Алан Чароит

Кощеева невеста

Глава первая
Клятва вслепую

Волчонок понял, что заклятие удалось, когда лапы обожгло холодом. Он вывалил язык, тяжело дыша, и огляделся: всё вокруг было белым-бело. Так вот он какой, настоящий снег! Немного похожий на лебяжий пух, только искрящийся на солнце так, что аж глазам больно. А когда наступаешь — хрустящий, как свежая хлебная корка…

Волчонок вырос в Дивьем царстве, в краю вечного лета, и никогда раньше не видел зимы собственными глазами, только на рисунках. Ночами ему часто снился снег, хотелось попробовать его на вкус — почему-то думалось, что тот окажется сладким, как сахар.

Взрослые смеялись над волчонком и его детскими мечтами, и только отец всегда говорил: мол, мал ты ещё, ничего не понимаешь. Вот подрастёшь, вся придурь вмиг пройдёт. Но книги заклинаний на всякий случай прятал: знал, что сын у него упрямый, весь в отца — если вобьёт себе что-нибудь в голову, ни ласками, ни уговорами, ни плетями не выбьешь. И всё равно недооценил его упорство. Волчонок тайную книгу нашёл и потихоньку утащил в свои покои, а отцу под подушку сунул другую — с похожей обложкой. Он не сомневался, что подмену вскоре обнаружат, но надеялся успеть вернуться домой раньше, чем это случится. Прежде волчонок редко осмеливался идти против воли отца, но заветная мечта стоила того, чтобы за неё побороться.

Теперь лапы ныли от пронизывающего холода, а порывистый ветер грубо трепал его белую шерсть. Он наклонил морду и, млея от восторга, лизнул снег. На языке осталась одна вода — не просто безвкусная, а даже с небольшой горчинкой. Волчонок не поверил своим ощущениям и снова лизнул. Комочки снега налипли на нос, от этого очень хотелось чихать. Не сдержавшись, волчонок тоненько заскулил от обиды. Зелёные, похожие на человечьи, глаза наполнились слезами. Он так надеялся попасть в настоящую сказку, а вместо этого продрог, промок и вдобавок наелся какой-то дряни… Давняя мечта обернулась разочарованием.

От жаркого дыхания усы и шерсть на морде покрылись инеем. Чихнув, волчонок ударил лапой оземь, чтобы вернуться домой, но, увы, ничего не произошло.

Дурное предчувствие кольнуло сердце. Он снова топнул по снежному насту, но тот лишь издевательски хрустнул: ход не открывался, заклятию что-то мешало.

И тут волчонку впервые стало страшно. Впервые он оказался в чужом недобром краю, Навьем княжестве, совсем один. И хоть был ещё юн, но ясно понимал: если дорога не откроется, ничем хорошим это не кончится.

Навьим княжеством правит Кощей по прозванию Бессмертный, который издавна враждовал с отцом волчонка — царём Ратибором. Стоит только попасться на глаза Кощеевым прихвостням, и пиши пропало — те сразу поймут, с кем имеют дело. Не так-то много в мире белых волчат-оборотней с зелёными глазами…

Вдалеке на краю поля виднелись чёрные стволы деревьев, и Волчонок затрусил туда: всё лучше, чем стоять и ждать, пока за ним придут. Навьи колдуны уже наверняка заметили вторжение — может, это они и отрезали путь назад.

На снегу за волчонком оставалась такая чёткая цепочка следов, что впору было завыть от тоски и безысходности. Он прекрасно умел прятаться в летнем лесу, но зимний был совсем другим. Наверное, до сих пор беглеца спасала только его белая шкурка. Ах, каким же беспечным он был! И зачем только взял эту треклятую книгу…

Волчонок уже почти добрался до деревьев, как вдруг уткнулся носом в невидимую стену. Тихо взвизгнув, он с опаской отпрыгнул в сторону, потому что воздух перед ним вдруг заискрился, расступаясь в стороны, будто полупрозрачная кисейная завеса. Похоже, его приглашали в гости — и он вошёл.

Бам! Завеса хлопнула за спиной, словно дверь от сквозняка. Волчонок вздрогнул и обернулся — перед ним была высокая каменная стена. Попался!

Сердце сжалось и ушло в пятки. Он не сразу понял, что под лапами больше нет снега, только мягкая трава. На ещё недавно голых деревьях зеленела листва. И это был вовсе не лес, а чудесный яблоневый сад. Не такой, как в Дивьем царстве (дома на деревьях росли золотые плоды и хрустальные листья), а прекрасный сад из мира смертных.

В землях смертных Волчонок никогда не бывал, поэтому удивился: попасть туда можно было только через вязовое дупло, а никак не пройдя сквозь зачарованную стену. Но, по крайней мере, ему больше не грозила смерть от холода — иней на морде вмиг растаял.

Стоило Волчонку немного отогреться и перестать дрожать, как живот тут же подвело. Он поискал на земле яблоки, но не нашёл ни одного: похоже, эти деревья плодоносили не круглый год, если вообще когда-нибудь плодоносили.

Оглядываясь и стараясь ступать бесшумно, он обошёл весь сад (тот оказался совсем маленьким) и убедился, что тут нет ни калитки, ни ворот: неприступная стена возвышалась со всех сторон. Волчонок попробовал вырыть подкоп, но лишь обломал когти о твёрдую сухую землю. Судя по завыванию ветра и пышным снежным шапкам на башенках, там, за стеной, вовсю бушевала метель. Родной дом казался таким далёким, что хотелось скулить и кататься по земле, но он сдерживался — а вдруг услышат? Тут ведь наверняка кто-нибудь живёт. И надо же: как в воду глядел — до его ушей вдруг донеслось тихое девичье пение:

«Не для нас нынче встало солнышко, долго тянутся дни ненастные. Если выпить печаль до донышка, никогда мы не будем счастливы. Мёд горчит, и роса полынная выпадает на травы сочные — я родные края покинула, я навек обвенчалась с горечью».

Пробуксовав лапами по траве, волчонок нырнул в кусты белоягодника, с опаской высунул из листвы самый кончик мокрого чёрного носа — и вдруг увидел красавицу с каштановой косой до колен и очень грустными синими глазами. У неё были точёные черты лица, дугой изогнутые брови и бледная, будто бы фарфоровая кожа. Уши оказались не заострёнными, как у всех, кого знал волчонок, а совсем маленькими, аккуратными, со скруглёнными кончиками. Похоже, певунья была не из дивьих людей и не из навьих, а из того странного народа, что живёт по ту сторону вязового дупла.

