Дмитрий Сивков

#БабаМилосская

Наши: «Код да Винчи» и саги Толкиена

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Дмитрий Сивков, 2018

Журналист Георгий Кириллов по прозвищу Чемодан становится обладателем «ключа» к разгадке тайны нахождения рук Венеры Милосской. Оказалось, она некогда и была легендарной богиней народов Урала и Сибири. В «Золотую бабу» её облёк вождь-шаман одного из племён войска Аттилы. За артефактом ведут охоту тайное общество, церковь и криминальный мир. Одни хотят вернуть изваянию прежнюю божественную силу, другие — воспрепятствовать этому, как преддверию Апокалипсиса, третьими движет нажива…

18+

ISBN 978-5-4490-4572-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. #БабаМилосская
2. Он же Гога, он же… Чемодан
3. Погоня за Золотой Бабой
4. «СВЕРЧОК» ЙОРГУСА КЕНТРОТАСА
5. Все врут
6. Молочный горн
7. Кукушка — чрево шамана
8. По наводке младших Брейгелей
9. У каждого своя алла
10. Сильва — река на сносях
11. Министр и охотники на крыс
12. «Евангелие от Петро»
13. Золотой ключик с ржавым налётом
14. Обретение
15. Небо безбрежно
16. Чайная церемония строго режима
17. Явление Золотой Богини Вальги
18. Встреча в Мотином рву
19. На Липовой
20. Побег
21. Первое чудо Золотой Бабы
22. Розовый Фламинго
23. Бубенец Чернигина
24. Последний бой Золотого шамана
25. Волшебные бобы
26. Добрый пастырь
27. Вместо эпилога

Венера Милосская некогда была Золотой Бабой — легендарной богиней народов Урала, куда попала с племенем угров, возвращающихся на родину после участия в походе гуннов на Римскую империю. На берегу уральской реки до сих пор хранятся руки шедевра мирового искусства. Их поиски долгие годы ведут тайное общество, церковь и криминальный мир: одни с целью придать изваянию прежнюю божественную силу и использовать её для достижения вершин власти, другие — видят в этом предвестие Апокалипсиса и хотят воспрепятствовать, третьими движет нажива. В центре этих событий невольно оказывается журналист районной газеты Георгий Кириллов, по прозвищу Чемодан.

Книга о том, чем заканчиваются истории о сотворении кумира и праве человека на выбор, исходя из его представлений о чувстве справедливости и веры в Бога, пусть и далёкой от канонов. Сюжет частично основан на реальных событиях.

Место и время действия: Приуралье, Зауралье, Европа — V век, остров Милос — 1820 год, Франция — вторая половина XIX века, Россия — начало XX века и Средний Урал — наши дни.

Он же Гога, он же… Чемодан

(В качестве пролога)

— Чемодан! Ни хрена себе… Да чтоб я сдох!

Слышишь такое, и чудесный солнечный променад Пионерского курорта, изогнувшегося янтарной россыпью вдоль песчаного балтийского берега, начинает превращаться в подворотню за продмагом, окропленную креплёным вином вперемешку с пивом и обильно орошенную мочой. Цепляешься за единственно возможную в данной ситуации спасительную мысль: это сон, и если постараться — например, ущипнуть себя, — то можно проснуться. И тогда снова стать Георгием Петровичем, вдохновенно посвящающим спутницу в суровые условия жизни за Полярным кругом, перемежая повествование декламацией «Северной надбавки» Евтушенко.

Но голос Егора раздавался в самой, что ни на сеть, яви. И щипать себя за ляжки бесполезно. А вот уцепить большим и указательным пальцами кусок толстого брюха полицейского полковника я бы сейчас не отказался. Да не просто абы как, а с оттяжкой и вывертом, да ещё потом бы полюбовался, как возле выпуклого, величиной с детский кукиш, пупка начинает наливаться и зреть гематома. И это вместо того, чтобы обнять старого друга. Вернее было бы сказать, постаревшего друга из прошлой жизни.

— Чемодан, алле! Георгий Петрович, он же Гога, он же Гоша, он же Жора… Ты что, оглох? Кричу ему, кричу…. — мощная лапа легла на моё плечо, как фельдмаршальский эполет.

Отчаявшись дождаться реакции на вербальные призывы, заимствованные не только у героя фильма «Москва слезам не верит», но и, похоже, у его маргинальных подопечных, Егор решил перейти к тактильному общению.

— Александр… Борисович! Какими судьбами здесь? — мне не пришлось разыгрывать удивление, я лишь попытался не выдать интонацией истинных помыслов.

— Да ты чё, Чемодан, какой на хрен Бо-ри-со-вич?! Это же я — Егор, Санёк Егоров! Неделю тут в ведомственном санатории. Сам-то давно из Елизавета?!

С этими словами человек, с изяществом бегемота в оранжерее топтавший едва зародившийся флирт, привлёк моё, ставшее вялым тело и надёжно приобнял, словно опасаясь, что оно выскользнет на гранитную плитку променада. Со стороны это могло выглядеть, как схватка сумоиста с тщедушным раздатчиком флаеров. Вдоволь насытившись моментом, Егор ослабил хватку и, всё ещё не отпуская добычи, сделал пол-оборота в сторону моей спутницы. Та отпрянула.

Она находилась в том возрасте, когда мужчины обычно затрудняются в определении того, как третьему лицу представить её в рассказе о курортном приключении — девушкой или женщиной. На эту, скажем так, молодую особу я уже часа полтора старался произвести впечатление. Одинокая, она с интересом наблюдала, как курортники на пирсе кормят чаек на лету — подкидывают куски хлеба, которые тут же цапают охочие до дармового корма птахи. Стоит себе такая манкая мишень, как пройдёшь мимо? Я заглянул в закуток шашлычной, выменял у златозубого оптимиста за сотню четверть буханки, разломал её на крупные куски и молча поднёс в пригоршнях даме. Меня одарили величавой улыбкой и приняли подношение.

Если кто-то подумает, что мы просто скидали в небо горбушку серого, то он мало что вообще смыслит в этой жизни. Мы вместе кормили птиц. По интимности, этот процесс в эмоциональном плане, возможно, и уступает первому поцелую, но является куда более сакральным.

Я представился — сам не знаю почему — по фамилии, имени, отчеству. Она, помедлив, ограничилась именем, тянущим за собой немало литературных ассоциаций: «Татьяна». Оставалось закрепить успех рассказами о суровых буднях за шестьдесят девятой параллелью (не зря в молодости несколько лет отбатрачил в Мурманском траловом флоте):

За что эта северная надбавка!

За —

вдавливаемые

вьюгой

внутрь

глаза,

за —

морозы такие,

что кожа на лицах,

как будто кирза…

Если доверять так называемым флюидам, выходило, что «Таня, Таня, Танечка» была не прочь завести необременительные отношения с общительным и с виду интеллигентным мужчиной. Но теперь, судя по тому калейдоскопу чувств, которые отразила её мимика, превращение мурманчанина Георгия Петровича в Жору Чемодана «из Елизавета», явление слоноподобного типа, готового свои панибратские замашки, казалось, распространять сколь угодно широко, резко поменяли эти планы. Спутница, ещё минуту назад готовая разделить с тобой оставшуюся неделю отдыха, решила не рисковать.

— Ой, вы знаете, а я телефон в номере забыла! Муж должен звонить. Я пойду. До свидания, — отчеканила дама и зашагала прочь, ступая твёрдо, словно при строевом шаге, от чего напрочь стерлось волнующее колыхание зада на чуть полноватых, но длинных и крепких ногах.

Можно было всё поправить: догнать, объяснить и вместе потом за ужином посмеяться над анекдотичностью ситуации: как не последнего в этой стране журналиста и без недели генерала полиции приняли за курортных аферистов. Но почему-то не хотелось.

— Ну, извини, дружище… — По моему взгляду Александр Борисович, ныне стотридцатикилограммовый, не меньше, заместитель начальника областного полицейского главка, а в нашей прошлой жизни — стройный тренер Шаринской ДЮСШ Саня Егоров, или просто Егор, обо всём догадался.

— Манда, — резюмировал он чуть погодя, глядя на строевой шаг то ли девушки, то ли женщины так, словно закрывал дело, направляя его в суд.

— Ага, — не стал я перечить, а то ещё и этот возьмёт под несуществующий козырёк и куда-нибудь умарширует. Ситуация так и просится в заголовок: «Манда, Егор и Чемодан».

— Вот что, дедушка, неплохо бы вина выпить, — первое, что пришло мне на ум, когда Татьяна растворилась в толпе курортников.

— Узнаю! Узнаю брата Колю!

— Называйте меня ситуайен, что по-французски означает гражданин, — и, завершая обмен фразами из «Золотого телёнка», словно паролями из молодости, я добавил. — Тем более, что тебе, менту, не привыкать.

Наследство — это лотерея, к розыгрышу которой, по сути, не имеешь отношения, но, тем не менее, пользоваться её плодами вынужден, даже если они тебе и не совсем по вкусу. Обременительным может оказаться даже абсолютный — во всяком случае, по обывательским меркам — джек-пот, выпадающий первенцам венценосных родителей. Правда, случаи добровольного отказа от короны не так уж часто встречаются в анналах истории и их относят к теме «и такое бывает», а самих отказников — к разряду людей не от мира сего. На самом деле, таких примеров могло быть намного более, если бы принцы крови были больше верны не её цвету, а зову сердца.

Впрочем, данные умозаключения на тему наследства являются опосредованными из-за отсутствия какого-либо личного опыта. Мои предки, словно истинные пролетарии, чисто теоретически могли завещать лишь то единственное, что, по определению авторов «Манифеста коммунистической партии», они имели шанс потерять, — цепи. Вещь в плане материальной ценности весьма сомнительная, к тому же для человека умственного труда мало практичная и обременительная. Но это в обще-гипотетическом плане, в практическом же — мне перепала лишь кличка. Через три поколения рода Кирилловых: от прадеда Василия Ивановича к деду Григорию Васильевичу, от него к отцу Петру Григорьевичу, а от него ко мне — Георгию Петровичу (хотя нередко друзья окликали иными формами этого имени — Гога или Жора). Всех нас звали Чемоданами.

