Мое волшебное чудовище
Роман
Игорь Павлович Соколов

© Игорь Павлович Соколов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Пьяный Леллямер, женщины и
отсутствие любви

Как будто не я сейчас, а кто-то другой вместо меня сидит в комнате общежития со своим странным другом Леллямером. Наши уставшие за день глаза быстро меркнут как мысли ни о чем. Однако, кажется, Леллямер нашел в чем забыться, его дрожащие руки опять держат зеленую бутыль с водкой, а в водке я давно уже вижу как плавает неосуществимая мечта Леллямера о женщине.

Может поэтому он и пьет против всякого смысла, и вновь пропадает в своей неосуществимой мечте. Я тревожно вглядываюсь и вижу вдруг, что его уже нет, одна лишь тень от лампы падает на расплывающийся в моих глазах конспект по метафизике и снова напоминает мне о несчастном существовании и невидимых мирах.

И вот здесь, в темноте, совсем рядом, из бескрайней ночи происходит вдруг она… Волшебная и прекрасная женщина, женщина – Фея из сказки…

Я вижу ее в окне и понимаю, что вся она соткана из воздуха. Стекла тотчас исчезают вместе со стенами, а сильные ветра вместе с ее ласковыми и чудными прикосновениями поднимают меня на необозримую высоту горящего снами пространства. И я не иду, а плыву, лечу к ней, к моей Волшебнице, но она тут же исчезает. И я опускаюсь в глухое таинство ночи и на моем языке с моими страстными чувствами; вдруг снова возникает она. Живая и отчаянная птица, и чуть касаясь, летит вся в меня…

Моя Любовь отдаст Тебе Бессмертие, – неистово шепчет ее раскрытая душа.

Ты понимаешь, – шепчу я ей сквозь слезы, – мне, кажется, что я недостоин тебя, хотя разве люди могут быть достойны своих богов?! Но я, пусть и юный, пусть я смешной и жалкий,

я все же люблю тебя!

Тихий шелест за окном уносит мои слова, но я все же ощущаю свою волшебницу, ее голова опущена на мои ладони и мне явственно слышно ее спящее дыхание. Она дышит как плывет, и спит как видит, она – сказка из моего детства, она, та самая кукла, которую я любил держать в своих руках и ласкать как ребенка, она мечта, а поэтому досягаема лишь во сне или в этом пьяном бреду.

Я тоже глотнул из бутылки Леллямера, и теперь, когда он исчез из моих глаз, рухнув под стол, я сидел за этим облезлым столом, и пытался снова увидеть или хотя бы вообразить ту самую таинственную женщину, свою еще не обретенную любовь.

По коридору чуть слышно крадется пьяная Матильда, отдающаяся всем подряд за деньги. Иногда мне кажется, что это вовсе не Матильда, а ее призрак тихо крадется за невидимым счастьем! Целый день к ней ходят любовники, а ночами она пропадает у своего бывшего мужа и приползает только под утро.

Иногда я прикладываю ухо к нашему облезлому столу и слышу самую настоящую загробную тишину. Сейчас Волшебница так странно молчит в моем окне, что я со страхом думаю, что я не пьян, а просто схожу с ума. Вдали шумит поезд. Скоро загорится на горизонте рассвет, но сейчас все еще ночь и кто-то ходит один по мерцающему небу и может быть как я, вызывает духов.

Их тягучие, похожие на стон голоса, складываются в звездную бесконечность, из который их заунывный мотив снова проваливается в меня. Я курю, и молча складываю из окурков силуэты, а в голове моей складываются какие-то странные стихи:

 

Кто ты, выходящий без числа

Впивающийся черными глазами,

В мир, где раздвигает тени мгла,

И зажигает мир предсмертными словами.

 

Опять это Волшебница, близкая и далекая, неведомая как сама ночь. Ночь стонет о Боге, а я о своей волшебнице, и в чем разница, если глаза мои только в Волшебнице, а на небе сплошная мгла. И Волшебница, и мгла быстро растворяются, а мне остается только пустая истомленная моими сумеречными вздохами комната, да сладко спящий в обнимку с пустой бутылкой Леллямер.

Приглушенный туманом свет быстро опускается на мое беззащитное тело, и только в этот миг я вдруг осознаю, что моя Фея словно ангел, растворилась за окном, вместе с бледной тенью моего грустного воображения.

И я как помешанный, начинаю бормотать только что пришедшие в голову стихи:

 

Невидимкой в блеске дня

Ты стоишь передо мною

Взгляд под странной пеленою

В черный мрак ведет меня.

 

Лемлямер неожиданно с криком просыпается словно ему приснился какой-то кошмар, и жалобно поскуливая, смотрит на меня, даже не пытаясь подняться с пола и отделить от своих рук пустую бутылку. Он даже не знает, что здесь ночью была моя Волшебница, что она останавливала часы и принадлежала мне целую Вечность.

Я схожу с ума от мыслей и нетерпеливо приподнимаю с пола постанывающего Леллямера.

Его рыжий ежик на голове невозможно никак расчесать, и поэтому он ворчливо моет голову прямо из-под крана.

Что-нибудь случилось?! – спрашиваю его я, как-то бессознательно оглядывая заваленный мусором угол нашей общей кухни.

О, – восклицает Леллямер и хватается сырыми руками за мои холодные вздрагивающие пальцы, – это невозможно передать никакими словами – одни бабы, и все абсолютно голые! И такие хорошенькие!

И ты с ними?! – усмехаюсь я.

Ну конечно, скромник ты наш! – лукаво смеется Леллямер.

Потом мы убегаем на учебу, и забываемся на лекциях сладким сном. Едва дотронувшись рукой до лба, мы прикрываем закрытые глаза и голос профессора Цикенбаума уже звучит в наших ушах как нежная колыбельная.

Вот так бы спать и не просыпаться, – шепчет умиротворенный плавной речью профессора Леллямер.

Да уж, – блаженно вздыхаю я, не отнимая руку ото лба, и не раскрывая глаза.

