Глава 2

Охота начинается

Инвернесс, 2 мая 1968 года

– Разумеется, умер!

В просторном кабинете звенел взволнованный голос Клэр, усиленный эхом с книжных полок. Она стояла возле отделанной пробкой стены, будто пленница, ждущая расстрела, и смотрела то на Роджера Уэйкфилда, то на дочь.

– А по-моему, нет.

Роджер очень устало провел рукой по лицу и поднял со стола папку с материалами изысканий, которыми он занялся три недели назад, когда Клэр и ее дочь пришли к нему в первый раз и попросили о помощи.

Открыв папку, он, не торопясь, перебрал листы.

Якобиты Каллодена. Восстание 1745 года. Храбрые шотландцы, объединенные под знаменем Красавчика принца Чарли, прошлись по стране карающим мечом, но при Каллодене на блеклой вересковой пустоши были полностью разбиты герцогом Камберлендским.

– Ну вот, – промолвил ученый и вынул из дела несколько скрепленных листков – на современной фотокопии удивительно выделялся старинный почерк архивных документов. – Это личный состав полка Ловата.

Уэйкфилд протянул Клэр список, но его перехватила ее дочь Брианна и, нахмурив рыжие брови, принялась его изучать.

– Прочти первую часть, – попросил Роджер. – Которая «Офицеры».

– Хорошо, – согласилась Брианна и прочитала вслух: – «Саймон, сын Ловата»…

– Молодой Фокс, – перебил Роджер. – Сын Ловата. И еще пять имен, так?

Брианна покосилась на историка, но продолжила:

– «Уильям Чисхольм Фрэзер, лейтенант. Джордж Д’Амерд Фрэзер Шоу, капитан. Дункан Джозеф Фрэзер, лейтенант. Байард Мюррей Фрэзер, майор».

Брианна чуть побледнела, сделала паузу, чтобы сглотнуть слюну, и произнесла последнее имя:

– «Джеймс Александр Малькольм Маккензи Фрэзер, капитан». – Она опустила бумаги. – Мой отец.

Клэр, тоже побледнев, быстро подошла к дочери и взяла ее за руку.

– Да, – сказала она Роджеру. – Я знаю, что он отправился к Каллодену. После того как там… у круга камней… он расстался со мной, он решил вернуться на Каллоденское поле и помочь товарищам, которые боролись на стороне Карла Стюарта. Мы знаем, что он это сделал. – Клэр кивнула на папку. Папка лежала под настольной лампой и казалась таким невинным предметом. – Вы нашли их имена. Но… но… Джейми…

Сказанное вслух, одно это имя произвело на нее сильное действие: Клэр изо всех сил стиснула губы.

Настала очередь Брианны оказать поддержку.

– Ты же говорила, он собирался вернуться, – сказала она, ободряя мать светом синих глаз, – что он хотел увести своих людей с поля, а потом вернуться и принять бой.

Несколько пришедшая в себя Клэр кивнула.

– Он понимал, что убежать от англичан ему почти невозможно, и не хотел, чтобы его схватили, а потом повесили… и заявил, что предпочтет погибнуть на поле боя. Он был намерен так поступить.

Обернувшись к Роджеру, она обратила на него взор. Ее янтарные глаза всегда напоминали ему ястребиные, словно зрение ее было куда острее, чем у большинства.

– Не может быть, чтобы он остался в живых, – там столько было убито, а Джейми осознанно стремился к смерти!

При Каллодене под пушечными ядрами и мушкетными пулями пала почти половина армии хайлендеров. Но не Джейми Фрэзер.

– Да нет, – упрямо заявил Роджер. – Вот же у Линклатера определенно сказано.

Он открыл книгу в белом переплете под названием «Принц в вереске».

– «После сражения, – прочитал ученый, – восемнадцать раненых якобитских офицеров укрылись в крестьянской хижине близ вересковой пустоши, где они провели два дня без пищи и ухода. На исходе второго дня англичане нашли их и расстреляли. Избежал этой участи только один человек, некий Фрэзер из полка Ловата. Все прочие похоронены на опушке местной рощи». Видите? – Он положил книгу и выразительно глянул на женщин. – Офицер полка Ловата.

Роджер снова схватил список.

– Вот они! Все шестеро. Теперь мы понимаем, что человек в хижине не мог быть молодым Саймоном – он хорошо изученная фигура, и что с ним произошло, известно точно. С частью своих людей он, заметьте, не раненный, совершил отступление, с боями пробился на север и в конце концов добрался до замка Бофорт, того, что тут неподалеку.

Уэйкфилд показал куда-то за высокое окно, туда, где неясно светились вечерние огни Инвернесса.

– Однако человек, спасшийся из дома в Линахе, не был и одним из оставшихся офицеров – Уильямом, Джорджем, Дунканом или Байардом. Почему? – Он выхватил из папки следующую бумажку и почти торжественно ею помахал. – А потому, что все они погибли при Каллодене! Все четверо были убиты – я обнаружил их имена на поминальной табличке в церкви у Бьюли.

– О господи, – выдохнула Клэр и бессильно рухнула в старое крутящееся кожаное кресло, которое стояло у стола.

Наклонившись, она положила на стол руки и опустила на них голову. Разметавшиеся густые каштановые кудри скрыли ее лицо. Брианна, высокая стройная девушка с длинными, сияющими в свете лампы рыжими волосами, встревоженно склонилась над матерью.

– Но если он не умер… – осторожно начала она.

Клэр подняла голову.

– Но он мертв! – воскликнула она. Ее лицо застыло, и обозначились мелкие морщины у глаз. – Ради бога, прошло двести лет. Погиб ли он при Каллодене или не погиб – все равно он мертв!

От такого пыла матери Брианна отпрянула, опустила голову, и рыжие – такие же, как у отца, – волосы закрыли лицо.

– Вероятно, – прошептала она, и Роджер увидел, что Брианна еле удерживается от рыданий.

Совершенно неудивительно, подумал он. Сколько всего разом навалилось на бедняжку! Каково это – во-первых, обнаружить, что человек, которого она любила и всю жизнь называла «папа», на самом деле не ее отец; во-вторых, узнать, что ее настоящий отец – шотландский горец-хайлендер, живший двести лет назад; а в-третьих, осознать, что он пожертвовал собственной жизнью для спасения жены и ребенка и умер какой-то страшной смертью. Да уж, есть от чего прийти в смятение!

Роджер подошел к Брианне и коснулся ее руки. Она подняла на него блуждающий взгляд и слабо улыбнулась. Он заключил ее в сочувственные объятия, однако мельком подумал о том, как хорошо чувствовать ее в своих руках – такую теплую, нежную и вместе с тем упругую.

Клэр так и оставалась сидеть за столом. Ее ястребиные глаза чуть посветлели от воспоминаний. Она водила невидящим взглядом по стене кабинета, сверху донизу уставленной книгами, заметками и хрониками – наследством покойного преподобного Уэйкфилда, приемного отца Роджера.

Посмотрев туда же, Роджер обнаружил приглашение на ежегодное собрание Общества Белой Розы – компании энтузиастов-эксцентриков, до сегодняшнего дня борющихся за независимость Шотландии. На традиционных встречах они чтили память Карла Стюарта и его героических соратников-горцев.

Роджер кашлянул.

– Э-э… но если Джейми Фрэзер не погиб при Каллодене… – сказал он.

– Следовательно, он, вероятнее всего, умер после.

Клэр уставилась на него холодным спокойным взглядом.

– Вы не можете себе представить, что там было, – сказала она. – В Горной Шотландии царил голод – никто из них не брал в рот ни крошки несколько дней до битвы. Нам известно, что Джейми был ранен. Даже в случае, если он сумел спастись, не было никого… никого, кто мог бы о нем позаботиться.

Голос ее чуть дрогнул. Да, теперь она стала доктором, но ухаживать за больными и ранеными умела уже тогда, двести лет назад, когда прошла через круг стоящих камней и нашла свою судьбу с Джеймсом Александром Малькольмом Маккензи Фрэзером.

Роджер понимал чувства обеих гостий: высокой нежной девушки, которую он держал в объятиях, и неподвижно сидевшей за столом женщины, что застыла в решимости. Эта женщина прошла сквозь круг камней и совершила путешествие во времени; ее подозревали в шпионаже и арестовали как ведьму. Удивительное стечение обстоятельств вырвало ее из объятий первого мужа, Фрэнка Рэндалла; через три года второй муж, Джеймс Фрэзер, отчаянно пытавшийся спасти от верной смерти ее и еще не рожденного ребенка, отправил ее, беременную, назад через камни.

Роджер прекрасно понимал, что выпавших на ее долю страданий и приключений более чем достаточно, но прежде всего он был историком. Им двигал интерес ученого, не признающий ограничений морали, слишком сильный, чтобы придерживаться лишь сострадания. Более того, Уэйкфилд каким-то образом чувствовал, что в семейной трагедии, к которой он оказался причастен, незримо участвует еще один человек – Джейми Фрэзер.

– А если он не погиб при Каллодене, – более решительно начал он вновь, – можно попробовать узнать, что с ним произошло. Хотите, чтобы я это сделал?

Затаив дыхание, он ждал ответа и ощущал через рубашку теплое дыхание Брианны.

Джейми Фрэзер прожил свою жизнь и встретил свою смерть. Казалось, это очевидно, но Роджер счел, что обязан докопаться до истины. Он и сам толком не понимал зачем. Женщины Джейми Фрэзера имели право знать о нем все известные факты. Брианна вообще никогда его не видела и благодаря этим сведениям могла бы составить какой-то образ отца. А Клэр… Он уже задумался о том, о чем она сама если еще не стала размышлять, то, скорее всего, только из-за шока. Раз она дважды смогла преодолеть временной барьер, то, значит, хотя бы теоретически, это ей вновь удастся.

А коли Джейми Фрэзер не погиб при Каллодене…

В смутном янтаре глаз Роджер увидел искру понимания – та же мысль посетила и ее. Клэр, и так белокожая, побледнела так, что стала цвета лежавшего перед ней на столе ножа для бумаг из слоновой кости. Она стиснула нож с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

Несколько долгих минут она молча и пристально смотрела на Брианну, затем перевела взгляд на Роджера.

– Да, – чуть слышно сказала она. – Да. Выясните это для меня. Пожалуйста. Выясните.

Глава 3

Фрэнк и новое открытие

Инвернесс, 9 мая 1968 года

По мосту через Несс шло много народу: люди торопились домой, к ужину. Роджер двигался впереди и закрывал меня от толпы своими широкими плечами.

Мое сердце гулко стучало о твердую книгу, которую я прижимала к груди. Я чувствовала это каждый раз, когда останавливалась и задумывалась, чем же мы занимаемся. Непонятно было, какое знание хуже: что Джейми не пережил Каллоден или что спасся.

Мы возвращались к дому преподобного; мост глухо гудел под нашими ногами.

– Эй, смотри, куда едешь! – крикнул Роджер и быстро отодвинул меня из-под колес велосипеда, водитель которого собирался на полной скорости проехать по мосту против движения.

– Извините! – бросил велосипедист и, просочившись между какими-то школьниками, махнул рукой.

Я осмотрелась в поисках Брианны рядом с собой, но ее нигде не было.

Мы провели день в Обществе охраны древностей. Брианна спустилась в подвал, в отдел кланов, чтобы сделать фотокопии документов, включенных Роджером в список.

– Вы так любезны, Роджер, приняв на себя такие хлопоты, – сказала я, намеренно громко, чтобы меня было слышно сквозь шум речной воды и гул движения.

