Оглавление

Соловей

Брата Инколан принял в деловом кабинете.

Драгоценное шиньдайское дерево, потолок, расписанный «живой» акварелью, теплый мозаичный пол, прихотливо меняющий узор под ногами, фонтан с золотыми рыбками, рои лампочек-светлячков, голографические проекции, скользящие по стенам, и длинный медиастол с дюжиной пышных кресел.

С одной стороны это было напоминание, чего достиг он, с другой — насмешка над тем, чего никогда не достичь Нангилу.

— О!

Нангил и правда был поражен.

Впущенный в кабинет охраной, худой, в каком-то дешевом сером комбинезоне, он несколько секунд, задрав голову, наблюдал, как по потолку стадо длинноногих животных убегает от сливающегося с травой хищника. Наблюдатель, казалось, тенью следовал за охотником. «Живая» акварель размазывала движение стеблей и пятнистых тел и ловила испуг в больших фиолетовых глазах на мгновение повернувшей голову жертвы.

Ах! Прыжок не удался!

— Это Лабухан? — спросил Нангил.

— Не знаю, — поднялся из-за мониторов Инколан. — Скорее всего, случайная зарисовка. Ты проходи, проходи, брат.

Он указал на специально для встречи отставленные и повернутые друг к другу кресла.

— Сюда? — спросил Нангил, делая шаг.

— Да.

— На Лабухане просто похожие….

Нангил умолк, пропуская перед собой полупрозрачную рептилию, неожиданно вплывшую в пространство кабинета.

— Не стой, — сказал ему Инколан, располагаясь в кресле. — Садись.

— Так это…

Нангил развел руками, глядя на неповоротливую рептилию, которая совершенно никуда не торопилась. Инколан рассмеялся.

— Что ты как маленький, брат? Это же просто проекция.

— Я понимаю.

— Тогда не медли. У меня мало времени.

— Дела?

— Именно. Империи не прорастают из ничего. Империи прорастают из труда. То, что империя отца…

— Хорошо.

Нангил шагнул сквозь полупрозрачное тело. Тронув поверхность медиастола ладонью, отчего тот отозвался мягким сиянием в месте прикосновения, он забрался в кресло напротив брата. Улыбка озарила его худое лицо.

— Что? — настороженно спросил Инколан.

— Вот, я здесь.

— Я вижу.

— Я рад тебя видеть, — сказал Нангил.

— Это-то и подозрительно, — Инколан прищурил глаз. — С чего ты рад меня видеть?

— Не знаю, — улыбаясь, пожал плечами Нангил. — Соскучился.

Инколан огладил подлокотник.

— Денег пришел просить?

— Нет.

— Разумно. Я думаю, что достаточно отчисляю тебе и матери. И лишних денег у меня нет. Если у тебя какие-то запросы или идеи…

— Нет-нет, — поднял руки Нангил, — какие запросы?

— А мать?

— Как и раньше. В ее полном распоряжении апартаменты в отеле на Каччолини, она всем довольна.

Инколан качнул головой. Кажется, десять минут, выделенных на встречу с братом, это много. В будущем следует ограничиться пятью.

— Что на тебе за дешевый комбинезон? — спросил он, вздохнув. — Это чтобы меня разжалобить?

— Обычный экспедиционный, — ответил Нангил.

— Ммм, все путешествуешь?

— Да.

— В бездны космоса?

— Как ты — в бездны бизнеса.

— И что там, в твоих безднах?

— Чудеса.

Инколан фыркнул.

— Что там может быть чудесного? Вот если бы ты мне отчеты присылал из своих экспедиций по ресурсному ископаемому составу, то я, возможно, в чудеса и поверил. Но ты же желаешь быть выше этого. Ай-яй, брат планету сразу под добывающую компанию бросит! Распашет и разорит!

— А разве нет?

— Да! Только что в этом плохого? Это жизнь. Это бизнес.

— А местная живность?

— Примитивная в большинстве своем. Если вообще имеется. Одноклеточная. Безмозглая. Или мне ее пожалеть надо?

— Да. Если ты на это способен.

— Способен. — Инколан поморщился. — Как пример, мне очень жалко впустую потраченного времени. Зачем ты пришел?

Нангил, словно в сомнении, потер висок.

— Знаешь, хотел сделать тебе подарок.

— Мне? — удивился Инколан.

— У тебя же был день рождения?

— Полгода назад.

— Раньше я не мог, — сказал Нангил.

Инколан переменил позу. Упер палец в щеку. В скучающем взгляде его затеплилось любопытство.

— А я тебе что за это?

— Ничего.

— Совсем подозрительно.

Нангил улыбнулся.

— Этим мы, брат, и отличаемся. Я не ищу умысла или выгоды во всем, что применительно ко мне делают люди.

Инколан поморщился.

— Выгоду ищут все. И мы отличаемся совсем другим. Мы отличаемся наличием средств и положением. Вообще, я уверен, что тебе хочется на мое место.

— И твое мнение — самое верное.

— Конечно.

— А подарок? — спросил Нангил.

— Подарок, разумеется, с подвохом, — сказал Инколан. — Мне только такие и дарят.

Нангил расхохотался.

— Ты видишь меня насквозь, брат!

— Здесь и видеть нечего.

— Так примешь?

— От брата? Приму, конечно. А что это?

— Скорее, кто.

— О!

— Это одно из тех чудес, что ты не считаешь чудесами.

— Ядовитое?

— Нет.

— Слушай, даже жалко. — Инколан поерзал. — Ладно, не томи, предъяви мне это чудо. Хочу посмотреть.

— Его вкатят, если ты разрешишь.

— Конечно!

Инколан распорядился, и в широкие двери охранник вкатил цилиндрическую тумбу, верх которой был накрыт тканью.

— Все, иди! — сказал Инколан охраннику.

Нангил подошел к тумбе.

— Это существо я нашел на Тоторе, — сказал он, сдергивая ткань.

— Где-где?

— Далеко, брат.

Под тканью обнаружился стеклянный колпак, под которым прорастала короткая кристаллическая веточка.

— Мне можно? — вскочил Инколан.

— Пожалуйста, — отступил в сторону Нангил.

— Так-так.

Инколан, приблизившись к тумбе, скривил рот. Несколько секунд он и так, и этак разглядывал веточку.

— Погоди, это — чудо?

— Нет, — улыбнулся Нангил. — На ветке.

Инколан стукнул в стекло пальцем.

— Ты говоришь про синий комочек слизи? — с недоверием спросил он.

Нангил кивнул.

— Да, я назвал это существо соловьем.

— Соловей…

— На древней Земле была такая… птица, брат.

— Угу. И чем она знаменита?

— Пела так, что заслушаешься.

Инколан хмыкнул.

— Значит, эта кроха тоже поет?

— Нет.

— Тогда не понимаю…

— У тебя так мало времени, брат, что ты не даешь мне объяснить.

Инколан указал пальцем на брата.

— Ты прав. Времени мало. Через пятнадцать минут у меня назначена встреча. Делаю деньги, видишь ли. Расширяю империю.

— Куда больше-то? — спросил Нангил.

Инколан развернул брата к себе.

— Туда! Есть два процесса, братик. Один называется — сокращение, стагнация, коллапс. А другой называется расширением или экспансией. Предпочитаю участвовать во втором. Как и вся Вселенная, знаешь ли. Впрочем…

Он бросил взгляд на синий комочек на ветке.

— Не буду скрывать, мне интересно. Это оригинально. Неожиданно. В чем-то даже мило. Синяя, понимаешь, сопля на ветке.

— Соловей.

— Да-да. Так что он все-таки может?

— Ну, он… — Нангил замялся, подыскивая слова. — Он как бы раскрывает тебе Вселенную. Ты слышишь, как она звучит в тебе.

— Вселенная?

— Да.

— Серьезно?

— Очень необычные ощущения. Ты словно находишься со всем сущим на одной частоте. Это завораживает.

— А я не сдохну? — спросил Инколан. — Смотри, это будет убийством, брат. И ты ничего не получишь, кроме пожизненного.

— Ты уж совсем недалеким меня не считай.

— Ага! Значит, есть подвох!

— Даже два, — сказал Нангил.

— Интересно!

Инколан обошел тумбу. У соловья не было ни глаз, ни хвоста, ни отростков. Правда, внутри синего комочка просматривались крохотные темные образования.

— Первый подвох в том, — сказал Нангил, — что подарок, по сути, одноразовый. Синхронизация достигается единожды, а потом с каждой новой активацией соловья становится все хуже и хуже. То есть, настоящее единение с Вселенной можно испытать лишь во время первого контакта. Дальше ощущения будут слабее.

— Контакта? Ты сказал — контакта?

— Визуального, брат.

— Ха! — сказал Инколан. — И это второй подвох?

— Почти.

— Ну-ну, договаривай.

— Второй подвох в том, что для первого контакта необходима сосредоточенная неподвижность в течение тридцати-сорока секунд. У тебя есть столько времени?

Инколан рассмеялся.

— Ах, брат, брат. Уж для Вселенной я найду время.

— Я надеюсь. Только каждый следующий контакт с соловьем потребует все больше времени, — сказал Нангил.

— Сколько?

— Минуты. Потом — часы.

— Часы? Нет, это не для меня. Часы!

Нангил пожал плечами.

— Мой рекорд — четыре часа семнадцать минут.

Инколан присвистнул.

— Так хотелось соединиться с Вселенной?

— Ты поймешь.

— Ладно, все, — Инколан хлопнул брата по плечу. — Нет времени. Оставляй подарок, я обязательно им воспользуюсь. Значит, просто садишься напротив…

— Да.

— Колпак снимать?

Нангил мотнул головой.

— Не обязательно.

— Значит, садишься и пялишься?

— В тишине.

