Оглавление

Пролог

Тэтфилд, Западный Йоркшир, Англия, 1810 год

Ослепительная молния расколола небесный свод и выхватила из ночной темноты двоих крепко сложенных мужчин, несущих длинный осиновый ящик — неаккуратный и сколоченный в большой спешке. Тропинка, извилистая и размокшая от дождя, уходила все дальше в лес. Ноги путников то и дело проваливались в глубокие лужи, грязь хлюпала под подошвами их сапог, но мужчины не обращали на это внимания. Тот, что постарше, шел впереди, глядел прямо и держался уверенно, хоть лицо его и выражало крайнюю степень недовольства. Второй же, молодой и щуплый, семенил сзади, вцепившись в край ящика, и боязливо оглядывался по сторонам. Когда очередная вспышка распорола небо, он вздрогнул и зашептал молитву.

Восемнадцатилетний Олли Строуд был сыном обувщика. Два года назад он окончил церковно-приходскую школу в соседней деревне, а после устроился разнорабочим в мэрию и очень этим гордился. В городке с населением в четыре сотни жителей попасть в такое место считалось престижным.

Его спутником был Джереми Уиллерс, первый помощник градоначальника — человек спокойный и с безупречной репутацией. Работу свою он выполнял на совесть, умел держать язык за зубами, но мог ли добропорядочный Уиллерс знать, что именно последнее качество заведет его среди ночи в лесную чащу, куда даже днем мало кто рисковал соваться?

— Закопать в самой глуши, да так, чтобы никто не нашел. — Градоначальник бросил на стол увесистый мешочек, внутри которого звякнули монеты.

Уже давно стемнело, работники мэрии разошлись по домам, а улицы погрузились в темноту и тишину. Лишь в окне кабинета мистера Тарлетона дрожал мутный свет тлеющих в камине поленьев.

— А что родня? — спросил тогда Джереми, игнорируя набитый шиллингами мешочек.

Не то чтобы деньги его не волновали — скорее наоборот, но требование градоначальника было делом опасным, незаконным, да и чего уж там говорить, просто безбожным.

— А то сам не знаешь, что нет у нее никого, — огрызнулся он. — А ежели чего, сам все улажу. Сказано тебе: закопать проклятую ведьму. Вот и делай, что велено.

Впервые на своей памяти Джереми видел Тарлетона в таком состоянии. Градоначальник имел репутацию человека хладнокровного и рассудительного, но сейчас выглядел не на шутку встревоженным и даже испуганным. С чего бы это? Неужто он, джентльмен с юридическим образованием, бывший военный, верит в местные байки?

— А ее дом? — Джереми не унимался. — Что будет с ним?

— Если платят, вопросов не задают, — рявкнул Тарлетон, раздувая ноздри.

Казалось, еще чуть-чуть и из них повалит раскаленный пар.

— Слыхал такую мудрость?

Джереми молча кивнул. Выбора не было. Откажешься — погонят, как старую собаку, а ему еще жену и детей кормить.

— Вот и славно. — Тарлетон довольно сложил руки на груди. — А сейчас бери задаток, а как закончите, выдам остальное.

Наконец, зайдя в самую чащу, мужчины остановились под мертвым, наполовину сгнившим дубом.

— Думаю, можно и здесь, — выдохнул Джереми.

Жители Тэтфилда обходили эти места стороной. Старый дуб в городе именовали Деревом висельника, и какие только страшилки о нем не рассказывали! Джереми в подобную чепуху не верил, но признавал, что местечко это недоброе.

Он взялся за лопату и принялся копать могилу. Стоявший рядом Олли то и дело косился на гроб.

— Заколачивай пока. — Джереми, отбросил в сторону очередную порцию мокрой земли.

Олли достал инструменты и уже собрался было вбить первый гвоздь, как вдруг Джереми оставил лопату, подошел к гробу, отодвинул крышку и посветил внутрь керосиновой лампой.

— Вы чего?! — с неподдельным ужасом вскрикнул Олли.

Джереми не обратил на него внимания. Он должен был это увидеть. Внутри гроба без всякой обивки и убранства лежала молодая женщина, одетая в грязную нижнюю сорочку, ту самую, в которой ее и нашли. Растрепанные иссиня-черные волосы слиплись от грязи, лицо было перепачкано сажей и искажено посмертной гримасой боли. Но даже при всем этом холодные руки смерти не справились с красотой покойницы, которую в городке считали ведьмой. Джереми наклонился ближе.

— Заколачивайте! — в отчаянии закричал Олли, точно боялся, что покойница вот-вот схватит Джереми за горло и утащит с собой прямо в ад.

