автордың кітабын онлайн тегін оқу  Замогильные записки Пикквикского клуба

Чарльз Диккенс

Глава I.

Члены Пикквикского клуба.

 

Густой мрак и непроницаемая тьма скрывала до сих пор от взоров публики первоначальную историю общественной карьеры бессмертного Пикквика; но мрак исчезнет и темнота мигом превратится в ослепительный блеск, если читатель благоволит бросить пытливый взгляд на следующее вступление в деловые отчеты Пикквикского клуба, которыми издатель этих "Записок" осмеливается начать свой подробнейший рапорт, представляя его на суд публики, как доказательство самого тщательного внимания и неутомимой усидчивости, с каковыми производились его исследования и разбирательства многосложных и разнообразных документов, вверенных его добросовестному труду.

"Мая двенадцатого, тысяча восемьсот двадцать седьмого года под председательством Джозефа Смиггерса, эсквайра, непременного вице-президента и члена Пикквикского клуба, следующия решения единодушно были приняты и утверждены:

"Во первых, члены клуба, в общем собрании, слушали, с чувствами единодушного удовольствия и единогласного одобрения, диссертацию, представленную высокородным и высокопочтенным Самуилом Пикквиком, главным президентом и членом Пикквикского клуба, под заглавием: "Умозрения относительно истока Гемстедских прудов, с некоторыми замечаниями касательно теории пискарей, обретающихся в оных прудах". Определено: и_з_ъ_я_в_и_т_ь в_ы_ш_е_р_е_ч_е_н_н_о_м_у С_а_м_у_и_л_у П_и_к_к_в_и_к_у, г_л_а_в_н_о_м_у п_р_е_з_и_д_е_н_т_у и ч_л_е_н_у, н_а_и_ч_у_в_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_у_ю б_л_а_г_о_д_а_р_н_о_с_т_ь з_а е_г_о у_ч_е_н_ы_й т_р_у_д_ъ.

"Во-вторых, общество глубоко сознает неисчислимые выгоды, могущия произойти для великого дела науки, как от вышеупомянутой диссертации, так равномерно и от неутомимых исследований высокопочтенного Самуила Пикквика, произведенных в предместьях великобританской столицы, именно: в Горнси, Гайгете, Брикстоне и Кемберуэлле. A посему общество единодушно полагает, что наука вообще и английское просвещение в частности неминуемо обогатятся бесценными благодеяниями, буде сей ученый муж, продолжая свои путешествия и, следственно, постепенно расширяя круг своих наблюдений, занесет свои умозрительные и практическия исследования в обширнейшую область человеческого ведения. На сем основании,

"В-третьих, общество, с благосклонным и пристальным вниманием, выслушало предложение вышеозначенного Самуила Пикквика и трех нижепоименованных пикквикистов -- составить новую отрасль соединенных пикквикистов под титулом: "Корреспондентное общество Пикквикского клуба".

"Сие предложение принято и утверждено обществом во всей своей силе. И так,

" В-четвертых, Корреспондентное общество Пикквикского клуба будет от сего времени существовать на законном основании, и членами-корреспондентами согласно поименованы и утверждены: высокопочтенный Самуил Пикквик, главный президент и непременный член, Треси Топман -- эсквайр и член Пикквикского клуба; Август Снодграс, таковой же эсквайр и член, и Натаниэль Винкель, равномерно эсквайр и постоянный член Пикквикского клуба.

"В-пятых, все сии члены-корреспонденты обязуются с этой поры доставлять Пикквикскому клубу, в Лондон, от времени до времени, подробнейшие и точнейшие отчеты о своих путешествиях и ученых исследованиях, со включением характеристических и типических наблюдений, к каковым могут подать достаточные поводы их приключения и разнообразные сношения с людьми в трех соединенных королевствах.

"В-шестых, общество единодушно утверждает благородный вызов господ членов-корреспондентов -- совершать свои разнообразные путешествия на свой собственный счет, и Пикквикский клуб существующий в Лондоне, руководствуясь таковыми же благородными побуждениями, не назначает никакого определенного срока их ученым похождениям и возвращению в столицу. На сем основании,

"В-седьмых, решено с общего согласия: известить господ членов-корреспондентов, что они уполномочиваются уделять из собственных финансов требуемые суммы на пересылку в Лондон своих писем, бумаг, чемоданов, ящиков, и прочая. Таковое их предложение общество считает вполне достойным тех великих душ, из которых оное проистекло, a посему, в конце означенного заседания, единодушно определено: и_з_ъ_я_в_и_т_ь г_о_с_п_о_д_а_м_ъ ч_л_е_н_а_м_ъ-к_о_р_р_е_с_п_о_н_д_е_н_т_а_м_ъ с_о_в_е_р_ш_е_н_н_е_й_ш_у_ю п_р_и_з_н_а_т_е_л_ь_н_о_с_т_ь и п_о_с_т_о_я_н_н_о_е б_л_а_г_о_в_о_л_е_н_и_е в_с_е_г_о к_л_у_б_а".

Это мы выписали из протокола, составленного секретарем Пикквикского клуба. "Посторонний наблюдатель",-- прибавляет тот же секретарь,-- "быть может, ничего необычного не заметил бы в почтенной лысой голове и круглых очках, пристально устремленных на его секретарское лицо в продолжение чтения означенных постановлений и решений; но для тех, кто знал, что под этим челом работал гигантский мозг самого м-ра Пикквика, и что за этими стеклами моргали собственные лучезарные глаза ученого мужа -- зрелище было бы интересное и назидательное в полном смысле слова. Великий человек, проследивший до самых истоков славные пруды Гемстеда и взволновавший ученый мир своею "Теориею пискарей", сидел спокойно и неподвижно, подобно глубоким водам широкого пруда в морозный день, или лучше, подобно пискарю, погруженному в его ученом кабинете на дно скудельного сосуда. Зрелище сделалось еще назидательнее и трогательнее, когда зала вдруг огласилась единодушным криком: "Пикквик! Пикквик!" и когда сей достославный муж медленными стопами взошел на виндзорское кресло, где так часто заседал он, и откуда теперь приготовился говорить свою речь к почтенным членам основанного им клуба. Трудно изобразить словами, какой возвышенный предмет для великого художника представляла эта умилительная и, вместе, торжественная сцена! Красноречивый Пикквик грациозно закинул одну руку за фалды своего фрака и махал другою в воздухе, усиливая таким образом и объясняя порывы своей пламенной декламации. Его возвышенное положение на президентском кресле открывало глазам собрания те узкие панталоны и штиблеты, которые на обыкновенном человеке прошли бы, вероятно, незамеченными, но которые теперь, облачая, так сказать, великого мужа, внушали невольное благоговение, М-р Пикквик окружен был людьми, решившимися добровольно разделить с ним опасности его путешествий, и которым судьба готовила завидную долю -- принять участие в его знаменитости и славе. По правую сторону президентских кресел сидел м-р Треси Топман, восприимчивый и даже пламенный Топман, соединявший с мудростью и опытностью зрелых лет энтузꙗзм и пылкость юноши в одной из интереснейших и простительных слабостей человеческого сердца -- любви. Время и съестные припасы здорового и питательного свойства значительно распространили объем его некогда романтической фигуры; черный шелковый жилет выставлялся вперед больше и больше, и золотая-часовая цепочка на его последних петлях уже совершенно исчезла из пределов зрения м-ра Топмана; но пылкая душа его устояла против всяких перемен, и благоговение к прекрасному полу было до сих пор её господствующею страстью. По левую сторону великого оратора заседал нежный поэт Снодгрась, и подле него -- страстный охотник до звериной и птичьей ловли, м-р Винкель: первый был поэтически закутан в таинственную синюю бекешь с собачьим воротником, a последний героически рисовался в новом зеленом охотничьем сюртуке, пестром галстухе и туго натянутых штанах".

Речь м-ра Пикквика и также прения, возникшия по её поводу, внесены в деловые отчеты клуба. Всё это имеет весьма близкое отношение к диспутам других ученых обществ, рассеянных по всем частям трех соединенных королевств; но так как всегда более или менее интересно следить за действиями великих людей, то мы, для удовольствия читателя, решились, основываясь на том же протоколе, представить здесь по крайней мере сущность этой речи президента.

"Господин Пикквик,-- продолжает секретарь,-- заметил прежде всего, что слава, какая бы ни была, вообще дорога и приятна для человеческого сердца. Так поэтическая слава дорога и любезна для сердца почтенного его друга м-ра Снодграса; слава побед и завоеваний равномерно дорога для его друга Топмана, a желание приобрести громкую известность во всех известных отраслях охоты, производимой в бесконечных сферах воздуха, воды, лесов и полей, бьется наисильнейшим образом в геройской груди его друга Винкеля. Что же касается до него, м-ра Пикквика, он, в свою очередь, откровенно сознается, что и на него также, более или менее, имеют влияние человеческия страсти, человеческия чувствования (громкия рукоплескания со стороны слушателей), быть может, даже человеческия слабости (зрители кричат: -- "о, нет! нет""); но в том нет ни малейшего сомнения, что, если когда либо славолюбие пылало в его груди, то желание принести истинную и существенную пользу человеческому роду всегда потушало это пламя. Общее блого человечества всегда, так сказать, окрыляло все его мысли и чувства (громкия рукоплескания). Конечно, что и говорить, он чувствовал некоторое самодовольствие и даже гордость в своей душе, когда представил ученому свету свою "Теорию пискарейя -- знаменитую или, быть может, совсем не знаменитую -- это другой вопрос (голос из толпы -- "знаменитую!" и громкое рукоплескание). Пожалуй, он охотно соглашался, в угождение закричавшему джентльмену, что его диссертация получила громкую и вполне заслуженную известность; но если бы даже слава "Теории пискарей" распространилась до самых крайних пределов известного мира, авторская гордость его была бы ничтожна в сравнении с тою гордостью, какую испытывает он в настоящую торжественную и решительную минуту своего бытия -- он, Пикквик, окруженный знаменитейшими поборниками науки и просвещеннейшими ценителями заслуг, оказанных для неё скромными тружениками (громкия и единодушные рукоплескания). Да, спора нет, сам он, покамест, еще скромный и малоизвестный ("нет! нет!") жрец на этом поприще; однакож это отнюдь не мешает ему чувствовать, что он избран своими сочленами на великое дело чести, сопряженное со многими опасностями. Путешествие находится до сих пор в тревожном состоянии, и души кучеров еще не исследованы с догматической и критической точки зрения. Пусть почтенные сочлены обратят свой мысленный взор на сцены, почти ежедневно совершающияся на больших дорогах. Дилижансы и почтовые кареты опрокидываются по всем возможным направлениям, лошади беснуются, лодки погибают в бурных волнах, паровые котлы трещат и лопаются (громкия рукоплескания; но один голос вскрикнул -- "нет!"). Нет! (Рукоплескания). Кто же из вас, милостивые государи, решился так необдуманно закричать "нет!" (восторженные и громкия рукоплескания). Неужели это какой-нибудь тщеславный и несчастный торгаш, который, будучи снедаем завистью к ученым исследованиям и, быть может, незаслуженной славе его, м-ра Пикквика, решился, наконец, в своей неистовой и бессильной злобе, употребить этот низкий и презренный способ клеветы ...

"М-р Блоттон шумно встал со своего места и сказал: неужели достопочтенный пикквикист намекает на него? (между слушателями раздались крики: -- "Тише! Президент! По местам! Да! Нет! Прочь его! Пусть говорит!" и прочая).

"Но все эти оглушительные восклицания отнюдь не смутили великой души великого человека. М-р Пикквик, с благородною откровенностью и смелостью, отвечал, что он точно имел в виду этого почтенного джентльмена. При этих словах, восторг и одушевление распространились по всей зале.

"М-р Блоттон сказал только, что он отвергает с глубочайшим презрением фальшивое обвинение достопочтеннейшего джентльмена, и что он, достопочтеннейший джентльмен, есть не иное что, как шарлатан первой руки (сильное волнение и крики: -- "Тише! Тише! Президент! Порядок!").

"М-р Снодграс встал со своего места для восстановления порядка. Он взошел на президентское кресло (слушайте!) и желал знать прежде всего, неужели этот неприятный спор между двумя почтенными джентльменами будет продолжаться ? (слушайте, слушайте!).

"Президент был убежден, что почтенный сочлен возьмет назад свое нескромное выражение.

"М-р Блоттон, питая глубокое уважение к президенту, был, напротив, совершенно убежден, что он не намерен брать назад своих слов.

"Президент считал своею непременною обязанностью потребовать объяснение от почтенного джентльмена: в общем ли смысле употребил он выражение, сорвавшееся с его языка?

"М-р Блоттон поспешил удовлетворительно объяснить, что -- отнюдь не в общем. Всё, что говорить он, было им собственно сказано в пикквикском смысле слов и значений (слушайте, слушайте!). С своей стороны, ему приятно было, пользуясь этим случаем, признаться, что сам он, лично, питал глубочайшее уважение к достопочтенному джентльмену, и что он считал его шарлатаном исключительно и единственно с пикквикийской точки зрения (слушайте, слушайте!).

"М-р Пикквик, с своей стороны, был совершенно доволен благородным, чистосердечным и вполне удовлетворительным объяснением своего почтенного друга. Он убедительно просил также заметить и принять к надлежащему сведению, что его собственные выражения и объяснения были всецело запечатлены духом пикквикийским" (громкия и единодушные рукоплескания).

Так кончилась знаменитая речь и не менее знаменитые прения членов Пикквикского клуба. Это заседание сделалось источником плодовитых и самых благодетельных последствий. В офицꙗльных документах мы, к несчастию, не встретили тех фактов, с которыми читатель познакомится в следующей главе; но тем не менее мы смело ручаемся за их достоверность, потому что мы почерпнули их из писем и других подлинных манускриптов, заслуживающих всякого уважения.

Глава II.

Поездка первого дня и приключения первого вечера, с изображением последствий, ознаменовавших этот день и вечер.

 

Великолепное солнце, постоянный и аккуратнейший сотрудник человеческих дел и предприятий, озарило ярким светом утро тринадцатого мая тысяча восемьсот двадцать седьмого года. Вместе с первыми лучами солнца воспрянул от своего сна и м-р Самуил Пикквик, великое светило нравственного мира, будущий благодетель человечества, готовый озарить его своими благодетельными открытиями. Облачившись в халат, он открыл окно своей спальной и бросил глубокомысленный взгляд на мир земной. Гозуэлльская улица была под его ногами; Гозуэлльская улица тянулась по правую его сторону на весьма далекое пространство; Гозуэлльская улица простиралась и по левую сторону на такое же пространство; насупротив, через дорогу, пролегала та же Гозуэлльская улица.

-- Увы! увы!-- воскликнул м-р Пикквик,-- как должны быть близоруки все эти философы, которые, ограничиваясь исследованием ближайших предметов, доступных для их зрения, не думают смотреть на высшия истины за пределами их тесного горизонта! Это всё равно, если бы сам я решился всю свою жизнь сидеть y окна и смотреть на Гозуэлльскую улицу, не употребляя никаких усилий проникнуть в сокровенные области, окружающия ее со всех четырех сторон.