– Да пустяки, – несколько смущенно ответил он и остановился, чтобы я могла его догнать. – Понимаете ли, мне интересно.

И он слегка улыбнулся.

– Вы же знаете: мы, историки, ненавидим нераскрытые тайны.

И Роджер кивнул, чтобы откинуть с лица темную челку, растрепанную порывом ветра.

О да, историков я знала. Прожила с историком двадцать лет. Фрэнк тоже не хотел оставить эту тайну. Впрочем, не хотел он и раскрывать ее на самом деле. Но два года назад Фрэнк умер, и теперь это было наше дело – мое и Брианны.

– Вы уже получили ответ от доктора Линклатера? – спросила я, когда мы зашли под мост.

Приближался вечер, но северное солнце все еще стояло высоко. Сквозь листву высаженных по берегу лаймов пробивались теплые лучи, которые окрашивали в розовый помещенный под мост гранитный кенотаф.

Роджер, щурясь от ветра, покачал головой.

– Нет, но ведь я написал ему только неделю назад. Если ответ не придет до понедельника, я позвоню. Не волнуйтесь, – улыбаясь, продолжил он, – я был очень осторожен и не рассказал никаких деталей, только общее направление исследования. Написал, что мне нужен список якобитов, прятавшихся в крестьянской хижине в Линахе после Каллоденской бойни, если он имеется, и, возможно, сохранившиеся сведения о человеке, избежавшем казни. И попросил указать мне на источники.

– Вы знакомы с Линклатером? – спросила я и сунула книги под мышку, чтобы моя левая рука отдохнула.

– Нет, но написал ему на бланке колледжа Баллиоль и аккуратно приплел мистера Чизрайта, моего старого руководителя, который действительно знает Линклатера.

Роджер хитро подмигнул, и я рассмеялась. Его ярко-зеленые глаза на смуглом лице сияли. Наверное, ему действительно интересна судьба Джейми, но было совершенно ясно, что им движет еще один, куда более сильный интерес – к Брианне. Мало того, я видела, что это чувство взаимно, однако не уверена, понимает ли это Роджер.

В кабинете покойного преподобного я с облегчением сложила книги на стол и рухнула в кресло у камина. Роджер же принес мне из кухни стакан лимонад.

Кисло-сладкий напиток помог мне перевести дух, но только я окинула взглядом стоявшую на столе книжную стопку, как сердце застучало сильнее.

Есть ли в них сведения о Джейми? Руки, державшие холодный стакан, неожиданно вспотели. Впрочем, я попыталась прогнать неуместные мысли. Не заглядывай так далеко вперед, предостерегла я себя. Посмотрим, что мы найдем, а потом разберемся.

Роджер изучал книжные корешки в надежде выбрать новый путь изысканий. Преподобный Уэйкфилд, приемный отец Роджера, помимо служения, оказался еще и историком-любителем, краеведом-энтузиастом и ужасным барахольщиком – шкафы были забиты старинными и современными книгами, редкими томами и массовыми брошюрами, журнальными подшивками и папками с вырезками из газет и прочим подобным хламом.

После некоторой паузы Роджер оперся на ближайшую к нему стопку. В ней были книги авторства Фрэнка – большой успех, если судить по отрывкам из рецензий на пыльных суперобложках.

– Вы это читали? – поинтересовался он, показав мне книгу под названием «Якобиты».

– Нет, – ответила я, отпила лимонада и поперхнулась. – Не могла.

После возвращения я категорически отказалась хоть как-то соприкасаться с текстами по истории Шотландии, хотя специализацией Фрэнка был в том числе восемнадцатый век. Я, вынужденная жить со знанием, что Джейми умер, стремилась обходить все, что могло мне о нем напомнить. Впрочем, из этого все равно ничего не вышло – попробуй-ка выкини его из головы, если перед глазами с утра до вечера своим существованием напоминает о нем Брианна. В любом случае, я не могла себя заставить читать что-либо, связанное с этим пустозвоном Красавчиком принцем Чарли[1] или его несчастными соратниками.

– Понятно. Я лишь предположил, что здесь можно найти что-то полезное.

Роджер покраснел и замолчал.

– А… э-э… ваш муж – я имею в виду Фрэнка, – поспешно добавил он. – Вы рассказывали ему… э-э… о…

Но окончательно смутился и не договорил.

– Конечно, рассказывала! – холодно парировала я. – Как вы это себе представляете? Я появляюсь на пороге его кабинета после трехлетнего отсутствия и спрашиваю: «Здравствуй, милый, что бы ты хотел сегодня на ужин?»

– Нет, конечно, нет, – пробормотал Роджер, отвернулся и впился взглядом в книги на полке, покраснев от смущения до кончиков ушей.

– Простите меня, – вздохнула я. – Вы задали правильный вопрос, просто рана еще не вполне зажила.

Правильнее говорить «совершенно не зажила». Острота полученной боли меня испугала и удивила. Отставив стакан, я решила, что для продолжения беседы мне понадобится что-то покрепче лимонада.

– Да, я все рассказала. О камнях, о Джейми. Обо всем.

Какое-то время Роджер молча изучал портрет Фрэнка на задней стороне обложки – с фотографии потомкам улыбался смуглый, красивый и худой автор.

– А он вам поверил? – тихо спросил Роджер.

Лимонад налип на губы, и перед ответом понадобилось их облизать.

– Нет, – сказала я. – Сначала нет. Он решил, что я сошла с ума, даже отправил к психиатру.

Я усмехнулась воспоминанию, хотя при нем кулаки у меня сами собой сжались от злости.

– А после этого? – Роджер повернул ко мне бледное лицо, сверкнув любопытными блестящими глазами. – Что он подумал?

Я глубоко вздохнула и зажмурилась.

– Не знаю.

В маленькой инвернесской клинике царили запахи карболки и крахмала, превратившиеся для меня в чужие. Я не могла думать и пыталась не чувствовать. Возвращение оказалось много ужаснее прошлого – там меня спасал кокон из сомнений и неверия в реальность происходящего и подпитывала надежда на спасение. Тут же было слишком хорошо понятно, где я и что со мной. И я знала, что спасения нет. Джейми мертв.

Врачи и сиделки пытались вести себя приветливо, кормили и поили, но все мои чувства вытеснили тоска и ужас. У меня спросили имя, я назвала, но больше не сказала ничего.

Меня уложили в чистую белую постель, я сцепила руки над своим оберегаемым животом и закрыла глаза, чтобы перед глазами оказались лишь дождь над вересковым болотом и лицо Джейми – все, что осталось в памяти за миг до того, как я вошла в круг камней. И пыталась продлить воспоминания, поскольку знала, что новые образы – лица сиделок или ваза с цветами возле кровати – неизбежно изгонят прежние и станут обыденностью.

Осторожно я прижала один большой палец к основанию другого, и меня посетило странное облегчение: шрам был на месте. След от маленького пореза в форме буквы «J». Джейми сделал его по моей просьбе – это его последнее прикосновение.

Сколько я так пролежала, не знаю. Иногда я засыпала и попадала во сне к окончанию восстания якобитов. Снова видела покойника в лесу, как Дугал Маккензи умирает на полу Каллоден-хауса и как оборванные хайлендеры спят перед битвой, спрятавшись в грязных окопах.

Просыпалась обычно резко, с жалобными стонами или криком ужаса – и вновь оказывалась среди запаха карболки и умиротворяющего бормотания сиделок, которое после гэльских боевых кличей я не понимала. Но затем меня вновь одолевал сон, и я задремывала, спрятав в кулаках свою боль.

Как-то раз я открыла глаза и увидела Фрэнка. Он стоял в дверях и ладонью приглаживал свои темные волосы. Похоже, он был растерян, что неудивительно.

Я вновь молча откинулась на подушки, не повернув голову в его сторону. Фрэнк был похож на своих предков Джека и Алекса Рэндаллов: те же утонченные черты аристократов и красивой формы голова с непослушной темной шевелюрой. Однако, кроме некоторого несходства обликов, в нем имелись и внутренние отличия: никакого страха или жестокости, ни вдохновленности Алекса, ни высокомерия Джека. Длинное небритое лицо Фрэнка с мешками под глазами казалось умным, добрым и чуть усталым. Мне никто этого не говорил, но я знала: чтобы добраться до больницы, он ехал всю ночь.

– Клэр?

Он нерешительно приблизился к койке и начал так, словно не был уверен, что это в самом деле я.

Сама я тоже не была в этом уверена, однако кивнула и ответила:

– Здравствуй, Фрэнк.

Вероятно, от долгого молчания я говорила хрипло и с трудом.

Он взял меня за руку, я не отвела ее.

– С тобой все… в порядке? – после паузы спросил он, нахмурившись.

– Я беременна.

Моему спутанному разуму это казалось самым важным. Я не задумывалась о том, что сказать мужу, если вновь с ним встречусь, но когда я увидела его в дверях палаты, все стало ясно: скажу ему, что беременна, он уйдет – и оставит меня в покое, наедине с образом Джейми в памяти и жарким касанием на руке.

Фрэнк на мгновение замер, но не отпустил руку.

– Знаю. Мне сказали, – тяжело вздохнул он. – Клэр, ты можешь рассказать, что произошло?

На мгновение я почувствовала ужасную пустоту внутри, но сразу пожала плечами.

– Думаю, да, – устало промолвила я, сосредоточиваясь.

Рассказывать не хотелось, но перед Фрэнком у меня имелись определенные обязательства. Я все-таки была его женой.

– Если совсем коротко, то я встретила другого, полюбила и вышла за него замуж. Прости меня, – быстро добавила я, поскольку мое признание произвело очевидное потрясение. – Так уж вышло. Ничего не могла поделать.

Такого Фрэнк не ожидал. Он молча открыл и закрыл рот, как рыба, и сжал мою кисть так крепко, что я скривилась от боли и выдернула ее.

– Что ты имеешь в виду? – резко поинтересовался он. – Клэр, где ты была?

Он резко поднялся и навис надо мной.

– Помнишь, когда мы виделись в последний раз, я собиралась к кругу камней на Крэг-на-Дун?

– Да.

Его лицо выражало гнев, смешанный с недоверием.

– В общем… – облизала я сухие губы. – Видишь ли, там я прошла сквозь расколотый камень и попала в тысяча семьсот сорок третий год.

– Не издевайся надо мной, Клэр!

– Ты, что ли, думаешь, я шучу?

Внезапно это показалось мне ужасной нелепостью, и я захихикала. Но, по правде сказать, в этом не было ничего забавного.

– Перестань!

Я замолчала. В дверях, как чертики из коробочки, появились две сестры. Наверное, сидели в коридоре рядом с палатой.

Наклонившись, Фрэнк вновь схватил меня за руку.

– Послушай, – процедил он. – Ты мне объяснишь, где пропадала и что делала!

– Я и объясняю! Пусти меня!

Я села и опять выдернула руку.

– Говорю же, прошла сквозь камень, и меня забросило на двести лет назад. Где, кстати, встретилась с Джеком Рэндаллом, твоим отвратительным предком!

Фрэнк, совершенно ошарашенный, поморгал.

– Кем-кем?

– Черным Джеком Рэндаллом. Ты бы знал, каким он был мерзким, отвратительным извращенцем!

Фрэнк и медсестры разинули от удивления рты. Я услышала за дверью приближавшиеся быстрые шаги и голоса.

