© К. Зазовка, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

Глава 1. Путь домой

Под легчайшим шагом не приминалась ни единая травинка, не хрустела ни одна веточка. Даже сероватые листья, давно отпустившие души в вырай[1], не шелестели. Милава привыкла ступать тихо, так, чтобы даже пряный летний ветерок не примечал вливавшееся в него дыхание. Ворожея родилась с редким даром: не вредить. А еще умела разглядеть чужие муки да отвести их прочь от страждущих. Пожалуй, девица и дальше жила бы в крохотной, поросшей мхом хатке, что притаилась между лесом и топью, – там она была счастлива, помогая зверю, птице и прочим обитателям земли-матушки, зачастую скрытым от человечьего ока, – но вещий сон прогнал покой и заставил отправиться в трудный путь.

А привиделось Милаве, как манит ее узловатым пальцем родная бабка – черная ведьмарка. И как бы ни хотелось миновать той встречи, она понимала: не уйти с этого света ведьмарке просто так. Всем ведомо, что темные помирают долго и тяжко, пока от силы своей не избавятся. Крепко страшило, что бабка перед кончиной приневолит внучку страшный дар перенять. Чуждо сердцу было такое наследие. Да только как растолковать то помирающей, что целый век копила черную мощь? Как подобрать нужные слова? Что, если озлобится, сговорится с Моровой панной[2], да нашлет, не дай Даждьбог[3], на селян какой хвори иль иной напасти.

Потому и лежал нынче Милавин путь в деревеньку, что славилась кожевенными мастерами и, хоть пряталась в лесу, нередко привечала пришлых торговцев, охочих до местного товара.

От тягостных мыслей ворожею отвлек заметно посвежевший воздух, что через десяток шагов наполнился птичьим гомоном. Видать, до Гиблого озера добралась. Отсюда до деревни рукой подать. Она отогнула веточку, потом еще одну, прокралась к воде и затаилась. На бревнах да валунах сидели озерницы да о чем-то взволнованно щебетали. И чего-то они так оживились? Вон, даже Милаву не услыхали. Перламутровые гребни то и дело углублялись в шелковистые зеленые локоны. Красоты озерницы были редкой – не диво, что молодцы да зрелые мужи в их сети попадали шибче, чем мухи в паутину. Ворожее очень хотелось узнать, о чем чирикают прелестницы, но она ни слова не знала из диковинного языка. Вот бабка наверняка бы все поняла: ей и звери жалятся, и гады ползучие из Навья[4] вести приносят…

Отошедшая на миг грусть снова захлестнула душу. Сердце сделалось свинцовым. Деваться некуда – надобно идти к помирающей. Ворожея тихонько побрела в сторону деревни, так и не разгадав, о чем болтают озерные чаровницы.

Недалече от деревни Милаве встретился родник. Чистая водица отразила все, точно зеркало.

Никуда не годится!

Ежели стоптанные до дыр каверзни и потрепанный сарафан люди добрые еще простят, то бледный, точно у мертвячки, лик, глаза-угольки да темные спутанные волосы точно не вселят доверия к пришлой девке. А ведь к ним еще и слава бабки-ведьмарки прилагается.

Милава вздохнула и принялась приводить себя в порядок. Холодная водица споро смыла грязь с рук и ног, унесла пятна с одежи. На плечо легла длинная блестящая коса.

Когда же корзинка опустела от нехитрой снеди из ягод, а дорожный мешок уже покоился за плечами, Милава продолжила путь.

– Помогите! Помогите! – донесся женский крик из чащобы.

Ворожея стремглав кинулась на подмогу. Ветви сами расступались, трава точно подталкивала в нужном направлении. Но крик смолк. Милава остановилась. Прислушалась.

– Помогите-е! – возобновилась истошная мольба.

Видать, кто-то в болоте погряз. Тут кругом их видимо-невидимо, в сплошную трясину сливаются. Только бы поспеть!

– Помогите!.. Кто-нибудь… – голос терял силу, грозясь вот-вот совсем сникнуть.

