Антон Короленков, Евгений Смыков

ПОМПЕЙ

МОСКВА
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
2025

Информация
от издательства

Короленков А. В., Смыков Е. В.

Помпей / Антон Короленков, Евгений Смыков. — М.: Молодая гвардия, 2025. — (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 2066).

ISBN 978-5-235-04859-1

Гней Помпей, прозванный Великим, сегодня известен прежде всего как неудачливый соперник Цезаря в гражданских войнах, приведших в конце концов к гибели Римской республики. Но помимо этого он был знаменитым полководцем и государственным деятелем, одним из самых влиятельных людей Рима. О его славных делах и трагической гибели вспоминали много столетий спустя, когда римляне и их империя давно ушли в прошлое. Книга историков Античности Антона Короленкова и Евгения Смыкова – первая русскоязычная биография Помпея, основанная на широком круге источников и освещающая жизнь героя на широком фоне римской истории I века до нашей эры.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

16+

ВВЕДЕНИЕ

Гней Помпей, позже прозванный Великим, является одним из самых знаменитых римлян. Широкой публике он больше известен как неудачливый соперник Цезаря, но это был лишь финал его долгой карьеры. Он начал её как подчинённый отца в Союзнической войне, продолжил как сторонник Суллы в гражданской, участвовал в подавлении восстаний Лепида, Сертория, Спартака, меньше чем за два месяца разгромил киликийских пиратов и, наконец, завершил последнюю войну Рима с Митридатом Понтийским. Первый и второй триумфы он отпраздновал, не будучи даже сенатором, а консулом стал всего в 36 лет, а не в 43 года, предусмотренные законом, к тому же минуя положенные магистратуры квестора и претора.

Помпей был единственным римлянином, отпраздновавшим триумфы над всеми тремя частями света, известными его современникам. В 52 г. до н.э. он более чем на полгода занял неслыханную прежде должность консула без коллеги. И тем не менее именно Помпей, всю жизнь нарушавший установленные правила, встал на защиту от Цезаря традиционного политического порядка, обеспечивавшего господство нобилитета. Столкновение с Цезарем стало для него роковым, и его голову преподнесли победителю, который то ли в память о былом союзе, то ли из лицемерия пролил над ней скупую мужскую слезу. Трагический конец некогда славного полководца поразил многих едва ли не больше, чем его прежние триумфы.

Помпей примечателен и ещё в одном отношении. Его жизнь известна с ранней молодости, поскольку она связана, как мы видели, с самыми различными событиями истории поздней Республики, последние десятилетия которой являются самым освещённым в источниках периодом античной истории. Что самое важное, мы знаем о деяниях полководца не только из написанных столетия спустя трудов Плутарха, Аппиана, Диона Кассия и других античных авторов, но и из сочинений его современника Цицерона, более того, до нашего времени дошло несколько писем самого Помпея, сохранилось и немало связанных с ним надписей, в том числе прижизненных. Конечно, биографию Цезаря и того же Цицерона мы знаем лучше, но обо всех других деятелях эпохи Республики известно значительно меньше — достаточно сказать, что Помпею посвящено самое объёмное из жизнеописаний Плутарха.

Неудивительно, что книг о Помпее не так много, как о Цезаре и Цицероне (на русском, увы, нет и вовсе ни одной, даже переводной). Это и понятно — он проиграл по всем статьям своему великому сопернику и не был, как Цицерон (да и Цезарь), одним из светочей римской культуры. Блеск его личности куда слабее, нежели у обоих его соотечественников. За Помпеем давно закрепилась репутация крупного полководца и строителя империи, но слабого политика. Насколько верны такие оценки? Возможно ли вообще найти в источниках что-то новое, не замеченное прежде исследователями? На эти вопросы мы и постараемся ответить в предлагаемой читателю книге.

Глава первая

НАЧАЛО ПУТИ

На рубеже веков

К концу II в. до н.э. Римская республика стала бесспорной повелительницей Средиземноморья. Был уничтожен Карфаген, а прилегавшая к нему территория превратилась в римскую провинцию Африка. Провинцией сделали и некогда сильную Македонию, повержена во прах сирийская держава Селевкидов. Египет Птолемеев слабел день ото дня, не пытаясь оспаривать римское верховенство. Рим стал настоящей сверхдержавой, тем, что сейчас называют империей, хотя и оставался республикой. Республика эта была аристократической, но римская знать, нобилитет, отнюдь не представляла собой замкнутой касты — туда получали доступ и не слишком родовитые люди, не говоря уже о ротации среди представителей влиятельных фамилий. Другое дело, что воспользоваться такой возможностью могли очень немногие. И всё же во многом именно это позволяло нобилитету не выродиться и до поры до времени сохранять власть над Римом.

Тех, кто впервые выходил на политическую арену, называли «новыми людьми», homines novi. Словосочетание это понимается двояко — либо первый сенатор в роду, либо, более узко, первый консул¹. К числу «восходящих» семейств принадлежали Помпеи, род которых распадался на несколько ветвей. Первый носитель этого имени, Квинт Помпей, стал консулом в 141 г.² Цицерон говорил о нём как о человеке «низкого и тёмного происхождения (humili atque obscuro loco natus)» (Verr. II. 5. 181), который добился высших почестей «исключительно благодаря самому себе, не опираясь ни на какие заслуги предков» (Cic. Brut. 96. Пер. И. П. Стрельниковой). Ловкий политик, одаренный оратор, он был неразборчив в средствах и в удобный для себя момент отступился от своего покровителя Сципиона Эмилиана. Помпей неудачно провёл кампанию против кельтиберов во время Нумантинской войны в Испании и заключил с ними мир на чрезмерно мягких, по мнению римлян, условиях. Когда об этом узнал консул Попилий Ленат, Помпей стал отказываться от договора, изворачиваясь и унижаясь, благодаря чему сумел избежать суда в отличие от консула 137 г. Гостилия Манцина, который повёл себя более достойно и был выдан врагам в знак непризнания заключённой им капитуляции. Наконец, в 133 г. Помпей клеветал на Тиберия Гракха, уверяя, будто тот примерял привезённые из Пергама царские венец и багряницу, и угрожал подать на него в суд, а через два года после этих событий достиг вершины карьеры, став цензором вместе с одним из самых уважаемых римлян того времени — Квинтом Цецилием Метеллом Македонским.

Отец нашего героя принадлежал к другой ветви рода. Его родителем был наместник Македонии Секст Помпей, в 118 г. до н.э. погибший в бою с балканскими кельтами — вероятно, скордисками. Старший сын последнего, тоже Секст, изучал право, геометрию, учение стоиков, младший же, Гней, стал одним из крупнейших полководцев своего времени и отцом другого полководца — героя нашей книги. Его называли Помпеем Страбоном, т.е. Косым — такое прозвище носил его повар Меноген, страдавший, как и хозяин, этим физическим недостатком (Val. Max. IX. 14. 2; Plin. NH. VII. 54). Ему принадлежали значительные владения в Пицене на северо-востоке Италии³. Помпей Страбон был женат на Луцилии, племяннице знаменитого поэта Гая Луцилия — отца римской сатиры⁴. Она-то и стала матерью будущего соперника Цезаря, появившегося на свет 29 сентября 106 г.

Хотя Рим уже властвовал в Средиземноморье, это было время, когда судьба его державы, казалось, повисла на волоске. В 113 г. консул Гней Папирий Карбон преградил путь шедшим с севера кимврам и тевтонам в сфере римского влияния к северо-востоку от Италии. Однако в битве при Норее (точное местоположение неизвестно) он потерпел полное поражение от этих племён. Это положило начало тому, что условно называют Кимврской войной, хотя в ней участвовали и другие германские племена. В этой войне римляне потерпели немало поражений, но самый страшный разгром постиг их 6 октября 105 г. на юге Галлии, близ Араузиона (нынешний Оранж). Одной римской армией командовал тогда проконсул Квинт Сервилий Цепион⁵, другой — консул Гней Маллий Максим. Цепион, представитель весьма знатного рода, за два года до того отпраздновавший триумф за победы в Дальней Испании, с презрением относился к «новому человеку» Маллию, который также не питал к нему тёплых чувств.

Представители сената пытались примирить обоих военачальников, но те в результате рассорились окончательно. Кимвры и тевтоны, воспользовавшись их разобщённостью, наголову разгромили обе римские армии. Уверяли, будто погибло 80 000 воинов и 40 000 обозных служителей, а спаслось только десять (!) человек. Цифры, разумеется, сильно преувеличены, но позволяют понять, какое страшное впечатление произвёл на римлян этот удар. День араузионской катастрофы стал одним из несчастливых дней (dies nefasti) римского календаря. Потомки Ромула замерли в ожидании худшего: если победители пойдут на Вечный город, ему конец! Однако те и не думали завоёвывать его. Кимвры отправились в Испанию, а тевтоны — на север Галлии, в Белгику. Римляне перевели дух. Конечно, варвары в любом случае не смогли бы одолеть сопротивление всей Италии и тем более взять огромный, окружённый каменными стенами Рим, но об этом легко говорить задним числом, да и бед они в любом случае наделали бы немало.

Между тем в Африке победоносный проконсул Гай Марий завершил затянувшуюся войну с нумидийским царём Югуртой, который убил сводных братьев и вопреки воле римского сената стал единовластным правителем Нумидии. Он умело сопротивлялся, и даже такой способный полководец, как Квинт Цецилий Метелл, после первых успехов не мог добить врага так быстро, как хотелось бы. Его легат, homo novus Марий, сумел перехватить у него командование, став консулом на 107 г. — народное собрание (комиции) передало ему наместничество в провинции Африка, а тем самым и руководство армией, сражавшейся в Нумидии, аннулировав решение сената (нам ещё придётся вспомнить об этой истории в связи с нашим героем).

Метелл в утешение получил триумф и почётное прозвище Нумидийского, хотя и не закончил войну (случай небывалый). Марий же энергично взялся за дело и начал активно теснить Югурту, захватывая одну его базу за другой. Даже помощь тестя, мавретанского царя Бокха, не помогла властителю Нумидии — Марий нанёс обоим несколько тяжёлых поражений, и в 105 г. по предварительной договорённости мавретанец выдал зятя проквестору Мария Сулле, который на этом основании стал позднее приписывать себе победу в войне. Но пока что победителем считался его командующий, который в первый день 104 г. отпраздновал триумф над Югуртой и тогда же во второй раз вступил в должность консула. От него ждали теперь избавления от северных варваров, поэтому он был избран на высшую должность в обход закона, запрещавшего вторичное её занятие. Пока германцы действовали порознь, Марий мог заняться подготовкой армии для новых боёв, а заодно и укрепить свои политические позиции.