– Я была вынуждена выйти замуж за Джейми Фрэзера, потому что только так могла отвязаться от Джека Рэндалла. А потом, Фрэнк, прости, ничего нельзя было поделать: я его полюбила и осталась бы с ним, если бы могла, но он отправил меня обратно из-за Каллодена и из-за ребенка, и…

Человек в белом халате зашел в палату и оттеснил сестер. Я резко замолчала, потом устало проговорила:

– Фрэнк, я не желала, чтобы так вышло, и первое время всеми путями пыталась вернуться. Правда-правда. Но не могла. А теперь слишком поздно.

По лицу заструились непрошеные слезы. Я рыдала по большей части над Джейми, над собой и младенцем, которого носила, но частично и над Фрэнком. Пытаясь перестать, я шмыгнула носом и резко выпрямилась.

– Слушай, – проговорила я, – я понимаю, что теперь ты не пожелаешь иметь со мной никакого дела, и совершенно тебя не виню. Просто… просто уйди, хорошо?

Выражение лица Фрэнка сменилось. Теперь он не злился, а казался расстроенным и несколько озадаченным. Не обращая внимания на врача, пытавшегося посчитать мне пульс, он уселся на кровать.

– Я никуда не уйду, – спокойно сказал он и вновь, против моей воли, сжал руку. – Этот Джейми… Кто он такой?

Я прерывисто вздохнула. Врач попытался определить пульс на другой руке, и мне с ужасом показалось, будто меня захватили в плен. С большим трудом я справилась со своим страхом и заставила себя говорить спокойно.

– Джеймс Александр Малькольм Маккензи, – проговорила я с той же расстановкой, с какой назвал себя Джейми в день нашей свадьбы. Тогда я и узнала его полное имя.

Воспоминание вызвало новый приступ рыданий; меня держали за руки, поэтому пришлось утирать слезы плечом.

– Он был горцем. Его у-убили при Каллодене.

Ничего не выходит! Я вновь принялась плакать, но слезы нисколько не облегчали рвавшееся из меня горе, это был единственный мой ответ на невозможную боль. Я слегка наклонилась вперед, пытаясь оградить от враждебного чужого мира маленькую, почти неощутимую жизнь в моем чреве, единственное, что осталось мне от Джейми Фрэзера.

Фрэнк и доктор обменялись мало понятными мне взглядами. Ну да, это для них Каллоден – далекое прошлое, а для меня эта битва состоялась два дня назад.

– Может, нам следует дать миссис Рэндалл небольшой отдых? – предложил врач. – Похоже, она немного расстроена.

Фрэнк растерянно посмотрел сперва на врача, затем на меня.

– В общем, она действительно расстроена. Но, право же, мне хочется знать… Что это, Клэр?

Он нащупал на безымянном пальце моей правой руки серебряное кольцо и наклонился, чтобы его рассмотреть. Это кольцо подарил мне Джейми на свадьбу: широкое, плетеное, со звеньями из маленьких цветков чертополоха.

Фрэнк попытался снять кольцо с моего пальца.

– Нет! – испуганно крикнула я, отдернула руку, сжала кулак и притиснула его к груди, обхватив левой рукой, тоже с кольцом – золотым обручальным кольцом, полученным от Фрэнка.

– Я не дам тебе его, ты не имеешь права! Это мое обручальное кольцо!

– Клэр, послушай…

Фрэнка прервал врач: он обогнул кровать, встал возле него и что-то зашептал ему на ухо. Я уловила только «Не беспокойте сейчас свою жену… Шок».

Фрэнк вновь встал и, подталкиваемый доктором, направился к двери. По дороге врач кивнул одной из сиделок.

На меня накатила новая волна грусти, и я почти не почувствовала укол шприца и почти не поняла сказанное Фрэнком на прощание:

– Ладно, Клэр, но я все равно все выясню.

Вскоре настала долгожданная тьма – я погрузилась в долгий-долгий сон.

Роджер наклонил графин, наполовину наполнил стакан и с легкой улыбкой вручил его Клэр.

– Бабушка Фионы всегда утверждала, что виски помогает от любых хворей.

– О да, не самое плохое лекарство.

Клэр, также улыбнувшись в ответ, взяла стакан. Роджер налил виски себе и, отпив маленький глоток, присел возле нее.

– Знаете, я пыталась прогнать Фрэнка, – неожиданно проговорила Клэр, опустив стакан. – Заявляла, что он не может чувствовать ко мне то же, что раньше, как бы он ни воспринимал произошедшее. Говорила, что дам ему развод, что он должен забыть меня и продолжать жить так, как он уже начал, пока меня не было.

– Но он на это не пошел, – заметил Роджер, который включил ветхий электрический камин, потому что после заката в кабинете существенно похолодало. – Потому что вы ждали ребенка?

Криво улыбнувшись, Клэр быстро поглядела на него.

– Да, именно поэтому. Фрэнк заявил, что бросить беременную женщину фактически без денег может лишь мерзавец. Особенно, – ядовито добавила она, – если связь с реальностью у этой женщины слабовата. Нельзя сказать, что у меня совсем не было денег, – дядя Лэм оставил мне маленькое наследство, – но мерзавцем Фрэнк точно не был.

Сказав это, она посмотрела на книжные полки. Тесными рядами там стояли труды по истории, написанные ее мужем. В свете настольной лампы мерцали позолоченные корешки.

– Да, Фрэнк был чрезвычайно порядочным, – тихо промолвила Клэр, отпила виски и закрыла глаза, чувствуя, как алкоголь проникает в мозг. – А потом… он узнал или заподозрил, что не может иметь детей. Для историка и специалиста по генеалогии – ужасное потрясение. Наверняка вы понимаете: почувствовал себя выпавшим из исторического процесса.

– Да, понимаю, – медленно согласился Роджер. – Но разве он не чувствовал… я хочу сказать, ведь ребенок от другого человека?

– Видимо, чувствовал. – Она подняла свои янтарные глаза, чуть затуманенные виски и воспоминаниями. – Но поскольку не мог поверить в мой рассказ о Джейми, отец ребенка оставался, по сути, неизвестным. Поскольку он не знал, кто этот человек, и убедил себя, что я тоже этого не знаю, а просто сочинила небылицу как результат травматического шока, – тогда никто не мог заявить, что это не ребенок Фрэнка. И, конечно, не я, – с некоторой горечью добавила она.

Клэр отхлебнула виски, поперхнулась и украдкой смахнула с глаз слезы.

– Но чтобы никакой отец точно не появился, он меня увез. Далеко, в Бостон. Ему предложили в Гарварде хорошее место, а у нас там не было никаких знакомых. В Бостоне и родилась Брианна.

Меня в очередной раз разбудил детский плач. Я легла в шесть тридцать, после пяти подходов к ребенку. Мутным взором посмотрела на часы и обнаружила, что стрелки на семи. В ванной шумела вода, а Фрэнк бодро напевал «Правь, Британия».

Я лежала в постели с тяжелыми, как свинец, от усталости руками и ногами и думала лишь о том, смогу ли я вытерпеть плач до момента, когда из ванной выйдет Фрэнк и принесет мне девочку. Но тут Брианна словно прочитала мои мысли и заорала совершенно отчаянно, страшно захлебываясь. Я скинула с себя одеяло и понеслась к ней с таким же ужасом, какой переживала на войне во время воздушной тревоги.

Миновав холодный коридор, я попала в детскую. Трехмесячная Брианна лежала на спине и вопила изо всех сил. Голова у меня от недосыпа варила не слишком, поэтому я даже не сразу поняла, что, когда я уходила в прошлый раз, младенец лежал на животе.

– Радость моя! Ты перевернулась! Сама?

Брианна, напуганная собственной храбростью, замотала розовыми кулачками и, зажмурившись, закричала еще громче.

Я взяла ее на руки и стала гладить спинку, бормоча в рыжую пушистую макушку:

– Моя радость, мое сокровище. Какая умница!

– Что у нас такое? Что случилось?

Из ванной вышел Фрэнк, вытиравший полотенцем голову. Еще одно полотенце он повязал на бедрах.

– Что-нибудь случилось с Брианной?

И обеспокоенно направился к нам. Ближе к родам мы оба волновались, Фрэнк раздражался, я нервничала. Мы не знали, как будут развиваться наши отношения, когда на свет появится ребенок Джейми Фрэзера. Однако когда нянька вынула Брианну из колыбели и вручила Фрэнку со словами «Вот она, папина дочка», на его лице нельзя было прочесть ни следа недовольства. А когда он посмотрел на маленькое личико, напоминавшее бутон розы, весь вид его выражал удивление и нежность. Не прошло и недели, как малышка полностью его покорила.

Улыбаясь, я обернулась к нему.

– Она перевернулась! Сама!

– Да что ты?

Фрэнк провел рукой по восторженному лицу.

– А не рановато?

– Именно что рановато. Если верить доктору Споку, переворачиваться она должна только через месяц!

– Да что он понимает, твой доктор Спок? Иди-ка сюда, моя красавица, поцелуй папу, раз уж ты такая удивительная умница.

Он поднял нежное маленькое тело в удобных розовых ползунках и поцеловал в нос-кнопку. Брианна чихнула, и оба мы рассмеялись.

Неожиданно мой смех оборвался: я сообразила, что рассмеялась впервые почти за год, причем впервые – вместе с Фрэнком.

Он тоже это понял – я поймала его взгляд над макушкой Брианны. Его карие глаза были полны нежности. Я несколько смущенно улыбнулась и тут поняла, что Фрэнк – почти голый: капли воды блестели на его мускулистых плечах и сверкали на гладкой загорелой груди.

Блаженное чувство пресек какой-то сильный запах.

Кофе!

Без предисловий сунув Бри мне, Фрэнк бросился на кухню, причем свалил полотенца кучей возле моих ног. Улыбнувшись при виде сверкнувшего зада, такого белого по сравнению с загорелой спиной, я, с девочкой на руках, отправилась туда же.

Голый Фрэнк стоял у раковины в ароматном паре от сгоревшего кофейника.

– Может, чаю? – спросила я, удобно придерживая одной рукой Брианну у своего бедра, а другой шаря в шкафу. – Правда, с бергамотом не осталось, есть только «Липтон» в пакетиках.

Фрэнк скроил рожу: англичанин до мозга костей, он скорее стал бы пить воду из унитаза, чем чай из пакетиков. «Липтон» оставила миссис Гроссман, наша еженедельная уборщица; в отличие от него она воспринимала байховый чай отвратительной гадостью.

– Нет, я выпью кофе по дороге в университет. Кстати, ты помнишь, что к ужину к нам придут декан с женой? Миссис Хинчклиф хотела подарить что-то для Брианны.

– А, и точно, – вяло отозвалась я.

С Хинчклифами я уже была знакома; никакого удовольствия от встреч с ними я не получила, но ведь в жизни бывают не только удовольствия. Вздохнув про себя, я перехватила ребенка и принялась рыться в ящике в поисках карандаша, чтобы нацарапать список нужных для приема продуктов.

Брианна уткнулась носом в мой мохнатый красный халат, замяукала и недвусмысленно зачмокала.

– Не могла ты уже проголодаться, – заявила я ее голове. – Тебя кормили меньше двух часов назад.

Тем не менее от ее чмокания из груди потекло молоко. Я села на стул и раскрыла халат.

– А миссис Хинчклиф говорит, что кормить ребенка, как только он откроет рот, нельзя, – заявил Фрэнк. – Если детей не приучать к правильному распорядку, они растут избалованными.

Мнение миссис Хинчклиф относительно воспитания мне было хорошо известно.

– Значит, моя девочка будет избалованной, – сухо ответила я, не глядя на Фрэнка.

Розовый ротик схватил мою грудь, и Брианна стала активно сосать. Я знала, что, по мнению миссис Хинчклиф, кормить грудью – это вульгарно и негигиенично, но я-то видела множество здоровых и крепких младенцев восемнадцатого века, когда никто не подозревал, что можно кормить детей иначе, и думала по-другому.