До постройки в начале XX-го века Транссиба, в частности, участка «Пермь — Кунур — Елизаветбург», на месте нынешнего посёлка в Шаринском районе Яшковской области и железнодорожного остановочного пункта Визь располагалась одноименная почтовая станция. Позже областному центру Яшковск вернули историческое название Елизаветбург, но сам регион продолжал носить имя пламенного революционера. Место станции было отведено на одном из ответвлений знаменитого Сибирского тракта, позднее разрезанного железной дорогой. В окрестностях посёлка ещё и сегодня можно наткнуться на остатки этой грунтовки, затянутой редколесьем, а любители исторических ценностей с металлоискателями, бывает, натыкаются на кандалы на её обочинах. Тогда же это был оживлённый тракт, где свободно могли разъехаться встречные тройки.

Одной из них и правил местный возница Василий Кириллов. В каждый его приезд на Сильвинский железоделательный завод, располагавшийся в пяти верстах от Визя, Василия неизменно нанимала одна барыня, как теперь принято говорить, из деловых. Разъезжала за сотню верст и более — то в Верхний Тадил, то до Суктуна надумает. Всем хорош был ямщик: и видный — не замухрышка какой, и ездил расторопно, и лошадей и экипаж содержал как следует. Тем и приглянулся, несмотря на один изъян — матерился без удержу. Но клиентка нашла способ отучить ямщика через слово вставлять мать-перемать.

— Всем ты ладен, Василий Иванович, ничего не скажу. Иначе бы чего ради только тебя, да ещё и с приплатой, нанимала? Но терпежу моего уже не стаёт, придётся нам с тобой расставаться, — решилась как-то прояснить отношения барыня.

— Чё же так? Аль чем не угодил?

— Уж больно ты сквернословить горазд, — через слово… Не для моих ушей всё это…

— Да как же, барыня, со скотинкой иначе управишься? Она же по-хорошему-то не понимает.

— Так и не давай ей спуску, только не сквернословь. А уж не в мочь, то хоть заменяй бранные слова на какие другие.

— Скажете тоже… Какое же другое может подойти?

— Да хоть… — взгляд её упал на облучок, к которому была приторочена поклажа, — чемодан!

— Можно хоть попробовать, — согласился возница и, привстав, стеганул вожжами и разродился в адрес лошадей обширной тирадой, обильно пересыпанной словосочетанием «чемодан, ити мать».

Одним словом — исправился. И понеслось! Потом прижилось. И даже когда Василий Иванович лишился своего ремесла — ветвь Сибирского тракта, разрезанная «железкой», умерла, словно обескровленный организм, — его не перестали звать Чемоданом. А за ним — его детей и внуков. Кличка переходила из поколения в поколение по мужской линии наравне с фамилией. И если где за пределами малой родины, куда не долетала визявская молва, Кирилловым удавалось отцепить не особо лестное прозвище, то по возвращении в родные края, вместе с привычными видами уральской тайги, вплотную подступавшей к Транссибу и околице, ждало и неотлипчивое: «Чемодан!».

Первоначальный смысл прозвища канул в лету вместе с Василием Ивановичем. Отец говорил, что он помнил уже не лихого матершинника-ямщика, а ветхого старика, проводившего большую часть времени на русской печи.

— Война, нать-то, скоро будет, — были последние слова первого Чемодана.

Как в воду глядел расстрига-сквернослов. Через неделю после похорон началась череда кровавых событий, в которых Советский Союз принимал самое непосредствевное участие: гражданская война в Испании, бои на озере Хасан и реке Халхин-Гол, а там уж дело дошло и до Финляндской войны, откуда рукой подать оставалось до июня 1941 года.

Так вот, хоть первопричина семейного прозвища и отбыла в мир иной, тем не менее, в последующих поколениях кличка была оправданна какой-либо чертой её носителя. Про деда, пропавшего без вести где-то под Харьковом в марте 1942 года, ничего сказать не могу, сведений о своеобразности его натуры не осталось. А вот мой отец Пётр Григорьевич отличался тягой к перемене мест. Сначала холостяком, а потом и с женой Катериной Назаровной, налегке — обживаться скарбом не успевали — поколесил немало по стране Советов: Алтай, Казахстан, Вятка, Урал, Оренбургские степи… В поисках чего предпринимались эти вояжи, сейчас сказать трудно. Отец вряд ли искал какой-то особой лёгкой доли, длинного рубля или спокойной и сытой жизни, но и не был типичным летуном типа перекати-поле.

На каждом новом месте батя брался за постройку дома — всего их было пять. Но каждый раз, едва обустроившись и наладив жизнь, когда можно было передохнуть от кочевого существования по съёмным углам и ветхим избушкам и начать жить-поживать да добра наживать, он срывался с места. Не торгуясь, Петр продавал новострой и, получив аванс, объявлял сбор постепенно разрастающейся семье. Сам, подхватив чемодан, исчезал в чреве общего вагона. Дождавшись «вызова» по новому адресу, убывало и семейство. Остепенился, только когда родился четвёртый ребёнок — сын Георгий, по-простому — Жорка. И то, как сказать — остепенился. Когда мне было полтора года, отец в последний раз собрал чемоданишко и сорвался из города посреди Оренбургских степей, где только что построил шлаколитой просторный дом, в сторону полустанка на Транссибе — своей малой родины.

— Хочу, чтобы дети не пылью степной дышали, а воздухом лесным, — впоследствии так объяснял мне свой выбор.

И в самом деле, никуда больше не двинулся. Хотя в подпитии то и дело обсуждал перспективы переезда и постройки очередного — шестого — дома. Эти разговоры приводили мать в более глубокое уныние, чем побои, на которые по пьяному делу родитель был беспричинно скор.

Что же касается меня, то родовое прозвище я оправдывал тем, что постоянно что-то собирал: сначала старые вещи, монеты, которые в те времена переходили из рук в руки чаще всего «за так» или в обмен на сущие безделицы, позже это стали какие-то истории, знания. В отличие от предметов старины, многократно подорожавших, они не имели стоимости, но я, словно Плюшкин, копил их, не давая себе отчёта, зачем это делаю. Все слышанные от кого-то когда-то байки, прочитанные вскользь книги, статьи в энциклопедиях словно оседали в виртуальном чемодане. К тому же, в отличие от обычного скарба, это содержимое нельзя было подвергнуть ревизии, избавляться от ненужного, чтобы особо не захламлять поклажу. Так всё и копилось, каким-то неведомым образом систематизируясь по серым извилинам.

Теперь с полной определённостью могу сказать, что если бы не этот «чемодан», я бы не смог верно оценить событий, свидетелем и невольным участником которых стал. Просто прошёл бы мимо. И тогда житель уральской провинции не оказался бы на пороге разгадки одной из самых интригующих загадок мирового искусства, способной оказать влияние на развитие мировой истории. Вернее, даже не на пороге, а у закрытой двери, за которой она спрятана и запечатана роковой для каждого, желающего вольно или невольно её отпереть, печатью.

Всё это произошло не в одночасье, как бывает в фантастических романах или фильмах, где, скажем, герой, нырнув в реку в реальном времени, выныривает уже в другом историческом отрезке или в параллельном мире, где его поджидают самые удивительные приключения. Здесь обошлось без подобных фокусов. Просто однажды нужно было лишь докумекать — как у нас говорят — и сложить пазлы, на которые прежде никто не догадался взглянуть как на части единого целого. Правда, каких-то из них не хватало, и тогда приходилось заполнять прореху предположениями, логически вытекающими из общего вида картины. Но эти пазлы-эпизоды следует отнести не к фантастике, а скорее к вариативности исторических событий, на которые, как оказалось, так богат наш мир.

Погоня за Золотой Бабой

Тук… тук-тук-тук… тук-тук… тук… тук-тук-тук… тук-тук… тук… тук-тук-тук… тук-тук…

Дятел, браво справляющий свою мозготрясную работу, в субботнее утро воспринимается исключительно наказанием, ниспосланным грешнику за пятнично-питнйные утехи. Я надеялся поспать как минимум до обеда, а потому даже отключил сотовый телефон, чтобы ничто и никто не помешали этим планам. Но всех сюрпризов природы и промыслов Неба человек предусмотреть не в силах. Я ещё какое-то время не реагировал, надеясь, что стукоток как-то сам собой поутихнет, но, в конце концов, сдался. Заглянув в деревенский домофон — автомобильное зеркало заднего вида, прикреплённое к наличнику так, чтобы видеть, кто «стучится в дверь ко мне», понял, что это отнюдь не долбаная птица оприходует ворота в ритме чокнутого радиста.

В доски постукивал приличного вида мужчина, и делал это, скорее всего, ключами от «Рено Логан», что стояла на дороге. Сразу подумалось, что облик стукача плохо вяжется с автомобилем, на котором он приехал. В чём дело, понял, когда вышел открыть ему ворота. Мужчина выглядел так, что ему самое место было за рулём «Ленд Ровера», ну, или, как минимум, — «Тойоты-Камри». Одет презентабельно, но без пижонского лоска: коричневые туфли на все времена — классический фасон со шнуровкой на крепкой подошве, костюм серого цвета в белую крапинку слегка пожёван от долгого сидения в автокресле — ткань дорогая, натуральная, такая легко мнётся, голубая рубашка из материи плотной текстуры с двойными — французскими — манжетами под запонки, сами они были из серебра, с вставками из сердолика. Короче, он меньше всего походил на продавца моющих пылесосов и самозатачивающих ножей, но и мне, в свою очередь, судя по прикиду незваного гостя, предложить ему было нечего.

С возрастом бремя похмелья одолевало всё несносней и несносней, отчего я становился более внимательным к деталям. Сначала это касалось состояния собственного здоровья или, вернее, — симптомов нездоровья, позже настороженная чуткость перенеслась и на всё остальное: абстинентная внимательность к частностям стала какой-то гипертрофированной, хоть напивайся накануне каждого репортажа.

Незваный гость типом лица напоминал Роберта де Ниро. Не так, чтобы он мог смело заявляться на конкурс двойников оскароносного актёра, но в целом вполне ему соответствовал, разве что губы были более пухлыми, да и сам — чуть грузнее, к тому же изучал тебя голубыми, а не серыми глазами. Я вообще давно взял за правило при описании людей искать схожие черты с известными персонами. Так намного проще передать достоверный образ. Вот скажи я, что у вообразившего себя дятлом типа был крупный нос, и что с того? К примеру, у Бельмондо или Жана Рено тоже носяры будь здоров, но у одного нос поддавлен, как котлета, а у другого набухает на окончании нераспустившейся почкой, так, словно ещё хотел пустить побег, да передумал. При желании можно продолжить примеры выдающихся шнобелей, но что за нужда, если сразу найден тот, что нужно — крупным, правильной формы нос «Бешенного быка» делало его основание. Таким эту часть лица ещё видят ещё иллюстраторы одноименной повести Гоголя. Но начал я не с этого.

