесты. А три недели спустя свадьба игралась уже в Новосибирске, для родственников и друзей Андрея. Через полтора месяца Аня улетела домой, так как начинался учебный год, а Андрей остался, чтобы утвердить тему дипломной работы и приступить к её написанию.

Ещё перед свадьбой они решили, что, окончив институт, Андрей переедет жить в Москву, где родители Ани отдадут молодожёнам одну из комнат своей просторной квартиры. Бушуев обещал договориться о переводе из филиала НИИ, куда его распределили, в головной московский институт.

При любой возможности Андрей летал к жене. За редким исключением он проводил с ней три или четыре дня, после чего вынужден был возвращаться обратно.

Аня тоже один раз прилетала к нему на неделю в Новосибирск, когда у неё случилось окно между двумя практиками в больнице. Всё шло своим чередом, и до окончательного воссоединения семьи оставались считанные недели.

Но всё изменилось в одночасье.

Во время одной из последних дипломных консультаций в аудиторию, где сидел Андрей, зашёл заместитель декана и объявил, что Бушуева завтра просят зайти на военную кафедру.

Андрей удивился такому известию, но прийти туда на следующий день не мог, так как на утро у него уже был куплен билет на самолёт в Москву, где Аня его ждала, чтобы вместе пойти в театр «Современник» на «Двое на качелях».

Через две недели он всё же явился по повторному вызову на военную кафедру, где ему вручили повестку и сообщили, что он, согласно Конституции СССР, после получения диплома призывается на армейскую службу.

Новость была настолько обескураживающей, что Бушуев не сразу поверил в её реальность.

Все попытки Бушуева объяснить руководству военной кафедры своё положение молодожёна ничего не дали. Начальник кафедры лишь сочувственно заметил, что, когда его несколько недель назад просили прийти, на тот момент документы ещё не были переданы в военкомат и была возможность исправить положение, найдя ему замену. А сейчас, когда приказ о призыве уже подписан, изменить ничего нельзя.

— Бушуев, что ты расстраиваешься? — успокаивал Андрея подполковник Чижов. — Ничего страшного не произошло. Мы похлопотали, и тебя направят служить совсем рядом с Новосибирском, будешь всего в трёхстах километрах от дома. На выходные сможешь с супругой ездить к себе, проведывать родителей. Как только приедешь в часть, тебе с женой сразу выделят отдельную квартиру. В этом полку проблем с жильём для офицеров нет. Вы же сейчас живёте вместе с родителями? А теперь будете жить отдельно. Так что твоему семейному счастью ничто помешать не сможет. А через два года переедете туда, куда вам захочется. А то, может, и решишь продолжить службу дальше, — развивал перспективы подполковник.

— Всё дело в том, — отвечал Бушуев, — что жена у меня не из нашего города, а из Москвы, и я собирался в ближайшее время переехать к ней жить. А перебраться ко мне она не сможет — ей надо ещё полтора года учиться в институте. Вы же понимаете, что бросать учёбу на последнем курсе неправильно. А в Москву на выходные не приедешь. Это не триста, а почти четыре тысячи километров, — пытался объяснить уникальность своей ситуации Андрей.

Но исправить положение ни Бушуев, ни подполковник уже не могли.

Делать было нечего, и Бушуев при очередном приезде в Москву сообщил ужасную новость Ане. Она восприняла это известие на удивление спокойно, сказала, что раз так складываются обстоятельства, то в этом нет ничего такого уж страшного, и они вместе поживут два года в Сибири. Будут ездить по выходным к Андреевой родне, а отпуска проводить в Крыму, куда Аня с раннего детства каждый год ездила с родителями. А в институте она возьмёт академический отпуск и восстановится уже после увольнения Андрея и их переезда в Москву.

Такая реакция жены успокоила все тревоги Бушуева, и он даже стал находить в этой ситуации положительные моменты.

Всё изменилось буквально накануне отъезда Бушуева в армию.

Аня в телефонном разговоре вдруг совершенно неожиданно для него заявила, что посоветовалась с родителями и они приняли решение, что сразу переезжать к Андрею ей не стоит. Она сможет приехать, только когда сдаст экзамены за пятый курс.

— Андрей! Ты же понимаешь, что разбивать учебный год совершенно неправильно, тем более до начала сессии осталось всего два месяца, — привела Аня абсолютно логичный аргумент.

Андрея это известие расстроило едва ли не сильнее, чем новость о призыве в армию. Он безуспешно попытался уговорить Аню, рассказывал, как им будет хорошо вместе, как они будут гулять по лесу, дышать чистым воздухом. Будут выезжать на Обь, кататься на лодке и ловить рыбу, отдохнут в конце концов от городской суеты. Но Аня осталась непреклонной и совсем не вдохновилась доводами Андрея.

Он долго думал о новой ситуации и понял, что больше всего его расстроил не сам факт временного отказа Ани приехать к нему, а то, что это решение было принято без его участия и преподнесено ему как непреложная данность.

По прибытии в часть Андрею сказали, что жильё ему могут выделить только через три месяца, а пока ему придётся пожить в одной из холостяцких квартир. Бушуев с грустью сообщил об этом по телефону своей жене.

— Видишь, Андрей, как правильно всё получилось. Если бы я взяла академический отпуск и приехала к тебе, где бы мы с тобой стали жить? А сейчас всё очень даже здорово складывается: тебе дадут квартиру, я за время, пока ты её ждёшь, сдам экзамены и спокойно выйду на последний семестр перед дипломом, — здраво рассуждала Аня.

Ровно через три месяца однокомнатная квартира освободилась, в связи с переводом на новое место службы одного из офицеров части. Андрей вечером, уже после службы, поехал в город, чтобы по телефону сообщить эту радостную новость Ане. Но та отреагировала без особого воодушевления, её голос показался ему каким-то равнодушным.

Аня два месяца собиралась приехать к Андрею, но всё что-то не складывалось. То, по её словам, в институте назначены дополнительные — летние — занятия, то надо срочно проходить незапланированную практику, то приболела мама.

Во время последнего телефонного разговора Аня сообщила, что она на неделю отпросилась у заместителя декана и скоро приедет к нему в гости.

— Посмотрю, как ты устроился. Заодно разгоню всех твоих женщин, — с притворной суровостью пригрозила Аня.

— Да нет у меня здесь никаких женщин! Я люблю только тебя! — не поддержал её игривого тона Бушуев и спросил с надеждой: — Может, ты сразу переедешь?

— Сразу не получится, — ответила она. — Мне ещё не подписали заявление об академке.

Но и этого хватило Бушуеву, чтобы забыть обо всём на свете и жить эти несколько дней только ожиданием приезда своей любимой.

И вот наконец её самолёт приземлился. Радости Андрея не было границ. Он как будто летал. Ему хотелось целовать свою жену и носить на руках, не отпуская. Они прожили несколько самых счастливых дней за свою короткую семейную жизнь.

Бушуеву с большим трудом удалось отпроситься на четыре дня со службы, и всё это время они провели вместе, ни на минуту друг от друга не отрываясь. На пятый день Андрей поехал в часть, и вернуться домой смог только поздно вечером.

Аня встретила его в коридоре, накормила приготовленным ею ужином. Уже лёжа в постели, она сказала, что не хотела Андрея заранее расстраивать, но у неё возникли проблемы с академическим отпуском. Оказалось, что со следующего семестра в институте меняется программа, и если она возьмёт академку, то ей после восстановления придётся досдавать несколько предметов. В связи с этим она снова посоветовалась с родителями, и они сошлись во мнении, что будет правильно, если она закончит последний семестр и выйдет на диплом. За это время Андрей обживётся, обустроит квартиру, а там уж как раз она и приедет. Пока же по возможности она будет летать к нему в Томск.

Эта новость настолько больно ударила Бушуева, что он даже поначалу не осознал тот факт, что его счастье вот-вот закончится.

Бушуев всячески пытался оправдать для себя поведение Ани. Но у него ничего не получалось. Ведь сам он для того, чтобы быть вместе с женой, был готов пожертвовать чем угодно. Если бы она попросила, то он, не раздумывая, сейчас же уехал бы вместе с ней в Москву. И только осознание того, что он будет осуждён за дезертирство и потом долго не увидит свою возлюбленную, удерживало Бушуева от самостоятельного принятия такого решения.

Когда первые эмоции в душе Бушуева улеглись, он попытался ещё раз уговорить Аню, хотя к этому времени уже понимал, что родители вновь посоветовали, на первый взгляд, житейски верный вариант.

На следующий день Аня уехала. Бушуев провожал её до аэропорта. В дороге они почти не разговаривали. На реплики Ани Андрей был в состоянии отвечать лишь односложными словами. Не из-за того, что он обиделся и не хотел общаться, а потому, что настолько был обескуражен её отъездом, что почти потерял дар речи. Лишь после регистрации билета, поцеловавшись на прощание и услышав, что его очень любят, он негромко сказал:

— Я тоже тебя очень, очень люблю… Ну, до свидания, — и, медленно развернувшись, сутулясь, пошёл к автобусной остановке, расположенной за углом здания аэропорта.

Андрей по выходным обязательно выезжал в город, так же, как и раньше, звонил жене, а Аня писала письма, в которых рассказывала, что она очень скучает по нему и как у них будет всё хорошо. Андрей отвечал, что тоже скучает и очень ждёт, когда она наконец-то приедет.

Но Аня не приехала ни через два месяца, ни через четыре, ни через пять, вновь и вновь находя для этого всё новые причины.

Бушуев перестал её ждать, сдал обратно квартиру, поселился у холостяков и заочно подал заявление на развод. А через два месяца после его подачи Бушуеву пришло неожиданное письмо, как оказалось, от Аниной подруги. Та сообщала, что за месяц до знакомства с Бушуевым Аня поссорилась со своим молодым человеком, с которым встречалась со второго курса, безосновательно приревновав его к подруге. И чтобы отомстить ему за предполагаемую измену, приняла ухаживания Бушуева, а впоследствии и вышла за него замуж. Но через какое-то время, уже после их с Андреем свадьбы, Аня, помирившись, вновь стала встречаться со своим бывшим парнем, что и явилось истинной причиной её отказа переехать к Бушуеву и незамедлительного согласия на развод.

Глава 9. Ночная тревога

Не успели обитатели ДОСов уснуть, как раздался пронзительно визжащий вой сирены. Этот противный и как всегда неожиданный звук не был обычным, непрерывным, долгим сигналом, а звучал отрывисто: два коротких, секунды по три, гудка и через небольшую паузу снова и снова.

— Ну что же это такое, тревога ночью в воскресенье! Не могли потерпеть до утра! — возмущался Трофимов. — Да и сигнал какой-то непонятный, я такого ещё не слышал.

— Всё очень даже понятно. Это «готовность номер один» второму дивизиону, — уверенно сказал Бушуев. — Нас так уже поднимали в самом начале моей службы. Давай быстрей одеваться, а то опоздаем на машину, — скомандовал он Игнату.

— Поможешь донести до машины мой «тревожный» чемодан? — спросил Трофимов, вспоминая недавние учения. — А то боюсь, что в этот раз спросонья я его один в кунг не затащу.

— Чемоданов брать не будем. Пока достаточно наших тревожных, невыспавшихся физиономий, — ответил Бушуев. — Непонятно, почему готовность только одному, да и то недежурному дивизиону.

— Что там у вас случилось? — спросил вышедший босиком из соседней комнаты в одних кальсонах Погодин.

— Без понятия, — ответил Бушуев.

— Поехали с нами, там первый и узнаешь, — предложил Трофимов.

— Нет уж. Будет намного лучше если я узнаю последним, после того как высплюсь, утром вкусно позавтракаю и довольный приеду в часть, — позлорадствовал Погодин.

— Мне кажется, что нас вызывают для того, чтобы выдать денежную премию как лучшему дивизиону части, — зашнуровывая ботинки, предположил смирившийся с ситуацией Трофимов.

— А зачем же ещё! Естественно, за приемией. У нас ночью по тревоге поднимают только для этого. Будет повод нам хорошо погулять, — согласился Погодин.

— Вот уж и нет! Гулять будут только отличившиеся офицеры нашего подразделения. А технический дивизион будет в это время изучать материальную часть, чтобы хоть чуть-чуть приблизиться к нашему высочайшему уровню, — уже в дверях отрезал Игнат.

— Только постарайтесь премию или что там другое вам причитающееся получить побыстрее, а то, чувствую, чтобы вас поздравить, поднимут весь полк, — попросил Погодин, закрывая замок.

Собравшись все вместе и приехав в часть, офицеры во главе с командиром дивизиона уже было побежали на позицию, но тут к ним подошёл дежурный по части майор Арбузов и сказал, что на позицию идти не надо, а следует в ожидании указаний находиться в канцелярии казармы. А командир дивизиона вместе с замполитом и комбатами должны зайти в кабинет командира полка и ждать его прибытия.

Младшие офицеры в полном неведении отправились в сторону казармы, на ходу строя догадки, что же такого неожиданного могло произойти в их отсутствие.

Не успели они дойти до дверей здания, как распахнулись въездные железные ворота с красными звёздами на створках и в часть въехал командирский уазик, остановившийся у штаба. Из него вышел подполковник Ягодин в сопровождении своего заместителя и начальника политотдела. Приняв доклад дежурного, вся троица скрылась за дверями штаба.

Зайдя в казарму, офицеры сразу узнали у дневального причину столь неожиданной тревоги.

Оказалось, что из воскресного увольнения не вернулись двое солдат — рядовые Назаров и Крутов. Оба были земляками, призвавшимися из Ташкента. Крутов полчаса назад всё же явился в часть и рассказал, что Назарова в городе арестовала милиция.

— При чём здесь милиция? — недоумённо спросил у Крутова Броницкий. — Почему не патруль?

— Не могу знать, товарищ капитан, — ответил солдат.

— У вас увольнительные документы были в порядке? — продолжил расспрашивать капитан.

— Да, всё как положено.

— Что-то от тебя спиртным несёт, — принюхиваясь, заметил Броницкий. — Пил сегодня?! — строго, спросил капитан. — Что ты стоишь как недоеный, отвечай на вопрос!

— Никак нет, ничего не пил, — вытянувшись в струнку, рапортовал Крутов.

— А почему тогда глаза блестят? Анашу, что ли, курил? — предположил Броницкий, вспомнив про то, что две недели назад у солдат в тайнике нашли свёрток с сушёными листьями конопли.

— Никак нет, товарищ капитан. Я эту дрянь не употребляю.

— Ладно, иди, завтра будем разбираться.

Через двадцать минут в канцелярию зашли вызванные командиром полка старшие офицеры.

Выяснилось, что рядовой второго дивизиона Назаров Илья Михайлович, находясь в состоянии алкогольного опьянения на территории общежития текстильной фабрики вместе с неопознанным гражданином, устроили там дебош, переломав всю находящуюся в одной из комнат мебель, выбили окно и избили двух особ женского пола, проживающих в этом номере. При задержании оказали активное сопротивление сотрудникам милиции, оторвав одному из стражей порядка погон, а другому все пуговицы на рубашке, при этом второму участнику погрома удалось скрыться. Стражи порядка передали закованного в наручники Назарова приехавшему по вызову армейскому патрулю.

Так, по-протокольному, доложил причину вызова офицеров по тревоге Васильев. Об этом инциденте тут же сообщил в часть дежурный по гарнизону. А утром о нём доложат коменданту.

— Ягодин приказал, чтобы завтра же мы самостоятельно разобрались с этим происшествием. И надо сделать так, чтобы никакого уголовного дела не было заведено, — объяснил своим подчинённым положение дел Васильев.

— А что ему грозит? — поинтересовался Бушуев.

— Ничего хорошего — тюрьма или дисциплинарный батальон. А мы прославимся на весь округ, — предположил Колюжный.

— Если не уладим положение, то полк замучают проверками. Всю кровь выпьют, — продолжил Васильев. — Ягодин пообещал, что объявит всем офицерам дивизиона на месяц казарменное положение, и до тех пор, пока Назаров не вернётся дослуживать из дисциплинарного батальона, отпуска́ у нас будут только зимой.

Офицеры просидели полночи, обсуждая создавшуюся ситуацию, расспрашивали Крутова, как всё было на самом деле, перебирали все приходившие на ум варианты решения свалившейся как снег на голову проблемы.

Крутов вскоре сознался, что он водку с Назаровым и двумя женщинами пил, но в погроме не участвовал. И сам был ошарашен, когда Назаров без какой-либо видимой причины стал крушить руками и ногами скромную мебель комнаты.

— Я пробовал его остановить — бесполезно, он же здоровый бугай, — рассказывал Крутов. — Глаза бешеные, ни на что не реагирует. Чуть успокоился, только когда расколотил стол и шкаф, а отлетевшая от шкафа дверка разбила окно, — продолжал рассказывать солдат. — А когда приехала милиция, то я дал дёру — благо, что оба приехавших по вызову милиционера в это время скручивали Назарова.

— А женщин за что вы избили?

— Да никто их не бил. Назаров оттолкнул одну из них, когда та попыталась помешать ему ломать мебель. Так она даже не упала, а после этого они вообще выбежали из комнаты и стали кричать в коридоре, призывая на помощь.

Решение было такое: завтра, а точнее, уже сегодня, с самого раннего утра, Колюжный отправится в отделение милиции, из которого приехал наряд, а капитаны Логинов и Броницкий попробуют договориться с комендатурой.

— Некоторых личностей вообще не следует отпускать в увольнение, — по дороге домой, куда офицеры, естественно, пошли пешком, гневно сказал Матвеев. — Ведь давно известно: куда солдата ни целуй — везде жопа.

— А если и отпускать, то со связанными руками, — внёс предложение Коноплянка.

— Боюсь, это не поможет, — усомнился Трофимов. — Даже если дураку заклеить рот и связать руки, он всё равно найдёт способ проявиться.

Не было и полудня, как все переговорщики уже сидели в канцелярии дивизиона и докладывали майору Васильеву о результатах своих поездок. Остальные офицеры находились рядом и с надеждой слушали доклады.

Капитану Колюжному удалось уговорить милиционеров, чтобы те не дали хода делу и не отправляли никаких документов по инциденту в комендатуру.

— Повезло, что старший сержант, которому наш придурок оторвал погон, ещё три года назад проходил срочную службу в ПВО, правда на семьдесят пятом комплексе, — сообщил замполит. — Рассказывал, что они, конечно, тоже иной раз находили возможность раздобыть спиртное и выпить, но чтобы до такого невменяемого состояния — такого он не припомнит. Договорились, что в субботу поведу их обоих, а также их начальника в знак, так сказать, примирения в ресторан «Таёжный».

— Туда просто так не попадёшь. У них никогда не бывает свободных столиков, — усомнился Крупицын.

— Не волнуйся. Для нужных людей и милиции столики у них всегда находятся, — успокоил Колюжный.

— Отлично, товарищ капитан! — похвалил замполита Васильев. — На выпивку и закуску денег не жалей, пусть ребята пьют и едят досыта. Скажешь, сколько потратил, мы все поровну скинемся.

— А у вас что с комендатурой? — спросил Васильев, обращаясь к Броницкому и Логинову.

— Ничего не получилось, товарищ майор, — доложил Броницкий. — Разговаривали и с начальником гауптвахты, и с заместителем коменданта, майором, — бесполезно. Говорят, что помочь в освобождении Назарова не могут, так как это дело комендант взял под личный контроль, и они уже собирают документы для гарнизонного трибунала.

— И что, они сказали, ему светит? — угрюмо поинтересовался Васильев.

— Говорят, что минимум год дисциплинарного батальона, а скорее всего, больше, — ответил Логинов.

— А фамилия майора из комендатуры не Ратушный? — спросил стоящий рядом Трофимов.

— Ратушный! — удивился Броницкий. — А ты откуда его знаешь?

— Да не то что знаю. Я с ним случайно столкнулся, когда меня ещё в самом начале службы послали договориться о посадке на гарнизонную гауптвахту Банникова. Я тогда, правда, по незнанию пошёл не к нему, а сдуру попёрся к самому коменданту, полковнику Багирову. А Ратушный в это время как раз в кабинете вместе с полковником и сидел. Перекинулся я с ним потом парой фраз.

— Слушай, Игнат! У тебя же тогда, помню, на удивление удачно всё получилось. Может, съездишь ещё раз к этому майору? — предложил от безысходности Васильев.

— Да вы что, Александр Васильевич! Тогда всё случайно вышло. Я же оттуда еле ноги унёс, меня чуть самого на гауптвахту не определили, — стал отнекиваться Трофимов.

— Вот что, Игнат! У нас других вариантов нет. Ты же не хочешь, чтобы на знамя части упало чёрное пятно, чтобы всех задёргали проверками. Да и месяц казарменного положения нас всех коснётся. Представляешь — быть совсем рядом, но месяц не видеть семей? Без шуток, Игнат: попробуй ещё раз поговорить с этим Радостным, — попросил Васильев.

— Ратушным, — поправил Трофимов. — Принято, товарищ майор. Попробую, — согласился Игнат, совершенно не понимая при этом, как он сможет это сделать.

— Сейчас попрошу, чтобы тебя на штабной машине довезли до автобусной остановки. Может, тебе дать кого-то в сопровождающие? — предложил майор.

— Да нет, не надо. Пусть погибну только я один, — отказался Трофимов.

— Зря вы его туда послали, товарищ майор, — сказал Броницкий, когда Трофимов скрылся за дверью. — Там такие матёрые личности сидят. Они с каким-то лейтенантом и разговаривать не станут.

— А у тебя есть другие варианты? — с вызовом спросил Васильев.

— Вариантов нет, но здесь точно ничего не получится, — произнёс уязвлённый капитан.

Броницкому очень хотелось, чтобы Трофимову не удалось выполнить поставленную задачу. Он даже был согласен месяц просидеть в казарме, лишь бы не получать упрёков в том, что они с Логиновым, целых два заслуженных капитана, не смогли выполнить задание, с которым один зелёный лейтенант, да притом двухгодичник, справился на ура.

— Посмотрим. Вечером будет ясно, поедем мы домой или останемся в казарме, — резюмировал разговор Васильев.

***

Через полтора часа Трофимов с робостью входил в уже знакомое ему здание комендатуры.

Подойдя к той же женщине-секретарю, как и в прошлый его визит печатающей на машинке, Игнат поздоровавшись, спросил у неё, может ли он поговорить с майором Ратушным.

— Товарища майора сейчас нет. Он час назад уехал с проверкой в какую-то воинскую часть, — не отрываясь от своего занятия, ответила секретарша.

— А с капитаном Орлевичем? — неожиданно даже для себя бахнул Трофимов, вдруг вспомнив названную ему когда-то фамилию.

— Они вместе и уехали, — равнодушно, продолжая при этом ударять по клавишам, отозвалась женщина.

Трофимов облегчённо выдохнул.

«Я сделал всё, что мог, но, к большому сожалению, ничего не получилось. Можно со спокойной совестью возвращаться обратно и доложить об этом командиру. Как-нибудь уж переживу месяц в казарме, ребята вон по два года там постоянно обитают — и ничего, только крепче становятся», — подумал Игнат. Он уже сделал несколько шагов назад к входным дверям, когда его сознание предательски напомнило, что ещё одним, последним, вариантом он не воспользовался.

Трофимов в нерешительности остановился и, снова подойдя к женщине, с надеждой на отрицательный ответ спросил:

— А к полковнику Багирову можно попасть на приём?

— Товарищ полковник. К вам какой-то лейтенант просится, — нажав на кнопку селектора, доложила секретарь.

Трофимов совершенно не ожидал такого вероломства. О полковнике Игнат спросил исключительно для очистки совести, надеясь, что того тоже нет на месте или он занят, и в случае чего собираясь ещё несколько раз подумать — проситься к нему на приём или нет, склоняясь ко второму. «Лишь бы он не согласился меня принять», — уцепился за последнюю надежду Трофимов.

— Какой ещё лейтенант? — услышал он по громкой связи узнаваемый своей жёсткостью голос. — Ладно, пусть войдёт.

Путей к отступлению больше не было. Трофимов глубоко вздохнул, укоризненно посмотрел на секретаря и, собрав в кулак остатки мужества, взялся за ручку двери кабинета Багирова.

— Разрешите войти, товарищ полковник, — открыв дверь и переступив порог, сказал лейтенант. При этом он вытянулся в струнку и резко приложил кисть правой руки к фуражке.

— Входите, — сухо ответил полковник.

— Разрешите обратиться — лейтенант Трофимов.

Полковник сразу не ответил, вспоминая, где он мог видеть вошедшего офицера, и лишь спустя несколько секунд уже совершенно другим — мягким, домашним голосом произнёс:

— А, Игнат! Конечно, обращайся. Как я могу отказать тёзке своего деда.

— А у меня деда тоже звали Игнатом. Меня в честь него как раз и назвали. Он погиб в Берлине, не дожив нескольих дней до Победы, — несколько осмелев и чуть успокоившись, поведал Трофимов.

— Я смотрю, ты времени даром не теряешь. Осваиваешь потихоньку армейские порядки. Присаживайся, рассказывай, что у тебя на этот раз случилось, — сказал Багиров, указывая рукой на стул.

— Тут такое дело, товарищ полковник… — начал Трофимов, садясь и не зная, как дальше продолжить. — Вчера в городе патруль арестовал нашего солдата. Он там, как я понимаю, что-то чуть-чуть накуролесил.

— А-а! Понял, про кого ты говоришь. Мне утром уже доложили про этот вопиющий случай. Ничего себе «чуть-чуть накуролесил»! Напился, избил женщину, переломал в квартире всю мебель, оказал сопротивление сотрудникам милиции, изорвал им форму. И это ты называешь «чуть-чуть»? Это, батенька, пахнет трибуналом.

— Я, товарищ полковник, собственно, и приехал просить, чтобы не возбуждали дело против Назарова, а передали его нам на поруки. Он ведь солдат не плохой. Даже не знаю, что на него нашло.

— Хороший солдат так себя не ведёт, — возразил Багиров. — Так что ничем помочь тебе в этом деле не могу. Я как раз сейчас собирался доложить об этом преступлении начальнику гарнизона и военному прокурору. Мы же ждём заявлений от милиции и от избитой им женщины, да и администрация общежития тоже пришлёт бумагу, после того как оценит ущерб.

— А если никто из них никаких бумаг не пришлёт? — спросил Трофимов.

— Как это не пришлёт? Обязательно пришлют, поверь моему опыту, и напишут притом ещё много того, чего и не было.

— Ну а всё же, товарищ полковник? Вдруг не пришлют, что тогда будет? — неожиданно для себя проявил настойчивость лейтенант.

— Тогда есть два варианта. Можем возбуждать дело, а я склоняюсь именно к этому, а можем и нет. Свидетелей бесчинства вашего солдата много.

— Товарищ полковник, а можно вас попросить не заводить дело, если заявлений ниоткуда не поступит?

— Игнат, тебя прислал этот твой… как его там… майор?

— Васильев, — подсказал Трофимов. — Никак нет, я сам приехал, — соврал Игнат. — Солдата очень жалко. Раньше ничего подобного за ним не водилось.

«Странно, я второй раз в этом кабинете, а уже приходится врать хорошему человеку, некрасиво как-то», — подумал Трофимов.

— Не водилось, а теперь водится. Распустил свой личный состав ваш майор Васильев… Давай, Игнат, сделаем так, но это только из уважения к твоему героическому деду: если не пришлют нам заявлений все, кого я перечислил, то отсидит ваш солдат на гауптвахте десять суток и вернётся в часть. Ну а если заявление хотя бы одно будет, то, не обижайся, придётся твоему Назарову дослуживать срочную службу уже после дисбата. Договорились? — спросил Багиров.

— Так точно, товарищ полковник, договорились! Спасибо!

— Ну, если что ещё случится — обращайся. Рад буду тебе помочь.

— Разрешите идти, товарищ полковник, — сказал Трофимов, пожимая протянутую полковником руку.

Зайдя уже ближе к вечеру в казарму, Трофимов застал всех офицеров дивизиона в полном составе ожидающими его в канцелярии.

На мгновение все замерли, стараясь по выражению лица Трофимова угадать результаты поездки. Вопросительные взгляды пытались найти в его глазах хоть какие-то признаки, указывающие на успешность поездки.

Все отлично понимали, что если договориться не удалось, то месяц казарменного положения им всем обеспечен, а наказания хуже даже представить себе нельзя. Посылая Трофимова в город, все осознавали, что шансов на успех почти нет и помочь может только какой-то невероятно счастливый случай. Но надежда всё же оставалась, и все с нетерпением ждали возвращения лейтенанта.

— Ну, не тяни! Получилось что-нибудь? — глядя в непроницаемое лицо Игната, спросил Васильев.

— Я считаю, что получилось, товарищ майор, — заулыбавшись, ответил Трофимов.

Игнат подробно пересказал обступившим его офицерам разговор с Багировым.

— Объявляю лейтенанту Трофимову благодарность! — громко заявил Васильев, посмотрев в сторону Броницкого и Логинова. — Мирзоев, позови быстро Крутова, — крикнул майор дневальному.

Через пятнадцать секунд Крутов уже был в канцелярии.

— Ты сможешь договориться с вашими знакомыми девками, чтобы они не писали заявления на Назарова? — спросил у рядового Коноплянка.

— Да тут и договариваться не надо, товарищ старший лейтенант. Они сегодня уже сами приезжали. Меня дежурный позвал на КПП, смотрю — стоят обе, ждут меня. Спрашивают, что надо сделать, чтобы Назарова выпустили.

— Вот и отлично, — обрадовался Васильев. — Действуем так: завтра Коноплянка с Крутовым едут в это дурацкое общежитие и договариваются с его администрацией. Обещайте всё, что хотите, но если не договоритесь, то разрешаю тебе, Серёга, рядового Крутова прямо там на месте расстрелять.

— Есть, товарищ майор, договориться и расстрелять Крутова, — ответил Коноплянка.

— Нет, товарищ старший лейтенант, меня надо расстрелять, только если не договоримся, — возразил повеселевший рядовой.

— Добрый у нас командир. Я бы тебя расстрелял ещё тогда, когда ты вчера ночью перелезал через забор части, — сказал Матвеев.

На следующий вечер Васильев зашёл в квартиру холостяков и передал Трофимову фляжку со спиртом.

— Держи, лейтенант. Это тебе приложение к объявленной мною благодарности. Разрешаю добавлять содержимое по несколько капель в чай.

Через десять дней Назаров вернулся в часть. Ни он, ни Крутов больше за оставшиеся им полгода службы в увольнение не ходили. А командир полка на очередном построении зачитал приказ, что отныне и до особого его распоряжения рядовой и сержантский состав части в увольнение может ходить только в сопровождении офицеров и в качестве настоятельной рекомендации посоветовал, чтобы это были замполиты дивизионов.

Первый коллективный выход в увольнение состоялся лишь через два месяца. Замполиты — люди занятые, и заниматься досугом своих подчинённых им было некогда.

Глава 10. Очарование бабьего лета

А тем временем сибирское бабье лето стояло в самом разгаре. Оно очень напоминало эту волшебную пору в средней полосе России и по времени своего начала, и по красоте, но было всё-таки не совсем такое. Более красочное, более яркое и праздничное и даже чуть более тёплое. Залитые солнцем тёмно-зелёные островки громадных кедров утопали в оранжево-жёлто-красных шапках лиственных деревьев, с которых при малейшем ветерке фонтаном, крутясь и медленно планируя, спадала листва. Природа как бы торопилась до стремительно приближающихся заморозков показать людям всю свою красоту и великолепие, прежде чем погрузиться в долгую зимнюю спячку.