Развивая в своей душе эту прекрасную идею, м-р Пикквик с презрением сбросил с своих плеч халат, как символ неподвижности и лени, и принялся укладывать в чемодан свое платье. Великие люди, как известно, не любят церемониться с своим туалетом: потребовалось не больше полчаса для того, чтоб обриться, умыться, одеться, напиться кофе, и потом м-р Пикквик, захватив легкий чемодан под мышку и уложив телескоп в карман бекеши, отправился на улицу с записною книгой, готовою принять на свои листы дорожные впечатления и наблюдения великого человека. Скоро прибыл он на извозчичью биржу в Сен-мартинской улице, и громогласно закричал:

-- Эй! Кабриолет!

-- Готов, сэр, готов!-- откликнулся хриплым басом какой-то странный субъект людской породы в сером байковом сюртуке, с медной бляхой и нумером вокруг шеи. Это был сторож при извозчичьих лошадях, достойный занять не последнее место в какой-нибудь коллекции редких вещей.-- Кабриолет номер первый, живей!-- прибавил он во всё горло, остановившись перед окнами дома весьма невзрачной наружности.

Первый номер, оторванный от своего завтрака и первой трубки, брюзгливо вышел из харчевни и еще брюзгливее взвалил в свою колесницу чемодан ученого мужа. М-р Пикквик был в кабриолете.

-- К Золотому Кресту, на Почтовый двор!-- сказал м-р Пикквик.

-- Стоило хлопотать из одного шиллинга, Томми,-- проворчал извозчик, обращаясь к своему приятелю караульщику, когда экипаж двинулся с места.

-- Сколько лет вашей лошади, мой друг?-- спросил м-р Пикквик ласковым тоном, потирая нос серебряной монетой, заранее приготовленной для извозчика.

-- Сорок два года, -- отвечал тот, посматривая исподлобья на ученого мужа.

-- Как? Неужели!-- воскликнул м-р Пикквик и тут же раскрыл свою памятную книгу, чтоб записать этот достопамятный случай.

Извозчик, не задумавшись, повторил свое первое показание. М-р Пикквик записал: "Лошади извозчика, взятого мною с биржи, было сорок два года".

-- A как долго она может ездить в упряжи за один раз?-- спросил м-р Пикквик, продолжая делать свои дальнейшия исследования.

-- Недели две или три, -- отвечал извозчик.

-- Недели!-- повторил м-р Пикквик, вынимая опять из кармана свою книгу.

-- Ну, да, мы гоняем ее сряду недели по три, и день, и ночь,-- сказал извозчик холодным и брюзгливым тоном.-- Живет она в Пентонвилле, но мы редко оставляем ее дома, за стойлом, потому что, как видите, она очень слаба.

-- Слаба!-- повторил ошеломленный м-р Пикквик, устремив неподвижный взгляд на медную бляху владельца чудной лошади.

-- Видите ли, сэр как скоро мы ее выпрягаем, она тотчас же сваливается и падает на землю,-- продолжал извозчик,-- но когда мы держим ее в тесной и короткой упряжи, упасть ей уж никак нельзя через оглобли.

-- Как же она бегает?

-- Это не мудреная штука. Мы нарочно заказали для неё пару огромных колес: стоит ей только двинуться с места, колеса покатятся и напирают, так что уж ей нельзя не бежать. Иной раз даже трудно удержать ее, когда она разбежится.

Всё это м-р Пикквик записал слово в слово, рассчитывая сообщить ученому комитету необыкновенный случай долговечности лошадей, под влиянием сильных, решительных мер и критических обстоятельств. Когда таким образом эта запись приведена была к вожделенному концу, чудодейственная лошадь остановилась y ворот Почтового двора. Кучер спрыгнул с козел, и м-р Пикквик благополучно вышел из кабриолета. Члены товарищи-корреспонденты, м-р Топман, м-р Снодграс и м-р Винкель, уже давно ожидавшие своего славного вождя, поспешили выйти к нему на встречу.

-- Вот ваши деньги,-- сказал м-р Пикквик, подавая шиллинг извозчику.

Легко представить изумление ученого мужа, когда вдруг загадочный владелец удивительной клячи бросил деньги на мостовую и выразил в энергических терминах непременное желание вступить в рукопашный бой с особой самого м-ра Пикквика.

-- Вы с ума сошли!-- воскликнул м-р Снодграс.

-- Вы пьяны!-- объявил м-р Винкель.

-- Или и то, и другое!-- подтвердил м-р Топман.

-- Ну, ну, чорт вас побери!-- забасил извозчик, принимая боевую позицию и геройски размахивая обоими кулаками.-- Четверо на одного! Всех уберу!

-- Великолепно, восхитительно!-- заголосили десятка два извозчиков, обрадовавшихся случаю повеселиться на чужой счет.-- Скорее к делу, Сам!

-- Что тут за свалка, Сам?-- спросил какой-то джентльмен в черном нанковом сюртуке.

-- Да вот, сэр, этому карапузику зачем то понадобился мой номер,-- отвечал храбрый извозчик, указывая кулаком на м-ра Пикквика.

-- Мне вовсе не нужен ваш номер,-- сказал изумленный м-р Пикквик.

-- Зачем же вы его взяли?-- спросил извозчик.

-- Я не думал брать вашего нумера,-- сказал м-р Пикквик с великим негодованием.

-- Поверите ли, господа,-- продолжал извозчик, обращаясь к толпе,-- поверите ли вы, что этот молодец, усевшись в мой кабриолет, не только записал мой номер, но и всё, решительно всё, что я говорил ему дорогой. Вот я с ним разделаюсь!

Луч света озарил мудрую голову м-ра Пикквика: дело шло о его записной книге.

-- Неужто!-- воскликнул какой-то долговязый верзила из толпы.

-- Истинная правда!-- отвечал извозчик.-- Он вынудил меня насильно болтать с ним всякий вздор, и вот теперь привел троих свидетелей, чтоб подцепить меня на удочку. Уж я с ним разделаюсь посвойски, хоть бы пришлось мне месяцев шесть просидеть в тюрьме. Ну, ну, карапузик!

И, не давая времени одуматься своим четырем противникам, мужественный извозчик, с беззаботным пренебрежением к своей собственной личности, подскочил к м-ру Пикквику, сшиб с него шляпу и очки и, не останавливаясь на этих разрушениях, стал последовательно наносить удары: первый достался м-ру Пикквику в нос, второй ему же в грудь, третий -- м-ру Снодграсу в глаз, четвертый пришелся как раз в самую нижнюю оконечность жилета м-ра Топмана. Затем яростный извозчик всею силою стремительно обрушился на м-ра Винкеля и поподчивал его полновесными ударами по различным местам джентльменского тела. На все эти подвиги ловкому Саму понадобилось не более пятишести секунд.

-- Где констэбль?-- проговорил м-р Снодграс.

-- Под насос их, братцы!-- прогорланил продавец горячих пирогов.

-- Это не пройдет вам даром!-- говорил, задыхаясь, м-р Пикквик.

-- Шпионы!-- рокотала толпа.

-- Ну же, ну!-- кричал раззадоренный извозчик, неистово размахивая обоими кулаками.

Как скоро всюду распространилась весть, что Пикквикисты -- шпионы, зрители, не принимавшие до этой поры деятельного участия в ссоре, начали с жаром подкреплять и развивать замысловатое предложение горячего пирожника, и Бог ведает, чем бы окончились личные обиды почтенным сочленам, еслиб вся эта суматоха не была прекращена совершенно неожиданным участием какого-то джентльмена, явившагося неизвестно как и откуда.

-- Что тут за гвалт?-- закричал довольно высокий и сухопарый молодой человек в зеленом фраке, обращаясь к м-ру Пикквику и пробиваясь сквозь толпу при сильном содействии своих локтей, задевавших по носам, затылкам и ушам многих почтенных особ.

-- Шпионы!-- как бы в ответ прошумела толпа.

-- Вздор, мы вовсе не шпионы!-- возразил м-р Пикквик таким искренним и вразумительным тоном, что не могло оставаться никакого сомнения, что почтенный джентльмен говорил истинную правду.

-- Тогда объясните мне в чем дело!-- проговорил молодой человек, обращаясь к м-ру Пикквику и подталкивая его легонько локтем, чем хотел ободрить дрожащего от гнева президента пикквикистов.

Ученый муж в коротких, но сильных и совершенно вразумительных выражениях объяснил молодому человеку весь ход дела.

-- Ну, так идем со мной,-- сказал зеленый фрак, увлекая насильно м-ра Пикквика и продолжая говорить во всю дорогу.-- Номер девятьсот двадцать четвертый! возьмите-ка свои деньги, и ступайте по добру по здорову домой... Почтенный джентльмен... Хорошо его знаю... Все вы ничего не понимаете... Сюда, сэр, сюда... Где ваши приятели?... Всё вздор, ошибка, я вижу... Недоразумение... Мало ли что бывает... Задать ему перцу... Пусть раскусит... Несообразительный народ... Какие тут и мошенники, болваны!

И выстреливая таким образом подобными лаконическими сентенциями выразительного свойства, незнакомец быстро шел в общую залу конторы дилижансов, куда, плотно прижимаясь друг к другу, следовали за ним м-р Пикквик и его ученики.

-- Эй, буфетчик!-- проревел незнакомец, неистово дернув за колокольчик.-- Стаканы для всей честной компании... коньяку и воды... Пунша горячего, крепкого, сладкого!-- Живей... Глаз y вас поврежден, сэр!... Подать сырой говядины для джентльменского глаза... Живей!-- Ничто так хорошо не излечивает синяков под глазами, как сырая говядина... Ха, ха, ха!

И, не думая останавливаться, чтоб перевести дух, незнакомец одним залпом выпил стакан пунша и уселся в креслах с таким комфортом, как будто ничего особенного не случилось.

Между тем как три путешественника рассыпались в благодарности своему новому знакомцу, м-р Пикквик, хранивший во всех случаях жизни невозмутимое спокойствие великой души, рассматривал на досуге его костюм и наружный вид. Был он среднего роста, но, при длинных ногах и сухопаром туловище, казался довольно высоким. Зеленый фрак его мог быть щегольским нарядом в те дни, когда в Лондоне была мода на узкия фалды, на манер ласточкиных крыльев: но в те времена, очевидно, украшал он особу более короткую, чем этот незнакомец, потому что облинялые и запачканные обшлага далеко не доходили до кисти его руки. Он был застегнут на все пуговицы до самого подбородка, и узкий фрак подвергался очевидной опасности разорваться на спине. Старый носовой платок, вместо галстуха, украшал его шею, где не было и следов рубашечного воротника. На черных его штанах, здесь и там, проглядывали светлые заплаты, обличавшия продолжительную службу этого костюма. Плотно прикрывая колени незнакомца, они туго прицеплялись штрипками к его дырявым башмакам, имея очевидное назначение скрывать от нескромных взоров его грязные, пожелтелые чулки, которые однакож резко бросались в глаза. Его длинные черные волосы пробивались косматыми прядями из под старой, измятой шляпы, и за обшлагами фрака виднелись голые оконечности его рук, украшенных изорванными и грязными перчатками. Он был худощав и бледен, при всем том физиономия его выражала решительную самоуверенность, самодовольство и значительную долю бесстыдства. Он весело потряхивал своей скомканной шляпой и неугомонно вертелся во все стороны, делая самые выразительные жесты.

Таков был человек, которого тщательно наблюдал в свои очки м-р Пикквик. Подражая своим приятелям, он тоже счел непременною обязанностью изъявить ему свою искреннюю благодарность в самых отборных и ученых выражениях.

-- Нечего распространяться, сказано довольно,-- отвечал незнакомец, делая энергический жест.-- Ни слова больше ... но будь я вашим приятелем в зеленой куртке, чорт побери, я бы свихнул извозчику шею... Пирожник тоже свиная башка... Всех бы отправил к чорту на кулички ... как честный человек... Сволочь, трын трава!

В эту минуту вошел в залу кондуктор, и объявил, что рочестерский дилижанс готов отправиться в дорогу.

-- Мой дилижанс?-- воскликнул незнакомец, быстро вскочив со своего места.-- Билет взят... сейчас ехать... Заплатите за коньяк... Мелких нет..... Крупные банковые билеты... Сдача y них скверная ... серебряные деньги истерты, что бирмингэмския пуговицы ... дрянь ... заплатите.

И он еще раз тряхнул на всю компанию своей скомканной шляпой.

Случилось, по воле судеб, что м-р Пикквик и трое его спутников тоже решились, с своей стороны, сделать город Рочестер первою своею станциею и первым предметом ученых наблюдений. Объявив об этом своему новому товарищу, они согласились, для удобнейшего сообщения друг другу взаимных мыслей и желаний, поместиться рядом на имперꙗле.

-- Ну, поворачивайтесь!-- сказал незнакомец, помогая м-ру Пикквику взобраться на верх дилижанса.-- Живей!

-- Ваша поклажа, сэр?-- спросил кондуктор.

-- Чья? Моя? Вот этот узелок, больше никакой поклажи,-- отвечал незнакомец.-- Весь багаж отправлен водой ... ящики, сундуки, коробки, баулы ... тяжело, демонски тяжело!

И с этими словами он засунул в карман небольшой узелок, где хранились рубашка и носовой платок.

-- Головы, головы, берегите свои головы!-- вскричал неумолкавший незнакомец, предостерегая пассажиров имперꙗла, когда дилижанс проезжал под сводами ворот почтового двора.-- Страшное место ... демонская опасность... Случилось однажды ... пятеро детей ... мать, высокая леди, кушала бутерброды ... совсем забылась через арку ... тррр-тыррр ... дети оглядываются... голова y матери оторвана ... бутерброд в руках ... нечем больше есть ... сироты ... визг, крик -- ужасно, ужасно!-- Что, сэр, изволите смотреть на Уайтголль? прекрасное место ... не так ли?

-- Я рассуждаю,-- сказал м-р Пикквик,-- о непостоянстве фортуны и коловратности человеческих деяний.

-- Так, сэр, так! Сегодня шелк и бисер, a завтра куда еси девался человек? Философ, сэр?

-- Психолог, сэр, скромный наблюдатель человеческой природы,-- сказал м-р Пикквик.

-- Так же как и я. Доброе дело... Человек любит философствовать, когда нечего есть. Поэт, сэр?

-- Почтеннейший друг мой, м-р Снодграс, имеет сильный поэтический талант,-- сказал м-р Пикквик.

-- Не дурно сам пишу стихи,-- отвечал незнакомец.-- Поэма в десять тысяч стихов... Ямбы и хореи с дактилями и анапестами... Олимп... Великая битва... Марс поутру, ночью Аполлон... барабан и лира... Пою тебя, великий муж... Нет вдохновения -- забежал в кондитерскую, и опять... Муза, Нептун, Морфей ... вдохновение шипит... Прекрасно!-- Вы, сэр, не охотник ли?-- вдруг спросил он, обращаясь к м-ру Винкелю.

-- Да, я люблю охоту,-- отвечал тот.

-- Прекрасное занятие, сэр, бесподобное.-- Собаки, сэр?

-- Теперь нет,-- отвечал м-р Винкель.