Фрэнк вздохнул, но не стал возражать, а помедлив миг, стал боком пробираться к выходу.

– Ну ладно, – несколько виновато пробормотал он у дверей, – до шести. Мне заехать в магазин за чем-нибудь, если ты не будешь выходить сама?

– Не надо, я справлюсь, – улыбаясь, ответила я.

– Хорошо.

Фрэнк помедлил у двери, а я устроила ребенка на коленях половчее, уложила ее голову на свой локоть, подняла глаза и неожиданно осознала, что Фрэнк уставился на мою обнаженную грудь. Я опустила взгляд, обнаружила явную эрекцию и быстро опустила голову к девочке, пытаясь скрыть пылающее лицо.

– До свидания, – пробормотала я.

Он постоял еще чуть-чуть, склонился ко мне и быстро поцеловал меня в щеку, заставив ощутить беспокойную близость его обнаженного тела.

– До свидания, Клэр, – тихо сказал он. – До вечера.

Пока Фрэнк не ушел на работу, он так и не заглянул в кухню, так что мне удалось не только покормить Брианну, но и несколько успокоиться.

После возвращения я ни разу не видела обнаженного Фрэнка: он обычно переодевался в ванной или в кабинете. И до сегодняшней робкой попытки он даже не думал меня целовать. Акушерка сообщила об опасности близости при моей беременности, поэтому, будем ли мы с Фрэнком спать вместе, даже не обсуждалось. К тому же делить с ним постель я была совершенно не расположена.

Но нужно было предвидеть, что когда-нибудь это переменится. Однако сначала я была совершенно поглощена горем, затем впала в апатию, и меня не интересовало ничто, кроме собственного живота и будущего материнства. А после рождения дочери моя жизнь превратилась в ожидание кормления, начинавшегося сразу после предыдущего: ведь счастье, покой и краткое забытье посещали меня лишь тогда, когда ко мне прижималось крошечное тело младенца.

Фрэнк тоже возился с младенцем, с удовольствием играл, а порой Брианна прижималась щекой к его груди, и они вместе засыпали в кресле – долговязый мужчина и крошечная девочка. Но мы с Фрэнком не прикасались друг к другу и говорили лишь на бытовые темы и о ребенке.

Девочка стала тем объектом, посредством которого мы могли общаться, держа друг друга на расстоянии вытянутой руки. Однако Фрэнк, похоже, решил, что это недостаточно близко.

В медицинском смысле нашей близости ничто не препятствовало: на прошлой неделе меня осмотрел врач, который подмигнул, игриво погладил меня по заду и сообщил, что отношения с мужем мне можно возобновить в любой момент.

Я прекрасно понимала, что, пока меня не было, Фрэнк не вел себя как монах. Ему было уже под пятьдесят, однако он, как и прежде, оставался худощавым, мускулистым и гибким. Очень интересный смуглый мужчина. На приемах и коктейлях вокруг него, как пчелы вокруг меда, кружили женщины и, казалось, тихо жужжали от возбуждения.

Как-то раз я заметила на корпоративном приеме девицу: она уныло подпирала стену и таращилась поверх бокала на Фрэнка. Через некоторое время она стала пьяно рыдать и бормотать что-то невнятное, и подруги увели ее домой. По дороге девушки неодобрительно косились то на Фрэнка, то на меня (я тихо стояла рядом с ним, одетая в широкое платье для беременных).

Тем не менее муж вел себя безукоризненно. Он ночевал только дома и следил, чтобы на воротничках сорочек не оставалось следов губной помады. Однако теперь он, видимо, вздумал вернуться домой во всех смыслах. Наверное, у него было право ждать от меня исполнения супружеского долга, ведь я вновь была его женой.

Этому мешало только одно. Когда мне случалось просыпаться среди ночи, я думала совсем не о Фрэнке. Вовсе не его гибкое тело приходило ко мне во сне и воспламеняло меня так, что я просыпалась вся в поту, дрожа от полузабытых прикосновений, которые не ждала испытать наяву.

– Джейми, – шептала я. – О Джейми!

Слезы, лившиеся из глаз, капали на нежный рыжий пушок, покрывавший голову моей крошки, вспыхивали и переливались словно жемчуга и бриллианты.

День не задался с самого утра. У Брианны расстроился желудок. Она то и дело пачкала пеленки, плакала, и каждые пять минут ее приходилось брать на руки. Но и на руках она не успокаивалась и все время срыгивала прямо на меня. К одиннадцати утра я уже три раза меняла блузку.

Неудобный лифчик для кормящих натирал под мышками, при этом соски торчали наружу и мерзли. Ко всему прочему, когда я наконец заставила себя приступить к уборке, под полом что-то лязгнуло, и отопление, тихо вздохнув, вырубилось.

Пришлось звонить в обслуживающую компанию.

– Нет, на следующей неделе мне не подходит! – прорычала я в трубку.

За окнами висел холодный февральский туман, который пытался просочиться в щель под подоконником и заполнить квартиру.

– На термометре – шесть градусов, а в доме – трехмесячный младенец!

Младенец, завернутый во все имевшиеся одеяльца, развалился в детском стульчике и орал как резаный. Игнорируя бормотание собеседника на другом конце линии, я поднесла трубку к разинутому рту Брианны и недолго подержала.

– Слышали? – сурово спросила я, вернув трубку к уху.

– Ну хорошо, – согласился мастер. – Я подъеду сегодня во второй половине дня, от двенадцати до шести.

– От двенадцати до шести? Может, можно поточнее? Я должна выйти, – заявила я.

– Леди, в этом городе не только у вас сдохла печка, – твердо ответил мастер и повесил трубку.

Я глянула на часы: одиннадцать тридцать. Нечего и думать, что за оставшиеся полчаса можно сделать все покупки и вернуться, тем более что поход по магазинам с грудным младенцем в части экипировки и энергозатрат сравним с экспедицией в дикие джунгли Борнео.

Скрипнув зубами, я позвонила в отдел заказов дорогого магазина, набрала все необходимое для гостей и вернулась к дочери: Брианна была уже вся красная от крика, к тому же она опять успела обделаться.

– Погоди, детка. Вот подотремся, и станет гораздо лучше, – приговаривала я, вытирая с красной попки Бри коричневатую слизь.

Она выгнула спину, пытаясь избежать влажной салфетки, и завопила еще громче. За салфеткой – слой вазелина и чистая пеленка, десятая за день. Машина с чистыми пеленками приедет не раньше завтрашнего дня, а весь дом провонял.

– Ну же, миленькая, все хорошо, не плачь.

Я положила девочку на плечо и стала гладить, но она не замолкала. Понятно, почему она плачет, ведь ее бедная попка так воспалилась. Хорошо бы раздеть ее и положить голую на полотенце, но в сложившихся условиях об этом нечего было и думать. Мы надели свитера и тяжелые зимние пальто, отчего кормить было еще труднее, чем всегда: даже на то, чтобы достать грудь, уходило несколько минут, и все это время девочка вопила.

Если Брианна и спала, то короткими периодами, по несколько минут. Конечно, мне тоже не пришлось подремать. Около четырех нам удалось заснуть по-настоящему, но минут через десять нас поднял громкий стук в дверь – это разводным ключом колотил слесарь, пришедший по вызову.

Одной рукой я прижимала к себе ребенка, другой пыталась готовить ужин. При этом в одно ухо орала малышка, а в другое звякали инструменты.

– Ну, леди, навек не поручусь, но сейчас тепло у вас будет, – провозгласил внезапно появившийся слесарь, вытиравший со лба пятно сажи.

Он склонился к Брианне, которая лежала на моем плече и с громким чмоканьем сосала палец, – наступило некоторое затишье.

– Ну как пальчик, сладенький? – осведомился он и, выпрямившись, добавил: – Знаете, говорят, что нельзя разрешать детям сосать пальцы. От этого зубы растут криво, а потом надевают пластинку.

– Что вы говорите? – процедила я. – Сколько я вам должна?

Спустя полчаса на сковороде уже лежала политая соком фаршированная курица, окруженная порубленным чесноком, веточками розмарина и лимонными дольками. Быстро спрыснув куриную кожу лимонным соком и проткнув ее палочкой, я наконец нашла время переодеться и переодеть Брианну. По виду кухни можно было решить, что ее посетили грабители-неудачники, которые искали клад: шкафы нараспашку, ящики выдвинуты, по всем горизонтальным поверхностям валяются ложки и кастрюли. Я захлопнула шкафы, а потом – и дверь на кухню, понадеявшись, что не отличающаяся хорошими манерами миссис Хинчклиф все-таки не сунется в закрытую кухню.

Фрэнк купил Брианне новое розовое платье. Очень красивое, но я сомневалась, не будет ли многослойный кружевной воротничок раздражать детскую кожу, к тому же кружева казались мне непрочными.

– Ну ладно, попробуем, – сказала я дочери. – Папа хочет, чтобы ты была красавица. Давай постараемся не слюнявить платьице?

В ответ Брианна прикрыла глаза, поднатужилась и срыгнула, как мне показалось, с особенным усердием.

– Вот и молодец! – похвалила я, покривив душой.

Теперь предстояло поменять простыню в кроватке, но, по крайней мере, понос не усилился.

Я привела все в порядок, поменяла подгузник, вытерла с лица Брианны сопли и слюни и, наконец, встряхнула розовое платьице. При этом девочка моргала и радостно гукала, размахивая кулаками. Я услужливо нагнула голову и боднула ее в живот, вызвав бурю восторга, выразившегося в еще более громком визге. Еще пара боданий – и мы приступили к тяжелому процессу надевания платья.

Брианне затея не понравилась – стоило продеть голову в вырез, она заныла, а когда я стала засовывать пухлые руки в рукава, она дернулась и громко завопила.

– В чем дело? – испугалась я; я уже понимала смысл издаваемых дочерью звуков и поняла, что это крик боли и испуга. – Что случилось, дорогая?

Она просто зашлась в плаче. Я быстро перевернула Брианну и погладила по спинке, решив, что у нее снова болит живот, но это не помогло. Пришлось снова взять крутившуюся девочку на руки, она стала махать руками, и тут я увидела на внутренней стороне предплечья длинную красную царапину. В платье застряла булавка, которая поцарапала ее, когда я вдевала руку в рукав.

– Ой, маленькая! Ой, прости! Прости маму!

Чуть не плача, я отстегнула и вытащила противную булавку и крепко прижала Брианну к плечу, чувствуя себя ужасно виноватой. Конечно, я не хотела причинить дочери боль, но она-то этого знать не могла.

– Ох, моя дорогая, – бормотала я. – Все, все прошло. Мама тебя любит, все хорошо.

Ну почему я не подумала о том, что нужно проверить платье? И вообще, какой мучитель придумал упаковывать одежду для младенцев, скалывая ее булавками?

Я все-таки надела на девочку платье, вытерла ей лицо, отнесла в спальню, уложила на свою кровать и только после этого торопливо переоделась в приличную юбку и свежую блузку.

Когда я надевала чулки, раздался звонок в дверь. Один чулок прорвался на пятке, но переодеваться было уже некогда. Я сунула ноги в тесные туфли из крокодиловой кожи, схватила Брианну и поспешила открыть.

На пороге стоял Фрэнк, обвешанный пакетами так, что не мог достать ключи. Свободной рукой я забрала у него большинство свертков и положила их на столик в прихожей.