Трофимов не мог понять любимой поговорки сибиряков: «Июнь — ещё не лето, июль — уже не лето». Может, ему так повезло, но он пока не чувствовал большой разницы в климате. Да, весна наступила позднее, фактически только в самом конце апреля. Да, лето временами было излишне тёплое, но не настолько, чтобы говорить о невозможности переносить жару. Подобные аномалии были не такой уж редкостью и в Центральной полосе.

Единственное разительное отличие лета — это несметное количество кровососущих насекомых, которые набрасывались на человека, едва тот успевал выйти из дома. В городе их было значительно меньше, а на позиции отбиться от кровососов становилось практически невозможно. Различные химические средства помогали мало, и их действие было сильно ограничено по времени. Жара и пот сводили на нет эффект их применения.

Другое дело — сентябрь. Из насекомых только бабочка или редкая стрекоза пролетит над головой. В общем, полная окутывающая благодать и умиротворительно нежный покой.

Игнат шагал по приветливо обласканному солнцем, ещё не полностью проснувшемуся Томску. На ходу он пинал перед собой громко шуршащую, похожую на разноцветное конфетти опавшую листву. Её завораживающий шорох даже в далёком будущем будет всегда напоминать Трофимову это тёплое сентябрьское утро и каждый раз будоражить память о тех двух, непохожих ни на какие иные, годах его жизни. Они не были ни лучше, ни хуже — они были совсем другие, как будто из какого-то другого, параллельного мира.

Трофимов явственно ощущал необыкновенную лёгкость. Ему казалось, что сегодняшний день принадлежит только ему. А всё окружающее в виде редких прохожих, медленно проезжающих мимо машин, открывшихся магазинов — лишь декорации к спектаклю, где есть только единственный зритель и единственный участник, и это он. На душе у него было настолько радостно, что хотелось восторгаться буквально всем: стучащим колёсами трамваем; проходящей мимо него группкой студенток, громко обсуждающих события начавшегося учебного года; старушками, торгующими на трамвайной остановке кедровыми орешками; да и вообще всем миром, который казался таким же ясным и добрым, как это утро.

И в этот момент он, наверное, впервые за всё время службы ощутил непреодолимое желание вернуться домой. Это не было ни ностальгией, ни тоской по родственникам и друзьям. Это было просто желание очутиться в Москве, в родном для него городе, где он родился и где прошло его детство и юность. Пройтись по её улицам, зайти в парк «Останкино», пообедать в чебуречной на Колхозной площади, сесть в девятый троллейбус и проехать весь маршрут, не отрываясь от окна.

Трофимов вспомнил, что нечто подобное и столь же эмоциональное он уже испытывал однажды в своей жизни. Это было в его первом стройотряде, когда ему почти до слёз захотелось увидеть бордюры московских улиц. Почему именно бордюры, а не что-то другое, он понять и объяснить не мог.

Нынешнее желание никак не было связано с какими-либо трудностями армейской жизни. Технику он освоил не хуже иных кадровых офицеров, прослуживших на ней уже много лет. Со всеми сослуживцами у него были абсолютно ровные, рабочие отношения. В части не было абсолютно никакого деления на «кадровых» и «пиджаков» — даже слова такого никто и никогда не произносил. Хотя если бы кто-то его и сказал, Трофимов бы не обиделся, так как не видел в этом ничего унижающего его достоинство. Наоборот, он даже гордился этой своей непохожестью на основную массу профессиональных военных.

С некоторыми офицерами, своими ровесниками, он успел довольно близко сойтись, а кого-то даже считал своими друзьями. Да что там с офицерами, даже с большинством солдат у него выстроились вполне подобающие отношения. Все его команды, больше похожие в его устах на просьбы, вовремя выполнялись. Осаживал он только тех, кто пытался воспользоваться, как им казалось, слабостью лейтенанта и начинал выходить за дозволенные рамки. Особо зарвавшихся Трофимов мог жёстко поставить на место, применив при этом все доступные ему методы.

Нежданно нахлынувшие чувства, навеянные сказочным бабьим летом, ещё долго не отпускали Трофимова. Забыв о времени, Игнат брёл по улицам Томска, когда неожиданно понял, что находится рядом со зданием студенческого общежития, где жила одна его знакомая, с которой он познакомился в ДОСах три месяца назад на праздновании двадцать седьмого дня рождения командира автороты — капитана Баранова. Тот, несмотря на уже довольно серьёзный для военного возраст, всё ещё числился холостяком.

Вика — так её звали — приехала тогда в сопровождении трёх своих подруг. Девушка сразу приглянулась Трофимову, но так как она была гостьей юбиляра, то он старался никак не показывать свою к ней симпатию.

Её подруги в этой компании раньше никогда не были и уговорили Вику взять их с собой с целью знакомства с потенциальными женихами.

Вроде все они были достаточно симпатичными, разговорчивыми, весёлыми, но у Игната совершенно не было желания заигрывать с ними. Он охотно включался в разговор, шутил. Когда до него доходила очередь, произносил тосты за именинника и за красоту присутствующих за столом дам.

Одна из подруг всячески пыталась познакомиться с ним поближе. Начинала о чём-то расспрашивать, говорила о себе. Игнат старательно отвечал на её вопросы, искренне смеялся над смешными историями из её жизни, которые она очень даже умело рассказывала. Но к более близким отношениям его совершенно не тянуло. Он всё время пытался посмотреть на Вику, услышать, о чём она говорит. Такова уж была его особенность: Игнат не мог увлечься девушкой, если рядом с той находилась более привлекательная в его понимании. А тогда был именно этот случай, хотя Вика и была далека от его идеала красоты, хранящегося в подсознании у каждого мужчины. Но среди подруг она всё же была ближе к этому образу. Викино улыбчивое лицо, аккуратный носик, щёчки с небольшими ямками, завитые на концах светлые локоны, зелёные глаза, с которыми так гармонировало бирюзовое короткое платье с воланами, не могли оставить Игната равнодушным.

Он однажды заходил проведать её в общежитии, когда случайно попал в город вместе с капитаном.

В этот раз, несмотря на уже далеко не ранний час, пожилая женщина-вахтёр никак не пускала Игната. И лишь после того, как Вика спустилась в холл, та смилостивилась и разрешила ему пройти внутрь женской секции.

— А мне Тонька, моя соседка, сказала, что ко мне кто-то пришёл, а его не пускают, — поднимаясь по лестнице, рассказывала Вика.

— Я уже собрался уходить, уж больно строга у вас вахтёрша.

— Да уж! Эта смена считается у нас самой неподкупной. На прошлой неделе не пустили ребят на третий этаж к девчонкам. Даже за бутылку шампанского. Пришлось им забираться по пожарной лестнице.

— Молодцы, но для такого храброго поступка требуется достаточно много выпить, а то на трезвую голову можно сорваться и попасть к совсем другим девчонкам, в белых халатах и с уткой, — предположил Трофимов.

— Тьфу, тьфу, не надо так грустно шутить, — глядя в глаза Игната, попросила Вика.

Они поднялись на второй этаж и вошли в комнату, занимаемую Викой. Комната состояла из двух небольших боксов, в каждом из которых жило по два человека.

Письменных столов тоже было всего два, поэтому приходилось договариваться между собой, чья очередь сегодня заниматься. Самая жаркая борьба за столы, естественно, разворачивалась перед зачётной неделей и во время сессии. Вдруг выяснялось, что всё, что откладывалось на потом, надо делать срочно и одновременно всем. Но сейчас был ещё только сентябрь, занятия начались не так давно, и письменные столы использовались в основном как гладильные доски или склад всевозможной одежды.

— Чай будешь пить? — спросила Вика.

— С удовольствием, — чуть стесняясь, ответил Игнат.

Вика вышла в коридор и отправилась на общую кухню ставить чайник, а Трофимов, взяв лежащий на прикроватной тумбочке журнал «Огонёк», стал его неторопливо листать, рассматривая фотографии.

— Здравствуй, Игнат, — поздоровалась вошедшая в комнату девушка, в которой Игнат узнал одну из подружек Вики, приезжавших вместе с ней. На девушке был короткий шёлковый халатик ярко-бордового цвета, полы которого при резких движениях распахивались, оголяя стройные ноги до самого, так сказать, их начала.

— Привет! Рад тебя видеть, — ответил Трофимов, не назвав при этом девушку по имени, побоявшись перепутать.

— Что это ты сегодня один в город приехал? — поинтересовалась она у лейтенанта.

— Все на службе. А у меня вчера был наряд, так, что сегодня я выходной.

Тем временем в комнату, неся в руках две кружки с чаем, вошла Вика.

— Верка, ты же говорила, что торопишься в библиотеку за учебниками, — с искусственным удивлением сказала Вика, — а сама ещё и не одевалась.

— Сейчас иду, — недовольно ответила Вера, при этом она резко развернулась, да так удачно, что полы халата поставили рекорд по ширине распахивания.

Трофимов проводил взглядом не спеша удаляющуюся девушку, которая походкой фотомодели скрылась за дверью соседней комнаты.

— Что интересного пишут в журнале? — чтобы поддержать разговор, спросила Вика.

— Да я только картинки рассматривал. Это один из самых моих любимых журналов. В нём даже однажды напечатали мою фотографию.

— Да ты что! Правда? Расскажи, — с неподдельным интересом попросила девушка.

— Да особо рассказывать-то и нечего. Как-то в школе, в классе, наверное, пятом, я с двумя друзьями записался в кружок юных натуралистов. Занятия в этом кружке проходили в оранжерее Ботанического сада, куда однажды пришёл корреспондент «Огонька» с заданием написать статью о работниках, ухаживающих за тропическими растениями. А тут мы — трое малолетних балбесов, вот он нас за компанию и сфотографировал, снабдив снимок надписью, что, мол, вот подрастает смена, будущие, так сказать, ботаники.

— Я тоже очень люблю цветы. У меня дома, в Витебске, все подоконники заставлены горшками с растениями, — рассказала Вика.

— А у нас, если честно, особой любви к флоре не было, а были совершенно другие причины приходить туда и чистить глиняные цветочные горшки. Дело в том, что там имелась возможность разжиться черенками диковинных для нас растений, а в водных секциях можно было втихаря поймать аквариумную рыбку или выловить экзотическую улитку. Нам тогда никто и не сказал, что это корреспондент из журнала. Но через два месяца ко мне заходит одноклассница, соседка по лестничной клетке, и дарит журнал с моей физиономией. Он до сих пор у меня дома где-то лежит. Вот приедешь ко мне в гости в Москву, я тебе его покажу.

Разговор шёл как-то натужно, и Трофимов, чтобы не испортить себе навеянного ранней осенью сентиментального настроения, решил, что пора уходить. Допив чай, он засобирался домой. Вика проводила его до лестницы и пообещала приехать в гости к ребятам, как только они её пригласят.

Ещё не выйдя из здания, Игнат снова вспомнил о Москве. Уж очень это общежитие напомнило ему знакомую факультетскую общагу, расположенную рядом с набережной Яузы. Та же внутренняя планировка, та же суета весёлых и беззаботных студентов.

Трофимов в общежитии не жил, но заходил в гости к одногруппникам частенько. То к кому-нибудь за тетрадью с пропущенной им лекцией, то попробовать сала, присланного ребятам, чьи родители жили в деревне, то расписать на четверых пулю. Иногда два последних повода совмещались, и тогда, естественно, поеданием одного лишь сала не ограничивалось.

Эти воспоминания привели Игната к неожиданной мысли, что его студенческая и офицерская жизнь имеют нечто общее и его пребывание в армии можно рассматривать как просто ещё несколько дополнительных семестров и практик.

С аппетитом пообедав в городской столовой и зайдя в магазин за маслом и сметаной, Игнат пешком неторопливо отправился в обратную дорогу.

Придя на автовокзал, он вспомнил, что по приезде не удосужился взять обратный билет. Отстояв довольно приличную очередь в кассу, Игнат убедился в том, что на ближайшие рейсы в нужном ему направлении билетов нет. Уехать можно было, самое раннее, только в семь вечера. На этот автобус и пришлось взять билет. На последние рейсы билеты продавались без указания мест, поэтому как минимум стоя могли уехать все оставшиеся желающие.

Посмотрев на время, Игнат понял, что надо где-то провести четыре часа. Идти обратно в общежитие было неудобно, да и не хотелось. И Трофимов решил ещё побродить по осенне-умиротворённому Томску.

Пройдя минут десять по улице Ленина, Игнат упёрся в кинотеатр «Октябрь», где, судя по большой афише на фасаде, шёл фильм «Кабаре» с Лайзой Минелли в главной роли.

Раньше такие фильмы можно было увидеть только в подпольных видеосалонах, но пришедшая перестройка пустила иностранный кинематограф на широкие экраны страны.

Вообще-то он уже ходил на этот фильм две недели назад, когда они вместе с Плющевым приехали в город проветриться.

Трофимов тогда только утром сменился с боевого дежурства, а Плющев всю ночь был ответственным по казарме. Кресла в кинотеатре были удобными и мягкими, в зале темно. В результате ребята уснули ещё на середине первой части.

Это был не первый подобный случай с Игнатом. До этого Трофимов на пару с Бушуевым проспали таким же образом «Курьера» Шахназарова.

В тот раз Игнат точно помнил, что первую часть фильма он посмотрел, хотя спроси кто про её содержание, он точно описал бы только первые минут двадцать пять.

Сегодняшний просмотр завершился так же, как и два предыдущих. Женщина-билетёр довольно сильно потеребила Трофимова за плечо, с вызовом сообщив, что фильм давно закончился и надо срочно освободить зрительный зал.

Игнат заспанными глазами посмотрел на часы, моментально взбодрился, схватил лежащий в ногах пакет с продуктами, быстрым шагом вышел из кинотеатра и, не сбавляя темпа, рванул к трамвайной остановке — до отхода автобуса оставалось всего двадцать минут.

Выйдя в Болотове, Игнат уже не спеша двинулся к ДОСам. Ещё издали он услышал, что явно недалеко от домов кто-то громко и отрывисто поёт. Чуть приблизившись, в свете уличного фонаря он различил силуэты трёх человек, которые шли в линию строевым шагом, громко чеканя ногами. При этом они пели одни и те же две строчки из известной песни:

Замполиты, политруки,

А по-прежнему — комиссары.

После этого шла пауза в секунды три, а потом опять повторялось:

Замполиты, политруки,

А по-прежнему — комиссары.

При этом после первой строчки человеческие фигуры синхронно поворачивали голову в равнении на стену дома. Пройдя два подъезда, троица резко разворачивалась и шла всё с той же песней в обратном направлении. И так повторялось снова и снова.

Подойдя ещё ближе, Трофимов узнал поющих. Это были два офицера из первого дивизиона — капитан Бойко и старший лейтенант Гречкин, а также командир взвода автороты старший лейтенант Кузин.

То, что офицеры были в изрядном подпитии, выдавали не только их действия, но и слишком громкое пение, больше похожее на крик заблудившегося в лесу и увидевшего медведя грибника. Хотя строевой шаг был почти безупречен. Лишь некоторая несинхронность в поворотах портила общее впечатление от строевой подготовленности офицеров.

Несмотря на сильное любопытство, Игнат решил, что подходить к поющим он не будет. Все трое офицеров имели репутацию забияк и скандалистов — правда, проявлявших себя только в состоянии алкогольного опьянения. Каждый из них мог похвастаться не одним подбитым оппоненту в пьяной драке глазом и не одной превращённой в испанский галстук гитарой. Причём различий между мужчинами и женщинами они не делали. Звание тоже не имело значения. Под горячую руку мог попасться и солдат, и прапорщик, и офицер.

Трофимова удивило, что, несмотря на совсем ещё не поздний час, почти во всех окнах домов выключен свет. Но заметив шевелящиеся, еле различимые силуэты, он понял, что жильцы ДОСов прильнули к окнам и наблюдают за находящимся в самом разгаре представлением.

Подождав, когда «артисты» повернутся к нему спиной, Игнат быстро зашёл в свой подъезд.

— Что это там народ развлекается — или я пропустил какой-то праздник? — спросил он у смотрящего в окно Погодина.

— Развлекаться они будут завтра, после построения. На той неделе наш замком полка по политической части подполковник Рубинин «зарезал» на партийном собрании Гречкину его вступление в члены КПСС, сказав, что тот ещё не дорос до священного звания коммуниста и ему будет полезно ещё полгодика походить кандидатом, — начал объяснять Лёнька. — А сегодня у Бойко родился сын — это событие он и начал с друзьями отмечать. И тут, естественно, вспомнился случай на партийном собрании. Вот они и ходят мимо окон Рубинина и поют.

— Да, завтра будет весёлое построение, — предположил Бушуев.

— Нет, на построении никто ничего не скажет. Зачем солдатам знать про такие случаи? А вот после командир полка вызовет их отдельно, и ребятам мало не покажется, — резюмировал Погодин.

И действительно, на утреннем построении не было сказано ни слова о вчерашнем вечернем концерте. И только в самом конце подполковник Ягодин приказал всем троим офицерам, а также их командирам и замполитам зайти к нему в кабинет.

Глава 11. Контроль функционирования

На следующий день получилось так, что Игнат поехал в часть на второй — штабной — «Коломбине», ловя укоризненные взгляды офицеров из штаба, для которых и предназначался этот более поздний рейс. Зайдя в казарму, Трофимов застал всех дивизионных офицеров сидящими в Ленинской комнате. Через минуту туда зашёл и командир — майор Васильев.

— Товарищи офицеры, — подал команду капитан Логинов.

Все присутствующие дружно встали, приветствуя своего командира.

— Товарищи офицеры, — произнёс в ответ майор, разрешая подчинённым садиться.

Майору было тридцать четыре года, и Игнат считал его уже старым и опытным военным. Солидности майору добавляли седые волосы, равномерно вкраплённые в короткую, но густую тёмно-русую шевелюру.

Майор пользовался непререкаемым авторитетом среди подчинённых ему офицеров, всем своим поведением и поступками каждый раз подтверждая, что делать военную карьеру, ступая по головам своих сослуживцев, он не собирается. Интересы подчинённых он всегда ставил на первый план, невзирая на возможные конфликты с вышестоящим командованием, хотя лишний раз на рожон старался не лезть.

— Итак, — начал Васильев, — буду краток. В понедельник мы заступаем на боевое дежурство. Предупреждаю сразу, что поездки в город, будь то в выходной или будний день, будут рассматриваться как исключение и осуществляться только после подписания мною поданного заранее рапорта. Хочу напомнить, что по тревоге время прибытия на позицию офицерского состава, не задействованного в дежурной смене, составляет тридцать минут.

Майор сделал паузу, после чего продолжил:

— Ну, собственно, и всё. Подготовку к дежурству начнём с проверки знания офицерами дивизиона контроля функционирования станции. Операторами будут солдаты — заодно и проверим, как они у вас подготовлены к боевой работе. Офицерами пуска будут Матвеев, Коноплянка, Крупицын и Трофимов. Стреляющими — Броницкий, Логинов, Колюжный и Васильев.

Заместитель командира дивизиона по политической части, или просто замполит, капитан Колюжный вздрогнул при упоминании своей фамилии. Он, конечно, слышал о требовании нового командира группы дивизионов о том, чтобы все офицеры без исключения были в состоянии включить станцию и проверить её боеготовность. Это распоряжение касалось конкретно замполитов, так как, естественно, остальные офицеры могли это сделать и с закрытыми глазами. Зная это, Колюжный три недели назад специально пришёл на позицию, где присутствовал на одной из тренировок офицеров. Потом даже почитал первую страницу соответствующего руководства, из которой почти ничего не запомнил. Но особо из-за этого факта не расстроился, так как считал, что работа на технике его не должна касаться, ведь это не относится к воспитанию у солдат марксистско-ленинского мировоззрения. И то, что всех политических работников обязали изучать материальную часть, считал недоразумением и прихотью подполковника Зайцева.

Согласно установленным правилам, замполиты никогда не освобождались от знания техники. Но в последние годы об этом стали забывать, и получилось так, что политические работники стали редкими гостями на боевых позициях.

«Никогда не замечал, что здесь так много всяких лампочек и тумблеров, — удивился про себя Колюжный. — Надо запомнить, кто на какие кнопки нажимает», — пытался сосредоточиться капитан во время работы первого расчёта, который быстро и почти без ошибок провёл контроль функционирования, с запасом уложившись в нормативное время. Пришла пора замполита на личном примере показать бойцам образец владения техникой.

— Включить станцию, — скомандовал запомнивший первую команду капитан Колюжный. И при этом, зачем-то отодвинув руку офицера пуска, стал нажимать на кнопку пуска ракет.

Пришлось Васильеву, стоящему рядом и контролирующему правильность выполнения операций, вмешаться и отдёрнуть руку замполита.

— Проверить приводы индикаторов, — как ни в чём не бывало продолжил Колюжный.

— Товарищ капитан, не приводы индикаторов, а приводы и индикаторы, — вежливо уточнил сержант, сидящий за пультом захвата, — у индикаторов нет приводов, это же просто экраны.

Уши и щёки у замполита слегка порозовели и стали покрываться пятнами. А было известно, что это явный признак, что мозг капитана Колюжного начал активную деятельность по поиску аргументов, которые могли бы полностью доказать правоту политического работника.

— Изучай матчасть, боец. Мне лучше знать, у кого есть приводы, а у кого будут приводы на гауптвахту. Поверь, мне очень жаль спирта, который должен пойти на протирку этих самых приводов, но раз ты утверждаешь, что их нет, то я смело пущу его на твоё расквартирование на губе суток на пять.

— Извините, товарищ капитан, — заискивающим голосом промямлил сержант Колобов, недавно получивший это звание. — Но нам так в учебке рассказывали, и в руководстве по боевой работе так же написано.

— Написано у тебя в штанах, — вставил замполит понравившийся ему речевой оборот. — А руководство — документ секретный. И таким балбесам, как ты, специально выдают экземпляры с ошибками. — Капитан гордо поднял голову и, потрясая вытянутой рукой, продолжил величественным и громким голосом: — Запомни, боец, приводы у индикаторов есть.

Офицеры, стоящие чуть поодаль, пытаясь скрыть смех, закашлявшись, отвернулись, что не осталось без внимания замполита.

«И что они смеются? Вроде я ничего смешного не говорил, — подумал он, недоумевая. — А вдруг приводов у индикаторов действительно нет? — Эта внезапная догадка больно ударила по уже красным щекам капитана. — Надо спросить у Васильева. Нет, лучше пойду в секретку и ещё раз почитаю руководство».

С такими мыслями Колюжный, спросив разрешения у майора и сославшись на боли в животе, не закончив задания, вышел из капонира и направился в сторону штаба. В его голове шла активная работа: «Что такое индикатор? — рассуждал капитан. — Это же как маленький телевизор, а какой у телевизора может быть привод?.. Хотя какая разница — привод не привод, индикатор, фигатор. Дежурство через четыре недели закончится, а до следующего я так и так всё забуду: и про приводы, и про индикаторы, и про всю остальную белиберду».

И Колюжный решил, что в секретку за руководством ему идти не надо. «А для чего мне вообще осваивать эту дурацкую технику? Я же целый заместитель командира дивизиона по политической части, и у меня есть дела куда важнее, чем всякие там боевые дежурства и стрельбы. У меня соревнования Ленинских комнат на носу, а три плаката ещё не доделаны. Надо Малому хвоста накрутить, чтобы быстрей рисовал, а не сидел в чипке со своими земляками».

Поведение Колюжного Трофимову нисколько не показалось странным. Всю его исключительность он по достоинству смог оценить буквально в первые же дни своей службы. Дело было так.

Для оформления допуска к секретной литературе Игнату надо было заполнить несколько документов, образцы которых ему выдали в штабе полка. Молодой лейтенант сел за последний стол в пустой Ленинской комнате и приступил к заполнению несложной анкеты. Это была первая неделя его службы, и он не знал, что по вторникам после завтрака дивизионные замполиты проводят для рядового состава политинформацию. А был как раз вторник.

Когда солдаты дивизиона заполонили Ленинскую комнату и в неё бодро вошёл Колюжный, Трофимов поднялся, собравшись поискать более спокойное место, но замполит остановил его:

— Останьтесь, товарищ лейтенант, вам тоже нелишне послушать, что я буду рассказывать.

Игнату были ещё не ведомы армейские порядки, и, услышав такую фразу от старшего по званию офицера, он остановился и сел на место, о чём впоследствии нисколько не пожалел.

После нескольких вводных фраз, в которых Колюжный доложил присутствующим о напряжённой международной обстановке, Игнат попросил у солдата, сидящего по соседству, листок бумаги, так как понял, что столь познавательную речь надо обязательно законспектировать.

Часть доклада, касающаяся международного положения, была достаточно короткой и закончилась неожиданным оборотом:

— В отличие от нормальной рыбы, капитализм тухнет с хвоста!

Колюжный выдержал паузу и, глядя на безразличные лица солдат, с воодушевлением поинтересовался:

— А что же никто не спрашивает — почему с хвоста?.. А я вам отвечу — потому что у капиталистов головы-то и нет! А есть только хвост, растущий из раскормленного зада!

Во второй части доклада замполитом была затронута тема отношения рядовых к своим воинским обязанностям, венцом которой явилось высказывание:

— Если солдат недобросовестно несёт службу, то от этого страдают все жители нашей страны: например, у меня по этой причине постоянно происходит расстройство желудка.

Третья и заключительная часть речи Колюжного была посвящена отношению солдат непосредственно к замполиту:

— В армейской службе, бойцы, вы должны руководствоваться или Уставом, или моими приказами!

Не успел Трофимов записать это шедевральное изречение, как последовало новое:

— Если я говорю, что надо что-либо сделать, то это надо незамедлительно исполнять, даже несмотря на то, что я говорю бред.

Сказав это, замполит с гордым видом вышел из комнаты. За ним потянулись к выходу и солдаты, причём никто из них, к удивлению Игната, даже ни разу не улыбнулся за всё время столь занимательной политинформации. По всему было видно, что все эти афоризмы из уст замполита солдаты слышали уже не в первый раз.

Проверка знаний контроля функционирования закончилась, и всем её участникам разрешили покинуть позиции. Офицеры, разбившись на группы, двинулись к штабу, чтобы ехать на обед. Трофимов, посмотрев на часы, понял, что до отъезда машины ещё пятьдесят минут и можно пройти через позиции первого дивизиона, чтобы поздороваться со своим дружком Плющевым. Но на позиции, кроме дежурной смены во главе с лейтенантом Перуновым, уже никого не было.

— Балдеешь, Чернышёв, — окликнул Трофимов сидящего на лавочке перед входом в капонир младшего сержанта.

Солдат нехотя поднялся и, медленно надев пилотку, так же нехотя и вяло отдал честь.

— Несу дежурство, товарищ лейтенант.

— И куда же ты его несёшь и не тяжело ли?

— Нет, нормально, не тяжело, — как бы нараспев ответил солдат.

— Что-то колодец никто не копает? — поинтересовался лейтенант.

— Да только сейчас закончили. Ребята пошли обедать.

— Что закончили? Вода пошла? — притворно удивлённым голосом спросил лейтенант.

— Не-а, воды пока нет, к вечеру продолжим копать, — ответил Чернышёв.

— А сколько уже выкопали?

— Уже под восьмое кольцо заканчиваем.

— Ну, молодцы. Наверное, чуть-чуть осталось.

— Надеемся, уж больно тяжело стало глину ведром с такой глубины вытягивать.

— А что ваш якут-следопыт говорит?

— Говорит, что, видать, в этом месте водяной пласт немного поднырнул. Говорит, что у него такое уже было и что это может добавить метра два глубины, не больше.

— А если больше? — поинтересовался лейтенант.

— А если больше, то в якутской тайге будет много дичи, так как число охотников там на одного уменьшится.

Чернышёв сказал это отрывисто и грозно, с интонациями, не оставляющими сомнений в его намерениях.

— Ну что же, желаю удачи в вашем нелёгком труде.

Лейтенант развернулся и быстрым шагом направился в сторону штаба, спеша к машине, отвозящей офицеров на обед.

Глава 12. Непредвиденная развязка

Гром грянул через неделю, когда вечером к холостякам зашёл поболтать, а заодно стрельнуть пару сигарет, Матвеев. После непродолжительной беседы на любимую тему старшего лейтенанта «Бабы — дуры» он сказал, что этому и так непреложному для него факту сегодня было ещё одно подтверждение.

— Жена Шалевича собралась рожать, а до роддома тридцать километров, о чём она только думала! Вот Валерка набегался, ища по ДОСам машину, а потом вызывая скорую помощь.

— Как рожать?! — воскликнул Бушуев, вскакивая со стула. — Ведь это должно произойти в декабре, а сейчас только двадцать девятое сентября.

— Ну, так я и говорю, что дуры. Даже в срок рожать не умеют.

Забыв обо всех делах, ребята помчались к Шалевичу. Однако в его квартире никого не оказалось. Только в двенадцать часов ночи Валера зашёл к своим бывшим соседям и, разбудив их, громко доложил, что у него родился сын.

— Три пятьсот вес и пятьдесят один сантиметр рост, — с гордостью рапортовал Шалевич.

— Валер, я в этом деле не очень-то силён, но мне кажется, или она действительно родила несколько рано? — как можно тактичнее поинтересовался Погодин.

— Родился недоношенным, семимесячным. Но врачи сказали, что на первый взгляд со здоровьем у ребёнка всё нормально.

— Ну, мы тебя поздравляем! — за всех резюмировал Бушуев, обнимая Шалевича.

— Молодец, старик! Но ты теперь намучаешься. Пелёнки, гуляние в любую погоду, плач. Тяжело будет, — с сочувствием в голосе произнёс Погодин, пожимая молодому отцу руку и похлопывая его по плечу.

— Прорвёмся! Тем более мама берёт отпуск и через неделю приедет. Так что самый тяжёлый первый месяц она будет нам помогать.

— Ты с ней помирился? — поинтересовался Трофимов.

— Конечно! Она как узнала о рождении внука, сразу всё простила и даже без моей просьбы обещала скоро приехать, — радостно доложил Шалевич. — Предлагаю немного бухнуть за моего первенца. Отметить, так сказать, рождение нового защитника Отечества, — с энтузиазмом потирая руки, сказал Валера и вытащил из-под кожаного плаща одну за другой две бутылки невесть откуда взятой им водки.

Прогуляв почти всю ночь и подчистив все свои скромные запасы алкогольных напитков, ребята утром отправились на службу. Предстоял долгий и мучительный похмельем день.

Но, на удивление, он начался для Трофимова очень даже удачно. Сразу после общеполкового построения к Игнату подошёл капитан Колюжный и передал приказ: лейтенант Трофимов должен сегодня ехать старшим машины на бетонный завод и привезти оттуда четыре аэродромные плиты и три кольца для колодца, который строят на позиции первого дивизиона.

На вопрос, заданный в иносказательной форме, смысл которого сводился к фразе «Почему офицер второго дивизиона должен ехать по делам конкурирующих в принципе подразделений?», Колюжный, не уловив в вопросе подвоха, ответил, что это личная просьба замполита первого дивизиона капитана Рогова, согласованная с Васильевым.