– Держись! – откликнулась ворожея и выскочила на опушку, где очам открылась совершенно неожиданная картина: полураздетая светловолосая девица, чуть старше ее самой, отчаянно отбивалась от парня богатырского сложения. Подлец-удалец уже сжимал в руках каменюку, собираясь свести на нет и без того слабое сопротивление.

– Погодь! – задохнулась от ужаса Милава.

Парень обернулся. Его лик оказался на диво пригожим. Если б не извивающаяся жертва и булыжник в руке, ворожея ни в жизнь бы не поверила, что такой человек может оказаться лиходеем. Правильные черты исказили злоба и досада. Побелевшие от напряжения уста жестко бросили:

– Ступай своей дорогой да не суйся в чужие дела!

– Помоги мне, девица! – взмолилась светловолосая смуглянка.

– Отпусти ее! – отчеканила Милава, силясь вложить в свои слова яростную угрозу. – Отпусти, а не то я…

– Что ты? – хмыкнул молодец, но уже в следующий миг вздрогнул, замер и обмяк, русая голова безвольно упала смуглянке на плечо, а так и не пригодившаяся каменюка выкатилась из ладони. Светловолосая девица с трудом выкарабкалась из-под могучего тела. Ее плосковатая грудь прерывисто вздымалась, а ручки-веточки безуспешно кутали хрупкий стан в разорванный сарафан из суровья.

– Благодарствую, – хмуро сказала она, так и не подняв глаз.

– За что? – удивилась Милава.

– Что отвлекла.

– Он жив? – обеспокоенно спросила ворожея.

– Надеюсь, нет. – Смуглянка с отвращением сплюнула, угодив в русую голову.

– А… что ты с ним сделала?

– Всего-навсего то же, что он хотел сотворить со мной – огрела булыжником. У! Подлюка! Чтоб ты сдох! – от души пожелала девица лиходею.

Милава подошла ближе к распростершемуся в нелепой позе богатырю и поднесла ладонь к его рту.

– Дышит, – с облегчением заметила ворожея.

Светлые брови незнакомки недоуменно надломились над почти бесцветными глазами.

– Как ты можешь жалеть этого мерзотника?

Милава пожала плечами. Ей было странно слышать, что человек желает кому-то гибели, даже при таких обстоятельствах.

– Пойдем отсюда, покуда он не очухался, – предложила смуглянка.

– Но… как же мы его тут одного покинем? – забеспокоилась Милава и огляделась по сторонам.

– Ты блаженная аль юродивая какая?! Он едва не пришиб меня, разумеешь? И тебя б выследил да следом за мной в Навье отправил!

Ворожея рассеянно кивнула, но щепотку травки на ранку богатыря сыпнула. Незнакомка недовольно поджала губы. Девицы побрели к деревне. Смуглянка шла впереди, руками стягивая обрывки одежи. В какой-то миг она, не оборачиваясь, сухо бросила:

– Меня, кстати, Востой кличут.

– А я – Милава.

– Ты куда путь держишь, если не тайна?

Странно, как из такой хрупкой девицы выходили такие резкие нотки.

– Не тайна. Иду к бабке в деревню. Помирает она. А ты?

– А я путницей брожу по свету. Лучшей доли ищу.

– А тот молодец, он что…

– Этот лиходей, – оборвала спутницу Воста и снова сплюнула, – подкараулил меня да напал. Снасильничать хотел. Да, хвала богам, ты вовремя подоспела.

– Пойдем в деревню вместе. Авось и тебе там место сыщется. А если понравится, так и насовсем останешься.

– В хату к бабке не зовешь?

– Не смею. Не хозяйка я там, – честно призналась Милава. – Я и сама бы не пошла, да не могу.

Воста промолчала, продолжая двигаться по тропе напористо, даже с остервенением, будто после случившегося возненавидела всю земную благодать и теперь мстила каждой веточке, каждому листку, нещадно их топча и ломая. Ну да ничего, крепкий сон, пара глотков кваску – и дурные воспоминания как рукой снимет. Об одном только Милава сожалела – что пошла на поводу у смуглянки, бросив богатыря одного. Места те недобрые, Паляндрой отмеченные. Правда, до деревни недалече, потому за молодцем всегда вернуться можно. Она так и сделает, только Восте обустроиться поможет. Иль в его хату наведается да обо всем сродичам поведает – пущай сами его забирают.