-- A! Вы держали собак ... бесподобные животные ... твари смышленые ... чутье ... инстинкт... Была y меня отличная собака ... лягавая ... Понто, кличка ... Пошел однажды на чужое поле ... перелез ограду ... выстрелил ... бац ... свистнул -- собака стоит как вкопанная ... свистнул опять ... Понто ... нейдет ... подманил к себе -- Понто, Понто ... виляет хвостом и смотрит на столб ... взглянул -- на столбе надпись: "Лесничему приказано бить и стрелять всех собак за этой оградой"... Удивительная собака ... бесценная ... зоологический феномен.

-- В самом деле, случай необыкновенный,-- заметил м-р Пикквик.-- Позвольте мне записать его?

-- Извольте, сэр, извольте ... сотни чудных анекдотов насчет собак ... коллекция в классическом роде.-- Красотка, сэр?-- продолжал незнакомец, круто повернувшись к м-ру Треси Топману, бросавшему умильные взгляды на проходившую женщину.

-- Очень мила,-- заметил м-р Топман.

-- Да ... смак есть... Английския девушки далеко не так хороши, как испанки... Благородные создания ... агатовые волосы ... черные глаза ... искрометистые ... блещут ... круглые формы ... Чудо, как хороши.

-- Вы были в Испании, сэр?-- спросил м-р Топман.

-- Жил там ... очень долго.

-- И много одержали побед, сэр?

-- Побед? Тысячи! Дон Боларо Фиццгиг... Гранд, старик ... единственная дочь ... Донна Христина ... блистательная красавица ... влюбилась по уши ... ревнивый отец ... гордая испанка ... прекрасный англичанин ... Донна Христина в отчаянии ... приняла яд ... рвотного дали ... желудочный насос ... сделали операцию ... Старик Боларо вне себя ... согласился ... соединил наши руки ... потоки слез ... романическая история ... очень.

-- Что-ж? Донна Христина теперь в Англии, сэр?-- спросил м-р Топман, приведенный в восторженное состояние поэтическим изображением прелестей испанки.

-- Умерла, сэр, умерла,-- сказал незнакомец, приставив к глазам коротенький остаток носового коленкорового платка,-- операция трудная ... не перенесла ... нежная комплекция ... погибла жертвой.

-- A её отец?-- спросил поэтический Снодгрась.

-- Угрызение и бедствие,-- отвечал незнакомец,-- исчез внезапно ... молва по всему городу ... искали по всем местам ... с ног сбились ... без успеха ... городской фонтан на большой площади вдруг остановился ... прошли недели ... не брызжет ... работники принялись чистить ... выкачали воду ... хвать ... старик Боларо сидит в трубе ... окоченелый ... в правом сапоге бумага ... полная исповедь ... с отчаяния ... не мог пережить ... Вытащили его, фонтан забрызгал, заиграл ... Трагический элемент.

-- Могу ли я, с вашего позволения, внести в свои записки эту трогательную историю?-- спросил м-р Снодграс, проникнутый великим соболезнованием.

-- Пишите, пишите! Пятьдесят новых историй в таком же роде, если угодно ... вулканические перевороты в моей жизни, странные, непостижимые ... Много видел, много испытал ... То ли еще будет ... Позволяю ... Пишите.

В таком духе продолжался разговор во всю дорогу. На станциях, где сменяли лошадей, ученые путешественники угощали своего приятеля коньяком и пивом, и он без умолка рассказывал им новые истории, запечатленные по большей части трагическим колоритом. В скором времени, записные книги господ Пикквика и Снодграса наполнились поэтическими и философическими описаниями чудесных приключений. Наконец дилижанс покатился по рочестерскому мосту, за которым возвышался древний католический монастырь.

-- Великолепная развалина!-- воскликнул м-р Август Снодграс, увлеченный поэтическим чувством при виде почтенного здания.

-- Какая обильная жатва для антиквария!-- провозгласил м-р Пикквик, приставляя зрительную трубу к своему правому глазу.

-- А! прекрасное место!-- заметил незнакомец,-- груда кирпичей ... угрюмые стены ... мрачные своды ... темные углы ... развалившияся лестницы ... старый собор ... душный запах ... пилигримы истерли ступени ... узкия саксонския двери ... Странные люди эти католические монахи ... исповедальни точно суфлерския будки в театрах ... Папа и главный казначей ... Эти образа ... Саркофаг ... древния легенды ... чудесные повествования ... источник национальных поэм ... вдохновение ... Превосходно!

И этот монолог беспрерывно продолжался до той поры, когда дилижанс подъехал, наконец, к воротам гостиницы "Золотого быка" на главной рочестерской улице.

-- Вы здесь остановитесь, сэр?-- спросил м-р Натаниэль Винкель.

-- Я? Нет ... вам советую ... всего лучше ... хорошая гостиница ... отличные постели ... подле трактир Райта, дорого ... очень дорого ... полкроны за всякую мелочь ... плата увеличивается, если обедаете y приятелей ... странные люди.

М-р Винкель повернулся от м-ра Пикквика к м-ру Снодграсу, и от Снодграса к м-ру Топману: приятели перемигнулись, и утвердительно кивнули друг другу. М-р Пикквик обратился к незнакомцу:

-- Вы оказали нам сегодня поутру весьма важную услугу, сэр,-- сказал он,-- позвольте покорнейше просить вас об одолжении разделить с нами скромный обед. Мне и приятелям моим было бы весьма приятно продолжить знакомство с человеком, который так много испытал и видел.

-- Очень рад ... благодарю ... не смею советовать насчет блюд ... не забудьте грибов со сметаной и жареной курицы ... превосходно! В котором часу вы обедаете?

-- A вот позвольте,-- сказал м-р Пикквик, обращаясь к своему хронометру,-- теперь скоро три. В пять часов вы свободны?

-- Совершенно ... именно в пять часов ..! ни прежде, ни после. Дел бездна! До свидания!

Надев шапку набекрень, незнакомец слегка поклонился почтенным друзьям, взял узелок под мышку, свистнул, побежал и вскоре скрылся из вида.

-- Много путешествовал и много видел, это ясно!-- заметил м-р Пикквик.-- Хорошо, что мы его пригласили.

-- Как 6ы мне хотелось видеть его поэму!-- сказал м-р Снодграс.

-- Мне бы очень хотелось взглянуть на его собаку,-- сказал м-р Винкель.

М-р Топман ничего не сказал и не заметил; но он размышлял в глубине души о донне Христине, гордом испанце, о фонтане, о бедствиях, о человеческой жестокости, и глаза его наполнились слезами.

Нумера взяты, постели осмотрены, обед заказан, и путешественники отправились осматривать город с его окрестностями.

Прочитав внимательно заметки м-ра Пикквика относительно четырех городов: Строда, Рочестера, Четема и Бромптона, мы нашли, что впечатление его, в существенных основаниях, ничем не отличается от наблюдений других путешественников, изображавших эти города. Представляем здесь в сокращении описание м-ра Пикквика.

"Главные произведения всех этих городов",-- говорит Пикквик,-- состоят, повидимому, из солдат, матросов, жидов, мела, раковин, устриц и корабельщиков. К статьям торговой промышленности преимущественно относятся: морские припасы, яблоки, сухари, свежая и соленая рыба, и устрицы. Улицы многолюдны и представляют живописный вид, оживленный особенно постоянным присутствием военных. Приятно истинному филантропу углубляться в наблюдения относительно беззаботной и веселой жизни военных, умеющих так удачно разнообразить свои развлечения и так незлобиво и невинно шутить над добродушными простаками из граждан. Военные вообще обладают изумительно веселым расположением духа. За два дня до моего приезда сюда один из таких шутников был грубо оскорблен в трактире. Буфетчица не захотела отпустить ему более ни одной рюмки водки; в отплату за это, он (скорее для забавы) выхватил свой штык и ранил девушку в плечо. И однакож, этот милый весельчак пришел в трактир на другой день, и сам же первый выразил свою готовность покончить дело миром и забыть неприятное приключение.

"Потребление табака в этих городах,-- продолжает м-р Пикквик,-- должно быть чрезвычайно велико, и табачный запах, распространяющийся по улицам, без сомнения, весьма приятен для особ, привыкших к трубке. Поверхностный наблюдатель сделал бы, вероятно, презрительный отзыв касательно грязи, которая тоже составляет здесь характеристическую принадлежность; но истинный философ, привыкший углубляться в самую сущность вещей, увидит, конечно, в этом обстоятельстве самое резкое и поразительное доказательство торговли и промышленности, обусловливающей народное благосостояние".

Ровно в пять часов явился незнакомец, и с его приходом начался обед. Дорожного узелка с ним больше не было; но в костюме его не произошло никаких перемен. Говорил он с таким же лаконическим красноречием, как прежде, и даже был, в некоторых случаях, гораздо красноречивее, хотя беседа его имела постоянно стенографический характер.

-- Что это?-- спросил он, когда человек принес первое блюдо.

-- Селедки, сэр.

-- Селедки, а! превосходная рыба! Отправляют в Лондон целыми бочками для публичных обедов. Рюмку вина, сэр?

-- С большим удовольствием,-- сказал м-р Пикквик.

И незнакомец, с необыкновенной быстротою, выпил рюмку сперва с ним, потом другую с м-ром Снодграсом, третью с м-ром Топманом, четвертую с м-ром Винкелем, и, наконец,-- пятая рюмка залпом влилась в его горло за здоровье всей компании.

-- Что тут y вас за суматоха?-- спросил он, окончив эти вступительные тосты и обращаясь к трактирному слуге.-- Я видел на лестницах ковры, лампы, зеркала.

-- Это, сударь, приготовление к балу.

-- Собрание будет, а?

-- Нет, сэр. Это бал в пользу бедных.

-- В этом городе должно быть много прекрасных женщин: как вы полагаете, сэр?-- спросил м-р Топман.

-- Блистательные красавицы ... всякому известно ... Кентское графство этим и славится ... яблоки, вишни, хмель и женщины! Рюмку вина, сэр?

-- С большим удовольствием,-- отвечал м-р Топман.

Незнакомец залпом опорожнил рюмку.

-- Мне бы очень хотелось идти на бал,-- сказал м-р Топман.

-- Билет, сэр, можно получить в буфете за полугинею,-- сказал услужливый лакей.

М-р Топман опять выразил живейшее желание присутствовать на филантропическом бале; но, не встретив никакого сочувствия в отуманенных взорах господ Пикквика и Снодграса, обратился с некоторою горячностью к портвейну и десерту, который только что поставили на стол. Лакей ушел, и путешественники остались одни, имея в виду приятную перспективу послеобеденной дружеской беседы.

-- Прошу извинить,-- сказал незнакомец.-- Погода сегодня демонски жаркая ... передайте-ка сюда эту непочатую бутылку.

Незнакомец сряду выпил несколько рюмок за здравие всех вообще и каждого порознь. Наступили веселые минуты. Гость говорил без умолку, и пикквикисты слушали с неутомимым вниманием. М-р Топман с каждой минутой больше и больше распалялся желанием присутствовать на бале. Физиономия м-ра Пикквика пылала выражением всеобщей филантропии; м-р Винкель и м-р Снодграс чувствовали сильную наклонность ко сну.

-- Эге, уж начинают!-- воскликнул незнакомец.-- Публика собирается ... скрипки настраиваются ... арфа звучит ... бал в разгаре.

В самом деле, через несколько минут звуки оркестра возвестили начало первой кадрили.

-- Ох, как бы мне хотелось идти! -- сказал опять м-р Топман.

-- Да и мне,-- сказал незнакомец,-- чорт побери ... проклятая поклажа ... тюки, вьюки ... неприятная пересылка водой ... сиди тут -- не в чем идти ... странно, странно!

Должно теперь заметить, что любовь к ближнему во всех возможных проявлениях и видах была первою заповедью для пикквикистов, и никто из них не отличался столько ревностным исполнением этой заповеди, как м-р Треси Топман. В деловые отчеты клуба внесено множество случаев, свидетельствующих неоспоримым образом, что этот джентльмен был до невероятности добр и милосерд к своим ближним.

-- Мне было бы очень приятно,-- сказал м-р Треси Топман,-- снабдить вас приличным костюмом; но вы слишком тонки, между тем как я ...

-- Толст как дистиллированный Бахус, э? Ха, ха, ха! Подайте-ка сюда бутылку.

Был ли м-р Топман приведен в справедливое негодование при этом слишком вольном и даже, так сказать, дерзком тоне, с каким незнакомец, без всяких предварительных церемоний, потребовал к себе вино, или, быть может, он оскорбился весьма неприличным сравнением своей, особы с дистиллированным Бахусом,-- утвердительно сказать нельзя ни того, ни другого. Он передал вино, кашлянул два раза, и бросил на незнакомца суровый взгляд, давая ему заметить неуместность его поведения: оказалось, однакож, что веселый гость сохранил совершенное спокойствие духа под влиянием этого испытующего взгляда, и м-р Топман, убежденный в его невинности, мгновенно переменил гнев на милость. Он продолжал:

-- Я хотел заметить, сэр, что фрак мой был бы для вас слишком широк; но вот костюм моего друга Винкеля, надеюсь, будет вам впору.

Незнакомец измерял метким глазом фигуру м-ра Винкеля, и черты лица его заблистали совершеннейшим удовольствием.

-- Счастливая, бесподобная идея!-- воскликнул он.-- Приятель ваш -- второй экземпляр меня самого!

М-р Топман погрузился на несколько минут в глубокую думу и потом бросил внимательный взгляд на почтенных сочленов. Вино уже оказало свое снотворное действие на м-ров Снодграса и Винкеля, и, повидимому, не подлежало сомнению, что даже чувства м-ра Пикквика подчинились успокоительному влиянию Бахуса. Достопочтенный муж постепенно перешел через все степени, которые обыкновенно предшествуют окончательной летаргии, производимой сытным обедом и его последствиями. От безотчетного веселья он спустился мало-помалу в пучину безотчетной грусти, и потом из пучины грусти взобрался опять на высоту веселья. Подобно газовому фонарю на улице, раздуваемому ветром сквозь узкое отверстие, он обнаружил на минуту неестественное сияние, и вдруг угас почти совершенно. Еще через несколько минут он вспыхнул ярким светом, и уже окончательно загас. Голова его опрокинулась на грудь, и удушливое сопенье, прерываемое по временам громким всхрапом, сделалось единственным признаком присутствия великого человека.

Искушение -- быть на балу и ознакомиться наглядным образом с блистательною красотою женщин Кентского графства -- сильнейшим образом действовало теперь на чувства м-ра Топмана. Искушение взять с собою веселого гостя -- было тоже очень сильно. Топман был чужой в этом месте и совсем не знал городских жителей, между тем как незнакомец жил, повидимому, в Рочестере с младенческих лет. М-р Винкель спал глубоким сном; будить его было бесполезно; по обыкновенному ходу вещей, он, как сноп, покатился бы на свою постель, еслиб удалось пробудить его от неестественного усыпления. М-р Топман был в нерешительном состоянии.

-- Выпейте рюмку и передайте вино мне!-- проговорил неутомимый гость.

М-р Топман повиновался инстинктивно, и последняя рюмка, оживив деятельность его духа, заставила его остановиться на определенном плане.