Оказалось, что они заранее сделали заявку в автороту и планировалось, что за кольцами поедет старший лейтенант Клячин, но тот, как назло, сломал позавчера ногу. Остальные же младшие офицеры дивизиона все в нарядах, а если поездку отменить, то машину выделят ещё очень не скоро.

Её бы и так им никто не дал, но совпало, что для строительства подъездной дороги к новому ангару для хранения ракет не хватило нескольких дорожных плит, а кольца шли уже как бы прицепом.

Игнат благоразумно решил не идти на конфликт и не вступать в дискуссию, почему ни один из замполитов не может сам поехать старшим машины, и жаловаться Васильеву не стал. А правильно рассудил, что ехать в кабине грузовика и дремать лучше, чем с больной головой гонять солдат по позиции, пытаясь добиться, чтобы те интенсивнее копали водоотводную канаву, дабы успеть её отрыть до приближающихся морозов.

Тем более было жалко Серёгу Клячина, который так глупо травмировался, сорвавшись по пьяни с водосточной трубы, по которой он ночью пытался забраться к девчонкам на второй этаж общежития медицинского института.

Да он бы и не сорвался, если бы ему не мешал армейский плащ и находящиеся в нём две бутылки портвейна. Ведь приходить в гости к девушкам с пустыми руками у настоящих офицеров не принято.

Игнат всю эту историю знал, так как встретил старшего лейтенанта на следующий же день на обеде в столовой, куда тот приковылял в гипсе и на костылях. Клячин хвастался, что упал удачно, обе бутылки остались целы.

Зайдя в штаб и оформив путевой лист, а также получив от дежурного инструктаж, Игнат не спеша отправился в автопарк, где минут двадцать искал водителя трёхосного КрАЗа — ефрейтора Шарафутдинова.

Результаты поиска дали свои плоды только после того, как Трофимов зашёл на склад ГСМ и вытащил ефрейтора из каптёрки, где тот спал после завтрака.

— Документы в порядке? — строго спросил Трофимов.

— В полном, товарищ лейтенант, — бодро ответил ефрейтор.

— Машину заправил?

— Полный бак, доедем хоть до Новосибирска.

— Ну, тогда поехали, надо постараться успеть вернуться к обеду.

Оказавшись за территорией части, лейтенант, убедившись, что Шарафутдинов более-менее уверенно управляет тяжёлым грузовиком, закрыл глаза и тут же уснул. Ехать предстояло сорок километров, так что, учитывая скорость машины, поспать можно было около часа, что лейтенант и сделал, и разбудил его ефрейтор, сообщивший, что они уже на складе готовой продукции ЖБК.

Выписав в бухгалтерии накладную и проконтролировав погрузку и крепление четырёх плит и колец, Трофимов сел в машину, и они тронулись в обратную дорогу. Откинувшись на спинку сиденья и вытянув вперёд ноги в довольно просторной кабине, лейтенант почти сразу снова уснул, несмотря на сильный шум мощного двигателя.

Игнату снилось, что он идёт по Москве. Его держит за руку красивая девушка. Игнат точно знает, что она красивая, хотя никак не может разглядеть её лица, которое окутано какой-то непроницаемой дымкой.

— Ты любишь меня? — спросил у неё Игнат в надежде, что после этого вопроса дымка рассеется и он наконец увидит лицо.

— А за что же мне тебя любить? Помнишь, как ты две недели назад недоглядел и перевернул на сто восемьдесят градусов радиолокатор подсвета цели, находящийся на крыше первой кабины? — стала выговаривать девушка голосом Коноплянки.

— Помню. Но я же сделал это случайно. Тем более по правилам эксплуатации это не возбраняется, — виноватым голосом оправдывался Игнат.

— Не возбраняется у тебя в штанах. А мне пришлось вытирать вытекший антифриз, который, к твоему сведению, мог закоротить один из блоков. Поэтому я тебя не люблю и не хочу иметь с тобой ничего общего, — обиженно заявила девушка и испарилась.

Проснулся Трофимов от тишины и отсутствия какой-либо тряски. Первым, что бросилось ему в глаза, был открытый капот моторного отсека. Выйдя из кабины, он увидел стоящего на бампере Шарафутдинова, что-то ковыряющего в двигателе.

— Что случилось? — с тревогой спросил лейтенант.

— Да вот, заглохла, гадюка, и не хочет заводиться. Хорошо ещё, что успел съехать на обочину, — ответил ефрейтор.

Трофимов в устройстве автомобиля понимал мало. Но, как тут же выяснилось, и Шарафутдинов в нём понимал не намного больше. Через два часа безуспешных поисков неисправности измазавшиеся в масле и грязи ефрейтор и лейтенант сели на ещё теплую землю и жадно закурили.

Думали они при этом совершенно о разном. Шарафутдинов, понимая, что на обед он уже опоздал, прикидывал, где и чем он сможет поживиться, когда наконец-то вернётся в казарму. Вопрос, как это удастся сделать, ему в голову не приходил. Решение проблемы он оставил на лейтенанта.

Трофимова же волновала проблема — что делать? Поймать попутную машину и поехать за помощью в часть? Этот вариант грозил затянуться до утра, что совершенно не входило в его планы. Дальше искать неисправность? С таким специалистом, как ефрейтор, это тоже, по всей видимости, до утра. Последний вариант всё же перевесил, и они продолжили ковыряться в моторе, пытаясь найти причину остановки двигателя. За этим увлекательным занятием прошёл ещё час.

— Может, солярки нет? — предположил от безысходности Трофимов.

— Не может такого быть, я же говорил, что полностью заправлен, — возразил ефрейтор.

Но после секундного раздумья взял валявшуюся на обочине ветку и, открыв крышку горловины, засунул её в топливный бак.

— Пусто, товарищ лейтенант! — размахивая самодельным щупом, радостно сообщил Шарафутдинов. — Вообще ничего нет — сухо.

Лейтенант выхватил ветку из рук бойца и замахнулся, метясь по мягкому месту ефрейтора. Но тот успел отскочить и дать дёру. Метрах в двадцати он остановился и жалобно промямлил:

— Ничего не понимаю, ведь стрелка показывала, что горючки под завязку.

К этому времени лейтенант уже остыл и переключился на другую проблему — где им разжиться соляркой.

— У тебя канистра-то хоть есть? — с безнадёжностью спросил он у ефрейтора.

— Не-а, канистры нет.

— Тогда делаем так. Видишь, в поле трактор пашет землю? Через пять минут он подъедет к нам довольно близко, делай что хочешь, но договорись с трактористом, чтобы он нам отлил солярки.

Когда трактор приблизился, Шарафутдинов побежал ему навстречу и, что удивительно, уговорил молодого тракториста поделиться топливом. Тот подъехал к машине, достал помятое ведро и шланг и после несложных процедур ефрейтор одно за другим слил три ведра горючки.

Через пять минут КрАЗ легко завёлся и двинулся в сторону части.

Предвкушая скорый приезд, ефрейтор разговорился. Из его рта при этом ужасно била солярочная диаграмма направленности.

— А я ещё позавчера удивлялся, когда со старшим лейтенантом Гречкиным поехали забирать аэродромные плиты. Едем туда, прибор показывает почти полный бак. Едем обратно, а топливо всё не убывает, стрелка стоит как вкопанная. Я обрадовался, что не надо заправляться и можно сэкономить для части солярку.

— Данияр, — называя ефрейтора по имени, выговаривал лейтенант, — думал ты не о том, что сэкономил топливо, а о том, кому и за сколько его можно продать. А ты бы лучше подумал, откуда топливо само собой окажется в баке. Как оно могло туда попасть? Нельзя разве было догадаться, что прибор сломался и показывает неправильное значение?

— Мне это в голову не пришло, — совершенно искренне оправдывался Шарафутдинов.

Трофимов понял, что объяснить что-либо ефрейтору не удастся. Да и желание этим заниматься тоже пропало. Из желаний было только одно, точнее, три: добраться до дома и сломать Клячину вторую ногу, а заодно и главному колодцекопателю Плющеву, а также дать в нос якуту-следопыту, чтобы этот сплющенный нос более точно определял, на какой глубине проходит водоносный слой.

Въехав в посёлок и миновав ДОСы, машина заглохла, выработав всё подаренное трактористом топливо.

Было уже довольно темно, и Трофимов решил вверить судьбу машины в руки ефрейтора, благо до части было всего ничего, а сам отправился домой, усталый и очень злой.

***

Через неделю к Валере приехала его мама. Едва взглянув на своего внука, она вместе с сыном отправилась в городской роддом. Там им сказали, чтобы они не волновались, что всё нормально, ребёнок родился в срок, на тридцать девятой неделе.

К ужасу ошеломлённого отца, получалось так, что в момент зачатия Шалевич даже ещё не был знаком с Ольгой.

Взяв справку из роддома, они поехали к Валере домой на разборку с Ольгой.

Ольга встретила их с таким видом, словно уже знала, что всё открылось. Она даже не пыталась как-то выкручиваться и что-то объяснять, а честно призналась, что встречала Новый год в компании своих однокурсников и, видно, выпила слишком много шампанского, так как наутро обнаружила, что лежит в постели с одним из них. А когда стало известно, что она беременна, то отец будущего ребёнка наотрез отказался признавать его своим, а тем более жениться на ней. Семья же у неё строгих нравов, и приехать с ребёнком на руках без его отца она боялась. И надо было срочно что-то придумывать.

Тут как раз неожиданно подвернулись молодые, красивые и сексуально озабоченные лейтенанты. После недолгого общения с ними у неё сам собой возник план, про который она не рассказала даже двум своим подругам, вместе с которыми пошла в кино.

Насколько это всё порядочно, Ольга не задумывалась. Уже потом она рассуждала: это только случай, что она не забеременела от Шалевича. Просто ему не повезло, что это произошло с ней раньше. Поэтому во всём, что с ней случилось, он в одинаковой степени виноват, наравне с её обольстителем.

Ольга пообещала, что завтра же подаст заявление на развод, а из квартиры съедет сегодня же, так как, узнав о приезде Валериной матери, она предвидела такое развитие событий и заранее договорилась с подружкой, что поживёт неделю у неё, а потом переберётся в Усть-Каменогорск к родителям.

Через час ни её, ни ребёнка в квартире уже не было.

А через три дня Валера вернулся к ребятам — обратно в холостяцкую квартиру. Это событие, естественно, было отмечено по полной алкогольной программе. Тем более что и спиртное, и закуска были предоставлены из Валериного запаса, который он успел накопить за свою короткую семейную жизнь.

— Если бы наглость измерялась килограммами, то у некоторых людей её вес превзошёл бы массу чёрной дыры, — возмущался Трофимов, обсуждая Ольгу.

— А если бы такая наглость пахла, то это был бы запах как от большой, свежей навозной кучи, — продолжил мысль Погодин.

Но нет худа без добра. После возвращения Шалевича в квартире холостяков появился большой холодильник «Юрюзань», автоматическая стиральная машина «Вятка», огромный цветной телевизор «Рубин» и много всякой кухонной утвари. Такого в холостяцких квартирах не было никогда и ни у кого. Плюс в распоряжении ребят оказался набитый под завязку различными овощами погреб.

Глава 13. Шефская помощь

— Ну что, товарищи офицеры, кто хочет поработать руками на свежем воздухе? — обратился к собравшимся в канцелярии подчинённым майор Васильев. Не услышав ни от кого ответа на неожиданный вопрос, он продолжил: — Не буду вас долго мучить. Командование распорядилось оказать помощь подшефному колхозу в уборке урожая. От каждого дивизиона необходимо выделить по одному офицеру. Изначально хотели откомандировать на неделю. Но удалось сократить срок до трёх с половиной дней. Кто-то хочет поехать добровольно? Разрешаю этому добровольцу сегодня после обеда в часть не приезжать. А завтра в девять тридцать у ДОСов посадка в автобус.

***

Во второй половине октября команда из пяти офицеров и старшего прапорщика Козицкого из состава радиолокационной станции прибыла в колхоз «Заветы Ильича» на уборку красной свёклы.

После обеда в колхозной столовой, расквартировавшись в брошенном доме, расположенном в полутора километрах от зелёно-красного от свекольной ботвы поля, военнослужащие во главе с пожилым колхозным агрономом, представившимся Петром Васильевичем, отправились смотреть фронт работ.

— Мне председатель колхоза говорил, что ваше командование обещало прислать к нам на две недели тридцать солдат во главе с офицерами. А вас всего-то шесть человек приехало, да и то только на три дня, — досадовал по дороге агроном, бурча из-под накинутого на голову объёмного серого капюшона болоньевого плаща.

Шёл противно холодный и мелкий дождь, так характерный для последних дней короткой сибирской осени. Казалось, что тёмно-серое небо настолько низко висит над землёй, что задевает тяжёлыми тучами верхушки деревьев. Сапоги идущих гуськом людей разъезжались на раскисшей от воды тропинке, ведущей к полю.

— Интересно, откуда же они столько солдат обещали вам прислать? — поддержал разговор старший из шедших офицеров — капитан Немоляев из штаба полка. — А наряды, караул, боевое дежурство? Вы же не пришлёте взамен них своих колхозников охранять знамя части или боевые позиции и склады?

— Не пришлём, — согласился агроном, сдвинув капюшон на затылок. — Все более-менее сознательные люди у меня задействованы на посеве озимых и ремонте техники. А остальные ваше знамя будут не охранять, а наоборот — скорее тут же его пропьют, продав за бутылку самогона какой-нибудь деревенской бабке. Это для вас знамя — символ и гордость, а для них — не больше чем возможный источник халявной выпивки. Они ведь начали пьянствовать, как только убрали урожай картошки на своём огороде. Вот поэтому красную свёклу у нас и некому убирать. Жалко, урожай выдался неплохой, — с горечью в голосе продолжил агроном.

— Не любите вы своих односельчан, — заметил шедший рядом Трофимов.

— Почему же не люблю? Нормальных, трудолюбивых мужиков очень даже уважаю. На них всё наше сельское хозяйство и держится. Но таких тружеников с каждым годом не прибавляется. Молодёжь в город уезжает, кто старше — уходят на пенсию или умирают. Остаются всё больше те, которым в жизни, кроме вина, ничего и не надо. А алкоголиков за что любить? От них одни несчастья. Хулиганят, воруют, жён бьют, у детей игрушки и те пропивают. Работать не хотят не то что в колхозе, многие и на своём огороде ничего не делают. Зачем — если можно украсть у соседа. За это, что ли, их любить? — всё сетовал агроном, остановившись на краю поля. — Ну, вот мы и пришли. Ваш участок — первые справа пятьдесят грядок, — указал он рукой на уходящие вдаль на метров семьсот ровные ряды ботвы выросшей свёклы. — Только, боюсь, в таком составе вы эту площадь не уберёте и до Нового года, а не то что за три дня. Тем более, судя по всему, вот-вот выпадет первый снег и ударят заморозки.

— И что же вы тогда будете делать? — поинтересовался Погодин.

— Тогда уже ничего. По весне распашем и засеем яровой пшеницей, — равнодушно ответил агроном.

— Жалко, — участливо произнёс лейтенант Игорь Перунов, в команде прикомандированных представляющий первый дивизион.

— А что же студенты вам не помогают? — спросил старший лейтенант Кузин.

— Как не помогают? Очень даже помогают. Они за месяц выкопали нам всю картошку. Инженеры из НИИ приезжали — помогали. Школьников и тех присылали. Но полностью убрать все посаженные культуры, как видите, всё ровно не успели. Одна надежда была на ваших солдат, — ответил агроном.

— Ну, это вы зря надеялись, — снова вступил в разговор Немоляев. — Тут такая же ситуация, как и у вас. Хороших солдат никто из части не отпустит. Они и там нужны. На них да на офицерах держится вся наша боеготовность, как у вас сельское хозяйство. А плохие наработают не больше ваших алкоголиков. Как их ни подгоняй, поводы отлынуть от работы они всегда найдут. Только остальным будут мешать трудиться, — резюмировал капитан.

***

Офицеры были откомандированы на сельскохозяйственные работы по приказу командира части. Деваться тому было некуда, так как пришла телефонограмма из округа о необходимости помочь селу в уборке урожая.

В полку в это время вовсю шло строительство нового ангара для хранения ракет, и все мало-мальски свободные солдаты были задействованы в помощи строителям, присланных для его возведения. А через три недели подходил срок сдачи объекта, а работы ещё оставалось чуть ли не половина.

Про себя ругая бездарное командование, Ягодин после совещания со своим заместителем принял соломоново решение.

— Ведь отлично знают, что у меня двадцатипроцентная нехватка рядового состава. В полку не хватает двенадцати офицеров, — в сердцах жаловался Ягодин Цветкову, — а они приказывают выделить людей колхозу. Где же мне их взять?

Ягодин и Цветков прослужили вместе уже более пяти лет. За это время они сдружились и полностью доверяли друг другу. Год назад подполковнику Цветкову предложили перевод на ту же должность, но в льготный район. Но он после обсуждения этой новости с женой отказался. Ещё неизвестно, как там всё сложится. А за пять лет до пенсии извести себе всю нервную систему за лишних восемьдесят рублей в месяц он не хотел.

— Андрей, давай сделаем так, — предложил Цветков, — понятно, что, пока не закончится строительство, у нас не будет ни одного свободного солдата. Ведь сам знаешь: задержим намного сроки — не сносить нам голов, точнее, погон. Не послать людей на уборку тоже нельзя, обвинят в неисполнении приказа. Предлагаю отправить на уборку офицеров. Кто у нас на дежурстве? Первый дивизион. Значит, пошлём по нескольку человек со второго и технического дивизиона, можно ещё одного с автороты.

Ягодин задумался. Было видно, как у него от раздражения и бессилия изменить что-либо двигаются желваки на скулах.

— Нет, так дело не пойдёт, подчинённые нас не поймут. Делаем так: от каждого подразделения пошлём по одному офицеру. Кого, пусть решат сами, — подкорректировав предложение зама, принял окончательное решение Ягодин.

— Из штаба тоже будем посылать? — решил уточнить Цветков.

— Обязательно. А кого — определи сам. А ещё лучше, согласуй с Рубининым, — подвёл черту под разговором командир полка.

***

Разговор с агрономом задел души офицеров. У них появилось искреннее желание помочь колхозу. Их первоначальное намерение «отбыть номер» сменилось готовностью честно и с усердием отработать все отведённые им командованием трое суток. Вечером было принято решение: лечь спать пораньше, а наутро встать с рассветом и, взяв выделенные лопаты и мешки, отправиться в поле.

Но утром, едва они успели отойти от дома, начался первый предсказанный агрономом ранний снегопад, который с каждой минутой усиливался.

Придя на поле, офицеры начали интенсивно поддевать лопатой корнеплоды и сваливать их в небольшие кучки для просушки, как научил их делать Пётр Васильевич. Хотя идущий беспрестанно снег не оставлял надежды, что свёклу удастся высушить.

Мало того, через час мокрый снег перестал таять и полностью засыпал землю, тяжело накрыв обмякшую свекольную ботву. Копать стало невозможно.

Козицкий с Погодиным наломали веток сбросившей листву берёзы и, связав из них веники, пробовали разметать ими тяжёлый снег. Но, помахав этими орудиями минут пятнадцать, осознали всю бесплодность данного занятия.

Зря промучившись и изрядно промокнув, офицеры были вынуждены, не дожидаясь обеда, покинуть свою новую боевую позицию.

— И что же теперь будем делать? — спросил, обращаясь ко всем, Перунов.

— Да уж, как-то неправильно всё получается. Почему нельзя было послать сюда людей раньше? — возмущался Козицкий.

— А лучше бы они этот участок и не засаживали. Сколько зря затраченного труда — распахать, проборонить, засеять, протяпать несколько раз, — рассуждал Кузин, показывая знание основ крестьянского дела.

— Если бы не засеяли, то правление колхоза не получило бы премий за увеличение площади обрабатываемой земли. А так отрапортовали, что освоили сто один процент к посеянному в прошлом году объёму, — предположил Трофимов. — А то, что не собрали, спишут на набег какого-нибудь вредителя — например, толстозадого долбоноса.

Придя в избу, незадачливые колхозники растопили большую деревенскую печь, поставили на её лежанку чайник с налитой из колодца водой и разложили на столе привезённые с собой продукты из сухпайков, выданных им перед отъездом на продовольственном складе.

— В такую мерзкую погоду да при такой закуске грешно не выпить, — мечтательно произнёс Козицкий.

— Вот давай и сбегай в местное сельпо, купи пару бутылок водки и хлеба. Если водки не будет — бери портвейн, — предложил Немоляев, протягивая прапорщику десятирублёвую купюру. — Захвати с собой Кузина, он в спиртном разбирается, а то купишь какую-нибудь дешёвую гадость, что и пить не захочется. Если есть выбор, то покупайте водку Новосибирского спиртзавода. А мы без вас за стол не сядем, так что не задерживайтесь, — пообещал капитан радостно засобиравшейся парочке.

Гонцы вернулись через сорок минут с двумя буханками чёрного хлеба, но без спиртного.

— Зря только проходили. Сухой закон не только в Томске, но, видно, и по всей области, — доложил Кузин, — не то что водки — пива и того нет.

— Продавщица рассказала, что водку у них можно купить только по подписанному председателем колхоза заявлению. А подписывает его он только для проведения свадеб и похорон, — рассказал Козицкий.

Расстроенные лица сослуживцев заметно оживились после фразы, выданной Кузиным:

— Но есть один вариант. Мы познакомились в магазине с одной местной бабулей, и та сказала, что даст нам самогонки, если мы ей переложим дрова от дороги во двор.

— И много дров? — заинтересовался Немоляев.

— Кубов восемь. За час должны управиться, — ответил Козицкий.

— Ну что, мужики, возьмёмся? — спросил у всех Немоляев.

У присутствующих уже было предчувствие душевного застолья. Поэтому все без колебаний согласились. Да и сидеть без дела тоже было как-то непривычно и скучно.

Полтора часа шесть человек под непрекращающимся мокрым снегом переносили под навес бабкиного сарая набухшие от влаги дрова, выгруженные метрах в двадцати от покарёженного забора, и складывали их в акуратную поленицу.

Привёзший их водитель КамАЗа побоялся застрять на раскисшей от дождя земле и выгрузил их прямо с дороги.

И вот наконец последнее полено было уложено на своё место.

— Ну всё, бабуля. Теперь зимой точно не замёрзнешь. Давай нам самогонку — да мы пойдём, со вчерашнего дня крошки во рту не было, да и промокли уже все, — резюмировал итог работы Козицкий.

— Спасибо, сынки, выручили бабушку. Сейчас, милые, принесу вам выпить, — с благодарностью в голосе сказала баба Дуся, на ходу поправляя на голове цветастый платок.

Через минуту она вышла из избы, неся в сморщенной от старости руке наполненную меньше чем на половину пол-литровую бутылку с мутной жидкостью, закрытую сделанной из газеты пробкой.

— Держите, ребятки, заслужили, — сказала женщина, протягивая бутылку Кузину.

— Да ты что, бабка! Из ума выжила? Шесть здоровых мужиков почти два часа корячились, а ты им за это двести грамм вонючего пойла вынесла? — в бешенстве почти выкрикнул Кузин.

— Сынок, да у меня больше и нет. Давеча из Колпашева зять с внучком приезжали. Всё, что у меня было припасено — выпили, а это я, пока они спали, спрятала. Как чувствовала, что пригодится, — явно не понимая причины недовольства, признавалась баба Дуся.

Кузин было хотел разразиться новой, более гневной и угрожающей тирадой, но его взял за мокрый рукав Немоляев и, отвернув спиной к бабке, на ухо спросил:

— Ты на сколько бутылок договаривался, недотёпа?

— Она сказала, что не обидит, отдаст нам весь самогон, что у неё есть. Я даже предположить не мог, что она такое может учудить, — оправдывался старший лейтенант.

— Честный человек, не обманула, — услышав ответ Кузина, с иронией произнёс Трофимов.

Обведя взглядом всех присутствующих и поставив на поленницу принесённую бутылку, Немоляев сказал, обращаясь к хозяйке двора:

— Спасибо, бабуля. Грейся зимой. Не жалей дров и нас при этом вспоминай.

— Нагонишь первача, обращайся, — посоветовал бабе Дусе Козицкий, засовывая в широкий карман полевых галифе оставленную Немоляевым полупустую бутылку.

Пройдя в полном молчании метров триста в направлении своего временного жилища, они наткнулись на деревенского мужика, который расстреноживал пасущуюся на краю заснеженного луга лошадь.

— Здравствуйте, — окликнул их местный житель.

— Здравствуйте, — поздоровался за всех Перунов. — Подскажи, отец, где в вашей деревне можно разжиться самогонкой? Мы бы купили литра два.

— Насчёт купить — не знаю, — охотно, но как-то осторожно ответил уже далеко не молодой мужчина, снимая путы со второй ноги лошади. Оценивающе рассмотрев собеседников слегка прищуренными острыми глазками, он продолжил: — А вот обменять на твою плащ-накидку могу.

Офицеры переглянулись. История с бабкой настолько удручающе подействовала на их нервную систему, что не выпить уже просто было нельзя. Да и промокли все достаточно сильно. Так что дабы не заболеть, то есть даже из медицинских соображений, принять внутрь спиртное стало теперь просто жизненно необходимо.

После короткого совещания было решено принести в жертву так понравившуюся аборигену плащ-накидку Перунова, тем более что дождя не было, а шёл, не прекращаясь, снег. При этом Немоляев пообещал Игорю, что договорится с Зариповым, и ему выдадут новую.

Через полчаса Козицкий и Кузин радостно распахнули двери избы и торжественно внесли почти до краёв наполненную трёхлитровую банку, герметично закрытую пластмассовой крышкой, прозрачного, как родниковая вода, самогона.

— Иваныч дал нам ещё солёных огурцов и две головки чеснока, — хвастливо сообщил Кузин, — но попросил вернуть пустую банку. Стеклянная тара, говорит, у них в дефиците.

Банка с самогоном была торжественно водружена на середину грубо сколоченного из крашенных коричневой краской досок стола, накрытого вместо скатерти газетами, которые прихватил с собой Трофимов, чтобы было что почитать перед сном. А так как всё шло к тому, что читать сегодня не придётся, то он без сожаления пожертвовал ради сервировки «Советским спортом» и «Комсомольской правдой». К тому же у него ещё оставались толстые «Аргументы и факты».

— Какие-то ты, Игнат, неправильные газеты читаешь, — не преминул отметить Немоляев.

Трофимов не знал, как общаться с капитаном, который служил в штабе и был старше его и по возрасту, и по званию. Поэтому ответил обезличенным вопросом:

— А какие тогда правильные?

— «Красная звезда», «Правда». Разве тебе Колюжный не объяснял? — И увидев в глазах Игната непонимание, продолжил: — Да шучу я, шучу. Я сам иной раз читаю «Труд» или «Известия», — успокоил капитан.

Трофимов хотел было съязвить по этому поводу, но, подумав, решил поостеречься.

Вокруг банки с самогоном были выставлены открытые консервы, варёные яйца, порезанный на толстые куски сыр с маленькими аппетитными дырочками. От блестящей корочки ржаного батона исходил восхитительный запах свежевыпеченного хлеба.

Налив по половине «губастого» стакана, офицеры подняли тост за приезд, искренне пожелав при этом, чтобы погода улучшилась и они смогли хотя бы чем-то помочь крестьянам в уборке погибающего урожая.

Громко чокнувшись поднятой над столом посудой и выдохнув из лёгких воздух, офицеры выпили с чувством приближающегося скорого блаженства.

Самогон был отменным. Очень мягкий, сивушный запах и вкус лишь едва ощущался. Да и крепость была приличная — градусов сорок пять, не меньше.

После второго тоста в дверь громко постучали, и на пороге возник молодой колхозник в замасленной телогрейке. Он оказался водителем, привёзшим постояльцам железную кровать, матрасы, соломенные подушки и чистое постельное бельё.

— Это вам агроном просил доставить, говорит, что одна из кроватей у вас сломана. Вчера не смог привезти, машина что-то забарахлила, — сказал водитель, внося в избу ещё и полное ведро молока. — А это от меня. Только что перелил из бидона, — сообщил он, — парное, с фермы, час назад надоили.

Быстро разгрузив машину, офицеры поблагодарили парня и из вежливости предложили выпить с ними по сто грамм.

Тот, несмотря на то, что был за рулём, не отказался. И, не дожидаясь остальных, двумя глотками опрокинул в себя налитый почти до краёв стакан, закусив при этом долькой чеснока.

— Спасибо, мужики, — жуя, поблагодарил шофёр. — Извините, посидеть с вами не могу. Надо везти бидоны на молокозавод, в райцентр. Да к тому же я с утра уже выпил бутылку на пару с бригадиром.

— Ну а как же ты поедешь? А вдруг ГАИ? — поинтересовался Погодин.

— Да я пьяный езжу лучше любого трезвого. А милиции здесь с майских праздников никто не видел. Так что бояться нечего, — бодро ответил водитель и, пригнувшись под низкой притолокой, уверенно шагнул за дверь.

— Машина у него забарахлила! Сто пудов — весь день пьянствовал. А то, что пьяный ездит лучше, скорее всего, правда, — произнёс Козицкий, разливая по третьей. — Я в детстве каждое лето приезжал на каникулы к бабушке в деревню, под Кемерово. Там в соседнем с ней доме жил её племянник. Здоровый такой мужик, лет тридцати пяти. Работал он в совхозе трактористом. Трезвым я его за всё лето ни разу не видел. Так вот, рассказывали, что однажды он попал с отравлением желудка в больницу и поэтому получилось, что он не пил десять дней. А когда выписался и в таком непривычном для себя состоянии сел в свой «Беларусь», то не смог тронуться с места — не понимал, какие педали надо выжимать. И только после того как опрокинул в себя пару рюмок, спокойно завёл трактор и радостный, что прошло помешательство, помчался в поле пропахивать соседям картошку.

— А я вам вот что скажу: спиртное — очень даже полезный для организма продукт, — дождавшись окончания рассказа Козицкого, продолжил тему Немоляев. — Вот горцы пьют своего вина больше, чем мы с вами — воды. Вот и живут до ста лет. А французы? То же самое.

— Так это вино, — возразил Перунов.

— Полезно не только вино, — ответил на реплику капитан. — На предыдущем месте службы у меня был комбат — грамотнейший офицер. Но что-то стал жаловаться на боли в желудке. Направили его в госпиталь — провериться. В итоге выявили у него язву. Назначили лечение — таблетки, диета и всё тому подобное — ничего не помогает. Всё хуже и хуже мужику. Чуть поест — сразу боли. Поднимет что-нибудь тяжёлое — тут же приступ. Ходил он по докторам, бабкам, даже какого-то колдуна ему сосватали — нет результата — боли всё больше и больше. И вот летом от Министерства обороны дали ему путёвку в профилакторий в Сочи. Поехали они туда всей семьёй, и там он знакомится с одним отдыхающим, который оказался профессором медицины из Москвы, и тот как-то в разговоре посоветовал ему лечиться спиртом, попросив при этом никому не рассказывать, что он дал такой совет. «Как же так? — удивился комбат. — Мне в госпитале врачи в один голос категорически запретили употреблять любое спиртное». А тот и говорит, что природа язвы до конца не изучена, а его многолетняя медицинская практика подтверждает, что умеренное потребление крепкого алкоголя может привести к положительному результату. Делать нечего, ведь ничто другое не помогает, а он уже из сил выбился. Решил попробовать. Принимал спирт два раза в день по пятьдесят грамм до еды, как лекарство. Через месяц чувствует — полегчало. Через два — и того лучше. Через полгода пришёл к докторам, заглотил «кишку» — никаких следов болезни. Доктора в шоке, ведь хотели комиссовать капитана, а тут такое. И так ему это понравилось, что с тех пор он решил, что для профилактики надо и дальше продолжать спиртовые процедуры. Чем, я уверен, до сих пор и занимается. А ты говоришь — вино, — обратился капитан к Перунову и тут же добавил в сторону Козицкого: — Ну, Вань, чего сидишь — наливай, пора и нам продолжить профилактику.