— Вы лев? — спросил я, не дав гостю раскрыть рта, впрочем, он этого делать особо и не торопился. — в свою очередь, изучал хозяина дома.

Его взору хозяин этот предстал не в самом лучшем виде: заспанный, два дня не бритый, в одних джинсах и с запахом изо рта, способным удерживать на расстоянии вытянутой руки кровососущих крылатых тварей. И очень похоже, не их одних. Мужчина тоже не демонстрировал желания сближаться.

— Впечатляюще! — воскликнул незнакомец. — Вы поражаете своей проницательностью, Георгий Петрович. Действительно, меня зовут Лев… Николаевич. Но откуда?!.

— Да не кричите вы так, — поморщился я от проявленного некстати напора. — Просто у вас запонки с сердоликом, а это камень Льва по знаку Зодиака. Мне, как понимаю, представляться не следует?

— Ну кто же не знает журналиста Георгия Кириллова?! Кстати, одна из ваших публикаций и привела меня на Урал. А познания в геммологии, надо понимать, остались от камнерезного прошлого? — теперь пришла его очередь являть осведомлённость.

— Да вы, смотрю, основательно подготовились к визиту.

— Ну, информация о ваших «жизненных университетах» есть на сайте «Уральской газеты» в рубрике «Авторы», так что здесь глубоко копать не пришлось, хотя и без этого не обошлось. Что же с пустыми руками к вам из столицы было ехать?

— Прямо на этом? — кивнул я на «Логан» с местными номерами.

— К счастью, нет. До Елизаветбурга добрался самолётом, а остановился в Трубоуральске. Там и взял машину на прокат. О чём, кстати, ни малейше не пожалел. Какая превосходнейшая природа в ваших краях!

Я настроился кисло выслушать пафосную арию заморского гостя, исполняемую едва ли не каждым, кто впервые оказывался в нашей уральской Швейцарии, но мужик так же резко прервал её, как и завёл.

— Не пригласите войти?

Лев не знает сомнений, обязательно выполняет задуманное… Ни с того ни с сего в памяти стали всплывать особенности знака Зодиака. Одно утешало — энергия знака Зодиака истощима. Но я, пожалуй, не буду испытывать ресурс прочности. Тем более, было чертовски любопытно, что привело столичного жителя в наше захолустье.

— Но дайте мне хотя бы пару часов на то, чтобы прийти в себя. Вчера имел неосторожность соперничать с молодыми людьми в истреблении зеленого змия. Ночью казалось, что преуспел, сейчас — не уверен в этом. Пока можете продолжить знакомство с окрестностями. Тут недалеко в соседнем селе Сильва (да, как та самая Сильва Вареску из оперетты Кальмана) имеется с живописными берегами пруд, оставшийся ещё от железоделательного завода Петровских времён. Да и вообще есть где утолить страсть пытливому любителю-натуралисту.

— Что ж, воспользуюсь представившейся возможностью, — и не думал перечить Лев Николаевич. — Значит, у вас я буду… в час. Нет, лучше в половине второго.

Пауза ему была нужна для того, чтобы бросить взгляд на часы, движением руки явленные из-под манжет. Как я и предполагал, они были неброские с виду: классическая модель, корпус из стали, кожаный ремешок, из опций лишь секундная стрелка да окошечко календаря между рисками на четыре и пять часов. Всё ничего, не считая, что циферблат украшал миниатюрный мальтийский крест над названием фирмы Vacheron Constantin.

Спровадив москвича, я взялся за уборку в гостиной, где вчера, вернее, уже сегодня ночью, истощило себя празднование дня рождения глвного бухгалтера «Шаринских вестей» Наталии Самарской. Празднество, начавшееся в редакции, продолжилось на сильвинском пруду, а за полночь перетекло в моё жилище. По бутылкам даже не бывший в курсе вчерашнего, но сведущий в питии человек мог просчитать сюжет событий. Водка «Столичная» и полусладкое «Саперави» — традиционный гендерный расклад — обрамляли закуски в дебюте, выбор обосновывала первоначальая цель — немного посидеть, ничего ни с чем не мешать. Конечно, дожить до моего логова остатки с редакционного стола не имели шанса. Вино и водку принесли те, кого не сбили с толку последующие набеги в винно-водочный отдел, и они до конца остались верными своему первоначальному выбору. Редкое, надо сказать качество.

Пиво появилось по настоянию выпускающего редактора Виктора Евгеньева, пожелавшего полирнуть. Было это уже по пути на водоём, после того как стены редакции стали тесны ожидаемо взбурлившему действу. Поводом же послужило то, что у двадцатитрёхлетней именинницы, напросившейся за добавкой, в алкомаркете настоятельно потребовали предъявить паспорт. Впечатлённая своим возвращением в ранг несовершеннолетних, она купила вдвое больше планируемого.

Сухое красное «Мерло» явилось тоже по пути на природу, но уже по моему настоянию, как непременный атрибут к мясу на углях, чью роль с успехом сыграли сардельки. Пиво и вино брались с запасом, ведь «в тайге мороженого нам не подадут». Кто-то из барышень решился повысить градус, но не изменяя виноградной лозе, так образовался коньяк «Лезгинка». За счёт примкнувших к нашей компании на берегу знакомых именинницы Наталии ассортимент выпивки пополнился ординарным виски «Scottish Collie» и «Пепси-колой». Холодная, несмотря на июль, вода только взбодрила фантазию, и по возвращении в Шарю, я пригласил всех, кто остался в строю, на кофе «по-хемингуэевски» с кальвадосом. Это был чистой воды экспромт, к которому автор «Прощай, оружие» имел отношения не больше, чем к краснодарскому чаю. В шаринских магазинах, как и следовало ожидать, кальвадоса не держали в виду отсутствия спроса, но, вопреки этой логике, оказалась граппа. Пришлось сослаться на никогда не существовавшие свидетельства Скотта Фицджеральда, что в исключительных случаях Хэм пользовал виноградную самогонку вместо яблочной.

В своих воспоминаниях, а где и догадках, я шёл словно охотник по следам лося-подранка, собирая пустые бутылки. В перехлёст этим мыслям промелькнули картины детства, когда сбор — нет, не бутылок, а стеклотары — имел не просто практический, а даже какой-то сакральный смысл, как любой первый заработок.

Весь этот ералаш улетучился из головы, когда я открыл окна и взялся за пылесос (с грязной посудой разобрался ещё ночью по старой привычке — мыть по горячим следам, невзирая на состояние). Уборка — это вообще самое наипервейшее средство от похмелья. В этом плане пылесос «Урал» выше всяких похвал: изрыгающий децибелы, сравнимые с форсажем взлетающего истребителя, он довольно споро изгонял тревожные мысли, долго и нудно терзающие человека с перепоя, заодно отпугивал и мысли об опохмеле. По этой причине я до сих пор не избавился от допотопной техники, хотя импортный менее шумный пылесборник тоже имелся в наличии; ему давали шанс отличиться в другие — ничем не омрачённые — дни. Взбодриться и отвлечься удалось, слегка вспотеть — тоже. Контрастный душ (бриться не стал — раз пропустил пятницу, то делать это в субботу было и подавно ни к чему) и завтрак обжигающей глазуньей с колбасой и свежезаваренным чаем с имбирём завершили восстановительные процедуры. К повторному визиту Льва Николаевича я был в порядке. Ну, или почти, что было скорее плюсом, учитывая ещё не убаюканную полностью наблюдательность. Вообще-то хорошо, что его чёрт принёс с утра пораньше. Иначе бы я, скорее всего, надумал опохмелиться, что на фоне начавшегося неделю назад отпуска могло вылиться в очередную попойку.

— Если можно, я не буду снимать обувь. Лев Николаевич, скорее поставил в известность, чем спросил разрешения, и прошествовал в гостиную. Видите ли, в тапочках чувствую себя словно босым или, хуже того в носках с прорехой на большом пальце.

— Валяйте, согласился я без особого энтузиазма, наблюдая, как ботинки на толстой уверенной подошве попирают мои недавние труды.

Но тут же нашёл, на чём отыграться. Мысленно ухватился за образ пальца, торчащего из прохудившегося носка, — он словно уравнял меня со столичным хлыщём. Стоило ему чуть вознестись во время разговора, а местами он был действительно хорош, как я тут же представлял, что под телячьей отличной выделки кожей стыдливо ютится большой палец, прорвавший давно нестриженным ногтем ветхий носок.

— Дороги у вас, прям, как в Альпах. — Лев Николаевич, или как там его на самом деле, уместившись в кресле, решил-таки закончить прерванную прежде арию заморского гостя. — Мне есть с чем сравнивать, ведь доводилось водить и в тех краях. Не зря я где-то читал, что ваши края называют уральской Швейцарией.

— Могли бы остановиться в Шаре. У нас тут есть одна небольшая гостиница, правда, без особых изысков, даже — завтрака. Но как вариант бивака — вполне.

— Догадываюсь. Даже в Трубоуральске лучшая гостиница тянет в пиковом случае на полторы звезды, а тут… я могу себе представить. Нет уж. Я лучше покатаюсь. Люблю водить, тем более, в Шарю ведёт такая интересная трасса: и рельеф и виды…

— Так какая моя статья вас сподвигла к этому вояжу? — теперь уж я прервал трёп гостя и попытался сделать это в его стиле общения. Подстраиваться под собеседника — вообще профессиональная манера ведения разговора.

— «Оружейный клад древних угров», опубликованная в прошлом году и в «Уральской газете», где вы, как я понимаю, сотрудничаете в качестве внештатного сотрудника.

— Занимаетесь историей или этнографией?

— В общем понимании — нет, но в определённом смысле и то и другое. К чему можно добавить культурологию, религиоведение и ещё ряд научных направлений. В двух словах не объяснишь, но со временем Вы всё поймёте.

— И много времени потребуется для этого? Не то, чтобы у меня на сегодня и ближайшие три недели запланированы какие-то срочные дела, но всё-таки хотелось бы иметь представление.