Как приятно осуществить даже самое обыкновенное свое желание!

Ближе к вечеру Леллямер зовет меня в общежитие к ткачихам, но я отказываюсь. Он упорно твердит мне, что уже пора становиться мужчиной, и что, мол, ткачихи бабы безотказные, но я все равно упрямо не соглашаюсь. Наконец, он назвал меня недоразвитым членом всех существующих на свете Академий и был таков. Увидел я Леллямера только рано утром.

По природе женщины больше других животных склонны к разврату, – заговорил со смехом пьяный Леллямер…

Мне не надо было рассказывать, что он только что вернулся из общежития текстильного комбината, которое считается у нас в городе чем-то вроде бесплатного борделя.

Я думаю, что все-таки нельзя обобщать, – морщусь я от обычного цинизма Леллямера.

Нет, но право же женщины существуют только для того, чтобы наслаждаться ими, – смеется Леллямер и заставляет меня еще больше покраснеть.

Ну а что тут дурного, – заметил Леллямер негодование на моем лице, – разве они не должны подчиняться велению, то есть голосу самой Природы и отдаваться нам?!

И много у тебя было женщин? – полюбопытствовал я.

А как ты думаешь? – хитро улыбнулся он.

Вообще-то мне хотелось бы думать, что одна, – вздохнул я.

Эх, ты, мой целомудренник, – громко засмеялся Леллямер, – как только я поднимаюсь по пожарной лестнице на третий этаж, так меня сразу же в прямом смысле слова насилуют пятьдесят, как минимум, пятьдесят женщин…

Как же ты жив-то еще?! – удивился я.

Понимаешь, – задумался Леллямер, – настоящий мужчина может удовлетвориться сразу только двумя или тремя женщинами, остальные же женщины только могут использовать его тело, поскольку половые органы могут длительно оставаться возбужденными, но, как я уже заметил, без моего чувственного восприятия…

То есть, ты хочешь сказать, что остальных ты не чувствуешь, хотя они тебя используют? – спросил я.

Слушай, ну что ты ко мне пристал, – вдруг возмутился Леллямер, – вот если хочешь, чтобы тебя изнасиловали, возьми да сходи в это чертово общежитие, в это дьявольское пекло…

Но если тебе все так противно, то почему тогда ты туда ходишь? – удивился я.

Потому что они мне дают выпить, – неожиданно признался Леллямер и лег в постель…

Вскоре он, как всегда, захрапел, а я глубоко задумался, меня мучила возможность совокупляться просто так и со множеством равнодушных мне женщин…

И еще меня мучило отсутствие любви… Как и сам факт отсутствия любимой женщины, хотя моя драгоценная Фея все равно продолжала оставаться в моих невидимых мечтах…

Глава 2. Бес стыда или
Парадоксы Леллямера

Ты мне изрядно нравишься, – усмехнулся Леллямер, глядя на пышнотелую даму в норковом манто. Дама тут же сдвинула брови, но все-таки промолчала.

В ней сразу было видно породистую женщину! На такую просто так не сядешь и не поедешь! Но подвыпивший Леллямер был почти невменяем… Он смело сгреб даму в охапку и крепко поцеловал ее в сочные губы. Кругом ходили люди, но на них никто не обращал внимания, очевидно предполагая, что Леллямер муж этой дамы. Дама конечно, изрядно опешила, и после недолгих раздумий закричала… Возможно, от волнения она немного перестаралась, и вместо крика вышло одно только шипение…

Леллямер сразу же опомнился и протрезвел… Его немного прошиб пот, и он от какого-то непонятного страха перед дамой встал на колени.

Прости, дорогая, – всхлипывал он, слюнявя подол ее шубы…

Это уж чересчур… – завопила она.

Но я же прошу тебя, черт побери, – закричал в ответ еще более перепуганный Леллямер.

Вот тебе, сволочь, вот! – раскричалась от нервного переутомления дама, ударяя своей миниатюрной сумочкой Леллямера по его рыжей голове.

Тут к ним совсем незаметно подошел милиционер и потребовал от них тишины. Дама радостно расплакалась и попросила забрать пьяного хулигана, то есть Леллямера, с собой… Однако милиционер, только что видевший всю сцену, не поверил ей, что Леллямер не ее муж. Уж слишком грубо и просто на «ты» называла Леллямера дама. Опомнившийся Леллямер стал бить себя кулаком в грудь и кричать, что он уже сто лет как муж этой дамы. Философски настроенный милиционер состроил им обоим необычную гримасу и оставил их вдвоем наедине. Напуганная дама поспешила убежать, но опять ударивший в голову Леллямера хмель заставил его снова обнять даму и даже громко расплакаться от только что пережитого потрясения.

В это время появился муж этой почтенной дамы, тоже очень солидно одетый, и широко шагающий, высоко подняв голову. От неожиданности дама испуганно его окликнула и заморгала глазами… Леллямер тоже замолчал, чувствуя что-то неладное, забыв, однако, совсем освободить даму от своих безумных объятий…

Потрясенный муж молчал, широко открыв рот, показывая указательным пальцем на притихшего Леллямера… Эта немая сцена больше всего не понравилась самому Леллямеру, и поэтому он легко вздохнул, как-то беззаботно прищелкнул языком, и отпустив даму, тут же кинулся обнимать мужа.

Здорово, родственник, – прокричал он ему на ухо и тут же все так же нелепо и крепко поцеловал его в сочные губы.

Кто это? – наконец промолвил муж.

Родственник, – машинально помолвила дама, морщась от огорчения.

У тебя что, зуб болит? – спросил ее муж.

Ну конечно, – засмеялся Леллямер, продолжая обнимать мужа.

Может, вы все-таки оставите меня в покое? – вежливо прошептал ее муж.

Да ради бога, – захохотал Леллямер и опять обнял примолкшую даму.

Нет, это просто нахальство, пользоваться родственными связями, – ничего не соображая, пробормотал муж.

Это не родственник, – глухо произнесла дама, вытирая платочком льющийся пот со лба.