— Что-то слабо верится вашему рассказу, — вновь усомнился Перунов, — ведь будь оно так — язвой не заболел бы почти ни один мужик в России, а тем более офицер.

— Про всех не знаю, ведь пьют иной раз всё, что горит, а про военнослужащих — так оно и есть! — парировал Немоляев, обращаясь уже ко всем присутствующим: — Много у вас знакомых офицеров с язвой желудка?

Участники застолья стали перебирать в памяти всех когда-либо встречавшихся им по службе. Но никто не смог припомнить хотя бы одного страдающего от этого недуга, даже среди тех, кто уже ушёл в запас.

Только старший прапорщик Козицкий возразил, что как раз у него после последнего медицинского обследования выявили подозрение на гастрит.

— Ничего удивительного, — без малейшего раздумья нашёлся капитан, — ты, Вань, сколько обычно выпиваешь? По пятьдесят грамм перед ужином? Нет! Ты пьёшь, пока стоишь на ногах или пока спиртное не закончится. А это уже не профилактика, а наоборот — провокация болезни. Ну, чего сидите, греете стаканы? Давайте, за наше с вами здоровье.

— Хорошо всё же в деревне, — выпив самогон и откинувшись всей тяжестью тела на спинку стула, потягиваясь, изрёк захмелевшим голосом Кузин, — и хорошо, что мы здесь. Хорошо даже, что погода плохая. Если бы не эта командировка, загорал бы я сейчас где-нибудь в карауле.

— Не обольщайся, караулы от тебя никуда не денутся. Походишь ещё вдоволь, — обнадёжил его Погодин.

— Мужики, самогона осталось на один заход, — обращаясь ко всем, громко заявил Кузин, — может, сходить взять ещё малька для закрепления результатов лечения?

— Мы так плащ-накидок не напасёмся, — ответил за всех Немоляев, — отнесите хозяину пустую банку и попробуйте уговорить его ещё на пару пузырей.

Через полчаса Козицкий и Кузин, отправленные выпрашивать у ушлого крестьянина самогонку, радостные зашли в избу. На стол были торжественно водружены две пол-литровые бутылки, но не так понравившегося офицерам зелья, а коричневатого цвета жидкости.

— Жадный этот колхозник, товарищ капитан. Никак не хотел давать нам даром самогон. Пришлось пообещать, что принесём ему в счёт оплаты армейскую фляжку, — жаловался Немоляеву Кузин. — Зато он налил нам кедровки — уверяет, что три месяца настаивал самогон на кедровых орешках.

— Молодец, Саня! Не надо никакого товарища капитана, называйте меня, как родители назвали — Сергеем и, естественно, на ты, — попросил всех присутствующих Немоляев. — Фляжка — это ерунда. У меня дома их штук пять валяется.

— И у меня тоже штуки три есть, — вспомнил Перунов.

— Так что если вдруг потребуется, поменяем и ещё, — резюмировал капитан.

— Мы по дороге заскочили в магазин. Хотели купить ещё хлеба. Но его, представляете, уже нет — разобрали, да и вообще сельпо уже закрывалось. Еле выпросили у продавщицы три банки бычков в томате, захотелось, так сказать, разнообразить стол рыбными деликатесами, — доложил Кузин.

— А поиграть на пианино желания не появилось? — вспомнив гашековского капеллана, спросил Трофимов.

— При чём здесь пианино? Я на нём и играть-то не умею, да его здесь и нет, — не почувствовав в вопросе подвоха, ответил Кузин, вскрывая ножом банку с бычками.

— Ты все не открывай, может, завтра ещё пригодится: какая погода будет — неизвестно, — посоветовал Немоляев. — Лично у меня после одного события вообще отвращение к этим консервам.

— Отравился ими, что ли? — участливо спросил Перунов.

— Да нет. Ел раньше в охотку, с удовольствием. Но один случай отбил у меня всякое желание употреблять эти глазастые рыбины.

— Интересно. И чем же они так вам насолили? — поинтересовался Трофимов.

— Эх! Не хотел никому рассказывать — да ладно, — махнул Немоляев рукой. — Полгода назад заступил я помощником дежурного по части. Всё чин чинарём. Сменили караул. Вечером заглянул в казармы — всё тихо, спокойно. Зашёл я в свой кабинет, включил «Маяк», послушал новости. Как положено, четыре часа поспал. После проверки караула, уже под утро, решил немного нарушить правила. Захотелось позвонить своему дружку по военному училищу, поздравить. Он мне недавно сообщил в письме, что у него родилась вторая дочка. Служил он в Европе — в Костроме, а недавно его перевели на Дальний Восток. Разница по времени с нами там четыре часа, и у них как раз рабочий день только начался. А чтобы туда позвонить, надо сначала выйти на округ. Решил я попросить нашу телефонистку, чтобы соединила. Кручу ручку раз, два, три — никто не отвечает. Я заволновался. Посмотрел график. Судя по нему, сегодня на сутки заступила дежурить… — капитан запнулся. — Не буду говорить кто, но вы все её знаете.

Капитан взял солёный огурец и, громко жуя его, продолжил:

— Отправился проверить, не случилось ли чего. Открываю незапертую дверь к связистам и вижу картину: лежит наша телефонистка на столе, под животом у неё смятые бумаги, а её в это время жучит какой-то зачуханный кривоногий солдат со спущенными штанами. Ну, это, если сильно постараться, ещё можно было понять! Молодая баба, целые сутки без мужика… Но она при этом процессе держала в руке консервную банку и, вилкой поддевая этих самых бычков, отправляла их себе в рот. От тряски всё лицо в томате. Хотел я им обоим надавать пинков под зад. Но мне так стало противно, что неохота было даже к ним приближаться. Тихо закрыл дверь и вышел.

— И кто же это была? Наверняка Будённая! — сгорая от любопытства, спросил Перунов.

Будённой прозвали жену капитана Муравьёва за небольшие чёрные усики на миловидном личике женщины, которые, впрочем, смотрелись совершенно не отталкивающе.

— Не пытайте меня, не скажу. И не из-за этой развратной особы, а из-за её мужа, достойнейшего офицера. Представляете, какой ему будет стыд, если об этом случае узнают. Так что просьба об этом моём рассказе никому не говорить.

— Ну вот. Теперь будем плохо думать о всех трёх кандидатках на эту роль. Или у нас четыре телефонистки? — рассуждал вслух Погодин.

— Давайте выпьем за то, чтобы наши жёны с нами так не поступали, — вывел мораль из истории капитана Козицкий.

— Или чтобы мы… ыть… об этом не узнали, — внёс уточнение Кузин, которого от количества выпитого стала мучить икота.

— Попей молочка, чтобы икота отпустила, — посоветовал Перунов.

При этом он прямо из ведра зачерпнул полную кружку и поставил её перед старшим лейтенантом.

Кузин, сделав несколько глотков, поставил недопитую кружку на стол и снова несколько раз икнул. После чего допил молоко до конца, но вновь убедился, что это ему не помогло.

— А я тебе, Шура, не советовал бы после всего съеденного пить молоко, — вступил в разговор Трофимов.

— Ага, хочешь, чтобы тебе больше досталось! — попытался пошутить Погодин, зная любовь Игната к молоку.

— Я молоко очень люблю. Особенно как это, ещё почти тёплое. Но после одного случая стараюсь его пить исключительно натощак и не больше двух стаканов, максимум трёх.

— Давай сейчас ещё по одной выпьем — и ты нам расскажешь, почему Кузину молоко вредно, — предложил Немоляев. — Вань, только наливай поменьше, чтобы ещё на пару заходов хватило. — И, выпив, похвалил: — Хороша кедровка. Мягко пьётся, а запах и вкус орешков просто восхитителен. Да и цвет как у коньяка.

— Тем более этот её цвет очень актуален для нашего с вами времени, — сказал Погодин.

— Лёнь, то есть ты считаешь, что у нас в стране всё так плохо? — делая трагичное лицо, спросил Игнат.

— Нет, товарищ Трофимов. Я так не считаю, и в эту фразу вкладывал совсем другой смысл. Игорь, помнишь, как год назад на твоей свадьбе мы пили коньяк из заварочных чайников? — спросил Погодин у Перумова.

— Ещё бы мне не помнить. Это же была целая эпопея.

— Ну-ка, ну-ка. Давай рассказывай, ведь ты меня на свою свадьбу не пригласил, — заинтересовался Немоляев.

— Так мы тогда с тобой и не общались, только если изредка по службе. Да и вообще из полка на ней было всего пять человек, а из здесь присутствующих только Лёнька и был. У меня же жена — томичка. И основная масса гостей были её родственники. Дома играть свадьбу она наотрез отказалась. Захотела, чтобы всё было по высшему разряду. Пошли заказывать зал в кафе. Приходим в одно — отказ, во втором, третьем — аналогично. Везде говорят одно и то же: что по личному распоряжению Лигачёва в его родном городе должны проводиться только «комсомольские», то есть безалкогольные, свадьбы и никакие бутылки со спиртным на столах не разрешаются. Ну, тогда мы с тёщей и решили организовать «чаепитие». Поставили на столы три самовара с водкой и на каждый столик по два заварочных чайника с коньяком. У каждого гостя была чашка на блюдечке. «Чая» гости напились от пуза, никому мало не показалось. Коньяк был хороший — армянский, и получилось дорого, но тесть сказал, что на свадьбу любимой дочери денег жалеть не собирается.

— А что же администрация кафе? Неужели они не замечали, что чем больше гости пьют чая, тем больше пьянеют? — спросил Козицкий.

— А что администрация? Заведующая кафе нам сама и подсказала, как надо действовать. Бутылок на столах нет? Нет. А кто будет проверять, что в чашках? По цвету — чай как чай. Значит, ни они, ни мы ничего не нарушаем.

— А ещё Иваныч сказал… ыть… что после кедровки, кстати, в отличие от твоего хвалёного коньяка, не бывает похмелья. А также что эта настойка увеличивает мужскую силу, — похвастался Кузин, продолжая икать.

— Насчёт похмелья — станет ясно завтра утром. А мужскую силу, скажу тебе честно, увеличивает не самогон, а турник и штанга, — ответил Немоляев.

— Да тут речь идёт не о физической, а о другой силе, — поправил Кузин.

— Судя по твоим заблестевшим глазам, кедровка на тебя уже возымела действие. В них явно читается, что ты готов вновь посетить дом бабы Дуси, — улыбаясь, произнёс Игнат.

— Трофимов! Хоть бы чего умного сказал. Вечно ты со своими приколами, — возмутился Кузин. — Лучше рассказывай, что хотел, про молоко, а то икота от меня никак не отстанет.

— Ну, так вот — о вреде молока, — начал рассказ Игнат, закусив сыром новую порцию поступившей в организм настойки. — Три года назад поехали мы с ребятами из нашей группы в последний, четвёртый стройотряд. За неделю до начала учёбы все бойцы обычно возвращаются домой. Но в этот раз командир попросил нас, «стариков», задержаться на несколько дней. Надо было вместе с ним подписать какие-то бумаги и получить на всех деньги. Ну, надо так надо, подождём. Работы все сданы. Сиди, отдыхай, наслаждайся природой. На все оставшиеся у нас деньги купили мы портвейна, как сейчас помню — «Три семёрки», даже на обратные билеты ничего не оставили — решили ехать «зайцами», с пересадками, на электричках. Про закуску даже не задумывались — еды у нас было полно, причём вся халявная. Командир каждую неделю привозил нам по целой коробке яиц, мешку картошки и большому бидону молозива.

— А что это такое — молозиво? — поинтересовался Погодин.

— Молозиво — это очень жирное молоко, которое бывает у коровы только сразу после отёла, — уточнил со знанием дела Игнат. — Всё это богатство он получал в колхозе по договорённости с местным председателем. Но на следующий день выясняется, что у моей подгруппы по внезапно возникшим обстоятельствам раньше всех начинается практика, и мне надо завтра же ехать в Москву оформлять допуски. Так мне не хотелось раньше времени расставаться с друзьями… Но делать нечего.

Сидим вечером, ужинаем, провожаем меня. А рано утром надо уже уезжать. После стакана выпитого портвейна мне стало так обидно, что вот я уеду и не будет больше таких вкусных, да к тому же бесплатных деревенских продуктов. Когда ещё придётся на халяву поесть такую вкуснятину? И чтобы уменьшить эту досаду, я стал за обе щеки наворачивать сваренные вкрутую яйца и запивать их молоком.

Потом было подсчитано, что я съел больше двадцати яиц и запил их тремя литрами молозива. Сижу — балдею, прицеливаюсь ещё что-нибудь ухватить. Я было потянулся ещё за яйцом, но тут вдруг понимаю, что не могу вдохнуть. Не получается — ни носом, ни ртом. Чувствую, что задыхаюсь. Испугался, вскочил — не могу сделать вдох и всё тут, и сказать что-нибудь тоже не могу, рот открыт, а язык не шевелится. И тут уже меня накрывает паника… Я оттолкнул стул и побежал. Ребята сидят, ничего понять не могут. Выбежал я из здания школы, где мы жили, пробежал метров пятьдесят и упал, от нехватки воздуха потеряв сознание. При этом, по-видимому, ударился головой о землю. Она потом ещё два дня болела. То ли от удара, то ли от падения меня вывернуло, и я наконец-то смог сделать вдох, а через несколько секунд вернулось и сознание. Выбежавшие на помощь ребята привели меня обратно в дом и усадили за стол. Но после этого я уже ничего есть не мог, а только пил с ними портвейн. Вот и получается, что из-за молока я чуть не умер.

— Это у тебя случилось вовсе не от молока, а от жадности, — выслушав рассказ, деловито произнёс Немоляев.

Посидев за столом и проговорив ещё около часа, офицеры решили, что пора ложиться спать. А если погода завтра улучшится, то они ещё раз попробуют откопать из-под снега свёклу и хоть что-то собрать, помогая «бедным» колхозникам.

Но, проснувшись утром и выйдя на разведку из избы, всем стало ясно, что их благим намерениям не суждено сбыться. Новая партия снега ещё плотнее укрыла землю. К тому же температура резко понизилась, причём настолько, что ведро с остатками молока, выставленное в сенцы, промёрзло больше чем на сантиметр.

Кстати, кедровка оказалась ничем не лучше коньяка, и похмелье настигло всех. А мужскую силу, к сожалению, оценить не удалось, в связи с отсутствием поблизости лиц противоположного пола.

За оставшиеся два дня были безвозвратно потеряны ещё две плащ-накидки и все четыре остававшиеся фляжки, а также портупея Перунова.

Трофимову удалось отстоять свою плащ-накидку только потому, что он признался, что её получение явилось одним из решающих факторов, подвигнувших его пойти служить в армию.

***

По приезде обратно в часть Трофимов узнал, что распоряжением её командира всем участникам сельскохозяйственного десанта предоставлен выходной день. Таким образом Ягодин решил поощрить офицеров и прапорщика Козицкого за проявленное усердие при сборе урожая, а заодно и загладить определённую неловкость от того, что он, пусть и нехотя, оторвал их от своих подразделений и выполнения прямых служебных обязанностей.

Непредвиденный выходной был очень кстати. Трофимов устал за эти три дня так, как ещё не уставал за свою пока что недолгую жизнь. Ему никогда не приходилось столько пить, к тому же три дня подряд.

Лейтенант собрался съездить в город. Побродить в одиночестве по так полюбившимся ему улицам, сходить в кино, пообедать в пельменной, помечтать о той красивой и вольной жизни, которую он начнёт, вернувшись в Москву.

Из вежливости он предложил Погодину составить компанию, но, когда тот отказался, сославшись на необходимость постираться, Игнат абсолютно не расстроился.

Он вышел из ДОСа, и на углу здания его окликнула стоящая около последнего подъезда женщина.

— Здравствуйте…

Трофимов оглянулся на голос и быстрым взглядом окинул незнакомку: она была молода — лет двадцати, полновата, одета в синее пальто и норковую шапку.

— Вы не подскажете, где мне можно найти лейтенанта Шалевича? — заискивающим голосом спросила девушка.

— Здравствуйте, здравствуйте. Лейтенанта Шалевича вы здесь уже никогда не найдёте. Этим надо было заниматься месяцев восемь назад, — строго доложил Трофимов.

— А мне сказали, что он живёт в этих домах, — растерянно произнесла девушка.

«Что же это такое, — подумал Игнат. — И где Валерка находит таких знакомых — одна страшнее другой, а эта ещё и толстая».

— Вместо него сейчас здесь живёт старший лейтенант Шалевич Валерий Олегович, — делая ударение на слово «старший», торжественно произнёс Трофимов.

— Да?! Ну, так он же мне и нужен! — не оценив юмора Игната, радостно воскликнула предполагаемая Валеркина знакомая.

— Сейчас его здесь нет. Он на службе. Но через пару часов может приехать на обед, если нет, то надо ждать до вечера, хотя не факт, что какие-либо секретные государственные дела не заставят его остаться в части на всю ночь, — поняв недалёкую наивность девушки, ответил Игнат.

— А может, вы скажете, в какой квартире он живёт?

— Этого я сказать не могу, это закрытая информация — жди возле второго подъезда. Можешь зайти в этот ДОС, здесь на первом этаже есть столовая — попей чая, чтобы зря не мёрзнуть, — порекомендовал Трофимов и, улыбаясь про себя, припустил к приближающемуся издали автобусу.

В городе Трофимов долго бродил по заснеженному Томску, оставляя следы на девственно чистом снегу тихих алей ботанического сада. Следы почти тут же, словно набегающей морской пеной, засыпались падающими вертикальной стеной крупными хлопьями снега.

Сад был почти пуст, лишь изредка мимо Игната проходили укутанные в тёплые шали старушки да гуляющие с колясками молодые мамы.

Эта убаюкивающая тишина беззвучно падающего снега настолько благотворно подействовала на испытывающего физическое и моральное похмелье Трофимова, что он вновь почувствовал себя так, как будто и не было этих трёх тяжёлых дней. Его душу слегка успокаивало и то, что после такого «лечения» язва ему точно в ближайшее время будет не страшна. Он также ясно осознавал, что так много спиртного он больше никогда в жизни пить не будет. Ведь до сих пор все студенческие попойки укладывались в один день, ну, может, изредка в два, но три дня подряд оказались для организма Игната откровенным перебором.

Вернувшись уже вечером домой, Трофимов застал своих соседей в прекрасном расположении духа, смеющихся и громко разговаривающих. Один лишь Шалевич понуро сидел у телевизора.

На вопрос Трофимова «что случилось?» Бушуев с удовольствием рассказал, что только они приехали из части, как к ним в квартиру, позвонив в дверь, зашла довольно неказистая девушка и попросила позвать старшего лейтенанта Шалевича.

— Я удивился и позвал Валерку, сказав, что его спрашивает какая-то незнакомая мне женщина, — подхватил рассказ Погодин. — А потом из коридора слышу их разговор, суть которого была в том, что она просила Шалевича жениться на ней, так как она беременна.

— Валера от испуга потерял дар речи. Наверное, стал вспоминать, где же и когда он успел подцепить такую красавицу. Он только испуганно смог спросить: «А мы разве знакомы?» Так что дальше с ней пришлось разбираться Андрюхе, — продолжил Лёнька.

— Я её спрашиваю, — рассказывал уже Бушуев, — а где вы с Валерой познакомились? А она спокойно так отвечает, что познакомилась с ним только что, а до этого она его никогда не видела.

— Как же вы тогда, — спрашиваю, — забеременели-то от него, ведь дистанционно такие вещи не происходят? На что она мне отвечает, что забеременела она совсем и не от него, а от другого человека. Который и посоветовал ей обратиться к Шалевичу, сказав, что Валера настолько благороден, что женится на всех одиноких беременных женщинах, — пытаясь сдержать смех, продолжал Бушуев. — Я стал её дальше расспрашивать, и выяснилось, что она залетела от того же мужика, что и бывшая Валеркина жена. И обратиться к Шалевичу порекомендовал именно он, узнав адрес из Ольгиного рассказа.

— Никакая не бывшая жена, — подняв голову, возмутился Шалевич, — знать её не знаю.

— Ты-то, может, и не знаешь, а вот в Томске в некоторых кругах тебя уже, видно, заприметили, раз незнакомые люди не ленятся за тридцать километров приезжать с тобой познакомиться.

— Еле её выпроводили, пообещав, что если Валера надумает жениться, то он сразу же к ней приедет по оставленному адресу, — продолжал Погодин.

— Я приеду! — грозно сказал Валера. — Но только для того, чтобы узнать адрес этого жеребца. Живым он от меня не уйдёт.

— Убивать тебе его вроде как и не за что, — предположил Трофимов. — Жаль, нельзя сделать так, чтобы он от тебя забеременел. Вот это была бы достойная месть и за тебя, и за всех обиженных им девчонок.

— Можно сделать! — уверенно сказал Шалевич, потом, чуть подумав, добавил: — Во всяком случае, можно попробовать.

— Шутки шутками, но за такое оскорбление подправить ему физиономию не помешало бы, — подвёл итог Бушуев.

Идею решили не спускать на тормозах. Валерка договорился с Андреем, что в ближайший общий выходной они поедут в город и, узнав адрес у новой знакомой, разберутся с этим бесцеремонным товарищем. Что им и удалось осуществить через три дня. Валерин обидчик оказался довольно хлипким, с противным лисьим лицом и длинными засаленными волосами студентом четвёртого курса. Шалевич провёл с ним воспитательную беседу, а для закрепления полученных знаний нанёс два удара в грудь и один, несильный, по лицу. Парень не сопротивлялся и молча перенёс экзекуцию, продолжать которую дальше Шалевич не захотел. Его оскорблённое самолюбие уже получило необходимую сатисфакцию.

— Молодец, Валера, — подбодрил Шалевича стоящий рядом Бушуев, — брось ты это дерьмо. Пойдём, помоешь руки, а то ты ими касался всякой дряни, — сказал он в сторону согнувшегося студента, утирающего кровь из разбитого носа, и продолжал, обращаясь уже лично к нему: — А ты, заморыш, имей в виду, что, пока не женишься на этой бабе, которую ты прислал к Валерию Олеговичу, мы будем тебя бить каждый наш приезд в город. А приезжаем мы сюда часто.

Больше к Шалевичу беременные женщины с целью выйти за него замуж из города не приезжали. Но и они с Бушуевым, несмотря на угрозы, больше к этому студенту не заявлялись. Так что осталось неизвестным, женился он на обиженной им девушке или нет.

— Молодцы, всё правильно сделали, — узнав от них о произошедшем, поддержал ребят Трофимов, — такие вещи нельзя оставлять ненаказанными.

— Правильно-то вроде правильно. А вдруг нет? — неожиданно не одобрил случившегося Погодин.

— Не понял! То есть ты считаешь, что его насмешки над Валеркой надо было просто проглотить? — удивился реплике Погодина Бушуев.

— Ну, начнём с того, что конкретно над Шалевичем как индивидуумом он не насмехался. Ведь он его даже не знал, а послал к нему эту бабу, вероятно, просто так, для смеха.

— Ну и мы съездили к нему просто так — посмотреть на этого шутника, — зло отрезал Бушуев.

Лёня замялся, переводя взгляд то на Андрея, то на Валерку. Он явно что-то хотел сказать, но сомневался, нужны ли сейчас кому-нибудь из них его доводы. Но желание высказаться победило:

— Понимаете, в чём дело. Скорее всего, вы правы. Попади я в подобную ситуацию — наверное, сделал бы что-то похожее. Но в природе нет ничего лишнего и случайного.

— Ну вот, началось. Про пятидесятипроцентную любовь ты нам уже рассказывал, — заулыбался Трофимов.

— При чём здесь любовь? — выпалил Погодин, даже не посмотрев в сторону Игната. — Никакой любви в данном случае нет и в помине, особенно со стороны этого хмыря, — обиделся Лёня на такое неуважительное упоминание своей теории. Он явно хотел продолжить, но вновь запнулся и лишь после недолгого молчания, будто приняв какое-то решение, заговорил, упёршись взглядом в Трофимова: — Вот, как вы оцените такую ситуацию? У меня в Ярославле живёт двоюродная сестра — Светка. Молодая, красивая девушка. Окончила педагогический институт. И всё вроде при ней: симпатичное личико, хорошая фигура, престижная работа в районном отделе образования, однокомнатная квартира в центре города, сама умная, весёлая. Но в личной жизни всё никак у неё не складывалось. С одним парнем полгода встречается — не понравился — расстаются. Другому она не подашла, третий пьёт, четвёртый бабник, с пятым ещё что-нибудь не так. А время идёт — ей уже двадцать девять лет. И вот, после расставания с очередным претендентом на замужество она осознаёт, что у неё на роду написано быть одной и, как ни старайся, ни бейся головой о стену, — выйти замуж ей не суждено. И она принимает решение — рожать без мужа. Предупредила родителей. Те давай отговаривать: подожди, придёт время, найдёшь ты ещё своё счастье. Та ни в какую — буду рожать, и всё.

— Это правильно. Те, кто ждёт, что придёт время, рискуют остаться ни с чем, — вставил Трофимов.

— Так вот, найти, кто ей поможет в этом нехитром на первый взгляд деле, Светка смогла лишь через несколько месяцев. Когда ей подвернулся кто-то типа твоего, Валера, обидчика. Два года назад родила Светка прекрасную девочку, я в прошлом отпуске заезжал к ней в гости. Оказалось, что отец отлично знает о существовании у него ребёнка, но желания с ним общаться никакого не высказывает и материально никак не помогает. Но тем не менее Светка абсолютно счастлива и ничуть не жалеет о своём поступке. Рассказала, что хочет второго ребёнка — мальчика, и если с замужеством в ближайшее время опять ничего не получится, то она готова повторить предыдущий опыт. И как относиться к отцу Светкиного ребёнка? Благодарить за доброе дело или, как вы сделали, начистить физиономию? Вопрос! А в твоём, Валера, случае, без обид, речь идёт далеко не о красавицах.

— По твоим рассказам, мы должны были приехать к нему с цветами, — как-то уже неуверенно произнёс Бушуев.

— Да не вы с цветами. Валерка действительно странным образом оказался втянут в судьбы этих двух женщин. И им благодарить этого Казанову не за что. Но без него на свет, возможно, никогда не появились бы два новых человека.

— А может, они потом нашли бы своё счастье, вышли замуж за любимых мужчин, нарожали от них детей, воспитывали бы их вместе, — парировал Трофимов.

— Может быть, и так, — согласился Погодин. — А может, они так бы и остались одинокими, бездетными, без цели в жизни людьми. Этого, к сожалению или к радости, никому знать не дано.

— Тебе, Лёнь, надо было не в военное училище идти, а в духовную семинарию. Из тебя бы отличный священник получился, — горячился Трофимов. — У настоящего военного не должно быть никаких сомнений и полутонов. Есть чёрное и белое. Если война — бей врага, если мир — готовься его бить. А если рассуждать, как ты, то получится, что никаких врагов вовсе и не существует. Ведь при желании любому поступку, даже самому страшному, можно найти какое-то оправдание.

— При чём здесь священник? — обиделся Погодин. — У меня отец и дед были офицерами. И вообще, я в Бога, наверное, не верю. А если не хотите слушать чужие мысли, то и не надо. Пусть каждый останется при своём мнении.

Позиция Погодина была остальным ребятам непонятна и казалась неправильной, но спорить, а тем более ссориться из-за какого-то, с их точки зрения, ничтожества никто не счёл нужным, и дискуссия прекратилась.

***

В конце месяца Трофимов получил письмо из Братска, от своего дружка Андрюхи Чухлова. Его занёс в комнату холостяков комбат первого дивизиона — капитан Ратушенко, так как оно по ошибке почтальона было брошено в его почтовый ящик. Номера квартир были одинаковыми, но в разных домах.

— Везёт этим братским ребятам, — сказал капитан, передавая письмо Игнату, — льготный район, девятнадцать ДОСов! Красота! — прокомментировал он обратный адрес, указанный в письме: ДОС, 19. — Там уж точно очереди на жильё никакой нет, а офицеры ходят по домам и выбирают квартиру, что получше.

Андрей писал, что в конце мая, как только ему выделили однокомнатную квартиру, к нему переехали жена и дочка. Как следовало дальше из текста письма, в части ДОС был один, а цифра девятнадцать в обратном адресе — это номер квартиры Андрея.

«Эх, жаль, что Ратушенко об этом не знает. Надо ему рассказать, а то начнёт ещё добиваться перевода в Братскую часть», — подумал Игнат, но в итоге так капитану ничего и не рассказал.

«Нечего смотреть обратные адреса в чужих письмах, — рассудил Игнат. — Пусть теперь мучается, что не мог выбирать квартиру и оказался в той, что была свободной».

Игнат уже успел перенять некоторую неприязнь к офицерам первого дивизиона, которая, как говорят, возникла ещё на заре создания полка.

Точнее, это была не неприязнь, а своеобразная взаимная ревность, которая выражалась во всевозможных мелочах: у кого на позиции более кудрявые молодые сосны; чьи офицеры лучше отстрелялись из пистолета; чьи солдаты быстрее пробежали общеполковой кросс; кто на соревновании по проведению контроля функционирования допустил меньше ошибок.

Даже колодец, по мнению офицеров второго дивизиона, начали копать из этого же чувства, ведь принести на позицию канистру воды возвращающимся из столовой солдатам не составляло никакого труда.

Ревность касалась именно служебных отношений. Вне службы ни о какой неприязни не было и речи, были приятельские, а у многих и дружеские отношения.

От письма, которое читал Трофимов, буквально исходила некая блаженная аура, в каждом предложении чувствовалось, что его писал очень счастливый человек. Игнату показалось, что письмо как будто благоухает каким-то умиротворяющим ароматом. Он даже, приложив к носу, понюхал исписанный лист бумаги.

Лейтенанту припомнились стройотрядовские времена, когда его товарищу, Валюхе Задворову, приходили письма от его новой любви — молоденькой красивой мулатки, обучающейся в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Та писала ему в Смоленскую область не реже чем два раза в неделю. А в конце письма то приклеивала высушенный цветочек, то оставляла отпечаток напомаженных губ, то прикрепляла свою миловидную фотографию в обрамлении аккуратно нарисованных разноцветных сердечек. В каждом письме было что-то новое. Объединял их все запах духов, которыми она пропитывала каждую аккуратно исписанную страницу. Валюха вечерами громко читал эти любовные послания, и все дружно смеялись над неуклюже выстроенными предложениями с неправильными окончаниями слов, написанными человеком, который не так давно стал изучать русский язык. Парфюмерный аромат при этом заполнял все уголки класса, в котором и были установлены кровати.

