Расширяясь теченьем реки, точно криком каким, точно криком утратив себя до реки, испещрённой стволами, я письмом становлюсь, растворяясь своей вопреки оболочке, ещё говорящей стихами.
Уходя шебуршаньем в пески, точно рыба, виски зарывая в песчаное дно, замирающим слухом... Как лишиться мне смысла и стать только телом реки, только телом, просвеченным — в силу безмыслия — духом.
Только телом, где кровь прорывает ходы, точно крот, пронося мою память, её разветвляя на жилы... Я к тебе обращён, и теперь уже время не в счёт: обращённый к тебе, исчезаю в сознании силы.
Опыт горя и опыт любви непомерно дают превращение в сердце, лишённое координаты, оно — всё, оно — всюду, с ним время в сравнении — зуд, бормотание, шорох больничной палаты.
И теперь всемогущество зрения — нежность его, пусть зрачок омывает волна совершенным накатом, это значит, пробившись за контур, слилось существо с мнимо внешним и мнимо разъятым.
