автордың кітабын онлайн тегін оқу  Ижорский

Вильгельм Кюхельбекер

На водку, брат, рублевик! погоняй!

Таскаться, право, надоело.

Таскаться? наше ли с тобою, барин, дело?

Взгляни-ко, примечай:

Скатилось солнышко, а не уступит ночи,

Как раз тебе заблещет Питер в очи!

Соколики, эй! дернем, эй!

Эй, варвары, смелее!

Не выдай, сивка, пожалей!

Боишься? ну, дружнее!

Чтоб волк тебя! дворянчик ты, не конь!

Вон, видишь, барин? от колес огонь!

По всем по трем — эх, коренной не тронь!

Издалека ли едешь, ваша милость?

На родину спешу,

Родимым воздухом дышу:

Так, радость чувствую, но вместе и унылость.

Поверю ли, чтоб здесь, в земле родной,

Столкнулось счастие со мной?

Игралище страстей, людей и рока,

Я счастия в странах роскошного Востока

Искал, в Аравии, в Иране золотом,

Под небом Индии чудесной,

В блестящих городах, под подвижным шатром;

Но не встречал нигде, скитаясь в поднебесной.

Ничем моя не исполнялась грудь;

Напрасен был мой долгий путь.

Задумывается; между тем являются духи, не видимые

Ижорскому.

Закатилося солнце,

Глядь — стало темно:

Человек засыпает;

Наш час настает.

Взвейтеся, взвейтеся, легкие други!

В звездном мерцаньи туда и сюда

В небе давайте отважные круги;

Выглянул филин и сыч — наши слуги,

Синие светят по тундрам огни.

Мчитеся: нетопыри нам кони!

Ямщик, что так жужжит над нами?

Кружатся комары роями:

День жаркий был, знать, будет новый зной.

Но город видишь ли перед собой?

Вздымается Петрополь из тумана,

Весь мрачен, — только вот бойницы острие

Горит средь темноты, похоже на копье

Чудовищного великана.

На сизой стрекозе верхом

Летит Кикимора забавный;

Он витязь, он наездник славный:

Цвет колокольчика — шелом,

Броня ему — кольчуга рака,

А плащ — листок багровый мака;

Поит он пьяницу вином,

Толкает под бок забияку,

С женою мужа вводит в драку;

Катясь, кружася кубарем,

Сшибает с ног девиц спесивых;

Рогами красит лоб ревнивых, —

Его блаженство шум и гром.

Скорее, скорее! навстречу ему!

Поклонимся, братцы, вождю своему!

Часть летит навстречу Кикиморе; другая остается.

Уж луга и нивы пусты,

Пахарь в хижине храпит…

Братцы, что за важный вид!

На большом листе капусты

Вон Шишимора летит:

На ковре на самолете

Хитрый кознодей сидит;

Полночь близко; он к работе,

К черным радостям спешит.

Пауков добычу крадет

И высасывает мух;

Он со всякой ведьмой ладит,

Он наушник злых старух.

В сад ли лазить кто решится

К милой в ночь через забор?

Вдруг Шишимора примчится,

Свистнет, весь поднимет двор,

Всех напустит на детину,

Дворнику подаст дубину,

Псов разбудит, — стук и вой!

И с разодранной шинелью

И с разбитой головой,

Путь к опасному веселью,

Обтирая кровь и пот,

Страстный витязь проклянет!

Товарищи, други! уйдем, утечем;

Страшитесь: найдете доносчика в нем,

Семь верст еще, — как скучно!

Быть, кажется, грозе: чернеет небо; душно.

Спой песню, брат, — авось развеселюсь.

Петь рад бы: надоест, боюсь…

Как из-за моря, из-за синего

Добрый молодец возвращается

В свою сторону, милу родину,

Много молодцу вображается,

Про себя он сам усмехается:

«Отцу, матери поклонюся я,

С красной девицей поцелуюся,

Золотым кольцом разменяюся,

Золотым венцом обвенчаюся

С моей суженой, с моей ряженой,

С моей верною полюбовницей».

Как из-за моря, из-за синего

Воротился свет добрый молодец:

Его батюшка во сырой земле;

Родна матушка на чистом столе;

Красна девица обвенчалася,

Друга верного не дождалася…

«А товарищи, а разгульные

С добрым молодцем повстречалися —

Бесталанному посмеялися».

Не так ли, брат ямщик?

Так точно, ваше благородье:

Признаться, так поют у нас в простонародье.

Я? Я не жду отца: давно уж мой старик

Покоится за Охтой на кладбище.

А мать, родя меня,

Терзаясь и стеня,

От сей земли ушла в бессменное жилище.

Я матери своей, приятель, не знавал,

На родине любовью не сгорал;

С невестой мы не расставались…

Не отгадаю я,

Чему веселые друзья,

Со мной бы встретясь, посмеялись.

Как молодчика взманила

Баба водяная.

Удалого потопила

Глубина речная.