Когда с погребением было закончено, Олли воткнул в землю наскоро сделанный крест.

— Провались же ты в преисподнюю, чертова ведьма! — выдохнул Олли и перекрестился.

Очередной раскат грома разорвал ночную тишину, и черные небеса на миг озарила яркая вспышка молнии, ударившей в дерево неподалеку. Мужчины вздрогнули и переглянулись. По лесной опушке стелился густой туман и в свете керосиновой лампы приобретал зловещие очертания.

— Уходить надо, мистер Уиллерс. — Олли огляделся по сторонам и вытер мокрое от дождя лицо. — Свою работенку мы сделали, а теперь мэр пусть отдаст нам оставшееся.

Он выдернул из земли лопату.

— Как думаешь, она сама или… — Джереми покосился на свежую могилу.

Олли боязливо огляделся:

— Поди, сам дьявол пришел за своей слугой.

Они собрались уходить и двинулись в сторону тропы, ведущей из леса в город, когда Олли, опомнившись, начал искать что-то в карманах жилета из овчины.

— Ну, что еще? — проворчал Джереми, которому не терпелось скорее оказаться дома и забыть происходящее как страшный сон.

— Чуть не забыл, — словно не слыша его, проговорил самому себе Олли, — сейчас, сейчас… Где же это у меня было?

Наконец он достал из внутреннего кармана грязный папирусный сверток. Внутри оказался венок из чесночных головок и склянка с прозрачной жидкостью.

Бормоча под нос не то молитву, не то заклинание, Олли повесил венок на кособокий крест из пары осиновых веток, связанных бечевкой, а содержимое флакона разлил по холмику земли под ним.

— Это еще зачем? — удивился Джереми.

Олли усмехнулся.

— Вот пусть теперь попробует вылезти наружу!

Джереми покачал головой. Идиот да и только. Весь в папашу.

Прихватив лопаты и керосиновую лампу, мужчины зашагали по направлению к городу.

Очередная вспышка молнии озарила покосившийся крест, но миг спустя тьма вновь поглотила его.

Глава 1

Лондон, 1919 год

Молодая женщина в синем дорожном пальто стояла у края платформы, наблюдая, как грузчики заносят в вагон ее чемоданы. Темные, отдающие медью волосы, выбились из-под промокшей шляпки, вопреки моде украшенной одной только атласной лентой с поникшим от дождя бантом. В широко распахнутых карих глазах читалась паника, странным образом сочетающаяся с непоколебимой уверенностью.

Станция тонула в клубах паровозного дыма, сновали пассажиры, носильщики и вокзальные побирушки, стучали колеса тележек для багажа. Рядом прошел молодой мужчина в военной форме и случайно задел девушку плечом.

— Простите, мисс, — извинился он.

Она посмотрела на него и вздрогнула — всего на мгновение краем глаза Анна приняла его за другого. Сердце пропустило удар, а потом болезненно сжалось. Сколько еще она будет искать его в толпе, видеть знакомые черты в каждом военном? Когда это кончится и кончится ли вообще?

Бросив в ответ скомканное «все в порядке», Анна поспешила уйти.

Здравый смысл бился в истерике, размахивал сигнальной ракетой и ругался, как пьяный матрос. Сердце бешено колотилось о ребра — казалось, что еще секунда и оно проломит грудную клетку.

— Миссис Дафф, — стюард, видя состояние пассажирки, осторожно коснулся ее плеча, — ваш багаж уже в поезде.

Шел дождь, и пальто ее промокло, а зонт Анна оставила в прихожей.

— Ступайте в вагон, — она даже не взглянула в его сторону, — и приготовьте мне чай, я буду через несколько минут.

«Что я делаю? Что же я делаю?» — стучало в висках. Еще оставалось время, еще не поздно остановить это безумие и вернуться домой, принять ванну, налить стакан вина и, собравшись с мыслями, расставить все по местам. Анна повернулась к манящему теплом и светом залу ожидания. Нет! Если решилась, надо идти до конца. Одна только мысль о возвращении в пустой особняк, где из каждого угла смотрит прошлое, внушала ужас. В четырех стенах она точно сойдет с ума. Анна вздохнула и мысленно приказала себе собраться. Уильям не простил бы ей этой слабости. Она не хотела сдаваться, не имела права. Анна хотела жить, даже если сейчас не видела в этом никакого смысла.

Над перроном раздался третий и последний свисток. Пора. Анна еще раз обернулась, напоследок окинула взглядом пеструю толпу, которой не было до нее дела, и уверенно поднялась в вагон.

***

«…Теперь-то вы от меня не сбежите, леди Хасли!»

