Оглавление

Метка луны

Пролог

Зима была голодной и жестокой. Лес вокруг деревни стоял тёмный, колючий, и казалось — каждый ствол, каждая ветка, каждый занесённый снегом валежник следят за людьми. Сосны гнулись под тяжестью инея, дубы роняли сухие, скрипучие ветви, и в этой неподвижной тишине время будто замерло. Только ветер прорывался сквозь чащу, выл и стонал, заставляя женщин креститься, а стариков морщиться и сплёвывать через плечо.

В ту ночь, когда луна взошла над лесом — полная, тускло-жёлтая, как больное око, — в деревне собрались все. Мужчины в тёплых овечьих тулупах, женщины, закутанные в платки, дети с широко раскрытыми глазами. На площади, где скрипел снег под сапогами и копытами, ждали только одного — суда и казни.

Костёр уже был готов: толстые брёвна, щедро политые смолой, торчали пирамидой, и от них пахло хвоей и смолистым терпким духом. Над площадью висел густой дым, который будто тянулся к луне.

Перед костром стоял человек. Хотя слово «человек» звучало слишком жалко для того, что видели собравшиеся. Его волосы свалялись в клочья, лицо было изрезано глубокими царапинами, глаза блестели странным, влажным, почти звериным блеском. Его руки стягивали железные кандалы, и он стоял неподвижно, как хищник, пойманный в клетку, который всё ещё не потерял надежду разорвать решётку.

Инквизитор Иоанн фон Л., высокий и худой, с вытянутым лицом и внимательными глазами, держал в руках свиток пергамента. Его рука, обтянутая тонкой кожей, то и дело подрагивала. На свитке были зафиксированы признания: ночные убийства, растерзанные тела пастухов, признание в «службе дьяволу». Но даже он сам, человек, чья жизнь прошла в сомнениях и поиске истины, не знал — что есть правда, а что вымученные слова под пыткой.

Толпа гудела. В воздухе пахло дымом, потом и страхом.

— Ты признаёшься, что отрёкся от Господа и заключил союз с дьяволом? — голос инквизитора разрезал ночь.

Человек с кандалами усмехнулся. Его губы обнажили зубы — слишком острые, чтобы быть человеческими.

— Я служил только себе, — произнёс он хрипло, но ясно. — Волк во мне древнее вашего Бога. Он жил в этих лесах, когда вы ещё не умели ставить кресты. Он жил, когда ваш мир был тёмным и диким. И он будет жить, когда вас не станет.

Толпа заволновалась. Женщины завыли, мужчины начали кричать: «К костру! Сжечь нечистого!» Дети вцепились в матерей, кто-то уронил факел, и пламя осветило лицо приговорённого. Лицо, которое уже не принадлежало человеку.

Его потащили к костру, привязали к столбу. Деревянные брёвна заскрипели под тяжестью. Ветер усилился, зашумел в кронах, словно сам лес хотел услышать, что произойдёт дальше.

Пламя вспыхнуло, взвилось в небо, щёлкнуло, зашипело. Запах горящей смолы и плоти смешался с морозным воздухом. Толпа завизжала, кто-то молился, кто-то смеялся в истерике. Дым поднялся высоко, луна будто потускнела.

Когда огонь угас, инквизитор подошёл ближе. Под ногами тлели угли, пар поднимался от снега, но тела не было. Лишь обугленные верёвки и пустота.

В тот же миг из леса раздался вой. Долгий, низкий, будто вырванный из самой земли. Это был не вой волка — в нём звучало что-то иное, древнее, чуждое. Толпа замерла. Даже дети перестали плакать.

Инквизитор наклонился над протоколом, его перо дрожало. Он написал последнюю строку:

«Зверь не умер. Его след ведёт в чащу. Я отправляюсь за ним. Да сохранит меня Господь».

И, не оглядываясь на толпу, он шагнул в сторону леса, где тьма была гуще дыма и лунный свет не проникал в глубину.

Глава I. Поезд

Поезд скользил по рельсам сквозь заснеженные горы, словно железная змея, ныряющая в туннели и снова вырывающаяся наружу. За окнами клубился туман, закрывая еловые склоны и укрытые снегом долины. Иногда сквозь туман проступала луна — бледная, холодная, похожая на осколок кости, застрявший в небе.

В вагоне было тепло, и ритмичный стук колёс убаюкивал. Несколько пассажиров дремали, укрывшись пальто. Молодёжь сидела гурьбой у окна — трое парней и девчонка, лет по шестнадцать-семнадцать, с наушниками, громкими голосами и смехом, слишком резким для тишины гор.