Волчонок прежде никогда не видел смертных и был сражён наповал удивительной красотой девицы. Ему захотелось выбежать навстречу, виляя хвостом, чтобы та запустила пальцы в его шерсть, почесала за ухом, — и он не без труда сдержался, продолжая украдкой разглядывать незнакомку.

Одёжка на ней была ладная, сшитая по последней навьей моде: шёлковые шаровары цвета ранней зари, шитый золотом парчовый халат, отороченный мехом и подвязанный кушаком. Бледные запястья обвивали звенящие браслеты, а тонкую шею украшало ожерелье, сделанное словно из застывших капель росы. В общем, видно было, что живёт девица в неге и достатке. Почему же она тогда такая грустная?

Красавица подошла ближе, и волчонок на всякий случай припал к земле. Маленькие сафьяновые туфельки с загнутыми носами замерли прямо возле его морды. Девушка перестала петь и, кашлянув, прошептала:

— А ну, вылезай! Я тебя прекрасно вижу, малыш.

Волчонок высунул голову, на всякий случай прижимая уши.

— Не бойся, не обижу, — улыбнулась девушка, показав ряд ровных белоснежных зубов. — А вот другие могут, ежели увидят. Я Василиса. А ты кто такой?

Волчонок вздохнул, вылез на садовую дорожку, отряхнулся от листьев и, ударившись оземь, обернулся белобрысым мальчишкой. Всё же в человечьем облике разговаривать намного удобнее.

— Царевич Радосвет я. — Он вытер нос рукавом вышитой льняной рубахи. — Из Дивьего царства.

— Да я уж вижу, что не из Навьего, — усмехнулась Василиса. — Здесь золотоволосых мальцов днём с огнём не сыщешь. Ох и влип ты, царевич. Коль увидит тебя Кощей — не миновать беды. Тебе годков-то сколько? Двенадцать?

— Тридцать восемь, — буркнул Волчонок, одёргивая зелёную курточку. — Нешто ты не знаешь, что дивьи люди взрослеют медленнее, чем смертные?

— Мне по-нашему считать привычнее. Ну, а теперь выкладывай: зачем пожаловал? Подсматривал за мной?

— Нет! Я так… в общем... — Радосвет на мгновение задумался, соврать или правду сказать, но всё-таки решил быть честным до конца. — Я на зиму-зимушку взглянуть хотел. Вот только заклятие меня сюда забросило, а обратно не вывело. Не знаю почему — вроде же всё правильно сделал…

Василиса покачала головой и сплела руки на груди; её многочисленные браслеты тихонько звякнули.

— Конечно, не вывело! Ты же в Кощеевы земли попал, а наш правитель страсть как не любит, когда чужаки суют нос в его дела. Твердит, мол, повсюду шпионы-лазутчики — хотят тайны выведать, огнегривые табуны свести, волшебные диковины украсть. Уж признайся: небось, тоже хотел в сокровищницу пробраться?

Царевич надул губы:

— Сдались мне ваши диковины! У моего бати у самого их тьма-тьмущая. Я всего лишь снег попробовать хотел.

— Попробовать?! — Чётко очерченные брови Василисы от удивления взметнулись вверх, алые губы приоткрылись.

— Ну да. Я думал, он сладкий.

Девица рассмеялась в голос. Впору было обидеться ещё больше, но Радосвет не сумел: её смех оказался таким заразительным, что губы сами расплылись в ответной улыбке.

— А ты сама-то чьих будешь?

Он не мог перестать разглядывать смертную: не зря всё-таки говорят — чудной они народ. Вряд ли Василиса была старше сестрицы Ясинки — той по осени как раз пятьдесят годков стукнуло, как раз в самый невестин возраст вошла. А держалась так, будто совсем уже взрослая.

— Из Дивнозёрья я. Слыхал, небось, о таком?

Глупые вопросы она задавала! Кто же из дивьих людей не слышал о Дивнозёрье — чудесном мире смертных, где на небе светят чужие звёзды, странные рогатые животные дают вкуснющее молоко, а жизни людей похожи на искры от костра — горят недолго, но такие яркие, что впору позавидовать. А ещё у них, говорят, бывают и лето, и зима, и ещё весна и осень: сезоны сменяют друг друга в извечном круговороте. Такие вот чудеса, не то что здесь!

— Слыхать-то слыхал, а вот бывать не доводилось. — Юный царевич повесил нос и вдруг выдал наболевшее: то, что больше всего иссушало его сердце. — Меня батя никуда не отпускает и даже в соседний лес на охоту не берёт. Сижу во дворце с мамками и няньками, будто маленький.

— Ох, понимаю... — Василиса присела на корточки и положила руку ему на плечо, отчего Радосвет залился краской. — Я тоже нигде не бываю, кроме этого сада да своей башни.

— Зря. Там же снаружи зима! Настоящая! Говорят, можно играть в снежки, лепить снеговиков, кататься на санках. Ты когда-нибудь каталась на санках?

— Конечно. — Взгляд синих, как васильки, глаз затуманился, на губах появилась мечтательная улыбка. — У папеньки был мерин в яблоках. Серком звали. И вот каждую зиму мы запрягали Серка в сани и разъезжали по деревне. Колокольчик звенел под дугой, а мы песенки пели, колядовали. Нам за то соседи гостинцев давали: сладких пирогов да леденчиков. Ух и весело было! Жаль, больше этому не бывать…

Её лицо помрачнело, и царевичу вдруг стало не по себе.

— Почему же?! — с жаром выпалил он. — Да не грусти ты. Айда со мной?!

— Отсюда нельзя выйти, малыш. Это моя тюрьма. И твоя теперь тоже, если я не придумаю, как тебя вызволить.

Радосвет хоть и был в человечьем обличье, но в тот же миг нутром почуял Василисину неизбывную тоску и едва не взвыл по-волчьи. Тюрьма? Что же натворила эта красавица, если её пришлось посадить в башню?

— Ты... — Он не желал оскорбить Василису, но слова сами прыгнули на язык. — Злая ведьма? Али лиходейка какая?

— Я Кощеева невеста. Хотя… теперь уже, наверное, жена.

— Фу-у! — Радосвет аж скривился. — Он же старый. И страшный: кожа да кости. Зачем ты за него вышла?