Андрей в письме рассказывал, что его дом находится в двух километрах от части, рядом с маленькой, почти заброшенной деревней, в которой осталось меньше тридцати жителей. С трёх сторон деревню окружает вековой кедровник. Воздух вокруг настолько чистый, что у него первое время от избытка кислорода болела голова. Они с женой и дочкой почти каждый день по вечерам гуляют в этой божественно-первозданной обстановке. Везде тишина и покой, которых в Москве невозможно было найти.

Естественно, многочисленные наряды и ненавистный сигнал тревоги и у них постоянно нарушают эту идиллию.

— Представляете, — рассказывал Трофимов офицерам, собравшимся в капонире, — чтобы доехать до Братска, а это ближайший от их части крупный населённый пункт, Андрюха должен пять километров трястись в кабине проходящих мимо лесовозов, потом уже на трассе пересесть в автобус и целый час пилить до города. За полгода службы он там был всего два раза.

— Но зато там полуторный коэффициент, — доложил Броницкий.

— И кому нужен этот коэффициент? Вот твой приятель, Игнат, семейный человек, жена рядом, ребёнок, — стал горячо рассуждать об услышанном Коноплянка, — а как в таком случае быть холостякам? Ладно если ты, как Трофимов, двухгодичник: получил две деревянные медали — и айда домой, девок за попы трогать. А если ты кадровый? Минимум пять лет ловить лесовозы, пока не переведут в другую часть? А если там то же самое, только не лесовозы, а какие-нибудь болотоходы, раз в месяц привозящие в часть продукты? Нет уж! Не нужны никакие деньги «за дикость» и красивая природа, уж лучше быть поближе к цивилизации. Вон в Омске офицеры вообще живут в городских квартирах и ездят на службу на троллейбусе, — завистливо закончил Коноплянка.

— А ты-то что так печёшься о холостяках? — поинтересовался Матвеев. — У тебя же и дети есть, и жена, так что деревянную медаль, даже если сильно захочешь, она тебе получить не даст. Или ты надеешься на большее, чем внимание жены?

— Дурачок ты, Матвей. Легко рассуждать человеку, у которого отец преподаёт в академии. Через три года ты отсюда махнёшь к нему на учёбу, а оттуда в Генштаб. А обо мне некому замолвить словечко. Куда переведут, там и буду служить, но совершенно не хочется, чтобы это была какая глухомань, где и школы для ребёнка нормальной нет.

— У нас в стране некоторые города по доступности мало чем отличаются от далёкой таёжной деревни, — вступил в разговор Крупицын. — Помните, меня в прошлом декабре с двумя солдатами отправили в патруль в городской аэропорт? Лафа полная! Выдали нам в комендатуре красные нарукавные повязки, дали удостоверение, что я имею право проверять документы у всех военнослужащих в звании не старше капитана. Живём в гостинице при аэропорте, у меня одноместный номер, солдаты тоже только вдвоём в номере. Ходим днём туда-сюда по терминалу. Мои два бойца реквизируют у дембелей значки, на которые у тех нет документов, и снимают с них аксельбанты и вышивные погоны. Отдают эту добычу мне, так как комендатура установила план: надо им сдать не менее пятидесяти значков. Но отдают, естественно, не все, часть ныкают, чтобы нацепить их уже на свой дембельский китель, и надеются, что патруль, подобный нашему, их не раскулачит. Я сделал вид, что не замечаю этого обмана. А зачем? Солдаты хорошие, а отберёшь у них все зажатые значки — и пропадёт у них стимул «стричь» дембелей. Вот тогда обрыдаешься выполнять спущенный план. А так у них появился какой-то охотничий азарт: собрать все значки, которые солдаты могут получить за время службы. Представляю, как они будут выглядеть в своей дембельской парадке.

— Жаль, не увидим, вот бы посмеялись над новыми членами Политбюро, — заметил Трофимов.

— Солдаты с красными повязками на рукавах шныряют по первому этажу и отлично справляются без меня, — продолжил Крупицын. — А я от скуки пошёл посмотреть, что происходит на втором. Поднимаюсь, смотрю — в самом дальнем углу сидит на скамейке солдат. Подхожу, проверяю документы — всё нормально, демобилизованный младший сержант, танкист, билет до города Стрежевого на руках, на все значки есть документы. Форма вся по уставу — никаких клёшей или аксельбантов. Захожу туда же на следующий день и вижу этого же солдата — сидит в том же протёртом кресле. Я к нему. «Вы, почему ещё здесь сидите, товарищ младший сержант?» — строго его спрашиваю. «Не могу улететь, товарищ старший лейтенант, — отвечает, отдавая честь, — погода нелётная, вот и сижу здесь уже вторые сутки». На следующий день захожу снова на второй этаж и опять вижу этого сержанта. Подошёл, сел с ним рядом — разговорились. Оказалось, что в этот город на самом севере Томской области нет никаких дорог и единственный способ туда добраться — это авиация.

И вот, представляете душевное состояние человека — жить два года только мечтой о возвращении домой, а когда до него остался всего шаг — застрять на несколько дней в аэропорту. Оказалось, что у него и деньги на еду вчера закончились, пьёт только воду из-под крана. Стал я его водить с нами в столовую, сам за него платил. Предлагал обосноваться на ночь в номере солдат, но он отказался — побоялся, что, пока спит, погода в Стрежевом улучшится и самолёт улетит без него. Через три дня нас сменили, и мы засобирались обратно в часть, а солдат всё сидит, ждёт самолёт. Отдал я ему последние свои три рубля и поехал в комендатуру сдавать добычу.

— Хорошо, что в Стрежевом нет наших частей, — порадовался за себя Коноплянка, — ведь летающих лесовозов ещё не изобрели.

Глава 14. Мордовские впечатления

Вопрос, почему Коноплянка переживает за холостяков, так и остался без ответа.

Несмотря на все минусы холостяцкой офицерской жизни, в ней имелся и целый ряд преимуществ, одно из которых Трофимов полностью ощутил через неделю после этого разговора.

В первые годы своего существования в полку было три дивизиона С-200, один из которых впоследствии сняли с дежурства, технику отправили на длительное хранение — в резерв, а дивизион перевели в разряд кадрированного, то есть техника была, но личного состава, её обслуживающего, она не имела. Но дивизион всё равно числился как боевая единица. Причём ответственным за его кабину радиолокатора и кабину управления был назначен второй дивизион, а за кабину старта — первый.

По прошествии положенного регламентом времени техника хотя и не использовалась, но обязана была пройти определённый правилами ремонт и настройку.

Подобные сложные работы выполнялись на ремонтной базе, расположенной в Мордовии недалеко от районного центра Ковылкино, куда и была увезена одна из кабин с прилагаемой к ней документацией. Технику сопровождал представитель стартовой батареи второго дивизиона лейтенант Михаил Разумовский, двухгодичник, пришедший служить почти на полтора года раньше Трофимова. Но неделю назад на него вышел приказ об увольнении, и его спешно отзывали обратно в часть для оформления соответствующих документов. А так как при технике обязано находиться ответственное лицо из числа офицерского состава, то майору Васильеву было необходимо срочно определить кандидатуру для его замены.

Офицеры дивизиона не имели ни малейшего желания уезжать так надолго от семей, а назначать этого страдальца приказом Васильев не хотел. И хотя лишаться на некоторое время своего лучшего дежурного офицера большой охоты тоже не было, всё же он предложил съездить в эту командировку холостому Трофимову.

Игнат, не раздумывая, согласился. В Мордовии он ещё не был. Да и нескончаемые наряды ему уже до боли в печёнке надоели, так что сменить обстановку, тем более оказаться всего в пятистах километрах от дома, что по сибирским меркам всего ничего, было очень заманчиво.

— А какая у меня там будет задача, товарищ майор? — решил уточнить Игнат. — Я ведь технику ещё досконально не знаю, и если какая-то серьёзная поломка, то боюсь, что не справлюсь.

— Ничего ремонтировать тебе там не придётся, кабину туда и направили, чтобы ею занимались специалисты. А что делать — тебе Разумовский уже на месте всё расскажет. Не зря же он провёл там четыре месяца. Могу сказать одно: я, будучи, как и ты, лейтенантом, тоже возил туда технику. Было трудно, но я справился. Так что если будешь стараться, и у тебя всё должно получиться, — с хитрой улыбкой успокоил лейтенанта Васильев.

Трофимову удалось выписать в штабе проездные документы с пересадкой в Москве. И он с огромным удовольствием после долгого расставания почти сутки сумел провести дома, прежде чем сесть в поезд Москва — Саранск, проходящий через станцию Ковылкино.

По приезде на ремонтную базу и встрече там Разумовского Игнат обнаружил, что с такой искренней радостью его не приветствовал ещё никто и никогда в жизни.

Лицо Разумовского сияло бесконечно счастливой улыбкой. Он долго обнимал Игната, стучал по спине, отпускал, чтобы пожать руку, потом снова обнимал и снова стучал по спине.

Разумовский, как и Бушуев, был родом из Новосибирска и заканчивал тот же институт, но призвали его на полгода раньше.

Такая реакция на свой приезд несколько обескуражила Трофимова. «Робинзон Крузо наверняка меньше радовался появлению забравших его с острова людей», — недоумевал Игнат.

Они не были друзьями, а просто товарищами по двухгодичной службе, тем более Разумовский старался ото всех держаться на определённой дистанции. Жить захотел изолированно в перестроенной под комнату маленькой кухне одной из холостяцких квартир. Он лишь изредка присутствовал на чьих-то праздниках вроде дней рождения или обмывания очередного воинского звания. Если честно, то Игнат за четыре месяца отсутствия Разумовского уже стал забывать, как тот выглядит.

А тут такая встреча! В душе Трофимова зашевелились нехорошие предчувствия. Увольнение из армии, конечно, очень радостное и долгожданное событие — но не настолько же, чтобы сходить с ума от счастья. Если бы сейчас Трофимову сказали, что его служба закончилась, то он, возможно, даже несколько пожалел бы об этом.

Пожалел бы, что не увидит больше ребят из квартиры, где живёт, своих сослуживцев по дивизиону, солдат из своего расчёта, которых он ещё полностью не успел подготовить к боевой работе, не увидит больше Томска, пушистых могучих кедров, да много ещё о чём он бы пожалел. А тут такая неоправданно бурная реакция.

«Наверное, Разумовскому здесь пришлось очень несладко. Неужели и я так же буду радоваться, когда приедут менять уже меня?» — с тревогой подумал Трофимов и в попытке отстраниться от крепких объятий сделал шаг назад.

Когда через несколько минут эмоции Михаила чуть улеглись, Игнату наконец удалось спросить об обязанностях, которые он здесь должен исполнять.

— Что ты здесь должен делать? — смеясь, переспросил Разумовский. — Ты не поверишь — но совершенно ничего. Кабина стоит в очереди на ремонт, и раньше чем через месяц ей заниматься не начнут. Единственная твоя обязанность — это по пятницам днём приходить на площадку хранения и проверять целостность пластилиновой печати на дверях кабины. Кстати, забери её от меня сразу. — Михаил вытащил из кармана кителя латунный кругляк и передал его Трофимову. — Если всё нормально, то расписываешься в журнале — и на неделю свободен. А так как весь периметр забора находится под охраной местного караула, то с кабиной ничего случиться не может, но порядок такой здесь заведён, и его придётся соблюдать: нравы у здешнего командования строгие.

— А в остальное время что надо делать? — удивлённо спросил Игнат.

— Делать можно всё, что угодно: спать, есть, читать книги, пить водку, играть в карты, если есть с кем — в шахматы. Никому до тебя здесь никакого дела нет. Для местных офицеров мы как ненужный балласт. Они считают себя высшей кастой, а нас, командированных, воспринимают как недоумков, которые непонятно каким образом получили офицерское звание. Но тебя это никак не должно волновать, встречаться ты с ними будешь только в столовой, а также вечером по пятницам на общем построении всего личного состава части, на котором обязаны быть и прикомандированные. Присутствовать надо обязательно, так как устраивается перекличка, и обо всех неоткликнувшихся и невышедших из строя тут же сообщается в их части. Если отсутствуешь второй раз, то у тебя не будут даже спрашивать причины, а тут же откомандируют обратно.

Через два часа, едва успев показать, где находится их кабина, Разумовский, уже прощался с Игнатом.

— Даже не знаю, что говорить: прощай или до свидания, — с некоторой даже грустью сказал Михаил, — ведь когда ты приедешь обратно, меня уже в части не будет.

— Может, ещё и свидимся когда, — из вежливости понадеялся Трофимов.

Игната поселили в небольшой гостинице, находящейся на территории базы. В маленьком двухэтажном здании было всего восемь номеров, которые занимали прикомандированные офицеры, как и Игнат присматривающие каждый за своей техникой.

Трофимов оказался в номере с двумя такими же, как и он, молодыми лейтенантами, только кадровыми. Один, Пётр Волошин, был из части, дислоцирующейся на Камчатке, а второй, Андрей Суздальцев, — почти земляк по службе Игната, из Красноярска.

Оба были старожилами: у одного шёл третий, а у другого четвёртый месяц пребывания здесь. У обоих техника была уже в ремонте, и им приходилось к девяти часам утра идти открывать двери кабин, а в восемнадцать закрывать их и опечатывать. Тем не менее эти нехитрые манипуляции доставляли некоторое неудобство обленившимся за время долгого безделья офицерам.

Трофимов быстро освоился в этой новой для себя обстановке, хотя первые несколько дней ему досаждало полное отсутствие занятости. Радовало одно — что помимо оклада ему ежемесячно полагались сто пять рублей командировочных.

К тому же соседи по комнате и по остальным номерам оказались заядлыми картёжниками, и целыми днями в гостинице не прекращалась карточная игра.

Игнат играть в карты любил и в студенческие годы порой до утра зависал в общежитии, играя в преферанс или бридж.

Местная командированная публика в такие карточные игры играть не умела, а предпочитала более простые — «храп» или заказного «кинга». Все попытки Трофимова научить присутствующих преферансу не удались. «Игра совершенно не интересная и не азартная» — такое было вынесено общее резюме.

Пришлось Игнату осваивать «храп», а в «кинга» он умел играть и до этого.

Играли, естественно, на деньги, но, как правило, небольшие, почти исключительно для азарта. Игры были довольно примитивные, и Игнату, несмотря на маленькие ставки, не составляло никакого труда получать дополнительный доход, в среднем рубля по три-четыре в день.

Но ни он, ни кто-либо другой выигранные деньги себе не забирали — они шли на покупку спиртного для всех участвующих в игре и болельщиков, постоянно шатающихся из одного номера в другой в поиске хоть каких-то развлечений.

Перед ужином в офицерской столовой больше всех проигравший участник бежал в магазин, где на все деньги выигравших покупал вино или водку и нехитрую закуску.

Пирушка обычно продолжалась почти до самой ночи. После чего народ расходился, чтобы снова встретиться на следующий день, сразу после завтрака.

Через две недели такой весёлой жизни Трофимов уже не мог смотреть ни на карты, ни на вино.

— Петь, ты здесь уже больше двух месяцев — неужели тебе не надоело целыми днями заниматься чёрт знает чем? — спрашивал он у лежащего на кровати и разглядывающего потолок Волошина.

— А что? Мне нравится, и время летит незаметно. А если тебе скучно, то рекомендую сходить в гости к местным барышням, — переворачиваясь на бок, посоветовал Волошин.

— А что это за барышни? — заинтересовался Игнат.

— Есть тут несколько особ из числа здешних служащих, специализирующихся на, так сказать, общении с командированными офицерами. Уезжающие ребята передают их из рук в руки вновь прибывшим. Могу тебя с ними познакомить.

Трофимов задумался, но что-то его оттолкнуло от столь заманчивого предложения. Он решил отложить знакомство на потом, когда станет совсем уже невмоготу.

Чтобы развеяться от здешнего бездействия, Трофимов решил съездить на несколько дней домой, отдохнуть от столь «напряжённого» и непривычного ритма жизни.

В субботу он сел на вокзале в один из многочисленных проходящих поездов и уже через восемь часов переступил порог своей московской квартиры. Но дома он чувствовал себя как-то неуютно. Его постоянно тревожило осознание того, что он военнослужащий и дома находиться не должен. А вдруг устроят какую-нибудь внезапную проверку? Что тогда подумают о его части? И в итоге эти думы уже через два дня заставили Игната покинуть родные стены и отправиться обратно — к скучающей без него в Мордовии технике.

В дороге Трофимов твёрдо решил, что в карты больше играть не будет, а будет читать взятые с собой из дома книги: два тома «Декамерона» Боккаччо и так и не прочитанный полностью в школе роман «Преступление и наказание».

Открыв гостиничную дверь, Игнат застал привычную картину: в плотном облаке клубящегося табачного дыма в комнате за столом сидели четыре человека с напряжёнными лицами, играющие в «храп». Ещё трое стояли рядом и с не меньшим азартом наблюдали за игрой.

Оказалось, что за короткое время отсутствия Трофимова Волошин и Суздальцев проиграли почти все имеющиеся у них в наличии деньги ребятам из двух соседних номеров и должны были их поить несколько дней.

Пришлось Трофимову, при всём своём нежелании, включаться в игру.

Через пять часов ожесточённой карточной рубки уже соседские офицеры вприпрыжку побежали в магазин.

Волошин с Суздальцевым, с искренним восторгом поблагодарили Трофимова за их спасение от незапланированных трат.

— И как это у тебя получается так здорово играть? — поинтересовался у Трофимова Суздальцев, когда Петька вышел из комнаты. — Может, и меня научишь? — попросил он, указывая на колоду, которую Игнат в задумчивости механически перетасовывал.

— Андрей, всё очень просто. Если ты никому не расскажешь, то могу открыть свой секрет.

— Зуб даю! — сделав характерное движение ногтём, ответил Суздальцев.

— Ты, может быть, слышал, что есть люди с рентгеновским зрением? — спросил Трофимов.

— Да, что-то такое припоминаю. Читал какую-то статью про это в «Науке и жизни», — неуверенно ответил Андрей.

— Ну, так вот — это совсем не фантастика. Такие люди существуют на самом деле. Они видят даже сквозь железобетонные стены, а один уникум может рассмотреть, что находится в бронированном банковском сейфе. Я такого, к сожалению, не могу, но просветить карточную рубашку у меня получается. Поэтому я знаю, какие карты у игроков на руках, оттого чаще других и выигрываю, — почти шёпотом закончил Игнат, кладя колоду на стол.

— Не может такого быть! Врёшь ты всё, — усомнился Суздальцев. — Я за всю свою жизнь таких людей ни разу не встречал.

— А ты и не мог их встретить. Они все работают в КГБ, под видом дипломатов шпионят за границей.

— А что же ты сам там не служишь? — ехидно поинтересовался Андрей.

— Я бы очень хотел, но меня не взяли. Сказали, что сотрудники, видящие только через бумагу или картон, их не интересуют, — опустив голову, чтобы не рассмеяться, с поддельным сожалением ответил Трофимов.

— Всё равно я тебе не верю, — не сдавался Суздальцев. — Какая верхняя карта в колоде? — вдруг неожиданно спросил он.

— Девятка пик, — спокойно и уверенно сказал Игнат после трёх секунд раздумий.

Андрей перевернул карту — точно.

— А следующая?

— Бубновый валет, — так же уверенно ответил Трофимов. — А за ней — трефовый туз.

— Не может быть! — восторженно дивился Суздальцев, переворачивая карты и снова убеждаясь в правоте Игната. — Просто фокус какой-то!

В это время в комнату вошёл Волошин. Игнат, посмотрев на Андрея, тихонько приложил палец к губам, и тот заговорщически слегка мотнул головой.

Естественно, Трофимов не обладал никакими сверхъестественными способностями. Но более-менее приличный игрок в преферанс запоминает, какие карты уже вышли из игры. А Трофимов играл в эту довольно интеллектуальную карточную игру выше чем на среднем уровне. Это своё умение он, даже особо не задумываясь, применял и здесь. И ближе к концу кона знал, какие карты остались на руках партнёров.

Другие офицеры в азарте не удосуживались просчитывать комбинации, полагаясь только на свою удачу и везение. Поэтому Игнат имел существенное преимущество над всеми сидящими с ним за карточным столом.

Следующую неделю Трофимов в карты не играл и водку не пил подавно.

Днём он читал книги, а вечером гулял по посёлку или выезжал на автобусе в Ковылкино, оказавшееся ничем не примечательным, донельзя провинциальным городком, где центром развлечений и проведения досуга был ресторан «Мокша», куда офицеры базы выводили по праздникам своих жён, а местные холостяки частенько кутили после получения денежного довольствия.

Естественно, туда не преминули захаживать и командированные офицеры.

Трофимов от вынужденного безделья тоже посещал это заведение: иногда днём — пообедать, обычно в одиночестве, несколько раз вечером — отметить какое-нибудь событие или без всякого повода, в компании с другими командированными офицерами.

Больше всего в «Мокше» Трофимову понравилась не довольно-таки приличная кухня, а возможность понаблюдать за посещающими это заведение местными жителями. Только ради этого сюда стоило приходить.

Он несколько раз был свидетелем того, как ресторан посещают мужички, выглядящие и одетые так, что их не пустили бы на порог ни одной, даже самой захудалой московской рюмочной. Здесь же дело обстояло иначе, всё было намного демократичнее.

Представители местного пролетариата, одетые обычно в засаленные телогрейки и ватные заношенные штаны, заходили в ресторан исключительно в дневное время.

Вытерев ноги об положенную у входа холщовую тряпку и сняв кроличью шапку, посетитель проходил в зал и как бы нехотя садился за столик, накрытый чистой, но обязательно с каким-либо пятном скатертью. Причём если следом появлялся ещё один подобный посетитель, то он садился за другой стол, даже если оба хорошо знали друг друга. К гостю довольно быстро подходила дородная официантка в белом переднике и с чепцом на голове и принимала заказ. Хотя подавать его можно было и не спрашивая, так как заказы были у всех одинаковые: сто пятьдесят грамм водки и пирожок с мясом.

Расплатившись сразу и строго по квитанции, посетитель минут пять, не двигаясь и лишь изредка моргая, смотрел отрешённым взглядом в одну точку, находящуюся где-то под потолком. Трофимов так и не смог определить, что там разглядывают местные жители, так как места наблюдения у всех были разные, но направление взгляда всегда держалось на одинаковой высоте. Затем посетитель одним могучим глотком выпивал содержимое принесённого официанткой стакана и, слегка морщась, откусывал половину пирожка, оставляя на тарелке его вторую часть — видимо, в качестве чаевых, и, вальяжно встав со стула, на ходу жуя, выходил из заведения.

Через минут двадцать он обычно заходил в ресторан снова и в точности повторял процедуру. Были случаи, когда Игнат наблюдал и третий заход, но при этом пирожок уже не заказывался.

После таких наблюдений Трофимов даже проникся каким-то особенным уважением к жителям города. Ведь, отстояв небольшую очередь, можно было ту же самую водку купить в соседнем гастрономе, причём почти в полтора раза дешевле, и тут же выпить её на лавочке в соседнем дворике. А тут нет! Всё очень цивильно — ресторан, официант, скатерть, водка, закуска. Любо-дорого посмотреть. Хотя результат в обоих случаях был бы одинаковый — поход домой на «автопилоте». Но сам процесс кардинально отличался. То уже была не банальная выпивка, а целая ковылкинская водочная церемония.

Офицеры местной войсковой части сюда заходили редко. И вообще они значительно отличались от офицеров, с которыми Трофимову приходилось сталкиваться до командировки.

Многое было по-другому и очень раздражало Игната — начиная со столовой, где был отдельный зал для старших офицеров.

Туда, по незнанию, однажды и зашёл только-только прибывший в часть Трофимов. Но через двадцать секунд был оттуда выдворен, причём в довольно грубой форме, каким-то толстым, краснорожим майором.

Как позже узнал Игнат, это была так называемая «уставная» часть, где главенствовали строгие рамки армейского порядка, выход за которые неотвратимо наказывался, и не только морально. Попасть на местную гауптвахту младшему офицеру было не намного сложнее, чем нерадивому солдату. Показательным для Трофимова был случай, который произошёл с ним ещё в самом начале пребывания на территории ремонтной базы.

***

Было довольно холодно, и Игнат, надевший только китель, чтобы не замёрзнуть, трусцой выбежал из гостиницы в направлении здания столовой, намереваясь сразу после завтрака вернуться в номер, чтобы ещё поспать. Бежать было недалеко, метров двести пятьдесят. По дороге ему встретился местный старший лейтенант.

Трофимов, не сбавляя шаг, протрусил мимо него в предвкушении скорого приёма пищи в тёплом помещении. Но не успел он отдалиться и на пять шагов от старшего лейтенанта, как тот окликнул его суровым голосом:

— Стойте, товарищ лейтенант!

— Что надо? — повернулся на голос остановившийся Трофимов, зло отреагировав на вызывающий тон.

— Вы почему не отдаёте честь старшему вас по званию офицеру?! — задал тот совершенно неожиданный для Трофимова вопрос.

В боевых частях, во всяком случае в той, где служил Игнат, было не принято лейтенантам отдавать честь не только старлеям, но и далеко не всем капитанам, майорам — да, а приближаясь к подполковнику, надо было даже за несколько шагов перейти на полустроевой шаг. Лишь отдание чести командирам дивизионов, командиру полка и его заместителям выполнялось строго по Уставу.

А тут какой-то старший лейтенант, явно не старше Трофимова по возрасту, судя по блестящим, новеньким погонам на шинели, только-только повышенный в звании, требует уставного приветствия.

Трофимов проигнорировал непонятный ему вопрос и, молча развернувшись, пошёл дальше.

Старший лейтенант догнал его и, преградив довольно щуплым телом дорогу, спросил снова:

— Вы почему не отдаёте честь старшему по званию офицеру? На гауптвахту захотели, товарищ лейтенант?! Смотрите, я вам это вмиг организую, персонально вас об этом предупреждаю.

Трофимов не знал, что делать. Отдать честь этому уставному наглецу, чтобы тот отстал, означало для Игната невыносимое унижение. Трофимов решил пойти в наступление.

— Вы разве не в курсе, товарищ старший лейтенант, что в десятой части боевого устава войск ПВО сказано, что гражданские офицеры, коим я и являюсь, могут не отдавать честь другим младшим офицерам? — раздражаясь, придумал на ходу Трофимов.

Строевой устав старший лейтенант знал назубок, а вот боевой… Конечно, его в училище преподавали, но акценты были направлены совсем на другие дисциплины. Да и он сам особо не вникал в эту тему, так как знал, что боевой устав ему едва ли на службе пригодится и что папа-генерал устроит его в какое-нибудь тёплое местечко, коим, собственно, база и являлась, и служили там в основном «блатные».

Сбитый с толку старший лейтенант в недоумении посмотрел на нагрудный знак на кителе Трофимова и увидел не знакомый ему синий ромб, а непонятный бирюзовый овал, окаймлённый серебристыми дубовыми листьями.

В его части двухгодичников не было, и что это за птицы и как с ними надо себя вести, он не знал. Поэтому решил, от греха подальше, с Трофимовым не связываться и, пробурчав что-то себе под нос, удалился восвояси.

Впоследствии Игнат много раз наблюдал, как местный лейтенант отдавал честь другому такому же лейтенанту, капитан — капитану. Он только никак не мог понять, кто должен отдавать честь первым: офицер, который идёт с запада, или тот, который приближается с востока; потом, понаблюдав, пришёл к выводу, что первым должен отдать честь тот, кто ниже ростом.

Трофимов точно знал, что служить в подобной части он бы не хотел, так как уже привык, что сослуживцы — это не только офицеры и прапорщики, но и во многих случаях товарищи и друзья. А здесь не только между собой офицеры общались на вы, но так же обращались и к солдатам. «Товарищ солдат! Я наказываю вас двумя нарядами вне очереди» или «Уберите мусор, товарищ ефрейтор, быстро» — подобные фразы не один раз слышал Трофимов за время этой своей командировки.

Несмотря на отсутствие душевных, человеческих отношений, так ценимых Игнатом, в таких частях был и свой большой плюс — в них было намного меньше дедовщины, и молодым солдатам было служить намного легче и безопаснее.

***

Через месяц командировки Трофимову уже настолько наскучило пустое времяпровождение, что он был готов позвонить к себе в часть с просьбой отозвать его обратно. Не помогла даже ещё одна двухдневная поездка домой, которая несколько развеяла однообразие уныло проходящих дней.

Игнат несколько воодушевился, когда наконец его технику взяли в работу. Он радовался появлению хоть какого-то смысла в его здесь пребывании.

Теперь каждым рабочим утром он шёл пешком до полигона, находящегося в километре от гостиницы. Открыв кабину, запускал внутрь двух гражданских инженеров. А если тем требовалась документация, то он направлялся в «секретку», получал сданные туда по приезде техники альбомы со схемами и под роспись отдавал их настройщикам. После чего возвращался обратно в номер. Вечером при сдаче кабины под охрану процесс повторялся в обратном порядке.

На все эти процедуры вместе с дорогой уходило около двух часов. Остальное время всё также проводилось за картами, чтением или ничегонеделаньем.

От скуки он однажды воспользовался предложением Волошина и сходил вместе с ним и Суздальцевым в гости к их знакомым женщинам.

Одна оказалась довольно невзрачной на вид вольнонаёмной, которая жила в посёлке и работала в части специалистом по настройке блоков, вторая, чуть более привлекательная, в звании прапорщика служила в канцелярии и была разведена.

Несколько скрасил угрюмую обстановку приезд к Волошину капитана Родимова, командированного для приёмки их техники из ремонта.

Если Родимов не найдёт недочётов в полностью отремонтированной и настроенной кабине, то она будет погружена на платформу полувагона и под охраной караула отправится в часть ждать следующего ремонта.

Караул в составе офицера и трёх вооружённых солдат должен был приехать к ним через пять дней.

Волошин привёз с собой в чемодане шесть трёхлитровых банок красной икры, которые были заботливо переложены несметным количеством старых газет.

Как выяснилось позже, одну банку, которая не уместилась в чемодан, он случайно разбил при посадке в поезд на Казанском вокзале. На вопрос о том, что же он не переложил икру в какой-нибудь целлофановый пакет, Родимов с гордостью ответил, что предлагает только первоклассный продукт и не хочет портить свою незапятнанную репутацию.

На самом деле он не выбросил, а собрал растёкшуюся по сумке икру, которую у него за четверть цены тут же купила проводница, перепродавшая затем дефицитный продукт в вагон-ресторан для реализации пассажирам в виде намазанного на хлеб с маслом деликатеса.

Поселился капитан в соседнем номере. Первое его появление в комнате лейтенантов ознаменовалось угощением всех троих его обитателей пол-литровой банкой рубиновой, почти прозрачной на свет икры, которая толстым слоем немедленно была намазана на мягкую булку и с аппетитом проглочена уставшими от однообразной пищи жильцами.

В благодарность Викторыч — так называл его Волошин — попросил пристроить икру в холодильник какого-нибудь надёжного здешнего знакомого, а заодно и помочь в реализации товара местным служащим по двадцать рублей за килограмм.

Волошин рассказал, что во время путины некоторые офицеры, служащие рядом с нерестовыми реками, занимаются незаконной ловлей лосося. Причём орудуют крюками ничем не хуже местных браконьеров, выдёргивая из десяти рыбин в среднем по восемь самок. Жёны офицеров затем засаливают выпотрошенную икру и закатывают в банки или хранят в морозильной камере холодильников.