А кто же он? – уже с тихим ужасом посмотрел муж на Леллямера.

Это просто пьяница, пьяница, который пристал ко мне здесь, на улице, – судорожно прохрипела дама.

Нет, я ее родственник, – уткнулся носом в плечо ее мужа Леллямер…

Может, ты все-таки объяснишь! – закричал муж на даму.

А катитесь вы все в жопу! – крикнула плачущая дама и ушла дальше по улице.

И тут Леллямеру стало так нестерпимо стыдно от всей этой ненужной болтовни и каши заваренной им, и он тоже заплакал, и попытался обнять мужа, и все ему сразу объяснить, но муж ударил Леллямера кулаком меж глаз и кинулся догонять даму.

Когда Леллямер рассказал эту историю, в очередной раз вернувшись в общежитие поздно вечером и в изрядном подпитии, я ему не поверил, правда, минуту спустя, более внимательно приглядевшись к большому синяку под правым глазом, все же поверил, с весомой долей сомнения. Было в нем что-то парадоксальное, необъяснимое, как и само происхождение. Наполовину немец, наполовину еврей, он вместе с тем являл безумно русский характер.

Обучавшийся уже на последнем курсе, и освобожденный для написания дипломной работы, он мог пить сколько угодно, и сколько угодно иметь женщин. Вскоре он стал приводить к нам в общежитие женщин и самое ужасное, он нисколько не стеснялся меня, а видя мой легко проступающий на лице стыд, он вводил меня во все большее смущение.

Он мог иногда, исподтишка поглядывая на меня, вдруг обратиться к своей тоже пьяной женщине, с такими стихами:

Ты для него как святая Мадонна!

Он твоего не испытывал лона!

Обычно женщина смеялась, я же жутко краснел, тихо сидя у себя в углу на кровати с каким-нибудь увесистым томиком Канта.

В такие минуты я словно прикрывался серьезным и не знавшим никаких женщин философом, я зарывался головой в его антиномии, и вдруг обнаруживал в этих противоречивых существах сходные половые признаки, и тут же опять сгорел от стыда, находясь в полуобморочном состоянии.

Так было и в этот раз – Леллямер опять привел женщину, смеясь надо мной как над невинным младенцем и все больше распаляя своим дьявольским смехом пьяную женщину.

Иногда кажется, что люди нарочно сходят с ума, чтобы им было легче совершать свои подлые желания и поступки…

Может поэтому, меня трясет озноб, когда Леллямер сбрасывает с себя ботинки, и, вздыхая, ложиться на женщину, которая уже разоблачилась и целиком раскинулась на его злосчастной постели… Я в это время отворачиваюсь к стене, и внимательно прислушиваюсь, определяя с помощью звуков все происходящее…

Со скрипом каждой пружины в матрасе Леллямера, мое сознание становится все более ясным и точным, и моя голова уже как компьютер соединяет в уме одни части тела Леллямера с другими частями женщины, которую он привел сегодня поздно вечером…

Получается так, что я решаю задачу с одной неизвестной мне женщиной и давно известным мне Леллямером, при этом не знаю, как поступить: то ли мне взять и уйти из комнаты, то ли дальше притворяться спящим и таким образом совершать грех вместе с ним…

Наконец измучившись от постоянного скрипа пружин и равномерного животного повизгивания, я решительно надеваю куртку с брюками и выхожу на улицу… Ночной дождь вроде успокаивает меня, хотя на улице совершенно невозможно где-нибудь прилечь и заснуть, поэтому мне приходится со вздохом возвращаться обратно…

В темноте я вижу смутные очертания Леллямера, шумно и порывисто дышащего над стонущей женщиной… Их сумасшедшие желания продолжают воплощаться в сумбурную реальность и волновать мое больное воображение…

Я опять ложусь на кровать и отворачиваюсь к стене… Мои руки сжаты в кулаки, а глаза раскрыты куда-то в беспредельную темноту… Голос женщины продолжает входить в мои ушные раковины, как тело Леллямера в ее душу.

Вот он, Бес Стыда и Соблазна, Бес Тайной Муки и Кошмарного Подглядывания за одинокими и грешными людьми… Конечно, я понимаю, что скоро они уснут и затихнут, что все в них очень быстро успокоится, но все же я с бешенством вскакиваю с постели без брюк и куртки и с диким криком выбегаю на улицу… По щекам хлещет дождь, а в голове одна глухая пауза, а на коже неожиданные мурашки, как в момент всякого божественного песнопения…

Вообще-то я знаю, что ангелы меня не посетят, что никакого чуда не произойдет, даже если всю ночь буду бегать голым по лужам, но все-таки продолжаю бегать по безлюдным улицам, чувствуя нарастающую радость Великого Откровения…

P. S. Только через земные страдания в нас могут просыпаться истины, которые мы потом несем в себе до конца пробужденными, то есть рожденными от всякого Зла…

Глава 3. Ульяна: Рассказ о потерянной девственности или Как я сам избежал этой потери

Бутылка водки, чистый лист бумаги с ручкой, пачка сигарет, Библия в черном переплете и Леллямер, сидящий рядом со мной, с грустными и неподвижными глазами как у лунатика.

Какая-то юная студентка врывается к нам в комнату и кричит на Леллямера, чтобы он вернул ей деньги.

А разве я с тобой не спал?! – спрашивает ее равнодушным голосом Леллямер.

Студентка на какой-то миг затихает от удивления и тут же бьет Леллямера по голове удачно схваченной со стола Библией.

Леллямер с укором вглядывается в ее блестящие из-под очков зрачки, потом быстро валится на пол, оставаясь лежать в непринужденной позе, широко раздвинув ноги.

Ну, ладно, Леллямерчик, – успокаивается студентка, – ты вечером ко мне придешь?!

Подумаю, – совершенно безразличным тоном отвечает ей Леллямер, продолжая лежать на полу, положив под голову правую руку.

Ну и скотина же ты, Леллямер, – обижено вздыхает женщина и уходит, а мы опять остаемся вдвоем.