-- Спальня Винкеля подле моей комнаты,-- сказал м-р Топман.-- В настоящем положении, разумеется, ему никак не растолкуешь, чего мы хотим; но я знаю, что в чемодане y него прекрасная фрачная пара платья. Можно, я думаю, распорядиться и без него: вы наденете его костюм, a потом, после бала, я опять могу уложить его вещи на свое место, так что он ничего не будет знать.

-- Генꙗльная мысль!-- воскликнул незнакомец.-- Чудесный план ... странное положение, чорт побери ... четырнадцать фраков в дорожных ящиках... должен занимать чужой фрак... Неприятно!

-- Надобно теперь купить билеты,-- сказал м-р Топман.

-- Разменивать соверен не стоит хлопот ... бросим жребий, кому платить ... Так, так ... вон она как юлит... женщина, блистательная женщина ... Вам платить,-- говорил незнакомец,-- когда брошенная монета катилась по столу. М-р Топман позвонил, заплатил за билеты и приказал подать свечи. Через четверть часа незнакомец уже рисовался в блистательном костюме м-ра Натаниэля Винкеля.

-- Это новый форменный фрак,-- сказал м-р Топман, когда незнакомец охорашивался перед зеркалом.-- Он сшит в первый раз после изобретения формы для нашего клуба.

Говоря это, он рекомендовал гостю обратить внимание на большия вызолоченные пуговицы с портретом м-ра Пикквика и с буквами: П. К.

-- Портрет этого старика?.. Хорошо, очень хорошо!-- сказал незнакомец.-- A что значат эти буквы: П. К.?.. Платье краденое, а?

М-р Топман пришел в сильное негодование и поспешил объяснить тайну девиза.

-- Талия немного коротка,-- говорил между тем незнакомец, повертываясь и кривляясь перед зеркалом.-- Форма похожа на почтамтскую... фраки там наобум, без мерки ... Неисповедимые предопределения судьбы ... y всех малорослых людей длинные фраки... y великанов -- короткие!.. Всё навыворот в этом мире.

Когда, наконец, всё приведено было в совершеннейший порядок, м-р Топман и его товарищ пошли наверх, в бальные залы.

-- Ваши фамилии, сэр?-- спросил швейцар.

М-р Треси Топман приготовился исчислить свои титулы; но незнакомец остановил его.

-- Не нужно фамилий,-- сказал он швейцару, и потом прошептал на ухо Топману,-- не годится объявлять имен ... почтенные фамилии в своем кругу ... не могут произвести эффекта в публичных местах ... лучше инкогнито ... джентльмены из Лондона, знатные путешественники!

Дверь отворилась, и знатные путешественники вошли в залу.

То была широкая и длинная комната, освещенная восковыми свечами в хрустальных канделя брах. Скамейки, обитые малиновым бархатом, стояли по всем четырем сторонам. Музыканты живописной группой на хорах, и кадрили симметрически были расположены в два или три ряда танцующих пар. В смежной комнате стояли карточные столы, и две пары старух, с таким же числом почтенных джентльменов, уже сидели за вистом.

По окончании последней фигуры танцоры разошлись по зале. М-р Топман и его товарищ, стоя в углу, наблюдали собрание.

-- Очаровательные женщины! -- заметил м-р Топман.

-- То ли еще будет!-- отвечал незнакомец.-- Теперь, покамест, мелюзга ... тузы не явились ... странная публика ... корабельные чиновники высшего разряда знать не хотят корабельных инженеров низшего разряда ... корабельные инженеры низшего разряда знать не хотят мелкого джентри ... мелкое джентри презирает купцов ...

-- Не знаете ли, кто этот щуроглазый мальчуган с светлыми волосами и в фантастическом костюме?-- спросил м-р Топман.

-- Неважная птица... юнга девяносто седьмого экипажа... A вот достопочтенный Вильмот Снайп... знатная фамилия... богат как чорт... все знают.

-- Сэр Томас Клоббер, леди Клоббер и девицы Клоббер!-- забасил швейцар громовым голосом.

И по зале распространилось общее волнение, когда величественными стопами вошли: высокий джентльмен в синем фраке с светлыми пуговицами, высокая леди в голубом атласном платье и две молодые девицы в новомодных костюмах того же цвета.

-- Главный начальник над портом ... важная особа,-- шепнул незнакомец м-ру Топману, когда благотворительный комитет встречал сэра Томаса Клоббера и его превосходительное семейство.

Достопочтенный Вильмот Снайп и другие знатные джентльмены спешили принести дань глубокого благоговения девицам Клоббер. Сам сэр Томас Клоббер стоял среди залы, выпрямившись как стрела, и величественно озирал блестящее собрание.

-- М-р Смити, м-с Смити и девицы Смити!-- проревел опять швейцар.

-- Что это за м-р Смити?-- спросил м-р Треси Топман.

-- Так себе... неважный чиновник... вздор,-- отвечал незнакомец.

М-р Смити отвесил низкий поклон сэру Томасу Клобберу, который, в свою очередь, удостоил его легким наклонением головы. Леди Клоббер навела трубку на м-с Смити и её дочерей, между тем как м-с Смити гордо посматривала на какую-то другую м-с, не имевшую счастья принадлежать к чиновницам корабельной верфи.

-- Полковник Болдер, м-с полковница Болдер и мисс Болдер!-- докладывал швейцар.

-- Начальник гарнизона,-- сказал незнакомец в ответ на вопросительный взгляд м-ра Топмана.

М-с Болдер дружески раскланялась с девицами Клоббер; встреча между полковницею Болдер и леди Клоббер была ознаменована самыми искренними излияниями радостных чувств; полковник Болдер и сэр Томас Клоббер перенюхивались в табакерках друг y друга и продолжали стоять одиноко, как джентльмены, проникнутые благородным сознанием собственного превосходства перед всем, что их окружало.

Между тем как местные аристократы -- Болдеры, Клобберы и Снайпы -- поддерживали таким образом свое достоинство на верхнем конце залы, другие разряды провинцꙗльного общества подражали их примеру на противоположной стороне. Младшие офицеры девяносто седьмого полка присоединились к семействам корабельных инженеров. Жены и дочери гражданских чиновников составляли свою особую партию, окруженную молодыми людьми из того же круга. М-с Томлинсон, содержательница почтовой конторы, была, повидимому, избрана главою торгового сословия.

Самой заметной особой в своем кругу был один маленький и кругленький человечек с черными хохлами на висках и огромной лысиною на макушке, доктор девяносто седьмого полка, м-р Слеммер. Он нюхал табак из всех табакерок, без умолка болтал со всеми, смеялся, плясал, отпускал остроты, играл в вист, делал всё и был везде. К этим многосложным и разнообразным занятиям маленький доктор прибавлял другое, чрезвычайно важное: он неутомимо ухаживал за маленькой пожилой вдовой в богатом платье и брилꙗнтах, придававших её особе весьма значительную ценность.

Несколько времени м-р Топман и его товарищ безмолвно наблюдали маленького доктора и его интересную даму. Незнакомец прервал молчание:

-- Груды золота... старуха... лекарь-фанфарон... спекуляция ... задать им перцу... идея недурная.

М-р Топман бросил вопросительный взгляд на его лицо.

-- Стану волочиться за старухой,-- сказал незнакомец.

-- Кто она такая?-- спросил м-р Топман.

-- Не знаю... не видал ни разу... доктора прочь... увидим.

Приняв это решение, незнакомец перешел поперек залы, и, остановившись y камина, начал посматривать с почтительным и меланхолическим удивлением на жирные щеки пожилой леди. М-р Топман обомлел. Незнакомец делал быстрые успехи: маленький доктор начал танцовать с другой дамой -- вдова уронила платок -- незнакомец поднял, подал -- улыбка, поклон, книксен -- разговор завязался. Еще несколько минут... два-три слова с распорядителем танцами... небольшая вступительная пантомима, и незнакомец занял свое место в кадрили с м-с Боджер.

Удивление м-ра Топмана, при этой чудной ловкости товарища, ровно ничего не значило в сравнении с глубоким изумлением доктора девяносто седьмого полка. Незнакомец молод, вдова самолюбива, внимание доктора отвергнуто, и счастливый соперник не обращает никакого внимания на его негодование. Доктор Слеммер остолбенел. Как? Неужели его, знаменитого врача девяносто седьмого полка, забыли и презрели в пользу человека, которого никто не видел прежде и которого никто не знает даже теперь! Вероятно ли это! Возможно ли? Да, чорт побери, очень возможно: они танцуют и любезничают. Как! Это что еще? Незнакомец рекомендует своего приятеля! Доктор Слеммер не верит глазам, но роковая истина должна быть допущена: м-с Боджер танцует с м-ром Треси Топманом -- это не подлежит никакому сомнению. Вдовица перед самым носом доктора, полная одушевления и жизни, выделывает самые хитрые прыжки, то подбоченится, то подымет голову, и м-р Треси Топман рисуется перед ней с торжественным лицом. Непостижимо!

Терпеливо и молчаливо доктор медицины и хирургии переносит свою невзгоду, и с убийственным хладнокровием смотрит, как молодые люди пьют глинтвейн, подчивают конфектами своих дам, кокетничают, любезничают, улыбаются, смеются; но когда, наконец, незнакомец исчез, чтобы проводить м-с Боджер до её кареты, д-р Слеммер быстро вскочил с своего места, как ужаленный вепрь, и негодование, долго сдерживаемое, запылало ярким заревом на его щеках.

Незнакомец, между тем, проводив интересную вдову, снова появился в зале вместе с м-ром Топманом. Он говорил и смеялся от искреннего сердца. Доктор Слеммер свирепел, пыхтел, бесновался, жаждал крови своего врага.

-- Сэр,-- произнес он страшным голосом, подавая ему свою карточку,-- имя мое -- Слеммер, доктор Слеммер девяносто седьмого полка... в четемских казармах, сэр... вот мой адрес.

Больше ничего он не мот сказать; бешенство душило его.

-- A!-- проговорил незнакомец холодным тоном.-- Учтивое внимание... Слеммер... Благодарю... теперь не болен... когда захвораю... д-р Слеммер... не забуду!

-- Как? вы увертываетесь, милостивый государь?-- говорил, задыхаясь, неистовствующий доктор.-- Вы трус, негодяй, лжец!.. Вы -- довольно ли вам этого? Дайте ваш адрес.

-- О, глинтвейн, я вижу, слишком крепок!-- воскликнул незнакомец вполголоса.-- Не жалеют коньяка... очень глупо... лимонад гораздо лучше... жаркия комнаты... пожилые джентльмены... голова разболится ... не хорошо, не хорошо... очень.

И он отступил назад с невозмутимым спокойствием.

-- Я знаю, сэр, вы остановились в этой гостинице,-- сказал неумолимый доктор,-- теперь вы пьяны; завтра обо мне услышите; я отыщу вас, отыщу!

-- На улице, может-быть... дома я никогда не бываю.

Д-р Слеммер, сделав неистовое движение, нахлобучил шляпу и вышел из залы. М-р Топман и его товарищ пошли наверх в спальню невинного м-ра Винкеля, которому надлежало возвратить занятый костюм.

Этот джентльмен уже давно спал крепким сном; церемония размена павлиньих перьев была совершена очень скоро и спокойно. Приятели закусили и выпили на сон грядущий по нескольку стаканов вина. Незнакомец был разговорчив и весел; м-р Треси Топман, отуманенный глинтвейном, лафитом, восковыми свечами и белоснежными плечами рочестерских красавиц, был на седьмом небе и воображал себя первым счастливцем подлунного мира. Проводив своего товарища, м-р Топман, не без некоторых затруднений, отыскал отверстие в своем ночном колпаке и впихнул в него свою голову,-- при чем опрокинул подсвечник и разбил остальную бутылку с портвейном. Наконец, после многих разнообразных эволюций, ему удалось кое-как добрести до своей постели, где он и погрузился в сладкий сон.

Поутру на другой день, ровно в семь часов, всеобъемлющая душа м-ра Пикквика была выведена из своего бессознательного положения громким стуком в дверь комнаты.

-- Кто там?-- спросил м-р Пикквик, вскакивая с постели.

-- Чистильщик сапогов, сэр.

-- Чего вам от меня нужно?

-- Потрудитесь сказать сэр, какой джентльмен из вашего общества носит светло-синий фрак с золотыми пуговицами?

М-р Пикквик мигом догадался, что лакей взял, вероятно, чистить платье его товарища и забыл, кому оно принадлежит. Он отвечал:

-- М-р Винкель, через две комнаты направо.

-- Покорно благодарю.

Топман пил больше всех и спал богатырским сном; однакож громкий стук неугомонного лакея разбудил и его.

-- Что там такое?

-- Можно ли поговорить с м-ром Винкелем, сэр?-- сказал слуга.

-- Винкель! Винкель!-- вскричал м-р Топман, приподнявшись с постели.

-- Что!-- отозвался слабый голос из соседней комнаты.

-- Вас спрашивают... там... за дверью,-- пробормотал полусонный Топман, повернувшись на другой бок.

-- Спрашивают!-- воскликнул Винкель, быстро вскакивая с постели, и набрасывая халат на свои плечи,-- кто-ж бы это? Кому я понадобился в таком дальнем расстоянии от города?

-- Какой-то джентльмен желает с вами переговорить,-- сказал лакей, когда м-р Винкель отворил ему дверь,-- джентльмен говорит, что он недолго вас задержит; но ему непременно надобно вас видеть.

-- Странно, очень странно!-- сказал м-р Винкель.-- Где этот джентльмен?

-- Он дожидается в кофейной комнате.

-- Хорошо. Скажите, что сейчас приду.

Этим временем счастливый Топман погрузился опять в сладкий утренний сон.

М-р Винкель оделся на скорую руку и сошел вниз, в общую залу. Старуха и два лакея убирали посуду; какой-то офицер в мундире стоял y окна, спиною к дверям. Обернувшись при входе м-ра Винкеля, он поклонился ему довольно сухо и предложил слугам выйти.

-- М-р Винкель, если не ошибаюсь?-- сказал офицер, запирая дверь.

-- Да, я Винкель; что вам угодно?

-- Вы, конечно, не удивитесь, сэр, если услышите, что я пришел к вам по поручению моего друга, м-ра Слеммера, доктора девяносто седьмого полка.

-- Доктора Слеммера?!

-- Так точно. Доктор просил меня объявить вам, сэр, что вы вчера вечером изволили вести себя совсем не по джентльменски и что, следовательно, он считает себя в праве требовать удовлетворения.

Изумление м-ра Винкеля обрисовалось самыми красноречивыми знаками на его лице. Приятель доктора Слеммера продолжал:

-- Друг мой, доктор Слеммер, твердо убежден, что вы были вчера слишком пьяны, и вероятно, сами не сознаете всей обширности обиды, нанесенной ему. Он поручил мне сказать, что если вы, как благородный человек, обнаружите готовность извиниться в своем поведении,-- он согласен принять от вас удовлетворительное объяснение, которое вы потрудитесь написать под мою диктовку.

-- Письменное объяснение!-- воскликнул озадаченный м-р Винкель.