— Само собой! И через минуту…

— Меньше.

— Понял. — Инколан проводил брата до дверей. — Да, а чем этого соловья кормить?

— Свет. Солнечный свет.

— И все?

— Можно органику, — сказал Нангил. — Но тогда синхронизация будет с привкусом того, чем ты его накормишь.

— Это как? — вскинул брови Инколан.

Нангил улыбнулся.

— Когда я покормил соловья сыром….

— Этого?

— Другого. Их очень мало, на самом деле. Игра случайности. В общем, когда я накормил соловья сыром, буквально, несколькими крупинками, вся Вселенная при синхронизации зазвенела и запахла сыром. И я был сыр.

— И ты?

— И я.

— Очень интересно. Но все, все, брат, — Инколан вытолкал Нангила в коридор, — не могу больше. Время, время! Но ты, если что…

— Я — на связи, — сказал Нангил.

— Да. Пока.

Инколан закрыл двери.

После встречи с Всесоветом Тысячи Инколан был в ярости.

Он мерил мозаичный пол кабинета широкими шагами, прохаживаясь от стены к стене, и кусочки мозаики под туфлями расцветали черными и багровыми узорами, а полы воздушного пиджака трепетали крыльями. Секретарь Джескар держался за его левым плечом, сохраняя безопасную дистанцию.

— Я уничтожу их! — прошипел Инколан, на мгновение остановившись. — Злобные уродцы! Они же ели с моих рук!

— Ламплен сделал им предложение, — осторожно произнес Джескар. — Они посчитали его более выгодным, господин.

Инколан резко обернулся.

— Что ты сказал? — спросил он.

— Мы вполне могли дать большую цену за участки, выставленные на торги, господин. Тогда Ламплену ничего не досталось бы.

— Да?

Инколан подступил к секретарю. Джескар побледнел.

— И насколько большую? — спросил Инколан.

Его лицо исказила хищная гримаса.

— Вдвое, господин.

— Вдвое?

— По расчетам мы все равно получили бы с залежей на этих участках трехсотпроцентную прибыль.

— Нет!

Инколан стукнул кулаком по медиастолу, и тот брызнул видеоискрами.

— Нет! Я здесь решаю! И империя отца держится исключительно на моих плечах. Или ты думаешь, что на твоих? Если я решил, что участки стоят столько, сколько я сказал, то они столько и стоят. Ни астрокредитом и ни галактом больше! Но эти вонючие скоты, этот Всесовет… Какая там тысяча! Их всего восемь!

— Господин…

— Что?

В глазах Инколана прыгало бешенство.

— Вам стоит успокоиться, господин, — произнес секретарь.

— Успокоиться? Я спокоен!

— Вы сказали мне, чтобы я останавливал вас, если вы дадите гневу овладеть собой.

Инколан усмехнулся.

— Да? И что же ты не останавливаешь меня?

— Я пытаюсь это сделать, господин.

— Словами?

— У меня есть инъектор с успокоительным.

— Кто тебе его дал? — всхрипел Инколан.

Он отступил от секретаря, словно тот был готов его укусить.

— Вы сами, — сказал Джескар.

— Я? Ах, да… — Инколан сморщился, словно вспомнив о чем-то неприятном. — Ладно, — он шумно подышал. — Видишь? Я в порядке. Мне просто нужно придумать план. Хороший план. Хитрый план. Всесовет должен ответить. Нет, они не обрадуются, когда мой военный корпус… мои киберсолдаты…

— В первую очередь вам нужно успокоиться.

— Я знаю! — крикнул Инколан.

Взгляд его упал на веточку под стеклянным колпаком.

— Я успокоюсь, — сказал он. — Ты слышал, что говорил Нангил? Мне надо всего лишь послушать соловья.

— Я бы был очень осторожен на вашем месте, господин, — сказал секретарь.

— Почему? — обернулся Инколан. — Ты что-то знаешь об этих соловьях?

— Нет, господин. Совершенно ничего. Это-то меня и настораживает.

Инколан приблизил лицо к колпаку. Комочек синей слизи так и сидел на коричнево-розовой ветке, похоже, не сдвинувшись ни на миллиметр.

— Неизвестность пугает тебя, да?

— Пугает, господин.

— А Вселенная тебя не пугает?

Джескар кивнул.

— Пугает. Потому что Вселенная — это сама неизвестность.

— А я тебя не пугаю? — спросил Инколан.

— В таком состоянии — несомненно, господин.

Инколан хмыкнул.

— Получается, тебя пугаю и я, и Вселенная.

— Да, господин.

— Все! — замахал руками на секретаря Инколан. — Выметайся! Нам с Вселенной надо поговорить наедине. Ты здесь лишний.

— Вы уверены? — спросил Джескар.

— Пошел вон!

Крик выгнал секретаря за двери.

— Так.

Оставшись один, Инколан подкатил кресло к тумбе.

— Синхронизация, — пробормотал он.

Ему пришлось задрать голову.

— Черт!

Соловей был виден плохо.

Инколан встал, ощерился на стекло и обнаружил, что подставку с колпаком и соловьем внутри можно спокойно снять с тумбы. Не такая уж и тяжелая она оказалась. Он брякнул ее на медиастол. Комочек слизи засинел на уровне глаз.

Прекрасно!

Инколан снова забрался в кресло. Потискал пальцы одной руки пальцами другой. Выпрямился. Значит, сосредоточиться. И минута времени. Минута времени — легко! Он уставился на соловья. И как это происходит? — подумалось ему. Просто смотреть? Что ж, я смотрю. Или надо как бы мысленно…

Странное существо.

Странное.

Соло…

Инколан пошевелил плечами. Взгляд ушел. Ах, черт! — раздражился он. Не так-то это легко, как уверял брат. Но подарил, наверное, со смыслом. Или просто так? Не слишком умный брат дарит дурацкие подарки. Вполне в его стиле. Обозвал соплю соловьем и торжественно прикатил на тумбе. Может, синхронизация — это миф. Шутка. Впрочем, есть возможность проверить.

Инколан подобрался.

Он повернул подставку так, чтобы веточка с соловьем оказалась прямо напротив, подсел ближе, глаза, так сказать, в глаза, в темные крупинки, и вывел на панель медиастола таймер. Минуты же хватит?

Вперед!

Инколан впился в соловья взглядом. Стол чуть подрагивал, отстукивая секунды. Соловей безучастно сидел на ветке. Синий комочек. Мазок геля или какой-нибудь герметизирующей пены, а он, как дурак… Синхронизируй, синхронизируй, синхронизируй, повторял про себя Инколан. Соедини меня с Вселенной. Я вполне го…

Это было похоже на взрыв звезды.

Не в световых годах, не в астрономических единицах от Инколана, а совсем рядом. Возможно, что даже внутри него самого.

Бах! И нет Инколана, рассыпался на миллиарды квантов и устремился во все стороны. Кресло, стол, любопытные проекции, выглядывающие из стен, — все это он и в то же время не он. Но он. И мониторы — он. И стол, и потолок, плывущий сиреневыми облаками, — он. И двери, и застывший у дверей Джескар — тоже. Возможно, даже весь секретарь — он. Почесался, облокотился на стойку.

А дальше — выше, шире, глубже.

Ножи, салфетки, посуда, полотенца, кухонный автомат, плита, вытяжка — все он. Перекрытия, витражи, мебель, светильники, кабели и электрические щитки — он. Ковровые дорожки, урны, цветы в вазах. Скамейки, лифты, панели, череда комнат. Сам воздух — он. Почва, трава, деревья, кусты, легкая дымка тумана, следы от аэробберов в небе. Небо! Да-да, и небо — он, Инколан. И космос!

Ах! Он устремился за пределы планеты.

Это было легко. Потому что всюду был он. Частицы, молекулы вещества, фотоны, поля и слабые гравитационные взаимодействия. Астероиды, планетоиды, кометы, метеорные рои. Все, все он!

И стоило ему оглядеться, раскинуться, обозреть самого себя, он увидел звенящие серебристые струны взаимосвязей, ветвящиеся, разделяющиеся, бегущие от одной части его к другой, а от той — к следующей. Они делали его единым целым.

Инколан почти все понял про себя и про Вселенную, но неожиданно ощутил себя сидящим в кресле человеком.

— Джескар!

— Да, господин.

Секретарь вошел в кабинет и по-военному вытянулся перед начальником. Инколан заходил кругами.

— Ты видел, видел?

Энергия бурлила в Инколане. Мысли роились в голове. Головокружительные комбинации вспыхивали и гасли, едва он успевал их осознать.

— Что я видел, господин? — спросил Джескар.

— Мое единение, дубина! — Инколан забегал, размахивая руками. — Я и Вселенная! На одной ноте! Я чувствовал все!

Подскочив к подставке с соловьем на ветке, он поцеловал стеклянный колпак.

— Что за чудо! — умилился он на синий комочек.

— Я ничего не видел, господин. Вы выгнали меня, — сказал Джескар.

— И правильно сделал! Что бы ты понял? Это синхронизация! Это резонанс! Я был везде, Джескар!

Инколан подпрыгнул и раскрутил одно из кресел.

— О, как это восхитительно!

— Господин… — произнес секретарь.

— Что? — воскликнул Инколан. — Тебе опять хочется меня успокоить? Дурак! Я благостен, как хороший день! Я все придумал! Это будет комбинация, в конце которой Всесовет сам принесет мне необходимые участки. Нет, эти скоты попросят, чтобы я взял покровительство над их планетами! Да-да, я это видел!

Он захлопал в ладоши.

— Господин, у вас встреча с владельцем «Независимых верфей», — напомнил Джескар.

— С Ка Пим Бокером?

— Да, господин.

— Ах, черт! Как не вовремя! — Инколан погладил стекло. — Мой соловейчик. — Он обернулся к секретарю. — Мне нужен здесь солнечный свет.