– Ужин готов, дорогая? Я принес новую скатерть и салфетки – подумал, что наши старые уже несвежие. И, конечно, вино.

Он с улыбкой поднял бутылку, наклонившись, пригляделся ко мне и нахмурился, заметив растрепанные волосы и свежезаляпанную молочной отрыжкой блузку.

– Клэр, Клэр, – покачал головой Фрэнк. – Неужели ты не могла чуточку привести себя в порядок? У тебя ведь нет особых дел, ты целый день дома, что же ты не могла уделить несколько минут…

– Нет, – резко сказала я.

И сунула на руки Фрэнку Брианну, которая тут же вновь капризно заныла.

– Нет, – вновь сказала я и вырвала из его руки бутылку. – Нет! – крикнула я, топнув ногой, и замахнулась. Фрэнк увернулся, и тогда я запустила бутылку в дверной косяк. Божоле облило порог, а пол усеяли блестящие на свету осколки стекла.

Разбитая бутылка полетела в азалии, а я, не надев пальто, побежала в холодный туман. У поворота я миновала удивленных Хинчклифов, которые пришли на полчаса раньше назначенного, скорее всего, чтобы поймать меня посреди приготовлений к их визиту.

Ну что ж, надеюсь, ужин им понравится.

Я бесцельно двигалась сквозь туман. Пока я не стала отпускать газ, ноги мне обдувала печка. Домой я не собиралась; куда же податься? В круглосуточное кафе?

Неожиданно я сообразила, что уже около полуночи, а сегодня пятница. Да, я знаю, куда идти. Я повернула обратно к нашему предместью, к церкви Святого Финбара.

В такой поздний час часовня, конечно, была закрыта, чтобы не пускать грабителей и вандалов, но запоздалым прихожанам предлагалось нажать на кодовый замок под дверной ручкой. Тот, кто знал код, мог законно войти. Следовало лишь отметиться в журнале, лежавшем у алтаря.

– Святой Финбар? – недоверчиво спросил Фрэнк, впервые услышавший о часовне от меня. – Нет такого святого. И быть не может.

– А вот и есть, – не без самодовольства возразила я. – Ирландский епископ двенадцатого века.

– А, ирландский, – с облегчением протянул Фрэнк. – Тогда понятно. Только я не могу понять, – продолжил он, стараясь сохранять такт, – так это… э-э… зачем?

– Что «зачем»?

– Зачем тебе посещать эту церковь? Ты никогда не отличалась религиозностью, набожности в тебе не больше, чем во мне. Ты не ходишь ни к мессе, ни к причастию. Отец Беггс каждую неделю спрашивает, где ты.

Я покачала головой.

– По правде говоря, Фрэнк, мне трудно это объяснить. Я хожу туда, потому что… чувствую потребность.

Не зная, как объяснить попонятнее, я беспомощно на него уставилась.

– Там… там царит покой, – сказала я наконец.

Фрэнк открыл было рот, но отвернулся и только покачал головой.

В этой церкви и вправду царил покой. На парковке стоял один-единственный автомобиль запоздалого прихожанина и отсвечивал под фонарем неясным черным. Я записалась в журнале и зашла внутрь, покашливанием предупредив молившегося человека о своем появлении.

Я уселась сразу за крепким мужчиной в желтой куртке. Он почти тут же поднялся, подошел к алтарю, преклонил колени и пошел к выходу, быстро кивнув мне на прощание.

Дверь со скрипом затворилась, и я осталась одна. В недвижном воздухе ровно горели две большие белые алтарные свечи. В начищенной золотой дароносице лежало несколько облаток. Я закрыла глаза и некоторое время лишь вслушивалась в тишину.

В голове, словно водоворот, кружились дневные события. Без пальто было очень холодно, даже после короткой перебежки через парковку я тряслась, но затем постепенно согрелась и расслабила сжатые на коленях руки.

В конце концов, как обычно, я перестала думать вообще. Не знаю, то ли время остановилось, то ли на меня навалилась вселенская усталость. Я перестала испытывать вину по отношению к Фрэнку, меньше стала тосковать по Джейми, а постоянные материнские тревоги превратились в фоновые, став не громче медленного стука сердца, равномерного и успокаивающего в темноте часовни.

– Господи, – прошептала я, – отдаю на милость Твою душу слуги Твоего Джеймса.

«И мою», – мысленно добавила я.

Я сидела не шевелясь и смотрела на отражения мерцания свеч в золотой дароносице, и тут позади послышались тихие шаги. Кто-то вошел и шумно уселся на церковную скамью. Сюда всегда приходили, днем и ночью. Благословенный алтарь никогда не оставался в одиночестве.

Я посидела еще несколько минут, потом встала, в свою очередь поклонилась алтарю и, уже направляясь к выходу, увидела, как в заднем ряду, в тени статуи святого Антония, задвигался чей-то силуэт. Человек встал и двинулся мне навстречу.

– Что ты здесь делаешь? – прошипела я.

Фрэнк кивнул на очередного молящегося, уже преклонившего колени, и, взяв меня за локоть, вывел на улицу.

Я подождала, пока дверь часовни не закроется, вырвала руку и повернулась лицом к нему.

– Что такое? – раздраженно спросила я. – Зачем ты сюда притащился?

– Я беспокоился.

Он указал на пустую парковку: «Бьюик» стоял так, словно защищал мой маленький «Форд».

– В этой части города опасно гулять в одиночку, особенно женщинам. Я пришел, чтобы проводить тебя домой. Вот и все.

Он не упомянул ни Хинчклифов, ни ужин, и мое раздражение исчезло.

– А, – сказала я. – А как же Брианна?

– Я попросил приглядеть за ней старушку-соседку, миссис Мансинг, подойти, если она заплачет. Но девочка, похоже, крепко спит и некого не побеспокоит. А теперь пойдем, холодно.

Так и было. От бухты дул холодный ветер, устраивал маленькие смерчи вокруг фонарных столбов. Я, в одной тонкой блузке, поежилась.

– Ну, до дома.

Я зашла проведать Брианну, и меня окутало ласковое тепло детской. Малютка по-прежнему спала, но беспокойно, ворочая рыжей головой туда-сюда, и рот открывался и закрывался, как у рыбки.

– Она проголодается, – прошептала я Фрэнку, который зашел в детскую следом и через мое плечо с любовью смотрел на дочь. – Лучше я покормлю ее сейчас, перед сном. Может, она подольше поспит утром.

– Я дам тебе чего-нибудь горяченького попить, – произнес Фрэнк и исчез в кухне. А я взяла на руки теплый сонный сверток.

Девочка наелась молоком только из одной груди. Рот лениво отпустил сосок, пушистая головка снова тяжело опустилась мне на руку, и все мои попытки ее докормить остались тщетными. В конце концов пришлось отступить. Я уложила Брианну в кроватку и поглаживала по спине до тех пор, пока она легко не срыгнула и не погрузилась в сытый спокойный сон.

– Ну, похоже, это на всю ночь?

Фрэнк накрыл девочку одеяльцем в желтых кроликах.

– Похоже на то.

Я откинулась в кресле-качалке, у меня не осталось никаких сил, чтобы встать. Фрэнк подошел ко мне и остановился за спиной, осторожно опустив руку мне на плечо.

– Значит, он умер? – тихо спросил он.

«Я же тебе говорила!» – чуть было не вырвалось у меня, но я осеклась и только кивнула, медленно раскачиваясь в кресле и глядя на кроватку с ее маленькой обитательницей.

Правую грудь распирало от молока, и было понятно, что, несмотря на всю усталость, перед сном с этим нужно что-то сделать. Покорившись судьбе, я со вздохом взяла в руки нелепое на вид приспособление, резиновый молокоотсос. Пользоваться им было во всех смыслах неудобно, но надо было воспользоваться им сейчас, чтобы через час не проснуться от распирающей боли в груди, облепленной пропитанной молоком рубашкой.

Я махнула Фрэнку.

– Иди, это быстро, на несколько минут, но иначе не получится…

Вместо ответа он забрал у меня резиновую грушу и положил ее на стол. В теплом темном воздухе детской его рука, действуя будто сама, не руководствуемая сознанием, медленно поднялась и осторожно обхватила мою набухшую грудь.

Фрэнк наклонил голову и осторожно приник губами к соску. Ощутив болезненный, но приятный отток молока, я застонала, непроизвольно опустив ладонь на затылок Фрэнка, плотнее прижала его лицо к груди и выдохнула:

– Сильнее.

Губы были нежные и мягкие, ничего общего с безжалостной хваткой крепких десен ребенка, жадно впивавшихся в грудь.

Не отрываясь от груди, Фрэнк опустился на колени, и на меня накатила волна нежности, какую, как мне в тот момент показалось, мог ощущать Господь при виде поклоняющегося Ему народа. От усталости мне все виделось замедленным, словно под водой. Руки Фрэнка двигались медленно, как водоросли в морском течении. Настойчиво и нежно, как волны, меня подняло и, словно на прибрежный песок, уложило на коврик в детской. Я закрыла глаза, отдаваясь на его волю.

Заскрипели петли в передней старого дома пастора: это пришла Брианна Рэндалл. Услышав голоса девушек, Роджер моментально вскочил и поспешил в холл.

– Ты что мне сказала? Купить фунт наилучшего сливочного масла. Я и купила. Ну а что, если бы я попросила не наилучшего, а?

Брианна болтала и смеялась с Фионой, одновременно разгружая пакеты.

– Ну, если ты купила масло старого негодяя Уиклоу, так оно не то что не наилучшее, а наихудшее, – перебила Фиона. – О, да ты, смотрю, купила и корицу, отлично! Тогда я испеку булочки с корицей. Хочешь посмотреть, как я их делаю?

– Да, но сначала хочу поужинать. Умираю от голода!

Брианна встала на цыпочки и с интересом принюхалась к доносившимся из кухни ароматам.

– Что это там готовят? Случайно, не знаменитый хаггис – ливер в телячьем рубце?

– Хаггис! Ну и глупая же ты, англичаночка! Кто ж весной хаггис делает! Он бывает осенью, когда забивают скот.

– Значит, я англичаночка? – Похоже, Брианне ужасно понравилось это слово.

– Конечно, глупая. Но я все равно тебя люблю.

Фиона рассмеялась. Она смотрела на Брианну снизу вверх, потому что та была выше почти на фут. В сравнении с обаятельной толстушкой Фионой девятнадцати лет стройная высокая Брианна напоминала готическую статую. Длинный прямой нос и блестящие золотистые волосы лишь упрочивали это впечатление: казалось, девушка сошла со страницы средневекового манускрипта, иллюстрированного такими правдоподобными и яркими картинками, что для них и тысяча лет – не срок.

Роджеру показалось, что во взоре Клэр, стоявшей возле него, смешались любовь, гордость и еще какое-то чувство, возможно, воспоминания?

И его озарило: Джейми Фрэзер, скорее всего, выделялся не только великанским ростом и рыжими, как у викинга, волосами, но и огромным обаянием, которое перешло по наследству его дочери.

Как интересно, подумал он. Кажется, Брианна не говорит и не делает ничего необычного, но при этом без всяких усилий располагает к себе. В ней было нечто притягательное, почти магнетическое, вовлекавшее всех в ее сферу.

Например, сейчас она притянула его. Обернувшись, девушка ему улыбнулась, и Роджер, сам не зная, как это вышло, очутился совсем рядом с ней, так близко, что видел еле заметные веснушки на высоких скулах и ощущал аромат дорогого табака, который впитался в ее волосы в магазине.

– Здравствуй, – улыбаясь, сказал он. – Ну как, удалось найти материалы о кланах, или вместо этого вы с Фионой валяли дурочку?