На душе чуть полегчало – и вокруг словно прояснело. Лес поредел, в межствольных просветах показался постоялый двор. Девицы еще не переступили черту деревни, когда воздух донес о здешнем возбуждении. Да сегодня ж Купалье! Как же Милава запамятовала? То-то озерницы так оживились. Эх, надобно успеть за тем богатырем вернуться, покуда лес совсем не ожил. Ворожея украдкой глянула на спутницу: смуглое лицо ничего не выражало, только блеклые глаза сузились, будто в предвкушении… Празднества?

– Пойдем на постоялый двор. Там наверняка для тебя место сыщется.

Воста кивнула. Девицы подошли к бурой избе и постучали. Отворилась дверь – на пороге выросла высокая женщина средних лет, наскоро заматывавшая намитку[5].

– Нынче у меня мест свободных нет. Но, коли пожелаете, могу вас вон там обустроить, – постояличиха махнула влево и обвела взглядом подранное одеяние Восты. – Если надобно, кой-какая одежа тоже сыщется.

Девицы повернули головы в указанном направлении. Вполне крепкая, хоть и малость покосившаяся постройка некогда использовалась как хлев. Воста и Милава, переглянувшись, кивнули.

– Пойдемте покажу. Сено свежее, душистое. Будете спать, как у Перуна за пазухой. Хотя не уразумею никак: зачем сегодня ночлег? – Хозяйка заговорщицки подмигнула и распахнула хлипковатую дверь.

– Здесь только Воста останется.

– Вон оно что, а ты, стало быть, гаданий да жаркого празднества не срамишься? – плутовато улыбнулась постояличиха.

– Не в том дело. Я сюда к бабке прибыла. Помирает она… – пояснила Милава. Лучше сразу открыться, ничего не утаивая. А ну хоть это поможет людям не чураться молоденькой ворожеи. Или хотя бы не мешать.

Хозяйка отшатнулась. Ее и без того большие глаза увеличились вдвое и наполнились ужасом. Постояличиха несколько раз открыла рот да попыталась что-то ответить, но так и не произнесла ни слова.

– Ладно, пойду я, – выдохнула Милава и побрела к бабкиной хате.

– Бывай, – кивнула Воста.

Постояличиха лишь беззвучно таращилась.

* * *

Милава шла по главной улице. Она не была здесь с тех пор, как мамка-знахарка сбежала разом с малолетней дочкой от черного наследства, однако в деревне мало что изменилось. Разве что появилась пара новых хат, да старые разрослись разом с семьями.

– Куда путь держишь, девица?

Милава обернулась. У резного крыльца красивой избы стоял высокий мужик, крепкий, хорошо одетый, в высоких кожаных сапогах. Его лицо, густая русая борода да такие ж волосы на мгновение заставили ее вспомнить о том молодце, что напал на Восту. Богатое ухоженное подворье явственно говорило, что перед Милавой не простой человек. Кузнец? Иль какой иной здешний мастер? Девица поклонилась, смахнув пальцами песчинки с дороги.

– К бабке иду, помирает она.

Ворожея уже приготовилась, что мужик погонит ее прочь, но тот улыбнулся. Светло от той улыбки отразилось в глазах, лучиками разошлось в морщинках.

– Да ты, видать, внучка Кукобы, что Черной кличут?

– Так. Меня Милавой звать.

– Ну а я – дядька Череда, староста деревни. Коли чего потребуется, ты не стесняйся, проси. Да на дураков местных особливо внимания не обращай и, если какие глупости говорить будут, не серчай.

– Спасибо, дядька, – Милава обрадовалась, что к ней так отнесся первый человек на селе. Видать не зря этому красивому и статному мужику здешний люд доверился – ни мудростью, ни умом не обижен.

– Издалече идешь? Поди устала? Давай-ка я тебя хоть кваском попотчую!