— Он забрал меня из отчего дома и унёс сюда. Эта башня и сад нужны для того, чтобы я не сбежала, понимаешь? — Глаза Василисы заблестели, и царевич с удивлением понял, что ещё немного, и сам расплачется.

Сглотнув слёзы, он приложил руку к груди:

— Я тебя спасу! Клянусь жизнью!

— Вырасти сначала, герой! — Василиса игриво щёлкнула его по носу.

Радосвет потупился: эти слова задели его за живое. Ну почему все считают его ребёнком? Сколько можно? Он уже давно не маленький! Рассказывают, царь Ратибор в этом возрасте уже ходил со сворой на медведя. Может, он и не такой сильный, как отец, но зато в колдовстве поднаторел. Даже мамки и няньки говорили: малец не воином растёт, а чародеем. Их бы слова да наставникам в уши…

— А я клянусь! — повторил царевич, упрямо поджимая губы.

Василиса набрала воздуха, явно собираясь возразить, но вдруг осеклась. Может, решила, что и без того достаточно задела его гордость. А может, подумала — почему бы и нет? Ведь дети растут быстро — даже дивьи.

В следующий миг Радосвет понял, почему Василиса промолчала. По садовой дорожке прямо в их сторону шагал парнишка лет пятидесяти (это сколько же на человечий счёт будет? пятнадцать?), худой, если не сказать тощий, зато высокий, с каштановыми (точь-в-точь такими же, как у Василисы) взъерошенными волосами, собранными в небольшой хвостик. Одет он был тоже по-навьему: в синие шаровары и атласный жилет на голое тело — даже без меха. В его лице, особенно в глазах, было что-то лисье, и царевич ничуть не удивился бы, если бы выяснилось, что парень умеет превращаться в лисицу, как он сам — в волка. Дивий царский род побратался с волками в стародавние времена, почему бы, в самом деле, другой семье было не побрататься с лисами?

— Мама, а кто это? — нахмурился парнишка с карими лисьими глазами. Его голос был негромким и вкрадчивым, но довольно мелодичным, как у придворного певца Бояна, что издавна служил царю Ратибору, прославляя того на всех пиршествах.

— Наш гость, — уклончиво ответила Василиса, а Радосвет вдруг почувствовал, что ноги подкашиваются, и ухватился за куст белоягодника, чтобы не упасть.

— Погоди! Мама?! Он назвал тебя мамой? Я не ослышался?

Василиса, вздохнув, кивнула, а лохматый парень протянул царевичу узкую ладонь:

— Будем знакомы: Лютогор, Кощеев сын. Но лучше зови меня Лис. А как твоё имя?

— Радосвет, сын Ратибора. — Царевич ответил излишне крепким рукопожатием, но Лютогор даже не поморщился, только с удивлением присвистнул:

— Ну, дела… То-то отец обрадуется!

— Мы ему ничего не скажем. — Василиса приложила палец к губам, и её сын недовольно дёрнул плечом:

— Пф! Мы не скажем, так змейки разболтают. А то ты не знаешь! Они же обо всём ему докладывают.

— Я разогнала змей, если ты не заметил. И вообще, пойдём в башню, выпьем чайку и подумаем, как нам лучше поступить.

Лютогор покосился на Радосвета с явной неприязнью, но спорить не стал, только буркнул:

— Добрая ты слишком, матушка. Оттого всякий раз и страдаешь.

Они поднялись в башню по каменной винтовой лестнице и оказались в богато обставленных покоях. Похоже, Кощей не жалел для своей жены ничего: тут был и столик с позолоченными ножками, и вышитые шёлком подушки для сидения, и чудесная мозаика на стенах. Повсюду стояли шкафы с колдовскими книгами — у царевича разбежались глаза, так много их было. На софе, накрытой парчовым покрывалом, лежала лютня, а на столе стояли блюда с фруктами: яблоки, виноград и дыню Радосвет узнал, а остальное видел впервые.

— Попробуй, это вкусно. — Василиса протянула ему нечто оранжевое и круглое. Он взял угощение, протёр рукавом и попробовал надкусить яркий бок.

— Кожуру сними сначала! — рассмеялся Лютогор и тоже зашарил рукой по блюду, выискивая плод покрупнее. — Это же мандарин, умник.

— Без тебя знаю! — соврал Радосвет: ему совсем не хотелось выглядеть неучем в глазах Василисы.

Царевич никак не мог взять в толк: как у такой молодой красавицы вдруг оказался сын старше его самого? И ещё — почему это так его задевает?

Молчаливая черноволосая и черноглазая служанка из навьего народа разлила густой чай по пиалам и добавила туда немного масла, чем вызвала недоумение Радосвета:

— Эй! Разве чай пьют с маслом?

— А разве его пьют без масла? — фыркнул Лютогор, отхлёбывая из пиалы.

Он отправил в рот несколько сушёных абрикосов и насмешливо глянул на царевича. Тот счёл за лучшее проигнорировать этот взгляд.

— Спасибо, — кивнул Радосвет служанке, но та ничего не ответила.

— А у неё языка нет, — охотно пояснил Кощеев сын. — Вырезали.

— За что? — ахнул царевич, едва не выронив пиалу из рук.

Лютогор нервно пожал плечами:

— Не знаю. Наверное, болтала много. Можно подумать, отцу нужен веский повод… И вообще она мёртвая.

Царевич охнул, а Лютогор задрал нос, явно радуясь произведённому впечатлению. Василиса сплела руки под подбородком, пряча невольную улыбку. Она не притронулась ни к чаю, ни к яствам. Дождалась, пока служанка уйдёт, и только потом тихо заговорила:

— Сынок, мне нужна твоя помощь.

— М-м-м? — промычал тот, набивая рот абрикосами.

— Мы должны отправить царевича Радосвета домой, пока Кощей не нашёл его. Ты можешь это сделать, а я — нет.

— Допустим, могу. — Лютогор развалился на подушках, явно чувствуя себя хозяином положения. — Вот только не знаю, хочу ли… Папаня с меня три шкуры сдерёт, если узнает.

— Да вы только покажите, куда идти, а я уж как-нибудь справлюсь. — Радосвету вдруг стало стыдно. Он только сейчас понял, что опасность грозит не ему одному: у гостеприимных хозяев тоже могут быть проблемы. Ему вовсе не хотелось доставлять неудобства Василисе.