– Валяла дурочку? – Брианна весело сощурилась, и ее глаза стали напоминать голубые треугольники. – Сначала я англичаночка, а теперь и дурочка. Интересно, как вы, шотландцы, называете человека, к которому испытываете симпатию?

– Дор-р-р-рогуш-ш-ша, – ответил Роджер с утрированно раскатистым «р» и долгим «ш», так что девушки расхохотались.

– Вы говорите как сердитый абердинский терьер, – заметила Клэр. – И правда, Бри, ты нашла в библиотеке горных кланов что-нибудь полезное?

– Много чего, – ответила Брианна и принялась рыться в выложенной на столик стопке фотокопий. – Пока делали копии, мне удалось прочесть большинство документов. Вот самая интересная история.

Она вытащила из стопки листок и передала его Роджеру.

Это оказался фрагмент из сборника преданий хайлендеров, посвященный легенде под названием «Скачущий Бочонок».

– Предания? – с сомнением сказала Клэр, вглядываясь через его плечо. – Это то, что нам нужно?

– Очень может быть, – рассеянно отозвался Роджер, поскольку внимательно читал листок, читать и разговаривать одновременно он не умел. – По большей части, примерно до середины девятнадцатого века, история хайлендеров не документирована. А значит, рассказы о реальных людях и исторических событиях традиционно перемежаются сказочными сюжетами вроде баек о водяных лошадях, привидениях или проделках эльфов и гномов. Ученые, фиксировавшие эти предания, зачастую не понимали природу повествования – чаще всего рассказ представлял собой смесь фактов и мифов, иногда это был откровенный вымысел, но случалось набрести и на описание реального исторического события. Скажем, это, – он передал листок Клэр, – не похоже на сказку. Здесь повествуется о том, как получил свое название совершенно реальный обрыв в Хайленде.

Заправив прядь за ухо и склонив голову, Клэр принялась за чтение, щурясь в рассеянном свете, пробивавшемся сквозь прозрачный потолок. Фиона, выросшая среди старых пожелтевших бумаг и скучных хроник, совершенно не впечатлилась очередным историческим документом и поспешила в кухню проследить за приготовлением ужина.

– «Скачущий Бочонок, – прочитала Клэр. – Каменистый склон с уступами над рекой, получивший свое название в честь происшествия, случившегося с лэрдом-якобитом и его слугой. Лэрд, один из немногих счастливцев, сумевших спастись после разгрома при Каллодене, еле добрался до своих владений, но ему пришлось почти семь лет скрываться в пещере на собственной земле, так как по Верхней Шотландии рыскали англичане в поисках беглых сторонников Карла Стюарта. Арендаторы верно хранили тайну лэрда, снабжали его в его убежище едой и прочими припасами, дабы ненамеренно не выдать его постоянно проезжавшим неподалеку английским патрулям, даже между собой называли не иначе как Серая Шляпа. Однажды паренек, поднимавший по склону холма к пещере лэрда бочонок с элем, наткнулся на отряд драгун. Он храбро отказался отвечать на расспросы англичан, а когда один из солдат решил было отобрать бочонок, уронил его; бочонок, подпрыгивая, покатился вниз, упал в протекавшую внизу реку и был унесен пучиной».

Клэр подняла глаза от бумажки и, вопросительно вздернув брови, посмотрела на Брианну.

– А что такого особенного в этой истории? Мы знаем, или полагаем, – поправилась она, покосившись на Роджера, – что Джейми спасся после Каллодена, но ведь спаслось и немало других. Почему ты думаешь, что этим лэрдом был именно Джейми?

– Разумеется, Серая Шляпа, – ответила Брианна, которая, похоже, удивилась глупому вопросу.

– Что? – Роджер посмотрел на нее с недоумением. – При чем тут Серая Шляпа?

Вместо ответа Брианна взяла пальцами свою густую рыжую прядь и помахала волосами перед его носом.

– Серая Шляпа, – с нажимом еще раз сказала Брианна. – Почему арендаторы именно так называли лэрда? Потому что за пределами пещеры он всегда носил серую шляпу, чтобы скрыть свою запоминающуюся шевелюру. Ты же говорила, что он получил у англичан прозвище Рыжий Джейми. Враги знали, что он рыжий, – и он был вынужден скрывать свою рыжину!

Онемевший от удивления Роджер вылупил глаза на волнистые огненные волосы девушки.

– Очень может быть, что так и было, – воодушевленно поддержала ее Клэр. – У него были в точности такие же волосы, что у тебя, Бри.

Она протянула руку и нежно коснулась головы дочери.

Девушка с любовью посмотрела в ответ.

– Я знаю, – произнесла она. – Во время чтения я как раз об этом думала – пыталась себе его представить, понимаешь? – Она остановилась и покашляла, словно ей что-то попало в горло. – Воображала, как он скрывается в вересковой пустоши: он прячется, а в его волосах сияет солнце. Ты рассказывала, он был изгнанником; мне кажется… я тут подумала, что он наверняка отлично умел… прятаться. Ну, от тех, кто собирался его убить, – неуверенно закончила она свою мысль.

– Ну конечно! – поддержал Роджер, стремившийся устранить малейшие причины, от которых омрачился взгляд Брианны. – Это отличная гипотеза. Однако мне думается, если мы ее разработаем, то сумеем узнать все поточнее. Например, найдем на карте Скачущий Бочонок…

– Думаешь, я дурочка? – недовольно пробурчала Брианна. – Я об этом подумала. – Вместо печали в ее взгляде теперь сквозило самодовольство. – Я и задержалась так потому, что заставила библиотекаря выдать мне все имеющиеся у них карты Хайленда.

Она достала из стопки очередную фотокопию и торжественно ткнула пальцем в точку наверху листа.

– Видите? Холм слишком мал, чтобы его обозначали на карте, но на этой он есть. Вот деревня Брох-Мордха, находящаяся, как говорила мама, неподалеку от усадьбы Лаллиброх, а вот холм.

Палец девушки чуть сместился и указал еле заметную точку на карте.

– Видите? – повторила она. – Он вернулся в Лаллиброх, свое поместье, и там скрывался.

– Я и без лупы поверю, что тут написано «Скачущий Бочонок», – выпрямившись, произнес историк и улыбнулся Брианне. – Ну, поздравляю. Похоже, ты его нашла, пусть он и не рядом с тобой.

Брианна улыбнулась, однако ее глаза поблескивали слезами.

– Ага, – тихо согласилась она и тронула пальцами бумаги. – Это мой отец.

Клэр взяла дочь за руку.

– Отрадно видеть, что ты унаследовала не только волосы отца, но и ум матери, – улыбаясь, заметила она. – Давай же отметим твое открытие ужином, который приготовила Фиона.

– Молодец, – сообщил Роджер: они пошли в столовую вслед за Клэр, причем молодой человек обнял Брианну за талию. – Можешь собой гордиться.

– Спасибо, – улыбнулась она, однако почти сразу вновь о чем-то задумалась.

– Ты что? – вполголоса поинтересовался Роджер по дороге. – Что-то случилось?

– В общем, нет.

Брианна повернулась, и юноша увидел, что между рыжими бровями залегла маленькая морщинка.

– Только… я задумалась, попыталась представить… Как ты думаешь, каково это было? Жить в пещере целых семь лет? Что же с ним потом стало?

Роджер порывисто наклонился и легко поцеловал эту морщинку.

– Не знаю, милая, – сказал он. – Но возможно, мы это узнаем.

Часть вторая

Лаллиброх

Глава 4

Серая шляпа

Лаллиброх, ноябрь 1752 года

Когда мальчишки сообщали ему, что все тихо, он, приблизительно раз в месяц, пробирался в дом, чтобы побриться. Темной ночью, крадучись, как лис. Это все равно было рискованно, однако он считал, что бреется, чтобы окончательно не одичать, – бритье казалось тем, что поддерживало его связь с цивилизацией.

Он проскальзывал в дверь кухни, как тень. Его встречала улыбка Эуона или поцелуй сестры – и начиналось таинство преображения. Стоял приготовленный таз с кипятком, на столе лежала свежеправленая бритва, рядом с тем, что скоро превращалось в мыло для бритья. Иногда кузен Джаред присылал из Франции настоящее мыло, чаще же бриться приходилось домашним мылом, жиром, плохо обработанным щелоком, которое щипало глаза.

Преображение начиналось даже с первыми кухонными запахами – яркими, дразнящими, так не похожими на уже привычные болотные и лесные ароматы. Впрочем, по-настоящему он чувствовал себя человеком, только совершив ритуал – побрившись.

Домашние выучились не торопить его с разговорами, терпеливо ждали окончания бритья и понимали, что слова, после месяца одиночества, приходят к нему с трудом. Не потому, что ему нечего было сказать, скорее наоборот: в горле застревало слишком много слов, одновременно рвавшихся на волю в тот краткий промежуток, что был у него в распоряжении. Несколько минут тщательной подготовки требовались ему, чтобы свериться с мыслями и выбрать, что он скажет первым делом и кому.

Разумеется, всегда было и что послушать, и о чем узнать: об английских патрулях в округе, о новостях политики, об арестах и судах в Лондоне и Эдинбурге. Впрочем, все это терпит, первым делом нужно обсудить с Эуоном усадьбу, а с Дженни – детей. Ну а если все не увидят в том опасности, то можно будет даже привести сонных ребятишек, чтобы они поздоровались с дядей, обнялись с ним, расцеловались и, покачиваясь, вернулись в кровати.

– Скоро он станет мужчиной!

Он произнес эти слова в сентябре. Десятилетний старший сын Дженни, его тезка, сидел вместе со взрослыми за столом; он отчетливо осознавал и преимущества того, что он остался единственным мужчиной в доме, и ответственность, которая была на него возложена.

– Ну да, не хватало мне только волноваться еще и из-за этого обормота, – ехидно заметила сестра, но якобы незаметно дотронулась до плеча сына с явной гордостью, несколько противоречившей сказанному.

– Что слышно об Эуоне?

Муж сестры опять, уже в четвертый раз, попал под арест по подозрению в пособничестве якобитам. Три недели назад его отправили в Инвернесс.

Покачав головой, Дженни поставила на стол блюдо с крышкой, открыла – и сквозь дырку, проколотую в румяной корочке пирога, пошел такой аромат, что у него потекли слюнки.

– Не о чем тревожиться, – спокойно заметила Дженни, выкладывая пирог на тарелку; однако пролегшая между бровями морщинка выдавала ее озабоченность. – Я послала Фергюса, чтобы тот предъявил им акт переуступки и бумаги, которые Эуону выдали при увольнении из полка. Они убедятся, что он не лэрд Лаллиброха и, получается, взять с него нечего, и сразу отпустят его домой.

Бросив взгляд на сына, она взялась за кувшин с элем, добавив:

– И черта с два они докажут, что малое дитя – изменник и бунтовщик.

В ее суровом голосе слышалось удовлетворение от бессилия английского суда.

Акт переуступки, подтверждавший факт передачи титула лэрда Лаллиброха от старшего Джейми к младшему, чернила на котором были во многих местах размыты дождем, уже не раз возникал в судах и блокировал попытки короны конфисковать имение как собственность бунтовщика-якобита.

Но все хорошее когда-нибудь кончается; приходило время уходить из тепла родного дома. Сразу за порогом он чувствовал, как вместе с теплом и уютом он теряет чувство причастности к семье. Бывало, он хранил иллюзию почти всю дорогу до пещеры, чаще же она исчезала почти сразу, унесенная холодным ветром с сильным привкусом гари.