— Я открою окно, — Джескар подошел к задрапированной шторой нише.

Инколан подождал, когда узкий солнечный луч проникнет в кабинет, и сам придвинул к нему подставку с колпаком.

— Наслаждайся, соловейчик, — сказал он.

— Не хотите переодеться? — спросил Джескар.

Инколан поморщился.

— Я помню. Этот болван любит деловые костюмы. Я не могу послать его к черту?

— Нет, господин.

— Ха-ха! Могу! Потому что я здесь все решаю! Но встреча с ним все же важна.

Инколан замер. Зажмурился.

— Господин… — произнес Джескар и наткнулся на резко воздетую в останавливающем жесте руку.

— О, я снова вижу, как все устроено, — сказал, открыв глаза, Инколан. — Изумительная ясность. Но мне необходим хотя бы еще один сеанс.

— Ка Пим Бокер…

— Чтоб он сдох!

— Деловой обед.

— Я знаю! А потом?

— Встреча с акционерами «Террадина».

— Их перенеси на завтра! — распорядился Инколан. — Это не обсуждается, — предупредил он возражения секретаря. — Я должен еще раз синхронизироваться!

— Это похоже на зависимость.

— Ха-ха!

Инколан сбросил пиджак и вышел в неприметную дверь.

— Ты слышишь только себя, Джескар! — проговорил он оттуда. — А слышать надо меня. Переноси встречу.

— Да, господин. А следующую?

— А, черт! Это с Эфферсом из «Корпоративных линий»?

— Да.

— Нет, эту не переносим. Он мне нужен. Эфферса я беру в расчет по комбинации с Всесоветом. Он поможет.

Инколан появился перед секретарем в строгом темном костюме.

— Ка Пим Бокер оценит, — одобрил Джескар, подбирая скинутый пиджак.

Инколан фыркнул.

— Этот Бокер помешан на внешних деталях. Но разве в халате я отличаюсь внутренне от себя же в костюме?

— Настрой другой, господин.

— А брат вообще ходит в комбинезоне, и ничего.

— Значит, «Корпоративные линии» оставляем?

— Да, но перед ними я еще раз синхронизуюсь.

Джескар качнул головой.

— Честное слово, господин…

— Молчи! — прикрикнул на него Инколан. — Понимал бы ты хоть что-нибудь! Столько идей, столько разных задумок! Сколько возможностей открыл мне этот маленький комочек! А ты — ой да ой!

— А вы не могли бы поделиться со мной хотя бы одной идеей? — спросил Джескар. — Хотя бы самой скромной, бытовой?

— Да пожалуйста!

Инколан обхватил ладонью подбородок. Взгляд его стал задумчив.

— Вот хотя бы… — произнес он.

— Я слушаю, господин, — наклонился секретарь.

— Да ну тебя! — толкнул его Инколан. — Все уже из головы вылетело! Потому и говорю тебе, мне надо вновь ощутить Вселенную.

— Хорошо, господин.

— Веди меня в приемный зал.

Джескар шагнул в двери.

— Следуйте за мной, господин.

С Ка Пим Бокером у Инколана не составило труда найти общий язык. Во-первых, обед был шикарен, а Ка Пим Бокер, жирный боров, никогда не упускал возможности задарма наполнить желудок изысканными блюдами. Во-вторых, они быстро столковались в цене. Владельцу «Независимых верфей» понравилась та часть плана, в которую Инколан его посвятил. От него и требовалось всего ничего: за хорошую компенсацию отказать в срочном исполнении заказа Всесовета, передвинуть его на год или два вперед. А также наклепать несколько десятков пустых корпусов, имитирующих штурмовые корабли.

Расстались они довольные друг другом.

Но как только Ка Пим Бокер покинул зал, Инколан чуть ли не бегом направился в кабинет. Соловей, соловейчик мой!

— Господин, — попытался остановить его Джескар.

Инколан оббежал его.

— Потом, все потом.

— Но встреча…

— Прошла замечательно! — крикнул Инколан, скрываясь за дверями.

— Вы договорились? — спросил Джескар.

Услышан он не был.

Инколан подскочил к подставке с колпаком и напряженным взглядом впился в соловья на ветке. Комочек, все такой же неподвижный, показался ему довольным. Солнце ушло, но, должно быть, подзарядило маленькое сокровище.

— Господин, — сунулся в кабинет Джескар.

— Ты видишь, я занят, — хмуро произнес Инколан.

Он протер рукавом стекло напротив соловья.

— Я беспокоюсь, господин.

— О чем?

Инколан передвинул подставку по медиастолу.

— О то, что вы не совсем… — секретарь замялся. — Отдаете ли вы отчет…

— Дурак! — крикнул Инколан, усаживаясь. — Конечно, отдаю! Может, ты тоже хочешь попробовать? Садись!

Он крутнул кресло по соседству. Джескар прижал ладонь к груди.

— Простите, господин…

— Боишься?

— Боюсь. Ваш брат… Его намерения мне не совсем понятны.

— Он же брат мне! Хоть и дурной. Мотается на мои деньги. А это — подарок, — указал на колпак Инколан.

— Все равно…

— Иди! Иди, все с тобой понятно, — погнал секретаря Инколан. — Подержи там Эфферса, если тот вздумает прийти пораньше.

— Хорошо, господин.

Джескар вышел, притворив двери.

— Ну, что, соловейчик, — щелкнул по колпаку ногтем Инколан, — синхронизируемся?

Предвкушение его было велико.

В этот раз воссоединение с Вселенной произошло, когда таймер на медиастоле принялся отсчитывать шестую минуту.

Долго! — успел подумать Инколан.

Как и в первый раз он рассыпался звонкими квантами, растянулся, развернулся космическим простором, туманностями и облаками, пролился пустотой, наполненной излучениями, атомами и редкими путешественниками издалека. Всюду, всюду он! Миллиарды ярких пейзажей, миллиарды открытий, миллиарды новых идей! Все это теснилось в нем, соперничало, вспыхивало искрами, гасло, рождалось вновь и тлело, чтобы, в конце концов, оставить в состоянии умопомрачительной неги и сладкого тумана в голове.

О, Вселенная, вот ты какая! Как бы не забыть ничего! Как бы зафиксировать, задержать, сохранить в себе.

— Тикан… Зобти камони… — забормотал Инколан. — Ики гаваки…

Сомнение отразилось на его лице. Что за слова? Что за непонятные звуки? Эти звуки сходят с его губ?

— Уч чи-чи-ка…

Возможно, он изобрел новый язык, новые понятия и определения.

— Господин? — заглянул в кабинет секретарь.

— Хэ? — спросил Инколан, полулежа в кресле.

Шевелиться совсем не хотелось.

— Вы в порядке?

— Да.

Знакомые слова вернулись, наполнили сознание.

— Мне… мне нужно полежать… — сказал Инколан.

— Вам плохо? — обеспокоился Джескар.

Он сделал несколько шагов по мозаичному полу по направлению к креслам.

— Нет! — махнул рукой Инколан. — Мне как раз очень хорошо. Очень-очень… — он издал стон. — Хорошо.

— И все же…

— Крха ин кха! — рыкнул Инколан.

На следующие три дня Инколан отменил все встречи и мероприятия. «Диаб Конструкторс», «Ахве», «Три Ти О», «Зуав Делишес», «Киберхемикалс» и еще пятнадцать компаний были поставлены в лист ожидания, доклады дочерних предприятий перенесены, еженедельная стратегическая кооперация аналитических отделов сдвинута на сутки.

Все три дня Инколан синхронизировался с Вселенной. Время начального сосредоточения росло, мгновения реального единения становились все короче. Что больше всего расстраивало Инколана, так это то, что ослепительное понимание всего и вся, энергетические и причинно-следственные ниточки взаимодействий, почти знание будущего таяли, едва сеанс связи заканчивался.

Все, что он успевал записать или наговорить, все, казалось, имеющее сакральный смысл и глубокое значение, буквально через полминуты, минуту превращалось в не имеющую никакой связности белиберду, написанную к тому же на невнятном, ускользающем от понимания языке. Чи, гра, я-я, ух, кумы, тутыге, кофа. Это как пример. Или: окутонго, яхма, эс-хатын, до яста нитха.

О чем? К чему?

На последнем сеансе он даже закричал, не имея возможности хоть как-то задержать просачивающиеся в никуда смыслы. Два часа четырнадцать минут синхронизации — и все зря! Пришлось набрать брата.

— Нангил!

— Да, брат, да, — ответил Нангил, проявляясь на мониторе.

Картинка рябила, лицо Нангила то и дело застывало и дробилось помехами.

— Я не могу добиться качественной синхронизации, — сказал Инколан.

— Чего?

Глаз Нангила уполз вверх и застыл.

— Синхронизация! — закричал Инколан в монитор. — Не могу синхронизироваться! Сеансы все короче!

Картинка с Нангилом дернулась.

— Я преду… Ты бы не увлека…

— И что мне делать? — воскликнул Инколан.

Лицо Нангила приблизилось.

— Есть способ, — сказал он. — Но…

Крупа помех оборвала связь. Взвыв, Инколан набрал брата снова.

— Какой? Какой способ?

Нангил, возникнув, махнул рукой.

— Не могу сейчас. Завтр…

И связь с ним пропала окончательно.

Как же так?

Некоторое время Инколан в исступлении дергал медиастол, опрокинул три кресла и сломал один подлокотник. Ощущение чего-то грандиозного, великого, чего он лишился в последний момент, жгло Инколана жарким огнем.

Только вмешательство секретаря спасло кабинет от дальнейшего разгрома в процессе буйства его владельца.

— Господин…

— Что? — Инколан замер с подлокотником в руке.