Леллямер с наслаждением потягивается на полу и быстро засыпает. Я в полном одиночестве допиваю водку и закуриваю, стряхивая пепел на спящего Леллямера.

Завтра повторится все снова. Только не будет ни меня, ни Леллямера. Я медленно натачиваю нож, все больше убеждаясь в собственной правоте. Впрочем, эти мысли проходят как наваждение, я засыпаю и просыпаюсь. Я иду по улицам, как инопланетянин. Все необычным образом вызывает во мне страх и удивление с любопытством.

Город как женщина очаровывает меня игрой света и гармонией мимолетных радостей, которых жаждут все живые существа.

Я читаю книги, я дарю цветы девушкам, я танцую с ними и даже целуюсь под лестницей в подъезде с одной своей сокурсницей.

Я даже вслух выражаю желание переспать с какой-нибудь зрелой женщиной и лукаво пересмеиваюсь с Леллямером, который все еще продолжает смеяться над моей не утраченной девственностью. И тут Леллямер неожиданно предлагает сходить в общежитие к знакомым ткачихам.

Чтоб они на нас скопом набросились?! – спрашиваю я, вспоминая былые похождения Леллямера.

Ну, нет, это не такие, – успокаивает меня Леллямер. – Мы их вызовем из общежития и пойдем гулять в парк, а там у реки, когда стемнеет, вы найдете себе какое-нибудь укромное местечко.

Да, неужели все так просто, – удивляюсь я.

Проще не бывает, – смеется Леллямер, но мне почему-то становится тоскливо и грустно.

И все же я иду за Леллямером как пес на привязи. Я даже не могу точно сказать, почему я за ним так покорно иду, может потому что мне почему-то по ночам стали сниться молоденькие девочки, причем в самых интимных обстоятельствах, из-за которых я во сне весь вздрагиваю как молодой жеребец и ощущаю что-то вроде собственного конца, проникающего внутрь живой материи, и все это из-за чертова Леллямера, который уже давно оскорбляет меня своими сексуальными намеками, а потом еще весна, все цветет, все воркует и поет, и куда-то во тьму зовет, вот я и иду за Леллямером.

И он возбужден, весь в предвкушении, и я, и все чего-то говорим, говорим, а солнце все еще светит, сирень с черемухой цветет, соловей поет, а я незаметно плюю Леллямеру в спину и чувствую от этого некоторое облегчение.

Если боком-боком, то всю землю можно быстро обойти, – говорит мне Леллямер, весело подмигивая у стен женского общежития. Было уже поздно и темно, и повсюду загорались фонари на столбах.

И сколько их будет?! – спрашиваю я смущенно.

Две, как и договаривались, – беззаботно махнул рукой Леллямер, – тебе одна и мне одна! Твоя – черненькая, моя – беленькая!

А может наоборот? – спросил я, чувствуя нарастающее в сердце волнение.

Э, нет, – вздохнул Леллямер, – с беленькой я уже спал, ты ведь не будешь после меня…

Послушай, а может давай все это организуем как-нибудь в следующий раз, – занервничал я.

Как хочешь! Дело твое! – усмехнулся Леллямер. – Только я в любом случае останусь!

Я уже сильно разволновался и болтал всякую чепуху, каждую минуту хватаясь за Леллямера.

Да, успокойся ты, вон они уже идут, – заметил Леллямер.

И действительно, к нам выходили из общежития быстрым шагом две миловидные девушки в двух одинаковых синих плащах. Леллямер тут же познакомил нас, хотя я чуть было не сбежал, но он все время поддерживал меня за локоть как девушку, и при этом громко и как-то неестественно хохотал.

Моя черненькая Уля была даже помилее своей подруги. Она почти сразу смело взяла меня под руку и помахав ладошкой подруге с Леллямером, зачем-то потащила вглубь городского парка.

Там ведь комаров много, – сказал я ей, все более стесняясь.

Да ничего, – усмехнулась Уля, – мы, чай, не в Африке живем!

А причем здесь Африка-то?! – испуганно заикаясь, пробормотал я.

Ну, в Африке водятся эти самые, как их, ну эти…

Мухи це-це? – догадался я.

Во-во, – засмеялась Уля и неожиданно чмокнула меня в щеку.

Не надо, здесь же люди ходят, – боязливо морщась, прошептал я, – и потом мы еще почти совсем не знакомы!

Да ладно тебе, чай, не растаешь?! – улыбнулась она.

Мне-то ничего, но обижать меня не надо, – уже серьезно сдвинув брови, прошептал я.

Ах, Боже, – засмеялась она, – да ты, наверное, еще мальчик!

Ну конечно, я не девочка, – удивился я ее смеху.

Да я не в том смысле!

А в каком?! – уже сильнее занервничал я.

Да не важно, – прошептала она, уже в самом прямом смысле прижимаясь ко мне.

Мы зашли уже далеко, и в густых зарослях сирени никого не было.

В траву если лечь, никто не увидит, – прошептала она.

Она вся сырая и в росе, – недовольно пробормотал я.

А ты постели свой пиджак, – предложила она.

Ну, вот еще, охота мне свой костюм портить!

Да, ладно, я свой плащ постелю, – она действительно сняла плащ и постелила на траву.

А это еще зачем?!

Да ты не бойся! – тихо засмеялась она.

Может, лучше пойдем отсюда?

Нет, давай лучше присядем сюда, а я тебе расскажу как сама стала женщиной.

Это, потеряла что ли девственность?

Ну, что-то вроде этого, – вздохнула она, и мы присели на ее плащ и она неторопливо начала свой рассказ.

Мне было семнадцать лет, когда я приехала сюда работать ткачихой на фабрике. Оказавшись в совсем незнакомом городе, я как-то быстро поддалась соблазну и уговорам старшей подруги Насти.

К нам в общежитие мужчины попадали как горные спасатели – скалолазы, поднимаясь по связанным узлами простынями наверх… Кто-то из них направлялся к своим женщинам а кто-то сразу ко всем… Таких легко было распознать по пьяной глупой улыбке… Иногда женщины сами, как на невольничьем рынке отбирали себе подходящих мужчин из поднявшихся. Так было и в этот день. День был жаркий, и от скуки я читала книгу Мопассана…

Пойдем мужика трахать?! – вбежала в комнату повеселевшая Настя.

