Слышишь топот бегущих слонов?
1.
Они долго шли по тихому летнему дубовому лесу. Семилетний Кириллка, озиравшийся на кроны деревьев, споткнулся о вздыбившийся и уползший на тропинку корень, упал, уронил самодельный газетный кулёк с конфетами-подушечками и заплакал от досады и боли в пальцах правой ноги.
— А ну-ка без сырости! — деланно-сурово приказал отец, посадил сына на плечи и понёс его в сторону шоссе.
— Давайте, парни, в кузов, — предложил пожилой шофёр грузовика, согласившийся их подвести. Возможно — об этом свидетельствует обращение «парни» — водитель принял их за старшего и младшего братьев.
Отец подсадил Кириллку на край борта машины, — и мальчик ахнул от восторга: кузов был доверху заполнен душистой пшеницей.
Так, лёжа на пшенице, они и поехали в сторону причала. Кириллке казалось, что он в странной четырёхугольной пустыне, где каждая песчинка вдруг выросла и удлинилась. Потом он, повинуясь, наверное, какому-то древнему инстинкту, а может просто из озорства, но не от голода, набрал в рот пшеницы и стал её жевать, ощущая, как из совокупности зёрен появляется тугой влажный комок…
2.
— Вставай, сгоришь! — Ленка растолкала меня, согнала внезапный сон.
Солнце подвинулось, и тень от индийской пальмы убежала с моего камышового лежака. Пришлось с балкона трехзвёздочного номера, где мы поселились, перейти в комнату, под кондиционер — гудящий, дышащий холодом и шевелящий панелями, словно губами.
Семилетним Кириллкой — человеком, ныне существующим только в моих снах, был когда-то я. В наследство от того мальчика мне достались его имя и биография, меняющаяся с возрастом в акцентах.
— Знаешь, мне опять приснился этот сон с пшеницей.
Моя молодая жена тяжело вздохнула.
— М-да, — сказала Лена. — Колбасит тебя… Подсознание… Переживаешь ты, дружок.
Я достал из сумки телефонную — старомодную, потрёпанную, бумажную — книжку, заварил себе чая, набрал номер. Трубку подняли сразу. Женский голос что-то сказали на хинди. Потом прозвучало английское «хеллоу».
3.
— День добрый, — сказал я по-английски. — Могу я услышать Ганика, пожалуйста?
— О’кей, — откликнулась невидимая собеседница. Что-то щёлкнуло. Послышалось «хеллоу» уже голосом Ганика.
— Салям алейкюм, Ганифа Мирзабала-оглы.
— Салям алейкюм, — прозвучало в ответ с азербайджанскими выговором и интонациями.
— Ганик, это я. Я приехал, — сказал я по-русски.
В трубке послышался какой-то шорох.
— Привет, привет! То-то слышу знакомый голос, — теперь уже Ганик говорил по-русски с едва заметным акцентом. — Ты один?
— Нет, с женой.
— Так. Тогда я подъеду утром. Ты ведь просил о разговоре тет-а-тет?
— Да.
