то новую конституцию молодой адвокат Мари-Жан Эро де Сешель написал с посильной помощью нескольких коллег примерно за десять дней.
На самом же левом фланге Собрания находился адвокат из Арраса Максимилиан Робеспьер. Он был единственным из всех депутатов, кто не вошел ни в один из парламентских комитетов, где велась практическая работа над конституцией и новым законодательством. Таким образом он обеспечил себе абсолютную свободу для критики «несовершенства» всего того, что делалось его коллегами. Правда, в самом Собрании к нему мало прислушивались, а точнее, зачастую просто не слышали: акустика в Манеже оставляла желать лучшего, и тихий голос Робеспьера обычно тонул в шуме зала. Времена, когда его появление на трибуне будет встречать мертвая тишина, придут позднее
Удивительно, но самыми активными защитниками трона оказались не представители родовой аристократии, а люди не слишком высокого происхождения. Пожалуй, лучшим оратором «правой» стал аббат Жан-Сифрен Мори, сын бедного сапожника, сделавший успешную карьеру в церкви благодаря незаурядным интеллектуальным способностям и литературному таланту. Другой блестящий оратор роялистов, кавалерийский офицер Жак Антуан Мари Казалес, хотя и принадлежал к дворянам, не имел древней родословной: титул получил только его дед. Служа до Революции в провинциальном гарнизоне, Казалес не мог похвастаться ничем, кроме репутации картежника и записного волокиты. Однако в Учредительном собрании его дремавшие таланты раскрылись в полной мере, и он проявил себя великолепным полемистом. Впрочем, даже будучи депутатом, он оставался офицером, готовым сражаться за короля не только словом, но и оружием. Трижды его парламентские перепалки с лидерами «патриотов» выливались в дуэли — с д’Эгийоном, Александром Ламетом и Барнавом, и все три раза Казалес был ранен
Не удалось ему отличиться и на философском поприще. Хотя его сочинение «О человеке», вышедшее в 1776 году, и обратило на себя внимание Вольтера и Дидро, первый, однако, назвал автора сего труда арлекином, второй — чудаком.
Дарованная в 1788 году свобода прессы открыла перед ними безграничное поле деятельности. Многие «руссо сточных канав» нашли свое призвание в революционной журналистике.
Однако неофитов, как правило, ожидало горькое разочарование: книжный рынок был недостаточно развит, чтобы обеспечить новым авторам хотя бы прожиточный минимум, а меценатов и мест в академиях на всех не хватало. Неудачники пополняли собой литературное дно. Вольтер в свое время писал о них: «Число тех, кого погубила эта страсть [к литературной карьере], чудовищно. Они становятся неспособны к любому полезному труду. <…> Они живут рифмами и надеждами и умирают в нищете
де Бриенн попытался сбить волну оппозиционных настроений, призвав всех желающих открыто высказывать свои соображения относительно будущего созыва Генеральных штатов. Это, по сути, означало признание свободы слова. Однако антиправительственные волнения продолжались по всей стране
День шел за днем, а нотабли, вместо того чтобы утвердить реформу, для чего их, собственно, и собрали, проводили время в непрестанных спорах друг с другом и с правительством. Чтобы преодолеть столь откровенный саботаж, Калонн решил заручиться поддержкой общественного мнения, напрямую обратившись к населению. 30 марта королевская типография напечатала отдельной брошюрой его план реформ с комментарием, в котором говорилось о необходимости покончить с фискальными привилегиями, дабы облегчить налоговое бремя народа. Текст подлежал всенародному оглашению принятым тогда способом: приходские кюре во всех церквях Франции должны были зачитать его после проповеди.
Действия
Калонн предложил Людовику XVI ввести вместо двадцатины бессословный и бессрочный поземельный налог. Согласно его замыслу, со всех возделываемых земель, независимо от статуса их владельцев, следовало ежегодно взимать в пользу государства от 2 до 5% урожая в натуральной форме: с более плодородных больше, с менее плодородных меньше. Чтобы подсластить эту пилюлю дворянам, их освобождали от подушного налога.
Разумеется, не было и речи о том, чтобы провести подобный закон через Парижский парламент и 12 местных парламентов, а без регистрации в них ни один нормативный акт, как мы помним, не мог вступить в действие. Однако в богатой правовой практике Старого порядка Калонн нашел способ обойтись без их одобрения. Он посоветовал королю созвать собрание нотаблей, то есть наиболее влиятельных лиц из всех трех сословий. Этот государственный институт являл собой уменьшенное подобие Генеральных штатов — высшего органа сословного представительства в период Средних веков и раннего Нового времени. Однако, в отличие от избираемых депутатов Генеральных штатов, члены собрания нотаблей назначались королем, что теоретически должно было бы сделать их более сговорчивыми. Правда, исторический опыт показывал: когда речь заходит о необходимости поступиться собственной выгодой, воспротивиться могут даже назначенные королем лица
Возглавлявший французскую юстицию канцлер Мопу в глубоком секрете подготовил и в 1770 году стремительно осуществил реформу по замене этих опостылевших короне учреждений новыми судами, члены которых получали свои должности посредством назначения, а не покупки. Вместо существовавшей в парламентах практики поборов с участников процессов новые судьи должны были получать постоянное жалование. Реформа Мопу, или, как ее называли за радикальность, «революция Мопу», считается образцовой по четкости и быстроте проведения. Одним ударом прежняя судейская аристократия была лишена прежних полномочий. Ей не оставалось ничего иного, как исходить желчью, чем она и занялась, развернув ожесточенную памфлетную кампанию против правительства. Но у короля и министров хватило выдержки не реагировать на волну пасквилей, поднятую бывшими советниками парламентов, и она постепенно стала сходить на нет. Реформа Мопу избавила центральную власть от наиболее сильного противника любых нововведений. Ожидалось, что теперь необходимые налоговые реформы пройдут беспрепятственно, так как главная препона с их пути устранена, но… 10 мая 1774 года Людовик XV скоропостижно скончался от оспы.