— Не знаю, как дело пойдёт. Но думаю, встречи за три-четыре управимся.

— Однако… Только, может, я избавлю вас от трудов, если скажу, что оружия у меня на руках нет. После гибели человека, который его обнаружил, я передал всё в музей истории Шаринского района. Он на соседней улице, там можете удовлетворить своё любопытство.

— Георгий Петрович… — гость скорчил гримасу, так, словно языком пытался выковырять забившееся между зубами мясо. — Дело ведь не столько в самих ржавых железяках, хотя в музей обязательно загляну. Вы, должно быть, уже и сами кое о чём догадываетесь. Возьмусь предположить, что сейчас в вашей голове в связи с происходящим вокруг вас в последнее время складывается определённое видение событий, весьма невероятных для обычного понимания и ещё недостаточно ясных. Не хватает, образно говоря, некоторых пазлов, чтобы получилась чёткая картина. Я дам вам эти пазлы. Но они дорогого стоят. В мире есть лишь определённый круг людей, владеющих этой информацией, но ещё больший состоит из желающих быть посвящёнными. Мы оба реалисты, и не буду скрывать, что с моей стороны это отнюдь не альтруистический шаг. Взамен — услуга за услугу — я хотел бы узнать о том, что открылось вам в этой истории, а лучше — увидеть сами находки. И отнюдь не те, что описаны в статье.

— Всё какими-то загадками говорите, — ответил я, как сумел, на этот ход. — Крайне заинтригован и, хотя не понимаю, о чём идёт речь, готов попробовать.

— Замечательнейше! Гость отреагировал так бурно, словно у него только что прошла многочасовая икота. Разговор обещает быть долгим, не разрешите мне курить в доме, чтобы не отвлекаться на перекуры? Я и без того смолю, как паровоз, а уж когда волнуюсь — подавно. Сейчас именно тот случай.

— А по вам и не скажешь, своё «добро» я продемонстрировал тем, что распахнул одно из окон в гостиной и добавил в качестве бонуса, — могу предложить кофе. В последнее время перестал варить его в турке, а пристрастился к специальному для заваривания в чашке. Тот же молотый, но каким-то образом дополнительно обработанный. Просто роскошь! Пару ложечек в чашку, заливаешь кипятком, и через пяток минут наслаждайся приличным кофе. Правда, только чёрный молока не держу, как и сахара.

— Преотличнейше! Гость явно перебарщивал с употреблением превосходной степени, хотя на безудержного оптимиста был похож меньше всего.

Я принёс уже вскипевший термопот, кофе, чашку с ложечкой. Первые слова гостя сопровождались звуками, издаваемыми потрошением мягкой пачки сигарилл — маленькиих сигар, по форме и толщине больше напоминающх сигарету, чирканьем зажигалки, журчанием воды…, но потом уже ничего не отвлекало от действительно интересного повествования. Было такое ощущение, что присутствуешь на лекции преподавателя, убедительно разбирающегося в предмете, а это всегда цепляет и порой даже компенсирует вялую харизму оратора. Впрочем, Льву Николаевичу на её отсутствие сетовать не приходилось.

— О Золотой Бабе, — начал он, — в наше время хотя бы краем уха не слышал разве что снежный человек. Как только её не называли на разных языках: Юмала, Золотая Старуха, Злата Майя, Калтась, Гуань Инь, Дьес Эмигет — Медная Статуя, Сорни Эква — Золотая Женщина, Сорни Най — Золотая Владычица или в просторечье Золотая Баба. И это ещё не полный перечень имён идола, чьё появление на капищах древней Пармы и Югры и исчезновение неизменно ставят вопросы: Когда? Откуда? или Куда? Нет ответа и на, казалось бы, менее сложный вопрос: как выглядит богиня? Уж более тысячи лет за древним божеством северных народов — угров, вогулов и остяков, предков нынешних хантов и манси, идёт охота. За это время хотя бы должно было появиться представление о том, как именно выглядит столь желанный предмет. Однако и с этим нет определённости.

Сведения по объёму немалые, но по сути — скудные и противоречивые. По версии одних, она — наследие мифической страны Гипербореи, другие предполагали, что это изваяние тибетской буддийской богини бессмертия Гуань Инь, выражающей суть бодхисаттвы (буквально — «существо, стремящееся к просветлению») Авалокитешвары. Дело в том, что у озера Зайсан на востоке Казахстана находилась караванная стоянка южных купцов, торговавших с остяками и вогулами. Вполне возможно, скульптурное изваяние прекрасной богини могло оказаться там, а уж потом попасть к жителям Севера и стать их божеством. И не просто одним из многих, а — Великим, к которому с поклоном и дарами многие века стремились все племена обширного края.

Известно немало описаний Золотой Бабы, от весьма традиционных для изваяний божества до оригинальных, в числе которых свидетельство австрийского барона Зигмунда фон Герберштейна. Он дважды — в 1517 и 1526 годах — бывал в Москве в качестве посла императора Священной римской империи Максимилиана I. Но можно предположить, что барона больше заботила не дипломатическая миссия, а что-то другое. Например… поиски Золотой Бабы. Есть основания думать, что посол главным образом был охотником за легендарной богиней. Желающих её заполучить числа не счесть. Веками они стремились на Урал и далее — в Сибирь, в надежде завладеть золотым изваянием, но все, кому довелось вернуться, похвастать успехами не могли.

Скандинавские саги повествуют о трех набегах викингов в девятом, десятом и одиннадцатом веках на Биармию — так они называли северо-восток нынешней России, целью походов было завладеть золотым божеством. Последнюю попытку предпринял ярл (так называли представителей родовой знати) Торир Собака. Одна из саг рассказывает о том, как его воины с большим трудом добрались до святилища, но поживиться не успели — появилась стража идола и перебила почти всех викингов. Оставшимся в живых пришлось срочно отступать.

— Лучше бы бродяги попытались сесть где-нибудь на княжеский престол, — не удержался я от комментария. — Это у варягов на Руси, как считают историки, неплохо получалось. Да и доходней дело-то, чем грабёж.

Лев Николаевич никак не прореагировал на мою реплику, дав понять, что прерывать его лекцию совсем не обязательно. Ну, и пожалуйста! Хотя твёрдо обещать не могу.

Из дальнейшего повествования я узнал, что неоднократно и дружины новгородских молодцов-ушкуйников отправлялись в походы за золотым кумиром. Например, известно о безуспешных попытках Гурята Роговича продраться сквозь урманы и миновать хитроумные ловушки. Был среди желающих заполучить Сорни Най и Семен Курбский, к встрече с которым фон Герберштейн готовился задолго до поездки в российскую столицу. Есть сведения, что особе, приближённой к императору, удалось добиться свидания с пленным воеводой Иваном Челядниным. Этот боярин, будучи одним из командующих русским войском во время войны с Ливонией, в ходе битвы под Оршей, состоявшейся 8 сентября 1514 года, попал в литовский плен, где через год умер. Так вот барон во время беседы с пленным воеводой выспрашивал у того, как отыскать на Москве Семена Курбского.

На рубеже XV — XVI веков тот с Петром Ушатым и Василием Гавриловым, собрав порядка пяти тысяч воинов, предприняли попытку завоевать Югорские земли. И частично это им удалось. Разномастное войско: его основная часть состояла из русских — с берегов Северной Двины, устюжан, вятичей, вологжан, к которым примкнули татары и мордва — выдвинулось на покорение северных земель двумя путями. Отряд Курбского и Ушатого продвигался по системе волоков, соединяющих водные «большаки» Севера — Онегу, Северную Двину, Мезень и Печору, а Гаврилов со своими ратниками шёл Волгой, Камой, далее по её притокам Колве и Вишерке до Чусовского озера, оттуда поднимались по Березовке к волоку на Волосницу — приток Печоры. Объединившись на этой северной реке, войско основало Пустозерский острог, ставший опорным пунктом для походов на Югорию — так именовалось прежде Приобье, где обитали ханты и манси. В столицу отряды вернулись в 1500 году не только с победами, давшими право Ивану III добавить к своему титулу звание «князя Югорского, Обдорского и Кондийского», но и с рассказами о Золотой Бабе. Сам Петр Ушатый обыскал междуречье Тавды и Оби в поисках святилища богини, но тщетно.

Судя по всему, встреча с триумфатором югорского похода Семёном Курбским у посла-барона состоялась в первый его приезд в 1517 году. Уж кому-кому, а напарнику Ушатого, изводившего себя и своих людей поисками Сорни Най, было что порассказать любопытному и щедрому на подарки иностранному посланнику. Не исключено, что вдохновлённый этими беседами глава дипломатической миссии стал строить проекты северной экспедиции и позабыл-позабросил дела своего посольства.

А между тем, главной целью его было способствовать прекращению войны между Московским царством и Литовским княжеством, а также склонить Ивана III уступить Смоленск Польше и вместе с поляками выступить против Турции. Но, как мы знаем из истории, свою миссию барон провалил. Так что можно сказать, Золотая Баба или, скажем так, — её призрак сослужили Российскому государству хорошую службу. Мира не последовало, Смоленск в ходе войны присягнул-таки московскому царю, страна не ввязалась в баталии против весьма грозного на тот момент противника — Османской империи, Польское же королевство после удачных набегов янычар на южную и центральную Европу стало терять былое могущество и до поры до времени поумерило имперские амбиции. Замирись тогда Москва с Краковом, вынашивающим коварные замыслы, поляки могли оказаться в Кремле лет на девяносто раньше Смутного времени. И как знать, нашлись бы ещё или нет тогда свои Минин с Пожарским, чтобы выбить пшеков из Белокаменной и дать России шанс на возрождение. Так-то.

В 1526 году фон Герберштейн ещё раз побывал с посольством в Москве, но никаких политических дивидендов своему монарху и в этот раз не выгадал. Бесславный итог миссий австрийского дипломата может крыться в том, что он так и не смог познать прибауточно-частушечную русскую душу. Замыслы же искателя и путешественника даже не успели увязнуть в непролазной грязи распутицы — решительность повыветрилась от одного осознания масштабов российских просторов. Тем не менее, бесславными поездки в Россию не назовёшь, они прославили-таки его на всю Европу.