— Ты не дойдёшь. — Лютогор улыбнулся так, будто эта мысль доставляла ему радость. — Вмиг сцапают. В отцовой спальне есть волшебное зеркало — через него он узнаёт, что в мире творится. Коли мы сможем заставить его показать нам окрестности Дивьего царства и ты узнаешь какое-нибудь место, я попробую тебя туда отправить. Как только пойму, зачем мне рисковать головой из-за какого-то заблудившегося заморыша. Чем ты можешь быть мне полезен?

Василиса нахмурилась. Слова сына явно пришлись ей не по душе.

— Не тому я тебя учила... — вздохнула она.

— Помню, помню: люди должны помогать друг другу. Но я человек только на одну половину. А на другую — навий княжич. И мы, между прочим, с Дивьим царством на ножах.

— Хорош наследничек! — усмехнулся, не удержавшись, Радосвет. — Папка-то у тебя бессмертный. Так что ты вряд ли когда-нибудь унаследуешь трон.

— Так я и не хочу, — хмыкнул Лютогор. — Мне этот кривой стул из костяшек даром не сдался! Только задницу себе отсиживать. Но статус, понимаешь ли, обязывает думать о стране. И о последствиях.

Он почесал в затылке, и Радосвет впервые заметил, что у Кощеева сына уши хоть и заострённые, но всё же не совсем такие, как у дивьего и навьего народа. Одно слово — полукровка.

Браки со смертными (как, впрочем, и сами смертные) были большой редкостью. Считалось, что дети от смешанных союзов всегда рождаются с каким-нибудь изъяном: физическим или душевным. Порой слишком жестокие, со взрывным характером, иногда и вовсе сумасшедшие — словом, одни проблемы от них. И Лютогор всецело оправдывал сомнительную репутацию полукровок: по крайней мере, Радосвету сейчас очень хотелось его стукнуть. Он сдерживался лишь потому, что, похоже, другого способа попасть домой у него не было.

— Этот мальчик обещал помочь мне. — Василиса потянулась, чтобы потрепать сына по волосам, но тот, нахмурившись, увернулся из-под руки.

— И ты поверила?

— Он дал клятву.

Лютогор впервые глянул на царевича с интересом и снова присвистнул:

— Да ну?! И как же ты её собираешься исполнить, герой?

— Не знаю, — пожал плечами Радосвет. — Что-нибудь придумаю. Если Кощей Бессмертный похитил твою мать и удерживает против воли, как я могу оставаться в стороне? Меня учили защищать тех, кто попал в беду. Особенно если это дело рук твоего отца. Ведь он — наш главный враг.

Лютогор многозначительно глянул на мать и допил чай одним мощным глотком.

— Мам, а ты не хочешь ему рассказать, как всё было на самом деле?

— Зачем? — опустила взгляд Василиса. — Клятва уже дана.

Царевич ударил кулаком в грудь:

— И я от неё не отступлюсь! Так что если хочешь, чтобы твоя матушка стала свободной, тебе придётся сначала выпустить меня.

Лютогор закатил глаза:

— Ох уж эти дивьи! В каждой бочке затычка. Посмотрим, как ты запоёшь, когда узнаешь, что Кощей её не крал. Она, между прочим, сама пошла!

— Это правда? — Радосвет перевёл взгляд на Василису, и та, смахнув слезинку, кивнула:

— Мне пришлось. Я не хотела, но…

— Ляпнула слово, — закончил за мать Лютогор. — Почти как ты.

Царевич на него даже не взглянул, по-прежнему не сводя глаз с Василисы, растерзавшей край своего пояса до некрасивой бахромы.

— Что ж, — он вцепился пальцами в свою пиалу, из которой так и не осмелился сделать ни глотка, — выходит, ты обманула меня?

— Не сказала всей правды. Это не одно и то же.

— И вынудила меня поклясться?

— Неправда! Ты сам так решил. — Её голос становился всё тише, а щёки — всё краснее.

— Если честно, я лучше умру, чем помогу недостойному человеку. — Радосвет по-волчьи почесал себя за ухом (никак не мог избавиться от этой привычки — особенно когда нервничал) и тихо, но веско добавил: — Думаю, теперь тебе придётся рассказать мне всё. А потом я решу, что делать.

Глава вторая
Сватовство Кощея

Плохо быть средней дочерью. Даже в сказках всё самое лучшее вечно достаётся младшенькому любимому детищу. Ну или старшему — по праву первородства. А среднее дитя ни то ни сё: отрезанный ломоть, пятое колесо у телеги.

Вот Василиса и была это самое «ни то ни сё».

Старшая сестрица, Злата, лицом хоть и не вышла, зато умна была не по годам. С малолетства отцу в лавке помогала, даже когда сама, пигалица, ещё до прилавка не дотягивалась и ей табурет приходилось подставлять. Младшая, Даринка, писаной красавицей уродилась: брови вразлёт, глаза синие, как июльское небо, кожа белее снега и каштановые косы аж в руку толщиной. А Василиса так середнячком и вышла: ни умная, ни глупая и нрава самого обычного — ни весёлого, ни хмурого, да ещё и внешность как у серой мышки, нечем полюбоваться. Глаза блёклые, косица худая, сама тощая — метлой перешибёшь. Не была бы дочкой лавочника, всеми уважаемого человека, никто бы на неё и внимания не обратил.

Впрочем, даже те немногие парни, что предлагали ей прогуляться вдоль по улице или попеть песен под гармонь, вскоре начинали звать на посиделки уже не Василису, а одну из её сестёр: либо Злату Премудрую, либо Дарину Прекрасную — так прозывали девочек в Дивнозёрье. А у Василисы даже прозвища не было: Васька и Васька. Одно слово — мышь.

Никто её не понимал, кроме бабки Веданы. Та поила девушку чайком с травами, гладила по голове и всё приговаривала:

— Не кручинься, деточка, наступит и на твоей улице праздник. Вырастешь — поймёшь, в чём твоё предназначение и для чего ты пришла в этот мир. Как я однажды поняла. А ведь тоже в твои годы странненькой слыла. Женихи шарахались, матушка родная, и та сторонилась. Так что своих деток я не нажила, семью не завела, зато, вишь, знахаркой стала. Теперь чуть что — всё Дивнозёрье к бабке Ведане бежит, и из соседней Ольховки тоже едут, и даже из города. Потому что кто ещё, кроме меня, может заговорить боль душевную да сердечную? А скотину заболевшую вылечить? А порчу снять? Никто! Ну, разве что ты со временем сможешь. Ежели будешь учиться усердно.

