Константин Петришин

Битва за ясли господни

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Константин Петришин, 2019

Роман рассказывает о малоизвестных страницах истории «Крестового похода» армий Англии, Франции, Турции и их союзников против России в 1853 — 1856 годах с целью расчленить её на отдельные государства и лишить непокорный народ православной веры как основы русской государственности.

16+

ISBN 978-5-4496-1374-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Битва за ясли господни
2. Часть первая
   1. ГЛАВА ПЕРВАЯ
   2. ГЛАВА ВТОРАЯ
   3. ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   4. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   5. ГЛАВА ПЯТАЯ
   6. ГЛАВА ШЕСТАЯ
   7. ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   8. ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   9. ГЛАВА ДЕВЯТЬ
   10. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   11. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   12. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
3. Часть вторая
   1. ГЛАВА ПЕРВАЯ
   2. ГЛАВА ВТОРАЯ
   3. ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   4. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   5. ГЛАВА ПЯТАЯ
   6. ГЛАВА ШЕСТАЯ
   7. ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   8. ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   9. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   10. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   11. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   12. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   13. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   14. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   15. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
   16. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   17. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
   18. ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Христианство есть единственное

убежище русской земли ото всех ее зол.

Федор Достоевский

Часть первая

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Императрица Александра Федоровна с трудом уговорила супруга встретить наступающий Новый 1853 год в Красном Селе, а на Крещение вернуться в Петербург. Николай Павлович согласился только после того, когда Александра Федоровна в сердцах заявила, что ей надоело смотреть на его постоянный любовные интриги на балах с ее фрейлиной графиней Варварой Нелидовой и она готова уехать куда угодно, но подальше от Петербурга.

Николай Павлович не удивился осведомленности своей супруги. Он знал: Двор кишел сплетниками и доносчиками. И все же не удержался и спросил, делая вид незаслуженно оскорбленного до глубины души человека:

— Дорогая, но это же чушь!.. Кто тебе сказал?

Наверное, он это сделал напрасно. У Александры Федоровны полыхнул яркий румянец на щеках.

— Кто сказал? — Александра Федоровна метнула в сторону Николая Павловича быстрый недобрый взгляд. — Я тебе скажу. Мне принесли письмо графини Нессельроде, в котором она сообщает своему сыну, что государь… Да, да… Ты! Все больше и больше занят моей фрейлиной Нелидовой! Это у вас, сударь, что? Наследственное? Твой родитель император Павел держал в любовницах графиню Нелидову, а ты решил продолжить это занятие с ее племянницей? Побоялся бы бога!..

Николай Павлович, не ожидавший такого бурного разговора, даже растерялся.

— Но это все досужие выдумки и не более. У нас просто дружеские отношения, — ответил он. — Мало ли что в голову приходит этой… — Николай Павлович хотел сказать «старой дуре», но воздержался, подумав, что если его слова каким-нибудь образом дойдут до графа Нессельроде, которого он уважал и ценил за длительную и преданную службу сначала на посту министра иностранных дел, а затем в должности канцлера, может произойти то, чего бы он не желал.

Однако Александра Федоровна, задетая за живое, расценила недомолвку мужа по-своему.

— Я знаю, что ты, дорогой, хотел сказать! — заявила она. И на её усталых и нежных глазах навернулись слезы обиды и гнева. — Но тогда объясни мне: с графиней Мери Пешковой и графиней Бутурлиной у тебя тоже дружеские отношения? А с баронессой Крюндер? Кстати, прескверная немка эта баронесса!

Александра Федоровна отвернулась и тыльной стороной ладони смахнула с глаз непрошенные слезы.

«Боже мой! — со смутным ужасом подумал Николай Павлович. — Да она всё знает!..»

И ему не то, что стало неловко или стыдно, он почувствовал, насколько он виноват перед этой терпеливой и прекрасной женщиной, матерью его детей и терпеливой сострадалицей.

Николай Павлович подошел к супруге и неуверенно привлек её к себе.

— Прости, — сказал он. — Я полагал, ты ничего не знаешь… Как ты теперь поступишь — воля твоя. Но я даю тебе слово — больше ничего подобного не повторится.

— Я надеюсь на это, — ответила Александра Федоровна и тихонько высвободила плечи из объятий супруга. — Через полгода ты будешь отмечать свои 57 лет. В такие годы мужам на место ветрености приходит мудрость. Правда не со всеми это случается, — добавила она.

Николай Павлович вдруг вспомнил слова графини Россет, которая однажды в разговоре с ним полушутя полусерьезно заявила, что при Дворе много говорят о его тайных посещениях с графом Адленбергом воспитанниц Смольнинского института. И при этом так загадочно улыбнулась, что ему стало не по себе.

…Встреча Нового года в Красном Селе прошла утомительно и скучно. Бал был похож на все предыдущие.

Императрица Александра Федоровна больше времени сидела в кресле, уединившись со своей подругой графиней Александрой Осиповной Россет.

После 12 ночи к Николаю I подошел граф Адленберг с двумя бокалами шампанского. На нем была шутовская маска, которая, однако, не прикрывала розового шрама на лбу. Еще будучи детьми они играли в войну и Николай в запальчивости ударил прикладом небольшой винтовки своему другу прямо в лоб. Увидев хлынувшую кровь, испугался до смерти, убежал и спрятался в покоях отца, боясь неминуемого наказания со стороны ненавистного наставника графа Ламсдорфа, который, не стесняясь, бил его и старшего брата Александра головой о стену или еще хуже — шомполом. Мать, Мария Федоровна, не видела в этом ничего дурного, и только отец мог спасти от подобного наказания.

— …За Новый год, ваше величество! — сказал граф Адленберг, подавая Николаю I бокал с шампанским. — Что-то я не вижу радости на вашем лице, мой государь, — смешливо заметил он. — Кто вас так расстроил?

Николай I усмехнулся.

— Ты, дорогой друг…

У графа Адленберга от удивления даже вытянулось хлыщеватое напомаженное лицо.

— Я-я-я? — переспросил он с удивлением. — Чем?

— Да так… Ни чем. Просто я пошутил… — ответил Николай I и переменил тему разговора. — Смотрю я на нашего канцлера и думаю: что бы делал без него? Он с самого начала бала порывался подойти ко мне и сообщить, по всей видимости, какую-нибудь прескверную неприятную новость, однако почему-то до сих пор не подошел.

Граф Адленберг обернулся и отыскал глазами в дальнем углу зала графа Нессельроде. Тот стоял рядом с министром иностранных дел графом Титовым и князем Меньшиковым, и время от времени поглядывал в сторону государя.

— Да-а-а… — протянул граф Адленберг. — Глядя на лицо нашего канцлера, не скажешь, что он рад Новому году.

— Значит, буду не рад и я, — заметил скучно Николай Павлович. — Да бог с ним. Утро вечера мудренее. Посмотрим, что скажет он мне завтра…

— Уже сегодня, — уточнил граф Адленберг.

— Да, ты прав, — согласился Николай I. — Однако, я полагаю, он мне хотя бы выспаться даст.

…В полдень 1 января, когда Николай Павлович направился в покои императрицы Александры Федоровны, чтобы пожелать ей доброго дня и справиться о ее здоровье, дежурный флигель-адъютант доложил, что в приемной его дожидается канцлер граф Нессельроде.

«Ну вот… Сбылось», — подумал Николай Павлович и, запахнув халат, пошел в приемную.

Завидев государя, Нессельроде поспешил ему навстречу. Вид у канцлера был озабоченный.

— Ваше величество, простите меня за несвоевременный доклад, но у меня неотложное известие…

Николай I остановился и с легкой тревогой посмотрел на графа Нессельроде.

— Слушаю вас, Карл Васильевич.

— Ваше величество, мне вчера стало известно, что наш двухгодичный спор с Константинополем и Парижем о принадлежности ключей от Вифлеемского храма, решен не в нашу пользу. Император Наполеон убедил турецкие власти забрать ключи от Вифлеемского храма у православной общины и передать их католикам. В Париже уже ликуют по этому поводу, — упавшим голосом добавил Нессельроде.

Николай I почувствовал, как у него внутри вспыхнула и разлилась по всему телу горячая гневная волна.

— Сволочи! — тихо произнес он, но в его голосе было столько испуганной ненависти, что граф Нессельроде даже содрогнулся.

Попросив разрешения уйти, он тут же быстро удалился. А государь направился в покои императрицы. Первое, что пришло в голову: заставить любыми средствами султана Порты отменить свое решение. «Иначе, — подумал он, — одолеют черти святые места».

…Александра Федоровна встретила Николая Павловича приветливо, поинтересовалась его самочувствием и вдруг спросила:

— Ну и что ты теперь намерен делать?

Николай Павлович удивленно посмотрел на Александру Федоровну.

— Вы о чем, сударыня? — нарочито насмешливо спросил он.

— О том, о чем тебе только что доложил граф Нессельроде, — ответила она.

Николай Павлович качнул головой.

— Ну и ну… Верно говорят в народе: в мешке шила не утаишь. А при моем Дворе это шило и в стоге сена не упрячешь. Значит, тебе уже доложили. Не графиня ли Россет? Она вчера весь бал от тебя не отходила.

— Нет, дорогой, — загадочно улыбнувшись, ответила Александра Федоровна. — Графиня Россет здесь не причем.

— Значит, у тебя при Дворе есть свои шпионы?

На продолговатом лице Николая Павловича появилось неподдельное изумление.

— Конечно, есть, — ответила императрица. — Иначе бы я откуда знала всё… Но ты не ответил на мой вопрос.

Николай Павлович сразу помрачнел. Он и в самом деле не знал, как ему теперь поступить. Начатый два года тому назад Парижем спор с Россией за ключи от храма яслей Господних, Николай I расценивал как посягательство на законные права греко-русской православной общины. Да и на территории самой Османской империи православие исповедовало чуть ли не половина подданных султана.

— Не знаю, — ответил Николай Павлович. И тут же спросил: — А что ты мне посоветуешь?

Александра Федоровна внимательно посмотрела на Николая Павловича.

— В делах человеческих сам бог свидетель и потому я бы посоветовала тебе не принимать необдуманных решений, — ответила она и немного помолчав, добавила. — Ты же знаешь: сегодня половина Европы настроена против тебя и в первую очередь — Париж. Помнишь, когда к власти во Франции пришел герцог Орлеанский Людовик Филлит, ты приказал выдворить из русских портов все французские корабли, которые подняли на своих мачтах трехцветный республиканский флаг. Потом, когда этого выскочку сменил Людовик Наполеон Бонапарт и провозгласил себя императором, ты и его не признал. Вернее полупризнал. Ты что мне тогда сказал? «Это лучше, чем республика, но признать его — выше моих сил».

Николай Павлович грустно усмехнулся.

— И ты все это запомнила?

— К сожалению, видимо, не я одна… — ответила Александра Федоровна.

— Ну и что я теперь должен делать?

Вопрос Николая Павловича прозвучал отрешенно и даже, как показалось Александре Федоровне, растерянно. Она встала из кресла, подошла к супругу и, слегка дотронувшись кончиками тонких почти прозрачных пальцев до его щеки, ответила:

— Я знаю, ты не благосклонен к Пушкину, но он был прав, когда однажды сказал тебе, что Европа по отношению к России всегда была невежественна и неблагодарна. Но сейчас не это главное. Тебе надо найти понимание и поддержку среди наших друзей.

— Ты хочешь убедить меня в том, что в этом споре я останусь один? — немного подумав спросил Николай Павлович.

— Это уже не спор, дорогой. Против тебя объявлен крестовый поход…

До конца дня Николай I не находил себе покоя. Он уединился в своем кабинете и приказал флигель-адъютанту генералу Васильчикову никого к нему не пускать.

Сначала он долго сидел в кресле, потом медленно ходил и все думал, как случилось, что он позволил своим недругам возомнить, что им дозволено все.

…Не прошло и года после того страшного декабрьского дня 1825 года, когда он с божьей помощью переборов в себе страх и вселив веру в немногих оставшихся преданных ему офицеров, сумел подавить бунт на дворцовой площади, как на него снова обрушилось новое испытание. Персия без объявления войны напала на пограничные русские укрепления. Но и на этот раз бог оказался милостив. Сначала русские войска под командованием генерала Манакова разбили персов на реке Шамхора, затем войска блистательного генерала Паскевича заставили бежать персидские войска в свои пределы. Весной следующего года Паскевич с русской армией вступил на территорию Персси и в начале октября осадил и взял главную крепость персов Эривань. И зазвенели по всей России благовестные колокола о его первой серьезной победе.

Николай потребовал от Паскевича предъявить персам за их разбойное нападение самые жестокие условия мира. В результате к России отошли две пограничные области: Эриванская и Нахичеванская.

Европа словно не заметила случившегося на Кавказе. Беспокойство проявила только одна Англия. Кавказ давно привлекал внимание англичан. Через него проходили все торговые пути, связывающие Европу с Индией. И англичане не прочь были держать их под своим контролем.

Однако на Кавказе оставался еще один беспокойный сосед — Османская империя, чьи владения охватывали значительную часть Закавказья, северное и восточное побережье Черного моря, доходили до Средиземноморья, включая Балканы и Северную Африку…

Все эти воспоминания словно в калейдоскопе промелькнули в сознании Николая I и оставили тяжелый след.

…Ранние январские сумерки уже проникли в кабинет Николая I, когда вошла Александра Федоровна.

— Приказал бы свечи зажечь, — проговорила она, тревожно вглядываясь в лицо Николая Павловича. — Не заболел ли?

Она действительно была встревожена отсутствием супруга в течение дня.

…Прошло много лет после того несчастного случая, когда во время поездки Николая I по России на дороге между Пензой и Тамбовом его коляска опрокинулась и государь получил сильный ушиб головы и перелом ключицы.

Ключица со временем срослась, однако головные боли у Николая I стали с того дня постоянным явлением. От того он часто раздражался и ходил с бледным, словно полотно, лицом.

— Свечи зажечь? — рассеянно переспросил Николай Павлович. — Да будет исполнена ваша воля, сударыня.

Он тяжело встал из кресла, подошел к двери и, приоткрыв ее, попросил флигель-адъютанта распорядиться, чтобы зажгли свечи в его кабинете.

Когда свечи были зажжены, и они снова остались вдвоем, Николай спросил:

— Долго ли мы еще будем находиться в Красном Селе, ваше величество?

Слова были произнесены насмешливо, но императрица уловила в них тревожные нотки и все поняла.

— Если хочешь, завтра можно возвращаться в столицу, — ответила она с обворожительной улыбкой.

Николай Павлович посветлел лицом.

— Вот и славно! — отозвался он. — Значит завтра поутру сбор и в дорогу. — На минуту задумался и продолжил: — Ты сказала мне о крестовом походе против меня. Если это так, я буду биться за ясли Господни до последнего своего дня. Я это уже решил. Мой спор с Наполеоном о ключах — это не прихоть. Я знаю, многие осудят меня за это. Для них высшим благом является жить в просвещенном обществе, как они говорят. И им наплевать, быть христианской вере на земле или не быть…

Николай Павлович говорил и говорил, а Александра Федоровна слушала, стараясь скрыть не ясно откуда взявшуюся тревогу. Наконец, когда он умолк, спросила:

— Ты хочешь начать войну за христианскую веру?.. — вопрос этот Александра Федоровна задала осторожно. И тут же продолжила: — Однако ты обязан быть уверен, что тебя поймут и поддержат те же христианские народы, коих много и в самой Османской империи.

Николай Павлович вздохнул так, словно он был обречен.

— У меня нет другого выбора, — ответил он еле слышно. И добавил: — Под богом я хожу и ношу его волю. И пока я не развяжу раз и навсегда турецкий узел, ждать добра России не придется. Ты, наверное, не забыла, как я еще в 1826 году принудил султана подписать договор, по которому он обязался обеспечить автономию православным народам Малахии и Молдавии и не посягать на независимость Сербии. А что же получается на деле? Турки, на бумаге признавая автономию Дунайских княжеств, на деле попирают ее и по-прежнему грозят сербам. А что делает в это время просвещенная Европа?

— Созерцает на твои труды и завидует тебе, дорогой, — ответила Александра Федоровна.

— И не только созерцает и завидует! — словно возражая императрице, заметил Николай Павлович. — Она еще и наполняется злобой против меня! Но почему? Если бы ни Россия, революции и бунты в сорок восьмом и сорок девятом годах превратили бы половину Европы в пепел!.. Ну ничего!.. Они уже не раз поплатились за это. Поплатятся и еще! Ибо берут на себя великий грех!

Александра Федоровна согласно кивнула головой.

— Да… да… Я помню, — сказала она, — как австрийский фельдмаршал Кабога валялся в ногах у нашего генерала Паскевича, моля его спасти Австрию от венгерской революции…

— А император Франц Иосиф, при всех целовал мне руку, — добавил Николай Павлович с горькой усмешкой. Немного помолчал и продолжил: — Короткая же у них память… И это не мудрено. Старая шлюха Европа всегда была себе на уме. И попомни мои слова: все наши беды замышлялись, замышляются и будут замышляться в Европе! И кто об этом забудет — горе тому!

Эти слова Николай Павлович произнес настолько прискорбно, что у Александры Федоровны даже екнуло что-то под сердцем.

Ей вдруг показалось, что перед ней уже не тот Николай I, перед которым пресмыкалась Европа в страхе и ужасе от обрушившихся на нее революций и переворотов. А совсем другой, истерзанный мучительными сомнениями и обидами, человек.

Она радовалась за него, когда в 1826 году Николай I предложил чопорной Англии заключить договор о совместных действиях против Султаната, дабы заставить ее признать независимость православной Греции и Лондон поспешно согласился. Дал свое согласие и Париж. Теперь же все они готовы были выступить против России и ее законных требований.

«…Значит, что-то произошло, что-то случилось… — подумала она с тревогой. — А впрочем, чему удивляться: сатана и святых искушает».

— …Единственная держава в Европе, на которую я еще могу как-то положиться, — продолжил свою мысль Николай Павлович, — это Австрия… Возможно Пруссия. Но прусакам я не верю. Ты уж не обижайся на меня…

Александра Федоровна была хорошо осведомлена графом Нессельроде о планах Николая I по отношению к Австрии и Пруссии. Одно время Николай Павлович даже вынашивал мысль о передачи Австрии польского города Кракова, а чтобы укрепить трон Габебургов, Николай I послал за Карпаты 100-тысячную русскую армию для подавления восстаний в Венгрии и Ломбардии — владениях Австрийской империи.

…Ужинали они вместе. Затем Александра Федоровна удалилась в свои покои и до полуночи, стоя на коленях, молилась перед святыми образами, вымаливая у Всевышнего милости божьей и благословения для супруга в его помыслах во имя спасения веры христианской. Она верила — велико имя Господне на земле и потому полагала, что он не оставит их в делах божьих.

…Утро следующего дня выдалось на редкость солнечным. В девятом часу Николай I вернулся с прогулки. Выглядел он посвежевшим и был в хорошем расположении духа.

В девять часов в столовую подали кофе. Этот распорядок был заведен Николаем I давно и неукоснительно соблюдался.

Александра Федоровна с утра оделась по-дорожному, чтобы своим видом показать супругу готовность возвращаться в Петербург.

Николай Павлович это заметил и улыбнулся.

— Ты знаешь, за что я тебя люблю?

— За что? — спросила императрица.

— За то, что ты всегда умела показать свою покорность.

— Для женщины это необходимо, — ответила Александра Федоровна. — Это для вас покорность связана с честолюбием… А для нас — это оружие против вас. Так что ты решил? — вдруг спросила она.

Николай Павлович сделал глоток кофе из чашки, поставил ее на стол и только после этого ответил:

— По приезду в Петербург я немедленно отправлю князя Меньшикова в Константинополь. Если он не убедит султана изменить свое решение в отношении ключей от Вифлеемского храма, я заставлю его это сделать иным путем…

2

Решение Николая I направить в Константинополь князя Александра Сергеевича Меньшикова чрезвычайным послом для ведения переговоров с турецким правительством было не случайным.

Князь Меньшиков, правнук светлейшего князя Ижорского, одного из сподвижников Петра Великого, в свои 65 лет был человеком известным не только в России и в Европе, но и в Турции.

В первой турецкой кампании он командовал отрядом отдельного кавказского корпуса, овладел крепостью Анапа, затем брал Варну. Был начальником главного морского штаба, а когда в Финляндии началась смута, Николай I назначил туда князя Меньшикова генерал-губернатором.

…На второй день по возвращению в Петербург Николай I вызвал к себе графа Нессельроде и поручил ему пригласить в Петербург князя Меньшикова, а министру иностранных дел графу Титову снабдить Меньшикова всеми необходимыми документами и подготовить его поездку в Константинополь в качестве посла с чрезвычайными полномочиями.

Граф Нессельроде внимательно выслушал государя и, когда тот закончил говорить, спросил:

— Ваше величество, простите, но меня интересует, каким временем мы располагаем для подготовки этой поездки?

Николай I на мгновение задумался.

— Не больше трех недель, — ответил он. — И еще, убедительно прошу вас, Карл Васильевич, забыть о своей неприязни к князю Меньшикову хотя бы на это время…

— Ваше величество!.. Помилуйте!.. — воскликнул граф Нессельроде и театрально взмахнул руками.

— Я все знаю, Карл Васильевич! — прервал его государь. — И прошу помнить, что я вам сказал. Спрос будет не только с князя Меньшикова, но и с вас вместе с министром Титовым. Все. Я вас больше не задерживаю.

Граф Нессельроде сделал низкий поклон и бесшумно, словно тень, вышел из кабинета Николая I.

…С министром иностранных дел графом Титовым Нессельроде встретился в этот же день на казенной квартире, которая располагалась на Васильевском острове.

Граф Титов ни сколько не был удивлен, когда услышал от Нессельроде волю государя.

— Все шло к тому, — спокойно и даже, как показалось Нессельроде, равнодушно ответил граф Титов. — Наши походы против засилья турками интересующих Россию территорий ровным счетом ничего не дали. Кроме бесчисленных жертв.

Нессельроде в ответ иронически усмехнулся.

— Я бы так не сказал, — возразил он. — Во-первых, вы, дорогой граф, забываете, что в результате этих, как вы выразились походов и бесчисленных жертв, Россия приобрела твердую границу с турками в Европе по Пруту и Нижнему Дунаю. Во-вторых, дунайские княжества получили свободу богослужения и независимое управление от султана. В-третьих, в Азии мы отодвинули свои границы к югу, получили торговый город Ахалцык и крепость Ахалкалахи. И наконец, в-четвертых, Сербия вернула себе шесть округов, ранее принадлежащих туркам. Все это стоило понесенных жертв, — заключил Нессельроде и выжидающе посмотрел на слегка смутившегося графа Титова, который почувствовал, что разговор с канцлером пошел не по тому руслу и даже мог стать небезопасным для него.

— Да… да… Вы правы, Карл Васильевич, — согласился поспешно граф Титов с видом человека, который глубоко осознал свою ошибку. — Государь иначе поступить и не мог. Отодвинуть турок с южных границ было заветным желанием и прародительницы его величества Екатерины. К этому же стремился и Великий Петр, — граф Титов сделал глубокомысленную паузу, затем продолжил: — Воля государя для нас — закон. К тому же, все, что случается, — не по нашему хотению, а по божьему изволению. И я тот час же приступлю к делу.

Титов подумал, что все вопросы уже обговорены и можно откланяться, однако Нессельроде не торопился его отпускать. Это было видно по всей его угрюмой фигуре.

— Карл Васильевич, вы что-то еще хотели мне сказать? — спросил Титов, заметив тень раздумья на лице канцлера.

