1
Чтобы нарушить хрупкое равновесие, достаточно легкого дуновения или прикосновения. Кажется, достаточно движения глаз или мановения пальцев. Именно так незаметно и будто из ничего родилась история цесаревича Борислава.
Началась она ссорой с матерью. Не то чтобы это было из ряда вон выходящее событие. Разлады и скандалы в августейшем доме случались часто, но ссора, став обыденностью, завуалировала судьбоносность. Дыхание судьбы никто не заметил. Даже императрица Ирина.
Она, мать Борислава, произнесла на повышенных тонах:
— Ты вмешиваешься в дела государственные! Но ты еще зелен! Ты не понимаешь!
— Как же я буду понимать, если вы не допускаете меня? — спросил с упреком сын.
— Рано. Тебе еще рано думать о делах государственных, — задумавшись, сказала императрица. — Ты не видел мира. Ты не покидал пределы своей страны. Поэтому ты не сможешь судить верно, — отчеканила она каждое слово.
— Но это же вы, ваше величество, и не пускаете меня, — упрекнул Борислав, еще не ведая какой тайный механизм запустил он, еще не зная, что часы новой для него истории начали отсчет.
Недолгое молчание воцарилось в зале.
Лицо императрицы осталось безучастным, но в душе она торжествовала. Именно подобного упрека она и ждала. «Попался-таки, — с досадой и насмешкой подумала Ирина. — Как он наивен, глуп, как и его отец… Бориславу тридцать, а он… Нет, престол лучше передать внуку».
Она обдумывала давно отстранение цесаревича от дел государственных именно сейчас, когда решаются задачи особой важности, когда нежелателен любой ум склонный к ажитации, а желателен ум холодный и расчетливый. Отстранить так, чтобы не показалось это намеренным.
— Хорошо, — тихо произнесла императрица, сделав вид, что смирилась с упреком. — Хорошо. Отправляйся в путешествие. И чем скорее ты это сделаешь, тем лучше, а то я передумаю. Возьми жену, а детей своих… — Ирина манерно подняла указательный палец, требуя внимания. — А детей оставь на мое попечение. — Борислав хотел возразить. — Ни слова боле.
Ирина, повернувшись спиной к сыну, направилась к выходу, с силой распахнула створы дверей и остановилась. Ее взгляд острый, как игла, пронзил канцлера, согнувшегося в подобострастном поклоне. Старый плут подслушивал, решила императрица, ну, и пусть, пусть думает и говорит теперь, что угодно.
— Ваше императорское величество, — пролепетал канцлер.
— Что вы здесь делаете?
— Ожидаю вашей милости…
— Что?
— Прожект, ваше величество. Тот самый, о котором я осмелился говорить экстрактно…
— Я жду вас в своем кабинете. — И скорой походкой императрица покинула канцлера.
Эту холодную встречу и столкновение взглядов видел Борислав. И, когда дуэль завершилась, цесаревич спросил:
— Вы слышали наш разговор? Скажите, что мне делать граф?
— О, великий князь, я не советчик в подобных делах, но думаю, что ничего не случится, ежели вы последуете совету ея величества и отправитесь в путешествие. Считаю сие полезным обеим сторонам.
— Благодарю вас, граф.
Граф, сделав короткий и учтивый поклон, удалился.
…
Прожект Ирину не волновал. Она слушала канцлера рассеяно, скользя только по поверхности речей, и выхватывая из потока предложений основное. Императрица краем сознания все время возвращалась к Бориславу. Его образ всплывал, словно из темных вод. Но скрипучий старческий голос канцлера возвращал к реальности. И опять звучало в его устах слово «прожект», как тягостное воспомина