Он кружит ее на руках в опасной близости от края воды. Солнце застит глаза.

«…Властью, данной мне Святой Церковью, объявляю вас мужем и женой».

Кольцо матери Уильяма скользит по тонкому пальцу Анны, словно делалось специально для нее.

«Один… Два… Три… Улыбка!»

Уличный фотограф подает им знак, Анна тянется к мужу, чтобы поцеловать, но не успевает — вспышка ослепляет ее.

Уильям хватает ее на руки, и они смеются.

…Солнечные блики играют на стенках бокалов. Ледяное шампанское щекочет горло.

«За нас!»

Лодка задается на бок, и несколько капель падают на кружевные перчатки и розовую атласную юбку. Анна вскрикивает и смеется.

…Оркестр на набережной играет венский вальс, и музыка растворяется в объятиях окутанной бархатом майской ночи французской столицы. Занавеси открытой веранды ресторана колышутся от легкого ветра.

«Пришла телеграмма от подрядчика, — Уильям держит руку Анны, — с отделкой дома закончено. В спальне повесили голубые шторы, как ты и хотела».

…Сквер Ковент-Гардена залит солнечным светом, шуршит на деревьях прозрачная листва, слышится плеск воды. Они сидят на берегу пруда, и босые ноги Анны утопают в густой изумрудной траве.

…Поезд набирает ход, и она бежит, пытается успеть за ним, до последнего не отпускает руку Уильяма, тянущуюся к ней/протянутую к ней/… из окна. Ловит каждый взмах его ресниц, запечатывает в памяти. Состав ускоряется, и она, тяжело дыша, стоит на платформе среди других запыхавшихся и заплаканных женщин.

…Дождь. Туман.

Грохот выстрелов, брань командира и хлюпанье грязи под подошвами сапог. Окровавленные руки путаются в колючей проволоке, безуспешно пытаясь починить сорванное заграждение.

Выстрел.

Вода в луже окрашивается багряным.

Неподвижное, испачканное в грязи и крови лицо смотрит в небо.

Холодеющая рука намертво сжимает медальон с портретом.

…В ее ушах по-прежнему играет венский вальс.

Анна открыла глаза. За окном тянулся лес, окутанный сизым туманом. Чай в фарфоровой чашке давно остыл, и на поверхности уже блестела тонкая радужная пленка. В вагоне первого класса было жарко, и стекла запотели. Из соседнего купе доносились обрывки разговоров, то и дело прерываемые громким пьяным смехом. Кто-то прошел по коридору, остановился прямо напротив двери и открыл окно. Должно быть, военный, подумала Анна — звук шагов был четким, ритмичным, словно отбивал дробь. Через несколько секунд в купе проник запах табачного дыма, и, подумав, Анна тоже достала из ридикюля серебряный портсигар с выбитыми на нем инициалами W. D. Работа медсестры в полевом госпитале так или иначе накладывала отпечаток на каждого, и в случае Анны этим отпечатком оказалось пристрастие к табаку.

Мама, как и следовало ожидать, крайне не одобряла эту пагубную привычку, как и то, что через два года после начала войны Анна сделалась добровольцем Красного Креста.

— Ты испортишь свои прекрасные руки! — возмущалась тогда леди Хасли. — Будто не знаешь, что это визитная карточка добропорядочной леди!

Порой Анне казалось, что мать живет в каком-то своем идеализированном мире, и временами завидовала ее способности не замечать того, что происходило вокруг. Война казалась Беатрис чем-то далеким, и даже когда пришло известие о смерти ее племянника, кузена Анны, она так и не осознала масштабов катастрофы. Она, конечно, оплакивала Эммета, в котором не чаяла души, но его гибель виделась ей их личной, семейной трагедией. Может, причиной этому было то, что племянник скончался не от вражеской пули, а от пневмонии — грипп свалил его сразу, как он попал на фронт, и ни в одном сражении Эммет так и не поучаствовал. Анна, хоть ей и было стыдно за эти мысли, радовалась, что кузен тихо умер на больничной койке, не успев вкусить ужасов окопной жизни. Он почти не испытывал боли, его тело не изорвало в клочья осколками снаряда, не сожрали язвы от вечной сырости и не вспорол вражеский штык.

Анна до сих пор помнила тот день, когда в последний раз пыталась вразумить Эммета не бросать обучение в Оксфорде или хотя бы закончить учебный год. Они стояли на балконе ее дома и наблюдали, как рота новобранцев бодро марширует вдоль тротуара.

— Хорошенькое дело, — Эммет засмеялся, — моя сестра едет на фронт медсестрой, а я, значит, буду торчать за книгами.

