Вернись ко мне
— Мари!
— Мари!
Анна Григорьевна быстро шагала по дому, стуча каблуками своих изумрудно — зелёных атласных туфель. Эхо этих торопливых шагов разносилось по длинным коридорам и светлым залам дома, теряясь в высоких, покрытых лепниной потолках.
— Ох, уж эта девчонка! Мари!
Графиня Туманова заглянула в комнаты Мари, но нашла там только камеристку, раскладывающую вещи своей хозяйки.
— Наталья! — окликнула графиня девушку, — Ты видела Марию Сергеевну?
Наталья подскочила и присела в поклоне, приветствуя хозяйку.
— Мария Сергеевна недавно спустилась в сад, сударыня.
Анна Григорьевна улыбкой поблагодарила служанку и направилась к двери, выходящей в сад. Вечно занятая ведением хозяйства своего большого дома, она позволяла прислуге обходиться без лишних церемоний, за исключением тех дней, когда в доме проходил бал или прием. В эти дни требовательней её к соблюдению этикета трудно было найти. Никому не было дано право прохлаждаться или бездельничать- строгий взгляд хозяйки не спускал ни малейшей провинности. Быт в доме Тумановых был налажен именно благодаря Анне Григорьевне. Невысокого роста, белокурая, с ангельски- кроткими голубыми глазами, она могла справится со всем. Кроме
одного. Её собственных детей.
«Какой жаркий май выдался в этом году», — подумала графиня, обмахивая лицо и плечи старым, используемым только дома, веером.
Она неторопливо шла по песчаной дорожке ухоженного сада, над которым усердно трудились садовники, и домашние, и нанятые на весенне- летний сезон. Графиня с наслаждением вдохнула аромат полураспустившейся сирени. Скоро тугие ветви опустятся под тяжестью белых и сиренево — розовых гроздей.
Анна Григорьевна нашла дочь в теплице, где та большими садовыми ножницами обрезала сухие колючие ветви кустарниковых роз. Подол светло- оливкового платья девушки был запачкан землей, на голове красовалась
старая соломенная шляпа.
— Мари, оставь эту работу для садовника, — недовольно сказала Анна Григорьевна, — Посмотри на себя. Ты же похожа на собственную служанку.
Мари посмотрела на мать и присела в легком реверансе.
«В кого она такая упрямая?» — подумала графиня, уловив во взгляде дочери что- то похожее на бунт.
— Будет Вам, маменька, — сказала Мари, — Меня здесь никто не видит. А к обеду я непременно переоденусь.
— Разве тебе нечем заняться дома?
— Маменька, Вы же знаете, пианино мне не дается, зачем же терзать Ваши уши дурной игрой? А более бесполезного