Собранные географические и этнографические материалы, в том числе и «Указатель пути в Печору, Югру и к реке Оби», составленный участниками похода Курбского, легли в основу книгу «Записки о московитских делах», написанную на латыни и изданную в 1549 году. К фолианту прилагалась карта Московского государства, долгое время служившая основным источником для тех европейцев, кто интересовался загадочной страной. Одна из пометок этой карты весьма примечательна — между рекой Обь и Уральскими горами изображена женщина с указательной надписью SLATA ВАВА. Сама дама, к слову сказать, весьма отличалась от словесного описания — вполне такая европейская матрона без каких-либо акушерско-анатомических подробностей.

— Вот можете сами взглянуть, — с этими словами гость протянул мне… нет, не старинный фолиант и даже не ветхий от времени лист бумаги, как можно бы было ожидать от столь сведущего и представительного человека, а планшетник, с картой на экране и подписью под ней.

Карта из книги Зигмунда фон Герберштейна «Записки о московитских делах»

«За Обью, у Золотой Бабы, где Обь впадает в океан, текут реки Сосьва, Березва и Данадым, которые все берут начало из горы Камень Большого Пояса и соединенных с ней скал. Все народы, живущие от этих рек до Золотой Бабы, называются данниками князя Московского. Золотая Баба, то есть Золотая Старуха, есть идол у устьев Оби, в области Обдоре. Рассказывают, что этот идол Золотой Бабы есть статуя, представляющая старуху, которая держит сына в утробе, и что там уже снова виден другой ребенок, который, говорят, ее внук. Кроме того, уверяют, что там поставлены какие-то инструменты, которые издают постоянный звук вроде трубного. Если это так, то, по моему мнению, ветры сильно и постоянно дуют в эти инструменты».

Пока я изучал карту и текст, гость, демонстрируя, что начинает осваиваться, отлучился на кухню, ополоснул чашку и вновь заварил себе кофе. Вернулся же к повествованию после того, как сделал несколько глотков, перемежая глубокими затяжками.

— Не давал покоя образ Золотой Бабы и Ермаку Тимофеевичу. Его, надо полагать, интересовала не столько ценность изваяния из драгметалла, сколько его магическая суть, ведь, согласно преданиям, обладателю богини подчинялись безоговорочно поклонявшиеся ей племена. А атаман ставил своей главной целью именно приведение сибирских народов под присягу русскому царю. «Летопись Сибирская, краткая Кунгурская» сообщает, что Ермак в марте 1582 года послал атамана Ивана Брязгу с отрядом вниз по Иртышу. Дойдя до устья реки, казаки направили свои челны вниз по Оби, к городищу Нимъян, где, как донёс осведомитель из местных, находился заветный идол. Взять городок опытным в ратных делах ушкуйникам Ермака не составило труда, однако Золотой Бабы они там, несмотря на тщательные поиски, не обнаружили. Вот только доложить о провале экспедиции атаману Брязге не довелось. На обратном пути его отряд попал в засаду и погиб.

Была ли это месть Сорни Най за посягательство на неё или нет, можно только гадать. Хотя местные племена в этом не сомневались, как и в том, что Ермак тремя годами позже поплатился за то же самое. По бытующей легенде, доспехи — стальная, покрытая золоченой медью кольчуга — были возложены к ногам богини — «…нага с сыном на стуле седящая и приемлюще дары от своих…», как описана она в «Летописи сибирской…». Её ещё называют Ремезовской, по имени автора — картографа и историка Семёна Ремезова, жившего в Тобольске. Этот документ может претендовать на определённую достоверность. Он хоть и создан в самом начале XVIII века, но ссылается на источники более близкие по времени к покорению Сибири. Например, на сочинение Саввы Есипова «О Сибири и сибирском взятии» 1636 года, основанное уже на свидетельствах участников самого похода за Урал.

Среди искателей золотого идола были и христианские миссионеры. Их интерес к предмету был иной — найти и уничтожить, чтобы пресечь поклонение богопротивному истукану. Современному человеку тогдашние методы обращения в веру в стиле «пришёл, увидел, победил» могут показаться жестокими. Конечно, на их фоне сегодняшние попытки Церкви расширить своё влияние не только на паству, но и на общество в целом выглядят, пусть и крупномасштабными, но всего лишь военными учениями на фоне кровопролитных, изматывающих бессонницей и сумасшествием рукопашных схваток боёв местного значения. Обращали народы в веру отнюдь не идеалисты-духовники, предъявляющие реальные доказательства существования нимбов, что украшают лики святых на иконах, а материалисты, особо не тратящие своё время на уговоры.

Так, причисленный к лику святых Стефан Пермский в 1384 году предпринял ряд решительных мер по искоренению язычества в селениях по рекам Вычегде, Вымь и Сысоле: «Разъярился владыка Стефан на кумирницы пермскии поганые, истуканные, изваянные, издолбленные боги их в конец сокрушил, раскопал, огнем пожегл, топором посекл, сокрушил обухом, испепелил без остатку», — говорится в «Житии Стефана Пермского», написанном Епифанием Премудрым вскоре после кончины епископа в 1396 году. Считается, что после этого божество перенесли далее на север, куда в дремучие леса не переставали тянуться язычники с богатыми дарами.

Вплоть до Октябрьской революции и прихода к власти большевиков церковь не оставляла надежды отыскать злополучное изваяние. Организационным центром этих поисков стал основанный ещё в 1657 году Кондинский монастырь. Задачу братии делало невыполнимой то, что даже самые, казалось бы, истинные христиане-аборигены оставались втайне поклонниками Золотой Бабы. Так, монахи в 1757 году выявили среди усердных прихожан трёх сборщиков дани для Сорни Най. Но монастырский устав не признавал отчаяния, сыщики в рясах были большими оптимистами, о чём свидетельствует хотя бы тот факт, что ещё в начале XX века монастырь издал «Инструкцию Кондинской миссии», содержащую чёткие и строгие предписания по розыску «мерзкого идола».

Впрочем, и с приходом к власти безбожников-коммунистов охотники найти и завладеть золотой богиней не перевелись. И список легенд на эту тему за советские годы лишь приумножился. Среди них бытует такая. Одному ссыльному революционеру удалось-таки расположить к себе хранителей Сорни Най, и те позволили её лицезреть чужеземцу-иноверцу. Общение настолько обогатило его умственно и духовно, придало такой уверенности в своих силах, что впоследствии он смог вершить судьбу народов и стран. Имя того ссыльного было Иосиф, фамилия — Джугашвили.

— Вот даже как?! Интересно, из последней когорты никто в этом замечен не был?

— Чего не знаю, того не знаю, — недовольно подёрнул щекой рассказчик, надеявшийся, очевидно, на то, что я буду более трепетно внимать его словам, и решил закругляться. — Что-то из рассказанного мной вам уже, наверняка, было известно, что-то, очень надеюсь, услышали впервые.

— Определённо открыли много нового, — решил я приободрить гостя.

— Я столь пространно говорил об этом, чтобы показать, насколько могут быть масштабны и живучи мифы. Все вышеперечисленные охотники за Золотой Бабой — Торир Собака, Гурят Рогович, Семён Курбский с Петром Ушатым, Ермак Тимофеевич с Иваном Брязгой, Стефан Пермский с чернецами Кондинской обители — пожалуй, лишь за исключением участников первых походов викингов, — гонялись за призраком.

Нет, изначально Золотая Баба реально существовала, но к тому времени её уже не было на Урале, и удалялась она отнюдь не на север или северо-восток, где её прятали с глаз долой рьяные адепты, как все полагают, а в противоположном направлении.

— Противоположное у нас где?

— В Европе, Георгий Петрович, в Европе-матушке.

— Для меня матушка как-то всё больше с Россией сочетается.

— Ладно! — почёл за лучшее не развивать тему Лев Николаевич. — Кажется, я уже извёл вас своей болтовней, не хочется злоупотреблять вниманием столь благодарного слушателя. Да и для первого раза информации достаточно.

— Ну, меня-то вы нисколько не утомили. Слушал бы и слушал, тут опаска в другом — как бы я не пресытился столь изысканной темой. Так что прерваться, действительно, стоит. Когда продолжим?

— А чего откладывать? Давайте завтра. В каком часу вам будет удобно меня принять?

— В это же время. Я мог бы предложить вместе пообедать, но считаю, приём пищи будет отвлекать от темы. Я, например, не могу воспринимать выступление артистов в ресторанах. Жующая публика неблагодарна по своей сути.

— Наивернейше! Абсолютно с вами солидарен, Георгий Петрович! Надеюсь, у нас ещё будет повод встретиться за столом — отметить наше сотрудничество.

— Отметить не откажусь. С умными людьми всегда приятно иметь дело. Только вот бы ещё взять в толк, о чём это вы, Лев Николаевич?

— Возьмёте, возьмёте, Георгий Петрович…

Уже когда проводил гостя до ворот и, немного повозившись с запором, распахнул их перед гостем, я задал вопрос, занимавший меня всё время, пока он развлекал меня россказнями.

— Где преподаёте? Я бы с удовольствием, если это возможно, посетил ваши лекции.

Мужчина слегка замешкался, словно запнулся о порог, но быстро нашёлся и с укорительной улыбкой, слегка покачав головой (что за бестактность, я был о вас лучшего мнения!) сухо ответил:

— В одном из столичных вузов… Но не думаю, что мои лекции увлекут вас. Я преподаю молекулярную биологию. Есть работа, есть и служение. Всего доброго. До завтра.

«СВЕРЧОК» ЙОРГУСА КЕНТРОТАСА

Визит московского гостя, что и говорить, озадачил. Лекторская болтовня, перемежаемая намёками на мою осведомлённость, определённо таила в себе опасность. Хотя задачей Льва Николаевича наверняка было обозначить мне радужные перспективы. Похоже, я со своими догадками и находками виделся кому-то на данный момент важной фигурой. Важной-то важной, но, скорее всего, — разменной. Даже не представляя всей картины происходящего, я пришел к пониманию, что разыгрывается какая-то серьёзная шахматная партия и фигуры в ней двигают отнюдь не простые смертные. Доска на шестьдесят четыре чёрно-белые клетки, она ведь, по сути, одна: что на столе во дворе хрущёвки, что на матче за звание чемпиона мира. Только в одном случае на кону шалабаны или, в козырном случае, пара-тройка сотен рублей, в другом — всемирная слава, реальные деньги и проверка твоих амбиций по наивысшим эталонам. Тут скорее, вырисовывался второй вариант. Только вот я был не игроком, а фигурой в чужих руках. Пешкой, но перед которой откроют перспективы пройти все шесть клеток по своему или чужому, если доведётся рубить, полю и обернуться ферзём, ну, или другим персонажем из первого ряда, «если терем с дворцом кто-то занял». Мой гость, кстати, тоже не тянул ни на того, кто двигает фигуры, ни даже на главную среди них. Максимум — на хоть и не действующего прямолинейно, но незамысловатого по своей сути слона.