В углу, ближе к проходу, сидел мужчина лет сорока. Высокий, сутулый, в тёмном пальто. На коленях у него лежала потёртая кожаная сумка, внутри которой виднелись свёртки бумаг и старые книги. Его лицо было худое, вытянутое, с резкими скулами и внимательными глазами, которые редко отрывались от окна.

Это был отец Маттиас, инквизитор. Формально — исследователь, сотрудник церковного архива. Для большинства пассажиров — просто тихий, строгий священник.

— Эй, падре, — вдруг обратился к нему один из подростков, улыбаясь дерзко. — А вы тоже едете в монастырь? Вон там, за туннелем, говорят, древние рукописи хранят.

— Именно за ними, — спокойно ответил Маттиас, не поворачивая головы.

— И что, — вмешалась девчонка, — прямо такие важные? Старые бумажки. Зачем они вам?

— Чтобы помнить, — сказал он тихо.

Подростки засмеялись. Один из парней постучал пальцами по сиденью, другой добавил:

— Ага, помнить сказки про ведьм и оборотней? Тут местные любят пугать туристов, мол, «волки живут в горах, забирают охотников»… Ерунда.

Маттиас наконец обернулся. Его взгляд был серьёзен, но не враждебен.

— Сказки, — повторил он. — А вы хотите услышать одну из таких сказок?

— Ну давайте, — ухмыльнулся парень. — Нам всё равно скучно ехать. Только не слишком страшную, а то Мари начнёт кричать.

— Я не боюсь, — фыркнула девчонка, но руки её сжали края сиденья.

Маттиас кивнул. За окном сквозь клубы тумана показались чёрные силуэты елей, ветви которых тянулись к вагону, словно руки.

— Это было много веков назад, — начал он негромко. — В такой же зимней деревне, в ночь полной луны. Там был человек, которого судили за то, что он жил не как человек, а как зверь. Он говорил, что в его крови живёт волк. Что волк этот старше всех ваших богов и законов. Его приговорили к костру. Но когда огонь угас, тело не нашли.

Подростки слушали, переглядывались, ухмылялись.

— Ой, страшно, — сказал один. — Прямо «ужастик» из старой книжки.

— А дальше? — тихо спросила девчонка.

— Дальше, — продолжил Маттиас, — начались новые убийства. В соседних деревнях находили растерзанных охотников. Жители слышали вой в горах. Инквизитор пошёл по следу… и его записи обрываются. Но с тех пор — раз в несколько десятилетий — кто-то снова слышит этот вой.

— Ну да, — перебил парень, громко засмеявшись. — Волк, которому пятьсот лет! Смешно же.

Остальные тоже засмеялись, слишком громко, нарочито, будто этим смехом они хотели заглушить что-то другое — неприятное чувство, липнущее к коже.

Поезд нырнул в туннель. Стало темно, только лампы в вагоне мерцали жёлтым светом. Смех подростков отразился от стен туннеля и прозвучал чуждо, как эхо в пещере.

Маттиас смотрел на них спокойно, но его глаза оставались холодными.

— Смешно, — повторил он. — Но ведь каждая легенда начинается со смеха.

Поезд вырвался из туннеля. За окнами снова потянулись ели, и где-то далеко, внизу, в глубине ущелья, раздался вой. Или это был ветер? Никто не решился уточнить.

Глава II. Деревня

Поезд остановился на крохотной станции, где не было ни здания, ни кассы — только деревянный настил, заметённый снегом, и фонарь, мерцающий жёлтым светом в тумане. Маттиас вышел первым, сумка ударила его по бедру, сапоги провалились в рыхлый снег. За ним вышло ещё несколько пассажиров, но все они быстро разошлись по своим делам, будто боялись задерживаться на этом пустом месте.

Поезд вздрогнул, засвистел и ушёл дальше, оставив после себя только чёрный дым, растворяющийся в белесой мгле.

Вокруг тянулся лес. Сосны и ели стояли так тесно, что казались стеной, за которой уже не человек, а иной мир. Деревня находилась всего в нескольких километрах, но дорога туда была узкой, скользкой и почти не освещённой. Маттиас накинул воротник пальто и пошёл вперёд.

Снег скрипел под ногами, дыхание превращалось в пар. С каждым шагом становилось тише. Даже ветер стих — лишь треск сучьев в лесу нарушал тишину. Иногда казалось, что кто-то идёт следом: то ли зверь, то ли эхо его шагов.

Когда он дошёл до первых домов, его встретил запах дыма и собачий лай. Деревня выглядела сонной: низкие крыши под тяжёлым снегом, узкие окна, из которых лился тусклый свет. Возле колодца стояли две женщины, завернувшись в платки. Они замолчали, увидев чужака, и крестились, будто от дурного глаза.

У монастырских ворот его ждал брат Симеон — сухой, пожилой монах с тонкими губами и усталыми глазами.