-- Одно из двух: объяснение, или... вы понимаете?-- сказал докторский приятель холодным тоном.

-- Точно ли ко мне относится ваше поручение, сэр?-- спросил м-р Винкель, безнадежно сбитый с толка необыкновенным предложением.

-- Сам я не имел чести быть свидетелем вашего неприличного поступка,-- отвечал, улыбаясь, загадочный джентльмен,-- и вы отказались дать свой адрес доктору Слеммеру. По его поручению, надлежало мне разведать, кому принадлежит светло-синий фрак с вызолоченными пуговицами, портретом и буквами "П. К." друг мой хотел во что бы ни стало узнать вашу фамилию.

М-р Винкель остолбенел при этом подробном описании его костюма. Приятель доктора Слеммера продолжал:

-- Из расспросов, мною сделанных, оказалось, что владелец светло-синего фрака с эмблематическими пуговицами прибыл в эту гостиницу вчера перед обедом с тремя другими джентльменами. Я немедленно послал узнать вашу фамилию, и теперь мне известно, что я имею честь говорить с м-ром Винкелем.

Если бы главная башня Рочестерского замка внезапно сдвинулась со своего места, и остановилась перед гостиницею "Золотого Быка", изумление Винкеля было бы ничтожным в сравнении с теми чувствами, которые теперь волновали его грудь. Первою его мыслью было, что, вероятно, фрак его украден.

-- Позволите ли мне отлучиться на минуту?-- сказал он.

-- Сделайте милость.

М-р Винкель опрометью бросился наверх и раскрыл дрожащею рукою свой чемодан. Фрак лежал на своем обыкновенном месте, но был измят и немного запачкан: стало быть, его надевали прошлой ночью.

-- Ну, да, дело очевидное, сообразил м-р Винкель, припоминая события вчерашнего дня,-- вчера после обеда мне вздумалось гулять по здешним улицам: помню очень хорошо, как я закурил сигару и вышел со двора. Вероятно, я надел свой новый фрак, зашел куда-нибудь, и напроказил: пьяному море по колена! Вот и разделывайся теперь с каким-то доктором Слеммером! Неприятно, чорт побери, очень неприятно!

Сказав это, м-р Винкель поспешил воротиться в общую залу с мрачной решимостью принять вызов неустрашимого доктора Слеммера и мужественно покориться всем последствиям страшного поединка.

Многия обстоятельства имели влияние на геройскую решимость м-ра Винкеля, и прежде всего -- репутация, которою он пользовался в клубе. До сих пор его считали образцом ловкости и искусства во всех делах, наступательных и оборонительных, где требовалось необыкновенное присутствие духа и вот, если теперь, при первом критическом случае, он обнаружит свою слабость, в глазах самого основателя знаменитого клуба, слава его затмится, и он пропал навсегда. Вдумываясь притом глубже в этот предмет, он сообразил, основываясь на многих случаях, что секунданты, вследствие обоюдного соглашения, редко заряжали пистолеты пулями, и всего чаще удавалось им примирять противников после холостых зарядов. Его секундантом, разумеется, будет м-р Снодграс. Если изобразить ему опасность живейшими и яркими красками, нет сомнения, этот джентльмен обо всем известит м-ра Пикквика, который, в свою очередь, не замедлит обратиться к местным властям, и, стало быть, покушение на убийство будет предотвращено.

Так рассуждал м-р Винкель, когда воротился в общую залу, и объявил свое согласие на вызов обиженного доктора.

-- Не угодно ли вам отправить меня к вашему другу, чтоб я мот с ним условиться о времени и месте нашей встречи?-- сказал офицер.

-- Нет, это совсем не нужно,-- возразил м-р Винкель,-- мы это можем решить теперь же, и я не замедлю известить своего секунданта.

-- В таком случае -- сегодня вечером, на закате солнца: хорошо это будет?-- спросил офицер беспечным тоном.

-- Очень хорошо,-- отвечал м-р Винкель, думая, напротив, что это -- очень дурно.

-- Знаете ли вы крепость Питта?

-- Да, я видел ее вчера.

-- Пройдя город, вы потрудитесь повернуть налево с большой дороги и обогнуть главный угол крепости; я буду ждать вас в безопасном месте, и дело, авось, устроится так, что никто нам не помешает.

-- Это мы увидим!-- думал м-р Винкель, бросая мужественный взгляд на секунданта своего противника.

-- Больше, кажется, ничего не нужно?-- сказал офицер.

-- Ничего, я полагаю.

-- Прощайте, сэр.

-- Прощайте.

И офицер, насвистывая веселую песню, вышел из залы.

Завтрак наших героев, против обыкновения, был очень невесел. М-р Топман, после похождений вчерашней ночи, остался в постели; Снодграс, в глубине души, предавался поэтическим размышлениям, получившим на этот раз весьма угрюмый характер, и даже сам президент обнаруживал необыкновенную склонность к молчанию и содовой воде. М-р Винкель нетерпеливо выжидал удобного случая для объяснений, и случай скоро представился: он и м-р Снодграс отправились вдвоем на поэтическую прогулку, под предлогом обозрения достопримечательностей города.

-- Снодграс,-- начал м-р Винкель, когда они вышли за ворота,-- Снодграс, любезный друг, могу ли я положиться на твою скромность?

Предложив этот вопрос, он был глубоко убежден, что любезный друг, при первой возможности, разболтает вверенную тайну. Поэты -- народ болтливый, это всем известно; a Снодграс был великий поэт.

-- Совершенно можешь,-- отвечал м-р Снодграс,-- хочешь, я дам клятву...

-- Нет, нет,-- прервал м-р Винкель, пораженный страшной возможностью удержать на привязи поэтический язык своего приятеля -- не клянись, мой друг, не клянись: это совсем не нужно.

М-р Снодграс медленно опустил руку, поднятую к небесам во изъявление готовности дать клятву.

-- Мне нужна твоя помощь, любезный друг, в одном важном деле... в деле чести,-- сказал м-р Винкель.

-- И ты ее получишь -- вот тебе моя рука!-- отвечал восторженный поэг.

-- У меня дуэль, Снодграс, дуэль на жизнь и смерть с м-ром Слеммером, доктором девяносто седьмого полка,-- сказал мистер Винкель, желая представить свое дело в самом торжественном свете;-- мы условились с его секундантом сойтись сегодня вечером, на закате солнца.

-- Очень хорошо: я буду твоим секундантом.

Такая готовность со стороны приятеля несколько изумила дуэлиста. Чужая беда встречается, по большей части, с удивительным хладнокровием посторонними людьми: м-р Винкель выпустил из вида это обстоятельство, и судил о чувствованиях друга по биению своего собственного сердца.

-- Последствия, мой друг, могут быть ужасны,-- заметил м-р Винкель.

-- Ну, этого нельзя сказать заранее,-- отвечал поэтический Снодграс.

-- Доктор, я полагаю, отличный стрелок.

-- Очень может быть: все военные стреляют хорошо, но ведь и ты, авось, не дашь промаха в десяти шагах.

-- Разумеется.

Снодграс был удивительно спокоен, и поэтическое лицо его, к великой досаде м-ра Винкеля, начинало выражать торжественную решимость. Надлежало сообщить разговору другой оборот.

-- Любезный друг,-- сказал м-р Винкель трогательным и дрожащим голосом, испустив глубочайший вздох из своей груди и устремив свой взор к небесам,-- любезный друг, если роковая пуля сразит мое сердце, и я бездыханен упаду к ногам своего безжалостного противника, ты должен принять на себя священную обязанность известить обо всем моего отца: скажи, что я пал на поле чести, и вручи ему от меня мое последнее письмо.

Но и эта красноречивая выходка не имела вожделенного успеха: поэт, приведенный в трогательное умиление, изъявил готовность составить обо всем подробнейший рапорт, и лично вручить печальное письмо отцу убитого друга.

-- Но если я паду,-- продолжал м-р Винкель,-- или если доктор Слеммер падет от моих рук, ты неизбежно в том и другом случае сам будешь замешан в это дело, как свидетель преступления, и можешь подвергнуться большим неприятностям. Об этом я не могу подумать без содрогания.

При этом маневре м-р Снодграс задрожал и побледнел, но, руководимый чувством бескорыстной дружбы, скоро оправился от своего волнения и отвечал твердым голосом:

-- Что делать! Неприятности не легко перенести, но для друга я готов в огонь и воду.

М-р Винкель внутренно посылал к чорту эту бескорыстную дружбу, и отчаяние сильно овладело его душой, когда они продолжали таким образом гулять по улицам города. Он ухватился за последнее средство:

-- Снодграс!-- вскричал он вдруг, останавливаясь среди дороги и с жаром ухватясь за руку своего приятеля,-- ты уж, пожалуйста, не компрометируй меня в этом деле, не извещай об этом полицию, не обращайся к местным властям с просьбой посадить под арест меня и м-ра Слеммера, доктора девяносто седьмого полка, который живет теперь в Четемских казармах, недалеко от крепостного вала. Другой бы на твоем месте принял все возможные меры для предотвращения этой дуэли, мой друг.

-- Ни за что в свете!-- воскликнул м-р Снодграс с величайшим энтузꙗзмом.

Прощай, последняя надежда! Благодаря услужливости своего друга, м-р Винкель принужден сделаться одушевленной мишенью для смертоносного выстрела какого-то злодея, которого он не видал и в глаза! Холодный пот заструился по его лбу.

Покончив таким образом эти предварительные объяснения, друзья наши купили пистолеты с достаточным количеством пороха и пуль и поспешили воротиться в гостиницу "Золотого Быка". Всё остальное время м-р Винкель горевал о своей судьбе, между тем как приятель его усердно занимался приведением в исправное состояние смертоносных орудий.

Наступил вечер, холодный и туманный. Не дожидаясь сумерек, пикквикисты поспешили отправиться на поле чести. М-р Винкель, для избежания посторонних наблюдений, завернулся в огромную шинель; м-р Снодграс тащил под своими полами смертоносные орудия.

-- Всё ли ты взял?-- спросил м-р Винкель взволнованным тоном.

-- Всё, кажется,-- отвечал м-р Снодграс,-- я принял меры, чтоб можно было сделать несколько зарядов, на случай промаха или осечки. В этом ящике четверть фунта пороха; пули завернуты в двух нумерах здешней газеты.

Такое выражение дружеского чувства заслуживало, конечно, самой высшей благодарности; но м-р Винкель молчал, вероятно, от избытка душевного волнения. Он шел довольно медленно за спиною своего друга.

-- Мы придем как раз в пору,-- сказал м-р Снодграс, когда они были за городской заставой,-- солнце только что начинало закатываться.

"Так, вероятно, закатится и последний час моей жизни!" думал м-р Винкель, бросая болезненный взгляд на заходящее светило.-- Вот и секундант! воскликнул он с замиранием сердца, сделав несколько шагов.

-- Где?-- сказал м-р Снодграс.

-- Вон там джентльмен в синей шинели.

М-р Снодграс посмотрел вперед, по указанию своего друга, и заметил довольно рослую фигуру в синем плаще. Офицер махнул рукой и повернул за угол крепости; пикквикисты последовали за ним.

Вечер казался удивительно печальным; заунывный ветер пробегал по опустелому пространству, как гигант, кликавший свою собаку пронзительным свистом. Плаксивая природа сообщила мрачный колорит чувствованиям м-ра Винкеля. Ров, окружавший крепость, казался ему колоссальной могилой, где скоро будут погребены его грешные кости.

Между тем офицер, свернув с главной тропинки, быстро перескочил за ограду уединенного поля, назначенного местом дуэли. Пикквикисты последовали его примеру, и м-р Снодграс с удовольствием заметил, что нельзя было выбрать места безопаснее и удобнее для кровавых похождений. Два джентльмена дожидались за оградой: один маленький и круглый человек с черными волосами; другой -- статный мужчина в байковом сюртуке, сидевший с большим комфортом на походном стуле.

-- Это должны быть доктор Слеммер и хирург, взятый для перевязки ран,-- сказал м-р Снодграс,-- ободрись, мой друг, и выпей водки.

М-р Винкель схватил поданную бутылку и с наслаждением втянул в себя несколько тысяч капель живительной влаги.

-- Мой друг, сэр,-- м-р Снордграс,-- сказал м-р Винкель, когда к нему подошел офицер.

Докторский секундант сделал учтивый поклон и вынул ящик, такой же, как y Снодграса.

-- Кажется, нам не о чем говорить,-- заметил он холодным тоном, открывая ящик,-- друг ваш уклонился от всяких извинений.

-- Не о чем, я думаю,-- сказал м-р Снодграс, начинавший чувствовать некоторую неловкость, при виде окончательных приготовлений.

-- Угодно вам отмерять шаги?-- сказал офицер.

-- Извольте,-- отвечал м-р Снодграс.

Дистанция, к общему удовольствию, была измерена правильно и скоро, и предварительные условия заключены.

-- Мои пистолеты, я думаю, будут понадежнее ваших,-- сказал расторопный секундант доктора девяносто седьмого полка.-- Вы видели, как я заряжал: угодно вам осмотреть их?

-- Нет, я совершенно на вас полагаюсь,-- отвечал м-р Снодграс, довольный и счастливый тем, что его освободили от этой трудной операции: его понятия о заряжении смертоносных орудий были довольно сбивчивы и неопределенны.

-- Стало быть, нам можно теперь поставить противников на барьер?-- сказал офицер с величайшим хладнокровием, как будто действующия лица были для него пешками на шахматной доске -- и он собирался играть.

-- Конечно, можем,-- отвечал м-р Снодграс.

Он готов был согласиться на всякое предложение, потому что ровно ничего не смыслил в этих делах. Офицер подошел к доктору Слеммеру; м-р Снодграс, машинально следуя его примеру, подошел к м-ру Винкелю.

-- Всё готово,-- сказал он, подавая пистолет своему несчастному другу.-- Давай мне свою шинель.

-- Ты не забыл, милый друг, о письме к моему отцу?

-- Нет, нет всё будет исполнено. Ступай, подстрели его?

Легко сказать! Для бедного Винкеля это значило почти то же, еслиб рекомендовали ему схватить луну за рога. Совет очень хорош; но еще лучше, еслиб он знал, как выполнить его, не подставляя под пулю своего собственного лба! Как бы то ни было, он скинул шинель, и молча взял пистолет. Секунданты удалились от места действия; джентльмен на походном стуле последовал их примеру, и противники медленными шагами начали приближаться друг к другу.

М-р Винкель имел чрезвычайно нежное сердце, и любовь к ближнему составляла благороднейшую черту его характера. Мысль о предстоящем убийстве была, без сомнения, единственною причиною, заставившею его крепко зажмурить глаза, когда он остановился на барьере: это помешало ему разглядеть необыкновенные и загадочные поступки своего противника. Доктор Слеммер вздрогнул, обомлел, вытаращил глаза, протер их, вытаращил опять и, наконец, закричал громовым голосом:

-- Стой! Стой!

Офицер и м-р Снодграс немедленно бросились к нему.

-- Что это значит?-- воскликнул доктор Слеммер.-- Это не тот.

-- Не тот!-- воскликнул докторский секундант.