— Да… — ответил тот и бесцельно поправил круглые очки в золотой оправе. — Надо полагать, поездка в Константинополь нашего чрезвычайного посла не останется без внимания европейских держав.

— Конечно, не останется! — живо согласился граф Титов. — И в первую очередь со стороны Парижа и Лондона. И если англичане пока ведут себя сдержанно, французы только и ищут повод для ссоры с нами…

— Этот повод у них уже есть… — задумчиво произнес граф Нессельроде.

— Карл Васильевич, видит бог, но они сами идут на обострение, — словно возражая Нессельроде, заметил граф Титов. — Насколько мне известно, архиепископ парижский Сибур открыто проповедует за священную войну с Россией, призывая сокрушить ересь! Надо полагать, он имеет в виду греко-русскую православную церковь!..

Нессельроде грустно качнул головой.

— Нелегко придется нашему князю Меньшикову, — сказал он. Подумал и добавил: — Как бы и нам с вами головы не сносить…

Последние слова канцлера, казалось, не произвели на графа Титова никакого впечатления.

— На все божья воля, — ответил он. — Человек ходит, а бог водит…

— Это верно, — согласился Нессельроде. — Однако на господа-бога надейся, а сам не плошай… Ну что ж… Я полагаю, мы все обсудили?

— Будто бы все, Карл Васильевич…

— Тогда за дело, дорогой граф. Времени у нас действительно мало.

Проводив графа Титова в приемную и, попрощавшись там с ним, Нессельроде прошел в гостиную, где его ожидала супруга.

— Поговорили? — спросила она и, отложив в сторону кружева, которыми занималась с величайшим удовольствием, продолжила: — Хочешь дам тебе один совет?

Нессельроде чуть заметно усмехнулся. Он всегда считал государственное занятие не женским делом.

— Сударыня, вы желаете участвовать в государственных делах? — спросил он, не в силах скрыть иронии в голосе.

— Нет, сударь, — в тон ему ответила графиня. — В наших делах. Так вот мой совет: не теряя времени, прикажи проследить за перепискою иностранного ведомства и самого графа Титова, и ты узнаешь больше, чем будет докладывать граф Титов государю. Это тебе может очень пригодиться в нужную минуту. Что касается князя Меньшикова, то третьему отделению его величества канцелярии тоже не помешает проследить и за его перепиской.

Граф Нессельроде, не ожидавший от супруги такого разговора, даже почувствовал легкую растерянность, но тут же справившись с собой, спросил:

— Ты это, матушка, сама придумала или кто-то посоветовал?

Графиня обиженно поджала тонкие сухие губы.

— А ты как думаешь?

Нессельроде слегка пожал плечами. Он решил сгладить обиду, невольно нанесенную супруге.

— Я полагаю, ты права. Спасибо, дорогая, за совет, — поблагодарил супругу Нессельроде и поцеловал ей руку, надеясь, что этим искупит свою вину.

Графиня же расценила слова супруга по-своему. Хорошо зная недостаток Карла Васильевича легко поддаваться порывам паники и откровения, она решила продолжить начатый разговор.

— Если я права, дорогой сударь, тогда позволь дать тебе еще один совет. Барон Корор как-то сказал мне, что господа из третьего отделения глупы и никогда ничему не учились. Я не знаю, так ли это или нет. Однако они находятся под покровительством государя. Поэтому, дорогой, будь осторожен с ними…

На высоком с залысинами лбу Нессельроде отразилось удивление. Супруга еще раз заставила его испытать легкое чувство растерянности.

— Я знаю этих рьяных опекунов русского общества, — успокоил супругу Карл Васильевич. — Извини, но мне пора и за дела браться, — добавил он и удалился.

…Ночь для графа Нессельроде прошла в смутной душевной тревоге. Сначала он лег в постель, потом встал и прошел к креслу стоящему в углу его спальни. Свечей не зажигал. Его мысли, расстроенные каким-то невнятным предчувствием, не давали успокоиться и заснуть. Он вдруг вспомнил годы царствования Александра I, который мог без труда овладеть Константинополем, пользуясь внутренними раздорами в султанате, открыть России пути выхода из Черного моря и защитить греко-русскую православную церковь. Однако этого не произошло.

Нессельроде прошел к окну и слегка отодвинул тяжелую бархатную штору. На улице в свете луны тускло серебрился лохматый снег, заваливший все кругом. Чуть слышно монотонно гудел напористый ветер, да где-то под крышей позванивали невидимые ледяные сосульки.

«…Александр I слыл романтиком, — подумал Нессельроде, — и ему чужды были идеи, которые лежат в основе любой войны. Что же теперь предпримет более жесткий и решительный Николай I, чтобы защитить православную веру? Объявит войну? Но это немыслимо!.. Россия не готова к такой войне…»

Под утро Нессельроде все же уснул, так и не найдя ответа на свой вопрос.

3

Не первый год, возглавляя правительство России, граф Нессельроде не мог не видеть, как ухудшаются отношения с Францией.

Избранный президентом в 1848 году Людовик Наполеон, не довольствуясь президентской властью, 20 ноября 1851 года совершил переворот, подавил недовольных военной силой и через год объявил себя императором Наполеоном III.

Николай I был раздражен случившимся во Франции. И хотя государь как-то сказал Нессельроде, что лучше Наполеон III, чем республика, признать нового императора он не хотел.

Будучи прожженным политиком Нессельроде уже тогда понял: Наполеону как воздух нужен успех, добытый не внутри Франции, а вне нее. И Нессельроде не ошибся.

Сначала Наполеон намеревался объявить войну Англии, которую боялись и ненавидели половина французов. Но взвесив все за и против, он отказался от рискованной затеи, памятуя поражение французской армии от англичан в Булонском сражении. Была и другая причина, которая удерживала его от этого шага. Изганный из Франции в юные годы, он нашел себе укрытие и понимание в Англии. Благодарность, которую он еще хранил в душе к этой стране, сдерживала его и заставляла все больше и больше думать о мести России и за проигранную русским войну в 1814 году, и за пренебрежение русского монарха к его императорскому титулу.

В конце прошлого года Нессельроде получил из Парижа от своего посла депешу, в которой сообщалось о том, что в ноябре в Булонском дворце состоялась секретная встреча министра иностранных дел Франции де Лакура с министром иностранных дел Англии лордом Русселеном, на которой шла речь о возможном союзе в войне против России, если она не уступит в споре о ключах от Вифлеемского храма.

Когда Нессельроде доложил о содержании депеши Николаю I, тот воспринял эту неожиданную новость совершенно спокойно, заметив при этом, что извечные враги не могут быть хорошими союзниками.

Теперь, вспоминая об этом, граф Нессельроде и сам приходил к выводу: войны не миновать. Зачем тогда государю посылать князя Меньшикова в Константинополь? Оттянуть время, или он все же надеется избежать конфликта в борьбе за святое дело? «Скорее всего, последнее, — решил Нессельроде. — Однако пусть бог рассудит… Чему быть — того не миновать…»

…6 января во второй половине дня графу Нессельроде доложили, что прибыл князь Меньшиков.

Нессельроде вышел его встречать. Провел в кабинет и усадил в кресло.

— Угощать, князь, я ничем не буду, — сказал Нессельроде, усаживаясь в кресло напротив. — Не до угощений теперь.

Князь Меньшиков снисходительно улыбнулся, и эта улыбка не ускользнула от внимательного взгляда Нессельроде, как и то, что Меньшиков приехал в парадном мундире при орденах и лентах, и выглядел так, словно собрался на парад.

Нессельроде вскипел внутри, но тут же взял себя в руки, памятуя наказ государя держаться с князем Меньшиковым в мире.

— Я и не рассчитывал на угощенье, — ответил князь Меньшиков. — Коль дела у нас предстоят серьезные, давайте не будем терять времени на пустословие.

Нессельроде снес и эту скрытую обиду.

— Я полагаю, князь, вы уже знаете, зачем вас пригласили в столицу? — спросил Нессельроде.

— В общих чертах, Карл Васильевич — ответил князь Меньшиков.

Нессельроде понял, что тон разговора надо менять иначе получится словесная дуэль, а не обсуждение плана переговоров в Константинополе.

— Александр Сергеевич, я выполняю волю государя и хочу, чтобы ваша поездка в Константинополь увенчалась успехом. Поверьте в мою искренность, — сказал Нессельроде.

— Я тоже этого желаю, Карл Васильевич, — смягчился князь Меньшиков. — Я слушаю вас.

…Когда их разговор подошел к концу и все детали будущих переговоров были обсуждены, за окнами уже начали сгущаться фиолетовые сумерки.

— …На днях государь отправит через графа Титова послание султану. Я надеюсь, Титов с ним вас ознакомит, — сообщил Нессельроде. — Мы все будем молить бога, и надеяться на положительный исход ваших переговоров. Хотя… — он сделал короткую паузу и сокрушенно развел руки. — Если вдуматься во все происходящее за последнее время, веры остается мало…

Откровенное признание канцлера слегка смутило князя Меньшикова.

— Вы не верите в успех переговоров? — прямо спросил он.

— Дорогой князь, верить я обязан господу богу и царю, божьему помазаннику. Во всем остальном я обязан по долгу своей службы сомневаться, — ответил Нессельроде и продолжил: — Вы не хуже меня знаете, что на протяжении уже долгого времени идет спор между греко-русской православной и римско-католической церквями за владение святыми местами. Можно понять и султанат, который навлекает на себя гнев то России, то Англии с Францией…

— Но позвольте, граф, — нетерпеливо перебил Нессельроде князь Меньшиков. — До половины нынешнего столетия, ключи от Вифлеемского собора были в руках православной общины и ни у кого это не вызывало сомнений. Все началось с появления на французском троне Людовика Наполеона!.. Разве не так?

— Я с вами согласен, Александр Сергеевич, — тут же согласился Нессельроде. — Однако нам от того не легче. По сведениям, которыми я располагаю, в Константинополе уже побывал французский генерал Опик и в ультимативной форме потребовал от правительства Турции передать французским монахам право на владение кроме святыни Рождества Господня, так же гроба Пресвятой Богородицы, камня помазания и право на ремонтные работы купола Святого Воскресения, который пострадал, как вы знаете, при пожаре в 1808 году. Есть опасения, дорогой князь, что турецкие власти снова пойдут на уступки Парижу. На этом и основана моя тревога, — пояснил он и продолжил. — А потому мой вам совет: лучше начать переговоры в Константинополе с Верховным визирем Турции Мехмедом Али. По моему мнению, он является одним из тех, кто наиболее разумно подходит к нашим требованиям. Ну и последнее, князь, — произнес Нессельроде, поднимаясь с места. Он прошел к столу, взял несколько бумаг и подал их князю Меньшикову. — Это копия договора Турции с Францией на пользование Святыми местами, который был подписан ими еще в 1740 году. Он вам может пригодиться. Дело в том, что в этом договоре нигде не перечислены те святыни, на возврат которых настаивал генерал Опик.

Князь Меньшиков оживился.

— Карл Васильевич, это в корне меняет положение дел! — сказал он. — Почему же вы сразу мне об этом не сказали?

Нессельроде лукаво улыбнулся и поправил двумя пальцами свое безупречное жабо.

— Должен же я был чем-нибудь вас порадовать под конец беседы. Однако хочу вас предупредить сразу. Вы особенно не надейтесь на этот документ. Азиаты — народ хитрый и лукавый. Ко всему прочему в Париже снова появилась брошюра местного священника. Если не изменяет мне память… По-моему Боре, — вспомнил Нессельроде после минутного раздумья. — Брошюра откровенно враждебная к нам. Одним словом этот Боре призывает светские и духовные власти Франции идти с мечом и крестом за права латинской церкви владеть палестинскими святынями. Надо полагать, Наполеон этим воспользуется. Я боюсь одного. Если нас не поддержит Европа, она поддержит Наполеона.

— Даже Австрия и Пруссия? — с некоторым удивлением спросил князь Меньшиков.

— Насчет Австрии и Пруссии не знаю. Хотя надежды и на них мало…

— А как же наша императрица Александра Федоровна?..

Граф Нессельроде удрученно вздохнул.

— Да… да… да… Фредерика-Луиза-Шарлота-Вильгельмина, дочь прусского короля Фридриха Вильгельма. Это вы хотели сказать?

— Совершенно верно, — подтвердил князь Меньшиков. — Я полагаю семейные и кровные узы должны что-то значить.

Граф Нессельроде как-то странно хмыкнул и снова погрузился в кресло. Бесшумно побарабанил пальцами по кожаному валику и только после этого ответил:

— Дорогой мой, князь Александр Сергеевич, я бы тоже так хотел думать. Однако наш государь отдавал предпочтение в делах своих больше Австрии, нежели Пруссии. Единственное на что мы с вами можем надеяться — это на сочувствие православных, живущих в землях, где наш государь-император, не жалея средств, строил и содержал церкви и монастыри, исполняя свой долг будучи царем единственной в мире державы, на протяжении веков исповедующей православие и учение греко-русской церкви. И если они, связанные с нами узами единоверия, будут это помнить, посягать на Россию — значит посягать на все эти народы. Тогда можно надеяться на то, что наши с вами бескорыстные и праведные труды принесут пользу Отечеству и удовлетворение государю.

Последние слова граф Нессельроде произнес почему-то с оттенком неподдельной грусти и князь Меньшиков вдруг понял: Нессельроде знает больше, чем сказал ему. Да и сам князь Меньшиков понимал: на долю государя выпадало испытание более тяжкое, нежели то, которое он испытал на себе в конце 1825 года.

…В ту осень император Александр уехал с императрицей Марией Федоровной в Таганрог по настоятельному совету врачей. С царицей творилось что-то неладное. Она то задыхалась, то жаловалась на боли в груди. В семье Александра поселилось мрачное настроение. Все переживали за Марию Федоровну. И вдруг из Таганрога пришла печальная весть: тяжело заболел государь. С каждым днем состояние здоровья Александра становилось все хуже и хуже.

…27 ноября в церкви Зимнего дворца шел молебен во здравие государя. Молебен подходил уже к концу, когда к великому князю Николаю Павловичу подошел расстроенный камердинер и что-то тихо ему сказал.

Николай Павлович побледнел и растерянно оглянулся по сторонам.

Князь Меньшиков находился недалеко от Николая Павловича и увидел его глаза полные ужаса и страха.

Состояние великого князя заметили и другие. Священник остановил молебен. В церкви наступила гробовая, холодящая душу, тишина. Все взоры были обращены в сторону Никола Павловича.

— …Государь Александр Павлович скончался, — почти по слогам с трудом объявил Николай Павлович и добавил: — Мне только что передали…

По церкви прокатился глухой вздох. В нем сплелись и ужас, и горечь, и отчаяние. Это князь Меньшиков скорее почувствовал, чем услышал.

Затем кто-то заплакал навзрыд и вдруг плачущий вопль огласил всю церковь. Он потряс князя Меньшикова больше, чем известие о кончине государя.

Меньшиков помнил, как он снова перевел свой взгляд на Николая Павловича. Тот подозвал священника и приказал ему тот час принести крест и присяжный лист…

Когда священник выполнил волю великого князя, Николай Павлович, глотая слезы и задыхаясь от охватившего его волнения, стал торопливо приносить присягу Константину, своему брату, который в это время жил в Варшаве и имел право на престолонаследие, но еще в 1822 году отказался от наследия в пользу Николая. Акт отречения Константина и манифест Александра I хранились тайно в Сенате и в Успенском соборе в Москве.

Знал ли об этом сам Николай Павлович? Видимо знал. Почему же тогда он так торопился принести присягу Константину?

Князь Меньшиков был уверен, что Николай Павлович в тот час переживал какое-то никому кроме него неизвестное смятение, которое он должен был преодолеть, испытав и себя, и тех, кто намеревался стать ему ближайшим окружением.

…С графом Нессельроде князь Меньшиков попрощался по-дружески.

— Не забудьте, князь, перед отъездом встретиться с графом Титовым, — напомнил Нессельроде. — Я полагаю, кроме содержания письма султану, он расскажет и еще кое-что интересующее вас. С этого дня, Александр Сергеевич, волею господа-бога и его императорского величества, мы с вами в одной упряжке… — добавил он, а про себя подумал: «Ну, умная голова — разбирай божьи дела…»

4

На время пребывания князя Меньшикова в Петербурге государь приказал поселить его в Аничковом дворце, где князю были отведены две комнаты, которые ранее служили императору Павлу для покоев.

Сюда же тайным курьером от графа Титова привезли множество документов, свидетельствующих о делах министерства иностранных дел по защите святых мест за последние два года.

На встрече с графом Титовым, которая состоялась через два дня после посещения князем Меньшиковым канцлера Нессельроде, тот сообщил, что решение султана о передаче ключей от Вифлеемского храма католикам уже состоялось. И теперь переговоры в Константинополе еще более осложнятся. Титов так же напомнил, что этим решением нарушено закрепленное ранее договорами право русского монарха на покровительство православия на всей территории султаната.

На вопрос князя Меньшикова: «Готово ли письмо императора турецкому султану?» Титов ответил, что письмо он еще не получил, а торопить государя он не может.

В первый же день своего «заточения» в Аничковом дворце, а оно, по мнению князя Меньшикова, и было таковым: у входных дверей его комнат круглосуточно стоял караул из гвардейцев по причине нахождения у него секретных государственных бумаг. Из привезенных документов князь Меньшиков, в первую очередь, просмотрел всю переписку с посольством в Константинополе, а так же бумаги, направленные султану, главному визирю и министру иностранных дел Турции по спорному делу.

Князь Меньшиков был ни мало удивлен, когда среди этой обширной переписки нашел копию письма Николая I к турецкому султану, написанное еще год тому назад. В нем государь выражал недоумение по поводу несоблюдения султанатом своих обязательств, взятых ранее на себя и закрепленных в договорах с Россией.

Письмо это, как было видно из сопроводительных записей, вручил султану сам граф Титов.

«Почему же он не сказал мне об этом ни слова, — подумал князь Меньшиков. — Неужели забыл?..» Эта мысль озадачила князя Меньшикова настолько, что он решил снова встретиться с графом Титовым и узнать был ли ответ на письмо и если был, то какой. Чем больше князь Меньшиков размышлял над прочитанными бумагами, тем больше приходил в недоумение.

Турецкое правительство неоднократно предлагало составить совместную комиссию из государственных и духовных чиновников, которая бы в архивах могла бы отыскать подлинные документы, свидетельствующие о законном праве греко-русской православной общины на владение ключами от Вифлеемского собора. Однако такая комиссия, по всей видимости, составлена не была.

Князь Меньшиков собрался было уже ехать к графу Титову за разъяснениями, как вдруг на глаза ему попалось секретное донесение поверенного в делах в Константинополе графа Озерова, который сообщал, что в Константинополь в начале февраля этого года прибыл французский посланник де Лавалетт и пригрозил туркам: в случае, если они пойдут на уступки русскому монарху, император Наполеон пошлет к берегам Сирии французский военный флот.

Далее граф Озеров подробно излагал ответ султана на угрозу французов и его решение подтверждающее право греко-русской православной общины на владение Святыми местами.

Католикам султан даровал только право наравне с армянами владеть ключами от северных и юго-восточных ворот большой Вифлеемской церкви. Ключи же от главного входа предписывалось иметь греко-русской православной общине. О чем и был поставлен в известность иерусалимский патриарх.

В недоумении Меньшиков еще раз перечитал депешу графа Озерова. «Что же произошло с того времени? — подумал он. — Почему султан так опрометчиво переменил свое решение?»

Князь Меньшиков был уверен, принимая решение, которое по сути дела перечеркивало все ранее достигнутые договоренности, султан не мог не знать, чем это может закончиться.

Поразмыслив, он пришел к выводу, что Турция, скорее всего, заручилась поддержкой Франции и Англии.

Князь Меньшиков окончательно утвердился в своей правоте, когда отыскал еще одну депешу графа Озерова, присланную августом 1852 года. В ней поверенный в делах в Константинополе сообщал о прибытии в Константинополь французской миссии на военном корабле «Карл Великий», что само по себе было открытым нарушением конвенции, подписанной в Лондоне Россией, Англией и Францией, которая запрещала проход военных кораблей всех стран через проливы Босфор и Дарданеллы.

Просматривая далее бумаги, князь Меньшиков нашел также сообщение графа Озерова, датированное уже октябрем. В нем поверенный в делах подробно излагал содержание речи министра иностранных дел Турции Фуад-Эфенди на заседании правительства, где он заявил, что если Россия пойдет на крайние меры, против нее поднимется вся Европа и тогда будет положен конец религиозному влиянию русского монарха на единоверных ему подданных, находящихся под покровительством султаната.

Для самого князя Меньшикова спор, возникший за ключи от Святых мест, сначала казался каким-то надуманным. Однако за эти дни, проведенные в разговорах и просмотре документов, он понял: спор за ключи от Святых мест — не прихоть государя, это даже не вопрос о религии. Это вопрос — быть России или не быть великой христианской державой, ибо для того, чтобы выжить в новом времени, несущем с собой неизвестность, мало сохранить веру только в собственных границах.

«Хорошо, что государь это понял, но не слишком ли поздно?..» — подумал он.

…12 января князь Меньшиков встретился с графом Титовым в министерстве иностранных дел. Тот выглядел не лучшим образом. Он все время хмурился, часто вздыхал, порой начинал нервничать. Это было заметно по его рукам, которые граф Титов не знал куда деть.

— …Особых новостей, Александр Сергеевич, у меня нет, — сразу заявил граф Титов. — Однако кое-что появилось, что свидетельствует о неуверенности султана в правильности принятого им решения.

Князь Меньшиков с откровенным любопытством посмотрел на графа Титова. Министр иностранных дел очень походил в эту минуту на тонущего человека, хватающегося за соломинку.

— Извольте сказать, — ободряюще улыбнулся князь Меньшиков и приготовился слушать.

— Буквально вчера мне стало известно, что султан отдал распоряжение своему комиссару в Палестине разрешить грекам тайно распоряжаться в Святых местах…

Князь Меньшиков с удивлением посмотрел на графа Титова.

— Но это же направлено на прямое столкновение с католиками. Неужели вы этого не понимаете?

Вопрос князя Меньшикова совсем смутил графа Титова.

— Вы так полагаете? — спросил он.

— Конечно…

— Ну тогда я не знаю, чем еще могу быть вам полезен, — и добавил: — Если бы мы в свое время не занимались донкихотством, перед нами давно не было бы этой проблемы.

— И кто же, по вашему мнению, у нас был рыцарем печального образа? — поинтересовался князь Меньшиков, догадываясь кого имел ввиду граф Титов, говоря о донкихотстве.

Граф Титов в ответ вяло махнул рукой.

— Да будет вам… Вы все прекрасно знаете… А впрочем, поинтересуйтесь у графини Анны Федоровны Тютчевой. Она лучше меня ответит на ваш вопрос. И еще, князь, будьте осторожны с графом Нессельроде. У меня есть все основания полагать, что он приложил немало усилий, будучи вот на этом месте, — и граф Титов постучал указательным пальцем правой руки по столу, — чтобы испортить наши отношения со всеми в Европе, включая и Пруссию. Для Нессельроде единственным идеалом был только австрийский император Меттерних. Карл Васильевич давал советы государю, от коих мы до сих пор терпим одни убытки…

Такое откровение графа Титова настолько удивило князя Меньшикова, что он даже немного растерялся. О делах графа Нессельроде он кое-что знал. Ак с подачи Нессельроде при подписании Лондонского договора в 1832 году, государь дал согласие на то, чтобы на греческий престол взошел пятнадцатилетний баварский принц Оттон. Греки были возмущены, подняли восстание и баварский принц бежал из Греции. Подобная история произошла, когда египетский паша Магмет Али восстал против султаната. Граф Нессельроде и на этот раз уговорил государя стать на защиту султаната. Внимательно выслушав Титова, князь Меньшиков поблагодарил его за доверительный разговор и уже прощаясь, спросил:

— Как насчет государева письма?