— Дела требуют вашего вмешательства.

— Да провались они пропадом!

Инколан треснул подлокотником по медиастолу, отчего тот брызнул совсем не виртуальными искрами.

— Господин…

— Я в порядке, в порядке. — Инколан выдохнул, выбросил подлокотник и потер ладонями разгоряченное лицо. — Что у нас там?

Джескар протянул планшет.

— Список дел, требующих вашего непосредственного участия.

— Ладно. Сейчас.

Инколан подвинул подставку с соловьем к окну и раздвинул шторы. Солнечный свет ударил в стекло.

— Я вижу, что вам плохо, — сказал Джескар.

— Дурак! — рассмеялся Инколан. — Мне лучше, чем когда-либо!

— А Вселенная?

— Рядом, совсем рядом!

Корпоративные дела, все эти встречи, беседы, отчеты, собрания, конференции, доклады, аналитические записки, контракты, согласования, обеды, ужины, бизнес-ланчи, выезды на площадки, виртуальные координации, в общем, все, что ранее составляло живительный для него бульон, в котором Инколан чувствовал себя как рыба в воде, вдруг показалось ему мелкой, не стоящей внимания и затрат возней.

Целая Вселенная ждала его для синхронизации! Целая Вселенная! А тут: план по выработке на Хамфисе, расчетная рентабельность при запуске третьей очереди комбината по переработке на орбитальном треке системы Датрикайя, ввод в эксплуатацию биофабрики на Чунчи, волнения механизированных рабочих на Селио-Каргри.

Черт-те что!

Инколан держался из последних сил. Зато Нангил следующим утром вышел на связь сам.

— О, брат! Привет, брат!

Картинка была четкая, со сводом помещения на заднем плане. С обветренного лица Нангила в монитор лезли клочья бороды.

— Нангил! — обрадовался Инколан, как ни разу не радовался появлению брата. — Я не могу… Ты сказал, что есть способ!

Нангил кивнул.

— Плохо выглядишь, брат, — сказал он.

— Вселенная, Вселенная ждет.

— Слушай, это же просто подарок. Иллюзия коммуникации, брат. Эффект любопытный, но все же…

— Способ!

— А империя отца? Твоя империя?

— Я контролирую! Все здесь, — Инколан сжал пальцы. — И Всесовет Тысячи еще увидит! Знал бы ты, какой план подсказал мне твой соловей!

— Что ж, если тебе вдруг понадобится мое участие…

— Способ, брат!

Нангил усмехнулся.

— Хорошо. Способ простой, но…

— Знаю! — нетерпеливо кивнул Инколан. — Всегда есть подвох. Без этого у тебя ничего не происходит!

— Есть подвох, — сказал Нангил. — Соловей начнет медленно умирать.

— Мой соловейчик? — огорчился Инколан. — Как долго?

— Зависит от того, как часто ты будешь его использовать, брат. Но первое время синхронизация будет очень хорошая.

Инколан стукнул ладонями по столу.

— Я готов!

— Тогда все просто, — сказал Нангил, — дай соловью каплю своей крови. Это упростит процесс единения.

— Одну каплю?

— Да. И каждый раз…

— Спасибо, брат!

Инколан не дослушал Нангила. Как тут вытерпеть! Он подскочил к соловью на ветке и не без усилия снял стеклянный колпак.

— Джескар! — крикнул Инколан.

Секретарь появился в дверях.

— Да, господин.

— Принеси иглу!

— Иглу?

— Ну да, для забора крови.

— Есть автоматический шприц…

— Неси его!

Инколан долго смотрел на каплю своей крови на кончике тонкой шприцевой иглы.

— Господин, я удаляюсь, — сказал Джескар.

— Давай-давай, — произнес Инколан.

— Мне кажется…

— Пошел вон!

В звенящем крике стук дверных створок оказался совсем не слышен. Инколан поднял шприц над соловьем. Показалось, будто комочек на ветке чуть сжался.

— Не бойся, — прошептал Инколан, — это для синхронизации.

Он приблизил иглу к соловью и нажал на клапан. Капля сорвалась с кончика и, сверкнув на солнце, мутным, распадающимся мазком тут же погрузилась в существо. Инколан, вскрикнув от радости, подкатил кресло.

— Давай, соловейчик. Я и Вселенная, Вселенная и я. Что еще имеет смысл? Нет, ты, конечно, тоже…

О!

В этот раз, о, в этот раз все было иначе. Также, но иначе. Лучше, ярче, чудесней. Восхитительней. Настоящая синхронизация. Всюду! Всюду! Инколан спрашивал Вселенную, и она отвечала ему, потому что была его частью. Он беседовал с ней, как беседовал бы с самим собой. Ах, кровь! Вот что сделала всего лишь капелька крови! Инколан был созвучен Вселенной, и Вселенная звучала так, как ему хотелось.

Зарождались и погибали миры, галактики раскидывали рукава, возникала жизнь, цивилизации достигали вершин развития и погружались во тьму упадка. Диковинные создания ползали в грязи, чтобы через тысячелетия покинуть материнскую планету и разлететься по десяткам и сотням близких систем. Всему Инколан был свидетелем, все видел, все ощущал, во всем, хотя бы одним фотоном, но участвовал.

Он прожил миллиарды жизней и миллионы лет. Поэтому, когда, разбуженный голосом секретаря, Инколан вновь очнулся в кресле, первое, что сорвалось у него с языка, было удивленное:

— Ты все еще жив, Джескар?

Увы, секретарь состарился лишь на три часа. Никуда не делись ни встречи, ни обязанности, ни многочисленные и ставшие вдруг противными управленческие процедуры, требующие личного участия. С каким наслаждением Инколан избавился бы от них! В кабинете — целая Вселенная, а он здесь в ворохе дурацких распоряжений, квантовых паролей, соглашений и платежей. Хотя, наверное, есть выход. Решение неожиданно пришло Инколану в голову. В сущности, чего проще?

Он соединился с братом.

— Нангил! Брат мой! Мне нужна твоя помощь!

Нангил на мониторе сонно поморгал.

— Какая помощь? — оттянул он веко.

— Побудь вместо меня на время главой империи, — попросил Инколан.

Нангил скривился.

— Пфф! Оно мне надо?

— Это ненадолго. Не Джескара же мне просить!

— А ты что?

— Я пока занят с соловьем.

— Серьезно?

— Понимаешь, с кровью — совсем другое дело, — с жаром заявил Инколан. — Я начинаю вникать в самые тонкие процессы, в механизмы существования всего! Моя голова пухнет от идей, и мне нужно совсем немного времени, чтобы достичь кристальной ясности сознания. Выручи меня, брат!

Нангил поскреб щеку.

— Дай мне три дня.

Вот Вселенная. Она проста и сложна одновременно. И Инколан в ней Бог. Все в ней исполняется по его воле, потому что Вселенная — это он. Потому что все в ней построено на его крови, и ничего не происходит без ведома его. Где-то существует империя отца, Всесовет Тысячи, Ка Пим Бокер и прочие, но это лишь мелкая крупинка во времени и пространстве, в тех миллиардах объектов и событий, что лежат на его плечах. Там брат, пусть он возится. Инколан улыбнулся. Россыпь звезд улыбнулась ему в ответ.

Как хорошо!

Нангил подсел к мониторам. Еще неделю назад сиденье давила задница брата. А теперь его задница. Нангил усмехнулся и сделал вызов.

— Мама? Мама, это я, твой Нани. Бросай свой Каччолини и перебирайся в отцовский особняк. Никто тебя больше не выгонит.

— Ты — хороший сын, — сказала мать.

— Целую.

Нангил прервал связь и установил следующее соединение.

— Господин председатель Всесовета? — заговорил он, когда изображение на мониторе оформилось в недовольное лицо. — Я хочу попросить у вас прощения от «Гарвик Кэпиталс» и от себя лично. Мой брат вел себя не совсем корректно по отношению к вам и вашим законным интересам.

Нангил прислушался к ответу.

— Да, — кивнул он, — совершенно верно. В знак примирения хочу сделать вам небольшой подарок. Совершенная безделица. Я обнаружил это существо на Цумосе. У него — удивительные особенности.

Он пощелкал пальцами под ответные реплики.

— Да-да, надеюсь на плодотворное сотрудничество.

Новый вызов.

— Господин Ламплен? — наклонился к монитору Нангил. — Хочу принести извинения за своего брата. Он собирался воевать с вами за участки. Я знаю, что в общении с вами он был не совсем корректен. Чтобы как-то компенсировать негатив в отношениях, хочу преподнести вам презент. Восхитительное существо! Я обнаружил его на Ак-Канаке. Нет, ничего взамен, кроме деловых отношений.

Он посмеялся вместе с Лампленом.

— Нет, оно крохотное и требует только солнечного света время от времени. Так что ваши сбережения не сожрет. Я зову его соловьем.

Следующее соединение.

— Господин Эфферс?..

В спальне было тихо. Подставка с соловьем под стеклянным колпаком стояла в изголовье большой кровати. Когда Нангил подсел, под одеялом произошло шевеление, и голова Инколана показалась наружу.

— О, брат, — вяло обрадовался он.

— Здравствуй, брат, — сказал Нангил, коснувшись щеки Инколана.

— Какая-то слабость, — пожаловался тот.

Нангил пожал плечами.

— Синхронизация отнимает много сил.

— Да, я чувствую, — улыбнулся Инколан. — Но я все ясно вижу теперь. Прошлое и будущее. Это радостно и почему-то печально. А соловей?

Нангил убрал со лба брата седую прядку.

— Ему осталось совсем недолго. В нем, наверное, с кулак твоей крови. Она загустела.