— Да, но твоя сестра уже получила диплом, — напомнила Анна, понимая, впрочем, что отговорить Эммета не получится.

Тогда она и сама еще не могла знать, что ждет ее впереди, но оставаться дома, зная, что ее муж сражается где-то там, рискуя в любой момент угодить под пулю, было невыносимо.

В следующий понедельник после этого разговора Эммет уехал во Францию, а через месяц его мать получила письмо с известием о его смерти.

Два года спустя, стоило Анне прийти в себя, как на нее обрушился новый удар. Всего за шесть месяцев до объявления перемирия в бою под Кьеврешеном погиб ее муж.

— Не плачь, милая. Война будет короткой: ты и не заметишь, как все кончится. Скорее всего, я даже на фронт не попаду.

Она закрыла глаза и перенеслась в сентябрьское утро на вокзале Паддингтон. Было еще по-летнему жарко, и в воздухе пахло пылью и нагретым железом. Вокруг царила суматоха — солдаты в новенькой, еще не видавшей ни одного сражения форме, нарядно одетые женщины, провожающие своих мужей, братьев и сыновей, еще не знающие о том, какой ад ждет их впереди. Очень скоро эти мальчишки будут сидеть под дождем в окопах, падать под градом пуль, кашлять кровью от ядовитого газа, выплевывая собственные легкие, а к их родным полетят короткие и страшные письма: «Убит в сражении». Но в четырнадцатом году война казалась развлечением, и агитаторы, что отбирали добровольцев, обещали мальчишкам почет и вечную славу. «Англия будет гордиться вами! Вашему поколению выпал шанс поучаствовать в Великом Деле! Кто, если не вы?»

И где оно сейчас, это поколение? Лежит в братских могилах, разбросанных по всей Европе — без цветов и памяти, точно и не жили на свете.

Но Уильям, в отличие от многих, понимал, на что идет, и обманывал жену, говоря, что война будет недолгой и скоро он вернется домой. Анна поняла это, но слишком поздно. Таким уж человеком был ее Уилл — не мог оставаться в стороне, отсиживаясь в тылу. Он не искал славы, но не боялся и смерти.

«А меня? Меня ты оставить не боялся?

Когда пришло письмо с вестью о его смерти, она уже вернулась в Лондон — мама заболела и нужно было присматривать за ней.

Уильяма похоронили где-то там же, под Кьеврешеном, и Анна ни разу не была на его могиле. Через два месяца, ровно в тот день, когда было объявлено о перемирии, она получила его форму: грязную, с остатками засохшей крови и дырками от пуль. Беатрис тогда упала в обморок, Анна же не проронила ни слезинки. Застыла, как жена Лота, и не могла оторвать взгляд от жуткой бесформенной кучи на столе.

Долгими вечерами и ночами она утешала посеревшую от горя миссис Дафф, свою свекровь, отвечала на бесконечные письма и телеграммы с соболезнованиями, принимала посетителей, выслушивая одни и те же ничего не значащие слова. И только в короткие минуты одиночества могла дать волю слезам. Сидела, забившись в угол, обхватив колени, как одинокий испуганный ребенок.

Единственное, что спасало ее от безумия, — работа. Она всегда мечтала писать, сколько себя помнила, а три года назад в ее жизни произошло настоящее чудо — издательство «Хорнер и сыновья» приняло в печать «Пустошь», мистическую историю, написанную в традициях готического романа. Отличительной чертой этой и двух последующих книг стало то, что в финале Анна неизменно развенчивала любые мифы о потустороннем мире и вмешательстве иных сил в жизнь людей — в итоге получались своего рода детективные истории с торжеством разума над предрассудками в конце.

Уильям одобрял и поощрял увлечение жены, вопреки общественному мнению, не видя в этом ничего предосудительного.

Она не бросила это занятие и после его смерти. Работа над третьей по счету книгой помогала отвлечься, не упасть с головой в черную бездну отчаяния, когда казалось, что все уже потеряно. Возможно, ей следовало написать что-то светлое, дать себе самой надежду на лучшее, но Анна не могла. Да и читатели, что знали ее как «призрачного» автора, вряд ли бы оценили фривольный любовный роман.

Затушив сигарету, Анна посмотрела в окно купе. Неужели она и вправду сделала это? Поезд мчал ее в неизвестность, и она могла лишь догадываться о том, что ждет ее впереди.

***

Двумя неделями ранее

Прошло уже несколько месяцев, боль поутихла, и наступили серые, безрадостные дни. Она, как призрак, бродила по дому, ставшему вдруг пустым и холодным, пыталась чем-то занять себя, иногда даже выбиралась на ужины и коктейли, но… какая-то часть ее ушла безвозвратно, и Анна это чувствовала.