– Кваску не надобно. А вот если крынкой водицы колодезной уважишь, век благодарна буду.

– Ну, век не надобно, – отмахнулся Череда. – Воды не жалко. Тем паче у бабки твоей колодец камышом порос, пить неоткуда. Погодь чуток, я сейчас.

Череда скрылся за толстой дубовой дверью, что даже не взвизгнула. Да и чему было визжать да скрипеть? Вон петли блестят, что серебряные. Ладное хозяйство у старосты. Да видать, и семья не малая. В доме послышались какая-то возня да оклики. Скоро Череда снова стоял подле Милавы.

– Сейчас Услада, дочка моя, принесет воду. А ты покуда вот это возьми. Мыслю, у Кукобы не сыщется чем повечерять.

– Благодарствую, дядька, – девица спрятала увесистый сверток в дорожный мешок.

– Алесь куда-то запропастился. Так бы он помог тебе. Это сын мой. На охоту еще затемно подался.

А не тот ли это богатырь, что Востой овладеть хотел? Милава на мгновение замялась, а потом решилась:

– Встречала я одного молодца. На тебя похож – красив, высок, плечист, волосом рус. Вот только помыслами нечист.

– Как это, дочка?

– Снасильничать над одной девицей хотел. Да я мимо шла, не позволила злодеянию свершиться, – смягчилась Милава, глядя в синие глаза старосты.

– И где ж он теперь? – заволновался мужик. Лучистая улыбка погасла.

– Лежит там, в лесу. Да не пугайся, жив он. Без сознания только, а может, уже в себя пришел – я на его ранку знатного сбору сыпнула – да скоро возвратится…

– Ах ты мерзавка! – гаркнула девица – и откуда только взялась? – да с такой злостью поставила на землю ведро, что большая часть воды расплескалась. – Как смеешь ты порочить моего брата? Ты – порождение черной ведьмарки!

– Услада, уймись! – цыркнул Череда. – Тебе никто слова не давал.

Пышная девица недовольно поджала пухлые губы, но ослушаться не посмела. Ее ноздри трепетали от негодования, а грудь под расшитым сарафаном неистово вздымалась.

– Сложно поверить в то, что ты рассказала, Милава. Не похоже это на Алеся. И на деревне его знают как честного и доброго молодца. Видать, не его ты повстречала.

Однако у ворожеи уже сомнений не было: тот богатырь – сын старосты, уж больно схожи они промеж собой. Но разубеждать Череду Милава не стала. Тем паче ярость, исходящая из светлых глаз Услады, обидно хлестала по щекам. Пускай сами все выясняют, а там и Воста расскажет, как дело было.

– Как знаешь, дядька Череда. Молодец тот недалече от постоялого двора лежит. По тропке в чащу пойдешь, без труда сыщешь, если он сам не поднялся. А если хочешь, меня обожди, я к бабке загляну, а там и в лес вернуться можно.

– Что ж, ступай, – хмуро отозвался мужик.

– Да куда ты ее отпускаешь? – всплеснула руками Услада.

– Молчи! – упредил староста. – А ты, Милава, не мешкай. Я тебя в хате обожду. Кликни, как возвратишься.

Ворожея подхватила ведро и пошла дальше. Затылок еще долго горел под взглядом Услады. Но она не обернулась. Впереди ждала куда большая неприятность – встреча с бабкой. Дорога оказалась намного короче, чем сохранилась в памяти. Но так всегда случается, коли идти не хочется.

Показалась страшноватая хата без крыльца, с крохотным оконцем, затянутым бельмом-пузырем. Изба походила на черный горб, выросший прямо из земли, и всем своим видом говорила: «Не подходи, коли желаешь жить да здравствовать». Пахнуло черной силой. Не успела Милава занести руку, чтобы отворить рассохшуюся дверь, как из недр горба проскрипел старческий голос:

– Не чаяла уж, что явишься.