В этих условиях Помпей Страбон начал свою «большую» карьеру, или cursus honorum («путь почестей»), как называли её римляне. Вероятно, как раз в 104 г. он стал квестором при пропреторе Сардинии Тите Альбуции. Этот сенатор был известен непомерным эллинофильством, а во время наместничества разбил отряды разбойников, которыми этот остров кишел и много веков спустя. Он отпраздновал нечто вроде триумфа, но сенат отказался назначить молебствия в честь его успехов — они были слишком скромны, чтобы устраивать в их честь подобие триумфальных торжеств. Роль Помпея в этих событиях неизвестна, однако вскоре он принял сторону недругов Альбуция и даже собирался обвинять его в суде⁶, но его кандидатуру судьи отвергли, и в этой роли выступил один из лучших ораторов того времени — Гай Юлий Цезарь Страбон Вописк. В итоге незадачливый наместник Сардинии был осуждён и ушёл в изгнание, поселившись, как истинный филэллин, в Афинах⁷.

Судя по всему, Альбуций имел много сильных врагов, и Помпей решил принять их сторону. Однако ему представился удобный случай наверстать упущенное — процесс против представителя знатнейшего рода Квинта Фабия Максима Эбурна, консула 116 г. и цензора 108 г.⁸ Суть процесса не вполне ясна⁹, но Помпей так или иначе его выиграл, и консуляр (бывший консул) удалился в изгнание в италийскую Нуцерию¹⁰.

Между тем в Риме и Италии происходили грандиозные события. Гай Марий пять раз подряд избирался консулом, добился при поддержке плебейского трибуна Сатурнина наделения землёй в Африке ветеранов Югуртинской войны, в 102 г. разгромил тевтонов, а в 101 г. — кимвров и отпраздновал второй, двойной триумф над обоими племенами. Наградой ему стали почти всеобщее преклонение и ещё один, шестой консулат. Его политический союзник Сатурнин вторично стал плебейским трибуном в 100 г. и при активном участии Мария и, видимо, с применением насилия провёл закон о наделении землёй его ветеранов, в том числе италийцев. Этим он, естественно, вызвал сильнейшее недовольство большинства сенаторов (patres). Кроме того, по не вполне ясным причинам у него испортились отношения с самим Марием. Сенат обвинил Сатурнина в убийстве кандидата в консулы Гая Меммия и ввёл чрезвычайное положение, senatus consultum ultimum, позволявшее расправляться со смутьянами (seditiosi) без суда. Мера эта, впервые применённая в 121 г. против Гая Гракха и его сторонников, была не вполне законной, так как любой римский гражданин, которому грозила смертная казнь, имел право апеллировать к народному собранию, однако в таких случаях решал дело расклад сил. Сатурнин и его люди, запертые на Капитолии, сдались из-за отсутствия воды и были перебиты разъярённой толпой. Но и карьера Мария пошла на спад — нобили не могли простить ему невероятной популярности и шести консулатов, из-за чего высшая магистратура оставалась недоступной для многих из них.

Впрочем, как всё это сказалось на карьере Помпея Страбона, неизвестно. Претуры он достиг в 93 или 92 г., после чего был наместником Македонии (подобно его отцу) или, что менее вероятно, Сицилии¹¹. Это было немалое достижение для представителя фамилии, чьи представители прежде не занимали консульской должности. Однако взлёт карьеры Помпея, как показали последующие события, был ещё впереди.

Союзническая война

В 91 г. плебейский трибун Марк Ливий Друз предложил серию законов, которые должны были серьёзно изменить положение в государстве: предлагалось возвратить сенаторам право заседать в постоянных судебных комиссиях, состоявших в то время из одних только всадников. В порядке компенсации 300 всадников должны были войти в состав сената без занятия должностей, дававших на это право; предлагалось вывести новые колонии, увеличить хлебные дотации и добавить в серебряные монеты ¹/₈ меди. Кроме того, Друз, как считается, намеревался внести закон о даровании римского гражданства всем италийцам или, возможно, только латинам — жителям окружавшей Рим области Лаций.

Поскольку власти сената (или, точнее, его верхушки) это не подрывало, хотя и напоминало во многом мероприятия братьев Гракхов и их последователей, сенат на первых порах поддержал законы Друза (leges Liviae), комиции (народное собрание) проголосовали за них, но в конце концов консул Луций Марций Филипп сумел переломить ситуацию и добиться отмены всех leges Liviae. Проект о правах италийцев (или латинов)¹² Друз так и не решился внести, а вскоре был убит на глазах толпы неизвестным лицом. Античные авторы утверждают, что это толкнуло италийцев на выступление против Рима, ибо их надежды на получение римского гражданства при поддержке Ливия Друза и его сторонников рухнули (см. Vell. Pat. II. 15. 1; App. BC. I. 38. 169). Так это или нет, сейчас уже сказать трудно, тем более что непосредственно восстание спровоцировали действия римских властей, начавших расследование в италийских городах на предмет заговора¹³. Римский претор Сервилий¹⁴, напав, как он считал, на следы заговора в Аскуле, что в Пицене, пригрозил его жителям расправой и вообще вёл себя с ними, если верить Диодору, не как с союзниками, а как с рабами.

Учитывая, что обстановка и так была накалена, а со своей не в меру суровой речью Сервилий выступил во время некоего празднества, испортив италийцам торжества, дальнейшее удивления не вызывает — сначала они убили самого претора и его легата Фонтея, а затем и других римлян, находившихся в городе, а их имущество разграбили¹⁵. Это и послужило началом восстания, вошедшего в историю под названием Союзнической войны¹⁶. Правда, италийцы, видимо, ещё питали какие-то надежды, предложив римлянам даровать им римское гражданство, а также закрепить за знатнейшими из них одно из консульских мест¹⁷. Но сенат не мог пойти на уступки после избиения в Аскуле и ответил фактическим отказом (App. BC. I. 39. 176–177). После этого позиция италийцев поневоле стала куда более радикальной, о чём свидетельствуют их монеты, где италийский бык бодает римскую волчицу. Вполне вероятно, впрочем, что италийцы с самого начала были настроены на борьбу за независимость и потребовали от римлян именно ее, а не римское гражданство¹⁸. Так или иначе, они получили отказ, и обе стороны начали готовиться к боевым действиям.

С самого начала в восстании приняли участие (хотя и в разной степени) самниты, пелигны, марсы, луканы, пицентины. Силы сторон, по-видимому, были примерно равны, их тактика и вооружение не отличались, обе располагали выдающимися полководцами. Правда, таланты многих из них — Суллы, Метелла Пия, отца нашего героя Помпея Страбона — в полной мере ещё не проявились, но времени на это потребовалось немного.

Боевые операции в Италии сенат поручил консулам. На севере (в том числе и против воинственных марсов) должен был действовать Публий Рутилий Луп. Он набрал себе легатов далеко не одинакового уровня — наряду с великим Марием это были ничем не выдающиеся Гай Перперна, Квинт Сервилий Цепион, Валерий Мессала. Ещё одним легатом консула стал Помпей Страбон (Cic. Font. 43; App. BC. I. 40. 179), в котором Рутилий, как мы увидим, не ошибся.

Между тем боевые действия разворачивались стремительно. Гай Пресентий разбил Гая Перперну, которого Рутилий после этого отстранил от командования, а его уцелевших воинов¹⁹ передал Марию. Сам он двинулся к реке Толен (ныне Сальто), приток Велина (ныне Велино). Возможно, консул хотел захватить Корфиний, один из главных центров повстанцев, но Марий советовал Рутилию не спешить, сначала обучив воинов. Сам он поступал так во время войн и с Югуртой, и с германцами, благо обстановка в обоих случаях позволяла, но консул явно боялся упустить инициативу и начал переправу. Между тем италийский военачальник Веттий Скатон ночью расположил в ущелье своих воинов недалеко от мостов, наведённых солдатами Рутилия. Утром 11 июня восставшие пропустили какое-то число неприятельских воинов на другую сторону реки, после чего напали на не готовых к бою врагов. Римляне понесли значительные потери, стрелой в голову был ранен и сам консул — как оказалось, смертельно. Марий, переправлявшийся в другом месте (очевидно, ниже по течению), отбросил повстанцев, мешавших ему преодолеть реку. По проплывавшим мимо во множестве трупам солдат Рутилия он догадался о разгроме консула, но затем двинулся вдоль другой стороны Толена и внезапным ударом захватил почти не охраняемый лагерь Скатона. В результате оставшиеся без продовольствия повстанцы уже утром 12 июня были вынуждены отступить. Тела Рутилия и его павших воинов доставили в Рим, и зрелище их похорон произвело весьма тягостное впечатление, после чего сенат, чтобы не ослаблять боевого духа, повелел хоронить погибших там, где их настигла смерть. Такое же решение приняли и союзники²⁰.

Что же в то время делал Помпей Страбон? В целом на нём, как полагают, лежала ответственность за удержание Пицена, который он наверняка прекрасно знал, располагая там большими владениями и множеством клиентов²¹. Судя по всему, его целью являлся сильно укреплённый Аскул — не только место, где началось восстание (кровь римских граждан требовала отмщения), но и важный узел дорог, откуда можно было прервать сообщения римлян с Цизальпинской Галлией, а заодно разжигать восстание в Умбрии и на севере Этрурии²². Возможно, Помпей уже начал осаждать мятежный город²³, когда на него двинулись армии трёх повстанческих вождей — Гая Видацилия, Веттия Скатона и Тита Лафрения. Солдатам первого пришлось проделать немалый путь из Апулии, а второго — с берегов Толена, чтобы встать под начало Лафрения²⁴. Неудивительно, что в сражении с явно превосходящими силами врага при Фалерии Помпей был разбит; неясно, почему он вообще решился на бой, но произошло то, что произошло. Ему пришлось отступить в Фирм, где его осадили войска Лафрения (App. BC. I. 47. 204). Почему двое других вождей не помогли ему добить врага — неизвестно. Либо они не поладили с командующим, как часто бывает после удачных баталий, либо сочли, что он справится сам (тем более что осада могла затянуться), тогда как они нужны на более важных участках²⁵.