Я ещё не знал, насколько далеко простирается осведомлённость Льва Николаевича со товарищи о моих, с позволения сказать, открытиях, но, скорее всего, она достаточно полная, раз направили ко мне переговорщика, наделённого определёнными полномочиями. Что ж, конечно, можно попытаться пойти в полный отказ и включить дурака в надежде, что отстанут. Но вряд ли это будет разумно. Мной уже заиграли. Вернее, я сам, не ведая того, сделал первый ход. Даже несколько, и, судя по реакции, — весьма продуктивных и неожиданных. О том, чтобы выйти из игры, нечего было и думать. Даже если и можно, то небезопасно. Необходимо быть в теме, и чтобы гроссмейстер не переставал видеть в тебе проходящую пешку.

На следующий день Лев Николаевич, несмотря на то, что ему пришлось преодолеть больше сотни километров, появился в точно означенное время.

— Нет, природа у вас просто наизамечательнейшая! — услышал я от него вместо приветствия.

Москвич был всё в том же костюме, только рубашку сменил. Показалось, в моём гардеробе есть такая же, ну, или почти — голубая, в мелкую белую полоску с похожей текстурой ткани, о чём я и не преминул сообщить гостю. Однако попытка сблизить наши позиции была отвергнута — весьма дипломатично, но довольно явно:

— Ну, не знаю, — снова, как и при вчерашнем расставании, чуть замешкался гость, даже забыв применить превосходную степень, но потом, призвав на помощь всё ту же чуть укорительную улыбку, нашёлся. — Преотличнейшая, должен сказать, рубашка! Я купил по случаю в Мюнхене сразу семь штук, на каждый день недели.

Прозвучало это так, словно мне дали понять, что я позволил себе некое излишнее панибратство, так что мои догадки насчёт места в чьей-то игре, хоть и косвенно, но нашли подтверждение. Мне даже стало неловко за попытку сблизиться, хотя я никоим образом не навязывался в ближний круг. Просто ляпнул первое, что пришло в голову. Впредь следовало быть осторожней. Спасибо, Лев Николаевич, за науку.

Он и сам почувствовал возникшее между нами напряжение, понял, что допустил ошибку, не сдержав своего хренового снобизма. Поэтому быстро вошёл в образ рубахи-парня, тем более, что когда начинал говорить по теме, преображался, и слушатель невольно проникался к нему если не симпатией, то самым что ни на есть почтительным вниманием.

— Вчерашний рассказ, если помните, завершился тем, что практически все охотники за Золотой Бабой гонялись за её призраком или, если хотите, — тенью. Каждое описание богини сделано теми, кому лично лицезреть её случай так и не представился, они лишь передают слова других. Кажется, охотники за Сорни Най всегда опаздывают, каждый раз хранители идола успевают подменить его: то на деревянную копию, то на каменную. На самом деле подмен никаких и не было! Остяки, вогулы, зыряне и другие народы молились именно тем истуканам, которые попадались на капищах алчным искателям. Но верить в такое им не хотелось. Это означало признать, что все труды и жертвы были напрасны. Отсюда и версии о том, что Золотую Бабу хранители каждый раз успевали увезти, спрятать или подменить. При этом сами аборигены по какой-то причине поддерживали эти слухи. Может, видели, насколько губительна эта страсть для пришельцев и оттого старались подогревать её? В самом деле, ряды охотников за золотым тельцом, ряженным в бабу, косили и тяготы походной жизни, преумножаемые суровым климатом, и губили засады, куда их легко заманивали туземцы очередным мифом. А драгоценной статуи просто НЕ БЫЛО. Она — ФАНТОМ! Одна из самых великих мистификаций в истории человечества.

Хотя, конечно, на ровном месте такие легенды не рождаются. Прототип реально существовал, но в девятом веке его уже не было на Урале, и удалился он отнюдь не на Север — чуть ли не до плато Путорана на севере Якутии, как многие полагают, а в противоположном направлении. При этом оставил о себе такую память, что, воплощённая в легенды и мифы, обросшие, как водится, новыми подробностями и «свидетельствами», она благополучно сохранилась и до наших дней. Мало того, миллионы людей ежегодно лицезреют её воочию. Но обо всем по порядку.

Помните, как по-разному представлена Золотая Баба у фон Герберштейна в «Записках о московитских делах»? Автор, получается, свёл воедино европейскую и азиатскую версии происхождения богини. Топографический знак — богиня Минерва с копьем в руках — влияние итальянских авторов, считавших, что Золотая Баба — это Юнона (вместе с Юпитером и Минервой возглавляющая пантеон римских богов), которая попала в Югорскую землю из Римской империи. Словесное же описание делает её похожей на тибетскую богиню бессмертия Гуань Инь — это уже отсылка к версии восточного происхождения. Помните, «… идол есть статуя, представляющая старуху, которая держит сына в утробе», и там уже «виден другой ребенок, который, говорят, ее внук». Весьма сюрреалистично, не находите? Не потому ли Гуань Инь нередко изображали в виде своеобразной матрёшки, содержащей внутри себя уменьшенную копию.

Но чаще всего образ богини в описаниях предстаёт вполне земным воплощением женской красоты и изящества. Глазам же многочисленных охотников являлись в основном топорно сработанные идолы. «Топорно» здесь следует воспринимать даже не фигурально, а буквально. Это вполне соответствовало уровню развития таёжных народов, тех же вогулов или остяков. Впрочем, почему только их? Языческие идолы соседей — славян и варягов в Средние века также не отличались изяществом форм и тонкой работой. А между тем, богиня из драгметалла в основном представлялась высокохудожественным скульптурным изображением в стиле классицизма, а отнюдь не наивного искусства. Изваять подобное югорским мастерам было нереально — не их стиль и метод. Обтесать бревно или камень в перерыве между охотой или рыбалкой, действуя по наитию, пусть и божественному, это — пожалуйста. Тут же — другой случай, высшая лига по сравнению даже не с заводской, а дворовой командой! Тем более, если речь идёт о литом из металла изделии. Таких технологий в тайге просто никогда не существовало, чего не скажешь о древней Греции или Риме, где литые фигуры обитателей Олимпа и Пантеона были делом привычным. Вполне логический вывод из всего вышесказанного: родина Золотой Бабы — Европа, в частности, Древняя Греция или Римская империя, о чём не раз высказывались историки.

И руку к этим творениям прикладывали величайшие мастера своих времён. Так, древнегреческий скульптор Пракситель, живший в IV веке до нашей эры, создал из мрамора статую Афродиты Книдской, в которой воплотил образ знаменитой гетеры Фрины. Это земное воплощение богини любви влекло в святилище города Книда тысячи паломников. Люди устремлялись со всей Греции для того, чтобы молитвенно вскинуть к статуе руки и воскликнуть: «Нет ничего прекрасней божественной красоты Афродиты!». И так уж вышло: позже именно это вменили в вину её прообразу. По мнению обвинителей, куртизанка оскорбляла величие богов. Но красота гетеры оказалась лучшим адвокатом. Когда Фрина предстала перед судьями обнажённой, они не решились вынести смертный приговор той, «которую сама богиня признала бы своею сестрой». Наивные греки тогда полагали, что в совершенное тело не может вселиться несовершенная душа. После смерти своей музы и любовницы Пракситель отлил из чистого золота её статую, украшавшую храм Дианы Эфесской.

Из этого не следует, что Золотая Баба и есть то самое изваяние. Хотя в нашем случае — заметьте, я говорю «нашем» — есть определённая связь. Дело в том, что именно Праксителю одно время приписывали авторство статуи богини Афродиты, найденной в 1820 году на острове Милос и получившей всемирную известность под именем Венеры Милосской. Всё дело в том, что именно эта, одна из самых известных скульптур в мире и была когда-то Золотой Бабой.

— Я вижу, вы не очень-то удивлены моими словами, — произнёс гость, выдержав паузу, которую отвёл себе для прикуривания очередной сигариллы, а мне — для выражения эмоций. — Лично я нахожу эту реакцию довольно странной для человека, насколько я понимаю, любопытствующего по своей природе, а тем более — журналиста.

Теперь настала моя очередь взять микротайм-аут. Но если собеседник надеялся, что пауза мне понадобилась для того, чтобы прийти в себя, то он заблуждался. И пусть. Тем лучше. Я ещё вчера понял, зачем этот пижон припёрся за тридевять земель. Или дать ему понять? Пожалуй, рано.

— Если вы, Лев Николаевич, надеялись своим заявлением привести меня в душевный трепет, то прогадали. Глядя на ваши манипуляции с пачкой сигарет, я лишь вспоминал одно стихотворение:

Сухое левантийское лицо,

Упрятанное оспинами в бачки.

Когда он ищет сигарету в пачке,

На безымянном тусклое кольцо

Внезапно преломляет двести ватт,

И мой хрусталик блеска не выносит,

Я жмурюсь, и тогда он произносит,

Глотая дым при этом: «Виноват».

— Что-то знакомое… Бродский?

— Угадали. «Зимним вечером в Ялте». А что касается профессии… Знаете ли, она накладывает определённый отпечаток — привычку всё подвергать сомнению. Например, декану моего родного факультета журналистики Уральского университета Борису Маковскому приписывают слова о том, что, если мама говорит, что любит вас, обязательно проверьте. Да и постоянно приходится выслушивать истории, которые с позиций здравого смысла всерьёз можно рассматривать не иначе, как в качестве бреда. Надо отдать должное, вы в этом плане большой оригинал.

— Ёрничаете, Георгий Петрович, ну-ну… Держитесь молодцом. В покер не играете? Нет? Зря. Из вас мог бы выйти толк. Там ведь главное — не выдавать своих эмоций, у вас это хорошо получается. Знаете, мы предполагали, что вы уже о чём-то догадываетесь, теперь я в этом почти уверен.