Милава поглубже вдохнула, готовясь к встрече, выдохнула и шагнула внутрь. В нос ударил тяжелый приторно-сладковатый воздух. Чрево избы оказалось ненамного светлее, чем снаружи. Ворожея поставила ведро на пол, сняла дорожный мешок, хотела было зажечь лучину, но наказ старухи удержал:

– Подойди.

Милава подошла к печи и, как водится, поклонилась в пол:

– Здравствуй, бабушка.

– Нече спину гнуть, ближе подойди.

Ворожея послушалась, приставила лавку и поднялась повыше. Среди грязных простыней и кипы поеденного молью меха покоилась осунувшаяся Кукоба. Костлявые руки лежали вровень с тощим телом. Лицо испещряли глубокие борозды-морщины, седые колтуны огибали голову. Веки плотно сомкнуты, рот – узкая черточка. Точно мертвая.

– Долго ты, однако, шла ко мне, – отчетливо проскрипела сквозь сомкнутые губы.

– Я спешила как могла.

– Вот что, внучка, – дерзкий скрип сменился притворной елейностью. – Мое время пришло. Паляндра в гости кажный вечер жалует, а забрать не может. Иссыхаю я заживо. Даже кровь в венах застыла. Нет мочи терпеть. Пособи мне, забери мою силу.

– Бабушка… кой-какое умение во мне и так уже живет-здравствует. – Милава сглотнула, стараясь дышать ровно.

Старуха вдруг захохотала, не открывая рта: громко, холодно, страшно. Милаве, повидавшей немало чудного, стало не по себе.

– Да что есть твоя возня с птахами да зверухами супротив моей мощи? Пойми, глупая, что с новыми умениями пред тобой сама земля свои тайны раскроет, ночь секреты распахнет. Только согласись – и великая сила перетечет в твое тело. Захочешь – воздух сгустится и обратится дорогой метле твоей. Люд станет падать ниц пред тобой в благоговейном страхе. Ты вознесешься над всеми болезнями и несчастьями. А там, глядишь, и сама Паляндра отступит, даруя вечность бытия!

– Нет, – прервала оболванивающий поток слов Милава и сама испугалась своей резкости. И тут же постаралась смягчиться, страшась, что злобная бабка покарает всю округу за неуважительный ответ. – Мне и так добре. Чем смогу, тем и так людям помогу. А вечная жизнь… Не по мне это. Не серчай на меня, бабушка.

– Да ты такая ж бестолковая, как твоя мать! Много ли ей счастья принесло непослушание? Иль нашла она радость среди болотной топи, когда сбежала от меня, точно крыса подлая? – скрип в голосе обратился сталью. Каждое слово кромсало душу, вызывая из недр памяти грустные воспоминания о любимой матери.

Милава была очень близка со своей родительницей. Именно та передала все свои знахарские силы и целительные умения. Мать научила, что истинное счастье в благодарных глазах спасенного. Милава никогда не сомневалась, что родительница была по-настоящему счастлива именно там, в лесной глуши, вдали от черной мощи Кукобы. Вот только счастье это длилось недолго – коварная болотная лихорадка в три дня выпила все жизненные соки из молодой, пышущей здоровьем женщины. Даже собрав все свои знания, все свои дарования, Милава не сумела ее излечить.

– То-то и оно! А коли бы ты владела моим могуществом, то она бы и сегодня здравствовала, – Кукоба словно прочла мысли внучки.

Проницательная ведьмарка сумела зародить зерно сомнения в юном сердце. Милава спешно захлопотала по дому, силясь выгнать из сердца черную занозу, и не приметила, как доселе недвижимый старческий рот изогнулся в довольной ухмылке.

– Купальская ночь щедра – я тебе травок соберу, – ворожея попыталась перевести разговор в иное русло.

– Себе собери. Даю тебе остаток дня да ночь на размышления. Ну, а опосля не серчай, – старуха смолкла. И, по всему видать, надолго.

* * *

Милава спешила прочь от горбатой хаты, глубоко вдыхая свежий воздух. Как же быть? Как убедить бабку селянам зла не творить? Как черную силу отвадить да помочь Кукобе спокойно в Навье отойти? Слишком мало опыта у молоденькой ворожеи – не успела мать всему научить.

