Оглавление

Юлия Монакова «ИДОЛЫ»

— Вы станете не просто звёздами, а самыми настоящими идолами. Объектами вожделения и зависимости миллионов. На вас будут капать слюнями и хотеть все — от тинейджерок до пенсионерок!

— Звучит круто. А что взамен?

— Полное, безоговорочное подчинение. Если я скажу залезть на вершину горы с плакатом: «Наср… те на меня, чайки» — вы сделаете это. Запомните: продюсер приказывает, а не просит. И его приказы не обсуждаются. Никогда.

В тексте есть: шоу-бизнес, бойз-бэнд, таланты и поклонники, кумиры, фанаты, жёсткий и властный продюсер, противостояние характеров, соперничество, дружба, популярность, испытание славой, тайны прошлого, эмоции и любовь.

Полная авторская версия, включающая также два бонуса: «Снегурочка для продюсера» и «Восьмое марта».

ПРОЛОГ

— Где он?!

От рыка Железняка задребезжало не только огромное гримёрное зеркало с лампами — показалось, что трясутся даже стены.

— Где этот сучонок?

Парни с опаской переглянулись.

— Мы не знаем, Сергей Львович. Правда.

Продюсер обвёл каждого из них взглядом, пронизывающим буквально насквозь.

— Кто вчера последний с ним общался?

Антон пожал плечами:

— Да мы все примерно в одно и то же время разъехались. Репа закончилась — и по домам, всех спать рубило адски.

Железняк запустил пальцы себе в волосы, нервно взлохматил их, до скрежета стиснул зубы… На его лице проступила печать настоящих адовых мук. Ну, ещё бы: солист и лидер группы не явился на концерт! Это не просто ЧП — это катастрофа, полный трындец, тотальная жопа… список можно было продолжать бесконечно.

— Как он выглядел на репетиции, какой был? Может, нервный или расстроенный? — требовательно вопросил он.

— Да вроде такой же, как всегда, — откликнулся Иван, добросовестно подумав.

— Шутил даже, — вспомнил Женя.

Продюсер вновь схватился за телефон, но все понимали, что это скорее жест крайнего отчаяния и бессилия: всё равно мобильный Кости был стабильно недоступен вот уже несколько часов подряд.

Между тем огромный концертный зал, рассчитанный на восемь тысяч человек, давно уже был полон. Публику старательно разогревала малоизвестная поп-группа, но разогрева как такового здесь и не требовалось: зрители бесновались в ожидании своих кумиров, фан-зона неистовствовала, скандируя обожаемые имена, а танцевальный партер устроил флешмоб, подражая движениям одного из самых известных танцев «Идолов».

В сотый раз выслушав в трубке сообщение о том, что абонент по-прежнему недоступен, Железняк с отвращением отшвырнул телефон и с интонацией, в которой причудливо смешались ярость и беспомощность, выплюнул очередную резкую фразу:

— Надеюсь, этот гондон сдох. Любая другая причина уважительной не считается!

Женя с Иваном снова встревоженно переглянулись. Железняк вообще был вспыльчивым и жёстким челом, но в таком лютом бешенстве они видели своего продюсера впервые — и теперь мечтали поскорее пережить грозу.

— Может, его девушке позвонить? — от безысходности предложил наконец Иван.

Лицо Железняка окаменело:

— Какой ещё, на хрен, девушке?!

Иван смущённо замялся, словно раздумывая, стоит ли выдавать столь страшный секрет.

— Да говори уже, раз начал! — психанул продюсер.

— Ну, он же вроде с этой… моделью встречался. С Леонович, — выдавил Иван.

— Бл… дь, — выругался Железняк, в сердцах стукнув кулаком по стене. — Вот же говнюк! И почему я узнаю об этом только сейчас? У тебя есть её номер?

— У меня есть, — подал голос Антон.

Продюсер с подозрением уставился на него и вдруг спросил:

— А ты вчера точно с Костей не поцапался? Ваше отношение друг к другу мне прекрасно известно.

— Да не цапались мы, — буркнул Антон. — И отношения у нас нормальные.

— Ладно, — Железняк мрачно махнул рукой. — Звони этой самой… Леонович.

Антон отыскал в телефонной книге нужный номер и приложил мобильник к уху. Три пары глаз с настороженным вниманием следили за ним.

— Снеж, привет, — проговорил Антон в трубку, умело скрывая волнение. — Узнала?.. Слушай, Костян не с тобой, случайно? Да ну… тут такое дело… в общем, у нас концерт, а он не приехал. Вот так — просто не явился, и всё. И на телефон не отвечает, точнее, вообще вне зоны доступа. Нам начинать с минуты на минуту, а он… Значит, не в курсе?.. Ну ладно. Извини. Спасибо, пока.

Он сбросил звонок и молча развёл руками — мол, вы и так всё слышали.

Железняк схватился за голову. Выглядел он весьма близко к тому состоянию, когда человек начинает выть и горестно раскачиваться в разные стороны, расцарапывая себе щёки и колотя кулаками в грудь, как плакальщица на похоронах. А что тут ещё оставалось, в самом деле? Только причитать, что всё пропало.

В этот момент в гримёрку ворвался взмыленный режиссёр:

— Ну чё вы тормозите?! На выход пора.

— У нас солиста нет, Петь, — мёртвым голосом признался продюсер. — И х…й знает вообще, где он шляется.

Режиссёр страшно побледнел.

— Как это? А вы ему звонили?

— Нет, бл… дь, не звонили, сидим — лясы точим и ждём у моря погоды! — снова начал заводиться Железняк.

— Да погоди ты на меня всех собак спускать, я-то тут при чём? Надо решать проблему… Может, подождём ещё немного? Потянем время?

— Да сколько уже можно его тянуть, — продюсер обречённо махнул рукой.

— Так что, отменять концерт, что ли? — струхнул режиссёр.

— Это ж на такие бабки влететь… — застонал Железняк. — И репутацию похерить. И вообще тогда крандец всему. Мы к этому шоу три месяца готовились!

— Подождите, Сергей Львович, зачем отменять? — возмутился Антон. — Мы и втроём справимся.

— Без лидера? — скептически хмыкнул продюсер.

— Так-то петь нормально мы все умеем, не? Вы же нас сами отбирали, — скрывая невольную обиду, строптиво возразил Антон.

— Серёж, а ведь он прав, — вмешался режиссёр. — Надо вытягивать это сраное шоу, как только можно. Отсутствие солиста поклонникам и СМИ потом как-нибудь объясним. Хрен его знает, может, и правда с парнем что-то случилось!

— Половина зала конкретно на Костю пришла, — хмуро констатировал Железняк. — Представляешь всю глубину и степень их разочарования?

— Ну, дорогой мой, знаешь ли… если совсем концерт отменить — разочарованных будет не в пример больше, — пожал плечами режиссёр.

— Чёрт… — Железняк замотал головой. — Это же чистое самоубийство. Но самое дерьмовое, что выхода у нас и правда нет.

— Мы нормально отработаем, Сергей Львович, честно! — пообещал Антон. — Я все Костины партии хорошо знаю.

Продюсер ехидно усмехнулся.

— А тебе ж, Тоха, наверное, вся эта заварушка только на руку?.. Ты ведь давно мечтал солировать. Миронов всегда был для тебя костью в горле.

На скулах Антона заиграли желваки.

— А вот сейчас обидно было, Сергей Львович, — выговорил он ровным голосом. — Не моя вина, что вы на Костяна поставили, лидером группы сделали… Он человек эмоций, ненадёжный совершенно, вечно у него ветер в голове гуляет. А вот я, например, никогда никуда не опаздываю!

— Остынь, Серый, — режиссёр примирительно похлопал продюсера по плечу. — Не до разборок сейчас, ну реально. Давайте-ка, ребята, быстренько все на сцену. Фанатки там уже из трусов выпрыгивают, боюсь, скоро потоп будет.