— Жалко, — вздохнул Инколан. — Вселенная грустит. Там такие дела, такие дела…

— Конечно, — кивнул Нангил. — Спи, брат, спи. Я тебя люблю. Хоть ты и слышишь только себя.

Астробалкер «Селекта»

Марков

Все хорошо, сказал себе Марков. Все замечательно. Я исполняю протокол. Я просто исполняю протокол.

Не то, чтоб он был спокоен, но все же… Ничего не изменить, ничего уже не изменить. Да, это грустно.

Экраны в рубке показывали космос вокруг шлюпа и корму астробалкера. Серебристо-серая обшивка корабля казалась покрытой мелкой темной сыпью — следами воздействия микрометеоритов.

Крохотный бот спасателей виден не был. Чернав подогнал его к шлюзу, что у балкера находился на не видимой отсюда стороне.

Сам балкер представлял собой типичный космический грузовоз. Монструозная корма с двигателями и джойнт-реактором, надстройка для экипажа и длинный, чуть ли не километровый хобот, к которому крепились тысячетонные танки с насыпными грузами. Рудой и минералами, добытыми на астероидах.

В каталоге утраченных балкер значился с двести сорокового года. От пояса астероидов в системе Ясса-Милика до коренной планеты он успел совершить пять рейсов туда и обратно. Расстояние — один и две сотых светового года. Общее время в рейсе — три месяца. Разгон, джойнт, торможение, смена пустых танков на полные, снова разгон, джойнт, торможение. Негде потеряться.

И вот.

Астробалкер с экипажем из пилота, инженера-техника корабельных систем и двух операторов ушел в шестой рейс, загрузился и нашелся спустя девятнадцать лет в семнадцати световых годах от того места, где его видели в последний раз. Реактор заглушен, энергетика вырублена, работает лишь слабосильный радиомаячок, сигнал которого можно поймать, если по счастливой случайности оказаться от корабля не далее, чем в трех астрономических единицах. Иначе — искажения и помехи.

В общем, им не повезло, когда Сиггет сказал: «Ребята, кажется, у нас «мертвец». «Мертвецом» на жаргоне называли покинутый, брошенный, призовой транспорт. Добрый день, астробалкер «Селекта».

Не повезло.

Марков посмотрел на свою ладонь, лежащую на консоли. Ладонь заметно подрагивала. С усмешкой он протянул руку и вдавил клавишу внешней связи.

— …ука! — ворвалось в рубку. — Это ты? Погоди, я до тебя…

— Паш, он не отвечает, ты же видишь, — прозвучал другой, тяжело хрипящий голос. — Не трать силы.

— Я ему кислородный баллон…

Марков отжал клавишу.

— Протокол, — прошептал он.

Какое-то время он не шевелился, глядя на темную каплю на консоли, обнаружившуюся под одним из пальцев. Кровь? На руке ничего не было, ни порезов, ни царапин. На второй руке тоже. Марков осторожно провел пальцем под носом. Влажно. Но это оказался всего лишь пот. Он попробовал его языком. Соленый. Бесцветный.

Тогда откуда капля?

Марков переключил на нее внимание и с силой, размазывая, потер. Кожа пальцев покраснела. Все-таки кровь. Странно. Даже удивительно. Он повертел головой. Взгляд его упал на сидящую в углу фигуру.

— Эй! — позвал он.

И показал фигуре измазанные в крови пальцы.

— Твое?

Фигура не ответила.

Бакман. Два часа назад

— Приступаем?

Они стояли на жилой палубе балкера, вручную отжав шлюзовые створки. На это ушло десять минут. Было оглушающе темно. Пятна света от фонариков прыгали по стенам, но разогнать мрак не могли.

— Полностью обесточен, — сказал Сантос, коснувшись переборки ладонью.

— А радиомаяк? — спросил Бакман.

— Там свое питание. Хватит на сотню лет.

— Сможешь запустить хотя бы аварийный режим?

— А это на что? — Сантос поддернул рюкзак с топливными элементами. — Я проверил по схемам и маркировкам, аварийную энергетику запитаю точно. Свет, автоматика створок, рубка. На три-четыре дня хватит. Но если заняться тепловым контуром, очисткой и регенерацией воздуха, а также двигателями…

— Обойдемся пока без этого, — сказал Бакман. — Нам бы понять, что здесь случилось. Так что по-быстрому.

— Визуальных повреждений нет, — сказал Чернав.

Бакман оглядел группу. Свет от фонаря проплыл по забралам шлемов. Чернав. Марков. Сантос. И он, Герберт Бакман. «Призовая команда», черт побери.

— Фред, — вызвал он оставшегося на шлюпе Сиггета.

— Да, — отозвался Сиггет.

— Мы приступаем.

— Слышу хорошо, вижу не очень. Помехи.

— Здесь просто темно, — сказал Сантос.

Чернав хохотнул.

— В общем, Луис и Ник — двигательный, — распорядился Бакман, — мы с Павлом — жилая зона и рубка.

— В рубку вы, пока я не запитаю систему, не попадете, — сказал Сантос.

— Ты уж постарайся.

— А куда я денусь?

Сантос пропал во тьме отходящего коридора. Марков, нагруженный вторым рюкзаком и кофром с аварийным пультом, последовал за ним.

— Не скучайте, ребята.

— Вы там поосторожнее, — напутствовал Бакман.

Марков, повернувшись, мигнул фонарем. Чернав мигнул в ответ.

Темнота.

— Так, — Бакман посмотрел на экран у запястья, — у нас три часа на все.

— Успеем, — сказал Чернав.

Через пять шагов гермостворки перекрыли им доступ к каютам экипажа. Здесь Сантоса, пока он врубит автоматику, решили не ждать. За щитками по бокам от створок прятались вентили ручного открывания. Щитки сняли. Бакман встал за левый вентиль. Чернав — за правый. За три минуты створки до половины ушли в стены. Дальше пошло легче.

Бакман устал.

— Если там будет еще одна гермостворка, я, клянусь, поверну назад, — сказал он, усмиряя дыхание.

Чернав — чуть подсвеченное забрало шлема и огонек фонарика, растворенные во тьме, — рассмеялся.

— Ты растолстел, Герберт.

— Да?

— Именно.

— Нет, я серьезно.

Чернав застопорил вентиль.

— Следующая створка по схемам только перед рубкой.

— Да? Тогда ладно.

Бакман двинулся во тьму образовавшегося прохода.

— Погоди, — сказал Чернав, копаясь в набедренном кармане, — дай я хоть «сосиску» прицеплю.

Он достал гибкий, серый цилиндрик сантиметров тридцати в длину, стиснул с краю и, когда внутри того принялись скручиваться в спираль искры, прилепил к переборке. Секунда — и зеленый свет заполнил коридор.

— И где ты раньше был, Паша? — спросил Бакман.

— У меня их всего четыре, — сказал Чернав. — Больше нет. Срок жизни — два часа. К тому же экономия…

— Да-да, это я знаю. Экономия — мать спасателя. Дурацкая поговорка. Все время спрашиваю себя: а кто отец? Кто тогда отец?

Жилых кают было шесть. Всех их пришлось вскрывать, выламывая замки. Для этого Чернав использовал разрядник, который короткими импульсами на секунду оживлял «мертвый» запорный механизм, а Бакман помогал ломиком.

Все каюты были пусты.

В двух из шести явно никто не жил, все там было закатано в предохранительный пластик, ни вещей, ни следов пребывания кого-либо.

Из четырех жилых только одна, оператора Эльдурссона, являлась воплощением поспешных, если не панических сборов. Одежда вытащена и брошена. Безделушки, медиадиски россыпью лежали на полу. Одеяло на выдвижной кровати свернулось комом. Бакман подумал, что если бы не искусственная сила тяжести, которую даже в заглушенном состоянии создавал джойнт-реактор, все это плавало бы вертлявым дерьмом перед глазами.

Членов экипажа они в каютах не нашли. Ни одного.

Короткий осмотр не дал и какого-либо понимания, что здесь случилось девятнадцать лет назад. Бакман не заметил ни крови, ни признаков выяснения отношений. Ни вмятин, ни царапин, ни битого пластика, ни надписей, предостерегающих непрошеных гостей или приглашающих их в ад. Ничего.

Какая-нибудь авария? Но внешне астробалкер не поврежден. Обесточен, промерз, но в остальном…

Посвечивая фонариками, они дошли до крохотной кают-компании. Чернав обнаружил на полу вскрытый и замерзший контейнер с едой.

— «Жаркое бабушки Сидебе», — прочитал Бакман. — Пробовал такое?

— Нет, — сказал Чернав, — но кому-то, видишь, не понравилось.

Бакман смахнул несколько снежных хлопьев со столешницы, качнул головой, отряхнул перчатку о бедро.

— Вопрос к тебе, как к специалисту: не могло ли что-нибудь локально рвануть на астробалкере, чтобы разом накрыть всех четверых?

— «Жаркое бабушки Сидебе»? — озвучил версию Чернав. — Трое выбросились сразу, один успел собрать вещи.

Бакман хмыкнул.

— Чувство юмора у тебя, Павел…

— Кстати. Экономия — не мать спасателя, а мать спасения. Многие путают.

— И к чему это?

— Так, вспомнилось.

Они подошли к рубке. Переборки искрились инеем.

— Луис! — сказал Бакман. — Мы на месте. Ждем тебя.

Ответа не было.

— Помехи, — сказал Чернав.

— Фред!

Молчал и Сиггет.

— Ладно, — сказал Бакман, бросив взгляд на экран на запястье, — время есть.

Чернав качнулся тенью.

— Может, хочешь чего-нибудь перекусить?

Сантос. Полтора часа назад

— Слышишь? — спросил Марков.

— Нет.

Сантос приложил перчатку к обшивке, пытаясь уловить вибрацию. Астробалкер был мертв. В понимании Сантоса, мертвое можно было оживить, но никаких звуков оно издавать не в состоянии.