И Василиса училась. С пяти лет знала, какие травки в какую пору лучше собирать, с десяти уже простенькие снадобья сама могла приготовить, а к пятнадцати годкам, почитай, все заговоры вызубрила — ночью разбуди, расскажет без запинки, как спастись от лихорадки-трясовицы, и от зубной боли, и даже от падучей. Вот только любовным чарам бабка Ведана не учила, хотя девушка и просила. Мол, дурное это дело. Грех на душу возьмёшь — вовек не отмоешься.

Признаться, Василиса и сама ни о чём таком не помышляла, пока Ваньку не встретила, сына кузнеца. Тот был высок, статен и силён, как бык, — всё ж таки с малых лет отцу в кузне помогал. В кулачных боях на Масленицу побеждал даже взрослых мужиков, охотником и рыбаком тоже был знатным. И всё-то ему удавалось, любая работа в руках спорилась. В общем, не жених, а загляденье: ещё и кудри льняные да глаза голубые, как незабудки, — век будешь смотреть, не налюбуешься.

По Ванюше не одна Василиса сохла: многие девки мечтали, чтобы он хоть разок посмотрел в их сторону, но повезло лишь одной — Даринке. Едва сестрица вошла в невестин возраст, тут же стал сын кузнеца ей на подоконник цветы полевые таскать. Каждый день — и так аж до самых заморозков. Зимой тоже гостинцы приносил: то медку, то орешков, то яблок спелых, а осенью, ежели охота удавалась, и селезнем диким баловал. Вскоре всё Дивнозёрье стало их женихом да невестой величать, хотя сватов Ванька пока не засылал. Говорил, мол, рано ещё. Сперва надо денег заработать, дом справить — не на отцовы же гроши жить. А то невеста из зажиточной семьи, к раю в шалаше непривычная.

И Даринка верно ждала своего суженого, на других парней не заглядывалась, а чужих сватов даже на порог не пускала. Отец сперва был не рад: гонял Ваньку из-под окна, помоями обливал, даже грозился собак спустить — он-то мечтал, чтобы младшенькая дочка-красавица в город уехала, за приятеля-купца хотел её замуж выдать. Но потом смирился, потому что понял: любит Даринка Ваньку пуще жизни. А он — её. И негоже любящие сердца разлучать, тем более что парень вроде толковый…

Так и повелось. Не смирилась лишь Василиса. Очень уж завидовала сестре. Тогда-то и пришла в избушку на окраине деревни к бабке Ведане — просить любовного зелья. Но старая знахарка отхлестала её по щекам мокрым полотенцем, да ещё и отчитала:

— Спятила ты, Василисушка! Сделаешь несчастными и сестру свою, и парня энтого. А сама счастлива не будешь. Сердцу-то не прикажешь, моя хорошая.

— Но я люблю Ванюшку!

Василиса размазывала по лицу слёзы. Плечи тряслись, а ноги подкашивались так, что пришлось опуститься прямо на пол.

— Если в самом деле любишь, то радоваться должна за него и за Даринку, а не пакостить за спиной. У тебя же доброе сердце, Василисушка. Забудь ты его: всем от энтого только лучше будет. А потом, глядишь, и тебе папка жениха хорошего подыщет. Где-то же есть твоя любовь…

И Василиса пообещала, что забудет. Но сказать-то проще, чем сделать. Сердце не слушалось, продолжая томиться и сохнуть — только теперь уже молча.

Даринка, конечно, ни о чём не догадывалась. Она была доброй доверчивой девочкой и очень печалилась, когда сестрица вдруг стала чуть что огрызаться. А вот Златка, на то и Премудрая, сразу всё поняла. Отвела как-то Василису в сторонку, прижала к стенке и пальцем погрозила:

— А ну перестань Даринку изводить! Чем она-то провинилась? Хочешь хранить свою тайну — храни. А попробуешь им помешать, я сама тебя хворостиной отхожу так, что целую седмицу сесть не сможешь.

Василиса отпираться не стала и снова пообещала Ваньку забыть.

Она честно не хотела ни с кем ссориться, но с каждым днём всё больше и больше отдалялась от сестёр. Сидела в углу и читала бабкины книги. А что ещё оставалось делать? Душа болела всё сильней, но как унять эту боль, она не знала.

Эх, ну почему всё должно было случиться именно так?..

***

Этой зимой она ещё как-то держалась. Ванька уехал в город на заработки, а, как говорится, с глаз долой — из сердца вон. Василиса бегала к бабке Ведане, лечила захворавшую скотину, помогала сёстрам по хозяйству, вышивала новую праздничную рубаху для отца… Но ближе к весне стало совсем невмоготу.

Ванька приехал из города ещё до возвращения перелётных птиц, и, судя по новой одёжке, дела у него резко пошли в гору.

В тот вечер, когда он, улыбающийся и румяный с мороза, зашёл в гости, Василиса ещё не спала, поэтому хорошо слышала, как они с Даринкой шушукаются под окном.

— Скоро в город тебя увезу, — хвастался Ванька. — Ух, и повезло нам, милая моя Даринушка! Сам Серафим Леопольдович меня в подмастерья взял — ювелирному делу учиться. Говорит, руки у меня хоть и здоровенные, а чуткие, к тонкой работе годные. А там ещё и платят недурно. Дослужусь до мастера — так вообще жить будем припеваючи. Даже лучше, чем ты сейчас с батей живёшь. Так ему и скажи: нечего стыдиться такого зятя.

Так они до рассвета и миловались. Обменивались нежными словами, клялись друг дружке в вечной любви, а Василиса зарывалась с головой под одеяло и всю ночь беззвучно рыдала в подушку.

Незадолго до рассвета она приняла решение. Украдкой выскользнула из дома, вышла в чисто поле, ещё укрытое снегом, поклонилась на четыре стороны света, плеснула наговорённой водицею и взмолилась:

— Ой вы, гой еси, ветры буйные-лихие! Помогите мне избыть печаль-кручинушку. Невмоготу мне видеть чужое счастье, когда оно моему счастью поперёк горла встаёт. Сделайте так, чтобы разлюбила я Ванюшу. А ежели не можете, то уберите обоих с моих глаз долой — и его, и сестрицу! Хоть вместе, хоть порознь! Я уж отплачу, как сумею. И да будет слово моё крепко.

Ветры, конечно же, не ответили, только одна далёкая зарница полыхнула в предрассветном небе.

А на следующее утро к ним приехали гости. Да не простые, а волшебные — с той стороны вязового дупла.