Суздальцев договорился с одной из барышень, у которых они недавно были в гостях вместе с Трофимовым, и та согласилась поставить пять банок в свой домашний холодильник до их реализации; одну, уже открытую банку Родимов оставил у себя, вывесив её за окно.

На следующий день Трофимов, Волошин и Суздальцев проснулись утром в ожидании продолжения пиршества, для чего ещё с вечера были куплены две буханки белого хлеба и триста грамм сливочного масла.

— Викторыч, приходи к нам чайку попить, — зайдя к Родимову, пригласил капитана к себе в номер Волошин.

— Сейчас схожу в столовую позавтракать и зайду — поболтаем перед работой.

— А зачем в столовую-то ходить? Мы купили хлеб, масло, чайник сейчас вскипятим. Намажем булку икрой, и не надо никакой столовой, — простодушно предложил Пётр.

— Какой такой икрой намажем? Нет никакой икры! Она у меня вся распределена. Летунам заплатил, проводнице в поезде дал, девке вашей за холодильник. Да и жена знает, сколько килограмм я повёз. Так что никакой лишней икры у меня нет. Вчера поели — и будет, а если хотите ещё, тогда покупайте, я могу вам как своим дать скидку, — ответил на предложение Родимов. — А если найдёте покупателей — только это должны быть проверенные люди, — то я отдам вам двадцать процентов от суммы продажи. Хотите икрой, хотите деньгами.

От такого поворота событий Волошин инстинктивно сделал шаг назад.

— Ну, раз всё посчитано, тогда понятно, — только и мог сказать лейтенант. — А насчёт холодильника — мы же договорились, что Вика подержит там икру бесплатно.

— Ну, всё равно, лишней икры у меня нет, — отрезал Викторыч.

Когда Пётр передал разговор с Родимовым ребятам, те не стали расстраиваться. Нет так нет. Сто лет эта икра им не сдалась. Обходились они без неё всё это время, обойдутся и дальше.

— Действительно, при чём здесь мы? Он же не нам её вёз. А так угостил, всё чин чинарём, никаких обид быть не может, — подвёл итог Трофимов. — А помогать продавать этому спекулянту не будем.

На том и порешили, отметив при этом, что Родимову надо было идти не в военное училище, а в торговый техникум.

Отремонтированную и настроенную технику Родимов, не найдя недостатков, принял уже на следующий день, а другого дела у него здесь не было.

Капитан оказался азартным картёжником и с удовольствием влился в коллектив убийц времени.

А вот с продажей икры у него ничего не получалось по причине дороговизны, а также вследствие того обстоятельства, что недавно в часть приезжал принимать технику офицер с Дальнего Востока, оказавшийся другом и однокурсником местного офицера из штаба. Выяснилось, что он через знакомых военных лётчиков привёз с собой пятьдесят килограммов этого рыбного деликатеса, и местное командование быстро распределило икру между старшими офицерами части, кое-что досталось и среднему звену. При этом офицер даже не попросил компенсировать ему расходы по доставке.

Так что бизнес у Родимова не заладился. Мало того, что предыдущие запасы у людей ещё не закончились, так и после бесплатной раздачи никто не хотел платить за то же самое довольно приличные деньги.

Все его попытки сойтись с местными офицерами с целью реализации икры не увенчались успехом, и капитан ходил злой и раздражённый.

В итоге через три дня он ушёл в запой, из которого вышел только после приезда караула, опоздавшего на десять дней. За это время капитан пропил все имеющиеся у него деньги и проиграл в карты всю привезённую икру. К чести сказать, Трофимов, Волошин и Суздальцев в игре не участвовали и даже не заглядывали в комнату капитана, где и происходила игра.

Также Родимов умудрился написать целую кучу расписок, в которых обязался по приезде домой разослать по войсковым частям игроков проигранные в долг больше семи центнеров красной икры и около тонны солёного лосося. Также он обязался выслать три шкуры медведей, которых он якобы убил на охоте, сто килограмм сала из личного подсобного хозяйства, а кому-то ещё и страусиное яйцо.

Капитан легко писал расписки, хотя у него не было не только страусов, но и вообще никакого подсобного хозяйства, где он якобы разводил свиней и экзотических африканский птиц. А медведя он лишь один раз случайно увидел на рыбалке, но и то на другом берегу реки, в километре от себя.

Выигравшие также отлично понимали, что ничего от капитана они не получат. Да им этого было и не надо, ведь они играли просто для смеха.

Наконец в конце месяца Трофимову сообщили, что к нему едет замена. В дивизион пришёл новый молодой офицер, и майор Васильев принял решение вернуть Игната для несения боевого дежурства.

Трофимов с необычайным энтузиазмом встретил это известие, тем более что все привезённые книги он уже прочитал, в карты наигрался на всю оставшуюся жизнь, выспался на два месяца вперёд, да и по ребятам соскучился до тоски.

Глава 15. Первая зима

Едва приехав из Мордовии, Трофимов очутился в своей первой сибирской зиме. Весна, лето и осень, как показалось Игнату, были очень даже похожи на любимые им времена года в средней полосе. Весна и осень были на несколько недель короче, а лето чуть жарче. Вот и вся разница, которую отметил Трофимов. Он в душе очень надеялся, что и здешняя зима будет ненамного отличаться от средней московской. Хотя сомнения на этот счёт тревожили. Ведь зима была единственным сезоном, который он не любил из-за холодов, и ещё в раннем детстве просил маму связать ему маску, чтобы не мёрзло лицо. Тревогу усиливали многочисленные кинофильмы и прочитанные книги, повествующие о суровом сибирском климате.

Несколько успокаивало Игната распространённое в народе мнение, что сибирские морозы переносятся довольно легко, поскольку здесь воздух сухой и в этот период нет сильных ветров.

Вернувшись из командировки в середине декабря, Трофимов с облегчением отметил, что мороз здесь ничуть не сильнее, чем обычно в это время в Москве. Но его радость длилась недолго. Чем ближе по календарю подходил Новый год, тем с каждым днём становилось всё холоднее и холоднее.

Когда столбик термометра, закреплённого за одним из окон квартиры холостяков, уверенно опустился ниже минус тридцати градусов, Трофимов отчётливо осознал, что зима будет значительно отличаться от привычных ему и когда-то казавшихся лютыми столичных зим.

Через два дня температура упала до минус тридцати девяти.

Скучковавшиеся наподобие стайки королевских пингвинов офицеры, переступая с ноги на ногу, с нетерпением ждали прибытия запаздывающей машины, чтобы побыстрей забраться в тёплый кунг и за десять минут в дороге попытаться отогреть замёрзшие в сапогах пальцы.

Трофимов надел под китель столько всего, что еле смог застегнуть шинель. Но это не особо ему помогло: через пять минут ожидания у него не осталось ни одной незамёрзшей части тела.

Обычно по приезде часть офицеров, не заходя в казармы, сразу отправлялась на позиции. Теперь же, выйдя из машины, все быстрым шагом, а кто и бегом, спешили попасть в казарму своего дивизиона и попросить каптёрщика заварить чай. После кружки обжигающего напитка они гуськом направлялись по узкой тропинке, утоптанной в снегу, на позицию. В обычной обстановке по дороге они о чём-либо переговаривались, но сейчас было не до разговоров. Всё общение откладывалось до прибытия в капонир. Но и там особого тепла не наблюдалось. Работающие на полную мощность ТЭНы не справлялись с нагрузкой и едва нагревали воздух до двенадцати градусов выше нуля.

Окончательно отогреться можно было только в кабине станции, включив мощную, шестикиловаттную тепловую пушку.

Трофимов очень ждал, что морозы скоро закончатся и наступит хотя бы небольшое потепление. Но прошла неделя, началась вторая, а изменения были только в худшую сторону: температура постепенно и как бы нехотя, но приблизилась к минус пятидесяти.

В это время даже технику старались включать только при острой необходимости, чтобы избежать возможного повреждения механических деталей, расположенных на открытом воздухе.

В один из таких морозных дней Трофимов заметил, что один из его индикаторов слегка мерцает. Лейтенант быстро определил причину такого нештатного его поведения и решил заменить одну из электронных ламп.

Открыв соответствующий ящик ЗИПа, Игнат не обнаружил там нужную ему деталь. Надо было идти на склад. Но в такой мороз топать километр туда и столько же обратно ему совершенно не хотелось. И Трофимов решил попробовать занять её у первого дивизиона.

Добежав за две минуты до их позиции, Трофимов быстро нырнул в капонир. Ему повезло, что сегодня на дежурстве был Плющев.

— Здорово, Федь. Выручай! Дай 6Н3П. Завтра получу на складе — отдам.

— Сейчас посмотрю, — сказал Плющев, заходя в кабину. — Держи две штуки. Вдруг ещё одна пригодится. А то так и будешь к нам бегать, ещё отморозишь себе что-нибудь. Что тогда будущей жене скажешь?

— Спасибо, друг, выручил. Слушай, а в прошлом году было так же холодно? — озабоченно поинтересовался Игнат.

— Знаешь, прошлая зима выдалась намного мягче. Было, конечно, около сорока, но и то недолго, буквально три дня. А вот в позапрошлом году морозы стояли страшные. Доходило почти до пятидесяти, и держались они долго, точно не помню, но где-то около двух недель. Потом слегка потеплело, но в январе холода ударили по новой.

— Ужас! Будем надеяться, что сегодня был самый холодный день в году. Вы, наверное, из-за морозов и стройку свою остановили? — поинтересовался Трофимов.

— Да нет, наоборот, дело пошло даже быстрее. У нас сейчас между солдатами идёт борьба — кто будет спускаться и нагружать в вёдра землю. На глубине двенадцати метров тепло, вот солдаты и не хотят вылезать, а те, кто вытягивает, ждут не дождутся, когда придёт их очередь поработать внизу.

— Уже двенадцать метров? — удивился Трофимов. — Ну и что там? Есть хоть малейшие признаки воды?

— Я уже ничего понять не могу, — покачал головой Фёдор. — Сначала копали коричневую глину — та была достаточно влажная, потом пошла чёрная, почти сухая, а сейчас идёт с каким-то голубоватым оттенком, но уже опять мокрая. Так что, думаю, надежда есть.

— Да уж. А не пора ли вам закончить сей сизифов труд?

— Закончить! А если до воды осталось совсем чуть-чуть? Представляешь, как будет обидно, что бросили в сантиметрах от цели. Сейчас перед Новым годом прервёмся, сдадим вам дежурство и через пару недель начнём опять копать. Может, получится сделать подарок командиру к двадцать третьему февраля.

— Кстати, насчёт дежурства на Новый год! Ты тогда накаркал. Сегодня посмотрел график, и оказалось, что меня поставили в наряд с тридцать первого декабря на первое, — пожаловался Трофимов.

— Каркать не каркать — здесь совершенно ни при чём. Это было известно, когда ты только в первый раз надел сапоги… Подожди, а как же твой подвиг?

— С подвигом что-то пока не складывается. Абсолютно не хватает времени на его совершение. То наряды, то командировки, то какие-то другие срочные дела. Надеюсь, в следующем году получится. Попробую совершить сразу несколько.

— Ну, ты замахнулся. Так и нам, кадровым военным, подвигов не останется. А насчёт Нового года — не расстраивайся. Поверь моему опыту: оказаться на боевом дежурстве в новогоднюю ночь — это лучшее, что может быть для молодого холостого лейтенанта,

А мороз всё крепчал, на следующий день термометр за окном показал минус пятьдесят два.

— Я отказываюсь сегодня идти на службу, — в отчаянье сказал Игнат Бушуеву после завтрака. — Насколько я знаю, надо соблюдать определённые ограничения. Я точно помню, что если температура ниже тридцати, то школьники остаются дома, а если минус сорок, то можно не ходить и на работу.

— Хорошо бы, чтобы было так. Но, к сожалению, у нас офицерам разрешено не ходить на службу только при нуле градусов, но по шкале Кельвина. А сейчас по ней плюс двести двадцать один. Так что — добро пожаловать в любимую часть.

Они вышли быстрым шагом и, завернув за угол дома, к своему счастью увидели, что машина уже стоит в ожидании офицеров.

— Повезло, что не надо ждать. Иначе, я, наверное, примёрз бы к снегу, — сказал Трофимов, поднимаясь в кунг. Из его рта при этом облаком клубился пар, моментально превращающийся во множество крошечных льдинок, которые с лёгким шорохом падали к ногам. Ресницы, брови, усы, а также козырьки шапок офицеров почти моментально покрылись белоснежным инеем, придававшим им вид бывалых полярников.

Нехотя выйдя из кунга, офицеры, завязав потуже под подбородком шнурки шапок и надвинув козырьки на самые брови, бегом направились в сторону казарм. Посидев там минут двадцать, стали выдвигаться на позиции.

Когда Трофимов вместе с ещё четырьмя офицерами своей батареи прошёл метров двести, он с ясностью осознал, что все слышанные им рассказы о сибирских зимах совершенно не соответствуют действительности. Кинжальный ветер пронзал Игната насквозь, но главное, казалось, что его порывы уносят весь воздух и нечем наполнить лёгкие. Трофимов инстинктивно приложил руки, одетые в трёхпалые ватные перчатки, к лицу, стараясь удержать сдуваемый кислород, и с облегчением отметил, что ему стало намного легче дышать, к тому же мороз не так сильно обжигал кожу. Во всяком случае появилась возможность спокойно сделать вдох. Но в этом было одно существенное неудобство. Прижатые к лицу руки почти полностью закрывали глаза, и Трофимов несколько раз оступился, сойдя с утоптанной тропинки, проваливаясь при этом почти по пояс в снег. Пришлось слегка раздвинуть пальцы, чтобы видеть быстро двигающиеся каблуки идущего впереди Матвея.

Жизнь вокруг замерла. Не было видно ни привычно снующих туда-сюда солдат, ни офицеров, предпочитающих не высовываться из капониров. Куда-то спрятались даже куропатки, которые всегда сидели на покрытых инеем верхушках высоких деревьев.

Только многочисленные заячьи тропы выдавали присутствие хоть чего-то живого, не подвластного суровому испытанию природы.

Почти все офицеры, не желая мёрзнуть по дороге, отказались от поездки в ДОСы на обед и остались в капонире играть в нарды, довольствуясь припасёнными консервами и горячим чаем. Вечером порывы ветра прекратились, что позволило Трофимову дойти до казарм, лишь изредка прикрывая лицо руками.

Сильный мороз продержался пять дней, после чего стал постепенно ослабевать. А через неделю наступила почти оттепель — было всего минус тридцать два.

Если бы ещё в прошлом году кто-нибудь сказал Игнату, что он будет радоваться такой температуре, он бы ни за что не поверил. И ответил бы, что этого не может быть, так как при такой стуже нормальному человеку выжить невозможно.

***

Приближался Новый год. И, кроме заячьих троп, на лесистой территории дивизионов появилось множество разбегающихся во все стороны, наподобие паутины, следов от лыж, глядя на которые можно было подумать, что все военнослужащие решили воплотить в жизнь девиз «Бросай курить — вставай на лыжи».

Но дело было вовсе не в повальном увлечении военных здоровым образом жизни.

Ранее Трофимов, к своему удивлению, узнал, что в Сибири не растут дубы, а потом выяснил, что здесь также очень мало елей, во всяком случае в лесах, расположенных недалеко от его воинской части. Из вечнозелёных деревьев повсеместно можно было встретить многочисленные сосны, от громадных сорокаметровых до совсем маленьких — одногодков, только весной проросших из семян. Намного реже, но всё же попадались кедры. А вот увидеть молоденькую ёлочку считалось большой удачей, сравнимой с выигрышем рубля во всесоюзной лотерее. Местные офицеры ещё летом и осенью прочёсывали прилегающие окрестности не только в поисках грибов. Попутно их целью было приметить небольшую и пушистую ель, запомнить её местоположение, чтобы под Новый год срубить и принести зелёную красавицу домой. Ставить на праздник сосны было непринято, а рубить молодой кедр ни у кого не поднималась рука, да и все окружающие осудили бы такой вандализм.

Трофимов пришёл к выводу, что что военные за многие годы пребывания на этом месте подобно короедам-типографам уничтожили почти всю здешнюю популяцию елей. Естественно, к этому процессу приложили руку и местные жители.

Но всё же какое-то количество деревьев ещё оставалось. Вот за этими редкими экземплярами и велась охота с последующей вырубкой накануне праздника, когда офицеры отправлялись на лыжах по своим летним еловым заначкам.

Холостяки не занимались такими глупостями, как сбор грибов, а уж тем более поиск деревьев: они купили у каких-то мазуриков прекрасную двухметровую пихту, целую машину которых те привезли из тайги в посёлок для продажи.

До этого Трофимов видел это дерево только в ботаническом саду, да и то особо не обращал на него внимания. Теперь же пихта стояла у него в комнате, и лейтенант сумел рассмотреть всю её красоту. Пушистые сильные ветки, густо усыпанные длинными тёмно-зелёными иголками; тёмно-серый ствол, тоже покрытый толстыми иголками, но более короткими, а также ни с чем не сравнимый терпкий еловый запах, окутавший каждый уголок квартиры, — всё это моментально навеяло детские воспоминания о самом главном для страны празднике.

Всё было, как раньше, хорошо. Лишь осознание того, что в этот раз волшебство, связанное с ожиданием боя курантов, пройдёт мимо него, перечёркивало все приятные ощущения.

Уже завтра, двадцать восьмого декабря, он открывает месяц дежурства своего дивизиона, а его вторая смена выпадает на тридцать первое декабря и закончится только утром первого.

Зато другие жильцы холостяцкой квартиры не были задействованы на праздник в каких-либо нарядах и активно готовились к его встрече. Было приобретено спиртное, для покупки которого пришлось в выходной посылать гонца, а именно Бушуева, в Новосибирск. Раздобыли много разнообразной закуски. У местного колхозника заказали двух кур и гуся, которых должны были зажарить в духовке приглашённые из Томска три молоденькие знакомые студентки. Для развлечения Шалевич притащил десятка три взрывпакетов и десяток разноцветных ракетниц… И всего этого великолепия Трофимов будет лишён.

Досада на такую несправедливость начала мучить Игната ещё за неделю до новогодней ночи, когда стала вырисовываться вся её увлекательная программа. Хотя в душе ещё теплилась необъяснимая надежда: а вдруг что-то поменяется и дежурить в этот день вместо него пойдёт кто-то другой? Он долго перебирал в уме возможные варианты, но ни один из них не казался ему хоть чуточку реалистичным.

И действительно, предчувствие его не обмануло. Никто не пришёл и не сказал: «Игнат! Ты такой хороший парень. Разреши же мне за тебя отдежурить».

И вот утром тридцать первого декабря, забрав из холодильника кое-что из припасённых продуктов, Трофимов с понурой головой отправился в наряд — на боевое дежурство.

Первая половина дня прошла совершенно обыденно. В капонире копошились, занимаясь своими делами, офицеры; солдаты шныряли из угла в угол, создавая видимость активной деятельности.

Рабочий день был объявлен короткий, и все незадействованные на дежурстве уже к обеду покинули позиции: офицеры — домой, солдаты — в казармы, — оставив одну дежурную смену. Стреляющим был капитан Броницкий, и тот через два часа ушёл в канцелярию, чтобы ближе к вечеру переместиться в штаб и встретить полночь с дежурным по части и его помощником.

Трофимов отпустил дежурных операторов — братьев-близнецов Минаевых — отдыхать, а сам устроился в кабине и открыл вчерашнюю газету «Советский спорт».

Прочитав статью о том, как футболисты отдыхают в межсезонье, он поймал себя на мысли, что абсолютно ничего не запомнил. Проанализировав ситуацию, Игнат понял, что его мозг был занят вовсе не чтением, а тем, что с завистью пытался представить, чем в это время занимаются оставшиеся дома сослуживцы.

«Сейчас ребята прибираются в квартире… Сейчас ставят водку и шампанское под окно — в зимний холодильник… Теперь, наверное, уже приехали девчонки… Вот они начинают мариновать птицу», — прокручивал в голове Трофимов вероятные события. Многое бы он отдал, чтобы оказаться в эту минуту в ДОСах.

Мысли лейтенанта прервал вошедший в кабину один из братьев.

— Товарищ лейтенант, может быть, нам пора уже начать готовиться к встрече Нового года? — спросил тот.

— Да, ты прав! Уже десять часов. Пора начинать. Я там кое-что принёс. Надо порезать колбасу, сыр, паштет, открыть банку лосося, — распорядился Игнат, не называя солдата по имени, так как точно не знал, кто именно из братьев с ним разговаривает.

— А давайте ещё картошку пожарим, — предложил солдат. — У нас малость осталось от осенних запасов.

— Наверняка своровали с колхозного поля.

— Я не знаю. Ребята откуда-то принесли, — пожимая плечами, соврал Минаев.

— Давай. Конечно, пожарьте, — согласился лейтенант. — А масло-то у вас есть?

— Масло нам только по маленькому кусочку дают на завтрак. Мы всё жарим на двести двадцать первом ЦИАТИМе.

— Подожди! Это же техническая смазка! — удивился лейтенант.

— Ну да, смазка. Классная вещь. Девяносто пять процентов — гусиный жир, остальное какие-то добавки, но вкус они почти не портят, — доложил рядовой.

Трофимову было настолько тошно, что он, будучи в обыденной жизни довольно привередливым к пище, согласился:

— Хорошо, жарьте на ЦИАТИМе. А вместо соли вы что используете?

— Вместо соли мы используем соль, — не моргнув глазом, ответил Минаев.

Без двадцати минут двенадцать дежурная смена в составе Трофимова и двух солдат села на маленькой кухне за празднично накрытый стол.

Чтобы не прослушать команд по громкоговорящей связи, дверь оставили открытой. Это позволяло также слышать телевизор, включённый на полную громкость в учебной комнате. Смотреть его было всё равно неинтересно, так как изображения на чёрно-белом кинескопе было почти не разобрать. Сколько офицеры ни старались, какие антенны ни устанавливали, но больше чем контуры предметов телевизор не показывал. Зато звук был хороший. Лишь немного раздражала хрипотца дикторов и артистов. Создавалось впечатление, что все они начали курить сразу после своего рождения.

Трофимов разлил по алюминиевым кружкам лимонад, и, чтобы не нарушать традиции, присутствующие решили проводить старый год.

Обычно сидящие за столом в эти минуты вспоминают, хороший он был или плохой, какие принёс удачи и разочарования. Игнат умышленно не стал развивать эту тему. Он считал, что для него этот год был абсолютно нормальным, скорее даже хорошим. Но сомневался, что таким же он был и для сидящих с ним за столом рядовых.

Однако, к удивлению лейтенанта, Минаевы, тоже явно знакомые с традициями празднования, сказали, что прошедший год выдался очень удачным и они с благодарностью его провожают.

«Как мало мы знаем про жизнь наших солдат», — про себя отметил лейтенант, загребая ложкой прямо из большой сковороды поджаристую, чрезвычайно аппетитного вида картошку, обильно приправленную золотистым луком.

— А картошка очень даже вкусная, — похвалил Трофимов, отправляя в рот очередную порцию. — И не скажешь, что она зажарена на том, чем смазывают подшипники. А вы точно уверены, что мы не отравимся?

— Нет, товарищ лейтенант, не отравимся. Мы её столько уже съели, и только несколько раз было расстройство желудка. Разве мы можем навредить нашему командиру? — успокоил Игната один из Минаевых.

Трофимов ничего на это не сказал, но, положив ложку на стол, решил картошку больше не есть.

— Если вам надо, то попросите ЦИАТИМ у капитана Броницкого, у него в каптёрке лежит банок десять, — посоветовал второй Минаев.

Игнат, принявший на себя роль виночерпия, за несколько секунд до боя курантов взял со стола бутылку газировки «Буратино» и, потряся её несколько секунд, открыл пробку. Пенящаяся жидкость с шипением вырвалась на свободу и залила бумагу, которой был накрыт праздничный стол.

— Почти как шампанское, — весело отметил Минаев, следя, как лейтенант разливает лимонад по кружкам.

— Ну, ребята, с Новым годом. Пусть он станет для всех нас ещё более удачным, чем был прошедший, — встав, пожелал Трофимов сразу после того, как куранты в телевизоре пробили полночь и зазвучал гимн страны.

— Для нас он точно будет лучше, ведь в его конце у нас демобилизация, — мечтательно сказал один из братьев.

— А я следующий год буду встречать ещё в армии, — констатировал Игнат.

Он и предположить не мог, что наступивший год принесёт события, которые навсегда изменят его жизнь.

Поговорив ещё около часа про армейские будни, они разошлись: Трофимов отправился в комнату отдыха, один из братьев — дежурить в кабину, а второй — в убежище спать.

«Сейчас в квартире, наверное, уже начались танцы», — грустно отметил про себя Трофимов.

В два часа ночи, надев парадную шинель (Плющев оказался прав) и выйдя по нужде из капонира, Игнат услышал громкие хлопки со стороны ДОСов и увидел взлетающие высоко в воздух разноцветные ракетницы.

«Хорошо народ гуляет», — отметил про себя Трофимов, но уже без сильного чувства зависти.

В следующие часы дежурства он уже почти не вспоминал, что без его участия в квартире продолжается веселье. Игнат дочитал в кабине газету, потом ещё поговорил про жизнь с солдатом. Под утро, проголодавшись, он попросил Минаевых разогреть оставшуюся картошку, которую они втроём с аппетитом умяли, запивая остатками лимонада, и стал ждать прихода Матвеева, который должен был его утром сменить.

Но в девять часов, когда обычно приходит смена, никто на позиции не появился.

Лишь через час в капонир ввалился Матвей. Он был ещё совершенно пьяный. Но опьянение было в той стадии, когда веселье уже прошло и накатила усталость и тоска. Без смеха на него было трудно смотреть: красные стеклянные глаза, опухшие веки, слегка подросшая рыжая щетина на щеках и подбородке. Сдвинутая набок незавязанная шапка норовила упасть с головы, шинель, поверх которой болтался шарф, была застёгнута на две верхние пуговицы. Только до блеска начищенные сапоги выдавали готовность старшего лейтенанта охранять воздушные рубежи государства.

Увидев такое состояние сослуживца, Игнат решил даже не спрашивать о причине его опоздания на смену.

— Привет, Игнат, — нашёл в себе силы поздороваться Олег, дыхнув на Трофимова свежайшим перегаром, и, плюхаясь на кровать в комнате отдыха, распорядился: — Иди быстрей домой — не мешай мне дежурить.

— Как же ты в таком состоянии будешь нести службу? — удивился Трофимов.

— Всё будет нормально. Не переживай, — заверил старший лейтенант, принимая горизонтальное положение.

Трофимов не дал себя долго уговаривать — надел шинель и, завязав под подбородком ремешки шапки, вышел из капонира.

Машины до обеда уже не будет, но ждать её в планы Игната не входило. Поэтому, не побоявшись мороза, он отправился домой пешком, переживая по дороге о том, что как минимум до вечера безопасность страны находится сегодня под большим вопросом.

В квартире он застал такой беспорядок, которого мало до сих пор где встречал.

В их с Бушуевым комнате два сдвинутых вместе стола были заставлены грязной посудой с жалкими остатками заветревшейся снеди. Крашеный пол был залит какой-то высохшей жидкостью, по-видимому шампанским, отчего тапочки Игната противно прилипали. В углу кухни была составлена батарея пустых бутылок, тут же валялось перевёрнутое мусорное ведро, рядом с которым лежали осколки разбитой тарелки и фужер с отколотой ножкой.

Бушуева в комнате не было, так как он должен был заступить на дежурство, сменив на стартовой батарее лейтенанта Фролова, такого же бедолагу, как и Трофимов.

В соседнем помещении Игнат обнаружил мирно спящих Шалевича и Погодина. Раздеться у них, видимо, не было сил, поэтому они спали на своих кроватях в верхней одежде, Лёнька при этом даже не снял ботинок. Валерка лежал на спине, и у него почему-то была забинтована кисть правой руки.

Увидев эту картину и вспомнив про состояние Матвеева, Трофимов подумал, насколько был прав Плющев, когда говорил, что в новогоднюю ночь лучше всего находиться в наряде.

Поспать Трофимову удалось только до обеда, когда его разбудили громкие голоса из соседней комнаты.

Шалевич с Погодиным выясняли, кто из них вчера был пьяней и куда делась курица, специально оставленная на первое число.

— Я ночью лично взял её со стола и спрятал в холодильник, — тряся рукой, возмущался Шалевич. — А сейчас там кроме банки горчицы нет ничего. Хотя бы чёрствый кусочек хлеба найти.

— В какой холодильник ты её положил?! Я точно помню, что ты её вместе с тарелкой завернул в газету и спрятал в шкаф, — возразил Погодин.

— Зачем же мне её туда прятать, она же там стухнет… Да и нет её там, — констатировал Валера, с надеждой открывший дверцу и заглянувший на полки.

— По всему видно, что вы вчера времени зря не теряли и славно отметили праздник, — здороваясь, произнёс вошедший в их комнату Трофимов.

— Да уж, неплохо всё получилось, — заулыбавшись, согласился Шалевич.

— Игнат, ты извини: мы тебе оставили бутылку шампанского, но она куда-то пропала, — сказал, оправдываясь, Погодин.

— Я, когда подходил к ДОСам, видел, как из нашего окна выпорхнула курица, и в лапах у нее при этом была непочатая бутылка, — серьёзно рассказал Трофимов.

— Какая курица из окна?.. Игнат, сейчас совершенно не время для шуток! У нас голова раскалывается, и есть нечего, а тебе всё смешно!

— Да я смеюсь над вашими помятыми лицами. Может, мою бутылку девчонки с собой забрали? — предположил Игнат.

— Да нет… Когда мы утром сажали их в автобус, у них и сумок-то, кроме маленьких дамских, никаких не было, — вспоминал Погодин.

— Да ладно вам переживать, найдётся когда-нибудь ваша курица. А вот шампанское, боюсь, уже нет, — успокоил Игнат.

— Найдётся-то она найдётся, но кушать-то хочется именно сейчас, — жалобно сказал Шалевич. При этом было слышно, как у него журчит в животе. — Что-то у меня одно ухо до сих пор ничего не слышит.

Оказалось, что, когда ребята с девчонками вышли ночью во двор, чтобы запустить ракетницы и побросать взрывпакеты, Валерка решил показать фокусы. Сначала он поджёг огнепроводный шнур взрывпакета и, положив его себе на раскрытую ладонь, вытянул руку. Раздавшийся взрыв вызвал у женской части компании неподдельный восторг и одновременно ужас. Сила хлопка и облако дыма от взрыва не оставили в сознании юных особ Валерке шансов остаться невредимым. Но Шалевич, смахнув с ладони пепел, гордо продемонстрировал присутствующим абсолютно неповреждённую руку.

— А сейчас я вам продемонстрирую затяжной бросок, — громко бахвалился захмелевший старший лейтенант.

Шалевич поджёг взрывпакет, но не кинул его сразу, а выждал, когда огонь дойдёт почти до конца фитиля. После чего размахнулся и хотел его сильно метнуть вверх, чтобы тот взорвался не на земле, а высоко в воздухе. Но не рассчитал время, и взрыв произошёл, когда его сжатая ладонь, находилась напротив правого уха. В результате у Валерки сильно разорвало кожу на ладони, к тому же он временно оглох.