— Наш канцлер пообещал в конце недели передать письмо мне или прямо вам в руки, — ответил граф Титов. И добавил: — Карл Васильевич любит повторять русскую народную притчу, только на австрийский манер. И звучит она так: самому мириться — не годится, а посла звать — вдруг люди будут знать…

5

Январь был на исходе, а князь Меньшиков по-прежнему еще находился в Аничковом дворце. Время от времени курьеры привозили ему одни бумаги, забирали другие, и ему уже начинало казаться, что государь переменил свое решение посылать его в Константинополь.

Однако в последний день месяца приехал граф Титов с письмом государя султану. На этот раз он выглядел уверенным и даже слегка самодовольным.

— Вот, Александр Сергеевич, — сказал Титов, торжественно передавая Меньшикову пакет. — Здесь письмо и проект нашей конвенции. И еще, Нессельроде как глава правительства передал инструкции, которые надлежит вам изучить вместе с письмом, — добавил он.

Князь Меньшиков пригласил Титова присесть и тут же поинтересовался:

— Я могу в вашем присутствии ознакомиться с конвенцией?

— Конечно, Александр Сергеевич. Для того я вам и привез эти документы.

Меньшиков достал из пакета текст конвенции. Она была написана на двух листах на французском языке. И состояла из шести статей.

В первой напоминалось турецким властям о необходимости неукословного соблюдения ими дарованных преимуществ и льгот греко-российской вере, приводились факты притеснения властями Турции христианского населения Молдавии, Валахии и Сербии. В остальных пяти статьях содержались требования признать патриаршескую деятельность митрополитов и епископов Константинопольских, Антиохийских, Александровских и Иерусалимских, и не чинить им препятствий. А так же выражалась просьба назначить в Иерусалиме или в его окрестностях место для строительства православной церкви и странноприимного дома для больных и неимущих паломников.

В конце конвенции князь Меньшиков нашел то, что должно было стать главным в его переговорах: требование о соблюдении исторического права патриаршей Иерусалимской церкви владеть Святыми местами, предоставленными православному духовенству издревле.

Дочитав текст конвенции до конца, князь Меньшиков отложил её в сторону.

— Ну что ж… Мне все ясно. Письмо государя я читать не буду. Однако полагаю, это не всё. Насколько я знаю, мне придется столкнуться с сопротивлением не только со стороны турецкого министра иностранных дел Фуада-Эфенди, но и тех, кто представляет интересы Парижа и Лондона в султанате. Я правильно понимаю это? — уточнил князь Меньшиков.

— Я рад, что вы об этом заговорили сами, — оживился граф Титов. — Давайте обсудим и это. Граф Нессельроде рекомендует вести себя осмотрительно по отношению к позиции Парижа. Я придерживаюсь иного мнения. Людовик Наполеон хотя и признан нашим государем… — Титов замялся и, мгновенье подумав, продолжил, — ну… скажем не совсем…

— И как же я, по вашему мнению, должен в такой ситуации вести себя? — спросил князь Меньшиков.

— Очень просто, Александр Сергеевич, — ответил Титов. — Нет необходимости выражать презрения к Людовику в лице его подданных. Видите себя обходительно, но и не уступайте ни в чем. Если в Константинополе будет французский посланник де Лавалетт, что вполне вероятно, дело тогда осложнится. Этот человек не имеет ни стыда, ни совести, но умен и тверд в своих убеждениях. Если будите с ним общаться, постарайтесь понять, чем руководствуется Людовик Наполеон в этой неприглядной истории.

— И чем же он может руководствоваться, на ваш взгляд?

Этот вопрос действительно интересовал князя Меньшикова.

Титов загадочно улыбнулся.

— О-о-о, дорогой князь! У этого новоиспеченного монарха на уме может быть: первое — стремление взять под свое покровительство французское духовенство и прослыть в качестве духовного пастора католической церкви в Европе. Разве это не привлекательно?

— Может быть, — подумав, согласился князь Меньшиков. — Что ещё?

— Он может искать конфликт с Россией для достижения своих далеко идущих целей, побудив при этом к действию против нас Турцию, Англию, Бельгию и другие державы, которые боятся нашего влияния, как в султанате, так и в Европе.

Князь Меньшиков на этот раз с удовлетворением отметил про себя логичность мыслей графа Титова и, пожалуй, впервые отнесся к нему с уважением.

— Если даже одно из двух ваших предположений верно, — сказал он, — ожидать от Людовика Наполеона какой-либо разумной уступчивости нам не придется.

Меньшиков уже почти был уверен, что на переговорах в Константинополе основной узел ему придется развязывать не столько с турками, сколько с французами и англичанами.

— Есть еще одна деталь, — продолжил граф Титов, — о которой я вам должен сказать. Буквально на днях французский посол был у меня и предложил договориться в споре о Святых местах тайно… Он имел ввиду подписать тайный договор между нашим государем и Людовиком Наполеоном, — пояснил граф Титов и, заметив недоумение на лице князя Меньшикова, добавил. — Представьте себе, Александр Сергеевич, это не бред. Дипломатия –грязное дело….

— Тайно от Турции? — уточнил князь Меньшиков.

— Совершенно верно, Александр Сергеевич…

— Ну и что же вы ему ответили, если не секрет?

Сказанное графом Титовым заинтересовало Меньшикова не менее, чем предшествующий разговор.

— Я ответил: пока Париж будет отрицать все ранее достигнутые договоренности между великими державами о праве на Святые места, другие договоренности не будут иметь значения. Тем более что в нашей дипломатии всякое тайное через какое-то время становится явным.

Князь Меньшиков не смог не согласиться с мнением графа Титова. И все же решил уточнить.

— Государь знает об это?

— Знает. Он одобрил мой ответ. Государь уверен, что Людовик Наполеон задумал очередное коварное дело против России. Хотя… — граф Титов на мгновение задумался. Потом продолжил: — В предложении французов я усматриваю желание избежать прямого столкновения с нами. Этого тоже нельзя отрицать. Посол даже уверял, что в случае нашего согласия будет отозван из Константинополя их посланник граф де Лавалетт и заменен более понимающим интересы России человеком.

— И это тоже вас не убедило? — полюбопытствовал князь Меньшиков. И вдруг подумал: «А что если Людовик Наполеон и в самом деле ищет выход из затянувшегося спора?»

И словно угадывая мысль Меньшикова, граф Титов сказал:

— Людовик Наполеон зашел слишком далеко, чтобы отступать. Да и государь ему не верит. Что же касается англичан, то тут есть надежды на взаимное понимание. Секрет весь в том, что Лондон ревниво относится к политике Наполеона и не заинтересован в усилении влияния Франции в султанате. Мои отношения с прежним министром иностранных дел лордом Русселем имели положительные результаты. Нынешний же министр лорд Эбедин мне малоизвестен. Но, тем не менее, надежда на взаимное понимание есть…

— Не означают ли ваши слова, граф, что я могу найти понимание со стороны англичан?

Граф Титов молча достал из папки, которую держал под рукой на столе, несколько листов бумаги, скрепленных печатью министерства иностранных дел и подал их князю Меньшикову.

— Это послание отправлено мною десять дней тому назад на имя министра иностранных дел лорда Эбедина, где сделана оценка политики Людовика Наполеона в Азии и описание целей вашего пребывания в Константинополе. По тем сведениям, которые я получил из Лондона, лорд Эбедин уже предпринял некоторые шаги по предупреждению недоброжелательных действий со стороны французского посланника в Константинополе. Это, князь, добрый знак. Не так ли?

И в глазах графа Титова появилась довольная усмешка.

— Я рад это слышать, — ответил князь Меньшиков.

— Однако обольщаться особенно не стоит, — тут же заметил Титов. — В Лондоне новый кабинет. Сами понимаете… Относительно прочих европейских держав — вы уже все знаете. Повторяться не буду. Единственное на что вам надо будет обратить внимание — это на позицию Австрии. Несмотря на то, что Австрия является католической страной, ее правительство не разделяет взглядов Людовика Наполеона и видит в них не религиозный спор, а политический замысел. К тому же австрийские власти никогда не разделяли стремления Франции покровительствовать католикам всей Европы.

Эти слова графа Титова еще больше укрепили надежду князя Меньшикова в том, что не все так безнадежно. И все же он поинтересовался, чтобы рассеять оставшиеся сомнения:

— Вы уверены в позиции Австрии в том, что она поддерживает нас?

— Уверен, князь, — ответил Титов. — На днях Нессельроде получил депешу от венского кабинета с заверением в том, что Австрия не поддерживает стремлений Людовика Наполеона взять на себя роль католического пастыря Европы. Поэтому, если у вас возникнет необходимость, вы можете смело обращаться к уполномоченному венского Двора в Константинополе. И позвольте, князь, дать вам последний совет. Не упускайте из виду одно, но очень важное обстоятельство: существующее пока разногласие между Лондоном и Парижем по отношению к Святым местам, — граф Титов сделал паузу, словно желал подчеркнуть важность того, что он сейчас скажет, затем продолжил: — И Париж, и Лондон всегда стремились покровительствовать в вопросах веры. Париж — католикам, Лондон — протестантам. Но так как подавляющее большинство населения находящегося под покровительством Турции — исповедуют православие, французы и англичане были вынуждены считаться до недавнишнего времени с тем, что ключи от Святых мест находились в руках православных священнослужителей. Я не думаю, что наш государь жажде войны, однако и не стать на защиту прав греко-русской общины, было бы равносильно придать забвению заветы своих предков и чаяния греко-русской православной церкви. И в Париже, и в Лондоне это понимают. Но по-разному. Вот на этом и можно попытаться построить вашу дипломатию, Александр Сергеевич.

Граф Титов закончил говорить и выжидающе посмотрел на князя Меньшикова.

— Благодарю вас, граф, — сказал князь Меньшиков. — Скажу без преувеличения: вы на многие вещи сегодня открыли мне глаза. И я буду надеяться, что все, о чем вы поведали, пойдет на пользу в наших переговорах. Боюсь только одного и буду молиться богу, чтобы у государя нашего хватило терпения и здоровья до конца пройти этот тернистый путь.

Уже прощаясь и подавая руку князю Меньшикову, граф Титов чуть заметно усмехнулся и произнес:

— Я тоже буду просить господа-бога избавить государя от излишних советчиков в этом деле…

— Вроде нашего канцлера? — уточнил князь Меньшиков.

— Вы угадали, Александр Сергеевич. Такие люди вездесущи. И у них постоянная потребность вмешиваться во все. Двор до сих пор не может забыть позора, которому государь был подвергнут в ходе неудачных переговоров выдать замуж великую княгиню Ольгу Николаевну за австрийского принца эрцгерцога Стефана…

— Я это помню, — сказал князь Меньшиков. — Однако причем тут граф Нессельроде? — не без удивления спросил он.

— При том, Александр Сергеевич, что за это дело взялся Нессельроде и успешно довел до неслыханного позора. Однако прощайте. Может случиться, что мы с вами уже не свидимся. День вашего убытия в Константинополь будет назначен государем в ближайшее время. И еще. Государь велел передать вам: в случае успешных переговоров и удовлетворения требований конвенции, вы на словах можете передать султану лично, что Россия возьмет на себя обязательство помогать султанату морскими и сухопутными силами в случае враждебных действий против Оттоманской порты со стороны любого европейского государства. И да хранит вас бог.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Из Одессы в Константинополь князь Меньшиков отплыл 14 февраля на военном пароходе «Громоносец». Его сопровождала свита, подобранная канцлером графом Нессельроде, состоящая из военных и светских сановников. Среди всех представившихся ему уже на пароходе, было только двое, которых князь Меньшиков знал: это вице-адмирал Корнилов и генерал-майор Непокойчицкий. И потому Меньшиков попросил командира парохода выделить каюты Корнилову и Непокойчицкому рядом со своей.

Вечером он пригласил их к себе на ужин. Пока князь Меньшиков и вице-адмирал Корнилов вспоминали о времени, когда Меньшиков был начальником главного штаба военно-морского флота России, генерал-майор Непокойчицкий молча слушал. Он оживился лишь когда речь зашла о пребывании Меньшикова в Финляндии, где они и познакомились на одном из светских балов.

О предстоящей миссии в Константинополе заговорили уже в конце ужина.

— …Завтра в полдень, если погода и дальше будет нам благоприятствовать, — сказал вице-адмирал Корнилов, — мы будем в Константинополе… Хотелось бы знать, как нас там встретят.

— Надо полагать не хлебом с солью, — усмехнулся в ответ генерал Непокойчицкий.

— И, тем не менее, мне это тоже не без интересно, — поддержал вице-адмирала Корнилова князь Меньшиков. — Не ведаю как вы, а я в некоторой степени волнуюсь, — признался он и продолжил: — Порой мне кажется, если бы в свое время государь не удалил со Двора Магницкого и Фотия, и не приблизил к себе масона графа Сперанского, и ещё кое-кого из ныне здравствующих, может быть вся эта история развивалась бы по-другому…

И Корнилов, и Непокойчицкий догадались, кого из ныне здравствующих имел ввиду князь Меньшиков.

— Что теперь об этом говорить, Александр Сергеевич, — со вздохом заметил вице-адмирал Корнилов. — Времена нашего великодержавного романтизма прошли, наступило другое время — жестокого абсолютизма. И как результат: на место терпимости и взаимного уважения в Европе с идеями Меттерниха воцарились подозрения, зависть, стремление покровительствовать не только в своих странах, но и в чужих.

Мысль вице-адмирала Корнилова была верна, хотя и не очень понравилась князю Меньшикову. Однако он промолчал. Зато генерал Непокойчицкий не смог сдержать своих эмоций.

— Извините, Владимир Алексеевич, однако я с вами не могу согласиться. Меттерних мне не интересен! Я хочу сказать о другом. Да, наш государь в отличие от Александра, царство ему небесное, не любитель философии. Да, ему нравятся инженеры. И это при нем мы начали строить мосты, дороги, крепости! Государство на одной философии не продержится! Да, Сперанский был масон, однако он был и первый составитель светских и военных законов, собранных им со времен Петра Великого в одно единое издание, что позволило государю внушить обществу и всей России уверенность в том, что мы живем по законам, и Россия управляется на их основании!

Речь генерала Непокойчицкого была настолько взволнованной, что князь Меньшиков, не желая, чтобы разговор перешел в ссору, поспешил успокоить и генерала Непокойчицкого и адмирала Корнилова. Да и нечаянно оброненные слова о Сперанском тоже могли быть истолкованы по-разному.

— Вы, мои друзья, совершенно правы, как один, так и другой! Приходят новые времена, возникают новые идеи, а значит и носители этих идей. Что касается нашего государя, то он делает все, что в его силах для процветания России. А пока же у нас одна забота — добиться успеха в переговорах с турками и постараться обеспечить России мир, а православной вере благоденствие.

Вскоре после этого разговора вице-адмирал Корнилов и генерал Непокойчицкий, пожелав князю Меньшикову спокойной ночи, ушли по своим каютам.

…Утром в кают-компании за завтраком князь Меньшиков стал невольным свидетелем разговора двух чиновников из министерства иностранных дел, которые, как ему доложили, были направлены в русское посольство для оказания помощи послу графу Озерову.

Один из них, тучный в накрахмаленном жабо и с лорнетом, который ему, скорее всего, был без надобности, негромко, но с возмущением, говорил своему собеседнику:

— …Этот самодовольный карлик, если не мытьем, так катаньем втянет нас в войну с Европой! Граф Титов перед моим отъездом из столицы сообщил по секрету, что это он посоветовал государю, в случае неудачи нашей миссии, ввести русские войска в Дунайские княжества и тем самым вынудить турок пойти на уступки.

Собеседник тучного господина, полная противоположность ему по внешнему виду — он был худой, высокий, одет во фрак по английскому покрою, равнодушно ответил:

— А что же вы хотели? Граф Нессельроде всегда проповедовал легитимизм, который даже в Европе многим не по душе, — и, снизив голос до шепота, продолжил: — Однако государь поддерживал его даже там, где это было не в наших интересах.

Князь Меньшиков хотел было вмешаться в разговор, в котором по сути дела вместе с графом Нессельроде осуждался и государь, однако сановники прекратили его сами. И хотя Меньшиков не придал особого значения этому разговору, на душе у него остался неприятный осадок.

…В константинопольском порту князя Меньшикова и сопровождающую его свиту приехали встречать все сотрудники русского посольства во главе с поверенным в делах в Константинополе графом Озеровым. Собралась огромная толпа греков, проживающих в городе.

Князь Меньшиков сошел по трапу «Громоносца» и сразу оказался в окружении пестрой толпы. Матросы с «Громоносца» с трудом потеснили греков и сопроводили князя Меньшикова к коляскам.

Когда длинная вереница колясок тронулась с места, толпа греков последовала за ними. Они что-то выкрикивали, и размахивали руками. Стоящие по обеим сторонам улицы, тоже, по всей видимости, греки, или другие христиане посыпали в след коляски князя Меньшикова крестные знамения.

На взволнованных лицах людей князь Меньшиков видел искреннюю неподдельную радость. И от того еще не спокойнее становилось на душе. Только теперь он вдруг отчетливо почувствовал, какой груз лег на его плечи.

«…Господи, — мысленно взмолился князь Меньшиков, — смилуйся надо мной и этими рабами божьими. Помоги мне в святом деле. Не ради корысти прошу… Ради их будущего, будущего их детей и внуков!..»

Тем временем возбужденная толпа, следующая за колясками, все увеличивалась и скоро заполонила всю узкую улицу, ведущую от гавани до дома русского посольства.

С не меньшим трудом князю Меньшикову удалось пройти из коляски к подъезду посольства. Со всех сторон к нему тянулись руки людей. Они, словно надеялись прикосновением к Меньшикову, послу русского царя, приобрести надежду на свое святое право быть православными.

Толпа возле посольства не расходилась даже после того, как за князем Меньшиковым закрылись массивные двери, окованные железом.

Граф Озеров только после этого с облегчением вздохнул.

— Наконец-то!.. — произнес он усталым голосом. — Я думал мое сердце выскочит из груди от волнения. Надо же… Столько народу собралось! Александр Сергеевич, пока будет приготовлен стол к обеду, позвольте, не теряя времени, обговорить наши дела на завтрашний день.

— Давайте, — согласился князь Меньшиков.

Волнение, которое и он испытал по дороге, улеглось и ему не терпелось знать, чем он займется по прибытию в первую очередь. Ибо, как он полагал, в посольстве заранее должны были позаботиться о его визитах и переговорах с необходимыми лицами турецкого правительства.

— Александр Сергеевич, дипломатический церемониал, установленный в Турции, — продолжил граф Озеров, — предписывает в таких случаях первый визит нанести министру иностранных дел…

— Фуад-Эфенди? — уточнил князь Меньшиков.

— Да, Александр Сергеевич…

— Не могу! — решительно заявил князь Меньшиков. — Не могу! — повторил он почти по слогам. — Фуад-Эфенди не порядочный дипломат и двуличный человек! Как я буду с ним вести переговоры?

От такой реакции князя Меньшикова граф Озеров даже растерялся. Наконец, кое-как справившись со своей растерянностью, произнес:

— Александр Сергеевич, но так положено!..

Князь Меньшиков встал из кресла и заходил по кабинету.

— Нет, нет и нет! — решительно сказал он. — Я послан в Константинополь государем не для пустого времяпрепровождения! Встречаться с Фуад-Эфенди — это значит напрасно тратить время!..

Граф Озеров, который тоже встал из кресла, снова почти отрешенно опустился в него.

— Александр Сергеевич… Ваша светлость… Может возникнуть непонимание в турецких кругах, да и среди других иностранных посланников… И это с первого дня вашего пребывания в Константинополе… — попытался переубедить князя Меньшикова граф Озеров.

— Ни у кого и никакого непонимания не появится, кроме убеждения в моей решительности выполнить волю государя-императора России! — жестко заявил князь Меньшиков.

Граф Озеров сокрушенно развел руки.

— Воля ваша, — сказал он. — С кого тогда начнем?

— С Верховного визиря Махмед-Али, — немного подумав, ответил князь Меньшиков. — Насколько я осведомлен он один из тех, кто сочувствует нам и в состоянии повлиять на султана. Поэтому прошу вас, граф, испросить у Махмеда-Али согласия на мой прием, — Меньшиков немного подумал и добавил: — Только пусть этот прием будет… Ну, скажем, не официальным. Это так… На всякий случай.

На следующий день около 11 часов граф Озеров выехал из посольства. Вернулся довольно скоро и сообщил князю Меньшикову, что Верховный визирь готов принять его завтра сразу после обеденной молитвы.

— Вот и прекрасно! — с тайным облегчением вздохнул князь Меньшиков и вдруг спросил: — А вы знаете, как в народе учат плавать детей? Нет? Их просто бросают в воду, и дитя начинает барахтаться. Проявляется инстинкт самосохранения и, таким образом, урок становится более полезным.

— А если ребенок утонет? — чуть усмехнувшись, поинтересовался граф Озеров. Он прекрасно понял, о чем хотел сказать Меньшиков, однако ему захотелось узнать, что ответит сам князь.

— Не утонет, граф! — ответил тот. — Родители не дадут…

— А если не захотят спасать или не успеют? — решил продолжить словесную игру граф Озеров.

Князь Меньшиков помрачнел.

— Значит на то господня воля…

Остаток дня и половину следующего князь Меньшиков провел наедине с собой. Обед и ужин подавали ему в отведенные для него комнаты. И только перед самым отъездом к нему зашел вице-адмирал Корнилов.

— Александр Сергеевич, сами поедите или с графом Озеровым? — спросил он.

— Сам… Тем более, что эта встреча, по моей просьбе, не будет носить официальный характер.

— Возьмите тогда с собой переводчика из посольства, — посоветовал Корнилов. — Верховный визирь Махмед-Али не знает ни одного европейского языка.

…То, что увидел князь Меньшиков, оказавшись в длинном и высоком коридоре огромного здания правительства, поразило его, как гром среди ясного неба. По обеим сторонам вдоль стен был выстроен почетный караул. Турецкий офицер что-то отрапортовал ему и, сделав шаг в сторону и назад, жестом пригласил пройти дальше. Сопроводил его в зал, где перед князем Меньшиковым предстал Верховный визирь в парадном мундире и при орденах.

Меньшиков даже слегка смутился. Рассчитывая на неофициальную встречу с Махмедом-Али, он надел повседневный фрак и поверх пальто.

Махмед-Али первым поприветствовал князя Меньшикова. Тот, в свою очередь, ответил словами благодарности за столь высокий прием, на который он не мог рассчитывать.

Переводчик добросовестно сделал перевод. Это князь Меньшиков заметил по лицу Верховного визиря, которое из торжественно-холодного превратилось в доброжелательное.

Махмед-Али предложил князю Меньшикову присесть на софу.

Меньшиков снял пальто и, не зная, куда его повесить, положил рядом. Затем, не теряя времени, изложил цель своего прибытия в Константинополь.

Махмед-Али внимательно выслушал князя Меньшикова и сказал, что решение султана принято, по всей видимости, на основании докладов, сделанных непорядочными министрами, и что он, со своей стороны, готов к налаживанию добрососедских отношений с Россией. Однако необходимо привлечь к переговорам министра иностранных дел Фуад-Эфенди, как человека знающего историю этого недоразумения.