В Дивнозёрье очень близко сошлись мир потусторонний и мир проявленный — это всем было известно. Поэтому люди в леших, домовых да кикимор не верили, а точно знали, что те существуют. Всех детишек с детства учили оставлять угощение на блюдечке у печки — для Хозяина, — развешивать в оконных проёмах связки чеснока, чтобы отвадить упырей да заложных мертвецов, перекидывать одёжу наизнанку, если заплутаешь в лесу, не ходить купаться без оберегов от хитрых мавок, которые только и знают, что ищут, кого бы защекотать, а ещё не работать в поле в полдень, чтобы не встретить девицу-полуденницу… Почитай, во всём Дивнозёрье не было человека, который ни разу бы не встречался с нечистью — «соседушками», как их тут ласково называли.

Соседушки не скрывались, но и особо на глаза старались не показываться — просто жили себе бок о бок с людьми. А вот так, чтобы въехать в деревню на тройке вороных жеребцов с огненными гривами, лихо правя резной повозкой, — такого прежде не бывало. Неудивительно, что люди сбежались посмотреть на диво дивное.

Василиса, накинув платок, тоже выскочила на улицу и обомлела, когда чудная повозка из Волшебной страны остановилась подле их ворот. На козлах сидело странное существо: вроде бы и человек, но всё равно жаба. Вернее, жаб: толстый, весь в бородавках и с острыми рыбьими плавниками за ушами. Одет он был в обтягивающий огромное пузо алый праздничный кафтан, подпоясанный вышитым золотым кушаком. На макушке сияла отполированная до блеска чешуйчатая плешь, обрамлённая длинными зеленоватыми волосами, в которые была кокетливо вплетена одинокая жёлтая кувшинка. Жаб равнодушно скользнул своими прозрачными выпуклыми глазами по Василисе и неприятным скрипучим голосом проквакал:

— Где этот ваш лавочник? Дело у меня к нему. Государственной, так сказать, важности!

Слова застряли у девушки в горле, и она, сглотнув, просто указала пальцем на дом. Жаб хлопнул в ладоши (Василиса разглядела перепонки между его пальцами), и ворота открылись сами собой. Он завёл телегу во двор, спрыгнул с козел, подманил к себе Василису и улыбнулся — зубы у него оказались острые, будто щучьи.

— Подойди, девица. Не боись, не обижу. Я — Мокша, а тебя как звать-величать?

Голос девушки дрогнул:

— В-василиса… Н-неждановна.

— Пригласи-ка ты меня в дом, Василисушка, — улыбнулся жаб ещё шире. — А то понавешают оберегов — не пройти честному болотнику. Ежели не веришь, что я с добром, тогда отца своего сюда позови, пущай он сам решает, принимать дорогого гостя али нет.

— Да вы заходите. Добро пожаловать.

Василиса открыла ему дверь и сама проскользнула следом тихой мышкой — очень уж ей стало интересно, зачем этот Мокша к отцу приехал. Небось, прикупить что-нибудь решил для своих жабонят?

Болотник прошёл в горницу, плюхнулся на лавку и сплёл свои жабьи лапы на животе, сверля взглядом настороженного лавочника.

— Ну, дорогой хозяин, а потчевать ты меня чем будешь?

Купец Неждан Афанасьевич хмуро глянул на гостя из-под седых бровей:

— Сперва отвечай: зачем пожаловал? А там посмотрим.

— Эх вы, люди! — Мокша от возмущения раздул щёки, и плавники за его ушами угрожающе раскрылись. — Совсем стыд потеряли, берега левый с правым попутали. Кто же так гостей принимает? Ладно, ладно, я ничего скрывать не стану. Как говорится, у вас товар, у нас — купец. Свататься я приехал к доченьке твоей.

Василиса едва не ахнула и, зажав рукой рот, ещё сильнее приникла к дверному косяку, стараясь стать незаметной. Вот эта жаба? И свататься? Сердце вмиг ушло в пятки от страха: ох, только бы не к ней!

— Не боись, дядя, не за себя хлопочу! — хохотнул Мокша, видя, как вытянулось и без того длинное лицо Неждана Афанасьевича. — Знаешь, кто меня послал? Сам Кощей Бессмертный, навий князь! Даже не думай, соглашайся сразу. Во-первых, ты сам, наверное, понимаешь, что Кощею не отказывают? Понимаешь ведь? Вот то-то! А во-вторых, сам подумай — дочь твоя, может, княгиней станет! На шёлке будет спать, как сыр в масле кататься. Ты, небось, о таком даже и помыслить не мог, а?

Лавочник в задумчивости пригладил длинную седую бороду и, всё ещё хмурясь, спросил:

— И которая же из трёх моих дочерей пришлась по сердцу самому Кощею Бессмертному?

Мокша расхохотался, хлопнув себя по ляжкам:

— А разве не ясно? Конечно, младшенькая, Даринушка. Красавица она у тебя, Неждан. Небось, в матушку пошла?

Василиса вздохнула. Болотник не ошибся: Даринка действительно лицом и статью была в мать — по крайней мере, все так говорили. Сама она матери не знала — та умерла, когда девочки были ещё совсем маленькими, а другую жену отец в дом не взял: побоялся, что мачеха не полюбит дочек, поэтому с детства сам о них заботился, а для помощи по хозяйству нанял работницу Марьянку. Так они впятером и жили, сколько Василиса себя помнила.

— Передай Кощею, что Дарина уже просватана, — сказал Неждан как отрезал, и ещё кулаком по столу стукнул для верности.

— Знаю, знаю, — осклабился Мокша. — Да только разве ж то жених? Пойми же ты, глупый человече, что сам величайший из иномирных правителей к тебе сватов прислал! Ты прыгать должен от счастья!

— А я слово дал. — Неждан скрипнул зубами. — И дочери, и Ваньке.

Василиса видела, как побледнел отец. И немудрено: отказывать Кощею Бессмертному было себе дороже. Тот слыл суровым, безжалостным и жадным, хоть и несметно богатым.

Последние несколько десятков лет о Кощее ничего не было слышно: казалось, что навий князь потерял интерес к миру людей и занят лишь своими волшебными делами. Но бабки сказывали, что раньше он не гнушался девиц из отчего дома воровать, ежели какая-то ему приглянулась. А тут вдруг жениться надумал, надо же!

— Как дал, так и возьмёшь взад. — Болотник потянулся, хрустнув костяшками, и добавил: — Налей-ка мне кваску, Неждан Афанасьевич. Устал я с тобой препираться, аж в горле пересохло.