Вот я тебя, красотку!

С горки на горку, — барин даст на водку.

Шурмуйте, дети темноты!

Взлетайте выше туч, луною посребренных,

Пляшите ниже ландышей смиренных,

Вскружилась голова от вашей суеты;

Нет, так я не скучал еще ни разу!

Какую бы мне сотворить проказу?

Кого бы нарядить в шуты?

Да! вот несется кто-то;

Меня берет охота

Телегу опрокинуть в ров.

Кикимора, не трогай ездоков.

Ты унимать других всегда готов,

Да не трудись! коней бешу хлопушкой,

Играю собственной, а не твоей игрушкой.

Не тронь! он

мне принадлежит:

Туранский див, Арслан, мне шлет его в подарок.

Ах, братец! мерин коренной пыхтит.

Послушай: день был жарок, —

Дай их помыть, дай в лужу окунуть.

Не смей на них ниже дохнуть;

Прочь! подниму тревогу;

Ведь Буку позову: он — знаешь ли? — тебя…

Конечно, можно бы… но нет! боюсь себя…

Пусть кончит мой мудрец дорогу:

Как разыграюсь, руку или ногу

Ему сломлю, а он мне нужен цел.

К тому же этот мне пострел,

Кикимора — нет мочи! — надоел.

Прочь, рассержуся не на шутку!

Мы похохочем лишнюю минутку:

Сердись!

Смеешься надо мною, плут!

А! ты ругаться смеешь, шут?

Ну, не во гнев: приму тебя, брат, в руки;

За чуп, за чуп!

Кикимора, не будь же глуп!

Кикимора, и не боишься Буки?

Ай, право, Бука близко! ай!

Ай, Бука! ай, ай! Бука, помогай!

Улетают оба. Ижорский между тем подъехал к заставе.

Эй, барин! спишь? Застава! прилетели!

Тьфу, пропасть! ввек мои лошадки не робели,

А нынче что-то да не так:

Метались в сторону, храпели;

Да, благо, я не из зевак;

Не то — мы в яме бы сидели.

Сем, колокольчик отвяжу! слезай,

Проснись-ко, подорожную подай;

Мы в Питере, сударь!

Я здесь, родимый край!

Здесь сын твой: из степей, из обиталищ дальных

В родные стены возвращен;

Для радостных ли дней или для дней печальных?

Ответствуй, пышный град! Но в безответный сон

Немой, безжизненный Петрополь погружен:

Ни гласа, ни привета!

Вся область спит, туманами одета…

Туманы! мгла! — Увы! где полуденный рай?

Ты далеко за мной, Иран, отчизна света!

Где остановитесь?

У Демута.

Ступай!

Еще бы их застать! да, чай,

Они уж въехали в заставу…

Ну, все равно! уж я потешился на славу.

Как я его таскал!

Уж как поколотил исправно!

Как он кувыркался забавно!

Да как я хохотал!

Что ж мы теперь начнем? Из слуховых окошек

Дай вызову влюбленных кошек:

Котом мяучить стану по стене.

Быть праздным не люблю: возьмет тоска и скука…

Чу! поле вздрогнуло от топота и стука!

При выглянувшей из-за туч луне,

Мне чудится, на соловом коне

Там грозно мчится — неужели Бука?

Он! он! — Шишимора, не в добрый же ты час

Сказать решился правду в первый раз!

Что, ежели тебя нашли в канаве?

Воображаю, как расплакался пролаз,

Как начал доносить, наушничать на нас!

Быть, кажется, допросу, быть расправе.

Содроглися кости в заросших гробах:

К нам Бука несется в густых облаках;

Дохнет ли перуном — завяла трава;

Просвищет ли бурей — валятся древа.

Кикимора!

Ау, зовут!

Спеши, лети: зовут на суд.

Кикимора!

Явися, оправдай себя:

Ay! ay, Кикимора, зовут тебя!

«Ay! ay! зовут!»

Не устают:

Кричат, аукают, — ну, словно девки,

Как в чаще разбредутся по грибы!

Но делать нечего, не миновать судьбы:

Пришлось разделаться за шутки, за издевки!

Ау! Кикимора!

Ау! лечу, лечу!

Но я тебе, приятель, отплачу!

Крик призывный, крик совы:

Духи, собрались ли вы

В час волшебный пред рассветом

На холме, в туман одетом?

Мы услышали твой зов:

Поднялись мы из гробов

Там из-под дубов и липок,

Рой беспятых, рой антипок.

Рой надводных плясунов,

Мы услышали твой зов

Там над радугой болота,

Средь зеленых, влажных мхов:

Что? какая там работа?

Мы при месячных лучах

Раскачались на древах,

Хохотливые русалки, —

Вдруг услышали твой зов,

Голос твой смешной и жалкий,

И примчались из лесов.

Ель, сосна не выше леших,

Нам в траве равна трава, —

Что прикажешь нам, сова?