— Ваша светлость, я не могу вести переговоры с Фуад-Эфенди в силу недобросовестности и двуличия этого человека! — решительно заявил князь Меньшиков. И сделав знак переводчику, чтобы он не торопился с переводом, продолжил: — Я желаю исполнить волю моего государя, а не тратить время на пустые споры и ненужные доказательства правоты дела, с которым я прибыл в Константинополь!

Когда переводчик сделал перевод, лицо Верховного визиря стало озабоченным.

Немного подумав, Махмед-Али ответил:

— Князь, разделяю ваши чувства, а так же понимаю ваше желание выполнить почетную миссию и потому постараюсь оказывать всестороннюю поддержку. Разумеется, в пределах моей власти, — добавил он и встал, давая понять, что встреча окончена.

Затем Махмед-Али слегка взял князя Меньшикова под локоть и проводил его до двери. Секунду подумал и вышел вместе с ним в коридор, медленно двигаясь к выходу.

Возле одной из множества дверей, выходящих в коридор, Верховный визирь приостановился и указал глазами на чиновника в мундире, стоящего рядом с дверью.

— Господин чрезвычайный посол, — тихо сказал Махмед-Али. — Это и есть министр Фуад-Эфенди. Не желаете с ним познакомиться?

Выслушав переводчика, князь Меньшиков ответил:

— Нет, ваша светлость…

И прошел мимо.

2

На следующий день перед завтраком граф Озеров отыскал князя Меньшикова в саду за домом посольства, где тот прогуливался с вице-адмиралом Корниловым.

— Александр Сергеевич, у меня две новости, — начал было Озеров, но князь Меньшиков перебил его.

— Как у нас водится: одна хорошая, другая плохая, — усмехнулся он и, извинившись, сказал: — Я слушаю вас.

— Вы угадали, Александр Сергеевич, — продолжил граф Озеров. — Начну с хорошей новости. Султан дал согласие принять вас 24 февраля. Время приема будет уточнено.

— Действительно хорошая новость, — искренне обрадовался князь Меньшиков. — Ну а плохая?

Граф Озеров мельком взглянул на вице-адмирала Корнилова.

— Говорите, говорите, — разрешил князь Меньшиков. — У меня от вице-адмирала секретов нет.

— Вчера генерал-майор Непокойчицкий тайно встречался с английским поверенным в делах в Константинополе полковником Розем…

— Я это знаю, граф. Встреча была по моей просьбе. Позже я все вам расскажу, — добавил князь Меньшиков, заметив недоумение на лице графа Озерова.

…В этот же день в русское посольство пришло еще одно известие: министр иностранных дел Фуад-Эфенди неожиданно подал прошение на имя султана о своей отставке и о назначении вместо него посланника Турции в Вене Рифаат-паши.

23 февраля графу Озерову сообщили, что князь Меньшиков будет принят султаном завтра в 10 часов утра в Чераганском дворце.

Так же была достигнута договоренность, что князя Меньшикова будет сопровождать поверенный в делах в Константинополе граф Озеров и переводчик.

24 февраля к 10 часам князь Меньшиков и граф Озеров приехали во дворец. Это было огромное здание, построенное в восточном стиле, но слишком вычурное, даже по восточным меркам, и от того показалось князю Меньшикову каким-то неестественным.

Еще больше князя поразило внутренне убранство, которое могло соперничать лишь с лучшими европейскими музеями.

Наверное, такие же ощущения были и у графа Озерова, потому как он тихо произнес, чтобы не услышал сопровождающий их офицер, одетый в военный мундир, вышитый золотой нитью:

— Ваше светлость, не будем показывать вида, что на нас все это произвело впечатление…

Князь Меньшиков только улыбнулся в ответ.

Офицер подвел их к массивной двери и пропустил в зал. В глубине зала возвышался трон на котором сидел султан, а по обеим сторонам вдоль стен стояли чиновники — одни в ярких мундирах, другие в халатах, украшенных драгоценностями.

Князь Меньшиков подошел к трону. Граф Озеров и переводчик остались позади него шага на три.

— Ваше величество, — обратился князь Меньшиков к султану, слегка поклонившись, — разрешите мне вручить вам кредитивную грамоту, заверенную подписью государем-императором России Николаем, которая свидетельствует о предоставлении мне обязанностей посла его величества с чрезвычайными полномочиями. И вручить вашему величеству письмо от императора России.

При этих словах князь Меньшиков передал грамоту и письмо стоящему рядом с ним турецкому чиновнику. Тот взял и подал их султану.

Выждав, когда переводчик довел его слова до султана, князь Меньшиков продолжил:

— Ваше величество, государь-император России повелел мне предстать перед вашим величеством и выразить его дружеские чувства к вашей особе, и пожелать благополучия вашему царствованию и в прочности Оттоманской империи.

Князь Меньшиков умолк, давая возможность перевести его слова. Затем снова продолжил:

— …Мой государь повелел мне так же заняться упрочнением согласия и дружеского соседства обоих государств. Ваше величество может быть уверены, что с моей стороны будет сделано все возможное в достижении этой цели, и что я считаю за счастье данное мне поручение — передать вашему величеству такие чувства моего государя.

Выслушав внимательно переводчика, Султан кивнул головой и улыбнулся. Затем, указав в сторону стоящего рядом с князем Меньшиковым чиновника, сказал на хорошем французском языке:

— Разрешите и мне представить вам нашего нового министра иностранных дел Рифаат-пашу. Надеюсь с ним у вас сложатся хорошие отношения. Если у вас есть желание, вы уже сегодня или в любое другое время можете встретиться с нашим министром иностранных дел и выразить ему свои пожелания.

На этом аудиенция была окончена.

Князь Меньшиков и граф Озеров откланялись и направились к выходу в сопровождении министра иностранных дел Рифаат-паши.

«Ну что ж… Начало положено, — решил про себя князь Меньшиков. — И как будто не плохое…»

По всей видимости, и граф Озеров был доволен приемом.

— Господин посол, — обратился тем временем Рифаат-паша к князю Меньшикову по-французски. — Я готов к встрече с вами в любое время и в любом месте. Но лучше в моем министерстве, — сказал он и пояснил: — Меньше будет упреков со стороны англичан и французов. Давайте завтра. Как говорят русские: «утро вечера мудренее».

И Рифаат-паша улыбнулся, довольный тем неожиданным впечатлением, которое он произвел на русских дипломатов.

Уже по дороге в посольство граф Озеров напомнил князю Меньшикову о его обещании посвятить в причину встречи генерала Непокойчицкого с полковником Розом.

— Все очень просто, — ответил князь Меньшиков. — Граф Титов заверил меня в том, что англичан можно рассматривать ни как противников…

— Но и ни как союзников, Александр Сергеевич, — тут же заметил граф Озеров. — Извините, если я ошибаюсь…

— Нет, нет! — ответил князь Меньшиков. — Вы не ошибаетесь к несчастью. Когда мне доложили, что полковник Роз действует сообща с французским поверенным в Константинополе Бенедетти, я поручил генералу Непокойчицкому, который был заранее знаком с полковником Розом, тайно встретиться с ним и выяснить, насколько у англичан твердая позиция и можно ли на них повлиять.

Граф Озеров неодобрительно качнул головой.

— Александр Сергеевич, и полковник Роз, и Бенедетти пешки в этой игре. Главные фигуры находятся в Лондоне и Париже.

Князь Меньшиков с сожалением усмехнулся. Он и сам об этом думал и ни раз. И все же не удержался от вопроса:

— Граф, ваши рассуждения можно отнести и к нам? Но я не чувствую себя пешкой, как вы изволили выразиться.

— Извините, Александр Сергеевич. Свои слова я не отношу к нам. В отличие от них мы с вами призваны служить православной вере, а не корыстным целям. Чужого нам не надо. Пусть не трогают наше — вот и вся моя философия. На первый взгляд она может показаться кому-либо примитивной, но для меня она важна и ее я исповедую.

Ответ графа Озерова был настолько тверд и искренен, что князь Меньшиков не счел нужным продолжать далее разговор на эту тему.

…Встреча князя Меньшикова и графа Озерова с министром Рифаат-паши началась с представления им сотрудников турецкого министерства иностранных дел.

Церемония заняла около получаса. Затем Рифаат-паша пригласил князя Меньшикова и графа Озерова в свой кабинет. Это была роскошно обставленная комната со старинной мебелью черного цвета. На стенах висели картины в массивных золоченых рамах, на которых были изображены баталии разных лет. А на стене за рабочим столом красовался портрет ныне здравствующего султана.

Рифаат-паша пригласил гостей присесть на софу, обитую темно-красным сукном. Сам занял место за рабочим столом.

— Господин министр, — начал сразу князь Меньшиков, — мы бы хотели обсудить с вами содержание письма нашего государя его величеству султану. Государь-император России Николай обличил меня и поверенного в делах в Константинополе графа Озерова доверием вести переговоры и выражать мнение государя по вопросам касающихся Святых мест в Палестине. Наш государь полон чувства удивления и прискорбия по поводу решения его величества падишаха Оттоманской империи отнять ключи от Вифлеемского собора у православной общины и передать их католикам.

Рифаат-паша слегка кивнул головой. Но было не ясно: согласен он со словами князя Меньшикова или с решением падишаха.

— Все это очень прискорбно. Надо полагать, наш падишах попал под чье-то влияние…

— Господин министр, — мягко прервал Рифаат-пашу граф Озеров, — я нахожусь в Константинополе уже длительное время и мне, и вам доподлинно известно под чьим влиянием падишах принял это прискорбное решение. Наша цель — убедить его в несправедливости такого решения, которое может повлечь за собой ухудшения наших добрососедских отношений.

Рифаат-паша заметно помрачнел. Последние слова графа Озерова, по всей видимости, ставили его в трудное положение.

— Мы этого тоже не хотим, — ответил он. — Но как теперь это сделать? На султана очень сильное давление оказывает Людовик Наполеон. Он грозит занять Сирию и другие наши земноморские владения, — Рифаат-паша сделал паузу и продолжил с прискорбными оттенками в голосе: — В нынешнем положении, когда наша страна еще не оправилась после разгрома янычар и имеет слабую регулярную армию, и слабый военный флот, падишах вынужден идти на уступки…

Речь Рифаат-паши пришлась не по душе князю Меньшикову. По сути дела министр иностранных дел не искал выхода из сложившейся ситуации, а объяснил причину принятого султаном решения.

Наверное, это же почувствовал и граф Озеров. С трудом сдерживая свои эмоции, он заявил:

— Господин министр, но нельзя же уступать каждый раз в ущерб нашим договоренностям. У нас с вами долгосрочные соглашения и Россия всегда готова была защитить интересы Турции!

Рифаат-паша снова кивнул головой.

— Вы, господа, не все знаете, — сказал он тем же прискорбным голосом. — Буквально вчера поверенный в делах Англии в Константинополе полковник Роз в ультимативной форме потребовал от меня предоставить решение спора о Святых местах правительствам Англии, Франции и России. Вы согласны на такие переговоры?

Эта новость озадачила князя Меньшикова настолько, что он тут же предложил прервать встречу для выяснения новых обстоятельств и снова встретиться через несколько дней.

3

О том, что неожиданная для всех отставка Фуад-Эфенди вызвала бурное негодование поверенного в делах Англии в Константинополе полковника Роза, князь Меньшиков узнал, когда полковник Роз приехал в русское посольство и потребовал встречи с чрезвычайным послом России.

Князь Меньшиков с вице-адмиралом Корниловым в это время находился в кабинете графа Озерова.

Секретарь посольства, доложивший о прибытии полковника Роза и его возбужденном состоянии, выжидающе посмотрел сначала на князя Меньшикова, затем на графа Озерова.

— Приглашайте, приглашайте, — сказал князь Меньшиков. — И пожалуйста, найдите генерала Непокойчицкого. Пусть они войдут вместе. А пока вы будете искать генерала, полковник Роз подождет.

Когда секретарь посольства вышел, граф Озеров вопрошающе посмотрел на князя Меньшикова.

— Александр Сергеевич, вы что-то задумали?

— Ровным счетом ничего особенного, — ответил тот. — Во-первых, полковник Роз должен почувствовать, что он прибыл в русское посольство, а не в посольство какой-нибудь полуколониальной страны, во-вторых, присутствие генерала Непокойчицкого нам не помешает.

Не прошло и пяти минут, как снова вошел секретарь и доложил, что генерал Непокойчицкий находится в приемной.

— Прекрасно. Проводите их сюда, — распорядился князь Меньшиков.

И князь Меньшиков, и граф Озеров, и вице-адмирал Корнилов обратили внимание: когда открылась дверь, первым вошел генерал Непокойчицкий. Полковник Роз, несмотря на свой статус, который был выше статуса русского генерала, предусмотрительно пропустил его впереди себя.

«Значит, уважают еще нас», — отметил про себя князь Меньшиков.

Полковник Роз тем временем представился. Князь Меньшиков пригласил вошедших присесть в кресла.

— Я полагаю, господин полковник, представлять вам генерала Непокойчицкого не надо, — сказал князь Меньшиков. — С ним вы уже знакомы, как и с поверенным в делах России в Константинополе графом Озеровым.

Князь Меньшиков преднамеренно заговорил по-русски, зная от генерала Непокойчицкого, что полковник Роз сносно, но владеет русским языком. Вице-адмирала Корнилова князь Меньшиков представлять не стал.

Полковник Роз кивнул головой, давая понять, что согласен с князем Меньшиковым.

— …Мы готовы вас выслушать, господин полковник, — продолжил князь Меньшиков.

Полковник Роз поправил воротник мундира. Жест этот был скорее машинальным, чем необходимым.

— Ваша светлость, я благодарен вам за доброжелательный прием и хочу надеяться на взаимное понимание в нашем деле… — начал он.

— Мы тоже надеемся, — ответил князь Меньшиков. — Поэтому давайте сразу и приступим к делу.

По всей видимости, полковнику Розу не понравилось, что ему не дали дальше говорить о важности дела, однако он сделал вид достойного собеседника, не обращающего внимания на мелкие неприятности.

— Ваша светлость, мой приезд в ваше посольство связан с желанием английской миссии найти достойный для всех сторон выход из возникшего спора вокруг Святых мест, — полковник Роз на мгновение умолк и внимательно посмотрел на князя Меньшикова. Затем продолжил: — Мы считаем, что было бы лучше, если бы намерения российского правительства и его величества русского монарха императора Николая по делам Палестины нашли предварительное согласование с английским правительством. На этом настаивает и лорд Редклиф, возглавляющий ныне министерство иностранных дел правительства ее величества. Что касается самого лорда Редклифа, он скоро прибудет в Константинополь для участия в разрешении этого конфликта. И было бы правильно отложить все переговоры до прибытия лорда Редклифа…

Граф Озеров искоса взглянул на князя Меньшикова. Тот был не проницаем. Терпеливо выждав, когда Роз закончил говорить, Меньшиков обратился к нему:

— Господин полковник, не кажется ли вам, что все вами сказанное, мы вправе расценивать как вмешательство в переговоры России с Турцией? — и, не дожидаясь ответа, повернулся к Озерову. — А вы как думаете?

Граф Озеров с неподдельным недоумением развел руки.

— Ваша светлость, более того — такой подход к переговорам, во-первых, устраняет Турцию из переговорного процесса, что не послужит быстрому решению этого спора, а во-вторых, о чем мы будем говорить с лордом Редклифом, если по историческим обстоятельствам Лондону не принадлежит предмет спора? И наконец, в-третьих, почему мы должны вести переговоры с властями Турции только в присутствии лорда Рерклифа?

Князь Меньшиков перевел взгляд на генерала Непокойчицкого.

— Ваше мнение?

— Я полагаю, Александр Сергеевич, чем быстрее мы проведем переговоры с турецким правительством, тем будет выгоднее всем заинтересованным сторонам, — ответил тот.

— А ваше мнение? — спросил князь Меньшиков у вице-адмирала Корнилова.

— Я согласен с мнением генерала Непокойчицкого, — ответил тот.

И только после этого князь Меньшиков снова обратился к полковнику Розу:

— Господин полковник, как видите, вы получили коллективный ответ.

По лицу полковника Роза скользнула ироническая усмешка.

— Это не меняет дела, ваша светлость. Вы имеете инструкции от канцлера графа Нессельроде вести переговоры с нашим участием. Более того, у нас есть письмо вашего министра иностранных дел графа Титова, в котором он подробно изложил цель вашего пребывания в Константинополе и возможное участие в ваших переговорах представителей английской стороны. Разве это не так?

Князь Меньшиков ничуть не удивился осведомленности полковника Роза. Но его раздражал тон, которым тот говорил и требование решать дипломатические проблемы, касающиеся России, только с участием английского министра.

Между тем полковник Роз всем своим видом показывал, что он ждет ответа на свой вопрос.

— По поводу полученных мной инструкций, господин полковник, вы знаете ровным счетом столько, сколько вашему правительству было сообщено, — начал говорить князь Меньшиков. — Однако это не значит, что я буду вести переговоры, порученные мне государем-императором Николаем, советуясь с теми, кто не заинтересован в положительном решении для России настоящего спора. Ибо для нас речь идет о целостности и сохранности православной веры, основы нашего жития сегодня, завтра и в будущем.

Князь Меньшиков встал, давая понять, что разговор на этом окончен.

Полковник Роз был ошеломлен таким исходом встречи. По всей видимости, он не ожидал столь резкого ответа от русского чрезвычайного посла. Полковник Роз слегка поклонился и молча вышел из кабинета графа Озерова.

— Ну что, господа? Надо полагать, полковник Роз немедленно доложит в Лондон о нашей встрече. Интересно, какой шаг они теперь предпримут? — довольно потирая руки, произнес князь Меньшиков. Он был явно доволен.

— Первое, что они сделают, и я в этом уверен, — сказал вице-адмирал Корнилов, — сообщат нашему послу в Лондоне о состоявшейся встрече и обвинят нас в нежелании вести с ними переговоры. Но это не столь важно. Вот как отнесутся к этому в Петербурге?

Слова вице-адмирала Корнилова заставили князя Меньшикова задуматься.

— Вы и в самом деле полагаете, что в Петербурге им поверят? — спросил он.

— Смотря кто, — уклончиво ответил вице-адмирал Корнилов. — Государь может и не поверит… А вот канцлер граф Нессельроде…

— Да бог с ним! — махнул рукой князь Меньшиков. — Еще ничего не произошло. Как нам сказал Рифаат-паша? Утро вечера мудренее…

Князь Меньшиков даже не мог себе предположить, какое раздражение вызовет в посольстве Франции в Константинополе итог встречи с полковником Розом, который сразу же доложил обо всем поверенному в делах Франции в Константинополе графу Бенедетти.

Буквально на следующий день граф Бенедетти приехал на прием к князю Меньшикову.

— …Князь, — переступив порог кабинета Меньшикова, заговорил Бенедетти, — я разочарован поведением полковника Роза, но не понимаю и вас! Год тому назад ваше правительство отказалось вести переговоры с нами для заключения достойного соглашения, теперь вы повторяете ошибку своего правительства!..

— Граф, давайте не будем горячиться с выводами, — прервал Бенедетти князь Меньшиков. — Палестина находится под покровительством султаната, а не Франции и Англии. Почему мы должны вести переговоры и заключать соглашение, касающееся Святых мест в Палестине, с Францией и Англией, а не с Турцией?

Незатейливый вопрос князя Меньшикова застал графа Бенедетти врасплох. Это было заметно по его лицу. Наконец, кое-как справившись с собой, Бенедетти, не умеряя вспыльчивости, ответил:

— По всей видимости, потому, князь, что главенство в Святых местах отныне принадлежит Франции! Но если вы сумеете добиться пересмотра решения падишаха, в чем я сомневаюсь, Франция, как вы догадываетесь, будет вынуждена принять жестокие ответные меры!..

— По отношению к кому? — прямо спросил князь Меньшиков. — По отношению к России или Турции? Можете не отвечать. Только я вынужден вас заверить: мне не поручено вести переговоры с вами по палестинскому вопросу.

Граф Бенедетти усмехнулся так, словно он проник в тайну, упрятанную в глубине души своего собеседника.

— Князь, вам никогда не удастся убедить турецкое правительство в вашем расположении к нему. У России с Турцией слишком много пересекающихся интересов на востоке. К тому же Турция всегда опасалась и будет опасаться усиления вашего влияния и в европейской, и в азиатской частях своей империи. Я уже не говорю о Сербии…

Князь Меньшиков сделал нетерпеливое движение рукой, чтобы остановить графа Бенедетти.

— Опасаться — это не значит не пытаться мирным путем решать возникающие споры. Если конечно не найдется третья сторона, заинтересованная в возбуждении страхов и споров.

Граф Бенедетти снова усмехнулся.

— Извините, князь, и не сочтите сказанное мной за оскорбление, но вам лучше быть пророком, а не дипломатом, — сказал он с нескрываемым сарказмом.

— Каждый из нас, граф, пророк в своем отечестве, — ответил князь Меньшиков и добавил: — Кто в большей степени, кто в меньшей…

Бенедетти встал.

— Ну что ж, князь… Прощайте, — сказал он и направился к двери, однако вдруг остановился и, обернувшись, все с той же усмешкой, но уже по-русски, произнес: — Как там у вас говорят… Цыплят, по осени считают.

4

…10 марта князь Меньшиков обратился с письмом к Рифаат-паше с предложением продолжить переговоры. Рифаат-паша ответил согласием и попросил провести встречу у него дома, ссылаясь на легкое недомогание и рекомендацию врача не появляться на улице.

На встречу с Рифаат-пашой вместе с князем Меньшиковым поехали граф Озеров и патриарший секретарь Аристарх, который был приглашен из Иерусалима в посольство для консультаций.

Дом Рифаат-паши находился на другом конце города и, чтобы не опоздать к назначенному времени, выехали из посольства за полчаса до встречи.

У подъезда дома Рифаат-паши их встретил слуга, низко поклонился и предложил пройти в дом похожий на дворец с ярким и богатым убранством. Провел до кабинета Рифаат-паши и, снова поклонившись, открыл перед ними дверь.

Завидев князя Меньшикова, сопровождающих его графа Озерова и патриаршего секретаря Аристарха, Рифаат-паша пошел им навстречу. Поприветствовал на французском языке. Руки не подал, однако раскланялся с каждым. Затем пригласил пройти и присесть на стоящие рядом две софы.

Кабинет оказался не большой, но уютный с окнами, выходящими на восток. На стенах ни портретов, ни картин. На это князь Меньшиков сразу обратил внимание. Но зато все стены были обиты драпом темно-красного цвета и придавали кабинету торжественность и благостный покой. Рифаат-паша в кабинете оказался не один.

Перехватив взгляд князя Меньшикова на стоящего у рабочего стола богато одетого чиновника, Рифаат-паша представил его:

— Господа, Нуредин-бек, мой переводчик.

Князь Меньшиков хотел было сказать, что они могут общаться и без переводчика на французском языке, но передумал. По всей видимости, даже такие приватные переговоры требовали некоторых условностей.

Меньшиков в свою очередь представил Рифаат-паше патриаршего секретаря Аристарха.

— Я очень рад, что вы решили возобновить переговоры, — обращаясь к князю Меньшикову, сказал Рифаат-паша. — За последние дни мне пришлось выслушать столько противоположных мнений как со стороны членов Совета Порты, так и со стороны поверенных в делах в Константинополе уже известных вам полковника Роза и графа Бенедетти, что я подумал, не подать ли мне прошение об отставке.

Рифаат-паша сложил вместе ладони и произнес по-турецки слова какой-то молитвы, склонив низко голову.