— Отец Маттиас, — произнёс он без особого радушия. — Мы получили ваш запрос. Архив готов. Но… — он замялся, и по его лицу пробежала тень. — Вы выбрали не лучшее время для поездки.

— Почему? — спросил Маттиас.

Симеон посмотрел на лес.

— Люди пропадают. Сначала пастух, потом двое охотников. Нашли только их одежду… и кровь на снегу. Говорят — волки. Но старики шепчут другое.

Маттиас ничего не ответил.

В архиве, куда его проводили, пахло сыростью, пылью и воском. Толстые деревянные полки, старые книги, пожелтевшие свитки. Он чувствовал, что здесь дышит сама история.

Среди стопок бумаг лежала папка, перевязанная бечёвкой. На ней — выцветшая надпись: «Acta Inquisitionis, 1589».

Он разрезал верёвку. На первом листе аккуратным почерком было написано:

«Подсудимый признался, что в его крови живёт зверь. Сожжён на костре. Тело не найдено».

Перо инквизитора, писавшего эти строки, будто дрожало в его руке, хотя прошло уже четыре столетия.

Снаружи зазвучал вой. Негромкий, тянущийся, будто ветер застрял между соснами. Но Маттиас знал: это был не ветер.

Глава III. Первые следы зверя

Утро пришло в деревню тревожно. Колокольный звон не звал к молитве — он резал воздух, как нож, и был похож на крик. Звон шёл с монастырской колокольни, тяжёлый, гулкий, будто само железо знало о беде. Псы во дворах выли, дёргались на цепях, рвали зубами ошейники. Люди выбегали из домов — кто в тулупах, кто в рубахах, наскоро натянув сапоги. Женщины тащили за собой детей, хотя те цеплялись за порог и плакали.

Маттиас вышел вместе с ними, притянув к лицу воротник пальто. Мороз щипал щёки, дыхание обращалось в пар, а над деревней стоял тусклый свет зимнего рассвета — серый, словно небо застлали пеплом. Он пошёл за толпой, чувствуя, как люди постепенно тянутся к окраине, туда, где лес вплотную подступал к домам.

На опушке собрались все, кто только мог ходить. В центре, на снегу, лежало тело.

Маттиас остановился и почувствовал, как его охватила та самая тишина, которая бывает перед грозой. Люди шептались, кто-то охал, кто-то крестился, кто-то тихо плакал. Мужчины стояли молча, с каменными лицами, но глаза их выдавали страх.

Тело принадлежало молодому охотнику. Его знали все — парень крепкий, здоровый, недавно женившийся. Теперь он лежал на снегу, словно выброшенный зверем трофей. Лицо его застыло в крике, глаза закатились, рот был полон застывшей крови. Грудь разорвана так, что сквозь рваную плоть виднелись белые рёбра, как сломанные прутья клетки.

Снег вокруг был чёрным от крови, и кровь эта уже начала застывать, превращаясь в ледяные узоры. По краям — следы лап. Но слишком большие, слишком тяжёлые, чтобы принадлежать волку. Пальцы длинные, когти вонзались глубоко, будто существо не ступало, а рвало землю при каждом шаге.

Полицейский, мужчина с красным носом и грубым голосом, наклонился над телом. На плече у него висела винтовка, но сам он выглядел скорее растерянным, чем готовым к бою.

— Волки, — сказал он уверенно, хотя в голосе дрогнула нотка сомнения. — Голодные, злые. Зима тяжёлая — вот и полезли.

— Это не волки, — прорезался из толпы хриплый голос.

Все обернулись. Старая женщина, согбенная, с платком, стояла на коленях и смотрела на снег. Её губы шевелились, будто она молилась.

— Это он, — прошептала она. — Он вернулся. Я слышала вой ночью. Не волчий это вой…

— Замолчи, — резко оборвал её полицейский. — Сказки твои только пугают людей.

Но люди уже слушали её больше, чем его. В их глазах отражался ужас. Они шептались между собой, и слово «оборотень» рождалось в их речах, как чёрное семя, что пускает корни.

Маттиас медленно присел рядом с телом. Его пальцы, защищённые перчатками, коснулись раны. Он видел — это не укусы, не работа звериных зубов. Это когти. Длинные, неестественные. И удары были слишком точные, слишком сильные. Будто охотник не сопротивлялся, не успел даже понять, что на него напало.

Он поднял взгляд на следы. Сначала — крупные отпечатки лап. Но дальше, в нескольких шагах от тела, снег показывал другое: отпечатки, напоминающие человеческие стопы, тяжёлые, вытянутые. Словно существо перемещалось, меняя облик: то зверь, то человек.

— Вы ведь верите в волков, отец? — полицейский усмехнулся, заметив его взгляд. — Всё остальное — глупости.