Город, который она когда-то любила всем сердцем, теперь казался ей клеткой. Прошло уже четыре месяца с момента заключения мира, но в Лондоне все еще праздновали победу. Реяли на крышах домов британские флаги, по вечерам на улицах распевали песни, щеголяли в военной форме позеры, отсидевшиеся в тылу и не участвовавшие ни в одном из сражений. На фонарных столбах висели плакаты и агитки с призывами добить «ненавистных бошей», а газетчики не уставали перетирать подробности выигранной войны.

Анне было тошно. Она не чувствовала ни радости, ни торжества, лишь непреодолимую потребность сбежать, укрыться там, где ее никто не найдет. Какое-то время она всерьез подумывала о том, чтобы продать особняк в Вестминстере и перебраться куда-нибудь к морю, быть может, в Гастингс или Брайтон, но потом…

В начале марта она коротала вечер в родительском доме, выслушивая рассказ матери о спиритическом сеансе. Будучи склонной к мистицизму, Беатрис оказалась легкой добычей для медиумов, коих с окончанием войны в Лондоне развелось больше, чем ворон. Анну это раздражало, но, понимая, что мать не переубедить, она смотрела на это развлечение сквозь пальцы, да и сил на споры уже не осталось.

В тот вечер Беатрис рассказывала ей что в очередной раз пыталась связаться с душой умершего супруга. Анна почти не помнила его, отец погиб, когда ей исполнилось четыре года: ноябрьским вечером он возвращался с очередного заседания в Палате лордов и угодил под колеса экипажа. Из-за дождя и тумана возница не заметил его, идущего вдоль дороги в черном пальто.

— Я видела отражение его лица в стеклянном шаре, — шепотом проговорила Беатрис, — представляешь?

— Угу, — кивнула Анна, решив, что завтра передаст адрес медиума знакомому констеблю.

Пусть разберется с любителем наживаться на чужом горе.

Война пробила брешь в английском обществе: более миллиона отцов, мужей и сыновей навсегда остались в развороченных снарядами траншеях, и, разумеется, нашлись те, кто видел в их смерти повод обогатиться. Анна понимала матерей и вдов: через месяц после гибели Уилла она и сама, отчаявшись, приняла участие в спиритическом сеансе. И Уильям действительно пришел к ней, вот только явился он в образе картавого ирландца, сидящего в тайнике под полом и оттуда же вещавшего.

Мама тем временем выдала еще несколько неопровержимых, по ее мнению, доказательств могущества экстрасенса, а после, как это часто бывало, завела речь о семейном проклятии. Беатрис Хасли происходила из древнего рода Тремейн, представители которого разбогатели еще в эпоху Тюдоров, но с начала девятнадцатого века в семье началось твориться черт знает что. По легенде, местная ведьма прокляла некую Луизу Тремейн и всех ее потомков по женской линии. Подробностей этой истории не знал никто, но то, что мужья женщин Тремейн в большинстве своем рано уходили из жизни, было фактом. Беатрис, будучи женщиной впечатлительной, верила в это непоколебимо, Анну же подобные байки раздражали. Да, иногда плохие вещи случаются с хорошими людьми, но видеть в этом руку темной силы для Анны было равносильно утрате контроля над собственной жизнью. Гораздо легче приписать вину иллюзорному духу, нежели признать, что каждый человек пишет свою историю самостоятельно.

Тот факт, что ее деда на охоте загрызли волки, отец угодил под колеса экипажа, а собственный муж погиб на войне, не казалось Анне убедительной причиной для веры в разного рода проклятия. Дедушка Кимбол, по рассказам, был одним из тех, кому и сам черт не брат — опасностей не боялся, а осторожность считал проявлением трусости, и неудивительно, что смерть настигла его раньше срока. Отец же стал жертвой трагического стечения обстоятельств, ну а Уильям… Анна до сих пор стискивала зубы при мысли о том, что командир предоставил ему шанс отсидеться в тылу, но тот выбрал окопы.

— Дорогая, ты меня слышишь? — Голос матери вырвал ее из воспоминаний.

Анна молча кивнула. Она давно уяснила, что спорить на эту тему бесполезно, и приготовилась терпеливо слушать, но Беатрис неожиданно заговорила о другом — две недели назад она получила известие о смерти дальней родственницы. В письме так же сообщалось, что Беатрис теперь единственная владелица имения Райдхайм, так как сестра ее от своей доли отказалась.

— Именно там все и началось, — прошептала Беатрис. — Нехорошее место.