Мысль Рифаат-паши об отставке удивила и насторожила и князя Меньшикова, и графа Озерова.

— Господин министр, — обратился к нему князь Меньшиков, — ваши слова об отставке не будут угодны Аллаху только потому, что сказаны не в лучший момент для султаната.

— Я это знаю, — ответил Рифаат-паша. — Да простит меня Аллах… Я слушаю вас.

Весь этот короткий диалог состоялся на французском языке. После чего Рифаат-паша дал знак Нуредин-беку быть готовым к переводу.

Этот знак не ускользнул от внимания и князя Меньшикова.

— Господин министр, — перешел на русский язык Меньшиков, — после консультаций с иерусалимским патриаршеством, мы нашли возможным пойти в своих требованиях на некоторые уступки, которые будут заключаться в следующем: во-первых, отданные католикам ключи от Вифлеемского собора не должны давать им права владеть безраздельно престолом храма. Мы готовы согласиться на установленный порядок богослужения каждой общины, который предусматривал бы дни и время для этого, — выждав, когда Нуредин-бек сделал перевод, князь Меньшиков продолжил: — Во-вторых, вновь поставленная звезда в вертепе храма должна быть объявлена, как дарованная его величеством падишахом. В-третьих, главенство в богослужении должно оставаться за греками и богослужение должно проводиться, как того требует иерусалимский патриарх: с рассвета до полудня греками и армянами, а затем — католиками. Это основные наши условия, — подчеркнул князь Меньшиков.

Он обернулся к патриаршему секретарю Аристарху и спросил:

— Я все изложил?

— Нет, ваше сиятельство, — неожиданно ответил тот. — Патриарх иерусалимский просил не оставить без внимания вопрос о владении Вифлеемскими садами. На сегодняшний день преимущество отдано латинской церкви. Мы же хотим владение без чьего-либо преимущества.

Нуредин-бек тут же сделал перевод. После этого князь Меньшиков обратился к Рифаат-паши:

— Как видите, господин министр, наши требования справедливы и не ущемляют интересы Турции. Более того, они направлены на установление добрососедских отношений между нашими державами.

Рифаат-паша внимательно выслушал перевод Нуредин-бека и неожиданно ответил по-французски:

— Я согласен с вами, князь, только хочу сразу предупредить: все ваши пожелания я буду вынужден вынести на рассмотрение Совета Порты и уже потом на утверждение падишаха. Скажу прямо — меня не пугают ваши требования. В них я не вижу угрозы интересам Турции. Однако у меня есть основания думать, что у нас с вами будет много препятствий на пути достижения благородной цели.

До этой минуты все время молчавший граф Озеров не сдержался:

— Ваша высокочтимость, — обратился он к Рифаат-паши, — вы имеете в виду противодействие со стороны французов и англичан?

Рифаат-паша улыбнулся одними краешками губ. Видимо его приятно удивило такое обращение со стороны русского дипломата.

— Не только, — ответил он. — Совет Порты состоит из главных улемов и очень влиятельных чиновников, многие из которых не питают дружеских чувств к русским…

— Этим и воспользовались французы? — прямо спросил князь Меньшиков.

Рифаат-паша слегка пожал плечами.

— У них много средств для давления на наше правительство, — ответил он. — Если бы их еще не поддерживали англичане… А как вы знаете, в нашей армии состоит на службе много английских офицеров.

Князь Меньшиков и граф Озеров переглянулись. Они поняли: узел противоречий затягивался еще сильнее.

— Князь, разрешите дать вам один совет, — продолжил тем временем Рифаат-паша.

— Я с благодарностью приму любой ваш совет, если он будет способствовать благополучному разрешению нашего дела, — ответил князь Меньшиков.

Рифаат-паша сделал знак, чтобы Нуредин-бек покинул кабинет. Когда за ним закрылась дверь, продолжил:

— Насколько мне известно, в Константинополе проживают ваши старые знакомые Хозрев-паша и Шеик-Уль-Ислам. Оба они являются членами Совета и пользуются доверием падишаха.

Князь Меньшиков был поражен осведомленностью Рифаат-паши и, не сдержавшись, спросил:

— Откуда вам это известно, высокочтимый Рифаат-паша?

Хитрая улыбка скользнула по лицу министра иностранных дел.

— Служба у меня такая, князь… Я полагаю, вы все мне сказали? — в свою очередь задал вопрос Рифаат-паша. — Тогда до следующей встречи. Я буду надеяться, что ее мы не будем долго ждать.

Он дружески попрощался. Князю Меньшикову и графу Озерову подал руку. Патриаршему секретарю Аристарху только слегка поклонился.

Уже по дороге в посольство граф Озеров полюбопытствовал у князя Меньшикова:

— Александр Сергеевич, если не секрет, кто эти ваши важные знакомые Хозрев-паша и Шеик-Уль-Ислам?

— Не секрет, граф. Извольте. С ними я познакомился в августе 1828 года, когда наша армия под командованием Дибича осадила и взяла их крепость Андриополь. Тогда же между Россией и Турцией был подписан мирный договор на выгодных для нас условиях. Хозрев-паша и Шеик-Уль-Ислам стояли во главе этих переговоров и во многом способствовали быстрому их продвижению. Вот и все.

— Александр Сергеевич, а тогда до Константинополя было рукой подать, — заметил граф Озеров. — Неужто убоялись чего?

— Нет, дорогой граф. Не убоялись. Брать Константинополь было уже нечем. По этому договору мы и так получили большие преимущества по Нижнему Дунаю и на Кавказе. И что очень важно — добились независимости греков, наших единоверцев.

Граф Озеров как-то странно улыбнулся. Немного помолчал и только после этого продолжил. — Жаль, Александр Сергеевич, что этой победой в большей степени воспользовались другие.

— С нами такое случается, — согласился князь Меньшиков. — Видимо на то была воля всевышнего, раздать лавры так, как он этого возжелал…

5

Сведения, которые были получены графом Озеровым о скором прибытии в Константинополь в качестве резидентов Лондона и Парижа лорда Стефорда Редклифа и графа де Лакура, заставили князя Меньшикова немедленно отыскать в городе Хозрев-пашу и Шеик-Уль-Ислама, и обратиться к ним с просьбой, оказать содействие в его миссии.

Шеик-Уль-Ислам отказался сразу, ссылаясь на неосведомленность в этих делах. Хозрев-паша наоборот живо откликнулся на просьбу князя Меньшикова и пообещал помочь. Однако попросил дать ему время.

18 марта Хозрев-паша передал своим курьером князю Меньшикову письмо. В нем он назначал встречу на 19 марта у себя дома и просил прибыть одного.

Получив письмо, князь Меньшиков ознакомил с его содержанием графа Озерова, генерала Непокойчицкого и вице-адмирала Корнилова.

— Что скажите? — спросил он.

Граф Озеров неопределенно пожал плечами и произнес:

— Если эта домашняя дипломатия будет нам на пользу, почему бы и не поехать на встречу.

С его мнением согласились и Непокойчицкий, и Корнилов.

В назначенное время князь Меньшиков подъехал к дому Хозрев-паши на коляске, нанятой в городе одним из сотрудников посольства, чтобы меньше привлекать внимания к своему визиту.

Однако выходя из коляски, он заметил недалеко от подъезда человека, внешне не похожего на турка.

Как только открылась дверь парадного подъезда, человек тут же исчез за углом дома.

«Следят, — отметил про себя князь Меньшиков. — Интересно знать кто? Англичане или французы?..»

Встретил князя Меньшикова сам хозяин. Учтиво поприветствовал на хорошем английском и проводил в большую, но уютную комнату, которая вероятно служила гостиной. Кресел здесь не было. Вдоль стен стояли софы, а на стенах висели персидские ковры, украшенные кривыми саблями, рукояти которых были искусно отделаны драгоценными камнями и золотом.

— Приходите, князь, — предложил Хозрев-паша. — Присаживайтесь. Что вам подать: кальян, чай? Вы для меня дорогой гость, хотя бы потому, что с того печального года мы с вами ни разу не виделись.

Князь Меньшиков поблагодарил хозяина за радушный прием, однако отказался от угощения, отметив для себя, насколько сильно за эти годы изменился Хозрев-паша. Перед ним был глубоко пожилой человек с морщинами на лице и потускневшими, но по-прежнему умными и проницательными глазами.

«Наверное, я бы не узнал его, будучи в другом месте», — невольно подумал князь Меньшиков.

Эта мысль настолько заняла князя Меньшикова, что он не удержался и спросил, предварительно извинившись:

— Скажите, уважаемый Хозрев-паша, так ли и я извинился за эти годы? Могли бы вы узнать меня на улице?

Хозрев-паша улыбнулся и погладил бороду. Некоторое время чуть насмешливо смотрел на князя Меньшикова. И только после этого ответил:

— Аллаху было угодно, светлейший князь, запомнить вас. Ибо дело выпавшее в то время на нашу долю обязывало нас помнить обо всем случившемся и обо всех, кто хотя бы как-то причастен к нему.

Ответ Хозрев-паши показался Меньшикову достойным, и он был благодарен ему.

Рисковал ли Хозрев-паша своим высоким положением в Совете, согласившись оказывать помощь, князь Меньшиков не знал. Он мог только догадываться: в случае провала его миссии, Хозрев-паши могли припомнить эту встречу.

В том, что она не останется тайной, он уже не сомневался.

— …Вот что я вам хотел сообщить, светлейший князь, — продолжил Хозрев-паша, поудобнее усаживаясь на софе. — Трудностей будет много. Требование вашего государя, изложенное в обращении к падишаху по поводу обновления главного купола Вифлеемского собора, министры правительства не одобряют. Они настаивают, чтобы на куполе не было нарисовано никаких образов и не было никаких надписей, свидетельствующих о принадлежности купола кому-либо. По поводу ключей мнение среди министров разное. Многие сочувственно относятся к возвращению ключей издревле владеющей ими греко-православной общине. Теперь все будет зависеть от падишаха. Я полагаю скорый приезд в Константинополь известных нам с вами лорда Редклифа и графа де Лакура связан именно с намерением падишаха изменить свое решение и обратиться в вашему государю-императору Николаю с письменным извинением, — Хозрев-паша умолк и внимательно посмотрел на князя Меньшикова, словно желал убедиться, какое впечатление произвело на него это сообщение. Затем продолжил: — Что касается выделения места на земле Иерусалима для строительства русского дома, где могли бы находиться странствующие православные. Падишах к этой просьбе относится с пониманием и возможно в скором времени Совет примет решение в вашу пользу. Ну вот и все, что я могу вам пока сказать.

Князь Меньшиков поблагодарил Хозрев-пашу за добрые слова и уже прощаясь, сказал:

— Уважаемый, Хозрев-паша, я искренне рад нашей встречи и надеюсь, что между нами, как и между Россией и Турцией, всегда будет взаимное понимание, доверие и уважение интересов как светских, так и духовных.

— Я тоже рад, что хоть чем-то помог вам, — ответил Хозрев-паша. Он проводил князя Меньшикова до двери. И неожиданно для него произнес:

— Да благослови вас Аллах, светлейший князь…

Меньшиков был тронут словами Хозрев-паши. Он понимал, какой смысл был в них вложен. Усаживаясь в коляску Меньшиков снова увидел человека, стоящего недалеко от дома Хозрев-паши. На этот раз неизвестный не скрылся, а внимательно пронаблюдал за отъездом коляски.

…В этот же день князь Меньшиков подготовил к отправке в Петербург секретную депешу на имя канцлера графа Нессельроде, в которой подробно изложил содержание проведенных им встреч и переговоров, а так же сообщил о скором прибытии в Константинополь лорда Стефорда Редклифа и графа де Лакура. В депеше князь Меньшиков высказал свое предложение о возможном отказе ему в требованиях в полном их объеме из-за сильного вмешательства со стороны Франции и Англии.

В конце депеши князь Меньшиков спрашивал: «…Должен ли я доводить настояния до прекращения в дипломатических сношениях с Портою? Можно ли довольствоваться достигнутым в виде ноты, либо другого документа, вместо формального трактата? В случае разрыва, согласно ли будет с видами императорского кабинета, объявить Порте, что всякое нарушение льгот Восточной церкви, противное смыслу Кайнарджиского трактата, заставит Россию требовать от Порты удовлетворения средствами, кои будут прискорбны императору, как по дружбе его к султану, так и по всегдашнему сочувствию к Оттоманской порте?»

После этого князь Меньшиков пригласил к себе графа Озерова, вице-адмирала Корнилова и генерал-майора Непокойчицкого, и ознакомил их с содержанием депеши.

— Правильно ли я делаю, отправляя такое письмо? — спросил он.

Граф Озеров, не задумываясь, ответил:

— Правильно, Александр Сергеевич. Береженого — бог бережет…

Вице-адмирал Корнилов поддержал мнение графа Озерова, однако сказал:

— Александр Сергеевич, а не рановато ли вы посылаете такую депешу? Переговоры только начинаются…

— Однако они не могут длиться бесконечно, Владимир Алексеевич, — ответил ему князь Меньшиков. — По всему видно, что турецкие власти будут затягивать переговоры, выторговывая себе льготы у Наполеона, одновременно не осложняя отношений с Россией. — И, обращаясь к генералу Непокойчицкому, спросил: — А вы как думаете?

— Я даже не знаю, что и сказать, — ответил тот. — Однако уверен: без поддержки наших требований силою, нам навряд ли удастся чего-либо добиться…

Князь Меньшиков побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

— Вы имеете ввиду занятие Дунайских княжеств? — уточнил он.

Совершенно верно, Александр Сергеевич…

— А если это спровоцирует войну?

— Без поддержки Франции и Англии турки не решаться на войну с нами, — высказал свое мнение вице-адмирал Корнилов. — А чтобы этого не произошло надо активно влиять на Лондон и Париж, но не из Константинополя, а из Петербурга. Что касается депеши — она не повредит делу.

Депешу князь Меньшиков отправил на следующий день, но еще долго сомневался в правильности выбранного им решения. Он опасался в душе за то, что канцлер Нессельроде получив депешу, истолкует её по-своему и постарается убедить государя в провале его миссии, как чрезвычайного посла. В конце концов успокоившись, князь Меньшиков решил: «Чему быть — того не миновать… Все в руках господа-бога…» Себя он ни в чём не винил. Он был уверен: его миссия ещё не окончена…

6

О дне прибытия в Константинополь лорда Редклифа и графа де Лакура в русском посольстве стало известно от Рифаат-Паши. Одновременно он сообщил, что все спорные статьи по делу о Святых местах переданы на ознакомление графу де Лакуру.

Князь Меньшиков пришел в ярость.

— Черт побрал бы этих турок! — выругался он. — Турки преднамеренно пытаются втянуть нас в конфликт с Францией!..

— Чтобы самим остаться в стороне, — добавил граф Озеров. — Это излюбленная тактика всех азиатов, Александр Сергеевич. Что будем делать?

— Наступать! — ответил раздраженно князь Меньшиков.

Граф Озеров с удивлением посмотрел на него.

— Александр Сергеевич, вы не оговорились?

— Нет! Не оговорился! Я немедленно еду во французское посольство!

— Александр Сергеевич, помилуйте! Нельзя этого делать! Надо же поставить их в известность о вашем визите… Этого требует дипломатический этикет…

— К черту этот дипломатический этикет!.. Противника надо застать врасплох!.. Что я и сделаю, дорогой граф.

— Вы поедите сами? — поинтересовался Озеров.

— Сам. Так мне будет проще, — ответил князь Меньшиков.

Он уже все для себя решил и взвесил. Уступать инициативу графу де Лакуру Меньшиков не собирался.

…Неожиданное появление русского чрезвычайного посла князя Меньшикова во французском посольстве вызвало настоящий переполох.

Сначала секретарь посольства пытался выяснить причину приезда князя Меньшикова, затем ему предложили встретиться сначала с поверенным в делах Франции в Константинополе графом Бенедетти.

— …Господа, вы меня не понимаете или не хотите понять, — довольно спокойно сказал князь Меньшиков, хотя в душе он был готов взорваться от негодования. — Я прошу аудиенции у графа де Лакура. Если он не готов или не желает меня видеть, я уеду…

Столь решительное настроение русского чрезвычайного посла еще больше усилило нервозность в приемной посольства, где происходил разговор.

В это время дверь кабинета посла отварилась и из него вышел среднего роста господин, довольно упитанный и одетый, что называется, с иголочки. На нем все было идеально: парик, костюм, даже белый бант и ордена смотрелись так, словно только что приобрели свое место на груди хозяина.

По всей видимости «толстяк», как сразу окрестил его Меньшиков, уже знал, кто перед ним. Он метнул в сторону секретаря гневный взгляд, затем улыбнулся князю Меньшикову и представился:

— Граф де Лакур. Чем могу быть полезен его светлости князю Меньшикову? — спросил он и жестом руки предложил пройти в кабинет. — Пожалуйста… Извините за невоспитанность сотрудников посольства, однако им можно сделать снисхождение. Они заранее не знали о вашем визите. К тому же и граф Бенедети, к сожалению, отсутствует. Он находится на приеме у его величества падишаха по неотложному делу, — сообщил де Лакур, словно, между прочим. — Присаживайтесь, князь. Я могу угостить вас прекрасным коньяком…

— Спасибо, граф, — ответил князь Меньшиков. Он успел заметить в глазах графа де Лакура любопытство, которое, так распирало француза. — Коньяк мы с вами выпьем обязательно, но в другой раз и в честь достижения нашей победы.

Граф де Лакур удивленно приподнял белесые брови.

— Князь, вы собираетесь с кем-то воевать? — спросил он с чуть заметной иронией в голосе.

— Нет, что вы! — в тон ему ответил князь Меньшиков. — Я имел ввиду победу на дипломатическом поприще. Итак, разрешите перейти к цели моего визита. Мы бы не хотели, чтобы в спор России и Турции по поводу Святых мест вмешивалась третья страна. Ибо любое вмешательство только усложнит дело…

— Вы слишком категоричны, — прервал князя Меньшикова граф де Лакур. — Никто не собирается вмешиваться в ваши дела. Но вы не должны забывать, что Турции покровительствуют и другие европейские страны, и у них могут быть общие интересы, как впрочем, и у России с Турцией. Не буду скрывать от вас, я осведомлен турецкими властями о ваших требованиях к Порте. Поэтому я здесь, чтобы уладить спорные вопросы, не доводя их до открытого конфликта…

Пока граф де Лакур говорил, князь Меньшиков, внимательно слушая его, сделал для себя вывод: де Лакур прав в том, что необходимо сначала попытаться найти компромиссные решения. И, по всей видимости, как не прискорбно, но ему придется иметь дело с графом де Лакуром.

— Хорошо, — согласился князь Меньшиков. — Я не возражаю против такого подхода к решению общих спорных вопросов.

Граф де Лакур сразу оживился.

— Прекрасно! — воскликнул он. — В этом залог нашего успеха. Я предлагаю, если вы не против, обменяться мнениями по наиболее спорному вопросу: о Вифлеемском храме. У нас есть все основания думать, что если ключи окажутся в руках привратника из греческого духовенства, это затруднит вход в храм через главные врата католикам и протестантам. Поэтому мы будем настаивать на оставлении ключей от главного входа привратнику от католиков или протестантов…

— Но это же исторически не справедливо! — возразил князь Меньшиков. — И вы не хуже меня знаете об этом!

Граф де Лакур театральным жестом скрестил руки на груди.

— Ваша светлость, меняются времена, а вместе с ними и нравы…

— Но речь у нас с вами идет о более серьезных делах, чем нравы, которые, как выразились только что вы, меняются со временем. Речь идет об историческом праве греко-русской церкви иметь преимущества перед другими христианами. Вифлеемский храм издревле был греческим монастырем. Что касается католиков, то они никогда не использовали Вифлеемский храм для своего богослужения. У них есть свой монастырь и своя церковь. Разве это не так? У нас, в России, говорят: свет в храме от свечи, а в душе от молитвы. Какая разница католикам, где им молиться?

Де Лакур сделал обижено-удивленную мину на лице.

— Я не спорю с вами, князь. Мы говорим сейчас о де-факто и пытаемся, по крайней мере, я пытаюсь, решить этот спор миром. Католиков и протестантов не устраивает предложенный вами порядок богослужения в Вифлеемском храме. Насколько мне известно, князь, комиссар Порты в Иерусалиме Афиф-бей, выполняя волю падишаха, предложил вам договориться с другими общинами, чтобы они сами установили порядок богослужения по очереди без преимущества какой-либо из духовных общин, однако вы не согласились…

Князь Меньшиков впервые слышал об этом. Никто с ним, в том числе и граф Озеров, не говорил о предложении Афиф-бея.

«…Может быть предложение было сделано патриарху Иерусалимскому? — подумал Меньшиков. — Тогда почему патриарх не доложил об этом в посольство?..» Все эти мысли мгновенно прокрутились в голове князя Меньшикова.

Тем временем граф де Лакур всем видом показывал, что он ждет ответа.

— О предложении комиссара Порты в Иерусалиме мне ничего не известно, — ответил князь Меньшиков. — Да если бы и было известно, нашего согласия не последовало бы в силу того, что грекам издревле, я повторяюсь, издревле принадлежало преимущественное право на проведение богослужений в Вифлеемском соборе. Что же касается богослужения в храме Вознесения, куда греко-русская православная община была допущена значительно позже католиков, у нас нет никаких возражений против договоренностей между общинами.

Граф де Лакур помрачнел. Он не стал оспаривать слова князя Меньщикова, зная, что тот прав. Да и сами турецкие власти придерживались того же мнения. А напомнить русскому чрезвычайному послу о том, что еще до греков преимущественным правом пользоваться Вифлеемским храмом было дано римлянам, он не стал. Ибо это еще дальше бы отодвинуло исход переговоров. А князь Меньшиков, расценив молчание графа де Лакура, как знак согласия, продолжил:

— …И еще по одному пункту требования я бы хотел выразить нашу твердую позицию. Обновление купола Святыни гроба Господня, на котором настаивает латинская церковь, проводить с участием греко-русской общины, без замены нынешних образов и надписей на католические, и под наблюдением Иерусалимского Патриарха.

Последние слова князя Меньшикова явно озаботили графа де Лакура.

— Но это невозможно, князь!.. — возразил он. — Латинское духовенство с этим не согласиться! Насколько я знаю, купол пришел в ветхое состояние и требует большого ремонта…

— Ремонта требует только кровля купола, — прервал графа де Лакура князь Меньшиков. — Сам купол не нуждается в ремонте. Это предлог для того, чтобы убрать старые православные образы и письмена и заменить их на латинские.

Граф де Лакур пожал плечами.

— Ну… я не знаю, князь. Я не был в Иерусалиме и не видел, в каком состоянии купол Вифлеемского храма, но уверяю вас, если будет принято решение о ремонте кровли, Патриарх Иерусалимский обязательно будет поставлен об этом в известность турецким властям. Что же касается с ремонта купола, если он в том нуждается, то это дело тоже находиться в ведении турецкого правительства…

На какое-то мгновение князю Меньшикову показалось, что граф де Лакур согласился с его требованием, связанным с ремонтом кровли купола, однако последние слова де Лакура ссылкой на право распоряжаться ремонтом кровли и самого купола турецкими властями показали, что граф де Лакур опытен и хитер, и с его прибытием в Константинополь переговоры с турками только осложнятся.

«Да-а-а… — подумал Меньшиков о де Лакуре, — борода у вас, граф, апостола, а усы дьявольские…»

7

…Прошли уже более полутора месяцев со дня пребывания князя Меньшикова в Константинополе, однако добиться от турецкого Правительства каких-либо существенных уступок в пользу своей миссии ему так и не удалось.