Так или иначе, уход Видацилия и Веттия был на руку Помпею. Впрочем, Фирм был хорошо укреплён благодаря как природному положению, так и усилиям людей²⁶ (недаром его название переводится как «крепкий», «прочный»). Этот город ещё во времена войны с Ганнибалом выказал сугубую верность Риму (Liv. XXVII. 10. 7), поддержал он римлян, судя по всему, и теперь. Аппиан пишет, что Помпей «вооружил оставшееся у него войско» — надо думать, либо тех, кто лишился оружия и доспехов при отступлении, либо новобранцев²⁷, либо и то и другое. Вскоре к нему подошло войско Сульпиция²⁸, но даже теперь Помпей не торопился дать бой, видимо желая получше обучить новобранцев²⁹. Наконец он нанёс удар, отправив Сульпиция в тыл врагу, а сам напав с фронта. Эта операция, кажущаяся столь простой и естественной со стороны, требовала исключительной чёткости и согласованности, без чего неприятель мог разбить атакующих по частям. Однако этого не произошло: пока солдаты Помпея вели бой с повстанцами, Сульпиций поджёг вражеский лагерь, что вызвало смятение среди врагов, и они бежали в Аскул; Лафрений погиб в бою. По-видимому, именно тогда воины провозгласили Помпея императором³⁰ — это был почётный титул победоносного полководца, дававший ему право на триумф. Аппиан пишет, будто Помпей Страбон после этого приступил к осаде Аскула, однако сам же потом рассказывает, что таковую вёл недавно разбивший 20-тысячное войско повстанцев проконсул Секст Юлий Цезарь, который во время неё умер, перед смертью поручив дальнейшие операции легату Гаю Бебию (App. BC. I. 47–48). Помпей же тем временем одержал победу над той частью пицентинов, которая поддерживала повстанцев, в честь чего сенаторы облачились в парадные одежды (Liv. Per. 74; Oros. V. 18. 17)³¹.

Меж тем вождь марсов Попедий Силон разгромил армию пропретора Сервилия Цепиона. Под командование Мария перешли основные силы северного «фронта» римлян, и он смог разбить марсов — видимо, близ Фуцинского озера³². Луций Порций Катон тем временем победил войско этрусков, часть которых тоже примкнула к инсургентам, а Авл Плотий — умбров (Liv. Per. 74). Тогда же консул Луций Цезарь потерпел поражение от Мария Эгнатия (App. BC. I. 45. 199). В руки повстанцев перешли Нола, Венафр, Эзерния, Канузий, Венузия, Стабии, Минервии, Салерн. Кроме того, за оружие бралось всё больше этрусков и умбров, прежде лояльных Риму, и его владычество над Италией, а стало быть, и над всей державой оказалось на грани крушения.

В этих условиях комиции по предложению консула Луция Цезаря приняли закон Юлия о предоставлении римского гражданства тем италийским союзникам, которые не приняли участия в восстании³³. Судя по всему, это благодеяние коснулось не столь уж многих — война продолжалась, и союзники ещё не раз одерживали победы, так что пока приходилось уповать на оружие. Неудивительно, что в этих условиях консулами на следующий год избрали наиболее отличившихся — прежде всего отца нашего героя, а также Луция Порция Катона. Марий, судя по всему, высшей магистратуры не домогался — седьмого его консулата римская верхушка не допустила бы, а омрачать карьеру провалом на выборах старый полководец явно не хотел.

Итак, Помпей Страбон стал первым консулом в своей ветви рода Помпеев. Впереди его ждало руководство северным «фронтом» римлян³⁴, чей командующий Рутилий Луп недавно сложил голову. Помпей уже приобрёл немалый опыт, способностями полководца природа его не обделила, а главное — обстановка в тех краях была уже не столь тяжёлой, как в прошлом году, и консул смог сосредоточиться на главной задаче — блокаде мятежного Аскула.

До сих пор мы лишь излагали сухие данные о передвижении войск, сражениях, осадах и манёврах. Живых деталей в этих описаниях, увы, почти нет. Но Цицерон, которому довелось участвовать в Союзнической войне, поведал нам о переговорах, случившихся, по-видимому, именно тогда между Помпеем Страбоном и вождём марсов Веттием Скатоном, подошедшим с юга. «Консул Гней Помпей, сын Секста, в моём присутствии, когда я служил новобранцем в его войске, между обоими лагерями вёл переговоры с вождём марсов Веттием Скатоном. Помню, брат консула Секст Помпей, муж учёный и мудрый, приехал в тот день на переговоры из Рима. Когда Скатон поприветствовал его, он сказал: “Как ты назовёшь меня?” Тот ответил: “Если бы [говорил] по желанию — гостем, но приходится врагом”³⁵. Переговоры эти шли с обоюдным уважением, не чувствовалось ни страха, ни подозрительности, ибо [взаимная] ненависть не была сильна. И ведь союзники хотели не отнять у нас государство, но сами стать его частью» (Phil. XII. 27. Пер. А. В. Короленкова). Эта идиллическая картина заставляет вспомнить «рыцарские» сцены гражданской войны в США — очевидно, личной неприязни противники друг к другу не испытывали. Однако, как и в войне Севера и Юга, это не мешало им после дружеских встреч ожесточенно сражаться на поле боя. Цицерон умалчивает об исходе встречи, но не исключено, что именно она подтолкнула марсов к капитуляции, состоявшейся в том же году.

О дальнейших событиях источники рассказывают не вполне понятно. По словам Аппиана, «союзники, жившие у Ионийского моря» (т.е., очевидно, пицентины) двинулись в Этрурию, где, как мы видели, тоже имели место попытки восстания. 15 000 инсургентов шли «по длинным и непроходимым дорогам», однако Помпей Страбон напал на них и перебил около пяти тысяч из них. «Половина оставшихся в живых, возвращаясь на родину по труднопроходимой территории, в суровую зиму, была вынуждена питаться желудями и также погибла» (BC. I. 50. 216)³⁶. По словам же Павла Орозия, Помпей не взял бы Аскул, «если бы не победил в результате жесточайшего натиска хлынувший в поле народ»³⁷. Погибло, по его словам, 18 000 марсов (среди прочих и их вождь Фравк), 3000 попало в плен, а 4000 бежали в горы и там замёрзли, будто бы превратившись в ледяные статуи. В тот же день были разбиты пицентины, а их вождь Видацилий (один из победителей Помпея при Фалерии) принял яд (V. 18. 18–21). O победе Помпея над марсами упоминает и эпитоматор Тита Ливия (per. 74). Наконец, Веллей Патеркул сообщает о грандиозной битве в окрестностях Аскула, где сошлись 75 000 римлян³⁸ и 60 000 италийцев (II. 21. 1).

Судя по всему, Аппиан и Орозий сообщают об одном и том же сражении, но последний явно ошибся, говоря о вылазке марсов³⁹. С другой стороны, вряд ли пицентины отправились бы разжигать восстание в Этрурии, когда Аскул находился в осаде, так что Орозий, писавший через полтысячелетия после Союзнической войны, что-то напутал и с хронологией; возможно, её «подправил» даже не он, а его информатор, поступивший так ради красоты картины, чтобы две крупных победы римлян пришлись на один день, подобно тому как эллины считали, будто в один день 480 г. до н.э. разбили персов при Саламине и карфагенян при Гимере на Сицилии или в 479 г. одержали победу и при Платеях, и при Микале (Hdt VII. 166; IX. 90).

Что же касается Веллея Патеркула, то он явно преувеличил цифры⁴⁰, и неясно к тому же, какое именно сражение он имел в виду. Скорее всего, это не та битва, о которой писали Аппиан и Орозий⁴¹, речь могла идти о бое между Помпеем и Веттием Скатоном после их неудачных переговоров⁴². Иногда даже считается, что эта битва решила судьбу не только Аскула, но и всего северного «фронта»⁴³. На сей счёт мы можем строить только догадки — странно, что столь важная баталия не упомянута Аппианом; возможно, речь идёт не о конкретном сражении, а обо всём противостоянии римлян и союзников вокруг Аскула, или же битва не была столь грандиозной.

Что же касается Гая Видацилия и его неудавшегося прорыва, то Аппиан излагает эту историю так. По его словам, Видацилий пошёл на помощь Аскулу — своему родному городу. Однако силы его были невелики — всего восемь когорт, т.е. даже с учётом вспомогательных отрядов вряд ли больше 5000–6000 воинов. Когда он через вестника потребовал от аскуланцев пойти на вылазку, чтобы нанести двойной удар по врагу, они отказались. Причины тому могли быть разные — и малочисленность корпуса Видацилия, и измотанность осаждённых в предыдущих боях⁴⁴, и нежелание подчиняться ему — Аппиан уверяет, что от участия в прорыве горожан отговорили враги Видацилия, человека явно не самого уживчивого нрава (об этом чуть ниже). В итоге он смог не снять осаду, а лишь прорваться в родной город, где оказался в ловушке. Он обвинил сограждан в трусости и неповиновении и казнил своих личных врагов. О том, чтобы аскуланцы пытались этому как-то помешать, в источниках не сообщается — очевидно, их едва хватало на то, чтобы удерживать город, но никак не затевать распрю внутри него.

Затем Видацилий велел приготовить в городском храме всё для костра, установить поверх дров ложе и, созвав друзей, устроил прощальный пир. Они начали пить круговую чашу, и полководец, как уже говорилось, принял яд. Казалось бы, следовало ожидать, что затем то же сделают его товарищи, после чего подожгут костёр. Вместо этого Орозий (V. 18. 21) пишет, что все восславили поступок вождя, но никто не последовал ему, а о костре вообще не говорится ни слова. Неясно, произошло это в конце осады⁴⁵ или она ещё продолжалась достаточно долго⁴⁶. С одной стороны, самоубийство Видацилия выглядит поступком обречённого, с другой — неясно, почему так не поступили его сподвижники: неужели они надеялись на пощаду в случае капитуляции? Или просто Видацилий не хотел бессмысленно ждать неизбежного конца, тогда как его товарищи не спешили попасть в царство мёртвых? Ответы возможны самые разные. Одно почти не вызывает сомнений: то, что у Аппиана изображено как события двух-трёх дней, в действительности заняло куда больше времени. Судя по всему, сначала Видацилий пробился в Аскул, затем попытался прорваться обратно, но потерпел неудачу и лишь после этого покончил с собой.

Однако операциями вокруг Аскула Помпей не ограничивался. Он, если верить Аппиану, «привёл к покорности марсов, марруцинов, вестинов» (ВС. I. 52. 227)⁴⁷. Налицо известное преувеличение — прославленного вождя марсов Попедия Силона разгромил претор Цецилий Метелл Пий; сам Попедий пал в схватке. Погиб в битве (ещё в начале года) и коллега Помпея по консулату Катон. Ему, как и Рутилию Лупу, не избрали преемника — видимо, было просто не до того, так как для председательства на выборах пришлось бы вызывать консула, т.е. Помпея Страбона, занятого операциями в Пицене и не только. Герой войн в Испании консуляр Тит Дидий овладел Геркуланумом, но в июне 89 г. он также пал в бою. Косконий громил союзников в Апулии. Блестяще проявил себя бывший подчинённый Мария Луций Корнелий Сулла, разбивший самнитов под Нолой и овладевший одним из главных центров восставших — Бовианом. Крепким орешком для него оказалась Нола, успешно отражавшая все атаки римлян, но это уже не могло повлиять на ход войны. Не приходится удивляться, что Сулла был избран консулом на 88 г.