Подворье и крыльцо хаты старосты пустовали. Ворожея немного потопталась, робея, а потом все ж постучала. Тяжелая дубовая дверь распахнулась, но Милаве не удалось рассмотреть ни уголка сеней – проем загородила Услада. Воинственный вид говорил, что та не намерена принимать гостью такого рода. Даже пестрая намитка угрожающе съехала на лоб.

– Мне б дядьку Череду… – стушевалась ворожея.

– А лукошка с самоцветами тебе не подать? – прошипела дочка старосты. Милава невольно отступила.

– Шла б ты прочь с нашей деревни подобру-поздорову. Да бабку б свою с собой прихватила!

Дубовая охранительница захлопнулась. Но ворожея все еще переминалась с ноги на ногу у дома старосты. Ей во что бы то ни стало надобно было увидеть Череду. Как же тот молодец?

– Ты не серчай на нее, красавица.

Милава обернулась – мимо шла пожилая женщина.

– Услада – девка с норовом, но отходчивая. Уже назавтра об обиде запамятует. Передержанная, оттого и нервная чуток.

– Да я не серчаю. Мне старосту позарез видеть надобно.

– А я его только что у кузнеца встретила. Он там Цвета, сына мастера, костерит. Болван, снова коней абы как подковал. Цельный обоз с товаром для Рогачева промеж леса и топи стал. Ведаешь, где хата кузнеца?

– В самой середке деревни? – припомнила девица.

– Верно. А ты сама чьих будешь?

– Я – Милава, внучка Кукобы.

Пожилая женщина вмиг изменилась в лице. И, больше не говоря ни слова, повернулась и заспешила прочь. Добравшись до крыльца ближайшей хаты, она с молодецкой удалью юркнула внутрь, плотно затворив за собой дверь.

Милава пожала плечами и побрела в указанную сторону, где наводил порядок староста. Память быстро помогла найти хозяйство мастера. Оно тоже не сильно изменилось – только хату местами подлатали да кузницу расширили. Как раз подле мастерской и вели жаркий спор трое мужиков, среди которых самое живое участие принимал Череда. Он на чем свет стоит ругал бестолкового мастера. Пунцовый, аки маков цвет, рыжий молодец в кожаном фартуке изучал свои сапоги. Мужик постарше с такими ж солнечными волосами и бородой (видать, батька молодого мастера) махал кулаком перед опущенным носом сына.

Ворожея подошла ближе, но влезать в разговор не посмела. Цвет перевел кончик своего носа с сапог на Милаву. Мужики, заприметив, что краснота лица повинного утратила былую выразительность, тоже переключились на девицу. Рыжие взирали с любопытством, староста – мрачно. Уже и не верилось, что на этом угрюмом лице может цвести светлая улыбка.

– Дядька Череда, пойдем, покажу тебе то место, – замялась Милава.

Староста нахмурился еще боле и обратился к мужикам:

– Я скоро вернусь. А ты, зараза этакая, что б к вечеру все исправил!

Молодой кузнец снова вспыхнул и, подталкиваемый батькиной руганью, скрылся в мастерской.

– Давай отойдем. Не для чужих ушей наш разговор.

Староста хотел было подхватить Милаву под локоть и уже даже поднял руку, но тут же опустил.

Когда они укрылись под сенью раскидистой ивы, Череда взял слово:

– Алесь вернулся… Я-а-а… М-м-м… Понимаешь, Милава… Алесь – мой единственный сын, мой преемник. Он рассказал обо всем, что случилось в лесу, о той девице и тебе. Он признался, что чуть не совершил злодеяние. Повинился во всем. Нечистик его попутал. Я его простил, хотя и наказал. С девицей ведь той все добре?

– Так, но…

– Погоди, Милава. У кого за пазухой провинностей нет? Юн он еще, глуп. На поводу страстей пошел. Ты не серчай на него.

– А как же Воста? Та девица?

– А что девица? – Череда виновато улыбнулся.

– Но ведь он же ее малость не убил!

– Ну, она ж жива… – порозовел староста. – Подалась куда-то…

– Она на постоялом дворе.