— Прошу, мама, только не снова. — Анна вымученно потерла лоб. — Нет никакой порчи. И призраков не существует.

Тот шарлатан, к которому она приходила, клятвенно уверял, что видит, как Уильям стоит за ее спиной, но Анна не верила. Будь он рядом, она бы это почувствовала. Никто не знал Уильяма лучше, чем знала она.

— Медиум, кстати, подтвердил мои подозрения насчет этого. Особенно когда я сказала ему, что твой муж тоже…

— Довольно! — Анна и не заметила, как повысила голос.

Зачем она говорит о нем? Разве не видит, как тяжело ей это слышать?

— Трагедии случаются каждый день. — Анна пыталась сохранять спокойствие, но внутри уже ворочалась ярость. — А Уильям… — грудную клетку сдавила тупая боль. — Это война, мама, и на ней убивают. — Она покачала головой. — Извини, но я не верю ни в черта, ни в Бога.

— Анна! — набожная Беатрис, как и следовало ожидать, пришла в ужас.

— Что Анна? — Дочь потеряла контроль, щеки ее пылали. — Что Анна? Ты всегда знала, какая я, и всегда была недовольна. Ну, что ж… — Она вскочила с кресла и развела руками. — Прости, что не вышла такой, как ты хотела. Получила диплом, а не торчала за спицами и роялем, — Анна загибала пальцы, — замарала руки в госпитале, пишу книги…

Терпение Беатрис тоже исчерпало себя.

— Как ты со мной разговариваешь?!

— Я устала. — Анна тяжело опустилась в кресло и, игнорируя ее гневный взгляд, достала сигарету. — Я больше так не могу.

Они поругались. Снова. Домой Анна приехала взвинченная и натянутая, как струна. Швырнув мажордому пальто, взлетела на второй этаж и захлопнула дверь спальни так, что звякнули окна.

— Бетти! — Она позвала горничную, чтобы та помогла ей расстегнуть платье. — Бетти! Бетти!

Никто не отзывался. Служанка, не ожидавшая, что хозяйка вернется так скоро, очевидно, занималась своими делами где-то в другом конце дома. Анну охватила паника. Стиснув зубы, она безуспешно пыталась выпутаться из наглухо застегнутого платья, сорвала с волос цепочку, сломала ноготь…

Из зеркала на нее смотрело бледное, нервно подергивающееся лицо с перекошенным ртом и опухшими глазами.

— Проклятье!

Содержимое туалетного столика: духи, косметика, шкатулки — все полетело на пол. Раздался звон разбивающегося стекла. Следом пришла очередь безделушек.

Измотанная и дрожащая, Анна сидела в центре ею же учиненного погрома и беззвучно плакала. Сил не осталось. За дверью испуганная Бетти пыталась достучаться, но Анна велела ей убираться вон, пригрозив увольнением.

«Я должна уехать. Должна уехать», — стучало в висках. Она была готова хоть сейчас сорваться с места и бежать куда глаза глядят, главное, оказаться как можно дальше от этого дома и этого города.

…Через час, спустившись в гостиную, она извинилась перед бедной служанкой и даже обняла испуганную девушку, пообещав заодно прибавку к зарплате. Но Бетти и так не злилась — она, потерявшая на войне любимого, понимала состояние хозяйки.

— Почтовое отделение еще открыто?

Горничная посмотрела на часы:

— Осталось меньше часа.

— Тогда ступай быстрее и отправь телеграмму в Тэтфилд, местному юристу Винсенту Чейзу, — распорядилась Анна, протягивая ей короткую записку, — вот ее содержание.

Бетти пробежалась по строчкам, удивленно глянула на хозяйку, но спрашивать ни о чем не решилась — кивнула молчаливо и побежала к себе в каморку за пальто.

***

Позади осталась еще одна маленькая станция в неизвестной деревушке, и паровоз прибавил ходу. До прибытия в Тэтфилд оставалось чуть меньше трех часов, и с приближением к пункту назначения усиливалось и волнение. За три дня в дороге Анна так и не смогла решить для себя, правильно ли поступила, сбежав из Лондона, не предупредив ни мать, ни друзей. Подготовка к отъезду заняла у нее чуть больше двух недель: телеграмма юристу и ожидание ответа, покупка билета в один конец и сбор вещей… Бетти и мажордому под страхом увольнения было велено держать язык за зубами, и лишь в день отъезда Анна оставила матери записку, попросив работника почты доставить ее ей через неделю, когда Анна будет уже на месте. Если же до этого времени миссис Хасли вздумается нанести дочери визит, мажордом скажет, что она уехала в Брайтон, к подруге.