В ноябре 89 г. после долгих боёв⁴⁸ наконец пал Аскул. Расправа с побеждёнными была вполне в римском духе — «префектов, центурионов и всех видных лиц Помпей высек розгами и казнил топором, рабов и всю добычу продал с торгов⁴⁹, остальным же, свободным, голым и [всего] лишённым, приказал уйти» (Oros. V. 18. 26). Пицен был окончательно усмирён. 17 ноября (очевидно, после взятия города) Помпей Страбон решил щедро пожаловать за доблесть сражавшихся под его началом испанских всадников салльвитанской турмы, даровав им двойные хлебные пайки, нагрудные бляхи (фалеры), браслеты, ожерелья и другие награды, но главное — римское гражданство. Конечно, по сравнению с двумя когортами камеринцев, которых Марий сделал римскими гражданами на поле битвы при Верцеллах⁵⁰, это немного, но тогда речь шла об италийцах, а здесь — о провинциалах, и перед нами первый известный случай такой щедрости в отношении обитателей внеиталийских земель из податных общин⁵¹. Парадокс состоит в том, что они получили права римского гражданства, сражаясь с италийцами, добивавшимися того же.

Обо всём этом мы узнаём из знаменитой аскуланской надписи — одного из самых важных эпиграфических памятников поздней Республики (CIL I². 709 = VI. 37045 = ILS. 8888). В ней не только говорится о щедрых наградах испанцам, но и перечисляются члены военного совета Помпея Страбона. Список этот весьма примечателен. Помимо самого полководца, как предполагается, здесь названы 5 легатов (помощников), квестор, 16 военных трибунов, 33 представителя всаднического сословия и 4 центуриона примипила, т.е. командира когорт⁵². Это и представители уважаемых римских родов, и «новые люди», и представители муниципиев, т.е. городов, свободные жители которых получили римское гражданство и право самоуправления⁵³. Среди них учёные склонны видеть консула 78 г. мятежника Марка Эмилия Лепида, консула 72 г. Луция Геллия, которого потом победит Спартак; будущего городского претора, видного марианца Луция Юния Дамасиппа (о нём ещё пойдёт речь), уже отбывшего претуру и упоминавшегося выше Сервия Сульпиция Гальбу, наконец, знаменитого заговорщика Луция Сергия Катилину, будущих соратников Сертория Инстея и Гиртулея.

Это, правда, лишь предположения, но одно имя сомнений не вызывает — Гней Помпей, сын Гнея, т.е. герой нашей книги. Это первое упоминание о нём в источниках, и упоминание тем более надёжное, что является документальным свидетельством и сделано сразу же на месте событий, а не через несколько лет. Правда, роль юного Помпея весьма скромна — он, в сущности, лишь статист. Однако мы получаем бесспорное доказательство, что в свои 17 лет юноша участвовал в Союзнической войне и, кстати, был самым молодым членом военного совета отца (в этом сомнений нет). Мы, увы, не знаем, как именно будущий полководец участвовал в этих событиях, но ясно одно — он, согласно римской традиции, pugnare in proelio disceret, учился сражаться в бою⁵⁴, т.е. приобретал практический, а не только книжный опыт. Это предполагало, конечно, не только постижение основ военного искусства, но и просто привыкание к условиям такой чрезвычайной ситуации, как война, знакомство с воинами и умение общаться с ними, а заодно и спокойно воспринимать кровь и смерть. Как мы увидим, Помпей неплохо научился всему перечисленному, и основы этого закладывались уже тогда, на полях Союзнической войны.

Между тем сама война подходила к концу, чему способствовали не только военные успехи римлян. Весьма вероятно, что самих этих успехов римляне во многом добились потому, что пошли на новые уступки повстанцам: по закону Плавтия — Папирия те жители италийских общин, которые в течение двух месяцев подавали заявление претору в Риме о даровании им прав римского гражданства, должны были получить его (Cic. Arch. 7). Сам Помпей Страбон также не остался в стороне от этих преобразований — по его предложению комиции приняли закон о распространении так называемого латинского права (ius Latinum) на жителей Транспаданской Галлии, т.е. левого берега Пада (нынешняя река По). Конечно, ius Latinum не давало такой привилегии, как римское гражданство, но в любом случае это было куда лучше того статуса, который имели жители тех краёв до Союзнической войны. Кроме того, к муниципиям были приписаны многие альпийские общины, сохранявшие верность Риму. Всё это, надо полагать, увеличило число клиентов Помпея Страбона, которых «унаследовал» и его сын⁵⁵. Так что влияние полководца на севере Италии росло, и он становился его фактическим властителем.

Сенат продлил полномочия победителю Аскула, сделав его проконсулом⁵⁶, и единственному из всех римских военачальников даровал ему право триумфа за победы на италийцами⁵⁷. Он состоялся 25 декабря 89 г. Среди проведённных за колесницей триумфатора побеждённых будто бы был грудной младенец Публий Вентидий Басс, которого мать пронесла на руках (Gell. XV. 4. 3), возможно, сын одного из вождей союзников. Позднее он станет консулом-суффектом 43 г., разгромит парфян при Гиндаре и справит первый триумф над ними.

Другое обстоятельство заинтересовало историков куда больше: Орозий (V. 18. 26–27) уверяет, будто из дохода от аскуланской добычи Помпей Страбон вопреки надеждам сената в опустевшую казну не внёс ничего. В данной связи вспоминают о неприязни римлян к Помпею-отцу за его непомерное корыстолюбие⁵⁸, но в этом позволительно усомниться. Как мы увидим, впоследствии репутация полководца в глазах многих римлян (и прежде всего наиболее влиятельных сенаторов) была погублена его поведением во время гражданской войны, и его предшествующая деятельность также стала восприниматься в тёмном свете. Если он хотел сохранить политическое влияние (а в этом нет никаких сомнений), то вряд ли стал бы так откровенно демонстрировать пренебрежение интересами res publica. Другое дело, что многие сенаторы могли ожидать от него внесения в казну куда большего количества денег (а то и всех), и со временем туманное «недостаточно» превратилось в «ничего». Это тем более вероятно, что Орозий, как уже говорилось, писал полтысячелетия спустя и вполне мог пойти на «небольшое» преувеличение, тем более что репутацией корыстолюбца полководец пользовался и у более ранних писателей⁵⁹.

Между тем не сданные в казну деньги нужны были Помпею Страбону явно не для роскошеств — мы помним, как щедро наградил он испанских всадников, а ведь было немало отличившихся воинов и из числа римлян, и их награждение требовало средств, причём немалых. Щедрость оказалась ненапрасной — полководцу удалось создать крепкую и преданную армию, на которую можно было положиться. Историки новейшего времени назовут такую армию «клиентской» и сочтут Помпея наряду с Суллой её основателем⁶⁰. Совсем скоро такие армии станут страшным орудием гражданской войны.

Итак, Союзническая война заканчивалась. Италия лежала в руинах. Десятки тысяч её жителей погибли, ещё больше осталось без крова, поля были разорены. Римляне, побеждая повстанцев, наносили заодно урон мощи res publica — ведь италийцы составляли, как пишет Веллей Патеркул (II. 15. 2), не менее двух третей римского войска. Тот же автор замечает: «Рим, постепенно уступая права римского гражданства тем, которые или не брались за оружие, или его сложили, мало-помалу укреплял свои силы» (II. 16. 4. Здесь и далее пер. А. И. Немировского). Но тут же Веллей даёт понять, что укрепление это было довольно относительным: «Римляне предпочли, обессилев сами, дать права гражданства побеждённым и надломленным, чем сделать то же самое, пока были сильны обе стороны» (II. 17. 1). Нетрудно назвать это кровопролитие бессмысленным, ведь большинство италийцев получили вожделенные права гражданства, в связи с чем обычно считается, что, в сущности, римляне потерпели поражение. Это не совсем так: италийцы стали римскими гражданами, но в какой степени и как быстро они смогли этим воспользоваться, сказать непросто. Кроме того, у власти по-прежнему оставалась римская верхушка, хотя многие италийские аристократы, судя по всему, рассчитывали на доступ к высшим магистратурам и куда большее влияние на государственные дела. Понадобится не один десяток лет, чтобы их мечты стали сбываться, и воспользуются плодами кровавой борьбы уже их дети и внуки.

Глава вторая

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Начало смуты

Самой страшной ценой за относительный успех в схватке с союзниками стало даже не разорение Италии и десятки тысяч погибших, а новая война, на сей раз гражданская, в которую Рим стал вползать, ещё не выйдя из прежней.

Вернёмся немного назад. Пока легионеры добивали последние отряды повстанцев, в Малой Азии происходили не менее драматические события. Правитель Понта, царства на севере Малой Азии, Митридат VI Евпатор давно вызывал недовольство сената, который натравливал на него соседей — царей Вифинии, Каппадокии и других областей. Это и понятно — Митридат с каждым днём становился всё сильнее, а от сильных соседей римляне отвыкли. В итоге властитель Понта, до поры до времени терпевший такое положение дел, в один прекрасный момент счёл, что пора положить конец этому, благо грозные римляне занимаются сейчас истреблением собственных сил в Италии. Он захватил Каппадокию, разгромил войска вифинского царя Никомеда III и римский отряд старого соратника Мария консуляра Мания Аквилия. Римский проконсул Квинт Оппий укрылся в Лаодикее, но его выдали местные жители. Войска Митридата вступили в пределы римской провинции Азия. В её главном городе, Эфесе, царь издал знаменитый указ об истреблении всех одетых в тогу (togati), т.е. римлян и италийцев, также её носивших. И хотя чудовищные цифры жертв этого распоряжения (от 80 до 150 тысяч) являются очевидным и грубым преувеличением, убийство даже нескольких тысяч римлян их сограждане, разумеется, восприняли как чудовищное злодеяние. Сенаторов же должна была особенно возмутить жестокая казнь представителя римской знати, консуляра Мания Аквилия — по преданию, в насмешку над алчностью римлян ему залили в глотку расплавленное золото.