Министр иностранных дел Рифаат-Паша на последней встречи 7 апреля посетовал на то, что на султана идет сильное давление со стороны французов, да и среди министров правительства нет единого мнения. Многие опасаются неуравновешенного и вспыльчивого Людовика Наполеона, который постоянно угрожает Турции, в случае уступок России, высадить свои войска в Сирии и Египте. На этой встрече князь Меньшиков передал Рифаат-паши последний вариант текста договора, составленный с участием графа Озерова и согласованный с канцлером Нессельроде.

Договор предусматривал нахождение ключей от Вифлеемского собора у католиков, однако не давал им привилегий над греко-православными верующими. Проводить же богослужения в Гефсиманском вертепе оставляло первенство православным. Владение Вифлеемскими садами предусматривалось совместным и равным, как на том настаивал Патриарх Иерусалимский. Что касалось ремонта купола храма гроба Господнего в договоре давалось согласие, однако за счет турецкой казны и участия в этом деле Патриарха греческого, без вмешательства остальных христианских уполномоченных.

Рифаат-паша, ознакомившись с текстом договора, нашел его приемлемым для всех сторон и обещал сразу же вынести его на рассмотрение правительства.

Уже в конце встречи князь Меньшиков сказал:

— …Уважаемый Рифаат-паша, вы убедились — Россия не требует от вас ни политических, ни, тем паче, территориальных уступок. У нашего государя одно желание — добиться успокоения и избавиться от религиозных сомнений и неуверенности своих единоверцев в их законном праве совершать богослужения в Святых местах так, как это велось издревле.

Рифаат-паша согласился.

— Ваша светлость, насколько мне известно, султан разделяет законное желание вашего государя-императора, и мы будим надеяться на справедливое разрешение неприятного для нас с вами спора, — ответил он.

Слова Рифаат-паши успокаивающе подействовали на князя Меньшикова и он уехал в посольство с надеждой в душе, что наконец-то все разрешиться.

…На следующий день в русском посольстве появился лорд Редклифт. Его принял граф Озеров. Князь Меньшиков в это время находился с неофициальным визитом у председателя Совета Мустафы-паши.

Отсутствие князя Меньшикова не огорчило лорда Редклифа. Он был настроен оптимистично и даже пошутил:

— …Граф, я слышал, в России говорят: от перемены мест слагаемых сумма не изменяется. Я правильно выразился?

— В отношении перемены мест слагаемых — правильно, — подтвердил граф Озеров. И проводив лорда Редклифа в свой кабинет продолжил: — Я готов вас выслушать.

Лорд Редклиф сел в предложенное ему кресло и мельком оглядел кабинет.

— Вы знаете, граф, за что я уважаю русских? — неожиданно спросил он.

— Не знаю, однако надеюсь, вы скажите, — ответил граф Озеров.

Лорд Редклиф загадочно улыбнулся.

— У русских, мне кажется, нет чувства опасения за то, что о них думают другие, когда вы что-то делаете.

Мысль лорда Редклифа была туманной, и граф Озеров решил уточнить:

— Лорд, что имеете вы ввиду?

— Нет, нет! Вы не подумайте ничего предосудительного! — поспешно сказал лорд Редклиф. — Наоборот, когда я узнал о столь решительном посещении князем Меньшиковым графа де Лакура, я сказал в своем посольстве: «Учитесь у русских!» Я очень доволен тем разговором, который у них состоялся. Но!.. — лорд Редклиф предостерегающе поднял вверх указательный палец. — Вы хотите очень много, а это не благоразумно…

— Почему? — поинтересовался граф Озеров.

Лорд Редклиф снова загадочно улыбнулся.

— Сказать откровенно?

— Конечно, лорд. За вашу откровенность я буду вам премного благодарен.

Лорд Редклиф последние слова графа Озерова, казалось, пропустил мимо ушей.

— Ваше настойчивое стремление покровительствовать православным Порты вызывает подозрение не только у турецких властей, но и у европейских держав!..

— К примеру, у Англии и Франции.

— Я обещал быть с вами откровенным, — продолжил лорд Редклиф, ничуть не смутившись прямым вопросом. — И потому сдержу свое слово. Если князь Меньшиков и дальше будет так добиваться привилегий вашим единоверцам, вы совершите серьезную ошибку…

— Какую, лорд?

Граф Озеров уже догадался, зачем приехал Редклиф. Он, несомненно, знал, что в посольстве нет князя Меньшикова. Но этот разговор предназначался именно для него.

Лорд Редклиф на какое-то мгновение задумался.

— Вы сами создадите против себя коалицию держав, которая в случае необходимости предпримет против России решительные действия, — ответил он. И тут же добавил: — Извините, но вы сами просили быть с вами откровенным.

— Я могу об этом сообщить князю Меньшикову? И еще: это ваше личное мнение или мнение возможной коалиции? — спросил граф Озеров, стараясь выглядеть спокойным, хотя его уже начинало трясти изнутри.

Лорд Редклиф снисходительно усмехнулся. По всему было видно, что он чувствует себя в русском посольстве, как у себя дома.

— Граф, я полагаю это наша дружеская беседа… Правительство Великобритании всегда понимало стремления России занять почетное место в ряду великих держав Европы и даже способствовало этому не в током уж отдаленном прошлом. Однако и Россия должна учитывать интересы других стран, — лорд Редклиф посмотрел на стоящие в углу кабинета часы и вдруг заторопился. — Разрешите, граф, откланяться. Мне еще сегодня необходимо побывать у турецкого министра иностранных дел и встретиться в нашем посольстве еще кое с кем… Впрочем, вам, граф, это не очень интересно…

Лорд Редклиф откланялся и уехал.

Когда вернулся князь Меньшиков, граф Озеров подробно рассказал ему о визите лорда Редклифа.

— Интересно знать, с кем лорд собирается встретиться в своем посольстве, — выслушав Озерова, задумчиво произнес князь Меньшиков. — Он или интригует нас, что вполне возможно, или проговорился…

— Александр Сергеевич, вас только это заинтересовало? — не без удивления спросил граф Озеров.

— Но почему же… То, что он сказал, мы с вами предполагали. Я надеюсь и в Петербурге к этому готовы. — Князь Меньшиков прошелся по кабинету, затем спросил: — А нельзя ли каким-то образом узнать, с кем лорд Редклиф намеревался встретиться в своем посольстве?

Граф Озеров слегка пожал плечами.

— Вы это серьезно?

— Очень…

— Есть у нас по этой части люди, — сказал граф Озеров. — Попытаемся…

…Буквально на второй день граф Озеров доложил князю Меньшикову, что лорд Редклиф действительно встречался в английском посольстве с поверенным в делах Австрии в Константинополе Кпецлем.

— Интересно… Что они там еще задумали? — не скрывая своей тревоги произнес князь Меньшиков. — Неужели и австрийцы будут с ними?..

— Может мне поговорить с Клецлем? — предложил граф Озеров.

Князь Меньшиков с неподдельным удивлением посмотрел на него.

— А это возможно? — спросил он.

— Александр Сергеевич, с Клецлем я знаком уже не первый год…

— Тогда с богом, граф! — повеселел князь Меньшиков. — Это уже другой поворот в деле!

Однако прошло более недели, прежде чем состоялась встреча графа Озерова с поверенным в делах Австрии в Константинополе Клецлем.

В посольство граф Озеров вернулся в мрачном настроении.

— …Встреча с лордом Редклифом была по просьбе Клецля, — сказал он князю Меньшикову. — Клецлю необходимо было выяснить насколько серьезно Лондон намерен поддерживать Турцию. В свою очередь лорд Редклиф настойчиво, по словам самого Клецля, — подчеркнул Озеров, — пытался узнать, на чьей стороне будет Австрия в случае, если Англия и Франция объявит войну России…

— Ну и сволочи же они! — не стерпел князь Меньшиков. — Какие сволочи! — повторил он и взволнованно заходил по кабинету. — Надо немедленно подготовить депешу и сообщить об этом в Петербург! Боже мой!.. Неужели, чтобы быть великой державой, надо расплачиваться за это такой ценой?.. — этот вопрос князь Меньшиков задал скорее себе, чем графу Озерову, который с немым удивлением и жалостью смотрел на него.

Было ясно, первый раунд переговоров несмотря на видимую готовность турецких властей вести их с учетом требований России, был проигран. Граф Озеров хотел как-то успокоить князя Меньшикова, но в это время в кабинет вошел секретарь посольства и сказал:

— Ваша светлость, — обратился он к князю Меньшикову, — прибыл курьер из Петербурга с пакетом на ваше имя от канцлера графа Нессельроде.

И подал князю Меньшикову запечатанный конверт.

— Легок на помине, — чуть слышно произнес князь Меньшиков, принимая пакет из рук секретаря посольства. И добавил: — Первый звон — чертям разгон, второй звон — перекрестись, третий звон — иди в церковь…

— Александр Сергеевич, вы это о чем? — спросил граф Озеров.

— Да так… К слову пришлось, — ответил князь Меньшиков, вскрывая пакет.

8

Послание канцлера графа Нессельроде, в котором он выражал волю государя, ставило графа Меньшикова в еще более трудное положение.

Канцлер напоминал желание государя получить от турецких властей должное, как было сказано в письме, удовлетворение за неуважение к России и вероломство. В противном случае, писал граф Нессельроде, надлежало назначить три дня для выполнения требований государя-императора и по истечении их, если требования не будут исполнены, покинуть Константинополь.

В этот же день князь Меньшиков получил письмо и от Хозрева-паши. Он предупреждал князя Меньшикова о готовящемся погроме русского посольства мусульманской частью населения Константинополя, подстрекаемой сотрудниками английской миссии.

«…Светлейший князь, не оставляйте без внимания лорда Редклифа, — советовал в конце письма Хозрев-паша. — Этот человек может принести вам много неприятностей. И надежнее будет для вас переехать на свой пароход. Да хранит вас Аллах».

…23 апреля князь Меньшиков встретился с Рифаат-пашой в министерстве иностранных дел Порты и довел до него содержание письма канцлера графа Нессельроде.

— …Высокоуважаемый Рифаат-паша, — сказал князь Меньшиков, — передо мной, как вы видите, нет иного выбора. Или его светлость султан удовлетворяет требования государя-императора России, или я буду вынужден покинуть Константинополь, объявив свою миссию законченной. За время моих переговоров я убедился в нежелании вашего правительства принять наши требования и гарантировать свободу богослужения православным подданным Оттоманской Порты. Более того, я имею достоверные сведения о все большем подчинении турецких властей влиянию лорда Редклифа и графа де Лакура. Однако позвольте вам напомнить: Турция им нужна, как разменная монета, для решения своих далеко идущих планов. И если вы это не поймете, дальнейшая судьба Турции будет полностью зависеть от прихоти Парижа и Лондона.

Все это князь Меньшиков произнес спокойно и с достоинством.

Рифаат-паша отдал должное выдержке русского чрезвычайного посла и отнесся с явным сочувствием к его словам.

— Светлейший князь, — произнес он, — я, как и вы, желаю скорейшего разрешения этого недоразумения. Клянусь вам Аллахом, все, что я могу делать для этого, я делаю. Не буду скрывать от вас, что вмешательство в наши переговоры названных вами лиц, превратили переговоры в недостойную интригу. Скажу вам более: на прошлой неделе на приеме у его светлости падишаха побывал лорд Редклиф и пытался убедить его светлость в том, что независимо от исхода переговоров русские войска все равно займут Дунайские княжества и, что Россия намерена объявить Турции войну…

— Но это же чушь!.. — не сдержался князь Меньшиков. — Россия не собирается воевать с Портой!

Рифаат-паша с сожалением усмехнулся.

— У каждой великой державы много врагов… — сказал он. — Во всей этой неприглядной истории, я бы не хотел быть вашим должником, светлейший князь. В разговоре со мной лорд Редклиф заявил, что он уполномочен ее величеством королевой Англии, в случае необходимости, потребовать от командующего английскими морскими силами в Средиземном море ввести их корабли в проливы Босфор и Дарданеллы. Я думаю, об этом вы должны знать.

Князь Меньшиков был поражен откровенностью Рифаат-паши, которая могла стоить ему министерского поста.

— Благодарю вас за доверие, высокоуважаемый Рифаат-паша, — ответил князь Меньшиков. — И все же прошу еще раз довести до вашего правительства содержание письма канцлера графа Нессельроде.

— Я это обязательно сделаю, — пообещал Рифаат-паша. И тут же предложил: — Светлейший князь, в пятницу, 1 мая, я приглашен в гости к Верховному визирю Махмед-Али домой. Он, насколько я знаю, с пониманием и сочувствием относится к вашей миссии. Если вы желаете, мы можем вместе поехать к Махмед-Али и попытаться склонить его на нашу сторону. Человек он мудрый и правильно расценит ваш визит.

Князь Меньшиков, не раздумывая согласился.

— Тогда до встречи, светлейший князь, — сказал Рифаат-паша. — И да поможет нам Аллах.

В посольство князь Меньшиков вернулся с надеждой, что еще не все потеряно. И все же в глубине души оставался неприятный осадок и неуверенность правильно ли он поступает, согласившись ехать незваным гостем к Верховному визирю.

Уже за ужином виде-адмирал Корнилов, заметив на лице князя Меньшикова мрачность, спросил:

— Снова худые вести, Александр Сергеевич?

— Да как будто нет, — рассеянно ответил тот и рассказал о предложении Рифаат-паши поехать 1 мая на встречу с Верховным визирем.

— Значит, еще есть неделя на размышление, — заметил вице-адмирал Корнилов.

— Почему на размышление? — поинтересовался князь Меньшиков. — Я дал согласие…

— Александр Сергеевич, вы меня простите, но мне кажется, что мы с вами похожи на утопающего, который хватается за соломинку в надежде спастись. — И, перехватив на себе надоумленный взгляд князя Меньшикова, пояснил: — Это, по мнению Рифаат-паши Верховный визирь сочувствует нам. А у меня есть другая информация, прямо противоположная этой. Махмед-Али в равной степени сочувствует и французам. Вам необходимо снова добиваться приема султаном и поговорить с ним прямо и откровенно.

Князь Меньшиков задумался. Он был согласен с вице-адмиралом Корниловым и по поводу утопающего, как тот выразился, и по поводу встречи с султаном.

— Ну что ж… — ответил он. — Пожалуй, вы правы. Семи смертям не бывать, а одной все равно не миновать…

…Письменную просьбу принять чрезвычайного посла России отвез во дворец султана граф Озеров. Это было во вторник. Прошли среда и четверг. Ответа не было. По пятницам султан не принимал. Он в этот день посещал мечеть. И Меньшиков решил переехать на субботу и воскресенье на пароход «Громоносец».

Однако в пятницу в половине одиннадцатого в посольство приехал курьер от Рифаат-паши и передал на словах князю Меньшикову, что султан ждет его в три часа дня. И добавил, чтобы он взял с собой переводчика.

Князь Меньшиков тут же стал готовиться к встрече. В половине третьего от посольства отъехали три коляски с закрытым верхом. В одной — Меньшиков, в другой, самой роскошной, — Корнилов и в третьей — переводчик. Это была идея графа Озерова, в связи с тем, что за посольством почти круглые сутки велось наблюдение. Граф Озеров посоветовал попытаться обмануть шпионов. По дороге к дворцу султана коляски должны были несколько раз поменяться местами, затем разъехаться по разным улицам. И уже у дворца коляска князя Меньшикова должна была встретиться с коляской, в которой ехал переводчик.

Граф Озеров оказался прав, как только коляски отъехали от посольства, за ними туту же последовал тарантас. Все остальное произошло, как и предлагал граф Озеров. Тарантас, когда коляски разъехались, последовал за роскошной коляской, которая после часа езды по улицам города вернулась к русскому посольству.

…Султан принял князя Меньшикова в своем рабочем кабинете. И сразу представил офицера, находящегося тут же:

— Мой адъютант Одгем-паша, — затем продолжил: — Пусть вас не удивляет, князь, но я решил вести с вами беседу не на французском языке. Мне ближе мой родной язык. Да и у вас не будет мыслей о моей приверженности к французам.

Князь Меньшиков легким поклоном дал понять, что согласен с султаном.

— Сочту за честь, ваше величество, вести с вами беседу на любом доступном нам с вами языке, — ответил он.

Слова князя Меньшикова пришлись султану по душе.

— Ваша речь заслуживает, князь, похвалы, — сказал он. — Я готов выслушать вас.

Князь Меньшиков решил говорить откровенно и прямо. Он понимал: это был его возможно последний шанс в затянувшихся переговорах.

— Ваше величество, я снова нахожусь здесь по воле моего государя, — начал он спокойно, подбирая каждое слово, чтобы оно не было двусмысленным или непонятным султану. — Его позиция прежняя. Он искренне расположен к Оттоманской Порте и у него нет и тени помышления о преобладании в чем-либо, — князь Меньшиков сделал паузу для перевода его слов. Затем продолжил: — Мой государь добивается вашего доверия и никогда не помышлял, как это вам доносили ваши министры, вмешиваться в дела между вами и вашими подданными, как в мирное, так и в военное время. И в настоящих обстоятельствах мой августейший государь желает одного: согласовать свою набожность и религиозные убеждения с поддержанием и утверждением вашей монархии, обращается к вам с настоятельной просьбой обеспечить и сохранить под вашей защитою вековые льготы и преимущества православного исповедания.

Султан был явно смущен словами князя Меньшикова. Это стало заметно по его глазам и нетерпению, с которым он выслушал переводчика.

— Уважаемый князь, — ответил султан, — мы искренне желаем сохранения дружеских отношений с Россией и восстановления доверия русского монарха. Мы уверены в бескорыстии ваших побуждений, связанных с покровительством православных на территории Оттоманской империи. Что касается меня лично, я постараюсь исправить в ближайшее время допущенные нами ошибки.

Князь Меньшиков, услышав это, воспрял духом. Слова султана вселяли надежду на успех его миссии. Иначе он не мог их расценить. Однако его по-прежнему не покидало чувство опасения от возможного вмешательства со стороны. И он решил тут же сказать об этом султану.

— Ваше величество, я благодарен вам за искреннее признание в необходимости сохранения дружеских отношений между Турцией и Россией, во имя процветания обеих держав. В тоже время меня беспокоит то обстоятельство, что переговоры между двумя державами стали превращаться в европейскую проблему. Это противоестественно и ни чем не обосновано. Вмешательство третьих стран, преследующих свои далеко идущие корыстные цели, только усугубит положение дел, и не будет способствовать их быстрому разрешению…

Князь Меньшиков умолк и слегка склонил голову, дав знак переводчику, чтобы он сделал перевод его слов.

Выслушав переводчика, султан помрачнел.

— Мы исправим это положение, — ответил он. — Турция не Греция, и тем более не Дунайские княжества. Свои вопросы мы будем решать сами, уважаемый князь. И вы это узнаете дня через два-три. Вы бы и сегодня получили ответ на все ваши вопросы, однако, к сожалению, я этого не могу сделать в связи с отставкой Верховного визиря. Ответ вы получите через нашего министра иностранных дел.

Слова султана об отставке Махмед-Али были для князя Меньшикова словно громом с ясного неба. Это была уже вторая отставка в верхах за время его пребывания в Константинополе и обе, так или иначе, были связаны с его пребыванием здесь.

Султан встал и дал понять, что встреча окончена. Князь Меньшиков поблагодарил его, поклонился и вышел из кабинета в сопровождении переводчика и адъютанта султана Одгем-паши, который проводил их до самого выхода из дворца.

Возвратившись в посольство, князь Меньшиков сразу же в сопровождении вице-адмирала Корнилова и генерала Непокойчицкого уехал на пароход «Громоносец», который в это время стоял на рейде в Буюкдере.

9

В воскресенье капитан парохода «Громоносец» доложил князю Меньшикову о прибытии из посольства дипкурьера. Меньшиков принял дипкурьера, который передал письмо графа Озерова. В письме Озеров сообщал о неожиданных изменениях в верховной власти Порты, которые произошли в ночь с 2 на 3 мая. Председатель Совета Мустафа-паша был назначен Верховным визирем, прежний Верховный визирь Махмед-Али указом султана назначен — командующим регулярными войсками. Был отправлен в отставку и министр иностранных дел Рифаат-паша. Вместо него министром назначен Решид-паша.

Прочитав письмо, князь Меньшиков не знал: радоваться ему или сожалеть. Вновь назначенные люди были новые и ему неизвестные. Но самое главное — как теперь будет исполнено слово, данное султаном? Интуиция подсказывала князю Меньшикову — надо немедленно что-то предпринимать.

На следующее утро в понедельник он поехал в посольство, переговорил с графом Озеровым и, предварительно получив согласие на встречу с Решид-пашой, отправился в министерство иностранных дел Турции.

Решид-паша уже ждал его.

— …Я в курсе ваших дел, светлейший князь, — сказал новый министр, как только князь Меньшиков переступил порог его кабинета. — Однако у меня будет к вам просьба — дайте мне еще один день, чтобы я мог исполнить волю его сиятельства падишаха без ущерба для дела.

Князь Меньшиков согласился, понимая сложность положения Решид-паши.

И все же он предупредил:

— Уважаемый Решид-паша, один день и не более. Мы и так потеряли много драгоценного времени не в пользу дела.

Князь Меньшиков попрощался и вышел из кабинета министра. В коридоре он увидел лорда Редклифа, беседующего с каким-то турецким чиновником. Князь Меньшиков сделал вид, что не заметил англичанина и прошел мимо.

…5 мая на пароход «Громоносец» приехал секретарь турецкого министра иностранных дел и передал на словах просьбу Решид-паши дать новую отсрочку в связи с непредвиденными обстоятельствами.

Сказав секретарю, что ответ Решид-паша получит из русского посольства от графа Озерова, князь Меньшиков через полчаса приехал сам в посольство и рассказал графу Озерову о просьбе Решид-паши дать вторую отсрочку.

— …Я чувствую, — угрюмо сказал Меньшиков, — мне надо уезжать из Константинополя. Они нас просто пытаются водить за нос!

— Александр Сергеевич, у меня есть другое предложение, — ответил граф Озеров. — Не надо торопиться. Вчера на совещании в правительстве Решид-паша очень активно настаивал на выполнении наших требований. Его подержал и новый Верховный визирь Мустафа-паша. Давайте еще подождем день — другой. Я полагаю, в самых верхах Порты идет серьезная борьба, которая подпитывается лордом Редклифом и графом де Лакуром…

— А что же султан? Он же дал мне слово! — возмущенно сказал князь Меньшиков. — Или у них так заведено?

— Александр Сергеевич, я не знаю, как у них заведено, однако торопиться с отъездом я бы не советовал, — еще раз повторил граф Озеров. — К тому же об отъезде надо посавить в известность хотя бы графа Титова.

— Хорошо, — немного подумав, согласился князь Меньшиков. — Пусть будет по-вашему. Только мне кажется, что все это зря… Кругом одна ложь. Верно в народе говорят: один только безмен ни рожден, ни крещен, а правдой живет. Все остальные…

Граф Озеров мягко прервал его:

— Александр Сергеевич, есть еще одна причина подождать. Султан распорядился провести внеочередное собрание Совета 5 мая для обсуждения нашего ультиматума. То есть сегодня. Приглашены все министры, главные улемы и областные правители. Будет на Совете и ваш старый знакомый Хозрев-паша. Это обнадеживающее обстоятельство. Есть правда и другое — менее обнадеживающее. Накануне лорд Редклиф и граф де Лакур объехали всех влиятельных сановников Порты, принимающих участие в заседании Совета, и убеждали их не принимать наш ультиматум, — добавил он.