— Предлагаю сходить поздравить с наступившим Новым годом кого-нибудь из женатых офицеров — наверняка чем-нибудь разживёмся, — предложил Шалевич.

Так и сделали. Зашли сначала к старшему лейтенанту Збруеву, где их угостили оставшейся большой тарелкой оливье. А потом к капитану Васюкову, где им перепало тушёное мясо с жареной картошкой. Причём, как отметил Игнат, готовили её явно не на ЦИАТИМе. В обеих квартирах им для аппетита налили по рюмке водки, и ребята довольные и сытые вернулись к себе в квартиру.

Судьба курицы выяснилась на следующий день, когда из наряда вернулся Бушуев.

Придя на позицию и открыв портфель, с которым он обычно ходил на дежурство, он не нашёл всегда лежавших там полотенца и туалетных принадлежностей. Зато весь объём занимала завёрнутая в газету запечённая курица, невесть как туда попавшая и испачкавшая жиром все внутренности портфеля.

— От вас разве вовремя уйдёшь, — жаловался Бушуев. — До машины десять минут, а я ещё сижу за столом. Пришлось быстро переодеваться, хватать портфель и бежать к машине.

— А что же ты не привёз её обратно? — поинтересовался Игнат.

— Ты хотел, чтобы она испортилась? Весь день давился, но всю её съел, — парировал Бушуев.

— А бутылки шампанского ты у себя в портфеле случайно не находил? — ехидно поинтересовался Трофимов.

— Зачем мне на дежурстве шампанское?

— А вот Валерка утверждает, что вы оставили мне бутылку, но она пропала в неизвестном направлении.

— Направление очень даже известно… Шалевич! Ты не помнишь разве, как кричал, когда меня провожали: «На посошок, на посошок»? А когда я сказал, что мне пить больше нельзя, тем более что осталась только бутылка Игната, ты, тем не менее, её открыл, и вы впятером по очереди выпили её прямо из горла.

— Игнат, извини, не помню, как так получилось, — бурча, оправдывался Валера.

— Да ладно тебе. Выпили и выпили. Мне в тот момент, глядя на всех вас, не то что пить — смотреть на спиртное не хотелось, — совершенно искренне ответил Трофимов.

***

А морозы всё не отступали. Хотя пятидесяти градусов уже и не было, но выше минус тридцати семи столбик термометра не поднимался.

В конце января Трофимову поручили сопровождать в Новосибирск начальника штаба полка подполковника Чумакова.

— И почему я должен в такой мороз куда-то ехать? — возмущался Игнат, зайдя в гости к Плющеву. — И почему именно я? За девять месяцев службы меня уже четыре раза посылали в различные командировки.

— Так у нас вся жизнь состоит из них, — начал рассуждать Фёдор, переключая каналы телевизора. — Мы, начиная со школы, постоянно в них находимся — то в местных, то в выездных. Сначала тебя посылают родители — то в школу, то в пионерский лагерь, потом посылает начальство. Пора было бы к этому привыкнуть.

— К тому, что посылают, совершенно не хочется привыкать, — возмущённо произнёс Игнат. — Так и подмывает самому послать посылающих.

Общаться с Чумаковым до этого Игнату не приходилось. Он часто видел этого высокого, спортивно сложенного офицера лет тридцати пяти на спортивной площадке перед ДОСами, где тот интенсивно занимался на турнике.

— Мы едем с тобой в штаб округа утверждать план боевой подготовки полка на год, — ознакомил подполковник Игната с задачей. — Полтора месяца назад командование нам его не утвердило, предъявив ряд замечаний. А мне к тому же объявили выговор, что в нарушение правил перевозил секретные документы один, без сопровождения вооружённого офицера, как положено по инструкции. Так что пришлось в этот раз взять тебя в качестве охраны.

— Товарищ подполковник, а надолго мы едем? — поинтересовался Игнат.

— Полков в округе много, скорее всего, в одни сутки не уложимся. Так что готовься к двум дням, — порекомендовал Чумаков. — Утром в часть можешь не приезжать — отдыхай, с Васильевым я договорился. После обеда за тобой прибудет мой уазик, получишь у дежурного пистолет, потом зайдёте за мной и поедем в аэропорт.

— Есть, товарищ подполковник. Принято.

В семь вечера они уже зарегистрировались в аэропорту на рейс.

— Я с пистолетом, — предупредил Трофимов сотрудника, проводящего досмотр.

Тот взял документы, тщательно сверил номер пистолета с номером, записанным в удостоверении личности, и, отдавая назад оружие и документы, сказал, что после посадки надо сдать оружие командиру экипажа. Этого Трофимов, правда, не сделал, тем более что никто в салоне об этом его не просил.

Спустя час Ан-24 уже подрулил к терминалу прилёта аэропорта Толмачёво. На выходе их встретил старший сержант, оказавшийся водителем одной из штабных машин. Он подвёл офицеров к стоящей на парковке чёрной «Волге» с военными номерами, и через тридцать минут они прибыли в штаб округа.

Войдя в здание и найдя дежурного по штабу, Чумаков сдал ему на хранение папку с документами, которую тот, опечатав, убрал в большой несгораемый сейф; туда же, пересчитав патроны и сделав запись в журнале, он положил пистолет Трофимова.

— Ну что, Игнат, до завтрашних четырнадцати часов ты свободен. К этому времени выяснится, успеют рассмотреть наш план или отложат на следующий день, — описал перспективу подполковник. — Я поеду ночевать к своему другу по училищу, он здесь уже давно служит, и я всегда, когда бываю в Новосибирске, останавливаюсь у него. А ты выпиши у дежурного направление в гостиницу, там и переночуешь. Позавтракать рекомендую приехать сюда же, в штаб. В здешней столовой можно прекрасно поесть за сорок копеек.

Проводив подполковника, Трофимов подошёл к дежурному офицеру в звании майора и попросил выписать ему направление в гостиницу, так как знакомых, живущих в этом городе, у него нет.

— У нас есть две гостиницы — старая и новая. Ты в какой хочешь остановиться? — заполняя какие-то бумаги, предложил выбор майор.

— А чем они отличаются? Наверное, в той, которая ближе, — рассудил Трофимов.

— Они обе недалеко. Четыре остановки на автобусе, но на разных маршрутах. А отличаются они тем, что в новой номера двухместные, а в старой комнаты рассчитаны на четырнадцать человек, — ответил на вопрос дежурный.

— Ну, тогда, конечно, в новой, — быстро принял решение Игнат.

— Поторопись, а то транспорт скоро ходить перестанет, — заботливо подсказал майор, протягивая Трофимову заполненное направление, после чего подробно объяснил, как добраться до гостиницы.

— Спасибо, товарищ майор. Разрешите идти?

— Идите, товарищ лейтенант.

Автобус подошёл на удивление быстро, так что Игнат не успел сильно продрогнуть. И даже вечно мёрзнущие пальцы на ногах не сигнализировали покалыванием о том, что пора бы оказаться в тёплом помещении.

Четырёхэтажная гостиница находилась на территории лётного городка, о чём лейтенант узнал, когда у него проверяли документы на КПП. В холле Игнат подошёл к стойке, за которой сидела довольно симпатичная женщина-ефрейтор.

— Что-то поздно явились, товарищ лейтенант, я уже собиралась уходить, — сказала женщина, протягивая Игнату ключи от комнаты на втором этаже. — В номере будете один. Бельё и одеяло возьмёте в шкафу.

Когда Трофимов поднимался по лестнице, мимо него прошли два громко переговаривающихся старших лейтенанта, одетых в рабочую лётную робу. Больше никого ни в холле, ни на лестнице, ни на этаже Игнат не встретил. Безлюдность в гостинице его обрадовала. «Неужели удастся спокойно выспаться», — подумал он. Но с другой стороны, непривычная полная тишина инстинктивно настораживала.

Номер оказался довольно просторным, со своим санузлом. Кровати были не панцирные, а с пружинными матрасами. Чуть расстроило лейтенанта только то, что для верблюжьего одеяла не было пододеяльника, а вместо него в шкафу лежала дополнительная простыня.

Трофимов быстро разделся и с радостью нырнул в постель. «Хорошо, что встреча только в два часа, точно не просплю», — подумал Игнат.

Но как только голову начал обволакивать дремотный туман, вместо радужных сновидений лейтенант всей кожей ощутил холод. Причём мёрзло буквально всё тело, особенно нос.

Трофимов с раздражением встал с постели, не понимая причины холода. Но подойдя к окну и пощупав радиатор отопления, он обнаружил, что тот едва тёплый, несмотря на сильный мороз на улице.

Игнат взял второе одеяло и, укрывшись обоими с головой, вновь попытался заснуть. Но ничего не получалось, так как он стал задыхаться. Пришлось скинуть одеяла с головы, но при этом нос, лоб и затылок моментально замёрзли. Проворочавшись около часа в безуспешном поиске удобного положения, лейтенант оделся и спустился на первый этаж в надежде найти дежурного администратора, чтобы попросить о переселении в другой номер. Но за стойкой никого уже не было. На столешнице Трофимов увидел табличку, указывающую на время работы — с восьми до двадцати четырёх. Игнат посмотрел на висящие в холле часы, стрелки показывали половину третьего ночи.

Трофимов зашёл обратно в номер и, не раздеваясь, лёг на кровать, укрывшись, кроме одеял, ещё и простынями, предназначенными для соседней кровати. Было такое ощущение, что и в комнате температура ниже нуля. Примерно через час он всё-таки смог забыться сном минут на сорок, после чего не спал уже почти до самого рассвета.

Выходя утром из гостиницы, Игнат спросил у горничной, убирающей в коридоре, почему в его номере было так холодно? Та с охотой ответила, что холодно во всех номерах. Гостиницу построили всего два года назад, но с отоплением что-то то ли не так спроектировали, то ли не так смонтировали.

— А почему же за два года ничего не исправили? — поинтересовался лейтенант.

— Я точно не знаю, — ответила женщина. — Но говорят, что никто не даёт денег на ремонт только-только возведённого здания.

— Получается, деньги при строительстве своровали? — предположил Трофимов.

— Ну, я такого не говорила, — поспешила заявить женщина. — Зато у нас нет ни клопов, ни тараканов, — с гордостью произнесла она, отвернувшись от Игната и продолжая возить грязной тряпкой по криво уложенной метлахской плитке.

Трофимов решил поехать на железнодорожный вокзал, куда он в своё время прибыл из Москвы, — позавтракать там в буфете, а после подремать в кресле зала ожидания.

Перекусив жёсткой курицей с жидким и невкусным пюре, Игнат пошёл искать свободное кресло. Народа было много: кто-то сидел, читая газету, кто-то сидя спал, коротая время до отправления своего поезда, встречающие ждали прибытия задерживающегося состава.

Трофимов, с трудом отыскав незанятое место, сел и, не снимая шапки, попытался задремать. Но заснуть никак не получалось. То раздавались громкие объявления по вокзалу, то ему на ноги наступали снующие туда-сюда пассажиры. А самое главное — сидеть в форме ему было как-то неловко. Трофимову казалось, что офицеру не подобает торчать без дела на оживлённом вокзале. Он очень боялся дискредитировать честь мундира. Игнат поймал себя на мысли, что всего лишь полгода назад он об этом бы и не задумался.

Лейтенант заметил облокотившуюся о подоконник пожилую женщину, стоявшую в окружении большого обмотанного верёвкой чемодана и нескольких тряпичных сумок с завязанными узлом ручками.

Трофимов жестами подозвал её к себе, усадил на своё место, потом помог перенести поклажу, а сам направился к выходу из здания вокзала.

Лейтенант явился в штаб за час до условленного времени. Подполковника ещё не было, и Игнат решил зайти в местную столовую, где он действительно вкусно и дёшево поел, что несколько улучшило его унылое настроение.

Выйдя из обеденного зала, он увидел Чумакова.

— Вот что, Игнат, — сказал тот, поздоровавшись с лейтенантом, — план нам сегодня утвердили. Но у меня есть ещё одно неотложное дело в городе. Так что улететь обратно сможем только завтра. Давай так: завтра в восемь часов утра встречаемся у входа в аэропорт, насчёт билетов я уже договорился. Ты, я вижу, вчера кайкл употреблял! — благожелательно, с подковыркой в интонации, сказал Чумаков, обратив внимание на красные глаза лейтенанта.

— Да какой кайкл, товарищ подполковник. Я от холода всю ночь глаз не смог сомкнуть в этой гнусной гостинице! — возразил Трофимов.

— Так ты в новой, что ли, поселился? — удивлённо спросил Чумаков.

— Ну да, в новой.

— Не сообразил я тебе вчера подсказать, что надо селиться в старую гостиницу, — с досадой сказал подполковник. — Пойдём, попробую договориться, чтобы ты хоть эту ночь поспал нормально. Серёг! Выпиши, пожалуйста, моему лейтенанту на одну ночь направление в «пердушку», — подойдя к уже другому дежурному, такому же, как и он, подполковнику, попросил Чумаков.

— Не вопрос, Сань, сейчас позвоню, узнаю, есть ли там места, — ответил Серёга, вращая диск телефонного аппарата. — Есть одно свободное место, — доложил дежурный, кладя трубку, — сейчас выпишу направление.

Трофимов, получив заверенную печатью бумагу и поблагодарив офицера, не задерживаясь, отправился на автобус.

Старая гостиница действительно была очень и очень стара. Она представляла собой одноэтажный покосившийся деревянный барак с покрытой замшелым шифером двухскатной крышей. Даже свежая голубая краска, которой были выкрашены наружные стены, никак не облагораживала её убогого вида. Можно было предположить, что лет этому зданию столько же, сколько самому Новосибирску и что в нём жил ещё основатель города Гарин-Михайловский. «По всей видимости, из-за очень преклонного возраста гостиницу и прозвали „пердушкой“», — предположил Трофимов.

Номеров в гостинице было всего два.

— Заходи в первый номер и выбирай свободную кровать, — сказала дежурившая в коридоре пожилая администраторша.

— А как определить, свободная она или хозяин ушёл по делам? — поинтересовался Игнат.

— В номере сейчас заняты только восемь коек, на их спинках висят полотенца. Остальные будут заселены только к вечеру. Туалет находится в конце коридора, — подсказала женщина.

— А душ? — поинтересовался Игнат.

— Душа у нас нет. Если хочешь помыться, то недалеко от нас есть городская баня.

В просторном номере в два ряда стояло четырнадцать кроватей. То, что номер рассчитан на такое количество людей, нисколько не смутило Игната, для него сейчас намного важней было, что здесь тепло.

Повесив шинель на прибитую к стене вешалку и выбрав самую удалённую от покрытых морозными узорами окон кровать, Трофимов разделся, накинул форму на спинку одного из стульев, заботливо приставленных к каждому спальному месту, и моментально уснул.

Сквозь сон он слышал шум: подтягивались на ночёвку постояльцы, которые довольно громко переговаривались. Но это совершенно не мешало Трофимову спать. Их голоса и обрывки фраз доносились до его сознания как продолжение сна: «…И тут генерал сам стал лопатой чистить от снега пусковую установку… А солдаты каждый вечер пьяные, оказалось, что у них получалось на несколько миллиметров приподнимать крышку закрытого на замок и намертво прикреплённого к полу бидона со спиртом, но этого было достаточно, чтобы просунуть внутрь кембрик… Эта женщина была похожа на вантуз… Как понять „на вантуз“?.. Она так же меня притягивала».

В шесть утра Трофимова, как он и просил, разбудила дежурная по гостинице. Игнат нехотя встал и, одеваясь, окинул взглядом комнату. В тусклом свете ночника он увидел, что все до одной кровати заняты спящими людьми. Он обратил внимание на погоны висящих на стульях кителей — ниже чем в звании майора тут был только он.

Через несколько секунд Игнат услышал рядом с собой характерный звук, потом ещё, но уже из угла комнаты, и ещё, теперь уже с другой стороны. Тут ему стало понятно, что подполковник Чумаков назвал эту гостиницу таким непрезентабельным словом совсем не из-за её ветхости.

Столовая при штабе была очень хорошей, и там действительно можно было сытно и дёшево поесть.

Трофимов быстро надел шинель и выбежал на улицу. Ему ещё надо было успеть заехать в штаб за пистолетом.

Глава 16. Футбольный турнир

В один из дней первой декады января в незакрытую дверь квартиры холостяков зашёл заместитель командира полка по тылу — подполковник Зарипов. В это время оба живущих там двухгодичника лежали прямо в кителях на кроватях и отдыхали после обеда в столовой, при этом Бушуев с Трофимовым даже не сняли обуви, а положили ноги, обутые в яловые сапоги, на приставленные к кроватям стулья. Бушуев, громко сопя, спал, а Игнат читал свежий номер «Советского спорта». Соседняя комната была закрыта, так как Погодин три дня назад убыл в отпуск, а Шалевич тянул лямку начальника караула.

— Есть кто живой? — громко спросил подполковник из коридора.

— А ты смерть, что ли, наша? — не отрываясь от газеты, ответил вопросом на вопрос Трофимов, подумав, что к ним без стука зашёл Плющев.

— Надеюсь, что она к вам придёт не раньше чем лет через пятьдесят, — переступая порог комнаты, сказал Зарипов.

Увидев вошедшего, Трофимов вскочил, толкнул в бок Бушуева, а сам стал громко оправдываться:

— Извините, товарищ подполковник, я вас по голосу перепутал с Плющевым.

— Ну, ничего страшного. Общаемся мы, к сожалению, редко, поэтому и не мудрено, что ты меня не узнал.

— Здравия желаю, товарищ подполковник, — поздоровался проснувшийся Бушуев.

— Вы бы хоть сапоги снимали, что ли, когда на кроватях лежите, — порекомендовал Зарипов, осматривая комнату.

— Так после обеда у нас остаётся всего пятнадцать минут до отправления машины в часть, а пока будешь их снимать, потом надевать, времени отдохнуть и не останется, — оправдывался уже Бушуев.

— Узнаю́ двухгодичников. Был у нас во времена моего лейтенантства один кадр, так тот и шинель не снимал, только шапку клал на грудь, а сапоги закидывал на спинку кровати, и вся грязь прямиком падала на покрывало. А вы молодцы — шинели сняли, и сапоги не на кровати, а на стульях, — похвалил подполковник. — Ну, я, собственно, зашёл к вам по другому поводу, — продолжил Зарипов. — К нам направили служить нового старшего лейтенанта, тоже, кстати, холостяка, — двухгодичника из Новосибирска.

— Ух ты, мой земляк, — обрадовался Бушуев. — А как его зовут, товарищ подполковник? Может быть, я его знаю?

— Имени, к сожалению, не знаю, а фамилия у него запоминающаяся — Рябой. Тоже, как и ты, НЭТИ заканчивал.

— Рябой… Что-то вроде слышал, — неуверенно сказал Бушуев.

— Ещё успеете познакомиться. А вам говорили, что в вашей комнате раньше жило три человека? У нас в какой-то момент холостых офицеров стало меньше, и одну кровать из вашей комнаты убрали.

— Да, знаем. Нам про это рассказывали, — подтвердил Бушуев.

— Вот и хорошо, что рассказывали. Тут дело такое: этот лейтенант на меня свалился как снег на голову, и селить его мне негде. Ни одного свободного места в холостяцких квартирах не осталось. Женились бы вы, что ли, скорей. Даже почти все кухни переделаны в комнаты, кстати, кроме вашей.

— Товарищ подполковник, а как же нам без кухни! Где же тогда есть? Ведь столовая после обеда закрывается, и ужин нам приходится готовить самим, плюс суббота и воскресенье, — возразил Трофимов.

— Да я на вашу кухню и не претендую, — успокоил Зарипов. — Но к вам временно, пока не освободится где-нибудь другое место, поселим этого нового старшего лейтенанта, тем более он назначен в ваш дивизион, в стартовую батарею. Сейчас солдаты принесут кровать и матрас.

Подполковник вернулся вечером и привёл с собой высокого, худощавого, но при этом круглолицего, с рыжими усами старшего лейтенанта, одетого в парадную шинель, как минимум на два размера больше, лоснящуюся новизной парадную шапку-ушанку и сильно пахнущие кожей яловые сапоги.

Вид старшего лейтенанта напомнил Трофимову, что и он в первый раз перешагнул порог ДОСа приблизительно в таком же довольно неуклюжем виде.

— Прошу любить и жаловать нового защитника Отечества, старшего лейтенанта Рябого Валентина Павловича, — представил майор нового жильца и, попрощавшись, удалился по своим делам.

— Андрей, — протягивая для приветствия руку, представился Бушуев.

— Игнат, — повторил церемонию Трофимов. — А с одним из двух соседей познакомишься через пару часов, когда он вернётся из караула.

— Ты какой факультет заканчивал? — поинтересовался Бушуев.

— Технологический.

— Я тоже технологический! То-то мне знакомо твоё лицо. Вообще очень странно, что мы незнакомы.

— Ничего странного здесь нет. Всё дело в том, что я окончил институт уже пять лет назад. И получается, что, когда я занимался дипломом, ты был только на втором курсе.

— Подожди… так тебе сколько лет?

— Мне уже двадцать семь, — ответил Валентин.

— А разве в таком возрасте ещё призывают из запаса в армию? — удивился Трофимов.

— Я тоже думал, что не призывают. Поэтому когда получил повестку из военкомата, то и мысли не было, что пойду служить. Я подумал, что мне по истечении пяти лет, как получил лейтенанта, хотят присвоить старшего, для этого и зовут. Думал, что, в крайнем случае, пошлют на очередные сборы. А оказалось, что эти сборы продлятся два года.

— Предчувствие тебя не во всём обмануло, ведь старшего лейтенанта тебе действительно присвоили, — съязвил Трофимов.

— Вот это подфартило так подфартило, — изумлённо констатировал Бушуев, садясь на стул.

— Самое удивительное то, что меня уже три раза забирали на военные сборы, и каждый раз на два месяца. Никого из наших ребят из группы не дёргали ни разу, про службу в армии я и не говорю.

— А что же на работе не смогли тебя отстоять? — спросил Трофимов.

— На работе не захотели. Я им совершенно не нужен. Я же там, на авиационном заводе, нахожусь в лучшем случае до обеда, а потом, по согласованию с руководством, еду на тренировку.

— А каким ты видом спорта занимаешься? — поинтересовалсяч Бушуев.

— Футболом. Играю за заводскую команду — новосибирский «Чкаловец».

— Это, кажется, вторая лига? — уточнил Трофимов.

— Да, играем в четвёртой зоне. А самое обидное то, что совсем недавно к нам пришёл классный тренер — Валера Еркович. Игру быстро наладил. Меня основным опорником сделал. На будущий сезон поставил команде задачу выйти в первую лигу. А тут такое. Он как узнал, что меня забирают в армию, только что не поседел. Обещал попробовать договориться, чтобы меня перевели в часть, дислоцированную в самом Новосибирске, и я смог бы выступать за команду.

— Еркович — это который в «Кубани» играл? — показал знание предмета Трофимов.

— Он самый, — подтвердил Валентин. — А я смотрю, ты футболом интересуешься.

— Интересуюсь. У нас в стране почти всё мужское население футболом интересуется… кроме вот Андрея.

— А что в нём хорошего, в вашем футболе? — подтвердил Бушуев. — Двадцать два мужика в трусах и гольфах пинают ногами мяч. О-очень интеллектуальное занятие!

— Как-то ты пренебрежительно говоришь о гетрах. Не в чулках же им играть, — возразил Игнат. — А мы тем не менее на зависть Андрею частенько по выходным мяч в коробке гоняем. Погодин — кстати, это наш четвёртый сосед — вообще уникум, имеет первый разряд по футболу. Обыграет любого защитника, ну, кроме меня, конечно — доложил Трофимов, делая движение ногами, как будто перекидывая ими воображаемый мяч.

Рябой оказался очень компанейским и жизнерадостным человеком. И даже после того, как через месяц освободилось место в другой холостяцкой квартире, ребята не захотели отпускать Валентина, да и он не горел желанием переезжать. Рябой быстро сошёлся с сослуживцами и, кроме соседей по комнатам, особенно подружился с начальником физической подготовки полка старшим лейтенантом Алексеем Плотниковым.

Тот также любил футбол, но играть в него не очень-то умел, так как с детства увлёкся плаванием и во время учёбы в военном училище выполнил норму мастера спорта по этой дисциплине. Несмотря на это, Плотников частенько вставал в ворота, когда иногда по выходным, невзирая на погоду, офицеры выходили поиграть шесть на шесть в хоккейной коробке, построенной непосредственно перед ДОСами.

Плотников своим большим телом закрывал чуть ли не половину площади установленных там гандбольных ворот, к тому же для своих габаритов он обладал довольно неплохой реакцией. Поэтому команда, за которую он играл, часто побеждала. Единственно, его партнёрам не нравилось, что на протяжении всего матча Алексей постоянно учил их, как надо играть.

Обычно он увлекался игрой и громко кричал: «Отдай налево. Бей. Возвращайся назад. Выбей мяч… Домой». Но вскоре все привыкли к таким окрикам и перестали обращать на них внимание.

Как-то после такой игры все её участники собрались возле хоккейной коробки, чтобы попить воды, заботливо принесённой женой одного из игрока.

— Вчера с Игнатом были в городе и зашли на здешний стадион «Труд». Оказалось, что там сейчас принимаются заявки от команд, желающих участвовать в первенстве Томской области по зимнему футболу. Может, нам тоже в нём принять участие? — предложил Валентин.

— А что, давай! — с энтузиазмом поддержал идею Плотников. — С командованием я поговорю, чтобы дали разрешение и отпускали нас на игры.

— А что это за соревнования? — поинтересовался капитан Комаров, неплохо играющий в полузащите.

— Всё как в большом футболе. Одиннадцать на одиннадцать, только не на траве, а на снегу.

— А какой у турнира регламент? — спросил старший лейтенант Щёголев.

— Будут сформированы четыре группы по шесть команд. По субботам или воскресеньям по две спаренные игры. Так что отпрашиваться на них не придётся. Главное, чтобы игроков не ставили в эти дни в наряды. Играются два тайма по тридцать минут. Из групп выходят по две лучшие команды, которые потом играют на вылет. У организаторов остались незанятыми всего два места. Но нам сказали, что они очень заинтересованы в армейском коллективе и придержат одну вакансию на три дня. Так что решение надо принять оперативно, — ответил Валентин.

— А команды сильные? — поинтересовался Погодин.

— Если судить по аналогичному турниру, проводящемуся в Новосибирске, то уровень у всех довольно разный. Есть четыре-пять сильных команд — это обычно заводские коллективы, где играют серьёзные мужики, шесть-семь — середняки, остальные будут где-то на нашем уровне, — ответил Рябой.

— А ты считаешь, что у нас уровень будет ниже среднего? Зачем же тогда нам участвовать? — с досадой спросил Плющев.

— Если честно, то в нынешнем состоянии мы будем одной из слабейших команд, — ответил Рябой. — Да у нас, собственно, ещё и команды-то нет. Мы же не провели ни одной тренировки. Сейчас даже состава нет, ведь играют все, у кого есть желание. Да и бегать в хоккейной коробке и играть на большой поляне — это два разных вида спорта. А для чего участвовать?.. Ведь играют, не только чтобы у всех выиграть, а также для того, чтобы получить удовольствие, понять свои возможности. Да и без игр уровень мастерства не повысить. Тем более турниры не всегда выигрывает сильнейшая по составу команда. В футболе очень много факторов, которые сказываются на игре.

— А как ты считаешь, у нас есть шанс побороться хотя бы за выход из группы? — спросил Трофимов.

— Если бы я считал, что шансов никаких нет, то даже бы и не заикался о нашем участии. Но иметь шансы и воспользоваться ими — не одно и то же.

— А что для этого надо сделать? — перешёл ближе к делу старший лейтенант Колесов из технического дивизиона.

— Для этого надо в первую очередь назначить тренера, который бы определил состав. В нашем случае тренер может быть и одним из игроков, — стал рассказывать Рябой. — Не хочу никого обижать, но из всех нас на более-менее приемлемом уровне играют от силы шесть человек. Остальным надо ещё много тренироваться, а времени у нас особо нет.

— И как же тогда быть? — спросил Плотников.

— Чтобы создать боеспособную команду, надо попробовать привлечь солдат. Я видел, что некоторые ребята очень даже приличные. Взять хотя бы тех же братьев Минаевых. Они и в нашей второй лиге были бы далеко не на последних ролях.

— Конечно, давай привлечём, — согласился Плотников. — С командирами дивизионов я договорюсь, чтобы их не ставили в наряды в день игр и тренировок.

— Игнат, Минаевы же твои подчинённые? — обратился Плющев к Трофимову.

— Мои, — довольно ответил тот. — Теперь работой их озадачивать не буду, а стану только следить, чтобы они реже вставали с постели, а больше бы ели и спали — набирали форму.

Играющим тренером, естественно, выбрали Рябого, который и поехал на следующий день в город подавать заявку.

Валентин же и определил основной состав, в который вошли семь офицеров и четыре солдата. Ещё четыре офицера были зачислены в запасные, куда попал и Трофимов, нисколько не обидевшийся на Рябого за то, что тот не включил его в основу, хотя Игнат и считал, что играет в защите лучше многих.

Главная проблема была во вратаре. Плотников не очень подходил на эту роль, но другого варианта не нашлось. Все, кого пробовали на эту позицию, играли значительно хуже Алексея. У кого-то была недостаточно быстрая реакция, другой не понимал, когда надо вовремя выходить из ворот на перехват, кто-то боялся сильного удара мячом или падать в прыжке.

После двух тренировок в выходные дни на большом поле и одной вечерней на гаревой площадке, Рябой окончательно определился с основным составом и расстановкой игроков на поле.

Братья Минаевы были отправлены в нападение. Погодину была отведена роль оттянутого форварда, два солдата — Загидуллин и Беридзе из первого дивизиона — во главе с Рябым оказались в полузащите, а четвёрку защитников составили Плющев, Комаров, Коноплянка и Колесов.

С названием команды определились без споров — «Звезда». На левой стороне купленных белых футболок с длинными рукавами был красной типографской краской нанесён соответствующий пятиконечный логотип. Сзади были нарисованы номера — от одного до пятнадцати. Также для всех были куплены одинаковые синие вязаные шапочки.

Через неделю была проведена жеребьёвка турнира. Рябой, который в качестве представителя команды на ней присутствовал, рассказал, что попали в довольно сильную группу вместе со студенческой, двумя заводскими и ещё двумя командами, представляющими сборные районов.

— Самая сильная команда у Электротехнического завода. Так мне сказал знакомый, которого я встретил на жеребьёвке. С ними, кстати, нам играть в первый же день, во второй игре, — доложил Валентин. — С остальными, с его слов, играть можно. Хотя, если честно, они наверняка все сильнее нас. Играют на различных турнирах почти одним составом уже несколько лет. Тренируются постоянно. Но бороться с ними можно. Наша задача-минимум — занять не последнее место.

— А на что мы способны максимум? — поинтересовался Плющев.

— Не хочу быть пессимистом, но это, наверное, и есть наш максимум. Ведь мы успеем провести ещё только три — самое большее четыре полноценных тренировки до начала соревнований.