Но дело не ограничивалось убийствами togati. Из-за перехода Азии под власть понтийского царя закончились крахом финансовые операции римских откупщиков (публиканов), ссужавших под немалые проценты деньги малоазийским городам. Это нанесло тяжёлый удар по римской финансовой системе, и без того сильно пострадавшей от Союзнической войны; такого финансового кризиса Рим не знал со времён Второй Пунической войны¹. Кроме того, вместе с откупщиками наверняка понесли немалые убытки сенаторы, участвовавшие в их предприятиях. Всё это требовало скорейшего вмешательства центра в дела на Востоке, а конкретно — отправки мощной армии во главе с консулом. Но кто же будет этим консулом?

Выборы консулов на 88 г. состоялись лишь в декабре 89 г. Порой считается, что в них участвовал среди прочих и Помпей Страбон², поскольку Веллей Патеркул пишет о его желании продлить консульство (II. 21. 2). Однако в середине II в. вторичное избрание в консулы было запрещено, а потому дальше желания дело пойти не могло; к тому же замечание Веллея могло относиться к событиям 87 г., о которых пойдёт речь далее.

В Риме же накануне выборов произошли весьма бурные события. Знаменитый оратор Гай Юлий Цезарь Страбон захотел выдвинуть свою кандидатуру в консулы — как считают многие учёные, желая добиться командования в войне против Митридата. Однако он ещё не занимал должности претора, без чего не мог претендовать на консулат. Против его притязаний выступили плебейские трибуны Публий Сульпиций и Публий Антистий. Дело дошло до столкновений между сторонниками трибунов и Цезаря, но успеха последний так и не добился³. Что же до Помпея Страбона, дожидавшегося триумфа за пределами городской черты (померия), то о его роли в этих событиях источники молчат.

В итоге консулами стали прославившийся своими победами над италийскими повстанцами Луций Корнелий Сулла и успевший уже заявить о себе политик Квинт Помпей Руф. Сулла принадлежал к старинному патрицианскому роду. Если верить легенде, один из его предков, консул 290 и 277 гг. и диктатор 285 г. Публий Корнелий Руфин, был изгнан из сената цензором Гаем Фабрицием Лусцином за то, что имел в доме десять фунтов серебряной посуды⁴. Последующие представители этой фамилии больше не избирались консулами, но не раз становились преторами, что являлось не таким уж малым достижением даже для нобилей. Сам Сулла добился высшей магистратуры с большим опозданием — в 50 лет при минимальном возрасте для её достижения в 43. Однако в любом случае это был огромный успех для всего семейства. Сулла подкрепил его либо накануне выборов, либо вскоре после них браком с Метеллой, вдовой недавно почившего принцепса сената Марка Эмилия Скавра⁵.

Не столь яркой, но тем не менее весьма примечательной личностью был дальний родственник Помпея Страбона Помпей Руф. Он уже сделал неплохую карьеру, став в 91 г. городским претором — это была наиболее почетная из претур. Занимая её, Помпей запретил сыну прославленного полководца Фабия Максима Аллоброгского по своему усмотрению пользоваться отцовским имуществом в наказание за расточительный образ жизни (Val. Max. III. 5. 2) — жест на первый взгляд рискованный, учитывая знатность Фабиев, но влияние их слабело с каждым днём — после 116 г. им не удавалось добиться консулата. Во время Союзнической войны Помпея привлекали к суду по закону Вария якобы за причастность к разжиганию мятежа италийцев, но, судя по всему, он сумел оправдаться, причём произносил защитительную речь сам⁶. Теперь же Помпей Руф добился высшей магистратуры, став верным союзником своего коллеги, который выдал дочь за его сына.

Всё это должно было мало волновать Помпея Страбона — он получил продление своих полномочий и ещё мог целый год наслаждаться властью проконсула. Однако, как вскоре показали события, происходившее имело к нему самое прямое отношение.

Плебейский трибун Публий Сульпиций, недавно выступивший против притязаний Цезаря Страбона на консулат, выдвинул законопроекты о возвращении изгнанников, распределении новых граждан из числа италийцев, а также вольноотпущенников по всем трибам. Дело в том, что гражданство италийцы получили, но их голоса не имели самостоятельного значения — их решили распределить по восьми новым трибам, а не 35 прежним (или, точнее, 31, ибо в четыре городские трибы в любом случае новым гражданам доступ был бы закрыт). Сульпиций имел основания рассчитывать на поддержку обоих консулов, которым помог одержать победу, выступив против их конкурента Цезаря Страбона. Вышло, однако, иначе — Сулла и Помпей Руф, догадываясь, очевидно, что народ поддержит законопроекты трибуна, объявляли день за днём неприсутственными из-за неблагоприятных знамений.

Воздействовать на консулов Сульпиций явно не мог, но тут ему предложил свои услуги Гай Марий — он мог обеспечить с помощью своих ветеранов «согласие» высших магистратов, а в обмен Сульпиций проведёт закон о передаче ему командования в Азии от Суллы. Люди Мария напали на консулов и заставили их отменить неприсутственные дни, после чего комиции проголосовали за распределение италийцев по всем трибам. Получил свою награду и победитель кимвров — по предложению Сульпиция народ постановил передать ему командование в войне против Митридата. Старый полководец добился того, о чём мечтал более десяти лет, — получить под своё начало крупное войско, чтобы прославить себя новыми громкими победами.

Однако Марий и Сульпиций не учли возможной реакции Суллы и его армии. Он выступил с речью, в которой дал солдатам понять, что Марий наберёт вместо них своих воинов, и они в ярости убили военных трибунов, которые пришли принять войско у Суллы и передать его Марию. Затем они потребовали от консула, чтобы он вёл их на Рим, к чему консул, очевидно, и склонял своими провокационными речами. Сенат выслал навстречу армии несколько посольств, обещая во всём разобраться, но Сулла, пообещав приостановить движение легионов, тем не менее очень скоро появился под стенами Вечного города и взял его после непродолжительного боя. Марий и Сульпиций, пытавшиеся организовать оборону, бежали и вместе с десятью своими приверженцами были объявлены вне закона. Однако погиб только Сульпиций, выданный собственным рабом, которого Сулла, как говорят, отпустил на свободу за услугу и сбросил со скалы за предательство господина. Естественно, консул без труда добился отмены закона, лишавшего его командования в Азии, и принятия другого, запрещавшего трибунам вносить законопроекты в комиции без одобрения сената⁷. Зато на выборах должностных лиц почти все кандидаты Суллы потерпели поражение⁸.

Теперь Сулле предстояло отправиться в Азию для войны с Митридатом, но его коллега Помпей Руф, не имея армии, рисковал выпустить ситуацию из-под контроля. Иначе говоря, эту армию ему надо было дать. В Италии помимо войск Суллы оставались легионы Метелла Пия, воевавшего с самнитами, самого Помпея Страбона и Аппия Клавдия под Нолой. Метелла Пия, двоюродного брата жены Суллы, лишать армии было бы в высшей степени неразумно, о легионе Аппия в силу его численности и говорить не приходится. Оставалось войско Помпея Страбона. Казалось бы, вот оно — решение вопроса, тем более что в Пицене боевые действия практически закончились⁹. Похоже, проконсул знал о планах его смещения, поскольку пытался договориться с плебейским трибуном Гереннием, чтобы тот помешал лишить Помпея командования, но из этого ничего не вышло, и соответствующее решение было принято¹⁰. Помпей Руф приехал в лагерь командующего пиценской армией, который внешне не выразил никакого недовольства и объявил о готовности сдать командование. Однако вскоре (судя по всему, во время жертвоприношения) солдаты набросились на прибывшего и убили его¹¹.

Поразительным образом консулы не понимали, сколь опрометчиво поступают: ведь за попытку лишить его командования Сулла не остановился перед захватом Города, но ему не пришло в голову, что и Помпей Страбон не захочет просто так отдать войско. Иначе говоря, будущий диктатор не понял значения поданного им примера¹². Конечно, он мог исходить из того, что его самого отстранили от командования войском незаконно, угрозами заставив отменить неприсутственные дни, когда никакие законы принимать нельзя, сейчас же всё иначе. Но если так, то выходит, что Сулла при всем его бесстыдстве и цинизме был не лишён наивности — решали уже не законы, а сила. Результаты не замедлили сказаться.

Это был первый надёжно зафиксированный случай в истории Рима, чтобы солдаты убили консула (Vell. Pat. II. 20. 1). Впрочем, по сравнению со взятием Рима Суллой это было не столь уж ярким событием. Помпей Страбон лишь пожурил воинов за их поступок и… принял командование вновь (App. BC. I. 63. 285), прекрасно понимая, что в настоящий момент это сойдёт ему с рук, а дальше будет видно. Было ясно, что вскоре Сулла уйдёт воевать на Восток, а после сражений с Митридатом его войско, если оно вообще вернётся, поредеет.

Хотя доказательств причастности Помпея Страбона к случившемуся не было, уже античные авторы прямо писали о ней (Liv. Per. 77; Vell. Pat. II. 20. 1). Было бы довольно странно, если бы воины действовали исключительно на свой страх и риск, да и никого из них проконсул не наказал. Скорее всего, он заранее имел беседу с наиболее авторитетными центурионами, которые должным образом настроили солдат. Дальнейшее мы знаем.

О роли в этой истории сына полководца источники молчат, но нет сомнений, что юный Помпей всё видел и понимал, усваивая циничные уроки политики. Однако усвоение не значит подражание — сам он, как мы увидим, на такие рискованные шаги не пойдёт; впрочем, ему и преемников присылать не будут.

Расчёт Помпея Страбона оказался верным: сенат не решился поставить вопрос о его наказании за убийство высшего магистрата — это означало бы новую гражданскую войну, которой ни сенат, ни Сулла явно не хотели. Да и так ли уж горевали сенаторы из-за гибели консула, совсем недавно участвовавшего во взятии Рима? Скорее всего, Помпея Руфа объявили скоропостижно скончавшимся, а Помпею Страбону вновь продлили проконсульские полномочия — нельзя же было оставлять его командующим без империи.

Что же касается Суллы, то он, как уверяет Аппиан, узнав о гибели коллеги, «испугавшись за свою жизнь, тотчас отовсюду собрал вокруг себя своих друзей и ночью держал их при себе» (BC. I. 64. 286). Похоже, это преувеличение врагов Суллы, но у него были основания опасаться за себя — вполне вероятно, что очень многие желали ему раделить участь коллеги. В следующем году один из новых плебейских трибунов, Марк Вергиний, подал на него в суд (Cic. Brut. 179; Plut. Sulla 10.8). В чём он обвинял его, неизвестно, но одной причастности к убийству Сульпиция, чья личность как трибуна была священна и неприкосновенна, вполне хватило бы для обвинительного приговора. Другое дело, что Сулле продлили полномочия и как проконсул он был неуязвим для судебного преследования до тех пор, пока не пересёк померий. Правда, не явившись в суд, он в глазах многих признавал себя виновным, но их мнение его вряд ли интересовало. Как пишет Плутарх (Sulla. 10.8), Сулла пожелал обвинителю и судьям здравствовать и вскоре отправился на Восток воевать с Митридатом.