Князь Меньшиков усмехнулся.

— Наш пострел — везде поспел…

— Вы это о ком? — не понял граф Озеров.

— О ком же ещё? О лорде Редклифе и графе де Лакуре…

…День 5 мая прошел в русском посольстве в напряженном ожидании. Что происходило на Совете, узнать было невозможно. Совет проходил в строжайшем секрете и длился 7 часов.

На ночь князь Меньшиков снова уехал на пароход «Громоносец». А утром следующего дня капитан парохода доложил ему, что с берега просят спустить на воду шлюпку для министра иностранных дел Турции Решид-паши.

…Решид-паша поднялся на борт парохода в сопровождении двух чиновников, которых он почему-то не представил князю Меньшикову. Вид у Решид-паши был озабоченный. Он подал князю Меньшикову пакет и пояснил:

— Светлейший князь в этом пакете находится решение Верховного Совета Порты, которое принято 42 голосами из 48 лиц присутствующих на заседании Совета. К моему великому огорчению Верховный Совет отклонил ваш ультиматум. Совет принял решение оставить в силе прежнее решение Султана о Святых местах без изменений. Что касается просьбы о выделении места в Иерусалиме под строительство православной церкви и дома для православных паломников, Верховный Совет принял решение о выделении такого места в окрестностях Иерусалима…

Князь Меньшиков выслушал Решид-пашу и спокойно сказал:

— Ну что ж… К этому прискорбному сообщению я был готов. Готова ли будет Турция и населяющие ее народы с разными религиозными верованиями одобрить тот роковой шаг, который сделал Верховный Совет и представить себе все вытекающие отсюда последствия для Турции. Что касается моей миссии, — продолжил он, — я считаю ее оконченной.

Решид-паша в ответ не проронил ни слова. Он молча сделал поклон и направился к трапу, а князь Меньшиков еще долго стоял на палубе парохода, чувствуя, как смертельная усталость одолевает все его существо. Он повернул голову на север. Там, в двух сутках хода, была Одесса, куда теперь он должен отплыть со всем посольством. Таково было требование канцлера Нессельроде.

Совсем неожиданно к концу дня на пароходе появился поверенный в делах Австрии в Константинополе Клецль и стал уговаривать князя Меньшикова не прерывать переговоры. Он уже знал о решении Верховного Совета Порты.

— …У меня есть все основания полагать, что турецкая сторона пойдет на уступки, — сказал он князю Меньшикову.

— Сомневаюсь, — ответил тот. — Я располагаю достоверными сведениями, что послы Англии и Франции уже отдали распоряжения англо-французской эскадре стать у входа в Дарданеллы.

Клецль недоверчиво качнул головой.

— Но… этого не может быть! — воскликнул он. — Они нарушают Андрианопольский мирный договор! Я немедленно еду к лорду Редклифу и графу де Лакуру!.. Надо остановить это безумие!

…9 мая пароход «Громоносец» с русской миссией отплыл в Одессу. В посольстве остались только секретарь и охрана из пяти человек.

В день отплытия князя Меньшикова у русского посольства с раннего утра начала собираться толпа мусульман, гневно выкрикивающих проклятия в адрес неверных. Затем толпа, словно по команде, двинулась к порту…

11 мая пароход «Громоносец» стал на одесском рейде.

К нему сразу причалил паровой катер с градоначальником Одессы, который передал князю Меньшикову пакет от канцлера графа Нессельроде. В пакете было письмо канцлера, в котором он просил князя Меньшикова задержаться в Одессе до особого указания в связи с отправкой турецкому правительству ноты протеста по поводу срыва переговоров.

К письму была приложена копия ноты протеста для ознакомления князя Меньшикова. В ноте в ультимативной форме требовалось от Турции выполнения ранее признанных договоров и права русского государя-императора на покровительство православных подданных Оттоманской Порты.

«В противном случае, — было сказано в ноте, — русские войска получают приказание перейти границу и занять Дунайские княжества не для открытия военных действий, а чтобы приобрести материальный залог до получения от Турции нравственного ручательства в исполнении пожеланий нашего государя…»

Князь Меньшиков прочитал ноту и вдруг понял — войны не избежать…

Странно, но эта мысль его не испугала. Внутренне он уже был готов к такому ходу событий, полагая, что эта война за гроб Господний не станет великим грехом…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Майский месяц пришел в Петербург холодным. По ночам с Финского залива наползали молочно-белесые туманы и только к полудню рассеивались, оставляя после себя промозглую сырость.

Однако к середине месяца немного потеплело.

Императрица Александра Федоровна несколько раз просила супруга переехать из Зимнего дворца хотя бы на неделю-другую в Павловск или Красное Село, но Николай Павлович отвечал отказом, ссылаясь на неотложные дела и необходимость его пребывания в столице.

Государь не лукавил. Граф Нессельроде доложил ему, что на их ноту турецкое правительство ответило отказом, однако изъявило желание прислать в Петербург своего чрезвычайного посла для возобновления переговоров.

Князь Меньшиков по-прежнему томился в Одессе в ожидании решения государя.

Последнее событие еще больше укрепило в сознании Николая 1 мысль иметь «буферные территории», которые бы исключили прямое столкновение интересов России с другими странами.

Успешная экспедиция русской армии в 1839 году в Среднюю Азию закончилась покорением Хивинского княжества. Новая экспедиция в 1847 году в низовья Сыр-Дарьи положила начало покорения самого могущественного на границе России соседа — Коканского ханства. Мир и спокойствие здесь для России на долгие годы были обеспечены.

Почти одновременно войска под командованием графа Муравьева провели успешную экспедицию на Дальнем Востоке, присоединив к России левый берег и устье Амура.

На Кавказе от российских границ была оттеснена Персия.

В Европе же дела не ладились. Здесь все было сложнее. Особенно после подавления восстания поляков в Варшаве в ноябре 1830 года, когда наместник государя великий князь Константин Павлович, до этого не чаявший души в поляках, с трудом спас свою жизнь, бежав из Варшавы вместе со своей супругой полячкой.

Подавление польского восстания генералом Паскевичем и назначение его наместником в Варшаву перепугало Европу. Она заискивала и тайно ненавидела Россию.

…15 мая по распоряжению Николая I в столицу прибыл фельдмаршал князь Паскевич. Государь принял его вместе с канцлером графом Нессельроде, военным министром князем Долгоруковым и министром иностранных дел графом Титовым.

— …Мне нужен ваш совет, — сразу заговорил Николай I. — Отказ правительства Порты удовлетворить наши законные требования налагает на меня обязанность принять меры, достойные величия России и моих незабвенных предков, которые всегда стояли на защите православия и справедливости. Миссия князя Меньшикова в Константинополь, несмотря на все наши старания убедить султана Оттоманской Порты не притеснять православных и не нарушать древнее право греко-русской православной церкви владеть ключами от Святых мест, закончилась безрезультатно. При всем желании избежать военного конфликта, я вынужден принять меры, которые бы способствовали проведению наших войск, расположенных на западной границе, на военное положение на случай, если нам придется войти в Дунайские княжества, — государь сделал паузу и обвел долгим взглядом присутствующих. После этого продолжил: — Посему я намерен с этой целью в течение мая-июня провести доукомплектование этих войск за счет резервных отпускников. В первую очередь, пополнение должно поступить в части 1-го пехотного корпуса, находящихся в приграничных Подольской и Волынской губерниях, а также в части 5-го корпуса, расквартированных в Бессарабии, Крыму и Одессе. Это в общем плане. Теперь конкретно, — государь подошел к столу, взял в руки последний доклад начальника Генерального штаба и обратился к князю Долгорукову: — Вам надлежит срочно отдать распоряжение быть в готовности 13-й пехотной дивизии, расквартированной в Севастополе, погрузиться на суда Черноморского флота и отплыть в Закавказье. 4-й и 5-й отдельным кавалерийским дивизиям войти в подчинение командования корпусов по месту своей дислокации и ждать указаний. Обяжите также свое интендантство немедленно приступить к заготовкам провианта и фуража на Днестре и юге Подольской губернии. Вопросы есть? — спросил государь и внимательно посмотрел на князя Долгорукова.

— Нет, ваше величество, — ответил вставая князь Долгоруков.

Николай I подал знак рукой, чтобы князь Долгоруков сел.

— Прошу более никому не вставать. Теперь давайте размышлять дальше. Я полагаю, разрыв дипломатических отношений с Турцией неизбежен. Что последует за ним?.. — государь снова сделал длительную паузу, словно, не хотел произносить это роковое слово.

— Возможно, война, ваше величество, — спокойно и даже как-то равнодушно продолжил мысль Николая I фельдмаршал Паскевич.

Государь взглянул на него.

— Совершенно верно, Иван Федорович. Война, — повторил он. — И не простая. Ибо еще никогда Россия не вела войну за свои христианские убеждения. И вот тут я бы хотел от всех вас услышать совета. Каким способом нам вести эту войну? С учетом того, что в нее могут вмешаться французы и англичане? Генштаб предлагает провести решительную экспедицию с участием Черноморского флота в Босфор с целью захвата Константинополя. По расчетам Генштаба суда Черноморского флота, как военные, так и транспортные, в состоянии взять на борт за один раз до 15—16 тысяч человек с орудиями полевого тыла, и до трех тысяч казаков с лошадьми. Однако для овладения проливом и штурмом города этого числа войск будет недостаточно. А чтобы их удвоить, или утроить, необходимы перевозки в течение 12 дней. И это при хорошей погоде.

Николай I замолчал и снова выжидательно посмотрел на присутствующих.

— Ваше величество, можно уточнить, кто будет осуществлять командование экспедицией, — спросил граф Титов.

— Я полагаю поручить это дело адмиралу князю Меньшикову, — ответил государь и тут же сам задал вопрос. — А почему министерство иностранных дел интересуется, кто будет руководить?

Граф Титов смущенно пожал плечами.

— Ваше величество, так это же война…

— Вы не доверяете князю Меньшикову?

Титов окончательно был смущен таким вопросом государя и, извинившись, объяснил, что поинтересовался из желания знать, кому будет поручено такое ответственное дело, которое сопряжено, по всей видимости, с нарушением торгового мореплавания и появления недовольства многих стран.

Молчавший до этого фельдмаршал князь Паскевич после неловкого объяснения графа Титова попросил разрешения у государя высказать свое мнение.

— Ваше величество, я прошу прощения, однако план Генштаба, в основе которого лежит экспедиция на Константинополь, связан с большим риском… — сказав это, фельдмаршал Паскевич сделал паузу скорее для того, чтобы увидеть реакцию государя.

— Я слушаю вас, Иван Федорович, — живо отозвался Николай I.

Князь Паскевич был удовлетворен готовностью государя слушать его дальше.

— Во-первых, необходимо будет точно знать, где в это время находится турецкий флот, — продолжил он.- Если в Проливе, значит, придется принять с войсками на борту бой, а уже потом идти на штурм Константинополя. В этом случае теряется внезапность нашего намерения, и возможны значительные потери экспедиционных войск. Во-вторых, по сведениям, поступившим из Константинополя, флот англичан и французов уже стоит у входа в пролив Дарданеллы. И, надо полагать, не останется без действия. В-третьих, как поведут себя турки в случае падения Константинополя. Если запросят мира, это одно. А если отведут войска, к примеру, к Галисполю или Эносу и станут стягивать туда все свои армии, да еще призовут на помощь французов с англичанами, это совсем другое дело. Возникает и другой вопрос, сможем ли мы флотом обеспечить переброску войск, провианта и фуража для дальнейшего ведения войны? Не сможем! — сам же ответил князь Паскевич. — Отсюда вывод: морская экспедиция нам не выгодна, ваше величество.

Государь хмыкнул, и легкая тень недовольства скользнула по его лицу. Однако и князь Паскевич не собирался отказываться от своего мнения. Николай I это заметил и спросил:

— И что же вы, Иван Федорович, предлагаете? — в голосе государя послышались металлические нотки.

Князь Паскевич воспринял вопрос Николая I с таким же спокойствием, с каким начал говорить.

— Ваше величество, я убежден, более надежным способом было бы сначала силами одного — двух корпусов занять Дунайские княжества при поддержке нашей Дунайской флотилии и только после этого стремительно двигаться к Константинополю…

Государь неодобрительно качнул головой.

— Светлейший князь, Иван Федорович, вы забываете, что у турок в Шумле стоит целая армия, — заметил он. — Вы полагаете, она будет бездействовать?

— Нет, ваше величество, — ответил князь Паскевич. — Сражение с турками под Шумлой неизбежно, ибо от него будет зависеть исход всех наших дальнейших действий. Если турки запрутся в Шумле — для нас станет опасным продвигаться вперед, имея на правом фланге столь сильного противника. Задача наша будет заставить турок принять бой на открытой местности и разбить их, не давая возможности укрыться в крепости. Далее занять Варну и береговые укрепления в Бугском заливе. Одновременно Черноморский флот должен будет с нашим выходом к Варне и Бургасу запереть турецкий флот в его водах или еще лучше попытаться его разбить. Только после этого приступить к переброске главных сил в район Варны и Бургаса для продвижения к Константинополю. Однако, ваше величество, если учесть, что в Варне и Бургасе придется оставить от 6 до 8 батальонов из возможных 60—70 батальонов экспедиционного корпуса, нам понадобится ввести в Дунайские княжества еще один корпус. Это может быть 3-й пехотный. Он достаточно отмобилизован. Мера эта необходима на тот случай, если на помощь туркам пойдут их войска из Боснии…

Государь задумался. Прошло не менее двух или трех минут прежде, чем он обратился к князю Долгорукову.

— Василий Андреевич, а как вы думаете: можно с сорокатысячным войском взять и затем удерживать Константинополь?

При всем уважении к фельдмаршалу князю Паскевичу, его план показался Николаю I не реальным.

Князь Долгоруков поднялся с места.

— Ваше величество, князь Иван Федорович изложил вам стратегический замысел. Однако этот план потребует неизмеримо больших затрат и, возможно больших потерь. Даже в случае успеха содержать в Турции свою армию или наемную из христиан — будет очень дорого…

— Василий Андреевич, война дешевой не бывает… — недовольно возразил с места князь Паскевич. Однако государь дал знак ему не прерывать военного министра.

— Я, полагаю, — продолжил князь Долгоруков, — было бы достаточно в качестве наказания Оттоманской Порты ограничиться введением экспедиционного корпуса в Дунайские княжества до выполнения султаном наших требований. К тому же в княжествах мы можем рассчитывать на поддержку местного населения.

Выслушав князя Долгорукова, Николай I прошел к столу, сел, потом поднялся и снова заходил по кабинету.

Так прошло несколько томительных минут. Было видно, что предложение князя Долгорукова и устраивало и не устраивало его. Это было заметно по всей его фигуре.

Наконец, Николай I спросил:

— А если турки не приступят к выполнению наших требований? Тогда как я должен поступить?

— Ваше величество, решать вам. Однако всем будет ясно, и в Европе тоже, кто повинен в этой истории… — ответил князь Долгоруков.

— Ну, хорошо, — рассеянно произнес государь. — Я подумаю и до каждого из вас доведу своё решение. И да будет на все воля божья…

2

И все же мысль об экспедиции морем не давала Николаю I покоя. Только теперь он видел другой вариант. От высадки войск в Босфоре государь отказался еще в тот же день. Выслушав фельдмаршала князя Паскевича, он был согласен с его доводами, но не совсем. Был и другой вариант. Николай I уже четко представлял себе, как это будет происходить. Сначала десант в составе до 25 батальонов с сотней орудий высаживается в Бургасском заливе и закрепляется там. Затем флотом, из расчета неделя на погрузку и доставку морем пополнения, можно увеличить количество десанта до 40 батальонов и бригады кавалерии. По его мнению, такими силами можно было взять Константинополь.

4-й корпус, как предлагал князь Долгоруков, в это время вводится в Дунайские княжества. Часть войска остается в Молдавии, другая занимает Валахию. Николай I был уверен: при вступлении войск 4-го корпуса в Дунайские княжества турки начнут стягивать свои силы или под Силистрией, или в районе Видино, и не смогут должным образом подготовиться к защите Константинополя.

Своими соображениями Николай I поделился на другой день с князем Долгоруковым.

— …Я полагаю, — сказал Николай I, завершая изложение своих мыслей, — и войска десанта, и сосредоточение войск 4-го корпуса на границах с Дунайскими княжествами можно завершить к концу июня месяца.

Князь Долгоруков нисколько не удивился настойчивому желанию государя осуществить экспедицию морем. В этом было свое преимущество. Однако государь, по всей видимости, не учитывал уже свершившийся факт присутствия в Дарданелах сильного англо-французского флота.

— Ваше величество, — выслушав Николая I, сказал Долгоруков, осторожно подбирая нужные слова, чтобы не вызвать у государя раздражения, которое стало появляться у него все чаще, — план ваш великолепен. И, главное, дает время на подготовку десанта. Вопрос только вот в чем: вступятся англичане с французами за турок или не вступятся. Если вступятся, осуществлять экспедицию морем будет не только затруднительно, но и крайне опасно. По мнению графа Титова, а его поддерживает и князь Меньшиков, они обязательно выступят на защиту Порты и не исключено, что объединятся в тройственный союз для войны с нами…

— Я об этом думал, — мрачно отозвался Николай I. И тут же спросил: — Вы хотите меня убедить отказаться от морской экспедиции?

— Ваше величество, я хочу, чтобы вы приняли решение, которое бы обеспечило России успех и сулило надежду православным народам не быть отомщенными со стороны турок, — ответил князь Долгоруков.

Слова князя Долгорукова заставили Николая I задуматься. До этой минуты он не допускал даже мысли о неудачном исходе дела и последствиях для православных подданных султана. Он вдруг понял: проигранная война станет и для него смерти подобна. Это осознанное понятие было так глубоко и остро, что Николай I даже испугался.

«Господи! — подумал он, — я же, как азартный игрок закладываю душу в надежде одержать верх над своими недругами во имя спасения веры моих предков… Помоги мне в святом деле. Иначе, зачем мне тогда жить…»

По всей видимости, душевное состояние государя так явно отразилось на его лице, что князь Долгоруков с тревогой спросил:

— Ваше величество, что с вами?.. Может пригласить доктора?

Николай I, словно очнувшись, рассеянно посмотрел на князя Долгорукова.

— Голова разболелась так, словно горячим свинцом залили.

…К концу дня в покои государя вошла императрица Александра Федоровна. Николай Павлович лежал в постели на высоко поднятых подушках. Так ему было легче. Перехватив тревожный взгляд супруга, Александра Федоровна успокаивающе улыбнулась.

— Ничего страшного, дорогой, — сказала она, — оба доктора и Соколов, и Арендт говорят, что это у тебя от переутомления и, возможно, последствия падения с коляски… День, другой полежишь, и все пройдет…

— Дай бог, — вяло отозвался Николай Павлович. — Ибо отлеживаться сейчас некогда. — Он взял императрицу за мягкую и теплую руку, придержал в своих ладонях и вдруг произнес: — Ты прости меня…

— За что? — полушепотом спросила Александра Федоровна.

— За все…

И на глазах Николая Павловича блеснули искренние скупые слезы.

— Бог с тобой! — переполошилась Александра Федоровна.- Ты что удумал?.. Нет, дорогой! — решительно заявила она. — Постель тебе явно во вред идёт. Давай-ка вместе поужинаем…

— Не могу, — попытался отказаться Николай Павлович, стыдясь проявления своей слабости.

— Я прикажу подать ужин сюда, — сказала Александра Федоровна и, не дожидаясь согласия государя, прошла, приоткрыла дверь и распорядилась подать им ужин в покои. Потом вернулась и добавила. — И ночевать, сударь, сегодня будете со мной в одной постели.

…Приступ такой боли, который перенес Николай Павлович, был первый. До этого у него временами болела голова, и он не раз жаловался на отечность в ногах, однако такого с ним еще не случалось.

Только по истечению недели доктор Арендт разрешил ему заниматься делами.

К этому времени Николай Павлович много передумал и всё больше склонялся к мысли, что занятия Дунайских княжеств 4-м корпусом будет вполне достаточно, чтобы наказать турок за их вероломство и заставить пойти на уступки.

Неприятно беспокоила только одна мысль — как отреагируют на это европейские державы?

…28 мая Николай I получил письмо из Варшавы от фельдмаршала князя Паскевича, в котором тот сообщал, что европейские страны все более сочувствуют Турции и это должно заставить отказаться от решительных мер против Оттоманской Порты, а ограничиться только занятием Дунайских княжеств.

«…Заняв княжества, — писал фельдмаршал, — мы не начинаем войны, а между тем можем выиграть время, что для нас полезнее в двух отношениях: во-первых, ныне державы Европы, если не все, то, по крайней мере, многие против нас, а другие не за нас. Невероятно, однако же, чтобы хотя к будущему году не встретилось каких-либо поводов к несогласию между европейскими державами, что должно обратиться в нашу пользу, во-вторых, за это время мы можем как следует приготовиться к войне и избегнуть тех непредвиденных препятствий, которые, как показывает история всех наших войн с Турцией, всегда замедляли наши успехи, или были причиною огромных потерь, то большей частью были обязаны оплошностям самих турок…»

Николай I в душе был согласен с мнением фельдмаршала Паскевича. На днях военный министр князь Долгоруков доложил ему, что он располагает сведениями о заключении 27 февраля текущего года Англией и Францией секретного договора о совместных действиях против России. А Людвиг Наполеон отдал приказ ещё одной французской эскадре стать у входа в Дарданеллы и совместно с объединенной англо-французской эскадрой быть готовым взять под охрану оба турецких пролива.

Далее в письме князь Паскевич советовал государю по занятию княжеств не переходить Дунай, чтобы избежать военных действий.

«…Но, если турки перейдут на левую сторону Дуная, — уточнял князь Паскевич, — то без сомнения их следует отбросить на правый берег, но и тогда еще подумать — идти ли вперед или остановиться: но едва ли будем готовы к переходу за Балканы…»

Николай I несколько дней ходил под впечатлением этого письма. Рушился его замысел немедленно наказать турок за их двуличие и защитить греко-русскую православную общину от притеснений со стороны латинской церкви при явной поддержке султана и его правительства. С другой — он опасался чрезмерных жертв, которые потребуется положить на алтарь победы во имя цели, которая будет не одобрена при его жизни и забыта после его смерти.

Этими тайными мыслями он не делился даже с императрицей. Ему порой казалось, что если он выразит их вслух, потеряет свое единоличное право, данное богом, повелевать и принуждать к подчинению окружающих его людей: друзей и врагов, любящих его и ненавидящих за то, что он принудил их в тот зимний роковой день 14 декабря 1825 года склониться перед ним и признать законным наследником трона.

Ноша эта была столь тяжелой, что порой, он боялся не вынести ее. В такие минуты, Николай I изо всех сил стараясь вытеснить из себя сомнения в необходимости поступать так, как считает нужным. Единственно, чего он страшился: будет ли он прощен за свои дела Всевышним на божьем суде, перед которым все равны…

…На еженедельном докладе в последнюю пятницу месяца князь Долгоруков сообщил о готовности войск 4-го корпуса перейти границу и приступить к занятию Дунайских княжеств.

— …Ваше величество, — сказал он, — исходя из обстоятельств, нам предпочтительно было бы на первом этапе не занимать Малую Валахию, а закрепиться на линии от Гирсова до Бухареста, образуя театр наших действий примерно в сто верст, на протяжении которых стоят крепости Варна, Шумла, Силистрия и Рущук, занятые сильными турецкими гарнизонами…

— А если турки в ответ начнут сосредотачивать свои войска у Калафата, тогда как? — уточнил государь.