А разве это можно? – покраснела я.

Пойдем в комнату к Ивановой Варьке, увидишь, – потянула меня за рукав Настя.

Я встала, возбужденная собственным любопытством и заразительным смехом Насти. У комнаты Вари Ивановой толпились девчата, сама Варя, самая крупная и сильная женщина во всем общежитии была внутри с мужчиной. Дверь была приоткрыта, и все сгрудились возле этой щели, внимательно наблюдая, как Варька стонет на привязанном к кровати мужике.

Кто это? – удивилась и густо покраснела я.

Да ты что не видишь, что мужик?! – засмеялась Настя так громко, а за ней и все остальные девчата…

Ой, бабоньки, да она у нас еще девочка, – поддержала общий смех пьяная Тамара.

Давайте ее первой пустим, после Варьки, – предложила Настя… Все одобрительно закивали головами и всего через каких-то десять минут меня втолкнули в комнату к привязанному к кровати мужику и закрыли дверь.

Не стесняйся, смотреть не будем, – похлопала меня по плечу по-мужски Варя Иванова.

Лежащему мужику было лет сорок, несколько оплывший и хмельной, он все же сохранил какую-то необъяснимую свежесть… Я стыдливо сняла с себя халат и легла на него.

Ты что так дрожишь? – удивился мужик.

Да девка я еще, – по-простому сказала я и положила свою головку на его волосатую грудь…

Во, едрить твою мать, уже девчонки молодые насилуют, – удивленно присвистнул мужик.

Не беспокойся, у меня все получиться я уже сто раз видела, как это происходит, – засмеялась я, и приняв сидячее положение, раздвинула ноги.

Ай! – вскрикнула я и опустила вниз голову с распущенными волосами.

Да ты не бойся, все хорошо, – возбужденно зашептал мужчина.

Я улыбнулась ему сквозь слезы, прикусила губы и стала неистово изгибаться в причудливом танце Венеры… Теперь стонал и кусал свои губы мужчина… Дождавшись когда он умиротворенно затих, я осторожно поднялась с кровати и стала вытирать тряпкой натекшую кровь.

Развяжи меня, пожалуйста, – жалобно посмотрел на меня мужчина.

Ты что мужик, не знаешь здешних порядков, что ли? – усмехнулась я, и поцеловав его в щеку, вышла из комнаты.

Ну и как? – кинулась ко мне первой Настя.

Все хорошо, – краснея, улыбнулась я, и все дружно засмеялись.

Потом я была противна сама себе, – неожиданно грустно закончила Уля свой рассказ и внезапно повалила меня на свой плащ и стала торопливо раздевать.

Ульяна, но нам же потом стыдно будет, – взмолился я. – Ну, Ульяна, ну, прошу тебя, ну, не надо!

Я стал изо всех сил сопротивляться, и между нами завязалась борьба.

Дурачок, тебе же хорошо будет, – страстно шептала она, расстегивая мои брюки.

Ульяна, если это произойдет, то мы расстанемся с тобою навсегда, – уже по настоящему заплакал я.

Дурачок, дурачок, – шептала она и продолжала в каком-то яростном упоении срывать с меня одежду.

Потом внезапно она остановилась привстала и шепнула:

Подожди, я сейчас только поссать сбегаю!

Она отошла от меня на несколько шагов и когда я услышал характерное журчание в кустах, тут же быстро поднял свою разбросанную впопыхах одежду, взял ее в зубы и пополз на четвереньках сквозь чащу притихшего парка назад, к выходу.

Она еще долго выкрикивала в темноте мое имя, но я продолжал уползать от нее, плача от злости сам на себя и на этот безумный мир. Как в бреду, я полз между кустов и деревьев, а когда дополз до реки, вдруг успокоился и закурил.

Мечтательно поглядывая на засыпающую реку в переливающихся огнях домов и фабрик, звезд и луны на небе я опять увидел образ улыбающейся Феи и даже протянул к ней свои руки, но она очень быстро исчезла, снова оставив во мне смутное ожидание нашей будущей встречи.

Если я ее воображаю, значит, она есть, – думал тогда я, странным образом осознавая реальность своей придуманной сказки…

К тому же ее лицо было таким туманным и призрачным, что я его мог разглядеть в любой приглянувшейся мне женщине.

Глава 4. Баня. Леллямер, дед, Бог и устройство Вселенной

Сегодня опять шел дождь и падал мокрый снег. Леллямер с утра пораньше принял 100 грамм и отправился со мной в баню. Всю дорогу он вслух размышлял об устройстве Вселенной, а поэтому был очень хмур и задумчив.

Только оказавшись в парной, он взглянул на меня с улыбкой и тут же спросил, готов ли я ответить, почему сегодня в зимний день идет дождь?

Да, Богу жалко нас, вот он и плачет, – сладко потянулся дед, сидящей на верхней полке.

Ну, конечно, – отозвался снизу сухопарый мужчина с унылым лицом, – природу всю отравили, вот Боженька и плачет!

Постойте, постойте, – то ли удивился, то ли обрадовался их вмешательству Леллямер, – пусть он мне сначала ответит! – и Леллямер кивнул на меня.

Ну, как бы это сказать, – попытался задуматься я, все более смущаясь устремленных на меня взглядов парящихся мужиков.

Как думаешь, так и говори, – насупился дед с верхней полки.

А вы, дедуля, не мешайте, у нас серьезная, объективно-научная беседа, – сказал за меня Леллямер и стал с усердием хлестать меня березовым веничком по спине.

Вот щас похлещу, кровь разойдется по телу, тогда мне и ответишь, – пояснил Леллямер.

Ну что, надумал?! – спросил меня уже в предбаннике Леллямер.

Честно говоря, даже не знаю, – смутился я.