— Ну, мои догадки, если такие имеются, это всего лишь фантазии на тему… Вы же, надо полагать, располагаете фактами? И к тому же столь убедительно приводили доводы в пользу литой фигуры из металла, как тут же называете изваяние из мрамора.

— Доводы были не столь моими, сколь общепринятыми. Среди них, кстати, есть и предположения в пользу того, что Сорни Най могла быть хризоэлефантинной — изготовленной из деревянного каркаса, на который крепились пластины из слоновой кости, позже покрываемые золотом. В данном же случае золото наносили на камень. Об этом свидетельствует и анализ краски, обнаруженной в порах мрамора Венеры Милосской. Есть там и природный краситель, который использовали первоначально ещё древние греки, римляне ободрали его, придав камню первоначальную красоту, но позже статую золотили уже здесь, на Урале. Сюда она попала с одним из племён угров, участвовавших в нашествии гуннов на Европу. Здесь её покрыли краской на основе золота и воска, которая сама по себе недолговечна, но и её следы учёным удалось обнаружить.

— Согласен, это кое что объясняет. Но есть ли у вас на руках какие-то факты в подтверждение своей версии? Без них это лишь очередная, пусть и весьма интересная, гипотеза. До такого, при определенном раскладе событий, мог докумекать человек, даже не имеющий глубоких познаний в этой теме.

— Конечно, мы имеем достаточно веские основания так считать. Но вот вы, действительно, докумекали! Мне, честное слово, импонирует, как вы, Георгий Петрович, прикидываетесь простачком. Знаете, это у вас даже как-то весьма натурально получается. Но предлагаю прекратить разыгрывать спектакль. Я буду с вами откровенен, чего вправе ожидать в ответ.

Начну с того, когда и как именно стало нам ясно, что вы, по вашему выражению, докумекали до сути. Этой весной, будучи проездом в Москве, вы посетили Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Нет, ничего удивительного в самом факте посещения не было. Вы — человек пусть и не высокой, уж простите, культуры, но в какой-то интуитивной тяге к прекрасному вам не откажешь. Вот и Бродского наизусть цитируете… Хотя кого сегодня этим удивишь? Примечательно другое — вы сделали десятки снимков выставленной в музее точной копии-слепка или по-другому — реплики Афродиты Милосской. При этом большинство из них запечатлели те части статуи, где прежде крепились утерянные ныне её элементы. Это свидетельствует о целенаправленности, а отнюдь не случайности выбора.

— Вот даже как. Кажется, вечер перестаёт быть тёмным.

— Вечер? Помилуйте, сейчас полдень. Ах, да… Наверняка, это цитата откуда-то. А вы, значит, из тех умников, что любят пересыпать свою речь известными фразами. Н-да… Нет, у некоторых это получается, и порой весьма остроумно. Чаще же человек, очевидно, стараясь прослыть эрудитом, вставляет известный ему десяток фраз из классики литературы или кино к месту и не к месту. Надеюсь, вы относитесь к первым.

Что же касается остального, то да… мы стараемся быть в курсе ваших дел. Правда, пока не дошло до физической слежки, но ведь при нынешнем уровне коммуникабельности и интернетобщения это и не требуется.

— Про Пушкинский музей я информацию в соцсетях не размещал.

— Уж извините нас или нет, но нам пришлось взломать вашу электронную почту, на неё вы отправили с планшетника снимки статуи.

Последние слова москвича, с одной стороны, подтвердили мои догадки относительно находок Журавля, но радоваться своей прозорливости мешало чувство тревоги, которое несли признания гостя. И надо понимать, это было лишь началом.

— Нас… нам… Может, уже скажете, кого или что вы представляете? До последнего времени я не был уверен, что хочу это знать, но теперь, вижу, деваться мне некуда. Если вы хотели, чтобы я перестал валять ваньку, то, считайте, ваша взяла.

— Ну, скажем так, мои задачи простираются гораздо шире… Но если брать некий этап, то да. Однако пока лишь частично удовлетворю ваше любопытство. Скажу лишь, что я представляю Орден божественной длани. Это тайное общество ставит целью отыскать руки так называемой Венеры Милосской, воссоединить их со скульптурой и явить миру шедевр искусства в первозданном его виде.

О самом Ордене и его деятельности расскажу позже. А пока, давайте-ка, я сделаю себе кофе, закурю, с вашего позволения, и посвящу вас в некую вводную часть, касающуюся Богини, как её принято называть в нашем кругу. Догадываюсь, что вам многое и без того известно, однако — в ракурсе общепринятых версий, во многом основанных, как сами убедитесь, на фантазиях и домыслах. Ну и это, в определённой степени, нужно мне самому. Понимаете, имеется некий план лекций по предмету, и вдруг из него приходится изымать какую-то часть, вследствие чего рушится вся система изложения. Допустить этого мне крайне не хочется…

Лев Николаевич уже привычно обходился с термопотом, выставленными возле него приборами и банкой кофе. Через три минуты в руках у него дымились чашка пахучего напитка и ароматная мини-сигара. На этот раз повествование столичного профессора молекулярной биологии было более образно. Если предшествующая часть его рассказа, как и вчерашняя, изобиловала больше фактами, то сейчас Лев Николаевич стал позволять себе лирические отступления, которые порой были похожи на выдержки скорее из художественного, чем документального повествования. Оттого в воображении слушателя легко рисовались образы героев, среда, в которой они обитали. Сразу становилось понятно, что эта тема близка и довольно тщательно изучена гостем. И не упустил он эту часть ещё потому, что ему хотелось, чтобы кто-то оценил его труды.

— Поверьте, когда-нибудь дата 8 апреля станет широко отмечаться повсеместно, наравне с Рождеством, Курбан-байрамом или Песахом. Люди обязательно проникнутся величием момента, когда миру явилась Венера Милосская, которую в нашем кругу принято называть Богиня. Пока же это удел лишь посвящённых. Но обо всём по порядку.

В этот весенний день 1820 года крестьянин Йоргус Кентротас из городка Кастро, что расположен на острове Милос, решил поправить стену во дворе дома. Он запряг осла в небольшую телегу, сложил туда инструмент и с сыном Теодорасом и племянником Аминтасом отправился за материалом. Следовало разобрать часть остатков древней стены, сложенной из необработанного камня и являющейся границей участка Кентротасов. Участок располагался неподалёку от развалин античного театра и нависал террасой над склоном горы. Надо сказать, основную часть этого небольшого острова, расположенного в архипелаге Киклады в южной части Эгейского моря и имеющего в длину с запада на восток порядка двадцати трёх километров, а с севера на юг — тринадцати, занимают горы, так что сельхозучасткам и оливковым рощам приходится ютиться на горных склонах.

Вид поля привёл крестьян в бодрое расположение духа: кукуруза взошла дружно, всходы обильно полило дождями, так что следовало ожидать хорошего урожая. Вдохновившись увиденным, Йоргус размышлял о том, на что в первую очередь потратит деньги от продажи части урожая. А возможно, если даст Господь, удастся что-то и отложить. Но не на чёрный день откладывал милоссец. Его заветной мечтой была небольшая маслобойня. Имей он её, не пришлось бы полностью зависеть от того, уродится кукуруза или нет, да и самому, глядишь, не надо будет горбатить спину с мотыгой в поле. В том, что маслобойня будет выгодным предприятием, сомневаться не приходилось. Оливковых деревьев в округе росло предостаточно, а вот маслобойня на острове имелась всего одна — в самом большом селении Плаке. Туда-то и свозили мешки с оливками местные крестьяне, кто на продажу, кто на переработку. Маслобойня же была небольшой и довольно ветхой. Того, что стекало по её жёлобу, с трудом хватало самим милоссцам. Вот если бы запустить новую… Эх, говорят, появились какие-то чудо-машины на паровой тяге. У них и выход масла больше, да и выработка выше. Тогда смело можно бы было загадывать и о поставках за пределы острова. Во всяком случае, оливковое масло, или, как его ещё называли европейцы, — прованское, охотно покупали на кораблях, под разными флагами заходивших в главную гавань острова, городишко Адамас. Ещё бы не брать им такое! Ведь на Милосе рождалось не просто оливковое масло, а густой зеленовато-жёлтый нектар, да такой ароматный, что от одного только запаха начинало слегка першить в горле.

Бывая в Адамасе, Йоргус непременно посещал церковь Святой Троицы и, молясь о здравии живущих и царствии небесном для усопших родственников, неизменно прибавлял в конце просьбу к Всевышнему помочь ему в осуществлении мечты. Но тот оставался глух к мольбам крестьянина, или его уши были забиты просьбами других. Во всяком случае, тряпица, связанная по углам в узлы, куда милоссец заворачивал маслобойные деньги, тяжелела серебряными монетами не больше, чем беременная мышь, и так же быстро облегчалась — непредвиденные нужды сыпались, как манна небесная на Моисея и его соплеменников во время сорокалетних скитаний после исхода из Египта. Сейчас там хранилось лишь несколько турецких курушей или, как их ещё называли, — османских пиастров, которых хватило бы разве что на рычаг для пресса.

Но дошёл-таки черёд и до рассмотрения просьб в меру трудолюбивого и честного грека, занесённых в небесную книгу жалоб и предложений. Милость добралась до Адамаса на фрегате «Л» Шевретт» и бросила якорь невдалеке от стен храма Святой Троицы. В шелесте парусов при обострённой и чуткой интуиции можно было услышать шуршание купюр, а в лязге якорной цепи — звон монет. Но ни самому Йоргусу, ни его сыну с племянником, даже вздумай они выделить эти обычные портовые звуки среди других подобных, они не показались бы особыми знаками, а остались тем, чем и были на самом деле: шелестом парусов и лязгом якорной цепи. Подобные откровения доступны либо тем, кто избавлен от мыслей о хлебе насущном, либо абсолютно нищим. Кентротасам не повезло уродиться среди одних, но они не могли позволить себе оказаться среди других.

Крестьяне возились с камнями, выламывая их из древней кладки и укладывая на телегу, то и дело покрикивая на осла, норовившего добраться до молодых сочных побегов кукурузы. Однако целенаправленность животного не могли поколебать людские брань и удары, и в тот момент, когда отец с сыном из последних сил пытались взгромоздить на телегу тяжеленный монолит, осёл в очередной раз сунулся к посадкам, и поклажа полетела наземь. Вот только на этот раз упёртой животине не досталось по хребту, а слова застряли в горле только и ждавшего повода выдать бранную тираду Йоргуса.