Отъезд Суллы укрепил позиции Помпея Страбона — теперь ему и вовсе нечего было опасаться, пока тот не вернётся (а мог и не вернуться). В то же время властитель Пицена активности не проявлял, предпочитая наслаждаться достигнутым. Подчинённая ему армия была целиком на его стороне, отношения с местной верхушкой, судя по всему, налажены, а мнение простых людей, даже если кто-то был недоволен податями на содержание Помпеевых легионов, изменить ситуации не могло.

Между тем в Риме обстановка стала быстро накаляться. Началось движение за возвращение изгнанников — прежде всего, конечно, народного героя Мария. Италийцы же, как уверяет Аппиан, дали одному из новых консулов, Луцию Корнелию Цинне, взятку в 300 талантов, чтобы он вновь распределил их по всем трибам (App. BC. I. 64. 288). Разумеется, достоверность этого сообщения спорна, но то, что консул вступил в союз с италийцами, очевидно, поскольку он внёс упомянутый законопроект, причем не через кого-то из трибунов, а от своего имени. Поддержать его пришло множество италийцев, лишь недавно ставших римскими гражданами. И простые римляне, ещё недавно спокойно отнёсшиеся к предложению Сульпиция, на сей раз встретили его враждебно — ведь именно из-за него в конечном счёте Сулла взял Рим. Где гарантии, что и теперь не произойдёт чего-то подобного? Да и не слишком ли много уступок они делают вчерашним союзникам?

Так или иначе, другой консул, Гней Октавий, возглавил оппозицию Цинне, выступая как защитник старых порядков. На улицах Рима произошли беспорядки. в которых погибло, если верить Плутарху (Sert. 4.8), почти 10 000 сторонников Цинны (кто их, однако, считал?), а сам он бежал из Рима. Далее произошло неслыханное — сенат (не комиции!) лишил консула должности. На его место назначили жреца (фламина) Юпитера Луция Корнелия Мерулу, который отнюдь о такой чести не просил, но его сочли наиболее подходящим человеком — по крайней мере, можно было не сомневаться, что, в отличие от Цинны, он смуты не затеет, поскольку в неугодных верхушке сената связях его. судя по всему, не замечали, а ограничения, накладывавшиеся на фламина, делали его фигурой во многом декоративной (достаточно сказать, что он не имел права даже видеть войско)¹³.

Цинна же отправился «в близлежащие города, незадолго до того получившие права гражданства, в Тибур, Пренесте и в прочие, вплоть до Нолы» (App. BC. I. 65. 294), где переманил на свою сторону осаждавший город легион Аппия Клавдия Пульхра. К нему присоединились некоторые марианцы и просто недовольные — Серторий, Милоний, Марий (очевидно, Гратидиан — племянник Гая Мария через усыновление). Собрав значительные силы, он подступил к Риму. Через какое-то время, услышав о возобновлении смуты, в Этрурии высадился Марий, довольно быстро собрал несколько тысяч сторонников и подошёл к Риму, где Цинна не только принял его, но и предложил знаки проконсульской власти, однако победитель кимвров предпочёл от них отказаться (Liv. Per. 79; Vell. Pat. II. 20. 4–5; Plut. Mar. 41; App. BC. I. 65–66).

В какой-то момент сенат вызвал на защиту города Помпея Страбона с его войском. Источники не уточняют, произошло это до прибытия Мария или после. Логично предполагать, что patres обратились к нему, когда Цинна подступил к Риму, но вряд ли уже по прибытии Мария — ждать столь долго было слишком опасно. Другое дело, что неясно, насколько быстро Помпей выполнил приказ сената. Источники сообщают о его промедлении, из-за чего он упустил возможность быстро разгромить Цинну и дал ему собраться с силами (Liv. Per. 79; Vell. Pat. II. 21. 2), что можно понимать и как несвоевременное выступление в поход, и как бездействие после появления под стенами Рима. Веллей Патеркул (loc. cit.), как уже говорилось, пишет о желании Помпея продлить консульство, т.е., надо полагать, вторично стать консулом, а не получить проконсульские полномочия ещё на год. Вероятно, Помпей Страбон имел в виду, что сенат должен освободить его от действия закона, запрещавшего вторичное избрание консулом (см. выше). В этом случае Помпей, победив Цинну, имел все шансы быть избранным. Но судя по тому, что с разгромом мятежников он не спешил, навстречу его пожеланиям сенат не пошёл¹⁴, а сам полководец взять власть силой не решился. У него был и другой путь — безо всяких гарантий со стороны сената сокрушить Цинну, после чего его популярность в Риме могла вырасти настолько, что сенату волей-неволей пришлось бы уступить и позволить ему избраться вторично уже сейчас.

Однако Помпей Страбон не хотел так рисковать. Если он пришёл под стены Рима до появления Мария, то мог поторговаться с Цинной. Но даже если так, то после ситуация радикально изменилась — прибыл Марий. Победитель кимвров решительно взялся за дело, захватив Остию и тем самым отрезав Рим от снабжения с моря. Марий и Серторий с помощью наведённого через Тибр моста начали перехватывать суда, вёзшие в Город продовольствие¹⁵. Правда, и теперь закалённая в боях армия Помпея могла решительными действиями переломить ситуацию, но это стоило бы больших потерь, а её командующий наверняка хотел сохранить основные силы. Однако если такие расчёты и были, они, как мы вскоре увидим, оказались ошибочными.

Так или иначе, боевые действия вокруг Города активизировались, и Помпей не мог остаться в стороне от них. Ему противостоял будущий противник его сына — Квинт Серторий, занимавший, по-видимому, восточный берег Тибра (App. BC. I. 67. 307). Источники сообщают о двух битвах с участием Помпея — сражении с Серторием, в котором с обеих сторон погибло, если верить Орозию, 600 воинов, и схватке за Яникул. Обычно их и понимают как две разные баталии, между тем ничто не мешает совместить их, поскольку Орозий не указывает, при каких обстоятельствах произошёл бой, для него главное — обличающая междоусобную бойню история о том, как на следующий день воин Помпея узнал тело брата, которого он сам сразил перед этим, после чего тут же покончил с собой, придя в отчаяние из-за братоубийства, а не из-за того, что лишил жизни согражданина¹⁶.

А вот что рассказывают другие античные авторы. Осаждающие решили теперь нанести удар по самому Риму. Согласно Аппиану (BC. I. 68. 311–312), Марий убедил военного трибуна Аппия Клавдия (из армии сената), чем-то обязанного ему, открыть перед его воинами ворота и впустить их на Яникул. Солдаты Мария взяли немало пленных и, если верить Гранию Лициниану, по его приказу перебили их. Консул Октавий получил шесть когорт от Помпея Страбона, переправился через Тибр и нанёс поражение отряду марианца Милония, причём последний погиб в бою, а подкрепление, посланное ему Серторием, было рассеяно. Яникул удалось отбить. Красс¹⁷ (скорее всего, Публий, консул 97 г.) предлагал развить успех и начать преследование неприятеля, однако Помпей Страбон отговорил Октавия (Gran. Lic. 18–19F). Сам он перед этим вёл бой с Серторием, по-видимому не приведший к серьёзным результатам — вероятно, тот самый, о котором пишет Орозий¹⁸.

Как полагают, в этой битве Помпей Страбон продемонстрировал своё нежелание активно сражаться с циннанцами — он ограничился предоставлением Октавию лишь шести когорт¹⁹, а затем отговорил его от преследования разбитого врага. Граний Лициниан (19F) утверждает, что Помпей хотел сначала добиться своего избрания в «магистраты», т.е. в консулы. Так обычно и считается²⁰. Однако могли быть и другие причины — воины Помпея нуждались в отдыхе после сражения с Серторием (не исключено, что и на Яникуле). Кроме того, неприятель явно имел численное превосходство²¹, и никто не мог поручиться, что измотанным боем победителям не придётся столкнуться со свежими резервами врага. Недаром Помпей сумел именно убедить Октавия.

Между тем Марий, потерпев неудачу на Яникуле, вновь занялся опустошением окрестностей Рима — его войска захватили Антий, Арицию, Ланувий, причём некоторые пункты, как уверяет Аппиан, в результате измены (App. BC. I. 69. 313; Liv. Per. 80; Oros. V. 19. 19). Другой Марий разбил войска сената под Аримином, взял сам город и отрезал Рим от Цизальпинской Галлии²². Кольцо блокады стягивалось всё туже, стало не хватать продовольствия, что грозило народными волнениями (App. BC. I. 69. 316). Сенат пытался заключить мир с самнитами, но не согласился на их условия, и тогда это сделали марианцы. Дарование сенатом римского гражданства самой бесправной части италийских союзников, дедитициям, мало что изменило — они выставили на защиту Города лишь 15 или 16 когорт (Gran. Lic. 21F).

Иными словами, обстановка становилась всё более тяжёлой, сенатская верхушка во главе с Октавием действовала неумело, и Помпей решил позаботиться о себе сам. Он, как пишет Граний Лициниан (21F), «хотя и видел, что сенат враждебно относится ко всем изгнанникам и в особенности к Цинне и его намерениям, тем не менее предложил принять отправленных Цинной послов, не причиняя им вреда (tuto reciperentur), и тайно обсуждал свои планы с Цинной, скрывая это от Октавия» (здесь и далее пер. А. В. Короленкова). Темой переговоров был, очевидно, вопрос о статусе Помпея в случае его перехода на сторону осаждающих, однако какие-либо детали неизвестны. Вполне возможно, что речь шла о сохранении за ним «лишь» проконсульства и командования пиценской армией. Не исключено, что переговоры могли закончиться соглашением, однако в этот момент началась эпидемия, которая унесла жизни, если верить источникам, 11 000 солдат Помпея и 6000 — Октавия²³. Это спутало властителю Пицена все карты и стоило ему жизни.