– Вона что. – На лбу Череды пролегли морщины. – Тем лучше. С девицей мы все мирно порешим. Ты только помалкивай, не выноси на суд людской…

– Ладно, дядька, но только если Воста согласие даст.

– Даст.

Милава вовсе не была так уверена.

Череда постарался направить разговор по иной тропе:

– Ну, а как там бабка твоя?

– Помирает, – только и нашлась что ответить ворожея.

Что еще можно было поведать? О черной силе? О страшном наказании для всего села в случае неповиновения?

– Подсобить чем могу?

– Нет, дядька. Ничем ты мне тут не поможешь, – обреченно вздохнула Милава.

– Ну-ну, будет тебе. Не расстраивайся: всему свой черед. Старики должны помирать, дорогу молодым уступать – такова природа. Да ты б отвлеклась. С девицами нашими погадала б – Купалье как-никак. Авось папарать-цвет сыщешь, тогда и все старые беды тебя покинут, а новые стороной обходить станут.

– Ладно, дядька Череда, пойду я.

– Ты, если что, не стесняйся – проси подмоги.

– Благодарствую.

Ворожея решила не возвращаться к бабке до самого утра – убедить ведьмарку не удастся, надобно к богам обратиться, попросить, чтобы те оградили деревню от напасти. Она углубилась в лес. Удрученная невеселыми думами, Милава сыскала древнее капище. Могучие идолы высились над лесом и обещали даровать свою опеку тому, кто, следуя традициям, уважит богов подношением.

Милава выудила из мешка медный кинжал и уложила на валуны, распалила костер, бросила в него щедрую жменю ритуального порошка и, запев негромкую молитву, принялась танцевать. Она кружилась и притопывала так, как делала ее мать, а до того сотни предков. Дым очищал сердце и душу, вытесняя все ненужное, все пустое. И лишь когда в разуме осталась только одна, самая важная мысль, острое лезвие рассекло ладонь. Сложенная лодочкой кисть наполнилась до краев – и девица выплеснула набежавшую руду на жертвенный камень. Гортанным воем заполнился лес на множество саженей вокруг, костер разбух подобно гигантской розе. Боги приняли подношение.

* * *

– Гляди, гляди, что вытворяет! Видать, самая что ни на есть ведьмарка, – прошептала темноволосая девица с огромными оттопыренными ушами.

– Ишь, как скачет. Да и где это видано – с пустыми руками к богам идти? – едва слышно возмутилась ее подружка, с волосами, точно злато, и длинным носом-морковиной.

– Точно ведьмарка! Гляди, гляди, у нее там, кажись, нож лежит.

– Да, он самый! – Нос-морковина на миг высунулся и снова схоронился за валуном.

– Ведьмарки, если хотят чего от богов получить, свою кровь на камни проливают!

– Гляди, ладонь порезала! Пойдем отсюда, покуда она нас не приметила. Не то какой пакости нашлет – и до хат не поспеем добраться.

– Пойдем, – согласилась темноволосая краса. – Надобно все старосте рассказать!

– Лучше кажному, кого встретим!

– И то верно!

Девицы выскользнули из укрытия и, пригнувшись, поспешили к деревне.

* * *

Милава оторвала лоскут от нижней юбки и перевязала ноющую ладонь. Боги согласились помочь. Дышать стало легче. Медный кинжал еще не поспел лечь на дно мешка, а ворожея уже принялась за новое дело – надобно было сыскать кой-каких травок-стражей, сварить зелье да окропить каждую хату в деревне. Тогда наверняка бабкины черные силы до людей не доползут.

Добре, что нынче Купалье – вся молодежь по лесам да рекам разбредется. Кому ж не захочется папарать-цвет сыскать да в грядущее хоть одним глазком заглянуть? Вот и добре. А Милаве тем часом никто не помешает исполнить охранительный ритуал.