Князь Долгоруков, по всей видимости, был готов к такому вопросу.

— Тогда, ваше величество, нам придется приступить ко второму этапу: занять Малую Валахию.

Николай I усмехнулся. Заметив усмешку государя, князь Долгоруков спросил:

— Ваше величество, вы не согласны со мной.

— Ну, почему не согласен, Василий Андреевич… Просто вспомнил слова, сказанные однажды фельдмаршалом Суворовым: смелость города берет. Может нам и не достает как раз ее?

3

В последних числах мая состояние здоровья Николая I снова ухудшилось. К головным болям прибавилась и ещё одна неприятность — стали отекать ноги.

Императрица Александра Федоровна несколько раз пыталась уговорить супруга покинуть столицу и уехать в Крым в их родовое поместье Ливадию, однако Николай Павлович не соглашался. Отказался он ехать и в Палермо, где уже однажды лечился, ссылаясь на то, что скоро ему предстоит поездка в Варшаву для участия в заседании польского Сейма, на которую он согласился скрепя сердце, и, только потому, чтобы еще раз встретиться с князем Паскевичем.

С Польшей у Николая I были связаны самые неприятные воспоминания. Он никогда не знал, что с Польшей делать. В поляках, особенно в шляхтичах, Николай I видел высокомерие и враждебность. Он бы давно навёл там порядок, однако в Варшаву наместником был посажен его старший брат Константин, который каждый раз вставал на защиту поляков не без влияния на него своей супруги полячки.

С первых дней пребывания Николая I на российском престоле, Константин стал упрекать его за расправу с декабристами, напоминая, что по отношению к Польше такое невозможно.

Николай I всё терпел, но когда ему пришло время поле коронации на Российский престол ещё и короноваться в Варшаве, он категорически отказался это делать. Николай I считал: коронация — это приобретение власти божественного происхождения, а не конституционного, как это должно было произойти в Варшаве.

«…Чем менее будет шутовства, — написал он тогда в письме Константину, — тем лучше для меня». Однако Константин продолжал настаивать и в мае 1829 года Николай Павлович все же поехал в Варшаву на коронацию.

Это стоило ему такого унижения, которое он запомнил на всю жизнь.

Коронация состоялась в королевском замке в зале Сейма, похожем на огромный склеп.

От архиепископа-примаса Николай I принял корону и скипетр и принес присягу. После этого архиепископ троекратно провозгласил по-польски: «Да здравствует король!» Однако сенаторы ответили гробовым молчанием…

Через год Николай I снова по просьбе Константина приехал в Варшаву на открытие работы Сейма, где должен был произнести тронную речь. И на этот раз его речь была встречена презрительно-холодным молчанием. Но, когда через полгода, Сейм потребовал от Российского правительства вернуть Польше западные области. Николай I, не задумываясь, распустил Сейм. Это было уже не первое требование поляков. Еще в годы правления Екатерины, бабушки Николая I, польские шляхтичи, заручившись поддержкой прусского короля, решили вернуть себе Полоцк и Литву.

Тогда от имени прусского короля посредником выступил министр иностранных дел Пруссии Герцберг. По этому поводу Екатерина в своем дневнике записала. «…Эта скотина заслуживает, чтобы его порядком побили. У него столь же познаний в истории, как у моего попугайчика. Он не знает, что не только Полоцк, но и вся Литва производила все дела на русском языке, что все акты литовских архивов писались на русском языке и русскими буквами. И до 17 века не только в Полоцке, но и во всей Литве греческое исповедание было господствующим. Глупый государственный министр… Осел…».

Эту запись в дневнике Николаю и его братьям прочитал отец и сказал: «Запомните эти слова. Ваша бабка была государыней и знала, что делала».

Однако не всё пошло, как хотелось.

…25 ноября 1830 года Николай I получил от Константина депешу, в которой говорилось, что в ночь на 17 ноября в Варшаве толпа поляков разграбила воинский арсенал, вооружилась и захватила Бельведерский замок.

Вскоре восстание разлилось по всей Польше, и только в начале сентября 1831 года Николай I получил, наконец, донесение от Главнокомандующего русскими войсками в Польше генерала Паскевича о том, что Варшава взята, и восстание подавлено.

Теперь снова надо было ехать в ненавистную Варшаву.

В состав своей свиты Николай I приказал включить князя Долгорукова, графа Титова и князя Меньшикова. Остальные ему были безразличны.

…30 мая Николай I прибыл в Варшаву и сразу направился в Бельведерский замок, который стал резиденцией князя Варшавского. Николай I в этот же день встретился с фельдмаршалом Паскевичем, его заместителем генерал-адъютантом князем Горчаковым и с несколькими высокопоставленными шляхтичами.

На следующий день государь, выступив на открытии Сейма с получасовой речью, сразу уехал в Бельведерский замок, где за обедом наедине с фельдмаршалом князем Паскевичем, снова заговорил об ответных действиях против турок, уже после ввода экспедиционного корпуса в Дунайские княжества.

— Ваше величество, — выслушав государя, сказал князь Паскевич, — за прошедшее время со дня нашей последней встречи в Петербурге, я много передумал и проанализировал. Да и события не стояли на месте. Поэтому я поручил генерал-адъютанту князю Горчакову Михаилу Дмитриевичу в письменном виде подготовить вам на рассмотрение план дальнейших действий…

— Вы не могли мне коротко изложить этот план и выразить свое мнение? — попросил Николай I и почувствовал, как у него внутри загорелось желание тут же узнать, что это за план и какова его суть.

Мнение фельдмаршала князя Паскевича для Николая I было весомо еще и потому, что он был один из тех немногих военачальников, на которых он мог положиться.

Фельдмаршал отодвинул бокал с вином, словно, тот мешал ему и откинулся на высокую спинку стула.

— Ваше величество, если после занятия Дунайских княжеств вами будет соизволено желание продолжить наступательные действия, то по нашему мнению самым подходящим местом для переправы за Дунай может стать переправа в районе Гирсова. Здесь Дунай далеко врезался своим руслом в Болгарию и, что очень важно, эта переправа близка от моря. От Гирсова до ближайшей турецкой крепости Кюстенджи 60 верст. И от Гирсова до Варны — 120 верст. Это позволит нам беспрепятственно двигаться вперед с артиллерией и достаточным количеством прочих запасов. При этом нам придется оставить сильный гарнизон в Гирсова и выделить подвижные отряды кавалерии с полевыми орудиями для наблюдения за неприятелем: один в Валахии вблизи их крепостей Силистрии и Рощука, второй в районе Троянова вала для пресечения движения турецких войск по дороге от Гирсово до Кюстенджи. И третий отряд в районе крепости Бзаджик с задачей запереть турецкие войска в этой крепости и не дать им возможности выйти на помощь Варне. После взятия Варны сформировать несколько ополчений из христиан и уже действовать, опираясь на Черноморский флот. Однако с учетом поведения Англии, Франции и, возможно, других европейских держав…

— Значит ли это, Иван Федорович, — нетерпеливо прервал князя Паскевича государь, — что если Черное море будет под контролем союзного флота, нам придётся ограничиться только захватом Варны?

— Нет, ваше величество, — ответил князь Паскевич. — По закреплению в Варне мы можем начать боевые действия на азиатской границе с Турцией, предварительно оказав вашему наместнику на Кавказе князю Воронцову помощь по увеличению численного состава войск, входящих в состав Закавказского корпуса и, таким образом, угрожать их крепостям Карсу и Ардагану…

Николай I слегка задумался. По выражению его лица трудно было понять, с чем он согласен, а с чем нет.

— Ну, хорошо, Иван Федорович, — наконец заговорил государь, — предположим, что войска Воронцова мы сможем пополнить за счет наших отрядов, расквартированных в Дагестане и Владикавказе. Но этого будет недостаточно…

— Ваше величество, не страшен черт, как его малюют, — словно возразил государю князь Паскевич. — Если говорить о турецких регулярных войсках — они сильны только сидя за стенами крепостей. На открытой местности они не могут успешно воевать. Что же касается их конницы, она сплошь состоит из курдов. А они всегда были биты нашими линейцами…

Николай I впервые за всё время разговора с фельдмаршалом князем Паскевичем скупо улыбнулся.

— Вас, Иван Федорович, послушаешь — и горевать не надо, — произнес он. — А, впрочем, вы правы. Но я хотел бы еще встретиться с князем Горчаковым и поговорить с ним. Что вы мне скажете, если я назначу его Главнокомандующим войсками в Дунайских княжествах?

Князь Паскевич слегка пожал плечами.

— Я полагаю лучшей кандидатуры на эту должность вам не найти, ваше величество, — ответил он.

Государь снова улыбнулся, но уже с каким-то внутренним облегчением.

— И не жаль вам будет его отпускать? — снова спросил он.

— Жаль, ваше величество, но что поделаешь, — признался князь Паскевич. — Война не невеста, тут выбора не бывает, — вздохнул и продолжил: — Ваше величество, я не хотел вас огорчать, однако и не сказать этого не могу. Среди польских министров и депутатов снова пошли настойчивые разговоры о присоединении к Польше Литвы. Надо что-то делать…

Николай I слегка побледнел, и в его глазах появились недобрые огоньки.

— Эта абсурдовая мысль, мне кажется, превратилась у них в болезнь вредную и опасную, — ответил он и добавил: — Пока я на престоле, никаким образом не допущу, чтобы мысли о присоединении Литвы к Польше могли быть поощрены кем-нибудь. Более того, такие мысли могут повлечь за собой для Российской империи самые нежелательные последствия. Если кто-то этого не понимает по слабости ума своего или еще хуже понимает, но будет стараться осуществить их, пусть знает — он заклятый враг России и мой тоже!

Слова государя были резкие и гневные, но Николай I произнес их ровным голосом, в котором старый фельдмаршал князь Паскевич уловил не раздражение, а уверенность в своей правоте.

Князь Паскевич хорошо знал своего государя, его неудержимый темперамент и резкую прямоту и, не дай бог, было довести его до гнева. Однако в эту минуту перед ним сидел другой человек с бледным усталым лицом и только глаза по-прежнему светились спокойной решительностью.

«Слава богу, — мысленно перекрестился Паскевич. — Значит, ещё есть порох в пороховницах…»

Задерживаться в Варшаве государь не стал. На второй день в присутствии Паскевича, Меньшикова, Долгорукова и Титова он около получаса говорил с князем Горчаковым, однако о назначении его Главкомом экспедиционного корпуса не обмолвился и словом, и выехал из польской столицы. Ночевал в Пулявах, где любил останавливаться в свое время император Александр.

Поутру, отказав в приеме нескольким польским шляхтичам только потому, что они были одеты во фраки, которые Николай I терпеть не мог, отправился в дорогу. Он торопился вернуться в Петербург. Фельдмаршал князь Паскевич, не подозревая того, разжег в нем с новой силой желание, притупленное в последнее время болезнью, принудить турок считаться с его волей.

За трое суток, которые Николай I провел в дороге, он многое передумал. И всё чаще на ум приходил один и тот же вопрос: «С какого времени у него началось противостояние с Европой? Не с того ли дня, когда ему пришлось вмешаться в греко-турецкий конфликт и оказать помощь православной Греции… Первой тогда возмутилась Австрия. Меттерник открыто осудил Россию, чем вызвал в душе Николая I горечь и обиду. Однако по-другому Николай I поступить не мог. Англичане уже стояли на пороге Балканских стран, готовые взять их под свое покровительство.

Пожалуй, с этого времени старая Европа со страхом стала следить за каждым не только его шагом, но и жестом.

— Ну что же… Если России будет суждено одной стать на защиту православной веры, она станет. И, если случиться войне, видит бог, это произойдет не по моей вине, — решил Николай I, и как-то сразу стало у него спокойнее на душе.

4

…7 июня Николай I по дороге в Петербург заехал в Павловск, чтобы принять парад войск, затем направился в Красное Село, где находилась в это время императрица Александра Федоровна с гостившими у неё дочерями Марией, по замужеству герцогиней Лейхтенберской, и Ольгой, королевой Вюртемберской.

Узнав о приезде дочерей, Николай Павлович решил отложить все свои дела и побыть несколько дней с ними.

Однако на следующее утро в Красное Село прибыл граф Титов и доложил, что из Константинополя пришло известие о появлении англо-французских кораблей в Босфоре, стоящих до этого в заливе Бешик.

— …Ваше величество, это прямое нарушение договора 1833 года! И Лондон, и Париж идут на это намеренно, — заключил граф Титов. — Что нам делать?

Николай I с некоторым удивлением посмотрел на графа Титова.

— Это я у вас хотел спросить, что нам делать? — ответил ему Николай I. — Но, если вы не знаете, я скажу. Ждать, что они предпримут дальше. По крайней мере, они уже дали мне повод для ввода наших войск в Дунайские княжества, как ответную меру. Передайте канцлеру графу Нессельроде, пусть немедля подготовит Указ о назначении князя Горчакова Главнокомандующим экспедиционными войсками. Место своего пребывания он выберет сам.

…Во время вечерней прогулки Николай Павлович поделился последней новостью с императрицей.

Выслушав его, Александра Федоровна неожиданно сказала:

— И нужен тебе этот Константинополь. Сам видишь, еще ничего не произошло, а пол-Европы уже против тебя. Они костьми лягут, но не дадут тебе воспользоваться плодами твоего успеха, — продолжила она, взяв Николая Павловича под руку.

— Ты предлагаешь мне ограничиться занятием Дунайских княжеств?

Пожалуй, впервые за все годы их совместной жизни Николай Павлович просил у нее совета.

— Возможно, мой сударь, — ответила она и продолжила: — Отказавшись от Константинополя, ты не подвергнешь свою армию многим испытаниям и потерям. Не поссоришься окончательно с Европой и не остановишь торговлю тех стран, которые ведут ее через Черное море, — и вдруг сменила тему разговора. — Ты помнишь, как в сентябре 1837 года мы с тобой на пароходе под поэтическим названием «Северная звезда» из Крыма плыли в Геленджик, а оттуда поехали в Тифлис. Боже мой!.. Как я тогда не умерла от такого путешествия!?

— Зато, сударыня, вы запомнили это путешествие на всю жизнь, — ответил Николай Павлович, все еще не догадываясь, почему супруга заговорила вдруг об их поездке на Кавказ.

А Александра Федоровна продолжила:

— Да, да! Особенно, когда ты приказал сорвать эполеты с полковника князя Дадионова, несмотря на то, что он был зятем твоего наместника барона Розена. Тогда даже у меня екнуло под сердцем. Наверное, от страха. Но ты был прекрасен в своем гневе… — и Александра Федоровна с тихим восхищением посмотрела на супруга.

— Когда князь превращается в подрядчика и в угоду своих личных дел использует служивый народ вместо того, чтобы учить военному делу, гнев мой был естественный, — ответил Николай Павлович. — И я за собой греха не чувствую, — Николай Павлович умолк и выжидательно посмотрел на Александру Федоровну. — Я надеюсь, ты напомнила мне о поездке в Тифлис не ради того случая? — полюбопытствовал он.

— Нет, мой дорогой! Просто я хотела сказать, что у тебя есть еще один путь, который ты можешь пройти с наименьшими жертвами ради задуманного. Это путь через Кавказ. Европа здесь тебе помешать не сможет, — императрица снизу вверх заглянула в глаза Николаю Павловичу, словно, хотела убедиться, что он ее слушает. И, убедившись, продолжила: — Твое наступление на Турцию через Кавказ будет вдвойне выгодным. Во-первых, ты объединишь горские народы и племена, которых султан не жалует, во-вторых, ты вселишь надежду христианским народам, живущим на азиатской территории Порты, и вдохновишь их на сопротивление султану изнутри страны…

Николай Павлович отрицательно качнул головой.

— Нет! Что касается возбуждения народов, подданных любому государю, независимо кто он для меня — друг или враг, я не стану этого делать.

Александра Федоровна, по всей видимости, ожидала такого ответа. Она знала непримиримое отношение Николая Павловича к подталкиванию народов против своих правителей.

— Это не то, о чем ты подумал, — спокойно, но уверенно возразила она. — Это не призыв к революции. Это святое дело и во благо святому делу, — и, чтобы окончательно убедить Николая Павловича, добавила: — Тебе об этом в письмах не раз напоминал фельдмаршал князь Паскевич. Он-то тебе худа не желает. Если христиане пожелают свергнуть с себя мусульманское иго, разве они не достойны сочувствия и помощи со стороны православного царя?

Мысль императрицы для Николая Павловича не была новой. Он знал: еще в 1773 году граф Румянцев, а затем в 1788 году князь Потемкин занимались формированием христианских ополченцев. А князь Ипсиланти в 1806 году сформировал пятитысячное ополчение из христиан, которое успешно противостояло туркам на границе с Россией.

Настоятельный совет императрицы заставил Николая I вдруг подумать о формировании христианского ополчения в Дунайских княжествах. По докладу военного министра князя Долгорукова Молдавия и Валахия имели 10-и тысячное войско, в большинстве своем состоявшее из христиан.

«Значит, представляется возможность, — подумал Николай Павлович, — набрать еще не менее 40—50 тысяч…»

По мнению князя Паскевича под Оттоманской Портой было до восьми миллионов христиан.

Не дождавшись ответа от Николая Павловича, Александра Федоровна продолжила.

— Мне рассказывали, что по всему Черноморскому побережью на протяжении 900 верст деревнями живут греки. Турки же занимают только города. Ты знаешь, как греки и прочие туземцы называют тебя? Белым царем! Вот и подумай, белый царь, нужно ли пренебрегать уважением народов, которые видят в тебе освободителя?

До конца прогулки Николай Павлович так и не ответил на вопрос императрицы. Что-то мешало ему признать правоту Александры Федоровны и сделать всего на всего один, но решительный шаг. Однако это означало, что он должен был переступить через себя… Решив, что все происходящее делается не людским умом, а божьим судом, он успокоился.

…9 июня Николай I отъехал из Красного Села и прибыл в Петербург. В этот же день он приказал военному министру князю Долгорукову отправить наместнику на Кавказе князю Воронцову необходимые указания на случай войны с Турцией.

А 10 июня собственноручно написал Главнокомандующему экспедиционным корпусом князю Горчакову письмо следующего содержания:

«Уважаемый князь Михаил Дмитриевич, в получении окончательного отказа Порты в принятии наших условий я уже не сомневаюсь. А по сему, 15 июня начать переправу через Прут на молдавской границе и занять Дунайские княжества, не объявляя войны, но, объявив, что войска наши займут эти области в залог, доколе Турция не удовлетворит справедливые требования России. Для занятия княжеств назначаются: 4-й и 5-й пехотные корпуса, неполная 15 пехотная дивизия, 5-я легкая кавдивизия и три донских полка, расквартированные на территории Подольской губернии.

При совершении этого предприятия, отнюдь не переправляться через Дунай и избегать враждебных действий, которые допускаются только в том случае, если турки, перейдя сами на левый берег Дуная, не отступят перед нашими войсками или первыми начнут бой. Лучшим способом для предупреждения подобного сопротивления представляется быстрое занятие княжеств легким авангардом конницы, за которою должна следовать пехота на ближайшем расстоянии.

Войска 15-й дивизии неудобно вести далее Галаша, ибо в случае сбора турецких войск в Бабадаге, турки не могли бы, не встретив сопротивления в Нижнем Дунае, прорваться в наши пределы. К тому же расположение 15-й дивизии на Нижнем Дунае, присутствие там нашей флотилии и сооружение моста в Измаиле, о котором мы с вами уже говорили при нашей встрече в Варшаве, будут держать турок в недоумении, не намерены ли мы переправиться через Дунай по примеру 1828 года.

Черноморский флот, оставшись у наших берегов, отделяет лишь крейсеры для наблюдения за турецким и другими иностранными флотами и уклоняются от боя.

В таком положении, протянув по Дунаю цепь казачьих постов, поддержанную резервами и, избрав для прочих войск здоровые лагерные места, надлежит ожидать, какое впечатление производит на турок занятие Княжеств.

Если упорство Оттоманской Порты заставит нас усилить понудительные меры, то тогда предлагается, не переходя через Дунай, объявить блокаду Босфора и, смотря по обстоятельствам, разрешить нашим крейсерам брать турецкие суда в море. Тогда же имеется в виду предупредить турецкое правительство, что дальнейшее его упорство может иметь последствием объявление независимости Дунайских княжеств и Сербии.

Желательно, чтобы Австрия, разделяя наши виды, заняла Герцеговину и Сербию».

Николай I поставил точку, подумал и дописал:

«Ежели не подействует эта угроза, то наступит время её исполнить, а в таком случае признание независимости Княжеств будет без сомнения, началом разрушения Оттоманской Империи».

Не перечитывая письма, Николай I вызвал дежурного флигель-адъютанта и приказал курьерам отправить его немедля князю Горчакову. Затем пошёл в дворцовую церковь и долго молился в одиночестве, пока за ним не пришла только что вернувшаяся из Красного Села с дочерьми императрица.

…В 7 часов вечера, как всегда, подали в столовую чай. Николай Павлович сел за стол между дочерьми, а императрица села напротив них. И вдруг улыбнулась.

— Вы, сударыня, чему улыбаетесь? — нарочито серьезно спросил Николай Павлович.

— Картину с вас писать можно, — ответила Александра Федоровна.

— Вот и прикажите написать, — согласился Николай Павлович. — Дочери не часто навещают теперь родителей. Хотя бы на картине будем их видеть.

— Прикажу, — ответила Александра Федоровна.- Да… Я и забыла… В твое пребывание в Варшаве приезжал ко мне наш канцлер граф Нессельроде и ходатайствовал о помиловании. Дадианова. Наказание твое он отбыл, и ты разрешил ему жить в Москве, однако без права выезда…

— Чего он еще хочет? — сразу нахмурившись, спросил Николай Павлович.

— Граф Нессельроде просит рассмотреть прошение Дадианова о возвращении ему орденов, дворянского и княжеского достоинств…

— Довольно, — прервал супругу Николай Павлович.- Мне не время сейчас заниматься бывшими князьями! Хлеб ел, а креститься забывал. Не могу я прощать таких людей!..

5

Уже поздно вечером 13 числа министра иностранных дел графа Титова вызвал к себе канцлер Нессельроде. Его огромный кабинет был едва освещен и потому маленькая сгорбленная за столом фигура Нессельроде показалась графу Титову не просто мрачной, а какой-то враждебной.

Граф Титов даже мысленно осенил себя крестом и невольно подумал: «И черт в монахи под старость просится…».

На приветствие графа Титова Нессельроде рассеянно ответил:

— Жребий брошен… Государь 14 числом подписал Высочайший манифест о занятии нашими войсками Дунайских княжеств… Как бы за этим не получить нам войну кровавую, хотя и за святое дело.

И только после этих слов поднял голову и внимательно посмотрел на министра иностранных дел, словно, хотел увидеть, какое впечатление произвели на Титова его слова.

Однако граф Титов воспринял это объявление спокойно и даже, как показалось Нессельроде, равнодушно.

Нессельроде недовольно хмыкнул и предложил графу Титову присесть.

— Государь изволил пожелать, — продолжил канцлер, — чтобы вы завтра оповестили министерства иностранных дел европейских держав о том, что занятие нашими войсками Дунайских княжеств — мера вынужденная и будет длиться до тех пор, пока Турция не удовлетворит требование его величества. И другое — объявить, что мы не преследуем территориальных приобретений, а военные действия откроем, если нас к этому вынудят. И последнее — государь заверяет всех, что не предпримет ни каких действий для подстрекательства к неповиновению или восстанию христиан, живущих на территории Оттоманской Порты.

Граф Титов с недоумением посмотрел на канцлера Нессельроде.