Железняк выходил из гримёрки последним. Зубы его были сжаты так крепко, что ныли челюсти.

— Сергей Львович, вам что-нибудь нужно? — подскочила к нему расторопная девочка из персонала. — Может, водички?.. А перекусить хотите? Фрукты, снеки… или что-то посущественнее?

— Коньяк принеси, — махнул рукой он. — Прямо за кулисы тащи, я там весь концерт буду, — и добавил вполголоса:

— Если, конечно, не сдохну.

ЧАСТЬ 1. ЗА ПОЛГОДА ДО КОНЦЕРТА

«Запомните: отныне никакой личной жизни, никакой романтики! Каждая фанатка должна думать, что именно у неё есть шанс. Хотите обожания — что ж, вы получите его сполна. Но больше никакой любви, кроме фанатской! Никаких подружек и, упаси бог, жён и детей».

Иван

Отрадный, Самарская область

Он толкнул дверь, отчего тут же негромко и мелодично звякнул колокольчик, извещая флористов о появлении нового посетителя.

В салоне одуряюще пахло цветами. От обилия ярких красок и зелени рябило в глазах. Невысокая ёлочка в углу, украшенная шарами и гирляндами, совершенно терялась на фоне всего этого благоухающего великолепия.

— Привет, Вань! — вооружённая секатором худенькая блондинка в шапочке Санта-Клауса, увлечённо подрезающая цветочные стебли, кивнула ему как старому знакомому.

— Привет, Юль, — отозвался он, оглядываясь по сторонам. Маши не было видно, но Иван точно знал, что она сейчас на работе.

— Воду в холодильниках меняет, — упреждая его вопрос, сообщила блондинка. — Хочешь, пройди внутрь. Но предупреждаю — прынцесса нынче не в духе. С самого утра.

— Я в курсе, — усмехнулся он не слишком-то весело. — Спасибо.

— Вань, а ты что, правда в Москву уезжаешь? — спросила вдруг Юля с жадным любопытством.

— Правда, — помедлив, откликнулся Иван. Всё равно скоро все узнают, чего уж теперь…

Блондинка выразительно поиграла бровями:

— Тогда понятно, почему Машка так бесится!

Иван не стал развивать эту тему и шагнул к двери служебного помещения.

Маша как раз вытаскивала из холодильника тяжеленную цветочную вазу, в которой требовалось сменить воду. Иван тут же кинулся к ней:

— Давай помогу!

— Отойди! — рявкнула она, бросив на него взгляд, преисполненный ледяного презрения. — Вот вечно лезешь, куда не просят… разобьёшь мне сейчас тут всё нафиг.

Да, похоже, «прынцесса» была даже более не в духе, чем Иван мог себе представить.

— Маш, — мягко сказал он, — ну что за детский сад? Ещё и в чёрный список меня внесла… Я всё равно придумал бы, как с тобой поговорить.

— А может, я не хочу с тобой разговаривать! — она с головы до ног окатила его новой волной презрения.

— Вообще-то мы оба взрослые люди. Тебе не кажется, что нужно решать проблемы словами через рот? — он предпринял робкую попытку пошутить, но Маша не приняла шутку.

— Ты для себя всё уже решил. Ну вот и я решила! — упрямо заявила она.

Продолжая препираться, она, тем не менее, ни на секунду не отвлекалась от своего основного занятия: вылила воду из вазы, тщательно помыла её, залила свежей водой и поставила обратно в холодильник, а затем вытащила наружу другую вазу, чтобы повторить всё те же манипуляции.

Некоторое время Иван молча наблюдал за её действиями, а затем снова ринулся в атаку:

— Ну это же как-то… не по-людски. У меня поезд через несколько часов, хотелось бы нормально попрощаться.

— Попрощаться? — переспросила Маша, зло сощурившись. — Да иди ты в жопу, Ванечка. Я, значит, «попрощаюсь» и останусь тут лить слёзы, а ты там в столице будешь поклонниц трахать!

Он страдальчески закатил глаза: наша песня хороша — начинай сначала.

— Маш, ну чего ты опять? Каких ещё поклонниц? Не собираюсь я никого трахать. У меня же ты есть.

— Меня — у тебя — нет, — отчеканила она. — Ты же уезжаешь? Бросаешь меня? Вот и уезжай. Вали в свою вонючую Москву!

— Уезжаю, но не бросаю, — пытался втолковать ей он. — Между нами ничего не изменилось. Я тебя люблю, ты меня любишь…

— Я тебя терпеть не могу! — процедила она сквозь зубы. — Ты вообще дурак, что ли, раз веришь в отношения на расстоянии? Сопливые сказочки для малолетних идиоток.

— Маш, — он улучил момент, когда она поставила в холодильник очередную вазу, и поймал её за руки. С силой сжал в своих, заставляя взглянуть себе в лицо.

— Мне никто не нужен. Ты для меня одна, понимаешь? Любимая. И всё останется по-прежнему, даже когда я буду в Москве, — внятно произнёс он.

— По-прежнему? — Маша яростно вырвалась и затравленно уставилась на него. — Да что ты, в самом деле, за тупую меня держишь? Ничего уже не будет по-прежнему. Ты вообще эгоист, в одиночку принял решение, которое вообще-то касается нас обоих!

— А ты не эгоистка? — возмутился он. — Это же уникальный шанс для меня — пробиться в шоубизе, стать популярным… Ты же знаешь, как я об этом всегда мечтал. Или реально хочешь, чтобы я всю жизнь в местном ресторане на свадьбах пел?!

— А чем плохо-то? — строптиво возразила она. — Работа как работа, не хуже других.

— Да я со скуки сдохну в этом болоте, — выдохнул Иван. — Мне тут тесно, понимаешь? Вот увидишь, если у меня всё удачно сложится, то я тебя быстренько в Москву перевезу. Будем вместе, как всегда!

— Вань, а ты меня спросил — надо мне это или нет? — Маша устало взглянула на него. — Я, как бы, о Москве никогда не мечтала. Мне и дома хорошо. У меня тут родители, бабушка, друзья, всё знакомое с детства, родное… С чего ты вообще решил, что я с радостью за тобой поскачу? Да кому я там нужна буду?!

— Мне нужна, — тихо сказал Иван. — Очень-очень нужна, Маш…

Она с болью взглянула на него и медленно покачала головой.

— Этого мало.

— Что ж ты меня с самого начала не остановила, если тебе это поперёк шерсти? — спросил он непонимающе. — Когда я на прослушивание в первый раз поехал, что-то ты ни слова мне против не сказала. Ещё и удачи пожелала!

Маша отвела глаза и некоторое время молчала.

— Я думала… то есть, надеялась… что ты не пройдёшь, — призналась она наконец.

— Офигеть, — выдохнул Иван. — Ну спасибо, конечно, что так в меня веришь!

— Верить в тебя — значит, не верить в нас. Извини, но наша пара мне дороже, чем твой личный успех! А вот тебе, видимо, наоборот…

Иван вздохнул и покосился на часы: времени на дальнейшие препирательства уже не оставалось.

— Мне пора, Маш. Надо ещё вещи собрать.

Она смотрела в сторону, самолюбиво поджав губы.

— Вытащи меня из чёрного списка, пожалуйста, — попросил он, нерешительно тронув её за руку. — Мне будет тяжело без общения с тобой. Очень.

Глаза Маши тут же налились слезами и стали огромными, как у мультяшки.

— А мне, думаешь, будет легко? — беспомощно выдохнула она. — Думаешь, я от счастья тут одна буду прыгать, когда ты уедешь? Ещё и перед самым Новым годом… Я же планировала, что мы вместе его встречать будем!