Англичане сожгли три фермы за верхним полем. Хью Кирби и Джеффа Мюррея схватили прямо у очагов, вытащили на улицу и застрелили у порога, не сказав ни слова, не предъявив никаких официальных обвинений. Молодого Джо Фрэзера успела предупредить жена (она заметила англичан), он сумел бежать и три недели жил с Джейми в пещере, пока солдаты не ушли, забрав Эуона.

В октябре он увиделся со старшими мальчиками: Фергюсом, подростком-французом, которого он вытащил из парижского притона, и его лучшим другом Рэбби Макнабом, сыном кухарки.

Он аккуратно провел бритвой по щеке и вдоль челюсти, вытер мыльную бритву о край тазика и тут краем глаза увидел, как Рэбби Макнаб смотрит на него восхищенно и с легкой завистью. Чуть повернувшись, он обнаружил, что на него с открытыми ртами уставились трое парнишек: Рэбби, Фергюс и юный Джейми.

– Что, никогда раньше не видели, как люди бреются? – спросил он, вздернув брови.

Рэбби с Фергюсом переглянулись, однако предоставили слово формальному владельцу усадьбы.

– Ну… да, дядя, – покраснев, забормотал он. – Но… я хочу сказать…

Он запнулся и покраснел еще сильнее.

– Когда папы нет дома, да и когда он есть, мы нечасто видим, как он бреется, и… ну… у тебя на лице столько волос, дядя, после целого месяца… и мы так рады тебя видеть… и…

При этих словах Джейми внезапно понял, что мальчишки воспринимают его как романтического персонажа. Живет один в пещере, охотится с наступлением темноты, появляется из туманной ночи весь грязный, заросший, покрытый ярко-рыжей щетиной. Конечно, в их возрасте кажется, что жить изгоем и скрываться в сырой тесной пещере посреди вересковой пустоши – это замечательное приключение. В свои пятнадцать, шестнадцать и десять лет они даже не подозревают, как могут мучить вина, горькое одиночества или бремя ответственности, от которого невозможно освободиться.

Впрочем, они, наверное, понимают, что такое страх. Страх плена, боли, смерти. Но страх одиночества, постоянного пребывания наедине с собой, приводящего к безумию, – это совсем другое дело. Как и непреходящая тревога о том, как бы не навлечь на них беду. Но об этом они уж точно либо никогда не задумывались, либо с беспечностью, свойственной юности, отгоняли от себя подобные мысли, уверенные в своем бессмертии.

– Ну хорошо, – сказал он, небрежно повернувшись к зеркальцу; молодой Джейми окончательно сбился и замолк. – Мужчина для того и рождается, чтобы познать печаль и обрасти бакенбардами. Это одно из проклятий Адама.

– Адама?

Фергюс был явно озадачен, при этом его друзья делали вид, будто понимают, о чем речь. Фергюсу же стесняться было нечего: ему, иноземцу, неведение прощалось.

– Его самого, праотца Адама.

Джейми втянул верхнюю губу и осторожно поскоблил верхнюю губу.

– Вначале, когда Господь сотворил человека, подбородок у Адама был безволосый, как и у Евы. И тела у обоих были гладкими, как у младенцев, – добавил он, заметив, как взгляд племянника метнулся к паху Рэбби.

Хотя борода у Рэбби еще не росла, темный пушок над верхней губой наводил на мысль о растительности в других местах.

– Но когда ангел с огненным мечом изгнал их из Эдема и они оказались за райскими вратами, как подбородок Адама немедленно начал чесаться и на нем появилась щетина. С тех пор мужчина обречен на бритье.

Джейми закончил бритье своего подбородка и отвесил зрителям театральный поклон.

– А остальные волосы? – спросил Рэбби. – Вы ведь их там не бреете!

Молодой Джейми от этих слов фыркнул от смеха и опять покраснел как маков цвет.

– Слава богу, что там, где волосы не видны, можно обойтись и так, – невозмутимо отозвался старший тезка. – А то потребовалась бы весьма твердая рука. Правда, можно было бы справиться без зеркала.

Все расхохотались.

– А леди? – спросил Фергюс.

На слове «леди» его голос сорвался, что вызвало новый взрыв смеха.

– Конечно, у les filles, девиц, там тоже есть волосы, но они их не бреют. Обычно не бреют, – поспешно поправился он, видимо, припомнив какой-то эпизод из прошлой жизни в борделе.

Шаги в коридоре известили Джейми о приближении сестры.

– Ну, у леди это вовсе даже и не проклятие, – заявил он восхищенной аудитории и аккуратно выплеснул содержимое бритвенного тазика в открытое окно. – Господь даровал им растительность в утешение мужчинам. Когда вы, джентльмены, получите привилегию увидеть женщину, не обремененную одеждой, – он покосился на дверь и доверительно понизил голос, – вы заметите, что волосы там растут словно стрела, указывающая путь. Поняли? Чтобы бедный невежественный мужчина не сбился с верной дороги.

Он важно отвернулся от мальчишек, которые хохотали, затыкая себе рты, и вдруг ему стало стыдно: беременная сестра, медленно переваливаясь с боку на бок, несла им поднос с его ужином, держа его на уже сильно выступавшем животе. И шутки, отпущенные им ради преходящего ощущения товарищества, показались ему оскорбительными и неуместными.

– Тише! – рявкнул Джейми.

Смех оборвался, ребята недоуменно вылупили на него глаза. Джейми торопливо отобрал у Дженни поднос и поставил.

Жаркое из бекона и козлятины так восхитительно пахло, что Фергюс непроизвольно сглотнул слюну.

Джейми, конечно, понимал, что его встречают самой лучшей едой, намеренно припасенной. Это и так было понятно, хватало лишь взгляда на изможденные лица домашних. Впрочем, он приносил гостинцы: пойманных в силки кроликов и куропаток, иногда яйца ржанки, вынутые из гнезда; однако его подношения не могли насытить всех жителей дома, где кормились не только хозяева и слуги, но и члены семей погибших Кирби и Мюррея. Вдовам и детям арендаторов придется потерпеть по крайней мере до весны, а ему следует как угодно извернуться, но их прокормить.

– Присядь, – попросил он сестру и, взяв за руку, осторожно усадил на лавку возле себя.

Удивленная Дженни, которая, как правило, прислуживала ему во время визитов, явственно обрадовалась. Было уже поздно, и Дженни устала, что читалось по кругам вокруг ее глаз.

Джейми отложил себе немаленькую порцию жаркого и твердо придвинул блюдо с оставшейся козлятиной к сестре.

– Это все тебе! – возразила она. – Я уже ела.

– Мало, – отрубил Джейми. – Тебе и будущему младенцу нужно больше, ты должна есть за двоих, – добавил он, зная, что сестра не сможет отказаться от пищи ради ребенка под сердцем.

И, помедлив, Дженни стала есть.

Сквозь тонкую рубашку и штаны пробирался ноябрьский холод, но Джейми почти ничего не чувствовал: он был занят слежкой. По небу бежали тучи, однако сквозь их края пробивался лунный свет, в котором можно было многое разглядеть.

К счастью, не шел дождь: стук капель о землю мешает расслышать остальные звуки, резкий запах намокших листьев не дает разобрать запахи животных. За долгое время, проведенное в лесу, нюх стал острым, как у зверя, и теперь, когда Джейми приходил домой, человеческие запахи били как обухом по голове.

Он был слишком далеко и не учуял запаха оленя, но услышал, как олень вздрогнул оттого, что заметил охотника. Олень застыл и стал похож на тень от облака, мелькавшую на склоне.

Держа в руках взведенный лук, Джейми медленно-медленно обернулся на звук. Он сможет выстрелить лишь единственный раз, как только олень сорвется с места.

Есть! Над невысокой порослью, резко выделяясь на фоне неба, торчали рога. Медленно вдохнув, Джейми сосредоточенно сделал шаг.

Обычно олень уносится прочь так быстро и с таким шумом, что охотник часто мешкает от неожиданности и теряет драгоценное время. Но вместо того, чтобы вздрогнуть, засуетиться и попытаться устроить погоню, наш охотник остался на месте, бестрепетно прикинул скорость и направление и, выждав момент, спустил тетиву, резко хлестнувшую его по запястью.

Выстрел оказался удачным – стрела попала оленю под лопатку и уложила на месте (к радости Джейми, который не был уверен, что сможет догнать подстреленную добычу). Олень рухнул на поляну, неуклюже вытянув ноги. В его потускневших глазах отразился лунный свет, замаскировав темное таинство смерти немым серебром.

Охотник вытащил из-за пояса кинжал и, опустившись на колени, быстро помолился, как научил старый Джон Мюррей, отец Эуона.

Когда отец самого Джейми впервые услышал эту молитву, он скривился, и сын пришел к выводу, что это обращение, скорее всего, предназначено не тому богу, которому они молились в церкви по воскресеньям. Но отец так ничего и не сказал. Джейми же в первый раз возбужденно протараторил, почти не слыша себя, чувствуя руку старого Джона на своем плече: это придало руке твердости в миг, когда он впервые в жизни вонзил нож в звериную шкуру и рассек парившую плоть.

Сейчас, опытный, он одной рукой решительно поднял вверх липкую морду оленя, а другой перерезал горло. Из-под ножа забил горячий фонтан крови, два-три раза судорожно плеснув, кровь полилась равномерно и спокойно.

В другое время, скорее всего, Джейми, поразмыслив, не стал бы так поступать, но голод, головокружение, холодная ночь и азарт охотника не способствовали раздумьям. Он сложил ладони ковшом, подставил под струю, вытекавшую из раны, и поднес ко рту густую темную жидкость, парившую в свете луны.

Джейми втянул в себя солоноватую жижу с легким привкусом серебра, тепло которой казалось ему собственным теплом. Он представлял, что не просто пьет кровь, а поглощает суть добычи. Кровь была не горячей, он вообще ощутил лишь вкус и головокружительный металлический запах, но потом изголодавшийся желудок сжался и отреагировал на замену еды громким бурчанием.

Он закрыл глаза, отдышался и вскоре почувствовал холодную влажность, стоявшую между ним и остывающей тушей. Джейми сглотнул, провел по лицу тыльной стороной ладони, вытер руки о траву и принялся за дело.

Он с немалым усилием придал обмякшей тяжелой туше правильное положение, после чего нанес «гэллох» – особый охотничий удар, сильный и точный одновременно: продольно рассек брюхо, но не нарушил пузырь с потрохами. С тем же трудом Джейми запустил руки в горячую плоть и рывком вытащил наружу поблескивающие в свете луны, как и его руки, внутренности. Два точных надреза выше и ниже – и потроха были отделены от туши; таинство превращения живого зверя в мясо завершилось.

Несмотря на видные рога, сам олень оказался невелик ростом, и Джейми сообразил, что сможет унести тушу самостоятельно, не зовя никого на подмогу и, значит, не оставляя добычу на сомнительную милость лис и барсуков. Он забросил тушу на спину, с натугой поднялся и покрутил плечами, чтобы уложить ношу.

Переваливаясь, он стал медленно спускаться по холму, и вместе с ним в лунных лучах переваливалась странная горбатая тень. Над его плечом подпрыгивали рога оленя, и в профиль тень казалась каким-то рогатым существом, отчего Джейми против воли передергивало: он вспоминал байки о шабашах ведьм, куда являлся Рогатый и пил козлиную или петушиную кровь, которую приносили ему в жертву.