Очевидно, именно тогда в лагере Помпея Страбона произошло то, о чём рассказывает Плутарх. Некий Луций Теренций, контубернал Гнея Помпея²⁴, будущего соперника Цезаря, подкупленный Цинной, должен был убить сына полководца, а его сообщники намеревались поджечь палатку Страбона. Но юного Гнея вовремя предупредили, и покушение не удалось — его собственную палатку изрубили мечами, однако молодой Помпей заранее покинул её, а у палатки командующего была поставлена надёжная охрана. Между тем «в лагере поднялась суматоха, и воины, горя ненавистью к своему полководцу и подстрекая друг друга к мятежу, начали разбирать палатки и браться за оружие. Сам полководец, испугавшись шума, не выходил из палатки. Напротив, Помпей открыто появился среди воинов, с плачем умолял их не покидать отца и, наконец, бросился ничком на землю перед воротами лагеря. Там он лежал и, проливая слёзы, просил уходящих воинов растоптать его ногами. Воины, устыдившись, возвращались, и таким образом все, кроме восьмисот человек, изменили своё намерение и примирились с полководцем» (Plut. Pomp. 3. Здесь и далее пер. Г. А. Стратановского).

Этот рассказ вызывает немало вопросов. Почему воины, совсем недавно расправившиеся с Помпеем Руфом, чтобы не переходить под его начало, вдруг возненавидели своего полководца²⁵? Почему Помпей Страбон, прошедший через множество сражений, спрятался в палатке, испугавшись шума? Неужели в суматохе уговоры младшего Помпея могли быть услышаны несколькими тысячами воинов?

Можно, конечно, сослаться на переменчивость настроений солдат²⁶, но для неё нужны причины. О таковых обычно словоохотливый Плутарх на сей раз умалчивает — возможно, для него само собой подразумевалось, что воины не могли хорошо относиться к своему военачальнику, которого ненавидели едва ли не все римляне²⁷. Вряд ли нужно доказывать, насколько это спорно.

Что же касается поведения полководца и того, насколько могли повлиять на воинов уговоры его сына, то эти вопросы взаимосвязаны. Думается, Помпей Страбон «был не таким человеком, чтобы прятаться у себя в палатке»²⁸, а роль Помпея-младшего явно преувеличена²⁹: если бы не он, даёт понять Плутарх, то и командующий³⁰ мог быть убит, и его армия перешла бы на сторону неприятеля, даже останься он жив. Но шла ли в действительности речь о попытке убийства?

То, что такая попытка имела место, до недавнего времени не вызывало сомнений. Однако Т. Хиллмен указал на то, что Помпей Страбон, а позднее и его сын имели достаточно тесные связи с Цинной и его окружением, а потому сомнительно, чтобы вторые хотели организовать убийство первых; Граний Лициниан, подробно рассказывающий об этих событиях (как, заметим, и Аппиан), о покушении не сообщает. Воины же могли взбунтоваться из-за недовольства двойственной позицией командующего, кровопролитной битвой за Яникул и начавшейся эпидемией. Переход на сторону неприятеля 800 человек свидетельствует о том, что недовольство в армии действительно существовало³¹.

В этих рассуждениях немало убедительного, и с их учётом картина представляется следующей. От Грания Лициниана (22F) мы знаем, что Помпей Страбон также заболел и для принятия у него командования уже прибыл некий Кассий³² (Gran. Lic. 22F); в лагере, видимо, прошёл слух о смерти полководца, по незнанию или умышленно распространявшийся упомянутым Теренцием. (Нельзя полностью исключить и неудачного покушения, хотя оно кажется излишним, учитывая состояние командующего.) В нервозной обстановке многие воины поддались на это. Однако Помпей Страбон, видимо, сумел собраться с силами и выйти к солдатам, что переломило ситуацию. Поведение его сына, вполне возможно, описано Плутархом достоверно, но его роль, как уже говорилось, сильно преувеличена — сколько воинов могло услышать юношу среди всеобщего шума? Иными словами, речь шла не столько о мятеже против полководца, каковым считают случившееся, помимо Хиллмена, и многие другие учёные³³, сколько о попытке перейти на сторону неприятеля в условиях, когда командующего сочли умершим. Измена 800 человек, среди которых оказалось несколько членов военного совета (consilium) Помпея³⁴, подтверждает, что недовольные в его армии были. Но это могло стать и результатом неверия в успех некоторых солдат и командиров, но не успеха мятежа³⁵. Имели ли отношение к нему Цинна или Марий? Возможно, хотя принимать воинов из заражённого вражеского лагеря было небезопасно — о том, что их собственные солдаты страдали от эпидемии, сведений нет.

Сам Помпей Страбон на третий день после прибытия Кассия умер. Некоторые источники сообщают о его гибели от удара молнии³⁶, а Граний Лициниан (22F) пишет сначала о молнии³⁷, а затем о кончине Страбона от болезни³⁸. Веллей Патеркул (II. 21. 4) сообщает о смерти полководца в результате pestilentia, не упоминая о молнии. Однако, как полагал ещё Моммзен, выражение adflatus sidere, встречающееся у Обсеквента (Prod. 56а) в связи со смертью Помпея, означало у Ливия, его источника, «поражённый моровой язвой», а не молнией, как неверно поняли более поздние авторы³⁹. И хотя такая трактовка оспаривалась⁴⁰, вряд ли можно сомневаться, что умер полководец именно от болезни⁴¹. Версия об ударе молнии (т.е. каре небес) восходит к наиболее враждебной ему традиции⁴².

Неприязнь эта ярко проявилась во время похорон Помпея Страбона. Во время траурной процессии разъярённая толпа стащила тело покойного с погребальных носилок и проволокла его по грязи; правда, сенаторы и плебейские трибуны вмешались и восстановили порядок⁴³, но и то, что уже произошло, было неслыханным скандалом. Организовали ли это недоброжелатели покойного⁴⁴ или толпа действовала спонтанно⁴⁵? Возможно и то и другое — враги распространяли о нём слухи как о человеке, не желавшем воевать с Цинной и Марием и, стало быть, виновном в тяготах осады, на похоронах же это вылилось в безобразную сцену. А что же воины Помпея — не выказали ли они своим невмешательством неприязнь к нему⁴⁶? Мы не знаем, сколько их присутствовало на похоронах, однако, возможно, именно они помогли сенаторам навести порядок⁴⁷.

Так или иначе, один из крупнейших римских полководцев своего времени ушёл из жизни. Его судьба весьма примечательна: он одержал немало побед, создал армию, которая ради него была готова на всё, решился даже организовать убийство консула, чтобы сохранить власть, но когда обстановка потребовала новых активных действий, оказался к ним не готов и потерял всё. Впрочем, трудно сказать, сложилась ли бы его судьба лучше, поступи он иначе — любой решительный шаг в той ситуации означал немалый риск, но далеко не каждый обладал такой авантюрной жилкой, как Сулла или Цезарь. С другой стороны, не вполне понятно, на что рассчитывал Помпей Страбон — после убийства консула он неизбежно ставил себя перед необходимостью опасной игры.

Его сын как политик во многом повторит путь отца, но всё это будет потом. А сейчас юноше предстояло подумать о будущем, не надеясь на помощь родителя. Обстоятельства пока отнюдь ему не благоприятствовали. Осада Рима приближалась к концу. Подошедшие по призыву сената из Самния войска Метелла Пия не смогли изменить положение — началось братание солдат Метелла с воинами Цинны, и Метеллу пришлось срочно отвести своих людей (Gran. Lic. 23F). Удивляться не приходится — оба полководца бок о бок сражались в Союзническую войну против марсов (Liv. Per. 76), и кое-кто из их солдат вполне мог знать друг друга.

Именно к Метеллу обратились воины Помпея Страбона, когда их включили в состав армии малоспособного консула Октавия (Gran. Lic. 23F) — они предложили ему принять их под своё начало. Полководец не пожелал пойти им навстречу — этим он публично унизил бы Октавия, да и нужны ли ему были воины, убившие консула? Последствия этого внешне безупречного отказа не замедлили сказаться — солдаты Помпея перешли на сторону врага (Plut. Mar. 42. 5–6)⁴⁸.

А вскоре Метелл вступил в переговоры с Цинной и пришёл к соглашению с ним, признав его консулом, что вызвало гнев Мария (Diod. XXXVIII. 2) — идти на компромисс с сыном своего злейшего врага, Метелла Нумидийского, пусть уже и покойного, он явно не хотел. Вскоре, как пишет Плутарх, «отчаявшись в судьбе Рима» (точнее, устроив собственную), Метелл Пий «удалился» (Plut. Mar. 42.6). Цинна не стал преследовать старого боевого товарища, да и Марию, видимо, не позволил.

Граний Лициниан (23–24F) упоминает ещё об одном бое войск сената во главе с Крассом против мятежников, которыми командовал Фимбрия; победа осталась за Фимбрией. Видимо, уже после этого сенат, наконец, отправил посольство к Цинне и признал его консулом. Тот в свою очередь обещал, что по его вине никого не убьют, но Октавию посоветовал покинуть город во избежание непредсказуемых эксцессов. Гордый консул не последовал этому совету. Торжествующие победители вступили в Рим.

Перед решающей схваткой

Проигравшим пришлось не просто изведать горечь поражения — многие лишились жизни или отправились в изгнание. Погибли консулы Гней Октавий и Луций Мерула, консуляры Публий Красс, Луций Цезарь, Марк Антоний, Лутаций Катул и другие. Античные авторы излагали истории одна другой страшнее: головы сенаторов выставляли для всеобщего обозрения на форуме (а голову знаменитого оратора Антония Марий будто бы водрузил на свой пиршественный стол), Бебию разворотили крючьями внутренности, Анхария убили только потому, что Марий не ответил на его приветствие, после чего та же участь постигала всех, на чьи салютации Марий не отвечал. Большинство этих леденящих кровь сюжетов вызывает сомнение. Тщательный подсчёт убитых дал максимум 16 имён, не считая возможной тождественности одних и тех же лиц⁴⁹. Конечно, это далеко не все, ибо источники называют лишь сенаторов (сомнения возможны в отношении двух-трёх лиц), имён же погибших всадников мы не знаем, а их было наверняка больше. О простолюдинах и говорить не приходится. Тем не менее никакого «царства террора»⁵⁰ не было, его масштабы раздувались по вполне понятным причинам — убийства совершались вопреки воле сената, а кроме того, слухи о них были призваны оправдать последующие и куда более масштабные проскрипции Суллы⁵¹.