-- Не тот!-- подхватил м-р Снодграс.

-- Не тот!-- воскликнул статный джентльмен с походным стулом в руке.

-- Ну, да, я вам говорю,-- продолжал доктор Слеммер,-- это совсем не тот джентльмен, который обидел меня вчера на балу.

-- Странно! очень странно!-- заметил офицер.

-- Конечно, странно!-- повторил джентльмен с походным стулом.-- Вам, господа секунданты, во избежание всяких недоразумений, надлежало прежде всего привести в известность, точно ли этот почтенный господин, стоящий теперь на барьере перед нашими глазами, действительно и несомненно есть тот самый неучтивый и наглый джентльмен, который вчера вечером имел непростительную неосторожность обидеть общего нашего друга, м-ра Слеммера, доктора девяносто седьмого полка. Таково мое мнение!

И, высказав эти слова с глубомысленным и таинственным видом, статный джентльмен снова уселся на свой походный стул, раскрыл табакерку, понюхал и посмотрел на секундантов с торжествующим лицом.

М-р Винкель широко открыл теперь свои глаза и с неизреченным удовольствием услышал, что враждебные действия, по воле неисповедимой судьбы, не будут иметь пагубных последствий. Мигом он смекнул, что в этом деле скрывалась какая-нибудь ошибка, и с быстротою молнии сообразил, что репутация его между сочленами Пикквикского клуба неизбежно получит значительное приращение, если он скроет настоящую причину, заставившую его принять вызов доктора Слеммера. Поэтому Винкель бодро выступил вперед и сказал:

-- Да, я не тот, милостивые государи: чего вам от меня угодно? Знаю, что я не тот.

-- Всё равно, милостивый государь,-- сказал джентльмен с походным стулом,-- вы обидели доктора Слеммера принятием его вызова; и, стало-быть, дуэль немедленно должна состояться во всей силе и на прежнем основании.

-- Погоди, Пайн,-- сказал докторский секундант.-- Отчего вы, сэр, не потрудились объясниться со мною сегодня поутру?

-- Ну, да, отчего, сэр, отчего?-- сказал скороговоркой джентльмен с походным стулом.

-- Замолчи, пожалуйста, Пайн,-- перебил офицер.-- Могу ли я повторить свой вопрос, сэр?

-- Очень можете,-- отвечал м-р Винкель, имевший довольно времени сообразить и обдумать свой ответ.-- Вы заподозрили, сэр, в пьянстве и неприличных поступках особу в таком костюме, который исключительно присвоен членам Пикквикского клуба. Я изобрел эту форму и я же первый имел честь сшить себе светло-голубой фрак с вызолоченными пуговицами, на которых изображен портрет достопочтенного нашего президента. Вы понимаете, что я обязан был всеми силами поддерживать честь этого мундира, и вот почему, сэр, без дальнейших расспросов я поспешил принять наш вызов.

-- Сэр,-- воскликнул маленький доктор, выступая вперед с протянутой рукой,-- любезность ваша заслуживает уважения со стороны всякого благородного человека. Позвольте мне сказать, сэр, и доказать самым делом, что я высоко ценю ваше поведение и крайне сожалею, что имел несчастие потревожить вас этой встречей.

-- Не извольте беспокоиться, -- сказал м-р Винкель.

-- Мне было бы очень приятно короче познакомиться с вами, сэр,-- продолжал миньятюрный доктор.

-- Мне также вы доставите величайшее наслаждение вашим знакомством,-- отвечал м-р Винкель, радушно пожимая руку своему великодушному противнику.

Затем подпоручик Теппльтон (докторский секундант) и джентльмен с походным стулом попеременно подошли к нашему герою с изъявлением глубочайшего почтения и удостоились от него самых дружеских приветствий. М-р Снодграс безмолвно любовался этою поэтическою сценою, и душа его проникнута была благоговением к высокому подвигу неустрашимого друга.

-- Теперь, я думаю, мы можем раскланяться,-- сказал подпоручик Теппльтон.

-- Разумеется,-- прибавил доктор.

-- Но, быть может, м-р Винкель чувствует себя обиженным, возразил с некоторой запальчивостью джентльмен с походным стулом,-- по моему, он имеет полное право требовать удовлетворения.

М-р Винкель, с великим самоотвержением, объявил, что он не имеет никаких претензий.

-- Но, быть может, секундант ваш обиделся некоторыми из моих замечаний при первой нашей встрече,-- продолжал неугомонный джентльмен с походным стулом,-- в таком случае мне будет приятно дать ему немедленное удовлетворение.

М-р Снодграс поспешил принести искреннюю благодарность за прекрасное предложение, которое, по его мнению, делало великую честь неустрашимости и благородству джентльмена с походным стулом. Затем оба секунданта уложили свои ящики, и компания двинулась с места в самом приятном и веселом расположении духа.

-- Вы здесь надолго остановились?-- спросил доктор Слеммер м-ра Винкеля, когда они перебрались за ограду.

-- Послезавтра мы рассчитываем оставить ваш город,-- был ответ.

-- Мне было бы очень приятно видеть вас и вашего друга в своей квартире,-- продолжал миньятюрный доктор.-- Вы не заняты сегодня вечером?

-- У нас тут друзья,-- отвечал м-р Винкель,-- и мне бы не хотелось расставаться с ними нынешнюю ночь. Не угодно ли вам самим навестить нас в гостинице "Золотого Быка"?

-- С большйм удовольствием. В таком случае не будет поздно, если мы на полчаса завернем к вам в половине десятого?

-- О, нет, это совсем не поздно,-- сказал м-р Винкель.-- Я буду иметь честь представить вас почтенным членам нашего клуба, м-ру Пикквику и м-ру Топману.

-- Это, без сомнения, доставит мне большое наслаждение,-- отвечал доктор Слеммер, нисколько не подозревая, кто таков был м-р Топман.

-- Так вы придете?-- спросил м-р Снодграс.

-- Непременно.

Этим временем они вышли на большую дорогу и после дружеских пожатий разошлись в разные стороны. Доктор Слеммер и приятели его отправились в Четемския казармы; м-р Винкель и неразлучный его друг воротились в свою гостиницу.

Глава III.

Еще новый приятель.-- Повесть кочующего актера.-- Неприятная встреча.

 

М-р Пикквик уже начинал серьезно беспокоиться насчет необыкновенного отсутствия двух своих приятелей и припоминал теперь с замиранием сердца, что они всё утро вели себя чрезвычайно странным и несколько загадочным манером. Тем сильнее была его радость, когда он увидел их опять, невредимых, здоровых и даже способных к поэтическому излиянию своих чувств. Очень естественно, что он позаботился расспросить прежде всего, где они пропадали целый вечер. Обнаруживая полную готовность отвечать на эти вопросы, м-р Снодграс собирался представить подробный исторический отчет обо всем, что происходило за крепостью Питта на закате солнца, как вдруг внимание его было привлечено неожиданным замечанием, что в комнате присутствовали не только м-р Топман и дорожный их товарищ вчерашнего дня но еще какой-то другой незнакомец замечательной наружности. То был джентльмен, очевидно знакомый с горьким опытом жизни. Его померанцевое лицо и глубоко впалые глаза казались чрезвычайно выразительными от резкого контраста с черными густыми волосами, падавшими в поэтическом беспорядке на его лоб и щеки. Взор его искрился почти неестественно пронзительным и ярким блеском; высокия его скулы страшно выдались вперед по обеим сторонам лица, и челюсти его были до того длинны и отвислы, что с первого раза можно было подумать, что вся кожа сползла с его лица вследствие каких-нибудь конвульсий, еслиб в то же время полуоткрытый рот и неподвижная физиономия не доказывали убедительным образом, что такова была его обычная наружность. На шее красовалась y него зеленая шаль с огромными концами, подвернутыми под грудь, и выставлявшимися наружу из под изорванных петель его старого жилета. Верхним его одеянием был длинный черный сюртук, нижним -- широкие штаны из толстого серого сукна и огромные сапоги с заостренными носками.

На этой-то особе сосредоточился взгляд м-ра Винкеля при входе в комнату президента. М-р Пикквик спешил рекомендовать:

-- Почтенный друг нашего друга. Сегодня мы узнали, что общий друг наш состоит на службе в здешнем театре, хотя он собственно не желает приводить это в известность. Почтенный джентльмен принадлежит тоже к обществу актеров. Он собирался рассказать нам маленький анекдот из жизни людей этой профессии.

-- Кучу анекдотов!-- подхватил зеленофрачный незнакомец вчерашнего дня. Он подошел к м-ру Винкелю и продолжал вполголоса дружеским тоном.-- Славный малый... тяжкая профессия... не то, чтоб актер... все роды бедствий... горемычный Яша... так мы его прозвали.

М-р Винкель и м-р Снодграс учтиво раскланялись с "Горемычным Яшей" и, потребовав себе пунша, в подражание членам остальной компании, уселись за общий стол

-- Теперь, стало быть, вы можете рассказать нам свою повесть,-- сказал м-р Пикквик.-- Мы с удовольствием готовы слушать.

"Горемычный Яша" вынул из кармана грязный сверток бумаги и, обращаясь к м-ру Снодграсу, поспешившему вооружиться записной книгой,-- спросил охриплым и басистым голосом:

-- Вы поэт?

-- Я... Я... немножко: поэзия -- мой любимый предмет,-- отвечал м-р Снодграс, несколько озадаченный неожиданным вопросом.

-- О! поэзия -- то же для жизни, что музыка и свечи для театра: она животворит и просвещает всякого человека, выступающего на сцену жизни. Отнимите y театра его искусственные украшения, и лишите жизнь её фантастических мечтаний: что тогда? Лучше смерть и безмолвная могила.

-- Совершенная правда, сэр!-- отвечал м-р Снодграс.

-- Сидеть перед сценой, за оркестром,-- продолжал горемычный джентльмен,-- значит то же, что присутствовать на каком-нибудь блестящем параде и наивно удивляться шелковым тканям мишурной толпы: быть на самой сцене, значит принадлежать к действующим лицам, посвятившим свои способности и силы на забаву этой пестрой толпы. Неизвестность, голодная смерть, совершенное забвение -- всё может случиться с человеком. Такова судьба!

-- Истинно так!-- проговорил м-р Снодграс.

Так как впалые глаза горемычного джентльмена были исключительно обращены на его лицо, то он считал своей обязанностью сказать что-нибудь в подтверждение его слов.

-- Пошевеливайся, что ли!-- сказал с нетерпением испанский путешественник,-- раскудахтался, как черноглазая Сусанна... там в переулке... Ободрись и начинай!

-- Перед началом не угодно ли еще стаканчик пунша?-- спросил м-р Пикквик.

-- Не мешает. Вино и поэзия -- родные сестры, и я не думаю, чтоб кто-нибудь из людей с джентльменскими наклонностями сомневался в этой истине, утвержденной веками.

Горемычный джентльмен, проглотив залпом полстакана пунша, принялся читать и в то же время рассказывать следующий анекдот, отысканный нами в "Записках клуба", под заглавием:

 

Повесть кочующего актера.

 

"Нет ничего чудесного в моей истории,-- сказал "Горемычный Яша",-- ничего даже необыкновенного не найдет в ней человек, хорошо знакомый с разнообразными явлениями житейской суеты. Болезнь и нищета -- обыкновенные спутники человеческой жизни. Я набросал эти строки единственно потому, что лично знал несчастного героя своей незатейливой истории. За несколько лет перед этим я следил за ним шаг за шагом, до тех пор, пока он, наконец, телом и душой, не погрузился в мрачную бездну, откуда уже никогда не мог выбраться на божий свет.

"Человек, о котором намерен я говорить, был скромный пантомимный актер, и следовательно -- горький пьяница, как почти всегда бывает y нас с людьми этого разряда. В лучшие дни, прежде чем ослабили его разврат и болезнь, он получал порядочное жалованье и, при воздержной жизни, мог бы, вероятно, получать его еще несколько лет. Говорю н_е_с_к_о_л_ь_к_о, потому что эти люди всего чаще оканчивают свою карьеру ранней смертью, или вследствие неестественного изнурения и возбуждения телесных сил преждевременно утрачивают те физическия способности, на которых единственно основываются их средства к существованию. Как бы то ни было, господствующая его страсть возрастала и усиливалась с такой быстротой, что в скором времени оказалось невозможным употреблять его в тех ролях, где он исключительно был полезен для театра. Трактир имел для него чарующую силу, и никогда не мог он устоять против искушений соблазнительной влаги. Запущенная болезнь и безнадежная нищета, сопровождаемые преждевременной смертью, неизбежно должны были сделаться его уделом, еслиб он упорно продолжал идти по той же дороге. Однакож, он действительно шел по ней очертя голову, не оглядываясь назад и не видя ничего впереди. Последствия были ужасны: он очутился без места и без хлеба.

"Случалось ли вам видеть, какое полчище оборванных и жалких бедняков принимает участие в театральных представлениях, как скоро разыгрывается какая нибудь пантомима, или пьеса в восточном вкусе? Это собственно не актеры, правильно ангажированные, но балетная толпа, хористы, клоуны, паяцы, которых распускают тотчас же после спектакля, до тех пор, пока вновь не окажется нужда в их услугах. К такому-то образу жизни принужден был обратиться мой герой, и скудный заработок при одной ничтожной театральной группе, платившей несколько шиллингов в неделю, доставил ему снова несчастную возможность удовлетворять свою роковую страсть. Но и этот источник скоро иссяк для него: трактирные похождения, принимавшия с каждым днем самый беспорядочный и буйный характер, лишили его скудного заработка, и он буквально доведен был до состояния, близкого к голодной смерти. Изредка только удавалось ему выманить взаймы какую-нибудь безделицу от своих старых товарищей, или зашибить копейку в каком-нибудь балагане, и приобретение его, в том и другом случае, немедленно спускалось в кабаке или харчевне.

"Около этого времени я был ангажирован на один из второстепенных лондонских театров, и здесь-то опять, сверх всякого ожидания, встретился я с несчастным героем, которого уже давно выпустил из вида; потому что я странствовал по провинциям, a он скрывался в грязных захолустьях Лондона, и никто из нас не знал, чем и как он жил. Окончив свою роль, я переодевался за кулисами и собирался идти домой, как вдруг кто-то ударил меня по плечу. Во всю жизнь не забыть мне отвратительного вида, который встретил мой взор, когда я обернулся назад. То был мой герой, одетый для пантомимы, со всею нелепостью клоунского костюма. Фантастическия фигуры в "Пляске смерти", уродливые и странные каррикатуры, нарисованные когда-либо на полотне искусным живописцом, никогда не могли представить и в половину такого ужасного, замогильного лица. Его пухлое тело и дрожащия ноги,-- безобразие их во сто раз увеличилось от фантастического костюма,-- стеклянные глаза, странно противоречившие толстому слою румян, которыми было испачкано его лицо; трясущаяся голова, карикатурно разукрашенная пестрой шапкой с развевающимися перьями, длинные костлявые руки, натертые и вылощенные мелом: всё это сообщало его наружности отвратительный, гадкий и такой неестественно-ужасный вид, о котором я до сих пор не могу и подумать без замирания сердца. Он отвел меня в сторону и начал дрожащим голосом исчислять длинный ряд недугов и лишений, умоляя, как водится, ссудить ему несколько шиллингов на самое короткое время. Получив от меня деньги, он опрометью бросился на сцену, и через минуту я слышал оглушительный смех и дикий рев, которыми сопровождались его первые прыжки и кувырканья.