Пока мертвое.

— Звук, — сказал Марков.

— Скорее всего, это неисправность гарнитуры, — сказал Сантос. — Или у тебя слуховые галлюцинации, Ник.

— Не уверен.

— Тогда — помехи.

— Ну, да.

Марков повел фонарем. Узкий луч света чиркнул по темноте и воткнулся в панель с капельками погасших индикаторов. Пластик и металл поблескивали кристалликами льда.

— Сюда, — позвал Сантос.

Он снял рюкзак и присел у стены, часть которой была расчерчена квадратами ячеек. Под ногами у него ломалась тонкая ледяная корка замерзшего воздуха. Шуба азотного инея наросла у вентиляционной панели.

— Ник, твой рюкзак, — сказал Сантос.

Марков освободил плечи от лямок. Свет отражался от вогнутых поверхностей, скользил по разъемам и плоскостям экранов.

— Точно не слышишь? — спросил Марков.

Сантос качнул головой, просматривая инструкцию на раскладном мониторе.

— Значит, первое — контрольный контур, — пробормотал он. — Ник, дай пульт.

— Пульт…

— Да, пульт.

— А, прости.

Марков протянул устройство Сантосу.

— Не спи, — сказал тот, подключая разъемы пульта шлейфами к аппаратной части стены. — Бери элементы, вставай у ячеек. Видишь нумерацию?

Марков посветил.

— Вижу.

Сантос сверился со схемой.

— Так, а-один…

Марков вставил цилиндр в отверстие, нажал до щелчка. В уголке ячейки вспыхнул зеленый огонек.

— Есть.

— Бэ-один, — сказал Сантос.

Марков зарядил второй элемент.

— Готово, бэ-один.

— А-одиннадцать.

Марков не пошевелился.

— Ник, а-одиннадцать, — повторил Сантос.

— А? Да-да.

Марков поднял цилиндр. Скольжение металлопластика в отверстии. Щелчок. Загорелся индикатор.

— Готово.

— Хорошо.

Сантос нажал несколько клавиш на пульте. Над головами спасателей замерцал красный свет. На аппаратной части стены вспыхнули шесть крохотных огоньков.

— Замечательно.

Сантос нашел стул и подкатил его к пульту. Марков огляделся. Небольшой зал был пуст. Два боковых прохода вели к джойнт-реактору, двигательным установкам, а также в служебные помещения и шахты, центральный возвращал на жилой ярус.

— Теперь цэ-семь, — сказал Сантос.

— Луис, — произнес Марков.

— Да?

— А где старые топливные элементы?

— Что?

— Ну, все ячейки пусты.

— Возможно, их выбросили.

— Куда? — повернулся Марков. — Зачем?

В мерцающем свете его лицо за забралом шлема показалось Сантосу напряженным и словно запавшим в себя.

— Ник…

— Да.

Взгляд Маркова приобрел осмысленное выражение.

— Мы это выясним, — сказал Сантос. — Я запитаю «аварийку», подам напряжение на основные трассы…

— Что-то не так, — сказал Марков.

— Цэ-семь, Ник.

— Цэ-семь?

— Да, заряди элемент на цэ-семь.

Под руководством Сантоса системы балкера потихоньку оживали, загорался аварийный свет, размыкались электронные замки. Марков закладывал цилиндры, периодически то замирая, то что-то бормоча.

Сантос попытался вызвать Бакмана, но не смог.

Когда почти вся аварийная программа была исполнена, Марков вдруг сказал:

— Кажется, зря мы это сделали.

— Что сделали? — спросил Сантос.

— Зря появились. Пойдем.

— Куда?

Марков поманил в сторону джойнт-реактора. Сантос поднялся.

— Вот придурок.

Марков. Час назад

Из двигательного отсека выхода к танкам не было. Через технический пост имелся выход в герметичную лифтовую кабину, где в ходе движения по всему «хоботу» осуществлялся оперативный контроль за состоянием груза. Оттуда шло управление манипуляторами и замками на танках.

Кабина оказалась обесточена. Аварийное питание на нее не распространялось. Правда, Марков совершенно не огорчился. Попасть из лифта наружу было невозможно, а под рукой у него не было ни мощного резака, способного вскрыть обшивку, ни специального геля, которым плавили переборки.

Ничего, в запасе он держал еще два варианта.

Первый — это двинуться через основной шлюз. Подумав, Марков его, конечно, не исключил, но оставил напоследок. Не было никакой гарантии, что по пути ему не встретятся Бакман и Чернав. А в исходе противостояния с ними, даже один на один, у него имелись некоторые сомнения.

Второй вариант был — отыскать сервисный шлюз, которым операторы пользовались для экспресс-ремонта транспортных ферм. Он должен был находиться недалеко от лифта, но не в жилой надстройке, а, скорее всего, в одной из полусфер, расположенных на стыках двигательной и жилой палуб.

Ему повезло.

Первая же полусфера налево от технического поста имела ту самую переходную камеру. Большая часть помещения при этом использовалась под склад деталей, приводов, кабелей, панелей и сварочного инструмента. А вот меньшая, отделенная массивной плитой и оборудованная лебедкой и выдвижным краном, при необходимости превращалась в площадку для работы в космическом вакууме.

Вскрывать ее, правда, пришлось вручную. Марков раскручивал маховик, чувствуя, как уходит драгоценное время.

— Ник! — прорезался вдруг голос Бакмана. — Ник, ты где?

— Иду на «хобот», — ответил Марков.

— Зачем?

— Тянет.

— Что — тянет? Что, черт возьми, творится?

— Помехи, — сказал Марков и выключил связь.

Ему хватило пяти минут, чтобы выбраться наружу.

О, космос был велик! Он искрил звездами и дышал мраком. Он звенел, он пел, он качал на гигантских волнах. Взявшись за страховочный леер, подвешенный вдоль «хобота», Марков поплыл над вязью металлических модулей, стыков, лент ремонтной оплетки, кабелей и рельса, по которому перемещался лифт.

Темнота охватила его, но, оказалось, что зрение ему вовсе не нужно. Он добрался до первого танка, спустился к окаймляющей замковую горловину площадке, встал на поручень и прыгнул к следующему танку. В прыжке ему пришлось включить двигатели скафандра и чуть подкорректировать траекторию.

Вышло сносно.

Марков закинул себя на площадку и, перехватываясь, скоро оказался на длинной штанге ограничителя. Балансируя, через три десятка шагов он застыл на самом ее конце. Астробалкер помигивал аварийными огнями. Вокруг был космос, холод, брызги излучений. Какое-то время Марков, повернув голову, смотрел на жилую надстройку корабля, потом перевел взгляд на яркую звездочку спасательного шлюпа.

Туда.

Он раскинул руки и оттолкнулся.

Сиггет. Полчаса назад

Сиггет следил. Принимал телеметрию с бота и — частично — с астробалкера. Голоса были слышны хорошо, а вот изображение с плечевых и шлемовых камер то плыло, то минутами вырубалось начисто.

— Фред, меня слышно? — спросил Бакман.

— Да, — ответил Сиггет. — Что у вас?

— Разбираемся.

— Вы где?

— Мы с Пашей на жилом ярусе, как и раньше. Похоже, какая-то автоматика сработала и заблокировала нас в рубке.

— Выберетесь?

— Постараемся. Ничего сложного. Но ты будь наготове.

— Понял, — сказал Сиггет. — Сантос?

— Был в двигательном. Не можем с ним связаться.

— А Марков?

— Тоже нет связи.

— Он, кажется, пошел на «хобот»?

— Да, сказал, что его туда тянет. Отслеживаешь его?

Сиггет пощелкал клавишами, переключая каналы.

— Нет. У меня нет «картинки». Экипаж обнаружили?

— Кроме пилота так никого и не нашли, — сказал Бакман. — Пилот, собственно, сейчас заперт с нами.

— Что с ним, вы не выяснили?

— Диагноз: общее обезвоживание организма.

— В смысле?

— В смысле, умер от обезвоживания, Фред.

— У него не было воды?

— Ее и сейчас полно. Около двадцати литров в двух емкостях. Замороженная. Я на нее смотрю.

— Как же…

— Мы знаем не больше твоего. Постарайся вызвать Сантоса и Маркова. Что-то мне это не нравится.

— Мне…

Сиггет отжал клавишу внешней связи и прислушался. Ему почудилось, что на шлюпе сработало аварийное открытие шлюзовой камеры. Характерная вибрация прошла по корпусу. Правда, никакого сигнала корабельная автоматика не подала.

Сиггет нахмурился.

Он заблокировал шлюз с пульта, достал из оружейного ящика импактор и вышел из рубки, держа указательный палец на сенсоре боевой готовности. Три переборки и двадцать семь метров Сиггет одолел быстрым, уверенным шагом.

За полукружьями бронестекла, впечатанного в створки шлюза, было пусто. Но свет внутри еще желто помаргивал, сообщая о выравнивании давления в камере.

Сиггет подступил ближе.

— Эй!

Всколоченный, с безумными глазами Марков, черт знает, откуда возникший, ударил в стекло ладонью. Он уже освободился от скафандра и теперь сдирал с себя комбинезон.

— Фред! Протокол, Фред!

Сиггет тряхнул головой.

— Ты откуда, Ник?

— Оттуда!

Марков показал на противоположные створки.

— Как ты… Между шлюпом и астробалкером — две тысячи километров.

— На двигателях ранца, Фред. Открывай!

Марков избавился от комбинезона и остался в одних трусах.

— А, черт! — сказал он и стянул и трусы.

— Что… что случилось? — спросил Сиггет.