— Машка… — он притянул её к себе, уткнулся в тёмно-русую макушку, вдыхая знакомый нежный аромат. Маша тут же освобождённо заплакала, обхватив Ивана руками и неловко тыкаясь носом ему в грудь, точно слепой котёнок.

— Ну что ты, балдося, — шептал он ей, гладя по волосам и целуя в мокрые и солёные от слёз щёки. — Всё хорошо будет. Честно. Мы с этим как-нибудь справимся. Вот увидишь, я обязательно что-нибудь придумаю! А пока… пока буду приезжать так часто, как только смогу. Ну хочешь, на каждые выходные?

— Хочу, — Маша шмыгнула распухшим покрасневшим носом и с надеждой взглянула ему в глаза. — Приезжай, пожалуйста! Я не смогу без тебя… я правда не знаю, как справлюсь.

— Мы справимся, — твёрдо заявил он. — Обещаю.

Костя

Москва

Настойчивый писк телефона выдернул Костю из вязкого мутного сна. Будильник, мать его… Башка, казалось, сейчас разорвётся от пронзительных мерзких звуков.

Лежащее рядом тело, завёрнутое в простыню как в кокон, пошевелилось и недовольно захныкало.

— Ко-о-ость… выключи, наконец, этот сраный будильник! Спать охота…

Спать? Э, нет, дорогуша.

— Подъём! — скомандовал он по возможности бодрым голосом — куда более бодрым, чем был сейчас сам. — У тебя ровно тридцать минут на то, чтобы привести себя в порядок и свалить, а потом я должен ехать.

— Тридцать минут?! — страдальчески застонали из кокона. — Садист…

— Между прочим, я не шучу, — предупредил Костя. — Если через полчаса ты не будешь готова, мне придётся выставить тебя как есть — неумытую и неодетую.

— Козёл, — кокон начал распутываться, и вскоре оттуда появилась взлохмаченная блондинистая голова. Несмотря на лёгкую утреннюю припухлость и недовольное выражение лица, девушка всё равно оставалась хорошенькой.

Костя развёл руками:

— Вообще-то я сразу предупредил, что утром мне надо будет уехать по делам. Даже предлагал вчера вызвать тебе такси, но ты не захотела…

— Козёл, — беспомощно и капризно повторила девушка.

— Ну уж какой есть. Я, собственно, и не скрываю, — Костя поднялся с кровати. — Короче, я в душ. Вернусь через десять минут.

Её лицо тут же стало заинтересованным. Она мазнула взглядом по заметной выпуклости на его боксерах и состроила соблазнительную гримасу:

— Хочешь, потру тебе спинку?

Костя мысленно закатил глаза. Ну как можно быть такой упёртой дурой?

— Слушай, я серьёзно, — сказал он. — Мне действительно нужно ехать, горячие игрища в душе сейчас совсем не в тему и не ко времени. Врубаешься, Олесь?

— Ну ты и гад! — прошипела девушка, моментально ощетинившись. — Я так-то Алёна.

— Упс… сорян, — он невинно улыбнулся и вышел из комнаты.

Костя, разумеется, помнил, что девушку звали Алёной, не настолько он был кретином. «Ошибся» он намеренно, чтобы разозлить её по-настоящему — и это сработало.

Контрастный душ взбодрил тело и освежил голову, заодно справившись с утренним стояком. Смыв с себя пену, Костя выключил воду, растёрся докрасна большим махровым полотенцем и, обмотав его вокруг бедёр, вышел из ванной.

В квартире было подозрительно тихо. Заглянув в спальню, Костя выматерился сквозь зубы: Алёна безмятежно спала. Дрыхла как ни в чём не бывало!

Это было уже наглостью. Пришлось применить грубую физическую силу: бесцеремонно дёрнув девушку за пятку, Костя одним рывком стащил её с кровати. Оказавшись на полу, Алёна заверещала как раненый заяц:

— Ты что, сдурел?! Дебил! Псих бешеный!!!

— На выход, — невозмутимо поторопил её Костя, направляясь к шкафу, чтобы достать себе одежду на сегодня.

— Сволочь, — поднявшись с пола, продолжала разгневанно бубнить Алёна. — Хамло недоделанное.

Он пропустил её болтовню мимо ушей — время действительно поджимало. Про Железняка говорили, что он фанатик и педант, не терпящий опозданий и не выносящий непунктуальных людей. Косте с его вольнолюбивой натурой было непросто всюду приезжать вовремя, но сегодняшний случай действительно был особенным и стоил того, чтобы разок напрячься. Если дело выгорит, то…

А впрочем, он не любил загадывать.

…Алёна плескалась в душе так возмутительно долго, что ему захотелось вытащить её оттуда за волосы, варварски намотав их на кулак. Наконец она царственно вплыла в кухню, где Костя торопливыми глотками, обжигаясь, допивал свой кофе и таращился в окно. В такую промозглую стылую хмарь хороший хозяин даже собаку не вывел бы на улицу поссать, но ехать было надо.

— Одевайся! — рявкнул он не слишком-то вежливо, заметив, что Алёна нацепила банный халат и намотала на голову тюрбан из полотенца. — Я должен был выйти из дома ещё две минуты назад.

Она капризно надула губы:

— А мне кофе сделаешь? Я тоже хочу…

— Извини, но нет, — он понял, что с ней не стоит церемониться. — Выпьешь где-нибудь в кофейне по дороге.

— А можно, я останусь здесь и подожду тебя? — предложила Алёна на голубом глазу. — Всё равно у меня волосы мокрые, я не успею их высушить, а фена у тебя нет. На улице декабрь, между прочим! Я тут пока у тебя приберусь немного… приготовлю нам на вечер что-нибудь вкусненькое… посмотрю киношку до твоего возвращения…

— Алён, — он почувствовал, что начинает звереть. — Мне похер, что у тебя мокрые волосы и что ты хочешь посмотреть киношку. Мы с тобой не пара, так что эти твои игры тупо бесят, ясно? Одевайся — и топай. Я вызываю тебе такси.

На этот раз до неё, кажется, дошло. Развернувшись и всем своим видом — даже аппетитной задницей — демонстрируя, каким мудаком она его считает, Алёна вышла из кухни и спустя несколько минут появилась совершенно одетой. Волосы она убрала под шапку.

— Вот простужусь, заболею менингитом и умру, — предупредила она мстительно, — и моя смерть будет на твоей совести.

— Обещаю носить цветочки тебе на могилку, — отозвался он, торопливо обуваясь. Чёрт, всё равно уже опаздывает!.. Ну что за курица, всё из-за неё!

Алёна самолюбиво фыркнула.

— Правильно девочки про тебя говорили, что ты говнюк.

— Я и не отрицаю. Можешь обсудить это сегодня с девочками. И с мальчиками тоже. Между прочим, твоё такси уже приехало.

— А ты?

— Я на своей машине поеду.

— Даже не предложил отвезти! — снова насупилась она.

— Не предложил и не собираюсь, мне некогда. Поэтому и такси вызвал. Не беспокойся, оплачено, — добавил он.

— А ты в театре сегодня появишься? — спросила она с надеждой.

Костя был солистом мюзикла «Закрытая школа», исполнителем главной роли и главной звездой этого проекта, Алёна — новенькой из подтанцовки. Они познакомились пару дней назад на репетиции.

Костя покачал головой.

— Сегодня вместо меня Славик Петренко работает, — назвал он имя парнишки из второго состава.

Алёна сразу скисла. Воистину, чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей… Он её разве что пинками из дома не выпроваживает, а вот поди ж ты: она уже мечтает о новой встрече и в перспективе на что-то надеется.

— Ну всё, пока, — он развернул её за плечи лицом от себя, недвусмысленно направляя к лифту.

— Да ухожу уже, ухожу! — психанула она, очевидно, включив наконец остатки женской гордости. — Не надо так переживать, бедненький, аж подпрыгиваешь от нетерпения, лишь бы поскорее от меня избавиться!