Юного Помпея не тронули — его отец не принадлежал к числу врагов Цинны и Мария (последний умер в январе 86 г.) и сражался с ними скорее по обязанности. Однако дом его разграбили, а через какое-то время сына полководца привлекли к суду за хищение государственных денег родителем. Его самого обвинили в присвоении книг и охотничьих сетей из добычи, захваченной ещё при взятии Аскула в 89 г.⁵² Этот процесс нередко объясняют тем, что новые власти изыскивали средства пополнить по-прежнему пустую казну⁵³. Возможно также, что сыну решили отомстить враги его родителя⁵⁴. Казалось бы, ничто не могло спасти молодого человека (ему, напомним, было только 20 лет), чьего отца многие из побеждённых ненавидели, а победителям любить его было не за что. Однако Помпей оказался не так прост. На предварительных слушаниях он весьма активно пикировался с обвинителем и в итоге сумел доказать, что бóльшая часть денег, хищение которых ставилось в вину его родителю, была присвоена вольноотпущенником Александром (Plut. Pomp. 4.2). Не стал ли сей последний козлом отпущения⁵⁵? Это весьма вероятно, особенно если предположить, что он бежал или умер⁵⁶, — на отсутствующего всегда проще свалить ответственность.

Но почему доводам Помпея вообще сочли нужным внять? Тут выясняется, что он был отнюдь не так беззащитен, как, вероятно, казалось тем, кто затеял процесс. У него оказались влиятельные защитники — Гней Папирий Карбон, Луций Марций Филипп⁵⁷, Квинт Гортензий Гортал (консул 69 г.)⁵⁸. Плутарх о них умалчивает⁵⁹, чтобы изобразить дело так, будто совсем ещё юный Помпей сам справился со всеми трудностями — как в случае с волнениями в армии его отца, где он один будто бы спас положение. Между тем Карбон входил в число первых людей циннанского режима и впоследствии трижды становился консулом; Филипп, консул 91 г., был едва ли не самым умным и ловким из политиков того времени, а в 86 г., когда, видимо, и проходил процесс⁶⁰, он стал цензором. Звезда молодого Гортензия, будущего консула 69 г., только всходила, позднее он станет соперником Цицерона в ораторском мастерстве, но можно не сомневаться, что уже тогда он владел словом с завидным искусством⁶¹. При таких защитниках немудрено было выйти сухим из воды. На что же рассчитывал обвинитель (или обвинители)? Вероятно, он(и) действовал(и) по собственному разумению, плохо разобравшись в обстановке. Можно представить, как удивился истец, увидев среди защитников самого Карбона, что было явным признаком благоволения новых властей к ответчику⁶².

Весьма интересен вопрос о книгах и охотничьих сетях из аскуланской добычи. По традиции она целиком и полностью принадлежала полководцу⁶³, и уж если он что-то подарил из неё сыну, на то было его право. Вероятно, обвинители рассчитывали на враждебность судей ответчику, а кроме того, просто хотели опорочить его — мало того, что отец не позаботился о благе res publica и не сдал побольше добычи в пустую казну, так ещё и сын оказался мародёром! Но сети и книги исчезли при разграблении дома Помпея телохранителями Цинны (Pomp. 4.2), а потому разговор оказывался беспредметным.

С процессом связаны два анекдота. Плутарх (Pomp. 2.4) уверяет, будто Филипп сказал: «Нет ничего неожиданного в том, что Филипп любит Александра», имея в виду, разумеется, Филиппа II Македонского и его знаменитого сына. Это первый случай, когда Помпея сравнили с великим македонянином, но звучала такая фраза рискованно — во-первых, многие римляне ревниво относились к славе великого завоевателя, а во-вторых, то же имя носил упомянутый вольноотпущенник, на которого ответчик свалил вину за исчезновение казённых денег. Другая история (у того же Плутарха) гласит, что молодой Помпей своей находчивостью и умом стяжал славу среди сограждан, и председательствовавший в суде Антистий (видимо, бывший соратник Сульпиция) предложил ещё до окончания дела выдать за него свою дочь. Помпей согласился. Об этом стало известно заранее, и когда, наконец, объявили оправдательный приговор, то публика стала хором выкрикивать, как у римлян было принято на свадьбах: «Таласию, Таласию!» (Plut. Pomp. 4. 4–6).

Решение Антистия понятно — дело, видимо, было в симпатиях к ответчику не только публики, но и покровителей Помпея Карбона и Филиппа⁶⁴. К тому же он был сыном консуляра, что также привлекало не слишком знатного Антистия⁶⁵. Менее очевидно, чем заинтересовал этот брак самого Помпея. Возможно, он просто решил лишний раз подстраховаться и был польщён таким предложением, тем более что оно его никак не связывало. При необходимости брак ничто не мешало расторгнуть, как Помпей не раз будет поступать в будущем.

Таким образом, публичный дебют молодого человека закончился успехом⁶⁶. Правда, извлечь из него дивиденды пока не позволял возраст — в 20 лет о занятии должности не то что квестора, но даже военного трибуна думать ещё не приходилось, а вот о хорошей репутации надо было заботиться уже сейчас, и первый опыт закончился удачно.

В качестве посткриптума к этой истории заметим, что отношения Помпея с его защитниками сложатся очень по-разному: Филипп и дальше будет поддерживать его, Гортензий в 60–50-х гг. окажется в оппозиции к нему, а Карбон… но об этом речь пойдет в своем месте⁶⁷.

Между тем затишье в гражданской войне подходило к концу. В августе или сентябре 85 г. Сулла заключил на весьма мягких условиях мир с Митридатом VI, чтобы обратить все силы против Цинны и его сторонников. Он переманил на свою сторону армию циннанца Фимбрии, также сражавшуюся с понтийцами, и отправил сенату послание, где перечислял свои победы над царём Понта, демонстративно игнорируя то, что patres (пусть и под давлением циннанцев) объявили его врагом (hostis) и тем самым, по сути, не признавая легитимными действия сената. Консулы Цинна и Карбон начали готовиться к боевым действиям. Вскоре Сулла прислал ещё одно письмо, где излагал свои подвиги со времён Югуртинской войны до войны с Митридатом, жалуясь, что в награду враги разрушили его дом, изгнали семью, перебили друзей, угрожая возвратиться в Рим и отомстить своим недругам, но оговаривая, что к остальным гражданам, в том числе новым, он претензий не имеет. Сенат пытался добиться компромисса, велев передать опальному проконсулу, что если ему нужны гарантии личной безопасности (т.е., очевидно, его приглашали на переговоры в Рим), то пусть сообщит об этом, а Цинне и Карбону до выяснения ситуации запретил проводить военные приготовления, но всё напрасно: мятежный проконсул не хотел идти на компромисс, а недругам Суллы, понятно, не хотелось становиться жертвами его мести, и они проигнорировали запрет сената (Liv. Per. 83; App. BC. I. 76–77; Mithr. 60.249).

Начавшиеся приготовления затронули и Помпея. Он отправился в лагерь Цинны (Pomp. 5.1) — неясно, добровольно или по приказу. Далее произошли события, которые описываются в источниках по-разному. Аппиан пишет, что Цинна, собираясь высадиться на севере Иллирии, в Либурнии, отправил первый отряд через Адриатическое море. Похоже, благоприятное для навигации время ещё не наступило — консул торопился, но воины без приключений достигли Балкан, а вот вторая их группа попала в бурю. Те, кому посчастливилось спасти, разбежались по домам, а прочие заявили, что не желают сражаться с согражданами — воинами Суллы. Цинна приехал наводить порядок, но в завязавшейся потасовке был убит (App. BC. I. 77–78)⁶⁸.

Совершенно иначе излагает случившееся Плутарх. По его словам, ещё до бунта воинов Помпей, испугавшись каких-то обвинений, выдвинутых против него, тайком покинул лагерь. Его исчезновение вызвало недовольство воинов, пошли слухи о том, что Цинна приказал расправиться с юношей. Воспользовавшись этим, враги консула подняли солдат на восстание. Ему пришлось бежать, но его схватил какой-то центурион. Перепуганный Цинна предлагал ему свой драгоценный перстень с печатью, но исполненный благородного негодования центурион будто бы заявил, что пришёл «“не скреплять печатью договор, а покарать нечестивого и беззаконного тирана”. С этими словами он убил Цинну» (Plut. Pomp. 5. 1–3; также см. Zon. Х. 1).

Рассказ Аппиана вполне логичен — италийские воины, в значительной степени новобранцы, не захотели гибнуть в море и устроили стихийный бунт, избавившись от необходимости рисковать. Ситуация, учитывая обстановку для гражданских войн, при всей своей неординарности вполне понятная.

Иное дело Плутарх, чьё повествование довольно причудливо. Совершенно очевидно, что он старается по мере сил преувеличить роль молодого Помпея⁶⁹ — стоило ему исчезнуть, как это обернулось для Цинны катастрофой. Об истинных причинах, изложенных Аппианом, нет ни слова, всё изображено как нелепая случайность, причём безраздельно господствует характерная для Плутарха в таких случаях неконкретность — какие-то обвинения в адрес Помпея, неясно от кого исходившие, неназванные враги Цинны, неизвестный центурион… О неудачной переправе через Адриатику и нежелании солдат воевать ничего не сказано. В целом рассказ Плутарха не вызывает доверия⁷⁰, хотя какое-то зерно истины в нём, возможно, есть. Анкона, где произошло всё это, находилась на севере Пицена, и неудивительно, что в армии Цинны оказалось немало воинов, преданных молодому Помпею, надо полагать, «унаследовавшему» влияние и связи отца.

Высказывалось предположение, что Цинна стал подозревать Помпея в намерении перейти на сторону Суллы, а тот настраивал воинов из Пицена против консула⁷¹. Ни доказать, ни опровергнуть это нельзя, но здесь, возможно, таится разгадка: не будучи уверен в Помпее, пусть ещё и совсем молодом, но влиятельном среди воинов-пиценов, Цинна на всякий случай отослал его с каким-либо поручением, что и преподносится Плутархом как бегство из опасений перед ложными обвинениями. Впрочем, равным образом возможно, что консул дал молодому человеку такое поручение и безо всяких подозрений (чтобы, например, помочь набору дополнительных рекрутов). Но в любом случае к убийству Цинны Помпей отношения явно не имел.

После гибели консула набранные им войска, судя по всему, разошлись по домам — и вместе с ними Помпей. В Риме же трибуны стали требовать от консула Карбона провести выборы коллеги, однако тот сумел уклониться от них, ссылаясь на неблагоприятные знамения⁷². Поэтому в каком-то смысле именно он прежде всего выиграл от гибели Цинны⁷³, но ненадолго — на следующий год его не переизбрали. К тому же вместе с единоличной властью ему достались и проблемы, требовавшие скорейшего решения. Речь, конечно об угрозе с Востока. В Рим прибыли послы от Суллы, который вновь дал ясно понять, что на соглашение с врагами не пойдёт. В новом письме он заявлял, что никогда не станет другом людей, совершивших такие преступления (т.е. марианцев), но если государство предоставит им возможность спастись, он возражать не будет. Что же до безопасности, то и ему, и тем, кто нашёл убежище в его лагере, её обеспечит войско Суллы. Он также

...