Солнце было на полпути в Навье, когда она отщипнула последнюю травинку. Лес наполнился дивными и необычными звуками, что не принадлежали ни зверю, ни птице. Шаловливый ветерок мазнул нос дурманными ароматами, а слух – эхом голосов. Никак простоволосые девицы затянули песни, выплетая короны из цветов. Скоро-скоро разгорится яркое очистительное пламя. Скоро-скоро понесет волна венки к берегам суженых. Скоро-скоро сахарные уста оросят горячие поцелуи, а спелые грудки стиснут молодецкие ладони. А ворожея тем часом сможет подступиться к каждому подворью.

Милава неслышно брела к деревне, обходила ели, огибала болотца…

Откуда-то донесся жуткий вой, сменившийся не менее жуткими короткими рыками. Волк в капкан угодил? Милава поспешила на звуки. Рычание становилось все громче. Она развела в стороны густые ветки – последнюю преграду – и обомлела. На земле валялся старый кузнец и бился в агонии. Его тело скручивало, суставы выворачивало. Мужик то стонал по-человечьи, то выл да рычал по-звериному. Его руки и лицо обрастали рыжей шерстью. Нос, рот, подбородок вытягивались. Волколак! Милава подалась назад и притаилась в кустах. Неужто темный? Тут бы с бабкой-ведьмаркой сдюжить, так еще и этот нечистик. Ну да ничего, боги подсобят. Ворожея присела, черпнула землицы и стала втирать в кожу, чтоб человечий запах отбить. Ведь всем ведомо, что нюх у волколака поострей волчьего будет, а к нему ведь разум человечий прилагается. Затем, ступая как можно тише, поспешила к деревне, не дожидаясь полного обращения кузнеца.

Ночь подкрадывалась к деревне со всех сторон. И хотя макушки сосен покуда купались в уходящем багрянце, стволы уже тонули в сумеречной слепоте. Село опустело. Хаты сомкнули веки-ставни. Тишину не разбивал даже псовий лай. Видать, весь люд подался Купалье праздновать. Вот и добре. Вот и ладно. Милава развернула крынку с пахучим варевом и принялась окроплять им ближние к лесу подворья:

– Буйные ветры, унесите чары злые в леса дремучие, в степи широкие, в горы высокие. Воды скорые, воды тихие, утопите чары черные в глубине своей непроглядной…

Солнце уже перенеслось в Навье, а луна вскарабкалась на середку неба, когда ворожее осталось оградить только хаты, выстроившиеся на главной улице. Милава огляделась, но так и не узрев ни одной живой души, снова черпнула охранительного отвара и брызнула на очередную избу:

– Солнце красное, солнце ясное, спали нечистивые помыслы в огне своем жгучем. Луна круглая, луна бледная, охлади лукавые помыслы лучом своим блеклым…

А вот и дивное подворье старосты. Ворожея прислушалась – изба погрузилась в сон.

– Чары злобные, чары черные, слова лихие, помыслы дурные, взгляды косые, уйдите прочь от деревни, от селян местных. Да будет так не на день, а до веку…

Хлопнула дверь. На крыльце появилась Услада.

– Ах ты мерзость нечестивая! Я ведала, что ты снова к нам сунешься! – ядовито зашипела она, с трудом заставляя себя держать светец ровно. – Что, не удалось брата моего в лесу порешить, так ты решила его тут добить?!

– Нет, ты все не так поняла, – попыталась объясниться Милава. Надо ж, тут-то хат всего ничего осталось. – Наоборот, я хотела…

– Я вижу, чего ты хотела! – Взбешенная Услада ткнула толстым пальцем в крынку с зельем да в замазанное землицей лицо ворожеи. – Пришла всю деревню заместо своей бабки извести?! Да только не мысли, я тебя не страшусь. И у здешнего люда найдутся средства супротив такой нечисти, как ты!

Налитая дочка старосты сжала амулет, что болтался на ее полной шее.

– А ну, прочь пошла! И не смей впредь подступаться к нашим воротам!

Милава не стала спорить. Бесполезно помогать людям, коли они того не желают. Ни слова не произнеся, она отвернулась от Услады и побрела в сторону бабкиной хаты. По пути ворожее посчастливилось заговорить еще пару домов.