Хозяин не пошевелился, и наглый гость, кряхтя, встал и сам наполнил кружку из бочонка. Добрый квас потёк по его губам, несколько тёмных капель упало на дощатый пол. Мокша с наслаждением вытер рот рукавом.

— Ух, и добро! А Даринке ты вот чего передай. — Он вынул из-за пояса резную деревянную коробочку. — Это от жениха подарочек — волшебный гребешок. Будет свои волосы чесать, и те никогда не спутаются. А расти будут — ух! — гуще прежнего! Да бери ты, Кощей отказа не примет.

— У меня есть ещё две дочери, — упавшим голосом молвил Неждан, с поклоном принимая волшебный дар. — Злата и Василиса. Они пока не просватаны. Пускай навий князь выбирает любую из них, только не Даринку. Прошу!

У Василисы заколотилось сердце так, что пришлось прижать руки к груди. А ну как Мокша и впрямь согласится? По спине пробежали колючие мурашки, и девушка поплотнее закуталась в душегрейку. Нет, она ни за что не станет Кощеевой невестой! Уж лучше сразу с обрыва — и головой в омут! Жуть-река быстрая и холодная — особенно пока лёд не сошёл. Даже захочешь — не выплывешь.

Но болотник пригладил встопорщившуюся на макушке чешую и, крякнув, покачал головой:

— Он уже выбрал суженую, дружочек мой. Так что как ни крути, а ты теперь будущий княжий тесть — такое вот твоё везение. Не боись, Кощей тебя щедро наградит. А другие-то твои доченьки, прости за откровенность, не такие уж и красавицы. Не стоит предлагать князю то, что негоже. Лучше вон пусть Ванька-оболтус другую девицу в жёны берёт, а Кощей уже свой выбор сделал. На следующей седмице знакомиться приедет, как раз в канун Навьего дня ждите с гостинцами. И ежели Даринка ему откажет, ты её своею отцовской волей заставишь, понял? Иначе не придёт весна и воцарится в Дивнозёрье зима на веки вечные!

Мокша в запале грохнул кружкой об пол, и она раскололась на острые глиняные черепки.

Когда вредный болотник уехал, Василиса выбралась из укрытия, вбежала в горницу и обняла отца обеими руками, а тот горько заплакал, уронив голову на грудь:

— Что же нам теперь делать, Василисушка? Пришла беда неминучая... — По его седой бороде катились крупные слёзы. — Сходи хоть ты к своей бабке Ведане, спроси: может, знает она, как горюшко избыть? Странно это, что много лет о Кощее никто слыхом не слыхивал, а тут нате вам — объявился, и сразу женихаться. Занесло же супостата лихим ветром! Как будто кто-то нашептал ему о нашей Дариночке.

И тут у Василисы похолодели ладони, глаза защипало, а грудь сжало, будто стальным обручем. Кажется, она знает, и кто нашептал, и что это за ветер…

Ох, божечки, что же она наделала!

Глава третья
Кощеева невеста

Даринка, узнав о Кощеевом сватовстве, прорыдала дня три кряду, но даже от горьких слёз её черты не утратили красоты.

— Я сбегу, клянусь! — Она яростно тёрла заплаканные глаза платком. — Не могу больше. Меня в деревне уже за глаза Кощеевой невестой кличут. А Ванюша сказал, его друзья нас в городе спрячут, там никакой Кощей не найдёт.

Злата обняла сестру за плечи и принялась раскачиваться, будто убаюкивая её, как в далёком детстве.

— Вам тогда вечно придётся прятаться. Разве это жизнь? К тому же рано или поздно Кощей вас всё равно найдёт. Он же колдун!

— А Мокша сказал, что нашлёт на Дивнозёрье вечную зиму, если ты не согласишься, — поддакнула Василиса. — Представляешь, сколько людей пострадает? Ни всходов не будет, ни урожая. До осени не доживём.

— Ох, я об этом как-то не подумала! — На глаза Даринки вновь навернулись слёзы.

— Тут по уму действовать надо, — снова заговорила старшая сестра. — Устроим Кощею весёленькую встречу. Такую, чтобы этот гад сам решил, что ты ему не пара, и отказался от свадьбы.

Во взгляде младшенькой загорелся огонёк надежды:

— Ой, а как это?!

— Ну, я ещё не знаю, — поджала губы Злата (она всегда так делала, когда что-то шло не так гладко, как ей хотелось бы). — Но придумаю обязательно. А Васька мне поможет. Ведь правда?

Василиса с готовностью кивнула:

— Конечно. Я сегодня же схожу к бабушке Ведане. Она знает множество легенд и сказок — вдруг в какой-нибудь из них говорится, чего на самом деле не любит Кощей?

— А вы представляете, — вдруг спохватилась Даринка, — он мне тут ещё один подарочек прислал! На этот раз зеркало. Красивое, в серебряной оправе с листочками.

— Надеюсь, ты в него не стала смотреться? — нахмурилась Василиса.

— Уже посмотрелась... — Младшая сестрица ахнула, расширив глаза от ужаса. — А что, нельзя было?!

— Не стоило. А гребешком волосы расчёсывала?

— Н-нет…

— Уф-ф, хоть это хорошо... — с облегчением выдохнула Василиса, а старшая сестра, глянув на них обеих, упёрла руки в бока:

— Так. Кто-нибудь объяснит мне, что это за дары такие?

— Знамо какие — волшебные. Кощей хочет сделать нашу красавицу ещё краше. Этим гребешком даже три волосины на макушке почешешь, и то кудри до колен вырастут. А если уж такие косы, как у Даринки, причёсывать каждый день, то никто с ней красой сравниться не сможет. То же и с зеркалом: чем больше в него смотришься, тем сильнее хорошеешь, — пояснила Василиса. — Вот только пользоваться ими не след, ежели жениху отказом ответить хочешь. Надобно дары вернуть.

— Да я только разок посмотрелась, случайно! — пискнула Даринка. — Больше не буду, честно-пречестно.

А Василису осенило: так вот почему сестрица даже после стольких дней слёз выглядела свежей да пригожей. Ишь, какое оно, Кощеево колдовство!

— А мне кажется, я знаю, как отвадить постылого жениха, — недобро усмехнулась она. — Кощей, видать, красоту очень любит, раз мы со Златкой ему не подошли. Выходит, мы должны к его приезду сделать из красавицы дурнушку.