Анна прекрасно знала, какой будет реакция, и потому заранее все просчитала. Точно так же она знала, что мать ни за что не поедет в такую даль, а вот гневные письма и телеграммы полетят непременно. Наверняка еще и телефонный звонок закажет.

Решение уехать именно в старое родовое поместье пришло неспроста: графство находилось далеко от столицы, деревушка была совсем крохотной, и лучшей обстановки для того, чтобы взяться за новый роман, ей не найти. Райдхайм, надо думать, находится в унылом состоянии и, как написал ей мистер Чейз, «выглядит несколько мрачновато», но Анну это не пугало. В проклятия она не верила, призраков не боялась, а для житья имение было вполне пригодно — юрист по ее просьбе лично осмотрел дом и участок.

На одной из станций Анна зашла в бакалейную лавку, купила отменный китайский чай в нарядно украшенной жестяной банке и упаковку южноамериканского табака — в благодарность мистеру Чейзу за проявленную любезность и скорость в выполнении ее просьбы. Юрист отчего-то виделся ей представительным седовласым мужчиной в немного старомодном костюме и непременно с трубкой во рту.

…Наконец вдоль путей мало-помалу стали появляться из темноты небольшие каменные и деревянные постройки, свидетельствующие о наличии поблизости станции. Паровоз сбавил скорость. В купе заглянул один из стюардов, сообщил, что багаж собран, и поинтересовался, не будет ли кто встречать Анну на платформе.

— Все в порядке, — успокоила она его, — меня будет ждать мой юрист, так что я в надежных руках.

Стюард робко улыбнулся и вдруг протянул Анне ее собственную книгу с просьбой подписать на память. Она тоже улыбнулась. «Пустошь», ее первый роман. Не самый лучший, но пришедшийся по вкусу читателям.

— Обожаю мистические истории, — шепотом признался парнишка. — Жаль только, что в конечном счете никакого призрака, как выяснилось, не существовало, — вздохнул он.

— Потому что их не бывает, — просто ответила Анна.

— А в Тэтфилд вы, наверное, приехали за вдохновением?

Прежде чем она успела ответить, раздался предупредительный свист, и поезд теперь ехал на инертном ходу.

Стюард вышел в коридор. Оставшись в одиночестве, Анна закрыла глаза и вдохнула полной грудью. На несколько секунд задержала дыхание и, размяв плечи, медленно выдохнула. Прихватив с верхней полки ридикюль и небольшую сумку с вещами первой необходимости, огляделась, проверяя, не забыла ли чего, и вышла из купе.

Кроме нее, желающих сойти в Тэтфилде не оказалось, точно так же как на платформе не было пассажиров, за исключением одинокой мужской фигуры в свете тускло мигающего фонаря.

Анна стояла у открытой двери вагона, ожидаясь полной остановки состава. Прохладный ночной ветер щекотал лицо и забирался под одежду, но холода она не чувствовала — апрель в этом году выдался теплее обычного.

Наконец поезд остановился, и мужчина на платформе быстрым шагом направился к единственной открытой двери вагона.

— Миссис Дафф. — Он протянул ей руку, помогая сойти, и Анна с удивлением обнаружила, что мистер Чейз был немногим старше ее самой, хотя лица его разглядеть она еще не успела. — Добро пожаловать в Тэтфилд.

Глава 2

Ловкие грузчики тем временем уже успели вынести ее багаж, судя по всему, перекидывая чемоданы из рук в руки прямо на ходу состава.

— Благодарю, что встретили меня на станции, — улыбнулась Анна, когда рассчиталась с носильщиком. — Надеюсь, это не доставило вам больших неудобств.

— Пустяки, — отмахнулся Чейз, — люблю иногда прокатиться ночью, а тут как раз случай представился.

Они вышли на свет, и она наконец смогла разглядеть его получше. Высокого роста, черноволосый, с карими глазами и неплохо сложенный, чего не скрывал даже светлый костюм-тройка, дорогой, но явно больше, чем следует. Твидовый жилет был застегнут на все пуговицы, галстук безупречно отглажен и завязан под самое горло. Очевидно, по роду занятий мистер Чейз хотел казаться солиднее, но этот строгий наряд лишь сильнее подчеркивал молодое, почти юное лицо. Исключением были глаза. Несмотря на улыбку, он глядел исподлобья, настороженно и будто бы даже с грустинкой. Так смотрят люди, которым пришлось многое пережить.

— О… — Анна посмотрела на груду вещей только сейчас поняла ошибку, которую допустила.

Она отпустила носильщиков, забыв о том, что багаж надо еще погрузить в машину.

— Я донесу. Здесь недалеко.