И гордо шагнула в разъехавшиеся створки лифта.

С облегчением выдохнув, Костя запер дверь и бросил быстрый взгляд на часы. По ходу, ему мандец! Если только не случится чудо: к примеру, утренняя Москва вдруг начисто лишится пробок. Костя прожил в столице достаточно, чтобы знать — такое бывает примерно никогда. Что ж… придётся надеяться на везение и собственное обаяние.

И, не дожидаясь лифта, Костя гигантскими скачками понёсся вниз по лестнице.

Женя

Алматы, Казахстан

Он покидал дом с тяжёлым сердцем.

Не потому, что сомневался в правильности принятого решения и выбранного пути, а потому, что все родственники, за исключением бабушки, смотрели на него волком. Уезжает накануне отцовского хангаби — шестидесятилетнего юбилея, да что он за сын такой после подобного финта ушами! Просто предатель, и всё тут, именно это читалось в глазах каждого члена семьи. И ладно бы, причина была уважительная, так нет же: Женя летел в Москву, чтобы стать певцом. Позорище, да и только — как теперь смотреть в глаза уважаемым людям?

Вся родня, как и подобало истинным корейцам, считала, что кривляние на сцене перед микрофоном — это удел женщин и, прости господи, гeeв. Бешеная популярность айдолов,[1] по которым сходила с ума молодёжь всего мира, нисколько не впечатляла родственников — несерьёзно, и всё тут! Женю с детства держали в ежовых рукавицах, воспитывая в соответствии со всеми старинными традициями и обычаями. Кланяться старшим он научился раньше, чем ходить, маму звал на «вы», никаких сюсюканий и телячьих нежностей…

Разумеется, родители мечтали о другом будущем для своего младшего сына: будущем, достойном семьи Огай. Старший брат Алёша был успешным адвокатом, сестра Оля — известной скрипачкой, а племянники все как на подбор — отличниками, победителями всевозможных олимпиад, конкурсов и соревнований.

Что касается Жени, то он должен был стать врачом. И не абы каким, а блестящим! Во время асянди (первого дня рождения, когда, согласно обычаю, ребёнок предсказывал себе жизненный путь и судьбу) из всех предметов, разложенных перед ним на столике, малыш первым делом схватился за фонендоскоп, что сулило ему непременные успехи на медицинском поприще. Правда, ликование родственников несколько поутихло, когда годовалый Женечка, быстро потеряв интерес к этой непонятной штуковине, потянулся затем к маленькому игрушечному микрофону.

С годами Женя всё больше и больше разочаровывал отца с матерью. Какое там медицинское будущее, господи: врачей он боялся просто панически. Начинал трястись, едва завидев человека в белом халате, уколы и прививки заставляли его реветь до икоты, он даже лекарства не мог принимать нормально — давился и кашлял, выплёвывая микстуру с таблетками. А уж от вида крови и вовсе мог потерять сознание…

Учился Женя, правда, неплохо, но проявлял интерес больше к гуманитарным наукам. А ещё неожиданно для всех он пристрастился к готовке, чем сделал первый робкий шажок на пути к званию «позор семьи». Мужчина готовит?! Это ставило под сомнение его мужественность как таковую, ведь кухня — исключительно женское царство. Если бы не поддержка любимой бабушки (Бабы, как с детства привык звать её Женя), семья совсем заклевала бы его, затерроризировала насмешками. Но Баба дала понять, что не видит в увлечении младшего внука ничего зазорного, и остальным пришлось смириться и отстать от него.

Точно так же она отстояла право Жени на учёбу в Академии искусств Жургенова — после школы он поступил туда на эстрадный вокал.

— Если бог наградил его дивным голосом — значит, надо петь, а не зарывать свой талант в землю! — заявила бабушка. — Радуйтесь, что такого способного сына родили.

Никто не смел спорить с Бабой, ставить под сомнение её авторитетное мнение. После того, как умер дедушка, она стала для всех главой огромного клана. Именно бабушка принимала самые важные решения, касающиеся всей семьи, и остальным оставалось лишь с почтением подчиняться её воле.

…Для Жени Баба всегда являлась воплощением настоящей, эталонной корейской женщины, несмотря на то, что все они были корё-сарам[2]. В далёком тридцать седьмом году бабушку и её семью депортировали в Казахстан с Дальнего Востока — так же, как и остальные сто семьдесят тысяч корейцев.[3] Бабушке тогда едва исполнилось четыре года, а дедушке — семь, и они ещё даже не были знакомы…

Женя с неизменным трепетом слушал рассказы Бабы о том переселении. Несмотря на то, что она была совсем ещё крохой, многое навсегда отложилось в цепкой детской памяти. Семьи везли в товарных вагонах целый месяц, а затем выбросили в казахскую степь — в холодном ноябре! Ни жилья, ни еды у людей не было, первую зиму они ютились в землянках. Тогда же погибла примерно треть всех младенцев. Женя подозревал, что адаптированная корейская кухня началась именно оттуда, с тех страшных голодных времён: салат из морковки, из листьев перца… Традиция заворачивать еду гостям с собой… Приносить больному человеку курицу…

Непонятно, как и выжили, но всё-таки выжили. Укоренились, обзавелись жилищами, хозяйством, семьями. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что. Очень помогали депортированным местные жители: узнав, что в степь выбросили тысячи корейских семей, казахи приходили к ним и приносили еду, тёплые вещи — тем самым спасая от верной смерти.

На том самом месте, где Женины родственники зимовали в землянках свою первую зиму, теперь находился мемориал. Сам памятник был накрыт куполом шанырака — верхней части казахской юрты, что символизировало гостеприимство. А по центру располагался гранитный камень, на котором была высечена надпись: «Благодарность казахскому народу».

…Бабушка не работала в своей жизни ни дня — вся её жизнь была подчинена заботам о муже, детях, внуках и правнуках. Именно Баба сделала свой дом большим, гостеприимным, всегда полным родни и желанным, как оазис в пустыне, местом для любого путника.

Женя обожал бабушку безгранично, практически до священного трепета. Сколько он себя помнил — ни разу не видел её злой, сердитой или даже просто хмурой, она никогда никому не завидовала и никого не осуждала. Множество людей приходило к ним в дом, и каждого она встречала радостной улыбкой. Накрывала большой стол, как требовало корейское гостеприимство: обязательно свежее паби, и суп, и салаты, и кукси, и пигоди…[4] И так практически каждый день!

Женя поражался некоторым бабушкиным привычкам. Ни одно застолье не обходилось без паби: сваренный рассыпчатый рис выкладывали горкой на большом плоском блюде. Если взять из этой горки пару ложек и положить в суп — рис на блюде не станет несвежим. Но Баба считала невозможным поставить перед мужчиной уже начатое блюдо, и если за стол садился новый гость, она убирала старое паби и ставила новое.

Всё корейское, что было в Жене, досталось ему от бабушки. Мама была этнической русской, и он тоже вполне мог бы считать себя русским. Но Женя никогда не ощущал в себе иной крови, кроме корейской, и знал, что мама была не в обиде на него за это. Впрочем, мама Надя с годами и сама стала самой настоящей кореянкой — не по крови, а по привычкам и образу жизни. Свекровь учила невестку правильно варить рис, кланяться, подавать рюмку двумя руками, следить за собой, мелко шинковать овощи для кукси, принимать гостей, быть терпимой, радоваться жизни…

Баба всегда лучилась счастьем и добротой. Сколько любви она дарила и получала, сколько трепетного почтения и безмерного уважения!..

И вот теперь, когда Женя отправлялся в Москву, Баба была единственной, кто поддержал его. Не осудил и не высмеял.