— Но я не хочу быть дурнушкой, — обиженно надула губы младшая. — У меня одна сестра умная, другая знахарское дело ведает, а у меня ничего нет, кроме моей красы да милого Ванечки.

Словно ножом по сердцу пришлись Василисе эти слова. Прежде она думала, что готова на всё пойти, только бы Ваньке понравиться. Но, оказалось, нет: родную сестрицу Кощею в жёны отдать оказалось выше её сил. Хоть и завидовала она, а всё же любила Даринку — такую глупенькую, наивную, но вместе с тем щедрую и добрую. Да что там, все её любили! Она же каждому в деревне помогала — кому словом, кому делом, а кому и весёлой песенкой.

— Дурочка, это же не навсегда! Вымажем тебя в саже, волосы разлохматим, в тине болотной вываляем, чтобы пахло погаже, а потом отмоешься и снова красоткой станешь.

— А-а-а... — Даринка втянула голову в плечи. — Тогда ладно.

Злата взяла её руки в свои и прижала к сердцу.

— Послушай, боюсь, одной внешностью тут не обойдёшься. Тебе надо притвориться, что характер у тебя дурной да взбалмошный, чтобы уж наверняка сработало. Чавкай за столом, стучи ложкой, болтай ногами, перебивай старших, говори всякие глупости и непременно перечь — мужики страсть как не любят, когда им перечат.

— Но не переборщи, а то вдруг разгневается Кощей, — с опаской добавила Василиса.

— Ох, девоньки, боязно мне! — взвыла несчастная Даринка, заламывая руки. — Откуда я знаю, когда уже перебор будет?

— А ты на нас смотри в оба. — Злата всё гладила и гладила сестру по волосам. — Если мы с Васькой чихать да кашлять начнём, значит, пора остановиться. А если сидим, не кашляем, то продолжай смело. Отца мы тоже предупредим, чтобы не испужался.

Даринкин взгляд потеплел, щёки зарумянились, на губах заиграла привычная улыбка:

— Ой, спасибо вам, сестрёнки мои любимые! Ну что бы я без вас делала!

***

— Чего не любит Кощей?! — Бабка Ведана аж чаем подавилась. — Ох, ну и вопросы у тебя, деточка!

Пришлось Василисе выложить всё как на духу: и про приезд Мокши, и про слёзы Даринки, и про хитроумный план, который они вместе со Златкой придумали. Немного подумав, рассказала и о своей вине: как вышла в чисто поле заклясть ветра и как те донесли весточку до Навьего княжества. Слушая её, старая знахарка становилась всё мрачнее, а услыхав про ветра, и вовсе лицом окаменела.

— Выходит, энто твоя вина! Подвела ты не только сестру, но и всё Дивнозёрье!

— Почему это? — опешила Василиса.

— А потому, что долгие годы Кощей о нас даже не вспоминал. Думаешь, занят был? Как бы не так: то были чары, мудрыми бабами наведённые, чтобы супостат энтот о нас и думать забыл. А ты ему, сталбыть, напомнила. Теперь он одной Даринкой не успокоится, захочет, как и прежде, девок таскать да дань собирать. А спасти нас некому. Перевелись нонче богатыри на земле дивнозёрской.

Василиса всхлипнула, в носу опять засвербело, глаза заблестели, но она сумела взять себя в руки и не зареветь.

— Бабушка, а нельзя ли нам снова эти чары наложить, чтобы Кощей позабыл о Дивнозёрье?

— Ох, непростое это дело, голуба моя. — Бабка Ведана накрыла её ладонь своей морщинистой рукой. — Пока у него тут сердечный интерес имеется, никакими чарами память не заклясть. Отвадить его надо от Даринки, вот что.

Сердце Василисы забилось, как у птички.

— Как? Отворотным зельем?

Старая знахарка рассмеялась громким скрипучим смехом.

— А ты что ж думаешь, влюбился он по уши в твою сестрицу? Держи карман шире! Я скажу тебе, как дело было: едва ветра напели-надули ему в уши твои опрометчивые слова, сразу вспомнил Кощей о Дивнозёрье и решил в зерцало своё волшебное посмотреть. Небось, слыхала сказки-то про блюдечко с яблочком? Так вот, это всё правда. С помощью энтого блюдечка навий князь куда угодно заглянуть может, даже в мир смертных. А там, видать, и попалась ему на глаза Даринка-красавица. Кощей же издавна на девичью красу ох и падок был, но вместо сердца в его груди горюч камень лежит, не дрожит, не бьётся, поэтому не может оно любить. Только жажда обладания ему и ведома. Поэтому отворотным зельем его хошь пои, хошь не пои, а толку никакого не будет.

Горько было Василисе слышать эти слова. Да только слезами горю не поможешь. Набедокурила — изволь исправить. Знать бы ещё как.

— Бабуль, а хитрость наша с сажей и тиной хороша али нет? Стоит ли попробовать?

— А хто ж его знает? — Бабка Ведана пожевала нижнюю губу. — Кощей-то хитёр. Но бывало, что дурачили его смертные девки. Так что пробуйте, голубки мои ясные. Но сильно на удачу не надейтесь. Надобно что-нибудь ещё придумать, ежели затея не выгорит.

— А что Ванюшка наш? — Василиса сжала кулаки, больно впиваясь ногтями в ладони. — Разве он не богатырь? Он же всех парней в деревне сильнее. Ему бы только оружие раздобыть и…

— Буйну головушку сложить! — отмахнулась знахарка. — Думаешь, он ко мне не приходил? Да он едва про сватовство услыхал, сюда примчался, в ножках валялся, плакал, молил научить, как найти смерть Кощееву. А я бы и рада помочь, да только мне то неведомо.

— Это как же «неведомо»? — Василиса обеими руками смяла юбку своего сарафана так, что остались некрасивые заломы на ткани. — А как же игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце?..

— Ерунда всё это, голуба моя. Нешто думаешь, Кощей позволил бы, чтобы о его смерти так запросто в сказках писали? Многие добры молодцы поверили, но все они живота лишились, погнавшись за этим треклятым зайцем. Вот только боюсь, что не убедила я Ванюшку, не остерегла. Не желает он внять голосу разума, а только сердце своё глупое слышит. Ты поговорила бы с ним, Василисушка. А то ведь сгинет парень ни за что ни про что.

При одной мысли о том, что ей придётся говорить с Ванькой, у Василисы зарделись щёки.

— Ежели он тебя не послушал, то меня и подавно не стане