Мы заводим в тину пеших,

Мы обходим ездоков:

Мы услышали твой зов.

На грудях, как лебедь, белых,

Чистых, будто первый снег,

Юных вдов и дев созрелых

Мы избрали свой ночлег;

Там мы на грудях сидели,

Зов услышали — слетели!

Сильфы мы; мы от высот,

Где без скорби, без забот

И резвились и кружились,

На лучах луны спустились.

Блеск несносный, свет дневной

Ненавидят наши очи;

Мы жильцы подземной ночи,

Вверх мы вызваны совой.

Дом наш в глубине пучины,

Но на берег вышли мы

Из речной, прохладной тьмы,

Сладкогласные ондины.

Мы ж купаемся в огне;

Любим мы и треск и пламень;

С дымом вьемся к вышине,

Растопляем медь и камень, —

Совушка, сова из сов,

Мы услышали твой зов!

Совушка, сова из сов,

Мы услышали твой зов!

Сюда вас звать велел великий Бука:

Судить он хочет двух ослушников-духов;

Над ними приговор да будет вам наука!

Не знаю, превратит ли их в волов,

Иль человеку предоставит

И грудь земли орать заставит,

Или же обернет в почтовых лошадей,

Или в кряхтящих стихотворцев,

Или в дрожащих царедворцев,

Или в игралище детей,

Жуков, привязанных ногою к нитке, —

А только знаю, их осудит к страшной пытке.

Пора унять вас: вы охотники шалить.

Но благо: с вашей братьею шутить, —

Я вам порука, —

Не любит Бука.

Кикимора! Шишимора! раздор,

Который сеете между духами,

Нам надоел; от жалоб, криков, ссор

Покоя нет нам; что нам делать с вами?

А сверх того, не я ли вам велел

Отнюдь никак не ведаться с чужбиной?

И что же? ты, Кикимора, пострел,

Ты англичан, ты немцев облетел,

Ты воротился с целою корзиной

Противных мне, неслыханных затей!

И что же? Русскую литературу,

Мою шутиху, смирненькую дуру,

Ты, ты заставил умничать, злодей!

Я дядьку дал ей, чинного француза;

Я няньку дал ей, — называлась Муза,

Да, Муза! — Им подчас давал щелчок

Кикимора; старушка, старичок

Сердились, но не ждали, не гадали

От детища ни горя, ни печали:

Оно их слушалось, под их гудок

Плясало по введенному порядку;

Вдруг няньку в шею, старику толчок,

Ногами топнуло и ну! вприсядку.

А ты, Шишимора! — ты не шалун,

Ты хуже шалуна: наушник, лгун;

Обнесть других тебе и пир и праздник;

Но сам каков ты? говори, проказник;

Скажи, как смел ты, Буки не спросясь,

Сноситься тайно с дивами Турана?

Не ты ль подарок принял от Арслана?

Или не я властитель твой и князь?

К тому ж, кому раскидываешь сети?

Холодному, слепому гордецу,

Безумному, как Евины все дети,

Бегущему на гибель, как к венцу,

Без всякой помощи духов и ада, —

Ловить таких — какая тут отрада?

Теперь внемлите мне, духов собор;

Произнесу над ними приговор:

За все помянутые мною шашни

Я мог бы их томить в подвалах башни;

Зашить я мог бы в зайчий их тулуп,

Пугать и гнать помещескими псами;

Лет на сто запереть в пустынный дуб…

Не так ли? мог бы? рассудите сами!

Но потому ли, что наш век так глуп

И уж с виновных не сдирают кожи,

Или что с прежним Букою не схожий,

Хотя, как прежде, хмурю бровь и лоб,

Я сам под старость тайный филантроп,

Или что без того не быть бы сказке, —

Я положил в премудрости своей,

Дабы подобных не было затей,

По предварительной примерной таске,

Их порознь на год в кабалу отдать

Ижорскому. — Надеюсь, им наскучит,

Нас слушаться, надеюсь, их научит!

Не слишком ли я благ? прошу сказать.

Преступники достойны всякой муки:

Поем и славим милосердье Буки!

Но месяц в облаках потух:

Белеет край небес туманных,

Редеет тьма полей пространных,

Светает… чу! запел петух!

Бука снова погружается в землю; духи исчезают.

Легче дыма, легче снов

Разлетелся сонм духов:

Нет виденья, нет призрака;

Шум и шепот их затих:

Миновало царство мрака,

Солнце близко, рассвело;

Спрятаться и мне в дупло!

Алина, с кем я танцевала?

Ижорского, me chere,[1] ты не знавала:

Он путешествовал, в пять лет

Объехал целый свет;

Как слышно, человек необычайный

И свел своим умом Ветренева с ума.

Людей необычайных ныне тьма.

А впрочем, ты признаешься сама,

Ветренева с ума свесть — нет великой тайны.

Ветренев, слышите?

Позвольте, генерал!

Графиня, нет! простите! не слыхал.