— Иди, куда сердце тебя зовёт, милый, — ласково сказала она внуку на прощание. — Делай то, что должен делать, и удача всегда будет тебе сопутствовать, а мне останется только гордиться тобой.

Он тогда не знал, что видит её в последний раз.

Антон

Москва

Завтраки в семье Троицких были практически священной традицией.

Обедал каждый вне дома: отец у себя в офисе, мать в редакции, Зайка в школьной столовой, а Антон где придётся. Когда учился в Плешке,[5] перекусывал в тамошнем буфете или в ближайшем кафе с друзьями, а иногда и вовсе пренебрегал полноценным обедом, обходясь какой-нибудь шаурмой или сосиской в тесте. Ужины тоже проходили без него — все вечера Антона были заняты репетициями в гараже или выступлениями. Но завтрак… завтрак непременно полагалось вкушать дома, в кругу близких, и никакие отговорки тут не прокатывали.

Мать уверяла, что совместные утренние трапезы помогают сплотить и сблизить всех членов семьи, отец важно кивал, подтверждая справедливость её слов, а Зайка… Зайка была ещё слишком мелкая и дурная, чтобы всерьёз размышлять над этой семейной философией, и просто принимала навязанную родителями традицию как должное.

Антон был совой. Стопроцентной, классической совой. По утрам кусок не лез ему в горло, и вообще любая суета вокруг и мельтешение перед глазами «с ранья» дико раздражали. А мать суетилась. Ужасно суетилась! Гремела посудой, безостановочно передвигала по столу какие-то нескончаемые тарелки, вилки, чашки, то подкладывала всем хлеб, то хлопала дверцей буфета, то неслась к холодильнику, чтобы достать масло, сыр или сметану… и щебетала, щебетала, щебетала, аки пташка. У Антона начинала болеть голова уже спустя пять минут после появления на кухне.

Отец, напротив, был полон сил и энергии с самого утра (родители вообще представляли собой до отвращения идеальную пару) и вполне мог с аппетитом завтракать котлетами и макаронами. От густых жирных запахов, доносящихся с его тарелки, Антона натурально мутило, как беременную при токсикозе. Всё, что ему было нужно по утрам — это кофе. Крепкий несладкий кофе, и чтобы все оставили его наконец в покое, а не лезли с дурацкими вопросами: «Ты чего кислый такой? Не выспался?»

Сегодняшнее утро не стало исключением.

— Витя, пока у меня всё разогревается, съешь бутеброд, — ласково увещевала мать, помешивая на шкворчащей сковородке жареную картошку с мясом, в то время как отец следил за её действиями голодным взглядом. — Антоша, положить тебе тоже картошечки? Хоть немного.

— Мам, — скривился Антон, — ну ты ведь знаешь, что я не буду. Зачем спрашивать?

— Я же переживаю за тебя! — огорчённо отозвалась мать. — Вот как это: уйти из дома с пустым желудком и потом весь день питаться чем попало — сухомяткой на бегу… Заработаешь себе язву, не приведи господи.

— Я. Не буду. Есть, — внятно повторил Антон, внутренне закипая. — Неужели нельзя хотя бы сейчас не выносить мне мозг? Ты ведь в курсе, какой у меня сегодня важный день, но делаешь вид, что главнее жрачки ничего в этом мире не существует!

— Ты как с матерью разговариваешь, — опешил отец; даже Зайка изумлённо оторвалась от своего творожка с ягодами и уставилась на брата — он никогда раньше не позволял себе скатываться до откровенной грубости.

— Да потому что достала уже! — психанул Антон, поднимаясь, чтобы уйти.

А отец вдруг шарахнул кулаком по столу — так, что зазвенела посуда.

— Охренел, сопляк? — выговорил он, бледнея от ярости. — Ты что себе позволяешь, вообще?

— Витя, — быстро и предостерегающе произнесла мать, пытаясь предотвратить намечающийся конфликт. Зайка испуганно замерла, переводя взгляд с отца на брата — и обратно.

— Что — «Витя»? Что?! — отец метнул в неё разгневанный взгляд, и стало ясно, что сейчас и она огребёт под горячую руку. — Избаловала его вконец — Тошенька то, Тошенька сё, в жопу его зацеловала… Всё ему позволяешь, любую прихоть исполняешь… вот и пожинай теперь плоды.

Так. А вот это было уже что-то новенькое. Всё позволяет? Исполняет любую прихоть?! Антон даже рассмеялся от нелепости этих обвинений.

— Я так часто что-то у вас прошу? — скрестив руки на груди, поинтересовался он обманчиво спокойным тоном. — Вроде, сам зарабатываю — и на продукты, и на бензин, и на шмотки…

— Да ты живёшь на всём готовеньком! — с отвращением глядя на него, словно на какого-нибудь таракана, отозвался отец. — Мать тебя обстирывает, обглаживает, еду тебе, здоровому лбу, готовит…

— Ну, вообще-то она и тебя обстирывает-обглаживает, не? — иронично уточнил Антон, пряча за усмешкой свою растерянность.

— Витя, ну что ты, в самом деле, — пробормотала ошеломлённая мать. — Я же не разделяю вас… всем вместе готовлю, всем вместе стираю… да и разве трудно это — бельё в машинку закинуть, а потом развесить?!

— А когда этот щенок в последний раз сам стиралку запускал? Дай-ка угадаю — никогда? Всё ждёт, когда мама грязное простирнёт и новенькое-чистенькое на полочке в шкафу разложит?! А пылесос в руки когда брал?

— Сам-то ты когда это делал? — огрызнулся Антон. — Что-то я не припомню. Ты хоть в курсе, как он включается?

— Ты не сравнивай мне тут! — гаркнул отец. — Я семью обеспечиваю. Пашу как вол с утра до ночи. И мать тоже уматывается в своём журнале… при этом ещё и дом умудряется держать в чистоте и порядке, горячие завтраки, обеды и ужины тебе, неблагодарному засранцу, готовит… А ты в своём гараже на гитаре бренчишь — тоже мне, занятие! Ведь пять лет учёбы, пять!.. Мы-то думали, что выучишься, на работу устроишься, человеком станешь… И всё коту под хвост. Музыкант хренов!

— Понятно, — кротко кивнул Антон. — Все заняты настоящим делом, все учатся или работают, один я трутень — страдаю хернёй. Надеюсь, лекция окончена? Я могу идти? У меня сегодня важная встреча… хотя да, она же связана с музыкой, а значит — даже упоминания не стоит.

Отец вдруг как-то резко сник и обессиленно махнул рукой, словно понял, что спорить с Антоном — безнадёжное дело, всё равно до него невозможно достучаться.

— Спасибо, мама. Было очень вкусно, — издевательски произнёс Антон, вновь умело скрывая свои истинные чувства за иронией, хотя обида жгла глаза. — Кстати, у тебя там, кажется, картошка горит. Всем приятного аппетита и хорошего дня.

Мать, конечно же, выскочила за ним в прихожую, где он торопливо натягивал куртку и обувался.

— Антошенька, не бери в голову, — горячо зашептала она. — Не обижайся на папу. Не вздумай принимать его слова близко к сердцу. Ну, сорвался, бывает… На самом деле он так не думает!

— Бывает, — бесцветным тоном подтвердил Антон. — Ничего страшного, мам. Переживу как-нибудь.

— И я действительно желаю тебе удачи, — помедлив, добавила мать. — Пусть у тебя сегодня всё получится. С богом! — и, приподнявшись на цыпочках, торопливо клюнула его в щёку, а затем с опаской оглянулась в сторону кухни. — Я знаю, что для тебя значит эта встреча с Железняком. Уверена, дело выгорит!

— Тьфу-тьфу-тьфу, — он трижды шутливо стукнул по дверному косяку и выдавил из себя улыбку. — Спасибо, мам. Правда, спасибо. И прости, если что. Я не хотел тебя обидеть. Честно.