Мистер Чейз ловко подхватил два ее чемодана, Анна же понесла саквояж и дорожную сумку.

Вокзала как такового в Тэтфилде не было — одноэтажное здание из красного кирпича служило и станцией, и залом ожидания. Чуть поодаль стояла двухэтажная будка смотрителя. Они миновали арку и оказались на старом выщербленном плацу, что заменял парковку. В самом его конце, под фонарем Анна увидела автомобиль.

Уложив чемоданы и сумки на заднее сиденье, Винсент открыл ей пассажирскую дверь.

— До гостиницы отсюда минут пятнадцать, — сказал он, заводя мотор. — Вечером опять шел дождь, и дорогу размыло, так что нас немного потрясет. — Он немного виновато улыбнулся.

Ухабы волновали Анну в последнюю очередь. Ее клонило в сон, но вместе с тем она ясно ощущала, как нарастает тревога — прежде она никуда не отправлялась в одиночестве. Прошлое осталось в Лондоне, а что впереди — неизвестно.

— С домом все очень плохо, да? — Анна спросила об этом больше для того, чтобы нарушить молчание.

— Ну… в целом, да, — Винсент качнул головой, — но несколько комнат вполне пригодны для жилья.

Еще по дороге к машине она отметила его выправку и четкую строевую поступь, а увидев кожаные армейские перчатки на приборной панели, поняла, что перед ней бывший военный. Сколько же ему лет? Мистер Чейз выглядел даже моложе ее Уильяма, а тот ушел на фронт, едва отметив двадцать третий день рождения.

Воспоминания о муже отозвались болью, и Анна переключила внимание на дорогу, если это слово вообще было применимо к размытой грунтовой тропе с ямами через каждые несколько метров. Фары выхватывали из темноты черные лужи и стволы деревьев, живым коридором выстроившиеся по обеим сторонам дороги. Наверху застыл меж ветвей серебряный диск луны.

— Да, ночью здесь жутковато, — усмехнулся Винсент, заметив выражение ее лица, — но для вас это, наверное, то, что нужно.

— Читали мои книги? — Анна посмотрела на него.

— Нет, но наслышан. — Он тоже повернулся в ее сторону. — Моя домработница от вас без ума. «Пустошь» стоит у нее на одной полке с Библией.

Анна так и не поняла, что он имел в виду — похвалил или высмеял. Что ж, в любом случае она давно привыкла к общественному осуждению, а мистер Чейз, надо думать, типичный представитель сильной половины человечества, считающий, что женщине не место в литературе.

— Следите лучше за дорогой, — беззлобно посоветовала она.

— Нет, не подумайте, что хочу вас задеть, — Винсент, очевидно, решил, что пассажирка обиделась, — просто я не поклонник детективов.

— Что же вы любите?

— Диккенса, Теккерея, — принялся перечислять он, — Гиссинга.

— Вы реалист, — подытожила Анна.

Она начинала проникаться к нему уважением, а пустая беседа превращалась в интересный разговор.

— А вы нет? — спросил он и посмотрел на нее. — Миссис Труди говорила мне, чем заканчиваются ваши книги.

— Пожалуй, мне надо познакомиться с ней поближе, — Анна улыбнулась, — хотя я редко общаюсь с читателями.

Это было правдой. Она бережно собирала отзывы критиков и заметки в газетах, но на вопросы отвечала неохотно — ей было неудобно обсуждать с кем-то свои мысли. Будто кто-то сунул нос в ее личный дневник и теперь жаждет обсудить прочитанное. Анна понимала, что это выглядит странно, но ничего не могла с собой поделать.

— Вот уж не думала, что меня знают на другом конце страны, — пробормотала она.

Он усмехнулся.

— Женщина-писатель — это довольно необычное явление.

— И просто возмутительное? — подначила она, прищурившись.

Винсент пожал плечами.

— Я вырос с матерью-суфражисткой, так что мое мнение субъективно. Но если вам интересно, то я не вижу здесь ничего предосудительного. Гораздо хуже, когда женщина вообще не думает, — последнее он сказал уже без тени улыбки. — Вот и добрались. — Винсент, как показалось Анне, воспользовался случаем увести беседу в другое русло.

В желтом свете фар выцветший щит на ржавых цепях «Добро пожаловать в Тэтфилд» выглядел еще более жалко.

Как и все забытые Богом места, с наступлением темноты деревня погружалась в сон. На узких, петляющих улицах им не встретилось ни души, а в половине окон было темно. Но вот вдалеке обозначились рыжие огоньки гостиницы, единственной на все селение.

Анна решила, что первое время поживет в номере, до тех пор, пока нанятая Чейзом прислуга не приведет