Джейми ощущал, как все сильнее подпадает под власть безумия. Он все чаще осознавал, что раздваивается, что распадается на две личности – дневную и ночную. Днем его вел исключительно рассудок: он укреплял разум размышлениями и искал укрытия от реальности на страницах книг. Но с восходом луны он, как зверь из логова, выбирался под звездное небо и метался по темным склонам, и голод и таинственный лунный свет пробуждали в нем хищные охотничьи инстинкты, а рассудок и логика уступали место чувствам.

Джейми шел, глядя себе под ноги: его зрение стало таким острым, что риска споткнуться почти не было. Тяжелая туша, давившая на его загривок своим шерстяным боком, уже остывала, как, впрочем (словно он разделял участь с добычей), охлаждалось на ветру и его разгоряченное тело.

И только когда впереди показались лаллиброхские огни, Джейми снова почувствовал, как его ночная и дневная суть, рассудочное и эмоциональное вновь стали сливаться. Ведь он шел домой с добычей, чтобы накормить семью.

Глава 5

Нам даровано дитя

Миновало уже три недели, но Эуон не вернулся, о нем и вовсе не было известий. Фергюс несколько дней тоже не приходил в пещеру, и Джейми мучительно беспокоился о домашних и их делах. Вдобавок ко всему оленя все домашние едоки уже давно доели, а огород в холодное время года выручал мало.

В конце концов волнение усилилось так, что Джейми решил проверить вечером силки и, несмотря на риск, проведать дом.

Как обычно, он надел серо-коричневый колпак из грубой шерсти, надежно прикрывший рыжую шевелюру, которая в любой момент могла засветиться в вечерних лучах. Разумеется, у патруля могли вызвать подозрения и его рост и осанка, но Джейми полагал, что лучше умеет замечать опасность и быстро бегать, да и окрестности знает лучше, с ним в этом могли побороться и местные зайцы.

Возле усадьбы он удивился тишине. Для дома, полного детей (пятеро потомков Дженни, шестеро отпрысков арендаторов, не говоря о Фергюсе и Рэбби Макнабе, которые, хоть и считали себя взрослыми, то и дело с визгом гонялись друг за другом по конюшням), это казалось очень странным.

Джейми вошел через черный ход и прислушался: настораживала непривычная пустота. Дверь по одну руку от него вела в кладовку, по другую – в буфетную и кухню. Несколько мгновений он стоял как вкопанный, впитывая и обдумывая запахи и еле слышные звуки. Нет, дом не был пуст, об этом говорили доносившиеся из-за обитой тканью кухонной двери ритмичные скребки и позвякивание.

Услышав эти успокаивающие, домашние звуки, Джейми решился осторожно приоткрыть дверь. Его сестра Дженни, одна, если не считать младенца во чреве, стояла у стола, помешивая что-то в желтой миске.

– Что ты здесь делаешь? А где миссис Крук?

– Джейми! – воскликнула беременная, побледнев и выронив ложку. – Господи, – она прижала руку к груди и закрыла глаза, – ты напугал меня до смерти.

Затем она открыла глаза, такие же синие, как у брата, и уставилась вопросительным взглядом.

– Что, во имя Пресвятой Девы, ты вообще здесь делаешь? Я ждала тебя только через неделю, не раньше.

– Фергюс давненько не наведывался в горы, вот я и забеспокоился, – признался он.

– Джейми, ты прелесть.

С лица пропала бледность, вместо нее появилась приветливая улыбка. Она подошла к брату и обняла. Из-за живота вышло немного неуклюже, но искренне. На миг он прижался щекой к ее макушке, вдыхая сложную смесь ароматов воска, корицы, самодельного мыла и шерсти. Сегодня, как ему показалось, к ним добавился еще один – от нее пахнуло грудным молоком.

– А где все? – спросил Джейми, неохотно выпустив сестру из объятий.

– Так ведь миссис Крук умерла, – ответила она, и между бровями углубилась еле заметная морщинка.

– Вот как? – Он тихо перекрестился. – Какая жалость.

Миссис Крук служила в усадьбе сначала горничной, а потом домоправительницей с тех пор, как поженились их родители, то есть больше сорока лет.

– Когда?

– Вчера утром. Ее кончина была ожидаемой, отошла она мирно, как и хотела, в своей постели, и отец Макмартри прочел над ней молитву.

Джейми задумчиво посмотрел на дверь, ведшую в комнаты для прислуги, которые были расположены за кухней.

Дженни покачала головой.

– Нет. Я предложила ее сыну провести прощальное бдение у нас, но Круки рассудили, что в нынешней ситуации…

На ее лице читалось все: и отсутствие Эуона, и страх перед англичанами, рыскавшими по округе, и бегство арендаторов, и недостаток провизии, и то, что ее брату приходится прятаться в пещере.

– …им лучше провести его в Брох-Мордхе, в доме ее сестры. Туда все и пошли. Ну а я сказала, – она улыбнулась, лукаво приподняв бровь, – что нехорошо себя чувствую и лучше останусь дома. Честно говоря, мне хотелось лишь провести несколько часов в тишине и покое.

– Ну вот, а я сдуру заявился и все испортил, – сокрушенно сказал Джейми. – Может, мне уйти?

– Ну нет, братец, – с любовью в голосе промолвила Дженни, – садись, а я буду готовить ужин.

– А что ожидается на ужин? – спросил он, с надеждой принюхиваясь.

– Зависит от того, что ты принес, – ответила сестра.

Она тяжело передвигалась по кухне, доставая необходимое из ящиков кухонного шкафа и останавливаясь, чтобы помешать варево в стоявшем на огне большом чугунке, над которым поднимался пар.

– Если ты принес мясо, съедим его. Если нет, то будет похлебка на голяшке.

Представив себе ячмень в бульоне из соленой туши, купленной им два месяца назад, Джейми поморщился.

– Слава богу, обойдемся без солонины. Мне нынче повезло.

Он открыл свой мешок и вывалил на стол три серые заячьи тушки.

– Я еще и нарвал дикого терна, – добавил он, вытрясая содержимое своей серой шляпы, основательно заляпанной красным соком.

Глаза Дженни вспыхнули.

– Пирог с зайчатиной, вот здорово! Смородины, правда, нет, но терн ничуть не хуже, а масла у меня, слава богу, достаточно. – Уловив чуть заметное шевеление в сером мехе, она метко хлопнула ладонью по столу. – Джейми, вынес бы ты их наружу да содрал шкуру, а то, не ровен час, блохи разбегутся по всей кухне.

Вернувшись с освежеванными тушками, он увидел, что Дженни в припорошенном мукой переднике уже замесила тесто для пирога.

– Джейми, разруби косточки и порежь мясо на ломтики, – попросила она, задумчиво глядя в книгу «Рецепты миссис Макклинток для стряпни и выпечки», лежавшую рядом с противнем.

– Но ведь ты можешь запечь зайчатину и без этой книжки?

Он взял с крышки ящика для утвари большой деревянный молоток для дробления костей, взвесил в руке и невольно поморщился. Несколько лет назад в английской тюрьме такой же киянкой ему раздробили правую кисть, и нежданные воспоминания нельзя было назвать приятными. Впрочем, это не помешало ему энергично взяться за отбивание заячьих тушек.

– В общем, могу, – рассеянно отозвалась сестра, перелистывая страницы. – Просто когда не хватает половины необходимых составляющих, в книге можно найти советы, что чем заменить.

Она нахмурилась, глядя на страницу.

– Обычно я использую для соуса кларет, но кларета в доме нет, остался только бочонок, принадлежавший Джареду, но его я трогать не хочу – он нам еще может пригодиться.

Джейми знал, зачем может понадобиться кларет. Бочонок годился на взятку кому-нибудь чиновнику для скорейшего освобождения Эуона или, на худой конец, чтобы узнать что-то о его судьбе.

Он тайком бросил взгляд на округлившийся живот сестры. Конечно, мужчине о таких вещах судить трудно, но насколько он понимал, до родов осталось совсем недолго.

Вдруг Джейми сунул свой клинок в кипяток, булькавший в котелке, затем вытер и спрятал в ножны.

– Для чего ты так сделал, Джейми?

Обернувшись, он понял, что Дженни уставилась на него в упор. Из-под чепчика выбились темные локоны, и Джейми с грустью заметил, что в черные кудри пробрался седой волос.

– А. – Он задумчиво вернулся к тушке зайца. – Клэр считала, что прежде чем резать еду, требуется опустить нож в кипящую воду.

Дженни так осторожно подняла брови, что Джейми это скорее почувствовал. Сестра спросила его о Клэр лишь однажды, после того как он вернулся после битвы, чуть живой, почти без памяти. «Она ушла, – отрезал он тогда и отвернулся. – Никогда не говори при мне ее имя».

Дженни послушно молчала и никогда об этом не заговаривала.

Непонятно, отчего он сегодня вспомнил Клэр, возможно, из-за снов. Ему снились разные сны, но все они были наполнены ее образом; и часто ему казалось, что Клэр только мгновение назад находилась рядом, так близко, что он мог до нее дотронуться, но потом вновь пропадала куда-то.

Иногда он мог бы поклясться, что ощущал ее аромат – дразнящий запах листьев и мускус пряных трав. Бывало, он изливался во сне и стыдился этого. Пытаясь отвлечься, Джейми кивнул на выпирающий живот сестры.

– Скоро уже? – спросил он. – Ты похожа на дождевик, ткни – и пфф!

Для наглядности он резко разжал кулак.

– Ну да, конечно, – прыснула сестра, – знаешь, мне бы очень хотелось, чтобы было пфф, и все.

Выгнувшись, она потерла спину, отчего живот опасно выпятился. Джейми даже прижался к стене, чтобы освободить место.

– А скоро ли, так все может произойти когда угодно. Скоро, очень скоро, но трудно сказать точно.

Дженни отмерила чашкой муку. Джейми мрачно отметил, что муки почти не осталось.

– Как настанет время, пошли кого-нибудь в пещеру, – внезапно предложил он. – Я приду, несмотря на патрули.

Дженни остановилась и воззрилась на брата.

– Зачем?

– Ну, раз Эуона здесь нет… – неопределенно ответил он.

При этом Джейми продолжил ловко разделывать тушку. Несколько быстрых разрезов, три удара молотком – и вот отбитый заяц готов для приготовления.

– А чем бы мне помог Эуон? – хмыкнула Дженни и потянулась за сливочным маслом.

Джейми тоже хмыкнул и сел так, чтобы удобнее было разделывать кроликов. Живот Дженни очутился точно перед его глазами, и хорошо было видно беспокойное шевеление нового создания. Не удержавшись, Джейми коснулся рукой живого шара и почувствовал мощнейшие толчки обитателя чрева, которому надоело сидеть в заточении.

– Как начнется, пришли Фергюса, – повторил он.

Сестра досадливо скосилась и ударила ложкой по его руке.

– Говорят тебе: твои услуги здесь лишние! Господи, братец, и без тебя хлопот полон рот: в доме толпа, припасы кончаются, Эуон в кутузке, а в Инвернессе некуда деваться от красных мундиров, куда ни посмотришь, они повсюду. Только волнений за тебя мне и не хватает. А вдруг попадешься?!

– Чего за меня-то волноваться, я как-нибудь и сам обойдусь.

Отвернувшись, Джейми принялся резать мясо.

– Ну и прекрасно, обходись, сиди на холме, – заявила Дженни, скосив на брата взгляд. – У меня уже есть шестеро детей, и до сих пор я как-то справлялась, верно? Думаю, и сейчас справлюсь.

– Выходит, спор окончен? – поинтересовался Джейми.

– Конечно! Надеюсь, у тебя хватит здравомыслия сидеть в пещере?

– Ничего подобного, я спущусь.

Дженн