— Я не обижаюсь! Господи, конечно же, не обижаюсь!

— Спасибо, мам, — повторил Антон и с мимолётной застенчивой лаской коснулся её щеки. — Побегу. Не хочу опаздывать.

Железняк

Москва

— Серёжа, как я рада тебя видеть!..

Судя по чуть взвизгивающим и виноватым интонациям, Ленка уже успела поддать. Десять утра, однако…

— Нет, правда, я дико по тебе соскучилась! — тараторила она, усаживаясь напротив него за столиком и безуспешно пытаясь скрыть нервозность. Вон, даже тёмные очки нацепила — и чёрта с два это из-за боязни быть узнанной. Неужели догадывается о теме предстоящего разговора? А он будет нелёгким, как ни крути.

— Может, закажем шампанского за встречу? Серёж, ну реально — давай выпьем с тобой, как в старые добрые времена! — она наконец-то сняла солнцезащитные очки, такие неуместные в интерьере небольшого семейного кафе, где, помимо всего прочего, подавали чудесные домашние завтраки.

— Ты стала много пить, Лена, — холодно заметил он, оценивая беспристрастным профессиональным взглядом все произошедшие с ней характерные изменения: дрябловатую кожу, мешки под глазами, подрагивающие руки. Нет, конечно, она хорошо, просто шикарно выглядела для своих убийственных тридцати девяти (плюс работа косметологов и пластических хирургов), но от былой свежести не осталось и следа.

— Так ведь повод! Мне хорошо, я ужасно рада! — щебетала она. — Мы ведь так давно не виделись! С самого моего сольника в «Крокусе», кажется?

Он кивнул.

— Классно тогда отработали, да? — спросила она почти заискивающе.

Он снисходительно улыбнулся — как же она всегда зависела от похвалы, от доброго слова… словно ребёнок, ей-богу.

— Это ты отработала, — поправил он. — Молодец.

Ленка тут же зарделась от удовольствия.

— Нет, я всё-таки закажу шампанского! Выпьешь со мной?

— Я за рулём, — покачал он головой и обратился к подошедшему официанту:

— Мне зелёный чай.

— И всё? — удивился официант.

— А мне, пожалуйста, шампанского… ты точно не будешь пить со мной? — обратилась к нему Ленка.

— Точно.

— Тогда мне шампанское, охлаждённые дынные шарики и пирожное со свежими ягодами, — заказала она.

Официант записал заказ и удалился.

— Ну что? — Ленка повернулась к нему. — Какие у нас планы? Ты что-то всё молчишь и молчишь, гастроли какие-нибудь намечаются? А материал свежий когда будем записывать? У меня уже два года нового альбома не было.

Нет, всё-таки она не догадывалась, зачем он её пригласил. Сергей сцепил пальцы рук в замок и прямо взглянул ей в лицо.

— Лен, у нас в этом месяце срок контракта истекает…

Она впилась в него взглядом, моментально бледнея, и еле слышно выдохнула:

— И?..

— И я не буду его продлевать, — безжалостно закончил он, продолжая пристально смотреть ей в глаза.

Ленка растерянно улыбнулась дрожащими губами.

— Ты же сейчас шутишь, правда?..

— Нет, — он качнул головой. — Прости.

Она смотрела на него, совершенно сбитая с толку. Когда тебя бьют чужие — тут всё понятно, надо дать сдачи. А если ударили свои? Свой?..

— Почему? — прошептала она, сразу же поникнув и словно растеряв все свои краски — щёки, губы, глаза и даже волосы у неё сейчас были одинаково тусклыми и бесцветными.

— Не вижу смысла в дальнейшем сотрудничестве.

— Почему? — повторила она. Словно не услышала его предыдущую фразу.

Что ж, хочешь честного ответа? Получай.

— Ты теряешь форму, плохо выглядишь, — спокойно принялся перечислять он. — Много пьёшь и, по-моему, не только пьёшь. Ряды твоих фанатов редеют. Тебя стали реже приглашать на интервью и на гастроли. Самое время красиво уйти, не становясь посмешищем. Пока ещё, — он выделил интонацией слово «пока», — ты можешь сделать это достойно.

— Серёжа, я… брошу пить, честное слово! — залепетала она, отчаянно комкая в пальцах бумажную салфетку. — Я быстро приведу себя в порядок, обещаю! Буду заниматься спортом, похудею, верну былую форму…

— Да не в этом дело, Лен, — вздохнул он, глядя на неё с неподдельной жалостью. — Твои лучшие времена закончились, пора это признать. Пик твоей популярности давно позади. Я не вижу смысла тратить энергию и вкладывать бабки в заведомо проигрышный проект. Да и тебе неплохо бы подумать о будущем. Выходи замуж, рожай детей…

Ленка то ли всхлипнула, то ли издала истеричный смешок.

— А ты?!

— А что — я? Я и так работал с тобой почти двадцать лет. Двадцать лет, Лена! Мне пора переключиться на что-то другое, потому что разбрасываться на несколько проектов одновременно я больше не собираюсь.

— Но я не хочу уходить, — пробормотала она, беспомощно глядя на него. — Серёж, с чего ты взял, что моё время ушло? Мы же полный зал собрали в «Крокусе»! И… и ты сам только что говорил мне, что я хорошо отработала!

— А ты знаешь, сколько мне это стоило? — усмехнулся он. — Сколько я вбухал в рекламу этого концерта? Ещё бы ты за такие бабки работала вполноги. Всё действительно прошло отлично. Можешь считать это своей лебединой песнью.

— Да пошёл ты, — обиженно вскинулась она. — Я не смогу без сцены, я… просто умру! Я певица, Серёжа. Я должна петь!

— Ну, поёшь ты, к слову, так себе, — спокойно заметил он. — Все эти годы выезжала за счёт внешности и харизмы. Но тебе на пятки вовсю наступают молодые симпатичные девчонки с крутыми голосищами, со свежими мордашками без всяких подтяжек и пластики, с натуральными тугими сиськами и упругими жопами.

— Ты жестокий, — глядя на него так, словно видела впервые, покачала головой Ленка.

— Я честный, — поправил он. — Честный до отвращения. За это меня все и ненавидят.

Официант принёс чай и шампанское. Сергей тут же подвинул к себе чайник и наполнил чашку, а ошеломлённая Ленка к своему шампанскому даже не притронулась.

— Серёж, не бросай меня… пожалуйста, — жалко выдавила она наконец.

Он едва заметно поморщился.

— Лен, всё. Закрыли тему.

— Я всё равно не уйду со сцены! — строптиво возразила она.

Он небрежно дёрнул плечом:

— Дело хозяйское. Только уже без меня. Не хочу, чтобы моё имя связывали с этим позором и твоим постепенным превращением в посмешище. Выступай в кабаках, на корпоративах… связи у тебя остались. Но, повторюсь, без меня. А вообще лучше подумай над моим советом — рожай, пока ещё не поздно. Тебе сорок почти. Пока что есть шанс завести семью, заскочить в последний вагон.

— Семью? — переспросила она с гримасой, похожей на оскал. — Ты же на мне всё равно не женишься, — её тонкие нервные пальцы заметно подрагивали.

— Не женюсь, — спокойно подтвердил он. — Я вообще ни на ком не женюсь.

— Сволочь ты, Железняк, — выдохнула она. — Сколько лет меня трахал, я так надеялась, что…

— Что наши периодические потрахушки постепенно перерастут в большую и чистую любовь? — иронично докончил он.

— Кого ты нашёл мне на замену? — требовательно вопросила она. — Наверняка ведь уже нашёл кого-то, я тебя знаю. Какую-нибудь юную девочку с ногами от ушей? С тугими сиськами и упругой жопой? — она не удержалась от подколки, цитируя его самого.

Однако сарказм не достиг цели.

— С девочками я больше дел не имею, — отозвался Сергей.