Я тоже, – признался Леллямер. – Хотя, если призадуматься, разве это имеет для нас какое-нибудь значение.

Думаю, что нет, – согласился я.

А зря, – иронично усмехнулся Леллямер, —может от этого дождя со снегом зависит и Бог, устройство Вселенной, и вся наша судьба?!

Я молча отошел от Леллямера, потому что на нас все смотрели и слушали, а мне почему-то было стыдно.

И вообще мне кажется, что Бог чего-то не учел, создавая и нас, и всю Вселенную в целом, – задумался вслух Леллямер, открывая мне и себе по бутылке пива.

Ты, сынок, не богохульствуй, – прикрикнул на Леллямера дед, уже успевший натянуть на себя тельняшку.

А еще мне кажется, – продолжал свою речь Леллямер, не обращая внимания на деда, – что великая аномалия всего Божьего устройства состоит в его постоянном обмене – измене – отмене одного другим, из-за чего и весь Божий разум мгновенно превращается в бессмыслицу, отпущенную нам Творцом не иначе как во искупление наших же грехов, – Леллямер весьма артистично воздел свои руки вверх и дед стоящий сзади него, ударил его мокрым веником по голове.

Не богохульствуй!

А еще я думаю, что Бог это не живое или какое-то бессмертное создание, а просто высшая целесообразность, которая владеет всеми структурами Вселенной, – договорил Леллямер, стряхивая со своей головы березовые листья и одновременно выпивая из бутылки пиво.

Извините, но это уже похоже на издевательство, – нахмурился дед и опять ударил Леллямера этим же веником по голове.

Все притихли и смотрели, что будет дальше.

Вот я и говорю, – засмеялся Леллямер, открывая себе еще бутылку пива, – что Бог это некая абстракция данная перед смертью в утешение.

Дед еще раз хлопнул веником Леллямера по голове, но уже молча.

Еще я думаю, что Бог исключает свой разум из нашей жизни и следит за человеком, как за подопытным кроликом! – Леллямер открывал уже третью бутылку пива, когда дед схватился за табурет.

Ну и что, – оглянулся на него равнодушно Леллямер, —каждый из нас верит, как может, а следовательно, каждый из нас имеет право на собственную веру. И никто не вправе кого-либо казнить за его веру! – крикнул в глаза изумленному деду Леллямер.

Дед выронил из левой руки табурет и вдруг обнял Леллямера.

Вот за такие слова, дай я тебя всего расцелую! – обрадовался он и на самом деле расцеловал Леллямера.

Все добродушно рассмеялись, а потом мы снова пошли в парную. Дед стянул с себя тельняшку и кинулся следом.

– Все-таки без Бога нельзя! – сказал он, усаживаясь на полку.

Без Бога, действительно, ху*во, – согласился с дедом Леллямер, осаживая пар веником.

Да, мил человек, Богу как помолишься, так на душе сразу легчает, – заулыбался дед.

А если еще свечечку зажечь, да водки выпить, – мечтательно вздохнул Леллямер, хлеща себя веником по груди.

Да я без водки давно бы уже себе какое-нибудь харакири сделал, – признался дед, но Леллямер уже не слушая его, снова обратился ко мне:

Ну и что ты можешь сказать о Боге!

Конечно, он есть, – задумался я, —но только он вовсе не такой, каким мы его себе представляем.

А какой же он?! – вмешался дед.

А пес его знает, – усмехнулся Леллямер и вышел из парной, а следом за ним и мы.

Слушай, сынок, хочешь поллитры со мною, у меня в предбаннике сумка лежит, – предложил дед Леллямеру.

Ладно, обожди, щас только морду обмою, – и Леллямер намылил шампунем голову.

И ты тоже, – обратился ко мне дед.

А куда ему, на х**, без компании-то деваться, – засмеялся Леллямер. – Если только стрихнину какого не то наглотаться!

Или харакири какое не то сделать, – поддержал Леллямера громким смехом дед.

Я стоял рядом с ними и думал, ну вот, вроде, не глупые люди, рассуждали здесь о Боге, и об устройстве Вселенной, но стоило им заговорить о выпивке, как тут же потеряли свой разум и только думают, как бы побыстрее нажраться. Как будто после того, как они выжрут, сразу с ними случится что-то необыкновенное, и снег с дождем пропадет, и солнышко засияет, и бабы к ним красивые со всех сторон прибегут, телом своим прекрасным потчевать станут!

– Ну, ладно, пошли, – хихикнул Леллямер, тряся на деда мокрой головой.

В предбаннике, пока все одевались, мы как-то быстро выпили бутылку деда, а потом зашли в пивбар а там взяли и пива, и водки с раками, усевшись вместе в тихом углу за столом.

А от меня жена ушла, – неожиданно пожаловался Леллямеру дед. – И даже внука с собой забрала!

А на х** тебе внук?! – удивился Леллямер. – Ты что, матерью-одиночкой решил, что ли, заделаться?!

Да, нет, просто как-то обидно, – смутился дед, опустив вниз голову.

Поменьше надо напиваться, – мудро заметил Леллямер, – и не х** на бабку обижаться!

Да я не обижаюсь, – уже с обидой в голосе заметил дед, – я даже вчера пообещал ей бросить пить!

Да ну, – удивился Леллямер, —разве без водки можно?! Без денег даже можно, а без водки нельзя!

А у тебя деньги есть? – с надеждой спросил его дед.

Какие, на х**, деньги у рабочего человека, – гордо стуча себя кулаком в грудь, ответил Леллямер, —да еще к тому же у бедного студента?!

Это верно, – вздохнул дед, – а где бы еще их взять?!

С нами не пропадешь, – со смехом похлопал его по плечу Леллямер, – к ткачихам в общагу залезем, а там этой водки сколько душе угодно, пей, только не захлебнись! Моя Настена так и сказала, трахнешь с удовольствием – сразу литр поставлю!

А это, сынки, ничаво, что я такой старый, а то ведь у меня уже 100 лет ничаво не шевелится?! – хихикнул дед.