"Через несколько вечеров оборванный мальчишка опустил в мою руку грязный лоскуток бумаги, где было нацарапано несколько слов карандашом, из которых явствовало, что герой мой опасно болен, и что он, во имя человеколюбия и дружбы, покорнейше просит меня навестить его после спектакля, в такой-то улице -- я забыл её имя -- недалеко, впрочем, от нашего театра. Я велел сказать, что приду, и в самом деле, лишь-только опустили занавес, я отправился на свой печальный визит.

"Было поздно, потому что я играл в последней пьесе, и спектакль вообще тянулся очень долго вследствие бенефиса в пользу главного актера. Была темная холодная ночь. Сырой и пронзительный ветер подгонял к окнам и фасадам домов крупные капли проливного дождя. В глухих и тесных улицах накопились целые лужи, и как ветер загасил большую часть фонарей, то прогулка сделалась в самой высокой степени неудобною и опасною. К счастью, однакож, я пошел по прямой дороге, и после некоторых затруднений мне удалось отыскать квартиру моего героя -- угольный сарай с надстройкой в роде чердака: в задней комнате этого жилища лежал предмет моего печального визита.

"На лестнице встретила меня какая-то женщина -- оборванное и жалкое создание, с сальным огарком в руке. Она сказала, что муж её лежит в забытьи, и, отворив дверь, спешила поставить для меня стул y его постели. Лицо его было обращено к стене, и он не мог заметить моего прихода. От нечего делать, я принялся рассматривать место, куда завлекла меня судьба.

"Больной лежал на старой складной кровати, убиравшейся в продолжение дня. Вокруг изголовья торчали лоскутья грязного занавеса, сгруппированные для защиты от ветра, который, однакож, свободно дул по всей комнате, пробираясь через щели в стенах и двери. В развалившемся камине, за изломанной решеткой, перегорали и хрустели остатки каменного угля, и перед решеткой был поставлен старый круглый стол с пузырьками из аптеки, разбитым зеркалом, щеткой и другими статьями домашнего хозяйства. На полу, среди комнаты, валялся ребенок на приготовленной для него постели, и подле, y изголовья, на трехножном стуле, сидела его мать. Справа на стене утверждены были две полки, где виднелись тарелки, чашки, блюдечки и две пары театральных башмаков. Внизу, под этой полкой, висели две рапиры, арлекинская куртка и шапка. Вот всё, что я мог заметить в этом странном жилище, за исключением, впрочем, нескольких узлов с лохмотьями, беспорядочно разбросанных по углам комнаты.

"Долго я прислушивался к тяжелому дыханию и лихорадочным вздрагиваньям больного человека, прежде чем узнал он о моем присутствии. Наконец, в бесполезном усилии отыскать спокойное место для своей головы, он перебросил через постель свою руку, и она упала на мою. Он вздрогнул и устремил на меня блуждающий взор.

"-- М-р Готли, Джон,-- проговорила его жена, давая знать обо мне,-- м-р Готли, за которым ты посылал сегодня. Забыл разве?

"-- А!-- воскликнул больной, проводя рукою по лбу,-- Готли... Готли ... кто, бишь, это ... дай Бог память!

Казалось, через несколько секунд воспоминания его оживились и сознание воротилось. Он судорожно схватил мою руку и сказал:

"-- Не оставляй меня, старый товарищ, не оставляй. Она убьет меня, я знаю.

"-- Давно он в таком положении?-- спросил я, обращаясь к его плачущей жене.

"-- Со вчерашней ночи,-- отвечала она.-- Джон, Джон! Разве ты не узнаешь меня?

"-- Не пускай ее ко мне!-- вскричал больной, судорожно вздрагивая, когда она хотела склонить над ним свою голову.-- Прогони ее, ради Бога! Мне тошно ее видеть.

"Он дико вытаращил на нее глаза, исполненные тревожных опасений, и принялся шептать мне на ухо:

"-- Я бил ее, Яков, жестоко бил вчера и третьего дня, часто бил. Я морил их голодом и холодом -- ее и ребенка: теперь я слаб и беззащитен ... Яков, она убьет меня, я знаю. Как она плакала, когда я ее бил! О, еслиб ты видел, как она плакала! Прогони ее, сделай милость.

"Он выпустил мою руку и в изнеможении упал на подушку.

"Я совершенно понял, что всё это значило. Если бы еще оставались какия нибудь сомнения в моей душе, один взгляд на бледное лицо и костлявые формы женщины мог бы удовлетворительным образом объяснить настоящий ход этого дела.

"-- Вам лучше отойти, я полагаю,-- сказал я, обращаясь к жалкому созданию.-- Вы не можете принести пользы вашему супругу. Вероятно, он успокоится, если не будет вас видеть.

"Бедная женщина отошла от своего мужа. Через несколько секунд он открыл глаза и с беспокойством начал осматриваться вокруг себя.

"-- Ушла ли она?-- спросил он с нетерпением.

"-- Да, да,-- сказал я,-- тебе нечего бояться.

"-- Вот что, старый друг,-- сказал он тихим голосом,-- и больно мне, и тошно, и гадко видеть эту женщину. Это -- олицетворенная кара для меня. Один взгляд на нее пробуждает такой ужасный страх в моем сердце, что я готов с ума сойти. Всю прошлую ночь её огромные глаза и бледное лицо кружились надо мной: куда бы я ни повернулся, вертелась и она, и всякий раз как я вздрагивал и просыпался от своего лихорадочного бреда, она торчала y моего изголовья и дико, и злобно озирала меня с ног до головы.

"Он ближе наклонился к моему уху, и продолжал глухим, взволнованным шепотом:

"-- Это ведь, собственно говоря, злой дух, a не человек. Да, да, я знаю. Будь она женщина -- ей давно бы следовало отправиться на тот свет. Никакая женщина не может вынести того, что она перенесла. Уф!

" С ужасом воображал я длинный ряд жестокостей и страданий, которые должны были произвести такое впечатление на этого человека. Отвечать мне было нечего: кто мог доставить утешение или надежду отверженному созданию, утратившему человеческия чувства?

"Часа два я просидел в этом жилище нищеты и скорби. Больной стонал, метался, бормотал невнятные восклицания, исторгаемые физической болью, забрасывал руки на голову и грудь и беспрестанно переворачивался с боку на бок. Наконец, он погрузился в то бессознательное состояние, где душа беспокойно блуждает в лабиринте смутных и разнообразных сцен, переходя с одного места в другое, без всякого участия со стороны рассудка, и без возможности освободиться из под неописанного чувства настоящих страданий. Имея причины думать, что горячка теперь невдруг перейдет в худшее состояние, я оставил несчастного страдальца, обещавшись его жене придти вечером на другой день и просидеть, если понадобится, всю ночь y постели больного.

"Я сдержал свое слово. В последния сутки произошла с ним страшная перемена. Глаза, глубоко впалые и тусклые, сверкали неестественным и ужасным блеском. Губы запеклись, окровянились и растреснулись во многих местах; сухая, жесткая кожа разгорелась по всему телу, и дикое, почти неземное выражение тоски на лице страдальца всего более обнаруживало роковые опустошения, произведенные недугом. Ясно, что горячка достигла самой высшей степени.

"Я занял свое прежнее место и неподвижно просидел несколько часов, прислушиваясь к звукам, способным глубоко поразить даже самое нечувствительное сердце. То был неистовый бред человека, умирающего преждевременною и неестественною смертью. Из того, что сказал мне врач, призванный к одру больного, я знал, что не было для него никакой надежды: надлежало быть свидетелем последней отчаянной борьбы между жизнью и смертью. И видел я, как иссохшие члены, которые, не дальше как часов за семьдесят кривлялись и вытягивались на потеху шумного райка, корчились теперь под смертельной пыткой горячки; и слышал я, как пронзительный хохот арлекина смешивался с тихими стонами умирающего человека.

"Трогательно видеть и слышать обращение души к обыкновенным делам и занятиям нормальной жизни, когда тело, между тем, слабое и беспомощное, поражено неисцелимым недугом; но как скоро эти занятия, по своему характеру, в сильнейшей степени противоположны всему, что мы привыкли соединять с важными и торжественными идеями, то впечатление, производимое подобным наблюдением, становится чрезвычайно поразительным и сильным. Театр и трактир были главнейшими сценами похождений страждущей души по лабиринту прошедшей жизни. Был вечер, грезилось ему; y него роль в нынешнем спектакле. Поздно. Пора идти. Зачем они останавливают его? Зачем не пускают из трактира? Ему надобно идти: он потеряет жалованье. Нет! за него уцепились, не пускают его. Он закрыл свое лицо пылающими руками и горько принялся оплакивать свою бесхарактерность и жестокость неутомимых преследователей. Еще минута, и он декламировал шутовския вирши, выученные им для последнего спектакля. Он встал и выпрямился на своей постели, раздвинул иссохшие члены и принялся выделывать самые странные фигуры: он был на сцене; он играл. После минутной паузы, он проревел последний куплет какой-то оглушительной песни. Вот он опять в трактире: ух, как жарко! Ему было дурно, болен он был, очень болен; но теперь ничего: он здоров и счастлив. Давайте вина. Кто же вырвал рюмку вина из его рук? Опять всё тот же гонитель, который преследовал его прежде. Он опрокинулся навзничь, заплакал, застонал, зарыдал.

"Следовал затем период кратковременного забытья. Усталые члены успокоились, онемели, и в комнате распространилась тишина, прерываемая только удушливым дыханием чахоточной жены. Но вот он опять воспрянул и душой, и телом и снова обратился к занятиям прошедшей жизни. На этот раз пробирается он вперед и вперед, через длинный ряд сводчатых комнат и каморок, тесных, узких, мрачных и низких до того, что ему на карачках надобно отыскивать дорогу. Душно, грязно, темно. Куда ни повернет он голову или руку, везде и всё заслоняет ему путь. Мирꙗды насекомых жужжат и прыгают в спертом и затхлом пространстве, впиваются в уши и глаза, в рот и ноздри, кусают, жалят, высасывают кровь. Пресмыкающиеся гады гомозятся и кишат на потолке и стенах, взбираются на его голову, прыгают и пляшут на его спине. Прочь, прочь, кровопийцы! И вдруг мрачный свод раздвинулся до необъятной широты и высоты, воздух прояснился, насекомые исчезли, гады провалились; но место их заступили фигуры мрачные и страшные, с кровожадными глазами, с распростертыми руками. Всё это старые приятели, мошенники и злодеи, сговорившиеся погубить его. Вот они смеются, фыркают, делают гримасы, и вот -- прижигают его раскаленными щипцами, скручивают веревкой его шею, тянут, давят, душат, и он вступает с ними в неистовую борьбу за свою жизнь. "Наконец, после одного из этих пароксизмов, когда мне стоило неимоверных трудов удерживать его в постели, он впал, повидимому, в легкий сон. Утомленный продолжительным и беспокойным бодрствованием, я сомкнул глаза на несколько минут; но вдруг сильный толчек в плечо пробудил опять мое усыпленное внимание. Больной встал и, без посторонней помощи, уселся на своей постели: страшная перемена была на его лице; но сознание, очевидно, воротилось к нему, потому что он узнал меня. Ребенок, бывший до этой поры безмолвным и робким свидетелем неистовых порывов страждущего безумца, быстро вскочил на ноги и с пронзительным криком бросился к своему отцу. Мать поспешно схватила его на руки, опасаясь, чтобы бешеный муж не изуродовал дитя; но, заметив страшную перемену в чертах его лица, она остановилась, как вкопанная, подле постели. Он судорожно схватился за мое плечо и, ударив себя в грудь, розинул рот, делая, повидимому, отчаянные усилия для произнесения каких-то слов. Напрасный труд! Он протянул правую руку к плачущему младенцу и еще раз ударил себя в грудь. Мучительное хрипение вырвалось из горла -- глаза сверкнули и погасли -- глухой стон замер на посинелых устах, и страдалец грянулся навзничь -- мертвый!"

Нам было бы весьма приятно представить нашим читателям мнение м-ра Пикквика насчет истории, рассказанной странствующим актером; но, к несчастию, мы никак не можем этого сделать вследствие одного совершенно непредвиденного обстоятельства.

Уже м-р Пикквик взял стакан и наполнил его портвейном, только-что принесенным из буфета; уже он открыл уста для произнесения глубокомысленного замечания: "именно так",-- в путевых записках м-ра Снодграса объяснено точнейшим образом, что маститый президент действительно открыл уста,-- как вдруг в комнату вошел лакей и доложил:

-- Какие-то джентльмены, м-р Пикквик.

Это ничтожное обстоятельство и было причиною того, что свет лишился дополнительных замечаний великого мужа, которым, без сомнения, суждено было объяснить многие загадочные пункты психологии и метафизики. Бросив суровый взгляд на слугу, м-р Пикквик окинул испытующим взором всех присутствующих членов, как будто требуя от них известий относительно новых пришельцев.

-- Я знаю, кто это, сказал м-р Винкель,-- ничего! Это мои новые приятели, с которыми я сегодня познакомился по весьма странному стечению обстоятельств. Прекраснейшие люди, офицеры девяносто седьмого полка. Надеюсь, вы их полюбите.

-- Мы очень рады их принять,-- добавил он, обращаясь к слуге.

М-р Пикквик успокоился, и физиономия его совершенно прояснилась. Между тем отворилась дверь, и в комнату, один за другим, вошли три джентльмена.

-- Подпоручик Теппльтон,-- сказал м-р Винкель,-- подпоручик Теппльтон, м-р Пикквик, доктор Пайн, м-р Пикквик -- Снодграса вы уже видели: друг мой Топман, доктор Слемм...

Здесь м-р Винкель должен был остановиться, потому что на лицах Топмана и доктора выразилось сильнейшее волнение.

-- Я уже встречался с этим джентльменом,-- сказал доктор многозначительным тоном.

-- Право!-- воскликнул м-р Винкель.

-- Да, и с этим также, если не ошибаюсь,-- продолжал доктор, бросая пытливый взгляд на незнакомца в зеленом фраке.

-- Ну, тем лучше, доктор. Я рад.

-- Вчера вечером этот джентльмен получил от меня весьма важное приглашение, от которого, однакож, он счел нужным уклониться.

Сказав это, доктор Слеммер бросил на незнакомца величественный взгляд и шепнул что-то на ухо своему приятелю, подпоручику Теппльтону.

-- Неужто!-- проговорил тот.

-- Уверяю тебя.

-- В таком случае скорей к развязке,-- сказал с большою важностью владелец походного стула.

-- Погоди, Пайн, перебил подпоручик.-- Позвольте спросить вас, сэр,-- продолжал он, обращаясь к м-ру Пикквику, начинавшему уже приходить в крайнее расстройство от этих таинственных и неучтивых переговоров,-- позвольте спросить, к вашему ли обществу принадлежит этот джентльмен в зеленом фраке?

