Парижане, привыкшие за месяцы Террора к зрелищу смерти, ходили на казни, как в театр, и, словно игру актеров, оценивали поведение приговоренных в последние минуты их жизни. Эбер зрителей разочаровал: он плакал, кричал и упирался, из-за чего его пришлось буквально тащить на эшафот. Для человека, столько раз за годы Революции требовавшего чужие жизни, такое поведение сочли недостойным — его освистали.
Народ, у которого нет свободы совести, скоро и вовсе останется без свободы!» — провозгласил он. Однако, как только Грегуар предложил обсудить, действительно ли, как считают многие, католицизм несовместим с Республикой, коллеги начали его перебивать. Предлагаемый им декрет о свободе совести так и не был принят, депутаты наотрез отказались обсуждать религиозные вопросы
Я был орудием комитетов, я подчинялся, я лишь механизм, который приводили в действие», — скажет депутатам Фукье-Тенвиль. Суд над ним показал, что общественный обвинитель, наводивший ужас на своих жертв, — лишь мелкий бюрократ, изо всех сил стремившийся выслужиться перед теми, кто находился у власти. «Здесь виновно все, вплоть до колокольчика председателя!» — воскликнет Каррье, осознав после трехдневных попыток оправдаться, что коллеги твердо решили принести его в жертву. Все трое были приговорены к смерти и казнены.
вернуть оружие санкюлотам, выпустить депутатов, арестованных после 12 жерминаля, немедленно начать искать по домам муку, отозвать депутатов из миссий, потребовать отчета у правительственных комитетов и полностью их обновить, наложить арест на бумаги Комитета общей безопасности, отменить смертную казнь для всех, кроме эмигрантов и фальшивомонетчиков, арестовать журналистов, «отравляющих общественное мнение». Большинство из этих мер сразу же было одобрено Конвентом
Неожиданно выяснилось, что у Робеспьера, который всего несколько дней назад казался всемогущим, совсем нет сторонников — кроме разве что казненных вместе с ним в следующие дни после переворота
Когда знаменитому художнику, депутату Конвента и члену Комитета общей безопасности монтаньяру Жаку-Луи Давиду коллеги напомнили, что тот обещал Робеспьеру в случае необходимости выпить вместе с ним, как Сократ, чашу цикуты, тот меланхолично заметил: «Я не единственный, кто заблуждался на его счет; многие граждане, как и я, полагали его добродетельным».
на скамье подсудимых вместе с Дантоном, Демуленом, Делакруа и Филиппо оказались проходившие по делу Ост-Индской компании Фабр д’Эглантин и бывшие члены «кордельерского трио» Базир и Шабо, а также автор Конституции 1793 года Эро де Сешель, «вандейский мясник» Вестерман и еще несколько малоизвестных и сомнительных личностей. Им всем инкриминировали «коррупцию» и «измену». Дантон не только уверенно защищался, но и сам нападал на обвинителей. Его могучий голос, раздававшийся из открытых окон трибунала, собрал у здания толпу любопытствующих. Руководивший процессом Эрман растерялся. И тогда Сен-Жюст убедил Конвент принять декрет, по которому подсудимые, «оказывающие сопротивление или непочтение к правосудию», могут быть лишены слова. В соответствии с этим декретом, никому из обвиняемых не разрешили выступить. На четвертый день процесса их приговорили к смерти и отправили на площадь Революции. На сей раз публика могла быть довольна: Дантон блестяще играл свою последнюю «роль». Если Демулен перед смертью плакал и вспоминал молодую жену, то Дантон держался уверенно и надменно. Проезжая по улице Сент-Оноре мимо дома Робеспьера, он прогремел своим могучим голосом: «Робеспьер, ты — следующий!» Последние же его слова были обращены к палачу: «Обязательно покажи мою голову народу, она это заслужила!»
Названия же новых месяцев привязали к природным явлениям, причем их отсчет начинался с осени: вандемьер — месяц сбора винограда, брюмер — месяц туманов, фример — месяц заморозков, нивоз — месяц снега, плювиоз — месяц дождя, вантоз — месяц ветров, жерминаль — месяц прорастания семян, флореаль — месяц цветения, прериаль — месяц лугов, мессидор — месяц жатвы, термидор — месяц жары, фрюктидор — месяц плодов
Наконец, на заседании 4 марта 1794 года, кордельеры перешли от слов к действию, правда, сугубо символическому — закрыли траурным покрывалом висевшую на стене Декларацию прав человека и гражданина
Согласно же уточняющему этот акт постановлению Коммуны Парижа, подозрительными следовало считать тех, кто, «ничего не сделав против свободы, равным образом ничего не сделали и в ее пользу». Иначе говоря, наказанию в виде отправки в тюрьму на неопределенное время подлежали не преступники, виновные в каких-либо правонарушениях, а лица, всего лишь вызвавшие сомнения в своей благонадежности у государственных должностных лиц или даже просто у членов местных революционных обществ. Такой декрет открывал практически безграничные возможности для произвола: отныне ни один человек не мог иметь гарантий от зачисления в «подозрительные». Всего же во Франции за последующие месяцы по этому закону будут арестованы до полумиллиона человек.