Ничаво, – передразнивая деда, ответил Леллямер, – они кого хошь расшевелят!

Дальнейший разговор закончился вместе с водкой и мы втроем пошли к общежитию текстильного комбината. Было уже поздно и холодно. Снег почти растаял, тусклый фонарь едва освещал площадку перед общежитием.

Леллямер резко свистнул, и тут же со второго этажа свесились простыни связанные узлами. Свои сумки Леллямер с дедом тут же забросили в кусты.

А ты чего?! – спросил меня Леллямер.

А я вас здесь подожду, – шепнул я.

А может и мне не надо? – испугался дед. – Все-таки моя старуха только вчера ушла, а вдруг завтра вернется?!

А на х** тебе старуха, – усмехнулся Леллямер, —а потом у тебя что, от этого х** обломится, что ли?! Делов-то одна минута, а разговоров на целый час!

Ну ладно, – вздохнул дед, – я попробую, пусть только перед этим они стакан мне нальют!

И они полезли, а я остался их ждать. Простыни, как только они поднялись по ним, сразу же убрались, окошко закрылось. Сверху очень хорошо был слышен глупый бабий смех.

И зачем я здесь, – грустно подумал я, затем сплюнул и пошел своей дорогой.

В общежитие Леллямер вернулся только под утро.

Ну и как, – усмехнулся я, проснувшись, – изнасиловали вас там с дедом?

Со мной-то ничего, я ведь к Настене своей полез, я и деда хотел с собой взять, только этот старый хрен, как только сказал, что он, вроде, как ко всем, так они его сразу и сграбастали! Теперь, боюсь, как бы его там не затрахали насмерть!

А ты в Бога веришь? – спросил я вдруг Леллямера.

Он, глядя на меня, разразился пьяным смехом и повалился на кровать, и долго еще смеялся, а я и в самом деле думал и о Боге, и об устройстве нашей жалкой Вселенной.

Глава 5. Пьяная женщина или Осыпав голову пеплом

Остерегайтесь не имеющих времени. Ложная занятость, прежде всего, указывает на неумение пользоваться сокровищем времени и пространства, – так написано в старинных индусских манускриптах, и именно таков Леллямер.

Он делает все, чтобы ничего не делать. Его невозможно привлечь к созиданию. Главное для него только водка и бабы! Он делает все, чтобы ублажить свое естество, но он бесплоден как вор чужого времени. Скупой на любой труд, он только выпивает и сношается. Это качество замещения труда ему необходимо для служения собственного сознания. Он устает думать и живет уже по инерции, как подопытная крыса, получающая удовольствие от электрического разряда посылаемого ей только в одну точку мозга, и точку, вызывающую только удовольствие!

Перечитывая большое количество книг, как по учебе, так и просто расширяющих кругозор, я все больше удалялся от Леллямера. Просто, я в своей духовной основе развивал свои знания, а Леллямер разрушал их, случайно и ошибочно потакал своим дурным наклонностям и прихотям, он был похож на игривое, но все же очень глупое животное!

Он бесплоден как вор чужого времени, а поэтому его следует, по возможности, исключить из своих жизненных построений! – думал я.

На рождественские каникулы многие разъехались по домам, и из всех наших знакомых остались в общежитии только мы с Леллямером, причем совсем одни и в одной комнате.

Я утра до вечера укреплял свою духовную основу, изучая латынь, старинные индусские манускрипты, и еще читал «Археологию» Джонса, а Леллямер целыми днями где-то шлялся, уже не приходя, а еле-еле приползая среди ночи почти в невменяемом состоянии.

Очень часто он спал крепко на полу, как собака, не снимая одежды и обуви и запах сильного перегара от него не исчезал даже под утро при открытой форточке…

Леллямер предлагал мне не раз, пойти с ним куда-нибудь погулять, выпить, с кем-нибудь познакомиться, но я только всячески отнекивался. Еще он пытался разговорить меня на любую тему, но я в ответ хранил явное молчание. Я молчал, потому что видел его невменяемость.

Если раньше мне были интересны его пошлые шутки, анекдоты, его заполненная ненормативной лексикой речь, то сейчас мне почему-то оскорбительно было слышать любой его разговор.

Мне казалось, что он нарочно затемняет мой взгляд притворным невежеством и смешливой простотой, чтобы затем приручить меня как животное, и чтобы с помощью меня как животного убивать свое никчемное время.

Однако, иногда мне все же было жаль Леллямера, и я потакал ему, играя с ним в карты в «буру» на деньги, и почти всегда проигрывал. Правда, ставки были не такие большие, и кроме всего прочего, Леллямер потом бежал за водкой и угощал меня.

Пить я особенно не хотел, но как говорится, в холоде даже собака греет!

Вот в этих самых древних манускриптах было написано, что поскольку людей на свете очень мало, то надо уметь ценить даже убогих приятелей и разрешать им иногда быть рядом с тобой, чтобы они совсем не одичали! Иными словами, я сам воспринимал Леллямера, как забавное животное, но с которым все равно надо держать ухо востро!

Самое скверное, что при всем своем добродушии, он издевался над моей невинностью, как над недостатком, и очень часто при посторонних женщинах, которых приводил в общежитие

Однажды я с ним даже подрался из-за этого, но после этой драки он, кажется, немного поутих, хотя побил не я его, а он меня.

Просто во время драки я глубоко задумался о том, что драку порождает человеческое невежество, а Леллямер воспользовался моей рассеянностью и очень легко меня нокаутировал!

Однако, благодаря своим раздумьям, я многое сумел понять, прежде всего, свои же ошибки в общении со многими людьми, в том числе и с Леллямером.

Я понял, что все, что делает человек, не может быть разумным или справедливым, ибо все, что он делает, он делает для себя, а следовательно, и другие не могут претендовать на какую-то любовь с его стороны!

Почти такие же мысли я нашел в древних манускриптах, и вообще, никак не мог избавиться от впечатления, что нашу древность создавали наши современники. И главный тому пример, эта странная история, происшедшая со мной, с Леллямером и пьяной женщиной, которую он к нам привел!