В голове у него заплетались мысли. Марков в шлюзе. Голый. В шлюзе. Долетел…

— Там, в танках… Там что-то в танках… Видимо, подняли вместе с рудой… — Марков обнял себя за плечи. — Здесь холодно, Фред.

Сиггет протянул руку к шлюзовой панели, но остановил пальцы в сантиметре от клавиши.

— Почему ты разделся, Ник? Ты заражен?

— Нет! Это так…

— Как?

— По протоколу, Фред!

— По какому, к дьяволу, протоколу? — Сиггет почувствовал, что теряет самообладание. — По какому протоколу, Ник?

— Встреча с неизвестной формой жизни, Фред! — крикнул Марков.

— Ты в своем уме?

Марков стукнул в стекло.

— Ты думаешь, мне это нравится? Бакман, Чернав, Сантос, наверное, уже мертвы! Мы должны… — Он выдохнул и сказал уже спокойнее: — Мы должны активировать протокол.

— Что это значит?

Марков приблизился к бронестеклу, не сводя с Сиггета глаз.

— Я объясню. Ты только открой. Холодно!

— Черт с тобой!

Сиггет хлопнул ладонью по шлюзовой панели.

— Спасибо, — сказал Марков.

— Сам будешь с Гербертом объясняться.

— Сколько угодно.

Марков шагнул внутрь.

Чернав и Бакман

Створка рубки оказалась с сюрпризом. Управление ею было напрямую замкнуто на топливный элемент. Они открыли рубку, вошли, а через десять секунд по таймеру створка сомкнулась.

Понятно, что это была ловушка. Но глупо было бы полагать, что она предназначалась для спасателей или «призовой» команды. Скорее всего, один из членов экипажа видел ее жертвой другого члена экипажа. Когда в кресле нашелся высохший, замерзший пилот, стало понятно, что ловушку готовил он. Во всяком случае, Чернаву, едва он находил мертвеца взглядом, все время казалось, что тот, запрокинувший голову и приоткрывший рот, так и тщится спросить: «Ну как, ребята, сработало?».

Хотя ни черта не было понятно! Ни черта!

В комбинезоне мертвеца нашлась карточка на имя Эльдурссона. Вроде бы был похож. То есть, это не пилот, а тот самый оператор, каюта которого полтора часа назад явила им следы поспешных сборов. А остальные где?

Если подумать, если поразмыслить… Допустим, готовит человек ловушку. Неизвестно, что случилось, мировая война на балкере, неразрешимые противоречия, сумасшествие, важно не это. Важно, что ловушка предполагает отсутствие для гермостворки другого питания, кроме топливного элемента. Потому что даже с минимальным аварийным питанием створку таким способом намертво не заблокировать.

Значит, питания не было. Никакого.

Но это, в свою очередь, означает, что остановлена работа всех систем жизнеобеспечения, вся электрика, рециркуляция, теплообмен… Как тогда, интересно, еще остававшиеся в живых намеревались выжить? Запитать корабль позже? Еще обезвоживание это при наличии воды…

Какой-то бред.

— Что замер? — спросил Бакман.

— Не понимаю, — сказал Чернав.

— Погоди, — Бакман поднял палец, призывая к молчанию. — Фред! Фред, отзовись!

Он подождал.

— Ник! Луис!

— Я пока здесь, — сказал Чернав.

Бакман махнул рукой.

— Ты-то ладно. Фред!

— Он слышит? — спросил Чернав.

— Связь вроде активна. Просто не отзывается.

— И у кого из нас плохое чувство юмора?

— У него, Паша, у него.

Несколько секунд Бакман орал и колотил кулаками в стены, вызывая Сиггета.

— Дай-ка я, — сказал Чернав. — Фред, дорогой ты наш человек, сука ты, сука, ты там? Это ты? Погоди, я до тебя доберусь. Мы вместе с Гербертом до тебя доберемся.

— Паш, он не отвечает, ты же видишь, — выдохнул Бакман, привалившись к створке. — Не трать силы.

Он отсоединил от панели и откинул топливный цилиндр.

— Я ему кислородный баллон в задницу засуну, из тех, что побольше… — сказал Чернав. — Соразмерно запросам эго.

Пол под его ногами вдруг дрогнул.

— Что это? — насторожился Бакман.

— Вот, честно говоря… — Чернав нахмурился. — Похоже, Сантос включил джойнт.

— Зачем джойнт? Куда джойнт? — не понял Бакман. — Он собрался прыгнуть черт-те куда, без расчета?

— Я не знаю.

— Так, давай-ка мы…

Бакман завозился с панелью, открывающей створку.

— Черт! Черт! Черт!

Сенсоры, не реагируя, вяло продавливались под его пальцами.

— Я лучше с пульта, — сказал Чернав.

Он подбежал к двум креслам, на одном из которых заледенел Эльдурссон (тоже вопрос, почему без скафандра?), и шлепнул ладонью по боковой консоли. Всплывший сенсорный экран запросил подтверждения.

— Что там? — спросил Бакман.

— Сейчас.

Чернав воспользовался карточкой оператора, приложив ее к слепому зрачку сканера.

— Ну!

— Секунду.

Чернав выбрал на осветившемся экране опцию открытия створок. «Открытие аварийное, — предупредила его корабельная система. — Вам необходимо принять меры безопасности». Чернав нажал «открыть».

— Готово!

Гермостворки, словно нехотя, поползли в стороны. По переборкам балкера, казалось, загуляли волны, деформируя его корпус. Эффектная иллюзия, возникающая во время выхода джойнт-реактора в режим «прыжка».

— Луис что, идиот? — крикнул Бакман.

Они побежали в двигательный отсек. Чернав вырвался вперед. Моргал красный свет. Подъемник был застопорен. Значит, на поворот и вниз, вниз по ступенькам.

— У нас десять минут! — крикнул Чернав.

— Осознаю! — догнал его вопль Бакмана.

Чернав протиснулся через узкую щель не до конца разошедшихся створок и оказался в аппаратном зале.

Зал был пуст.

— Что, что там? — спросил Бакман.

Он просунулся следом за Чернавом, но лишь верхней половиной тела.

— Никого, — сказал Чернав. — Рюкзаки.

— Дьявол!

Бакман пропал. Сквозь его ругань послышалось жужжание маховика. Одна из створок поползла, расширяя щель.

— Луис, — позвал Чернав, оглядываясь. — Ник.

Аппаратная мигала огоньками. Большая часть топливных элементов сидела в гнездах.

— Ты не стой, — сказал Бакман, появляясь в зале, — ты джойнт глуши. Если не поздно.

Он двинулся к пульту и остановился.

— Вот-вот, — сказал Чернав, — а джойнт-то не запитан. И вообще, не понятно…

— Значит, надо к реактору!

Бакман дернул Чернава за рукав, увлекая за собой. Они устремились в боковой проход. Шахта плыла и изгибалась. Чернав, хоть и бежал, казалось бы, прямо, все равно дважды здорово засадил плечом в стену.

— Быстрее!

Бакман сиганул в черную, постреливающую молниями пасть реакторной. Чернав не удержался на ногах, и финальную часть пути прокатился по наклонному настилу на бедре, стукнулся коленом о предохранительный бортик.

— О, Боже!

Бакмана повело от площадки с саркофагом джойнт-реактора к ребристой стенке. Джойнт вибрировал. Фонари то вспыхивали на несколько секунд, то гасли, погружая все вокруг во тьму. Веретенца электрических разрядов то и дело пробегала по саркофагу.

— Что? Что? — спросил Чернав.

Он протер забрало шлема перчаткой. Бакман неопределенно показал рукой. Вспышка света выхватила какие-то непонятные комья на полу, пятна, шланги, гирлянду топливных элементов, облепившую реактор.

Свет погас.

Чернав спустился. Фонари зажглись снова. Темное пятно обнаружилось слева, другое темное пятно Чернав увидел ближе к джойнту. Он присел, вновь окунаясь в непроглядный мрак, посветил фонариком. Пятно блеснуло красным.

Кровь?

— Оставь, — произнес Бакман. — Все, Паша, все.

— Что — все? — спросил Чернав.

— Мы — мертвецы, Павел. Все.

— Мертвецы?

— Без десяти минут. Потом — джойнт. Нас отстрелит неизвестно куда, и астробалкер станет и нашей могилой тоже. Сколько у тебя воздуха осталось?

Чернав посмотрел.

— Еще на сорок минут.

— А у меня — на тридцать четыре.

Бакман тяжело спустился к реактору. Из-за моргания света казалось, что он двигается урывками.

— Я думаю, весь экипаж здесь, — сказал Бакман, подходя к комку на полу. — Вот это…

Он наклонился, разглядывая, потом протянул руку, пошевелил. От его усилий комок расползся, распался на составные части, на куски оледенелой плоти, кости и лоскуты одежды. Человеческая голова с огрызком шейной мышцы вдруг появилась на свет. На Чернава уставился остекленелый глаз.

— Кажется, это один из «Селекты», — сказал Бакман.

Он перешел к следующему комку. Чернав, будто под гипнозом, шагнул за ним. Вместе они осторожно исследовали останки. От человека сохранилась лишь кожа, волосы и кисть руки.

— Этот тоже с «Селекты», — сказал Бакман, вытаскивая обрывок комбинезона с нашивкой.

— Как же… — прошептал Чернав. — Кто это их?

Бакман усмехнулся.

— Паша, Паша, думаешь, это важно?

— Но если эта тварь еще здесь…

Чернав заозирался. Во тьме между вспышками света ему почудилось вкрадчивое движение.

— Паша, если бы эта жуткая тварь была здесь, мы были бы уже мертвы, — сказал Бакман, вздохнув. — Посмотри, там еще должны быть Ник с Луисом.

— Что?

— Подумай сам, Павел.

Бакман, подтянувшись, сел на ступеньку возвышения у реактора. Чернаву показалось, что Бакман на мгновение искривился и стеблем пророс ввысь.

