Суша посреди разверстых вод.

Туча вместе с лужей утекла.

Прозой говорит экскурсовод

О библейских притче и стихах.

Охры пламя теплится едва,

Выступает свет из-под резца.

Просвещает дева: Было два

Сына у хозяина-отца.

После дней беспамятных, всего,

Что за столько лет нагородил,

На веранде постучал в окно,

Чтобы хоть один его простил.

В грудь уткнулся, не видать лица.

Пятерней за воротник пророс.

Возвращение блудного отца.

Автор неизвестен. Масло, холст.

Налипал на подошвы суглинок,

Сад узоры кроил без лекал.

В дачных зарослях конус пылинок

О погибшей звезде вспоминал.

Было солнечно, ветрено, сыро,

И стояла, как твердь, тишина.

В результате кембрийского взрыва

Ожил камень и пыль ожила,

У реки появились желанья.

Но один человек до сих пор,

Выдыхая дымок, оживает,

Головной подбирает убор.

Плащ накинув, бредёт на вечерний

Променад мимо муз-прилипал,

Чтоб реликтовым стать излученьем,

Или в новый вступить Талибан.

Не найдут ни слава, ни величие

Пятна цвета, выгнутые линии.

Страх, преодолев косноязычие,

Выдает стога, соборы, лилии.

На цитаты знание растаскано,

В анекдоты собрана история.

Может выйти роща гаитянская,

Может склон горы Святой Виктории.

Боже мой, где прошлое и власть его?

На пруду карась сверкает денежкой.

Убежав от всех из дома засветло,

Может быть старением утешишься —

Дождиком, накапавшим на лысину,

Выползшими на рукав букашками.

Скоро в линзе вспыхнет, выжгя видимость,

Свет такой, что мало не покажется.

Трепещет кинохроника неярко,

Как будто отражает тьму солярка,

Как будто каждый день встречаешь гимном,

А в снегопаде Византия гибнет.

Испуганной толпе механик строчит,

В овраге дачный домик обесточен,

В дождевике, покинув отчий терем,

К реке бежит артист под пыльный тенор.

Поднялся над травой туман осенний,

Когда выходишь в сумерки со всеми.

В коробочку садишься чуть добрее,

Чем был, и ждешь, когда мотор прогреют.

Дорогу всю о чем молчишь, Алеша,

Когда во тьме по колее трясешься?

Промаявшись без сна, встречаешь утро,

Всегда один и тот же день как будто.

Плетеные корзины из сарая.

Пальто и плащ затертый в коридоре.

Тогда стать новым Пушкиным поклялся

Я старым соснам на задворках школьных.

Разглядывал кору стволов и хвою.

В узорах иней на трамвайных окнах.

Компостером стучали пассажиры,

И щурились на розовое солнце.

Ходил за хлебом и сдавал бутылки.

Приемщица по горлышкам стеклянным

Завороженно проводила пальцем,

И растекались музыкою звуки.

Переставлял веселый грузчик ящик.

Я быстро пересчитывал монеты,

И брел домой и мучился, что вторник,

А я еще не написал ни строчки.

С этого места продолжим. Пожухли травы,

Редкие ивы замерзли в пруду напрасно.

Кто-то же должен был выжить здесь, Боже правый,

Пламени чтобы в буржуйке не дать погаснуть.

Утром со старой собакой бродить бесцельно,

Выйти к деревне заброшенной постараться,

Чтобы застыть на холме, как работник сцены,

Перед разрухой прославленных декораций.

Сколько мы песен на праздники перепели,

Сколько хлебов испекли на ячменном пиве,

Если и правда мы жили по нашей вере,

Значит, не сгинули на пустыре в крапиве.

Время военное возраст в щетине спрячет,

Осень спугнет с покачнувшейся ветки птицу.

Выйдет на станции в серой шинельке мальчик,

Родинка выдаст родную кровь, не водицу.