Если с формой кое-как определились, купив в последний момент гетры и одинаковые спортивные ретузы, то с обувью была проблема. Ведь бутсы были только у шестерых игроков. Оперативно их достать было невозможно. В обоих городских спортивных магазинах их в продаже не было. Пришлось принять решение — остальным играть в кроссовках. Для солдат, у которых были только кеды, обувь купили офицеры команды, сбросившись по одиннадцать рублей. К удивлению Трофимова, в Томске в свободной продаже были выпускаемые по лицензии кроссовки «Adidas», которые в Москве можно было найти только у спекулянтов.

И вот в начале марта команда отправилась на свои первые турнирные игры.

Погода для этого времени года была вполне сносная. Солнце светило с самого раннего воскресного утра, хотя мороз был приличный — минус двадцать три.

В одиннадцать часов команда «Звезда» начала свой первый поединок с командой «Томь», представляющей Кировский район города.

Как оказалось, эта команда также впервые участвовала в соревнованиях, и её игроки робели не меньше, чем представители «Звезды». Тем не менее горожане забили первыми, воспользовавшись неожиданным падением в своей вратарской площади Плотникова. Через три минуты был пропущен и второй мяч, который залетел в ворота после рикошета.

Игра у военных совершенно не ладилась. Мяч предательски отскакивал от многочисленных неровностей поля, причём обязательно к сопернику. Все их передачи были какими-то неуклюжими: то за ними было нужно бежать, то их легко перехватывал противник.

До перерыва мяч ещё дважды попадал в штангу ворот «Звезды», а на последней минуте Плотников вытянул тяжелейший мяч из правой шестёрки, после чего неожиданно для соперников рукой выкинул мяч далеко вперёд, в направлении Погодина — единственного игрока команды, не участвовавшего на тот момент в обороне. Лёнька прокинул мяч мимо последнего оставшегося перед ним защитника и вышел один на один с вратарём. Не сближаясь с ним, он метров с пятнадцати шведкой сильно ударил по мячу, который, чиркнув по кончикам перчаток прыгнувшего за ним голкипера, влетел в ворота.

Пока все поздравляли Погодина с почином, прозвучал свисток на пятиминутный перерыв, и команды пошли в раздевалки, которые представляли собой два деревянных строительных вагончика, стоящих недалеко от поля.

— Всё нормально, ребята. Игра наша! — неожиданно прокомментировал итоги первого тайма Рябой. — Если продержимся во втором тайме первые десять минут, то мы их дожмём. У них, кроме двух крайних полузащитников, другие ничего из себя не представляют. А один из этих двух — точно подставной. Встречался я с ним в кубковом матче. Играет за «Манометр». Славик, — обратился он к Комарову, — возьми персонально шестого номера, не отходи от него ни на шаг, а Колесов прихватит восьмёрку. Приклейтесь к ним и не давайте принимать мяч.

Не прошло и пяти минут после начала второго тайма, как счёт был уже равный. Это один из братьев в сутолоке у ворот сумел протолкнуть мяч между ног растерявшегося вратаря. А ещё через пятнадцать минут «Звезда» повела уже четыре — два. Рябой забил ударом из-за штрафной площади, а Погодин реализовал пенальти за игру рукой защитника «Томи».

Деморализованный соперник уже не мог составить конкуренции поймавшим кураж армейским игрокам.

— Ну, мы молодцы! Не ожидал такого начала, — поздравил команду с победой Рябой.

— Сейчас ещё заводчан порвём — и выход из группы у нас в кармане, — произнёс раззадорившийся Плотников.

— Насчёт «порвём» я что-то сильно сомневаюсь. За десять минут до конца матча я ходил посмотреть, как играют наши соперники на соседнем поле, — доложил Щёголев, находящийся сегодня в запасе. — Ничего радостного вам доложить не могу. Эти электротехники играют так, что если мы сыграем с ними вничью, то это будет большой удачей. Политехнический институт они положили восемь — ноль.

— Ну, значит, всё, что они должны были сегодня забить, они уже забили в этой игре, — оптимистично возразил Плотников.

Через полчаса начался второй матч.

За первые тридцать минут игры игроки «Звезды» лишь два раза смогли перейти на чужую половину поля. Всё остальное время они отбивались всей командой от наседавших соперников, и, если бы не самоотверженность игроков, буквально стелющихся под мяч, и не этакая вальяжность электрозаводчан, счёт был бы уже неприлично крупный.

Команды были похожи на двух боксёров из разных весовых категорий. Тяжеловес постоянно наносил удары по голове и телу уступающего в массе и росте соперника, а тот до него даже краешком перчатки не мог дотянуться, а не то что нанести разящий удар.

Всё окончательно стало на свои места спустя три минуты после начала второго тайма, когда удар метров с двадцати пяти застал врасплох Плотникова, который лишь взглядом проводил мяч, влетевший в правую девятку.

По инерции «Звезда» продержалась ещё минут пять, после чего мячи в их ворота стали залетать один за другим. Сказалась усталость от нескончаемых оборонительных действий и несыгранность команды. Ближе к концу матча игроки «Звезды» фактически перестали бороться. Каждый играл сам по себе, абсолютно не надеясь на партнёров. За две минуты до финального свистка счёт был уже шесть — ноль.

Лишь на последних секундах матча удалось организовать атаку на ворота соперника, когда побежавшим из последних сил вперёд Минаевым и Погодину перепасовкой удалось раскидать расслабившуюся оборону соперника, и Лёнька закатил мяч престижа уже в пустые ворота. Это был первый удар военных в створ за весь матч. И почти сразу же прозвучал финальный свисток.

В раздевалке настроение было совсем не такое, как полтора часа назад после первого матча. Ребят удручал даже не столько счёт, сколько какая-то безысходность. Ведь они играли не спустя рукава, а полностью выкладывались на поле. Но при этом никакого серьёзного сопротивления оказать не смогли.

— Что вы так расстроились? — отдышавшись, успокаивал игроков Рябой. — Ну, проиграли — с кем не бывает? Зато опыт приобрели такой, какой ни на каких тренировках не получишь. Да и на проигранных матчах учишься намного быстрее, чем на победных.

— Обидно то, что мы абсолютно ничего не смогли противопоставить. Нас обыграли, как зелёных пацанов. После таких игр чувствуешь какую-то свою неполноценность. Пропадает всякое желание играть дальше, — снимая промокшую от пота форму, жаловался Колесов.

— Это не разговор. Так раскисать нельзя. Поверьте моему опыту: эти ребята играют, конечно, неплохо, но не более того. Индивидуально они если и сильнее нас, то ненамного. А берут своё за счёт соревновательного опыта и сыгранности. Да, после таких матчей кажется, что обыграть такую команду невозможно. Но это абсолютно не так. Здесь как при подготовке к экзамену: читаешь, пишешь, стараешься запоминать, опять читаешь, и всё равно тебе кажется, что ты ничего не выучил и вообще мало что понимаешь в этой дисциплине. Но после многих часов занятий в какой-то момент приходит озарение, и ты осознаёшь, что в голове всё уложилось по нужным полочкам и в этом предмете для тебя уже нет никаких белых пятен. В этот момент ты чувствуешь, что готов ответить на любой вопрос экзаменатора. Так и в нашем случае — после тренировок в ногах и головах накапливается определённая критическая масса, после достижения которой можно обыграть любую, даже очень сильную, команду.

— И сколько же трэнировок надо провести, чтобы накопить такую крытическую массу? — с грузинским акцентом поинтересовался Беридзе.

— Всё очень индивидуально. Но нам, конечно, до конца соревнований не успеть сыграться должным образом и улучшить технику. Но чтобы обыграть ближайшую команду, у нас есть целая неделя, так что мы можем успеть несколько подтянуть наш уровень, тем более соперник не так уж и силён, — ответил Рябой.

— Один мой знакомый — он, кстати, в своё время играл за дубль «Спартака» — рассказывал про своего детского тренера, который любил повторять, что футбол — игра не сложнее подкидного дурака: получил мяч — отдай пас, а сам откройся, — вступил в разговор Трофимов. — Сегодня я убедился в правильности этих слов, ведь «Электрозавод» играл именно так. У его игроков всегда было несколько вариантов продолжения атаки. А нам порой и пас было некому отдать — все прикрыты, и никто не бежит, а ждёт, когда мяч прикатится им в ноги.

— Ну, если свести всё к примитиву, то твой товарищ прав. Только большие мастера умеют на поле импровизировать и применять нестандартные ходы. Но остальные должны при этом знать, в какую сторону открыться и кому отдать пас в той или иной ситуации, — согласился Валентин.

По дороге домой решили, что завтра надо отдохнуть, а дальше тренироваться каждый день. Игроков, находящихся в нарядах, будут заменять запасные.

Но потренироваться не удалось ни разу. Во вторник днём начались учения. Когда они не закончились ни на следующий день, ни вечером в четверг, участники футбольной команды стали не на шутку беспокоиться. Рябой уже много раз отвечал по внутренней телефонной связи на вопрос игроков из других подразделений: что будет, если команда не явится на очередной матч? Регламент подразумевал снятие такой команды с турнира и запрет её участия в соревнованиях следующего года. В пятницу днём Плотников с Комаровым пошли к начальнику штаба, чтобы уточнить, знает ли он что-нибудь о времени окончания учений. Но ему об этом тоже было не известно.

— Никто не знает, даже командир полка, — ответил Чумаков.

Учения отменили в три часа ночи субботы.

Офицеры, собравшиеся возле штаба в ожидании машины, обсуждали создавшееся положение. Ведь через несколько часов игра, а четыре дня учений, где удавалось спать лишь урывками, отняли много сил — и моральных, и физических. Но никто не высказался за то, чтобы прекратить участие в турнире. Решили, что однозначно надо ехать, но только офицерским составом, дав солдатам отдохнуть. Солдаты, стоявшие чуть поодаль, стали дружно протестовать, утверждая, что они ничуть не устали и готовы играть наравне с офицерами.

Трофимов с Погодиным добрались до квартиры только в пять часов утра.

— Лёнь, если я сейчас лягу спать, то боюсь, что через три часа ты меня разбудить не сможешь, — сказал Трофимов расправляя кровать.

— А я тебя будить и не стану, так как сам буду дрыхнуть.

— Давай попросим Бушуева нас растолкать, — предложил Игнат, показывая на уже спящего прямо в одежде лейтенанта, который отрубился, как только его голова коснулась подушки, при этом он даже не снял очки.

Ребята решили, что спать лучше вообще не ложиться, а, выпив крепкого кофе, пару часов поиграть в шахматы.

В автобусе по дороге в город все игроки уснули, сидя в креслах, и по прибытии на автовокзал водитель с трудом разбудил пригревшихся футболистов.

До стадиона добирались трамваем, и игроки несколько взбодрились на морозе: Трофимов про себя отметил, что спать ему уже совершенно не хочется и он достаточно бодр и полон сил. Тем более ему стало обидно, когда Рябой опять оставил его в запасе.

Команда Домостроительного комбината, сегодняшний соперник армейцев, начала игру довольно агрессивно и на первых минутах прижала «Звезду» к воротам. Но, выдержав первоначальный натиск, военные стали всё чаще угрожать чужим воротам. А в середине первого тайма Михаил Минаев забил головой гол, замкнув прострел с фланга Загидуллина. Едва начался второй тайм, как Погодин метров с тридцати забил второй гол, который, правда, сослужил команде плохую службу, так как после него игра неожиданно приобрела совсем другой характер. То ли игроки «Звезды» расслабились, посчитав матч выигранным, то ли стала сказываться усталость, а может, команда Домостроительного комбината заиграла лучше — скорее всего, все эти факторы в совокупности сыграли свою роль, но мяч у военных совершенно перестал держаться. Непрерывные атаки соперника принесли свои плоды, и за десять минут до конца поединка счёт стал ничейным.

Рябой почти одновременно сделал обе разрешённые регламентом замены, выпустив вместо братьев Минаевых двух защитников — Рыкова и Щёголева. Даже Погодин оттянулся к своей штрафной площади. Пробиться сквозь такой защитный кордон домостроители не смогли, и, к радости военных, матч так и закончился со счётом два — два.

— Удачно мы сегодня отскочили, — тяжело дышо, резюмировал игру Коноплянка.

— Представляю, что бы произошло, если сегодня была бы и вторая игра, — согласился Рябой. — В нашем сегодняшнем состоянии ничья — однозначно положительный результат, хотя наше турнирное положение при этом сильно усложнилось. Теперь надо выигрывать оба оставшихся матча.

О задаче-минимум, поставленной перед турниром Рябым, уже никто не вспоминал, ведь все игроки поняли, что, несмотря на сегодняшнюю невнятную ничью, игра у них начинает получаться и можно даже попробовать со второго места выйти из группы. Первенство в ней «Электрозавода» никем не оспаривалось.

Всю следующую неделю футболисты тренировались вечерами после службы, играя шесть на шесть на покрытой снегом гаревой площадке возле ДОСов. Большое поле находилось на территории части и не имело искусственного освещения, что делало невозможным его использование в рано наступающей темноте второй половины марта.

Ближайшие игры были назначены на воскресенье, и ребятам удалось в субботу утром провести лёгкую тренировку на большом, очищенном солдатами от снега поле, и даже устроить тридцатиминутный спарринг, в котором оппонентом выступила команда солдат части во главе с прапорщиками Козицким и Белым.

На следующий день в девять часов утра все уже были на городском стадионе, так как решили получше размяться и почувствовать мёрзлое поле.

Первым сегодняшним соперником была сборная одного из факультетов Политехнического института.

У студентов, несмотря на первый провальный матч с «Электрозаводом», команда была приличная, которая в первый день соревнований во второй игре обыграла своих соперников из сборной Центрального района со счётом пять — ноль. Студенты вышли, уверенные в своей победе: неделю назад их представители видели от начала до конца матч «Звезды» с Домостроительным комбинатом, и у них сложилось мнение, что с этими офицерами они справятся и на одной ноге.

Рябой сделал два изменения в стартовом составе, заменив Колесова на старшего лейтенанта Щёголева, а Коноплянку — на лейтенанта Рыкова: оба любили атаковать, правда в ущерб защитным действиям.

Как только начался матч, игроки «Звезды» большими силами пошли вперёд. Такую установку на игру решил сделать Рябой, отлично понимающий, что соперник сильнее его команды и надо что-то придумать, чтобы сбить их наступательный пыл.

Всё получилось так, как и задумал Валентин. Через четыре минуты счёт был уже один — ноль. Это неожиданно выскочивший из защиты Рыков добил мяч после удара Бориса Минаева в перекладину.

По лицам студентов было понятно, что они совершенно не ожидали такого развития событий. Ведь они собирались непрерывно атаковать и уже в первом тайме снять все вопросы о победителе. Пока они разбирались, как получилось, что вместо того, чтобы самим забить гол, они пропустили в свои ворота, «Звезда» отличилась ещё раз. Это Погодин, обыграв двух защитников, выдал пас на неприкрытого Бориса Минаева, которому не составило труда закатить мяч в пустой угол ворот.

После этого гола двое студентов так разнервничались, обвиняя друг друга в ошибках, что между ними началась драка прямо на поле. Пришлось остальным игрокам обеих команд их разнимать и успокаивать. Судья был в растерянности и не знал, что делать. Если бы дрались игроки противоборствующих сторон, тогда всё понятно — надо удалять обоих драчунов с поля. Поразмыслив, он решил показать обоим жёлтые карточки.

Ничего не было удивительного, что в ворота студентов вскоре влетел и третий мяч после удара Рябого метров с двадцати пяти. Первый тайм так и закончился со счётом три — ноль.

Но во втором тайме игра перевернулась. Оба драчуна были заменены. И с первых секунд студенты почти всей командой пошли вперёд, ведь для того, чтобы выйти из группы, им была нужна хотя бы ничья.

Но и «Звезде» очки тоже терять было нельзя: проиграй они сейчас — и о выходе в следующую часть турнира можно было бы забыть. Ничья тоже оставляла им мало шансов. Военные успешно отбивались пятнадцать минут, на исходе которых Плотников пропустил нелепый гол, не сумев поймать мяч, летевший ему почти в руки. Такой ляп вратаря на несколько минут выбил команду из колеи, следствием чего стал заработанный студентами пенальти. Это Плющев сбил нападающего соперника в своей штрафной площади. Сильный удар в левый угол не оставил Плотникову ни одного шанса.

Почувствовав произошедший перелом в игре, Рябой за пятнадцать минут до окончания матча произвёл одновременно две замены, вернув на поле Колесова и выпустив в защиту Игната.

«Звезда» прижалась всей командой к воротам, пытаясь не дать наседающим на них студентам забить третий гол.

Трофимов в институте несколько раз участвовал в футбольных турнирах — то за группу, то за сборную потока — и даже несколько раз входил в сборную курса своего факультета. Так что, оказавшись впервые на поле, не почувствовал никакого мандража и сразу включился в игру.

Соперник продолжал по инерции наседать, но действовал довольно примитивно и однообразно, посылая длинными навесами мяч вперёд своим нападающим, которые стояли на месте спиной к воротам и ждали передачи. Так что достоять в защите оставшееся время «Звезде» не составило большого труда.

До следующего матча со сборной Центрального района был ещё почти час, и ребята пошли на трибуну посмотреть, как играют их потенциальные оппоненты из другой подгруппы. Соперники были примерно равны по классу и ничем не удивили.

— Четвертьфинал у нас в кармане, — уверенно сказал Комаров после окончания поединка.

— Да, шанс у нас есть приличный, — подтвердил Рябой. — Ведь в параллельном матче «Томь» поделила очки с Центральным районом, и теперь нас устраивает и ничья. Но тем не менее радоваться рано. Сколько было на моей памяти случаев, когда казалось, что ничего не может помешать выиграть матч, а в итоге команда его бездарно проигрывала.

Рябой как в воду глядел. Едва матч с районной командой успел начаться, как в первой же атаке соперники открыли счёт. Они к этому времени проиграли два матча, один выиграли и в одном сыграли вничью. Получалось так, что даже при выигрыше у «Звезды» выйти из группы команда бы не смогла. Тем не менее они решили дать бой и записать на свой счёт вторую победу в турнире.

Такой яростной игры от соперника военные не ожидали, и только везение позволило им не пропустить в первом тайме второй гол. В перерыве Рябой вновь решил выпустить на замену рвущегося в бой Трофимова.

С самого начала тайма «Звезде» удалось наладить контроль мяча, который всё чаще стал находиться на половине поля соперника. Но до опасных моментов дело не доходило. Время шло, а счёт на табло всё не менялся. А это означало, что если военные не забьют, то в полуфинал выйдут не они, а «Томь». Все игроки Центрального района сосредоточились вблизи своей штрафной площади, и у нападающих «Звезды» не было никакой возможности преодолеть этот частокол ног и голов. Удары же из-за пределов штрафной если и попадали в створ ворот, то легко парировались хорошо играющим вратарём.

Шла последняя минута матча, когда «Звезда» получила право на угловой. На его подачу прибежал даже Плотников, оставив свои ворота пустыми.

Рябой сделал навес от угла поля. Мяч заметался среди гущи игроков обеих команд по вратарской площади и покатился буквально по ленточке ворот к правой штанге. Ближе всех к мячу был один из защитников соперника, а чуть сзади него — Трофимов. Защитник уже занёс ногу, чтобы вынести мяч, когда в прыжке, падая, опередив на мгновение оппонента, Игнат протолкнул мяч в ворота. Гол! Через секунду Трофимов был уже в объятиях обезумевших от счастья товарищей.

Забей кто-нибудь гол пятнадцать минут назад, радость, конечно, была бы, но не такая, как в этот миг спасения, на которое уже почти никто не надеялся.

Заняв второе место, «Звезда» через неделю должна была встретиться в четвертьфинале с «Коммунальщиком», занявшим первое место в своей четвёртой группе.

— Полуфинал и финал, получается, выпадают на пятнадцатое апреля. А если к этому времени снег растает, то как тогда будет проходить матч? — поинтересовался Трофимов.

— Я здесь служу уже пять лет. И ни разу не было, чтобы снег полностью сошёл раньше самого конца апреля, — успокоил Игната Комаров.

— Что-то ты рано заговорил о полуфинале. Чтобы туда попасть, нам ещё надо выиграть следующий, четвертьфинальный матч, — отрезвил воодушевлённую команду Валентин.

Выход из группы придал игрокам «Звезды» новые силы, перед ними замерцала перспектива триумфального финального матча с дальнейшим торжественным награждением победителя.

Почувствовавшая свою силу команда с удвоенной энергией тренировалась всю неделю, сделав паузу только в среду, когда весь день, не переставая, валил снег и был такой сильный ветер, что в открытую форточку квартиры холостяков намело в коридор целый сугроб, который растаял, образовав большую лужу и намочив тапочки Игната.

Субботний четвертьфинал получился каким-то очень обыденным. «Звезда» без какого-либо напряжения обыграла команду, собранную из сотрудников Томского коммунального предприятия, со счётом пять — один. Причём военные могли забить и больше, но во втором тайме явно начали пижонить: то играли пяткой, то пробовали ударить через себя, нападающие то и дело в одиночку пытались обвести всю оборону соперников.

По дороге домой решили, что времени до следующей игры ещё много, целых две недели, поэтому надо отдохнуть и начать тренировки только в следующее воскресенье, ведь играть в футбол после службы — довольно тяжёлое занятие, особенно после суточных нарядов, которые, естественно, никто не отменял.

Но в выходной потренироваться никому не удалось. Как назло, в субботу вечером по сигналу тревоги начались очередные учения, закончившиеся только во вторник.

Но это было не единственной неприятностью. Куда более серьёзное несчастье ожидало команду в понедельник, когда был получен приказ о переводе Рябого на службу в часть, расположенную в городе Новосибирске. Через три дня ему предписывалось явиться к новому месту службы.

Для «Звезды» это был почти смертельный удар. Мало того, что команда лишилась лучшего игрока, держащего в своих руках все нити игры, но она также потеряла своё сердце. Ведь Рябой в ней был не только тренером и капитаном, но и вдохновителем, на энтузиазме которого она и строилась.

Валентин обещал сделать всё возможное, чтобы приехать на игру, но все отлично понимали маловероятность такого события.

Беда не приходит одна: выяснилось, что не сможет сыграть Погодин, который обварил себе ногу, когда на позиции у него из руки выпал чайник с кипятком из-за сгнившей ручки.

Тренироваться ни у кого не было никакого настроения. Но оставшиеся в строю игроки всё же собрались и провели в четверг тренировку, чтобы попробовать наиграть новые сочетания.

В субботу команда выехала на полуфинальный матч. В случае победы в нём предстояла игра за первое место с победителем второй пары, а в случае поражения — матч за третье место.

Погода с самого утра была на удивление тёплой, яркое солнце нагрело воздух до плюсовой температуры. Его острые лучи, отражаясь от снега, слепили глаза. С крыш вагончиков-раздевалок свисали длинные капающие сосульки. Стайки воробьёв своим громким, дружным чириканием подтверждали скорое приближение настоящей, а не календарной весны.

На двух полях одновременно начались полуфиналы. В «Звезде» Погодин остался в запасе. Он уже мог почти спокойно ходить, но бегать в тесных бутсах было всё ещё очень больно. И хотя он взял с собой кроссовки, в которых боль ощущалась чуть меньше, в стартовый состав его решили не ставить и вывести на поле в случае крайней необходимости.

Но необходимости никакой не было. К концу первого тайма военные проигрывали уже три — ноль. В атаке не получалось ничего. Защитники соперника настолько плотно опекали братьев Минаевых, что тем ничего не оставалось, как в поиске мяча отходить назад. Полузащита тоже всё никак не могла взять мяч под контроль. Пасы получались неточными, и мяч или доставался сопернику, или уходил в аут. Лишь в конце второго тайма удалось отыграть два мяча, но к этому времени соперники забили уже четыре. В концовке матча «Звезда» уже всей командой навалилась на чужие ворота. После рикошета сумели забить ещё один гол, но на большее времени уже не осталось. Финальный свисток зафиксировал счёт четыре — три в пользу «Автобусного парка».

Через час предстоял матч за третье место с неожиданно проигравшей в полуфинале по пенальти командой Электрозавода.

Игрокам «Звезды» совершенно не хотелось выходить на поле. Если перед предыдущим матчем теплилась надежда на положительный исход, то сейчас шансов не было никаких, особенно если вспомнить о разгроме, учинённом заводчанами в их первой игре.

Положив обувь подсушиваться на калориферы, ребята уныло сидели на лавке и переговаривались, пытаясь выработать хоть какой-то план предстоящей игры.

За десять минут до начала матча дверь неожиданно распахнулась, и в раздевалку вошёл с большой спортивной сумкой на плече Рябой.

— О чём грустим, товарищи солдаты и офицеры?

— Валюха, привет! — кинулись к нему ребята.

— Не ожидали тебя увидеть, как же тебе удалось вырваться? — спросил за всех Комаров, обнимая капитана.

— Да я хотел приехать ещё ночью. Но у нас была вечерняя тревога. Так что на первую сегодняшнюю нашу игру успеть никак уже не мог. Знаю, что проиграли. Но ничего страшного в этом нет. Ведь даже если займём третье место, это будет сродни подвигу. Если честно, то перед началом соревнования я был уверен, что мы в группе окажемся на последнем месте. А сейчас у нас уже совсем другая команда. Будь сейчас только начало турнира, я бы сказал, что мы — его безусловные фавориты.

— То есть ты считаешь, что мы сейчас сможем выиграть матч с «Электрозаводом»? — недоверчиво спросил Плющев.

— Конечно! — ответил Валентин, переодеваясь. — Главное — не дать им с первых минут почувствовать уверенность в себе. Сейчас они после неожиданного поражения находятся в растерянности. Ведь в прошлом году они выиграли этот турнир, пройдя его без поражений и пропустив всего три мяча. А сейчас такой конфуз. Надо отдать все силы, но обыграть их.

— Правильно! Надо доказать, что Советская армия, которую мы здесь представляем, всех сильней, — горячо, согласился Плотников.

— Судя по ЦСКА, такого не скажешь, — внёс негативную нотку в разговор Трофимов.

— Так там играют не настоящие, а бутафорские офицеры. Они и военной формы никогда не надевали, у них, наверное, её и нет. Это всё равно что сказать, что в «Торпедо» играют рабочие с ЗИЛа или в «Динамо» — постовые милиционеры. Настоящие мы, а не они, — отверг все сомнения Рябой. — Ну, собрались, забыли думать обо всём, кроме игры, пора выходить на поле!

Команда не вышла, а выбежала на уже прилично оттаявшую поляну. У каждого игрока было только одно желание — чтобы матч начался как можно скорее. Было желание перебе́гать противника, растоптать его своей активностью и прессингом.

Итогом такого порыва стал быстрый гол, забитый со штрафного Коноплянкой. Но этот гол сослужил плохую службу, он как бы выплеснул большую часть эмоций игроков. Подсознание уже говорило, что цель достигнута и силы надо бы уже поберечь.

Соперники, обескураженные таким началом матча, тут же пришли в себя, и, памятуя о первом матче с этой командой, стали наращивать давление и прижали «Звезду» к её воротам. Отбивалась команда яростно. Никто себя не жалел. Игроки стелились в подкатах, принимали удары по воротам на себя, старались подстраховать партнёров. Трофимов умудрился два раза выбить мяч буквально с ленточки ворот. Плотников творил чудеса, вытаскивая неберущиеся мячи.

Но тем не менее «Электрозавод» ещё до перерыва счёт сравнял. А буквально в начале второго тайма «Звезда» пропустила и второй гол.

Теперь уже заводчане посчитали задачу решённой и снизили давление на ворота соперника. Но они не учли того, что играют совсем не с той командой, что в их первом матче. Это была уже именно команда, где каждый игрок чувствовал партнёра, знал, на что тот способен, знал, как и под какую ногу отдать пас. У коллектива появился настоящий командный дух.

«Звезда» пошла вперёд. Трофимов тоже стал постоянно подключаться к атаке, оголяя свою зону защиты. Видя это, заводчане тут же стали организовывать свои контратаки по этому флангу. Кроссовки Трофимова промокли и отяжелели, мешая Игнату бежать, и он не всегда успевал возвращаться в оборону, из-за чего чуть не был пропущен ещё один гол, который бы наверняка стал для заводчан победным. Но в этот раз выручил Плотников, в прыжке доставший мяч из правого угла. Рябой подбежал к Трофимову и предупредил, что бежать без оглядки вперёд рано.

— Играть ещё пятнадцать минут. Занимайся только обороной. Сейчас главное — не пропустить. А забить мы ещё успеем.

До конца матча осталось всего семь минут, а сравнять счёт никак не получалось. Мало того, инициативой прочно завладели заводчане, и «Звезде», вместо того чтобы атаковать, приходилось отбиваться от их постоянных наскоков.

Рябой принял решение бросить в игру последний козырь — Погодина, который, несмотря на боль в недолеченной ноге, рвался на поле. Погодин заменил Бориса Минаева, который тоже играл в отяжелевших от воды кроссовках — и по всему было видно, что он очень устал.

Лёнька вошёл в игру так, будто никакой чайник он себе на ногу не ронял, и принялся просто разрывать подуставших соперников. Видя это, вся команда стала играть на него. И за две минуты до окончания матча он таки сравнял счёт, в одиночку обыграв всю защиту «Электрозавода». А за несколько секунд до финального свистка забил победный гол, ударив здоровой ногой с линии штрафной площади.

Эмоции накрыли военных с головой. Словно дети, они организовали кучу малу, едва не раздавив под ней Плотникова. Потом долго обнимали друг друга. Было ощущение, что они выиграли Олимпийские игры, а не заняли третье место всего-то в региональном турнире. В этой общей радости стёрлись различия в званиях и должностях. Все одинаково чувствовали, что они только что совместно сделали какое-то очень важное дело.

Для них эта победа действительно была сродни олимпийской, они все искренне верили, что боролись не только за себя, но и за честь всей Советской армии, которую они здесь представляли.

После вручения игрокам почётных грамот и латунного кубка с римской цифрой три и с наспех сделанной гравировкой слова «Звезда» Рябой, поймав такси, сразу же поехал в аэропорт. Ему надо было срочно возвращаться в Новосибирск. Остальные отправились в Болотово — отмечать так удачно закончившийся для них турнир. По дороге они договорились, что на следующий год снова будут в нём участвовать и обязательно победят.

Глава 17. Непредвиденный отпуск

И вот наконец наступила настоящая весна, дружная и даже излишне жаркая. Солнце старалось как можно быстрее согреть своими лучами промёрзшую и стосковавшуюся по теплу землю.

В один из таких уже не первых по-настоящему тёплых дней Трофимов, находясь на позиции своей батареи, руководил тремя бойцами — младшим сержантом Колобовым и двумя рядовыми — братьями-близнецами Михаилом и Борисом Минаевыми.

Задача у тех была несложной. Солдаты красными конусными вёдрами, снятыми с пожарного щита, вычерпывали талую воду из наполнившейся большой ямы, образовавшейся недалеко от капонира, и выливали её в выкопанную ещё осенью водоотводную канаву. (Вода из этой ямы по неведомому маршруту проникала в убежище и предательски заливала учебный класс, столовую и помещение для отдыха дежурной смены.) Трофимов при этом штыковой лопатой, стараясь сильно не испачкать сапоги, пытался протолкнуть воду по руслу жёлоба. Не пачкать сапоги у него явно не получалось: они были в глине по самый верх голенищ.

Работа