— Посмотреть?

— Посмотри-посмотри.

Чернав шагнул за выступ. Бакман же потрогал висящие у плеча топливные элементы, большей частью полностью разряженные, темные, и с усилием выдернул один из гирлянды. На работу джойнта это не произвело никакого эффекта. Собственно, как и ожидалось. Остаточный заряд отдан, процесс запущен.

Чернав светил фонариком.

Ниша первая, ниша вторая. В третьей нише он нашел изломанный труп — руки вывернуты из плечевых суставов и скручены за спиной, ноги подняты к подбородку. Само тело, почти нагое, было странно искривлено. Лицо казалось сплюснутым по диагонали, и глаза ледяными шариками торчали по бокам у висков.

Чернава передернуло. Он тяжело выдохнул, и это услышал Бакман.

— Нашел?

— Третьего.

— А Сантоса или Маркова?

— Пока нет. И не хочется, — через паузу сказал Чернав. — Тут над третьим-то всласть порезвились.

— Тварь?

— Совсем не уверен, что это мог сделать человек.

— Там отнорок есть, для запчастей и прочего, — сказал Бакман. — Проверь еще там.

— Давай вместе, Герберт, — сказал Чернав.

— Страшно?

— Для подстраховки.

— Ладно.

Свет мигал. Бакман сполз со ступеньки и обошел реактор. В такт его шагам Чернав, стоящий у створки отнорка, крохотного подсобного помещения, то пропадал, то появлялся.

— Ну что ж, я здесь, — сказал Бакман.

Чернав поймал его за руку с фонариком.

— Ты точно уверен, что твари здесь нет?

— Думаю, ей не хочется в джойнт.

— И где она тогда?

Бакман приблизил шлем к шлему Чернава. Пластик коснулся пластика.

— Я не знаю, Паша, — сказал Бакман.

— Вышла в открытый космос?

— Возможно.

— А если мы ей нужны для питания?

— Тогда бы мы не нашли никого. За девятнадцать лет здесь не осталось бы ни кусочка плоти.

— Ты не знаешь, как она питается, — сказал шепотом Чернав.

— Мы вообще не знаем, есть ли она, — ответил Бакман. — И что это такое. Ничего не знаем, Паша.

— Нет, тварь есть, — убежденно сказал Чернав. — Ты видел в нише?

— Проходил, — кивнул Бакман.

— Она сломала…

— У нас нет времени, Паша.

Чернав кивнул.

— Да, прости. — Он вдруг подался к Бакману. — А если нам рвануть к боту? Успеем?

— Джойнт произойдет раньше.

— Не факт.

— Подъем на жилую палубу, две створки, шлюз, переход на бот. Это те же десять минут. А их уже нет.

— И что же?

— Делаем то, что должны, — Бакман развернул Чернава к створке подсобного помещения. — Во всяком случае, мы должны найти Луиса и Ника. Они бы поступили также, не побежали, не так ли?

— Да.

— Тогда — вперед, Паша.

— Только ты держи свою руку у меня на плече, — сказал Чернав, окунаясь во тьму за створкой.

— Хорошо.

Они шагнули в отнорок один за другим. Лучи двух фонарей прорезали мрак и заплясали по шкафчикам, накопителям, стеллажу электронной требухи. Часть помещения вспыхивала красным.

Прямо. Правее. Еще правее.

Сантос нашелся в кресле в углу, у стола с микромодулями, «юбками» резонаторов и кусками проводов. Скафандр его был косо вспорот от пояса к шее. Рана была глубокая, рваная. Ни нож, ни плазменный резак так сделать не могли. Вывалившиеся внутренности и кровь застыли поверх скафандра розово-красным кораллом. Шлема на Сантосе не было.

— Ох, — сказал Чернав.

— Фред, черт, отзовись! — заговорил Бакман. — У нас — мертвец! Слышишь? Сантос мертв, а балкер через несколько минут отправится в джойнт.

— А Маркова нет, — сказал Чернав.

Свет его фонарика пробежал по стенам.

— Фред!

Бакман присел у Сантоса, стиснул перчаткой его колено, вгляделся в застывшее, пустое лицо.

— Зря мы полезли, — сказал Чернав, остановившись рядом.

— А что, нужно было сразу вызывать флот? — спросил Бакман. — Ай-яй, нашелся пропавший транспорт!

— Это моя реплика.

— Но, похоже, я сегодня самый веселый. Что там Марков?

— Нет Маркова.

— Совсем?

— Совсем.

Бакман поднялся.

— Что он там говорил, помнишь? Вроде как на «хобот» его тянуло.

— Тянуло, — сказал Чернав и принялся вызывать Маркова: — Ник! Ник! Это Павел Чернав. Отзовись!

— Пойдем к «хоботу»? — спросил его Бакман.

Чернав пожал плечами.

— Сейчас? Смысл?

— Да, — согласился Бакман, — лучше после джойнта. У нас будет минут десять.

— Мы можем поискать баллоны здесь, на «Селекте». Проживем еще несколько часов.

— Черт! Мы вообще могли отстрелиться на спасательной капсуле! Успели бы выйти за границы джойнта, и балкер не прихватил бы нас с собой!

— Уже, наверное, не успеем, — сказал Чернав.

Корпус балкера словно закрутился по спирали. У Бакмана заплелись ноги, и он упал. Чернав помог ему встать на ноги.

Джойнт случился, когда они добрались до кают-компании. Все рассыпалось, разбилось, разлетелось фотонами.

Бакман

Пока свет джойнта плескал снаружи, за веками, за забралом шлема, Бакман думал. Он думал, что вряд ли их отнесет дальше, чем на световой год. Все дело было в том, что, похоже, их джойнт являлся вторично сработавшей ловушкой. Стараниями Эльдурссона или кого другого, прицепившего топливные элементы к реактору, астробалкер тогда, девятнадцать лет назад, прыгнул в первый раз на семнадцать световых. Возможно, Эльдурссон или кто-то еще стремился увести корабль от массово используемых трасс.

Тварь, появившуюся на балкере, хотели изолировать.

В том, что это была какая-то тварь, Бакман был уверен. Сидела она до поры до времени в танках среди руды или попала на балкер каким-то другим способом, он полагал, что вакуум для нее если не губителен, то весьма неприятен. Вероятно, после того, как «Селекта» стараниями остатков экипажа прыгнула черт-те куда, лишилась энергетики и вымерзла, тварь впала в «спячку».

Но Эльдурссона как-то достала.

За девятнадцать лет в элементах накопился остаточный заряд, а они, запитав аппаратную и вскрыв рубку, получается, запустили джойнт по-новой. Правда, Бакман не совсем понимал, как, каким образом ловушка против твари сработала изначально, если твари внутри рубки не оказалось. Но здесь вариантов было множество. Тварь или успела выбраться, или сработал на подстраховке хитрый детектор в незаметном месте, или же джойнт и вовсе произошел по таймеру, когда Эльдурссон был уже мертв.

Во всяком случае…

Бакман поморщился. Не сходилось. Они живы. Раз. Тварь на балкере. Два. Почему они еще живы? Значит, твари на балкере уже нет? Ей действительно не хочется в джойнт еще раз? И куда она могла перебраться? Только на бот, с которого они высадились. Впрочем, у Бакмана имелись большие сомнения, что тварь умеет управлять ботом.

От джойнта ее спасло бы одно — если бы она как-то перебралась на шлюп к Сиггету. Хотя, по большому счету, и это не вариант.

Но мы… мы живы. Пока.

А после джойнта они нашли и Маркова.

В одном нательном белье он лежал у сервисного шлюза. Казалось, его вытряхнули из скафандра и комбинезона и бросили как ненужную игрушку. Ни скафандра, ни комбинезона они так и не обнаружили.

Марков улыбался.

Под чинаром

Крик взвился, как будто раздвинул небо, и опал тишиной.

Солнце высоко, печет, небо белесое, будто слепое. Жарко. Вязирка завертел головой, пытаясь угадать — откуда? Потом увидел, как мимо ограды, загребая землю скуфетами, спешит неуклюжая, толстая баба Айса. Переваливается с боку на бок в своих шаварах и темном агтаке, но поворачивает не к западу, где рынок и аррык, полный мутной воды, не к хижинам Салиха и Хасы, и Джамура, и Гафы, и Мустафы, а к северо-востоку, где холм, лес и край большого озера Маймагуль.

Вот уж кто бы там мог кричать?

От других хижин тоже спешили люди. Пока Вязирка размышлял, стоит ли и ему, бросив джуд с глиной для гончара Кахида (ох, хорошая глина, жирная, белая!), последовать за всеми, мимо протопал Шафур, похожий на островерхую, облаченную в синий ханык гору, потом промчались длинноногие братья Ягль и Мяуф, потом с воем, словно за ними гнались дэвы, держась друг за друга, пробежали Хинса, Аммут, Лейла и Тассин. И тоже к холму, к лесу. О, женщины! Зачем же так вопить? Режут что ли кого?

Потом прямо перед Вязиркой перескочили через низкую каменную ограду мальчишки. Среди них — сын друга Камаля, Гиннук. Как сойгаки, по другому и не скажешь. Один, два, три, ух, шесть! Смех. Весело им! Тетушка Хатум, сгибаясь, просеменила. Остановилась, выдохнула, вдохнула — и пошла дальше, постукивая помогающей палкой.

А уж когда на дороге появился сам гончар Кахид, Вязирка понял, что, пожалуй, и ему надобно посмотреть, что же произошло. Зачем к Кахиду идти, если Кахид сам идет? Вязирка переложил джуд с плеча на плечо и дождался, когда гончар приблизится. Как начать разговор, он не сообразил, поэтому просто улыбнулся.