— На мальчиков перешёл? Интересно… — многозначительно протянула она.

— Твой тупой юмор тут неуместен. Я исключительно про работу. Хочу группу раскрутить — по типу корейских айдолов, знаешь? Чтобы по ним массово сходили с ума. Вот и по моим парням так же сходить будут.

Ленка глядела на него с сомнением.

— Опомнился! Время мальчуковых групп давно в прошлом.

— Напротив, это вечная схема. Классика, которая никогда не надоедает и не устаревает. Битлы, New Kids on the Block, Backstreet Boys, Take That, BTS… Я создам команду пацанов, в которых невозможно будет не влюбиться.

Глядя, как знакомо загорелись его глаза, Ленка завистливо вздохнула.

— Ой, это вы?! Правда — вы? Вы же Стелла? — возле их столика внезапно, как чёртик из табакерки, материализовалась здоровенная деваха с толстыми ляжками и младенчиком в слинге, и требовательно уставилась на Ленку.

Это был Ленкин сценический псевдоним — «Стелла», под которым она выступала все эти годы. Под которым её знала и любила публика. Ленка сдержанно улыбнулась и кивнула:

— Да, это я.

— Обалдеть! — выдохнула деваха, кажется, всё ещё не веря собственным глазам и ушам. — А можно с вами селфи сделать?

Ленка великодушно позволила. Дежурная улыбка — безупречный вежливый оскал на камеру…

— Спасибо! Спасибо вам! — заливалась деваха соловьём. — Ой, скажу кому, что с самой Стеллой сфоткалась — не поверят! Я же вас слушала, ещё когда школьницей была!

«Корова тупая», — мрачно подумал Сергей.

Улыбка медленно сползла с всё ещё красивого Ленкиного лица.

— Девушка, дайте певице спокойно позавтракать, — вмешался он. — Сфотографировались? До свидания.

— Ой, — смутилась та, — извините. До свидания. Удачи вам!

И наконец-то свалила, ежесекундно оглядываясь на их столик.

Ленка нервно схватилась за свой бокал с шампанским.

— Выпьешь со мной? — жалко повторила она, забыв, что уже спрашивала его об этом.

— Я за рулём, — напомнил он.

— Тогда я одна выпью, — она с каким-то лихим отчаянием подняла свой бокал. — За наше сотрудничество, пусть оно и осталось в прошлом. Это ведь были неплохие годы, а?

— Неплохие, Лена, — серьёзно сказал он.

— Сука ты, Серёжа, — выдохнула она, залпом осушив бокал. — Выдоил меня до последней капли и бросил, как выжатый лимон.

— Но ведь ты тоже все эти годы имела всё, что хотела, — возразил он. — Эфиры на радио и телевидении, клипы, концерты, гастроли, фанатское обожание… Деньги, опять же. И очень неплохие. Жаль, что ты их так бездарно потратила. Накоплений у тебя вообще нет, всё тут же спускаешь, как обычно?

Она безнадёжно махнула рукой:

— Не умею я копить… Ладно хоть, дом построить успела. Мать из Рязани перевезла. Она, кстати, тоже… как и ты, — быстро захмелевшая Ленка ухмыльнулась. — Постоянно зудит, чтобы я поскорее рожала ей внуков.

— Слушай маму, Лена, — мягко улыбнулся он. — Мама плохого не посоветует.

Иван

Он чуть было не заблудился, запутавшись в ветках метро, и едва не опоздал. Что ни говори, а Москва пока ещё была для него совершенно чужим городом — огромным, шумным, бестолковым, ошеломляющим мегаполисом, выбивающим почву из-под ног, и всё-таки до одури манящим и желанным.

Иван родился в маленьком городке с ласковым названием Отрадный, который был основан в районе богатых месторождений нефти и горючих газов. Первые домики нефтяников и строителей появились там вскоре после войны. Оба дедушки Ивана трудились на буровых, мать с отцом работали на заводе «Нефтемаш» — в общем, всё типично, всё как у всех.

Детство Ивана прошло в уютном тихом дворе под тенью густых тополей. Каким наслаждением было сжигать с пацанами тополиный пух, который напоминал снег, внезапно выпавший в июне!.. А ещё — гонять на велике по улицам, лопать мороженое в вафельном стаканчике, сидя на бортике фонтана и свесив босые ноги прямо в воду, купаться в Большом Кинеле или бегать в парк, чтобы поглазеть на самолёт и покататься на аттракционах…

Шли годы, Иван взрослел и мог бы нарисовать каждый переулок родного города даже с закрытыми глазами. В Отрадном для него больше не осталось никаких тайн, неизведанных уголков и новых мест — всё было знакомо и привычно до оскомины. Школа, дом, музыкалка, друзья-одноклассники… Петь он любил с детства, и у него это здорово получалось, но масштаб городка не позволял таланту раскрыться и развернуться полностью. Уже лет в четырнадцать Иван прекрасно понимал, что не хочет застрять здесь навсегда и всю жизнь видеть вокруг себя одни и те же физиономии.

А в шестнадцать он влюбился. Пылко, искренне, до обморочного ощущения счастья где-то в районе солнечного сплетения и бушующей ревности, если объект его обожания — одноклассница Маша Большакова — вдруг смотрела на кого-то другого. Они стали друг у друга первыми во всём. Первая любовь, первый поцелуй… и всё остальное.

После окончания школы оба отправились учиться в Самару: Иван поступил в Кулёк[6] на музыкально-исполнительский факультет, а Маша — в колледж сервисных технологий и дизайна. Жить в разных общагах было просто физически невыносимо. Невозможно, нереально — в восемнадцать-то лет! Поэтому Иван хватался за любую подработку (курьером, промоутером, официантом), чтобы поднакопить деньжат и снять им с Машей квартиру. Те несколько лет в убитой в хлам однушке, прожитые ими вдвоём, были самыми яркими и незабываемыми в его жизни. Какие же они были влюблённые тогда! Голодные, нищие, наивные и полные сказочных надежд, но бесконечно счастливые…

А потом закончилась пора студенчества. Маша не захотела оставаться в Самаре, большие и шумные города её утомляли, поэтому Иван был вынужден вернуться в родной городок следом за ней. Сразу же начались проблемы с работой. Куда он мог податься со своим дипломом, кем — учителем музыки в школе? Хоровиком во дворце культуры? Руководителем кружка русской народной песни для пенсионеров?

Маша вскоре устроилась флористом в цветочный салон по протекции родственницы.

— Ты же дизайнер, — удивился Иван, на что она беззаботно пожала плечами:

— Какая разница? Есть диплом — и ладно. Главное, что я в принципе без дела не сижу. Мне нравится возиться с цветами, собирать для клиентов букеты, творить красоту…

Иван помыкался туда-сюда и наконец тоже нашёл работу: его взяли вокалистом в ресторан. В основном приходилось петь на свадьбах и прочих банкетах, так что его репертуар состоял преимущественно из того, что заказывали посетители: «Владимирский централ», «Я куплю тебе дом», «Ах, какая женщина!», «Я люблю тебя до слёз», «Чёрные глаза»… Он послушно пел — а что ему ещё оставалось делать? Работал под минусовки,[7] потому что о живых музыкантах мечтать не приходилось: платить целому ансамблю было бы слишком дорого, а владелец ресторана был человеком прижимистым и не любил излишеств.

Однажды Иван, пользуясь некоторым затишьем в зале и отсутствием хозяина, рискнул поставить свой любимый трек «SOS d’un terrien en détresse»,[8] хотя понимал, что подобный репертуар, мягко говоря, слабо годится для ресторана.