Земля под ними ожила, заходила, как при случающихся в этих местах землетрясениях. Но окрест ничто не шелохнулось, лишь под ногами сначала камешки поменьше стали осыпаться в образовавшуюся щель под упавшей каменюкой, потом и её саму разом поглотила пустота. Судя по эху от удара, не бездонная. Люди отпрянули от провала, потянув за собой враз ставшего послушным осла, но увидев, что щель не разрастается, подошли к ней и попытались заглянуть внутрь. На них в свою очередь из обширной полости пялилась ослепляющая темень.

Йоргус послал юношей в дом за фонарём и верёвкой, а сам стал будоражить воображение тем, что обнаружит в подземелье что-нибудь античное, за что можно будет выручить немалый куш у европейских моряков. В голове его тут же ожил «сверчок». Лишь выдавалась свободная минута, мечта о маслобойне вновь занимала все крестьянские мысли. «Цв-и-и-к, цв-и-и-к…», — донимали они, словно песня сверчка в ночной бессонной тишине дома. И это не были какие-то бесплотные мечтания из серии «А вот бы было здорово однажды…». Нет, в черепушке Йоргуса роились различные способы устроения будущей маслобойни, хотя реально удавалось отложить лишь крохи, остававшиеся после уплаты всех податей — туркам, общине, церкви — и расходов на семью по статье «прокормить-одеть-обуть».

В последнем разделе глава семьи изо всех сил старался свести траты к минимуму. Например, свежие лепёшки Кентротасы ели лепешки раз в неделю. По настоянию хозяина жена пекла их по многу и впрок. Расчёт Йоргуса был в том, что мягкого хлеба можно съесть вдвое по сравнению с чёрствым. Сыр или сливочное масло на стол попадали ещё реже выпечки с пылу с жару. Полученное от семи коз молоко перерабатывалось и уходило на продажу, самим доставалось лишь то, что не сегодня-завтра могло испортиться. Такое продавать себе дороже — покупатели могли отвернуться, так что как ни велик порой был искус нажить лишний пиастр, приходилось сдерживать себя. Масло в готовку шло оливковое, такого, считал Йоргус, опять же меньше съешь, чем сливочного. Экономил он и на угощениях, когда без них уж никак нельзя было обойтись — на Рождество, Пасху или именины. Пришедшему с порога подносилась большая чарка раки. Делалось это не от щедрот, тут весь расчёт был на то, что гостя сразу же возьмёт хмель, после чего тому станет не до еды — так, занюхать-закусить, да и выпивки уже меньше требовалось, чтобы напиться всласть. Цв-и-и-к, цв-и-и-к.

А вдруг там целая статуя?! Сам он таких не видел, но говорили, что кому-то попадались каменные изваяния обнажённых тел. Ох, уж эти греки (сами милоссцы не ассоциировали себя с ними), такие бесстыдники! Держать в домах на виду голых каменных баб, ведь это срам да и только. Крестьянин даже попытался представить себе такую, но из этого ничего привлекательного не получилось. Уже много лет женская нагота представала ему исключительно в образе его жены Алкесты, сильно располневшей в последние годы. Правда, она и в молодости была дородной, но с какой-то особой грацией, вот только зрительно восстановить этот образ супруг не мог, отчего ещё более недоумевал по поводу греков.

Когда парни вернулись, мужчина первым делом спустил в провал на верёвке зажженный фонарь. Тусклый свет большей частью растворился в беспросветной мгле, но его остатков хватило, чтобы понять, что под ними сводчатое каменное помещение, внутри которого что-то белело. Неужели и в самом деле статуя?! Вместе с холодом из подземелья на Йоргуса повеяло запахом денег, что лишь подстегнуло его к действию.

Отец, как самый могутный, остался наверху для страховки, а в провал по верёвке, один конец которой привязали к вбитому в землю колу, спустился сын. Осмотревшись в мерцающем свете фонаря, Теодорас разглядел в нише стены древней крипты статую из белого мрамора. Она была выше его, даже, пожалуй, не меньше, чем на полголовы, превышала рост отца. Услышав об этом, Йоргус вскинул в небо руки с распростёртыми ладонями, но вместо хвалы Всевышнему из его глотки вырвался торжествующий крик из одних гласных, перемежающихся в произвольном порядке. Потом он развёл руки в стороны, сжал кулаки и пустился в пляс, позабыв об опасности провалиться под землю. Аминтас глупо улыбался, глядя на сумасшедшие выходки дяди, осёл же, воспользовавшись моментом, самозабвенно уплетал сочные кукурузные побеги. И лишь Теодорас был далёк от земных утех. Он стал первым за не одну сотню лет человеком, которому предстал прекрасный божественный образ. По мере того как вглядывался в статую, он всё больше, несмотря на отсутствие у неё рук и изуродованный нос, впечатлялся красотой и изяществом её форм, они заставили его позабыть все переживания столь насыщенного событиями дня. В реальность его вернул лишь голос отца. Оборвав свой танец счастливца, тот, перемежая обращения по имени с бранью, довольно долго пытался докричаться до ставшего невменяемым отрока.

— Ну, как вам такая трактовка событий? — Лев Николаевич неожиданно оборвал свою, по-другому не скажешь, песнь песней. — Я так много раз представлял себе этот момент, что словно бы стал его свидетелем. Это хорошее начало для романа. Дарю! Думаю, вам может пригодиться. В самом деле, бросайте работать на потребу дня. Ведь ваши даже самые удачные статьи живут только до следующего номера. Не обидно? Творите если не на века, то хотя бы для своих современников.

— Обязательно подумаю над вашими словами. Вам бы самому, мне кажется, не мешало заняться писательством. Выходит толково и занимательно. Может, продолжите? Кофе я сам заварю.

— Спасибо. Тронут. Выражаясь на ваш манер цитатами, скажу словами Татьяны Лариной: «Но я другому отдана; Я буду век ему верна». В писательском ремесле, кроме определённых способностей, нужна ещё и немалая самоотдача, а она у меня направлена, как вы уже понимаете, на иные цели. Могу лишь позволить порыв вдохновения, но писатели не с него кормятся. А вот вам стоит серьёзно этим делом заняться. Сюжет для дебютного романа практически готов.

— Фактического материала маловато, Лев Николаевич. Как тут будет не увлечься, не насочинять чего-нибудь лишнего.

— Факты будут. А вот уж чего не стоит опасаться в этой истории, так это создания очередной небылицы. Практически все, кто был причастен к ней, врали и продолжают это делать, так как их версии, растиражированные во множественном числе, продолжают жить. Правду, конечно, кое-кто тоже выдавал, но её ещё надо услышать.

Пожалуй, ни одно произведение искусства не породило столько мифов и вымыслов вокруг себя, как Богиня. Многие вопросы до сих пор, спустя почти два века после находки на греческом острове, считаются спорными. Во многом благодаря этому статуя и обрела сверхпопулярность — за год Лувр посещает порядка семи миллионов человек, желающих взглянуть на неё. И всё благодаря отличному пиару. Правда, он получился стихийным, никто его специально не планировал. Вышло так в том числе потому, что у всего, что связано со скульптурой, есть несколько версий, начиная от момента её находки, истории борьбы за обладание между французами и турками и заканчивая, пожалуй, главными вопросами — причиной отсутствия рук и их возможного положения.

— То есть все врали, врут… Все, кроме вас?

— Конечно! Во-первых, их цель оправдывала средства — сначала привлечь внимание, подороже продать, потом заявить о себе, наша же совершенно иная — установить истину, поэтому необходимо избавляться от всех выдумок. Во-вторых, мы располагаем подлинным свидетельством, которому, надо полагать, вы нашли фактическое подтверждение, ну или подобрались к этому близко, как никто другой.

Все врут

— Может, на какое-то время отложим, раз всё равно не миновать предположения на мой счёт, — я не удержался, чтобы не одёрнуть гостя, опасаясь, что тот попытается увести разговор в другое русло. — Давайте уж ближе к подлинным свидетельствам, про которые вы обмолвились. Это, по крайней мере, хотя бы более предметно.

— Как пожелаете. Я описал момент находки Йоргусом Кентротасом, но и у этой части событий, как ни странно, есть варианты. Странно, потому что понятно, почему в последующих моментах развития этой истории возникло немало разночтений: каждый участник хотел вписать в неё своё имя, извлечь из этого определённые дивиденды, вот и добавлял, с позволения сказать, эксклюзива. Но, казалось бы, какие могут быть варианты? Крестьянин едва не провалился под землю, в провале обнаружил древнюю скульптуру и потом продал её то ли туркам, то ли французам. Но нет. То начинают появляться какие-то люди, присутствовавшие при этом и чуть ли не руководившие действиями невежды-крестьянина, то скульптуру находят по частям, то целиком и с руками, к тому же в одной из них она держала яблоко.

Что касается находки, то было всё, как я вам описал. Кто бы и с какой целью не скрыл в подземелье изваяние, не стал бы прятать его разобранным на части. Это же образ Богини, а не коробка с конструктором «Лего», засунутая под детскую кровать. Можно с довольно большой долей вероятности говорить о том, что для древних милоссцев эта скульптура была воплощением высокочтимого божества, возможно — хранительницы острова. И укрыли её, чтобы избежать повторного умыкания за его пределы.

Правда, скульптура действительно оказалась разборной — обнаженный женский торс отделялся от задрапированных ног. Без этого Йоргусу ох как непросто пришлось бы при извлечении своей находки на свет божий без посторонней помощи. Шутка ли, высота статуи шесть футов семь дюймов, это чуть больше двух метров, да и весит она прилично. Обращаться за помощью к кому-то со стороны милоссец не хотел, ведь любой приложивший к этому делу руку мог после претендовать на роль компаньона. А эта находка была только его, делиться с кем-либо выручкой от её продажи он не желал.

— Поэтому больше никаких свидетелей на этом этапе не было и быть не могло?

— Вот именно! Любой из них являлся угрозой мечте Йоргуса Кентротаса. А вы благодарный слушатель, Георгий Петрович.

— Я бы сказал — профессиональный. В журналистском деле умение слушать не менее важно, чем писать.

— Будем считать, нам обоим повезло. Так вот, что касается своего рода «конструктивизма» статуи, то уже позже, в Париже некий Клод Тарраль выяснил причину такой особенности. Этот богатый меценат и покровитель искусств, кстати, то

...