Как-то Леллямер явился удивительно рано, почти трезвый и с одной пьяной женщиной. Я почти как всегда сидел за столом, и читал под настольной лампой «Археологию» Джонса, но все же на женщину внимание обратил.

Она была необычайно стройна и красива, и кажется, изрядно пьяна, во всяком случае, ее лицо было красным как зарево.

Взгляни, солнышко, какой у меня монашек сидит, – ехидно хохотнул Леллямер, поддерживая ее под локоть, и тут же куражась, ткнул меня указательным пальцем левой руки в спину.

Как, я уже говорил, я действительно сидел за столом у окна, под лампой и читал «Археологию» Джонса, может, поэтому, слова Леллямера меня нисколько не задели. К тому же эта женщина сама уже ничего не соображала, и вообще еле стояла на ногах, мотая своей огненной рыжей головой с распущенными волосами в разные стороны и одновременно насвистывая что-то похожее на Марш Мендельсона.

Видел, какую русалку привел? – подмигнул мне Леллямер и мягко подтолкнул женщину к своей кровати.

Она мгновенно рухнула на нее и растянулась во всю длину своего прекрасного тела, едва прикрытого шелковым платьем небесного цвета, и разбросав руки, быстро закрыла глаза. Леллямер едва не захлебнулся от смеха, он брал ее за руки, поднимал их и отпускал, и они тут же безвольно падали обратно.

Напилась как хрюшка! – подмигнул мне Леллямер, а затем с необыкновенной заботливостью укрыл ее накидным покрывалом и предложил мне выпить.

Может выпьешь со мной, да и с ней позабавишься! – хихикнул он, доставая из-за пазухи бутылку водки, но я отказался, увлекшись раскопками древних пирамид в Египте, где Джонс сделал несколько серьезных открытий. Тогда Леллямер стал пить один, насмешливо чокаясь с обложкой книги Джонса, которую я держал в своих руках.

Через полчаса он уже храпел одетым на моей кровати. Сумерки целиком заполнили комнату, настольная лампа вдруг перегорела, но я продолжал один сидеть в темноте. Я уже давно не мог читать эту проклятую «Археологию» не менее проклятого Джонса и думал только лишь об этой спящей женщине, которую привел с собой Леллямер… Как мне показалось тогда, водка изрядно подорвала его здоровье и теперь он даже не мог или не хотел ничего делать с этой приглашенной сюда женщиной.

И зачем он тогда ее сюда привел?! – этот вопрос так серьезно расстроил мою психику, что я даже чуть не заплакал! Черт, так ведь можно и с ума сойти!

У меня от таких странных мыслей даже стала кружиться голова, когда вдруг я почувствовал, как эта пьяная женщина коснулась моей ноги своей рукой.

Иди ко мне, мой монашек, – шепнула она и потянула меня за ногу к себе.

А вдруг он проснется, – шепнул я в страхе, едва осознавая, что я сам говорю и делаю.

Дурачок, разве любви боятся?! – ее шепот как будто проник мне в самое сердце.

Но он же будет сердиться, – прошептал я как в бреду.

Дурачок, я же тебя люблю! – теперь ее шепот окунул меня в ее тело.

Она легко освободилась от платья, как змея сбросила свою кожу и тут же жадно укусила мои губы. И хотя мне было больно, я все же смолчал. Потом ее умелые руки быстро расстегнули молнию на моих брюках, и так же неслышно сбросили их с меня.

Хотя я так был взволнован, что ничего не слышал кроме громких ударов собственного сердца. Казалось, еще чуть-чуть, и сердце мое разорвется от бури, которая закружила меня в нежных складках ее обезумевшего тела.

Потом она неожиданно спросила:

Верю ли я в ад?

Ад, частица моей души, мой невидимый костер внутри пустующего мира, ее взгляд живущий суеверным страхом, и что-то еще безумное и сладострастное во всех изгибах ее обнаженного тела, уводящего меня от своего же пугающего сознания…

Ее бездна обхватывала меня всеми краями трепещущей плоти. Тишина, извергнутая нашими стонами, тишина лишенная всякого зрения, жила во мне как напоминание о времени безжалостно уходящем вместе с нами в одну Вечность. Вот она жажда – найти хоть какую-нибудь Любовь!

…Душа, стареющая от собственного непонимания… содрогается от этой быстрой сумасшедшей связи. Словно во сне я овладевал ею, или она мной, и это повторялось много, много раз, кажется, что всю ночь она овладевала мной, возбуждая своими страстными поцелуями.

Потом мы молча лежали и курили, и каждый думал о своем. Леллямер поблизости храпел как больной пес, казалось, его носоглотка готова была разорваться от приступов какого-то несогласия со своим немощным телом.

Через какую-то минуту она гладила мои волосы и несколько раз задавала шепотом один и тот же вопрос:

Тебе было хорошо со мной?

Я осторожно кивал головой, а сердце сжимала все та же тоска, странное ощущение моей стареющей Вечности…

Я даже не помню, как заснул… Проснулся я от ужасного крика Леллямера:

Какая же, ты, все-таки скотина?! – ругался он, стоя передо мной в одних трусах.

Женщины со мною в постели уже не было, и судя по часам, был полдень.

В чем дело?! – спросил я, все еще никак до конца не проснувшись.

Как в чем дело?! – горько усмехнулся он. – Да я просто поспорил с этой бабой, что она никак не совратит тебя, монашек хренов! И спорил-то на целый ящик водки! А ты… – Леллямер не договорив, махнул рукой и стал быстро одеваться, а я в это время лежал в каком-то диком оцепенении, на его грязной кровати, со стиснутыми зубами, я был похож на раненого умирающего зверя, и глядел в одну только черную точку на белом потолке…

Как будто в ней была заключена вся наша ничтожность, а из глаз моих текли слезы, но я не всхлипывал, а просто оплакивал свою утраченную невинность и наивность, которыми раньше было заполнено все мое детство, а еще как всякий еврей, я хотел осыпать свою голову пеплом.