Его пение произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все дружно перестали жевать, забыв о еде на своих тарелках, и потрясённо уставились на Ивана. Песня была эмоционально непростой, буквально душераздирающей, не говоря уж о технической стороне вопроса — невероятно сложная вокально, с множеством высоких нот. Некоторые посетители ресторана снимали его на телефоны, кто-то не сдерживал изумлённых или восхищённых возгласов, кто-то хихикал в кулачок, но, к счастью, последних было совсем мало. Когда он закончил петь, зал взорвался аплодисментами и пьяненькими выкриками «Браво!», а Иван стоял на эстраде, чувствуя полное опустошение и… разочарование. Он не хотел всю жизнь петь для этой публики, которая просто не способна была понять и оценить его вокальное мастерство по-настоящему.

На следующий день ещё и от хозяина влетело: кто-то не преминул скинуть ему в ватсап запись выступления.

— Ну и что это за самодеятельность? — хмуро поинтересовался он у Ивана.

— Извините, Игорь Витальевич, — буркнул тот.

— «Извините» на хлеб не намажешь. Ты что, правил не знаешь? Выступление артиста не должно отвлекать гостей от меню. А ты ж пока пел — все жрать бросили и вилки отложили! Нормально, не? — возмутился хозяин.

— Этого больше не повторится, — вздохнул Иван.

— Конечно, не повторится! Я у тебя из зарплаты вычту, учти. И запомни, Ваня: пение в ресторане — всего лишь приятное дополнение к еде, а не сольная концертная программа. Понял?

— Понял.

— Хорошо. Иди, — благосклонно кивнул хозяин и вдруг захихикал. — Ну ты выдал вчера, конечно… я чуть не обоссался от смеха. Таким смешным тонким голоском пел, как будто тебе яйца дверью прищемили. Как эта манера пения правильно называется, я забыл?

«Легко забыть то, чего не знаешь», — чуть было не съязвил Иван, но вслух только процедил сквозь зубы:

— Контратенор.

— Во-во, контратенор… Ржачно очень. Прямо как баба.

«Сам ты баба», — мрачно подумал Иван, но снова промолчал: вылететь с работы ему пока что не хотелось.

…Однако через полгода регулярного исполнения «Владимирского централа» и «Чёрных глаз» он понял, что выгорел полностью. Дотла. Выступления для жующей и бухающей публики стали абсолютно невыносимыми, Иван ненавидел и публику, и самого себя. Надо было увольняться, но он медлил, потому что страшновато было уходить в никуда.

И вскоре словно сама судьба подала ему знак: в одном из пабликов ВКонтакте Иван наткнулся на объявление о прослушивании. Это был набор в очередное вокальное телешоу, коих в последние годы расплодилось просто невероятное множество, словно шло негласное соревнование, кто кого переплюнет в оригинальности. Певцы-акробаты, певцы на льду, певцы в масках, певцы в гриме, певцы-пародисты, певцы-стриптизёры… Обычно Иван игнорировал такие объявления, но тут его словно толкнули — а если попробовать? В конце концов, что он теряет?

Маша спокойно отнеслась к его поездке в Москву — как выяснилось позже, просто недооценила серьёзность его намерений. Она не верила, что Ивана возьмут, и в общем-то оказалась права.

Съёмки прослушивания велись на территории киностудии «Мосфильм». Само выступление прошло достаточно хорошо, во всяком случае, Иван выложился по полной, он просто не смог бы спеть лучше, но в следующий тур его действительно не взяли. Иван уже тогда понял, что сглупил, выбрав неудачную для исполнения вещь — не слишком заезженную, не хитовую, малоизвестную. Хотел блеснуть возможностями своего вокала, но не смог зажечь зрителей — они просто не узнали песню и оттого не особо горячо приняли исполнителя. Члены жюри отметили вялую реакцию публики на Ивана и тоже сделали себе отметочку не в его пользу.

Конечно, Иван расстроился. А кто не расстроился бы на его месте? Когда баллы за выступление были объявлены и он понял, что ему ничего не светит, то на психе выскочил из съёмочного павильона, не дожидаясь окончания записи. С трудом разыскал туалет, долго плескал пригоршни ледяной воды в пылающее лицо, уговаривая себя, что огорчаться глупо…

А когда вышел из туалета — навстречу ему шагнул мужчина. Словно специально поджидал его здесь.

— Иван Крапивин, — произнёс незнакомец. Не спрашивая, а уточняя.

— Да, — кивнул тот.

Тот протянул руку:

— Сергей Железняк. Возможно, моё имя тебе знакомо. Слышал что-нибудь обо мне?

Ну конечно же, Иван слышал!

— Вы — продюсер Стеллы? — назвал он имя одной из самых популярных российских певиц.

— Да, но не только. Ты как, сильно расстроился, что не прошёл? — голос Железняка звучал вроде бы участливо, но холодные голубые глаза смотрели пристально и цепко, словно оценивая.

— Расстроился, — лаконично отозвался Иван. — Но переживу как-нибудь.

— Ну вот что, — перешёл к делу собеседник. — Нам нужно серьёзно поговорить. Ты не слишком торопишься?

Иван помотал головой:

— Да нет… поезд у меня только вечером.

— Отлично, — кивнул тот и положил руку Ивану на плечо, но жест этот был не дружеским, а скорее властным. — Тогда пойдём перекусим, заодно и пообщаемся. У меня есть к тебе интересное деловое предложение… Полагаю, оно тебя заинтересует.

…И вот теперь он снова ехал в столицу — прямиком к Железняку, который пообещал сделать из него популярного певца! Всё будет оформлено официально, по-взрослому: они подпишут контракт о сотрудничестве, на первые месяцы продюсер снимет для него в Москве квартиру, а затем Иван будет платить за всё сам — из своих гонораров.

Железняк оставил ему визитку с адресом студии, куда Иван должен был подъехать. И если «Мосфильм» в своё время он нашёл легко, то здесь едва не заблудился: сначала плутал в выходах из метро, а затем растерялся наверху, ища нужную улицу, с ума можно было сойти от всех этих названий — Девятая Парковая, Десятая, Одиннадцатая… Он едва не опоздал к назначенному времени и выдохнул с облегчением, когда увидел нужное здание и табличку:

«STARMAKER STUDIO»

Однако на входе в студию его поджидал неприятный сюрприз.

Костя

Можно было, конечно, вообще поехать на метро и сэкономить уйму времени, но Костя терпеть не мог утреннюю обморочную давку московской подземки, поэтому решил рискнуть.

Удача в тот день соизволила повернуться к нему фейсом — он благополучно проскочил все пробки и подъехал к студии за пятнадцать минут до назначенного времени. Вот бы и дальше так — без сучка, без задоринки…

Припарковавшись и выбравшись из машины, Костя кинул быстрый взгляд на здание «Starmaker Studio». Собственно, это была не просто студия, а целая звукозаписывающая компания, генеральным директором которой и являлся Сергей Железняк. В его подчинении находилось полсотни постоянных сотрудников, которые занимались созданием, раскруткой, продвижением и реализацией музыкальных проектов. Сам Железняк лично продюсировал далеко не всех артистов, которые работали с его компанией, а снисходил лишь к избранным. С кем-то сотрудничество продолжалось десятилетиями, а с кем-то завершалось уже через год-другой, если Железняк больше не находил его перспективным.

И всё-таки в глазах Кости студия «Starmaker» прежде всего (и превыше всего!) была местом, где рождались звёзды и хиты. Это был храм музыки — единственного божества, которому он поклонялся.

Он ещё раз с благоговением окинул взглядом здание студии сверху вниз, и вдруг заметил у входа парня — примерно своего ровесника, а может, чуть помладше. Тот растерянно переминался с ноги на ногу и таращился на дверь, как баран на новые ворота. На плече у парня висела объёмная спортивная сумка.

— Что, закрыто? — поинтересовался Костя, приближаясь и кивая на дверь.

Парнишка растерянно помотал головой:

— Открыто… но меня туда не пускают.