Маттиас посмотрел на него холодно.

— Я верю в то, что вижу, — ответил он тихо. — А это… не волк.

Полицейский отвернулся, но его пальцы нервно теребили ремень винтовки.

Толпа стояла молча. Собаки продолжали выть, будто чувствовали чью-то невидимую близость. И вдруг — из леса донёсся треск ветвей. Резкий, тяжёлый, будто что-то большое прошло между деревьями. Люди вздрогнули, кто-то вцепился в соседа.

Собаки рванулись вперёд, залаяли бешено, но никто не решился войти в лес. В белесом тумане между стволами мелькнула тень.

Маттиас почувствовал, как мороз прошёл по его коже. Это не было похоже на простой страх. Это было чувство, что рядом — нечто чуждое, древнее, то самое, о чём люди шептались сотни лет.

Он знал: это только начало.

Глава IV. Дневник старого инквизитора

Вечером, когда деревня стихла, а за окнами монастыря ветер ворошил снег и стонал в щелях старых стен, Маттиас сидел в архиве. Огромная каменная зала, где пахло пылью, плесенью и свечным воском, напоминала крипту. Полки уходили в темноту, и отовсюду глядели переплеты старых книг, словно мёртвые глаза.

На дубовом столе перед ним лежала папка, перевязанная бечёвкой, которую днём передал брат Симеон. Бечёвка хранила сухой хруст, как будто и она прожила здесь века. На обложке чернела надпись, выцветшая, но всё ещё отчётливая:

«Acta Inquisitionis, 1589»

Маттиас разрезал нить ножом. Листы хранили запах сырой кожи и копоти, будто впитали в себя огонь тех костров, возле которых писались. Почерк был аккуратен, но местами дрожал, буквы плясали.

Он начал читать.

«Подсудимый, именем Петер Ш., признал, что в его крови живёт зверь. Признал, что по ночам он превращается в зверя и пьёт кровь человеческую. Признал, что волк внутри него — древнее Христа и апостолов, что он жил в лесах задолго до появления креста на этих землях».

Маттиас сжал пальцы. Слова были те же, что он слышал днём от старухи у тела. Та же фраза о древнем волке.

Дальше почерк становился более нервным.

«Тело подсудимого было предано огню. Но после того как костёр угас, тело не найдено. Остались лишь угли и обугленные верёвки. Толпа видела дым, идущий в лес, и слышала вой, что не принадлежал ни человеку, ни зверю. Я, инквизитор Иоанн фон Л., засвидетельствовал это. Да сохранит меня Господь».

Маттиас остановился. Его сердце билось гулко, в ушах звенела тишина.

Он пролистал дальше. Следующие страницы были уже не протоколами суда, а личными заметками. Неофициальными.

«Я иду по следу. В соседних деревнях — новые трупы. Мужчины разорваны когтями, их кровь покрыла снег. Волки так не убивают. Люди не верят. Они смеются, как всегда смеются, когда боятся. Но я слышал вой. Он идёт за мной».

Чернила на этих словах были размазаны, будто перо дрожало в руке.

Маттиас перевернул страницу — и там, среди строк, написанных неровным почерком, нашёл то, от чего его дыхание перехватило.

«Я видел следы. Сначала лапы, как у зверя, огромные, тяжёлые. А потом — отпечатки человеческих стоп. Зверь меняет облик, он и человек, и волк. Я боюсь, что его не убьёт ни сталь, ни огонь. Только серебро может пронзить его сердце. Если это правда, то в наших руках лишь один шанс».

Маттиас замер. Листы шуршали, будто шептали. Слова инквизитора XVI века совпадали с тем, что он сам видел днём — рваные раны, отпечатки лап и стоп рядом, следы борьбы, которых не было.

Он поднял глаза на тёмный зал архива. Казалось, что полки, переплеты, книги — всё смотрит на него. Как будто старые мёртвые голоса хотели спросить: «А ты пойдёшь по тому же пути, что и он?»

Маттиас сжал пальцы до боли.

Он продолжил читать.

«Если я не вернусь, знайте: зверь бессмертен. Он не умирает от времени. Он ждёт, пока вновь поднимется луна. Он ждёт, пока снова польётся кровь. Я не знаю, хватит ли у меня сил. Но я должен попробовать. Иначе он будет ходить по земле до конца времён».

Эта запись обрывалась посередине строки. Чернила растеклись по пергаменту, словно рука дрожала или её прервали в последний миг.

Маттиас закрыл глаза. Перед ним встала картина сегодняшнего утра: мёртвый охотник, следы в снегу, вой в лесу.

Всё повторялось. Всё, что записал инквизитор четыре столетия назад, возвращалось теперь, в этих же горах.

И Маттиас понял — он не просто исследователь. Он — наследник.