-- Нет, сэр,-- отвечал м-р Пикквик.-- Он наш гость.

-- Он член вашего клуба, если не ошибаюсь?-- продолжал подпоручик вопросительным тоном.

-- Совсем нет.

-- И он не носит форменного фрака с вашими пуговицами?

-- Нет, сэр, никогда!-- отвечал озадаченный м-р Пикквик.

Подпоручик Теппльтон повернулся к доктору Слеммеру и сомнительно пожал плечами. Маленький доктор бесновался и бросал вокруг себя яростные взгляды, м-р Пайн злобно смотрел на лучезарную физиономию бессознательного Пикквика.

-- Сэр,-- сказал доктор, вдруг повернувшись к м-ру Топману, при чем этот джентльмен привстал и вздрогнул, как будто кольнули его булавкой в ногу,-- сэр, вы были вчера вечером на балу?

М-р Топман слабым и нерешительным голосом пролепетал утвердительный ответ.

-- И этот джентльмен был вашим товарищем,-- продолжал доктор, указывая на неподвижного незнакомца.

-- Точно так,-- проговорил м-р Топман.

-- В таком случае, сэр,-- сказал доктор, обращаясь к незнакомцу,-- еще раз спрашиваю вас в присутствии всех этих господ: угодно ли вам дать мне свой адрес, или я должен здесь же немедленно наказать вас как презренного труса? Выбирайте одно из двух.

-- Остановитесь, сэр,-- воскликнул м-р Пикквик тоном сильнейшего негодования,-- ваше поведение требует немедленного объяснения или я заставлю вас иметь дело с собою. Топман, объяснись!

М-р Топман изложил всё дело в нескольких словах, причем слегка упомянул о займе винкелевского фрака, упирая преимущественно на то важное обстоятельство, что всё это случилось "после обеда". Остальные подробности, заключил он, должен объяснить сам незнакомец, и тот, вероятно, представил бы удовлетворительный отчет, еслиб, сверх всяких ожиданий, не вмешался подпоручик Теппльтон, который уже давно искоса поглядывал на владельца зеленого фрака.

-- Не видел ли я вас на здешней сцене?-- спросил он незнакомца презрительным тоном.

-- Может статься... мудреного нет... человек заметный.

-- Ну, доктор, игра не стоит свеч,-- продолжал подпоручик.-- Этот господин -- кочующий актер, и ему надо завтра играть в пьесе, которую поставили на здешнюю сцену офицеры пятьдесят второго полка. Вам нельзя драться, Слеммер, нельзя.

-- Разумеется!-- подхватил с достоинством м-р Пайн.

-- Извините, что я поставил вас в такое неприятное положение,-- сказал подпоручик Теппльтон, обращаясь к м-ру Пикквику,-- советую вам на будущее время быть осторожнее в выборе ваших друзей, если вы желаете избежать подобных сцен. Прощайте, сэр!

И с этими словами подпоручик Теппльтон, бросив гордый взгляд, выбрался из комнаты.

-- Позвольте, сэр, и мне сделать несколько замечаний в вашу пользу,-- сказал раздражительный доктор Пайн.-- Будь я Теппльтон или будь я Слеммер, я вытянул бы вам нос, милостивый государь,-- всем бы вытянул вам носы, милостивые государи, всем, всем. Имя мое -- Пайн, сэр, доктор Пайн сорок третьего полка. Спокойной ночи, сэр!

И, заключив эту фразу, грозным жестом, он величественно вышел из комнаты, сопровождаемый доктором Слеммером, который, не сказав ничего, ограничился только презрительным взглядом на раскрасневшияся щеки почтенного президента Пикквикского клуба.

Бешенство и ярость закипели в благородной груди м-ра Пикквика с такою неимоверной силой, что пуговицы чуть не порвались на его жилете. С минуту он стоял неподвижно на своем месте, задыхаясь от напора взволнованных чувств. Наконец, лишь только затворилась дверь после ухода нежданных гостей, он мигом пришел в себя и опрометью бросился вперед с ярким пламенем во взорах. Уже рука его ухватилась за дверной замок, и через минуту, нет сомнения, он вцепился бы в горло своего дерзкого обидчика, доктора Пайна, еслиб м-р Снодграс, сохранивший, к счастию, полное присутствие духа в продолжение всей этой сцены, не ухватился заблаговременно за фрачные фалды своего президента.

-- Удержите его!-- кричал м-р Снодграс.-- Топман, Винкель ... допустим ли мы погибнуть этой драгоценной жизни?

-- Пустите меня, пустите!-- кричал м-р Пикквик, неистово порываясь из дверей.

-- За руки его, за ноги!.. так, так, плотнее, крепче!-- ревел м-р Снодграс.

И, благодаря соединенным усилиям всей этой компании, м-р Пикквик был, наконец, посажен на кресло.

-- Оставьте его,-- сказал зеленофрачный незнакомец,-- воды и коньяку ... задорный старичишка ... пропасть прорех ... жаль ... выпейте ... превосходное сукно!

С этими словами незнакомец приставил к губам м-ра Пикквика стакан крепкого пунша, заранее приготовленного Горемычным Яшей.

Последовала кратковременная пауза. Живительная влага не замедлила произвести свое спасительное действие: почтенная физиономия м-ра Пикквика озарилась лучами совершеннейшего спокойствия.

-- Не стоит думать о них,-- заметил горемычный джентльмен.

-- Ну да, разумеется,-- отвечал м-р Пикквик.-- Я раскаиваюсь, что вышел из себя: надобно быть рассудительнее в мои лета. Придвиньте сюда ваш стул, сэр, поближе к столу.

Горемычный Яша немедленно занял свое место, и через несколько минут всё общество уселось за круглым столом. Общее согласие восстановилось еще раз. Следы некоторой раздражительности оставались на короткое время на геройском лице м-ра Винкеля, изъявившего заметную досаду на своевольное заимствование форменного платья; но и он, скоро успокоился рассудив основательно, что никак не следует думать о таких пустяках. Вечер, как и следовало ожидать, окончился очень весело, и все члены почтенной компании остались совершенно довольны друг другом.

Глава четвертая.

Еще новые друзья.-- Приглашение на дачу.

 

Многие писатели придерживаются обыкновения скрывать от взоров публики те источники, откуда почерпаются их сведения. За нами отнюдь не водится таких грехов, и совесть наша прозрачна, как кристалл. Мы стараемся только добросовестно выполнить принятую на себя обязанность издателей, и больше ничего. Разумеется, что и говорить, нам приятно было бы похвастаться первоначальным изобретением всех этих приключений; но глубокое уважение к истине заставляет нас признаться откровенно, что мы просто -- чужими руками жар загребаем. Деловые бумаги Пикквикского клуба всегда были и будут нашею главною рекою, откуда чистыми и светлыми струями изливаются в нашу книгу самые важные и назидательные факты, которые мы, к удовольствию читателя, обязаны приводить в самый строгий, систематический порядок.

Действуя в этом добросовестном духе, мы считаем своим непременным долгом объяснить, что всеми подробностями, которые читатель найдет в следующих двух главах, мы обязаны прекрасному путевому журналу м-ра Снодграса, справедливо заслужившего между своими сочленами и товарищами громкую поэтическую славу. С нашей стороны, в этом случае не будет даже сделано никаких дополнительных примечаний. Зачем? Дело будет вопиять само за себя. Начнем.

Поутру, на другой день, всё рочестерское народонаселение и жители смежных городов поднялись рано с своих постелей, в состоянии чрезмерного одушевления и самой шумной суетливости. На большой площади, перед Четемскими казармами, должен был состояться парад. Орлиный глаз командира будет обозревать маневры полдюжины полков. Будут штурмовать неприступную крепость, и взорвут на воздух временные укрепления, нарочно воздвигнутые для этой цели.

М-р Пикквик, как, вероятно, уже догадались наши читатели из его описания Рочестера и Четема, был страстным любителем стратегии и тактики. Товарищи его не могли без пламенного одушевления смотреть на великобританского воина, гордого своим оружием и марсовским геройством. Таким образом, все наши путешественники с раннего утра отправились к главному месту действия, куда народ густыми толпами стекался со всех концов и дорог.

Каждый предмет на широкой площади свидетельствовал неоспоримым образом, что предстоящая церемония будет иметь торжественный и грандиозный характер. Часовые, в полном вооружении, были расставлены по всем четырем концам; слуги устраивали места для дам на батареях; сержанты бегали взад и вперед с сафьяновыми книгами под мышкой; полковник Болдер, в полной парадной форме, верхом на борзом коне, галопировал от одного места до другого осаживал свою лошадь, скакал между народом, выделывал курбеты, кричал без умолку, до хрипоты, отдавая приказания и кстати, для развлечения, водворяя порядок в народе. Офицеры ходили взад и вперед, принимая поручения от полковника Болдера и отдавая приказания сержантам. Даже самые солдаты смотрели с видом таинственной торжественности из под своих лакированных киверов, и это всего больше обличало редкое свойство имеющего быть стратегического празднества.

М-р Пикквик и спутники его заняли места в переднем ряду густой толпы. Толпа между тем увеличивалась с каждою минутой, и наши герои, в продолжение двух часов, только то и делали, что старались удержать выгодную позицию, которую они заняли. Один раз м-р Пикквик получил энергический толчок в самую середину спины и был принужден отпрыгнуть вперед на несколько аршин с такою странною поспешностью, которая вообще чрезвычайно противоречила его степенному виду. В другой раз попросили его отступить назад от фронта, причем зазевавшемуся почтенному президенту пришлось испытать на себе силу удара прикладом ружья, который пришелся как раз по большому пальцу его правой ноги. Тут же некоторые веселые джентльмены с левой стороны притиснули м-ра Снодграса, и любопытствовали знать: "куда он корячится, верзила?" И когда м-р Винкель, свидетель этой дерзости, выразил энергическими знаками свое справедливое негодование, какой-то весельчак нахлобучил ему шляпу на глаза и учтиво попросил позволения положить к себе в карман его пустую голову. Все эти и многия другия, практическия остроты чрезвычайно игривого свойства, в связи с загадочным отсутствием м-ра Топмана, который вдруг исчез неизвестно куда, делали положение наших героев не совсем вожделенным и завидным.

Наконец, смешанный гул многих голосов возвестил прибытие ожидаемой особы. Глаза всех устремились на один и тот же пункт. Через несколько минут нетерпеливого ожидания, знамена весело заколыхались в воздухе, штыки ярко заблистали на солнце, колонны стройными рядами выступили на равнину, полки вытянулись, выстроились в цепь, слово команды произнесено и главный командир, сопровождаемый полковником Болдером и многими офицерами, подскакал к фронту. Грянул барабан, войска двинулись с своих мест и начались столь долго ожидаемые публикой маневры.

Сначала м-р Пикквик, сбитый с ног и придавленный десятками локтей, не имел возможности любоваться прекрасным зрелищем парада; но когда, наконец, он получил способность твердо укрепиться на своих ногах, удовольствие его приняло характер безграничного восторга.

-- Может ли быть что-нибудь восхитительнее?-- спросил он м-ра Винкеля.

-- Ничего не может!-- отвечал м-р Винкель, имевший счастие освободиться от посторонних ног, стоявших около четверти часа на его сапогах.

-- Величественное, благороднейшее зрелище!-- воскликнул м-р Снодграс.-- Чье сердце не затрепещет от восторга при взгляде на героев, защитников отечества, которые с таким блеском и достоинством рисуются перед своими мирными гражданами? Не воинственная жестокость на их лицах, но выражение великодушия и благородства, и глаза их сверкают не грубым огнем хищничества или мести, но поэтическим светом человеколюбия и доблестей душевных.

М-р Пикквик, повидимому, не совсем соглашался с этим восторженным поэтическим мнением своего ученика о военных, потому ничего ему не ответил и только сказал, не обращаясь ни к кому в особенности:

-- Мы теперь в превосходной позиции.

-- Да, в превосходной,-- подтвердили в один голос м-р Снодграс и м-р Винкель.

Превосходство позиции состояло в том, что толпа вдруг рассеялась в разные стороны, a пикквикисты остались одни на своих местах.

-- Что-то они теперь станут делать?-- сказал м-р Пикквик, поправляя очки.

-- Мне... мне... кажется,-- проговорил м-р Винкель, значительно изменяясь в лице,-- кажется, они хотят стрелять.

-- Вздор!-- сказал м-р Пикквик.

-- Право, они хотят стрелять,-- подтвердил м-р Снодграс взволнованным тоном.

-- Быть не может!-- возразил м-р Пикквик.

Но лишь только неустрашимый президент произнес эти слова как вдруг все шесть полков, по какому-то непонятному сочувствию, устремили ружейные дула на одну точку -- на грудь почтенных пикквикистов, и выпалили с таким ужасным залпом, что земля дрогнула под их ногами, и свет дневной затмился в их глазах.

В этом-то критическом положении, когда, с одной стороны, угрожали бесчисленные залпы картечи, a с другой, противоположной,-- готовы были нахлынуть на них новые полчища артиллеристов, м-р Пикквик обнаружил то совершеннейшее хладнокровие, которое обыкновенно составляет неотъемлемую принадлежность великих душ. Он схватил м-ра Винкеля за руку и, поставив себя между этим джентльменом и м-ром Снодграсом, доказывал в самых красноречивых выражениях, что им никак не следует бояться за свою драгоценную жизнь. Конечно, не мудрено было оглохнуть от этого ужасного шума; но этим только и ограничилась вся опасность.

-- Но если, чего Боже сохрани, ружье y кого нибудь заряжено пулей,-- говорил м-р Винкель, бледный как смерть,-- в эту минуту свистнуло что-то в воздухе над самым моим ухом. Долго ли до греха? Пропадешь ни за грош!

-- Не лучше ли нам повалиться на землю?-- сказал м-р Снодграс.

-- О, нет, это совсем не нужно; да вот уж и всё кончено!-- сказал м-р Пикквик. Могло статься, что губы его несколько дрожали и щеки побледнели; но за то, в общих чертах, физиономия великого человека не выражала никакого беспокойства.

Действительно, пальба прекратилась, и предположение м-ра Пикквика совершенно оправдалось; но едва только успел он выразить свое душевное удовольствие насчет проницательности своей догадки как опять послышалось новое, чрезвычайно быстрое движение в рядах. Раздалось могучее слово командира, и, прежде чем можно было угадать сущность нового маневра, все шесть полков, со штыками наголо, устремились скорым маршем на тот самый пункт, где присутствовал м-р Пикквик со своими почтенными друзьями.

Человек смертен -- дело известное, и бывают иной раз такие роковые случаи, против которых вообще бессильно человеческое мужество. Сначала м-р Пикквик с недоумением взглянул в свои очки на приближающуюся массу; потом быстро повернулся к ней спиной и... не то чтоб побежал -- этого никак нельзя сказать, во-первых, потому, что бегство -- слишком низкий термин, совсем негодный для высокого слога; во-вторых, фигура м-ра Пикквика отнюдь не была приспособлена к этому постыдному разряду отступления. Нет, м-р Пикквик засеменил своими ногами и замахал обеими руками с такою быстротой, что на первый раз посторонний наблюдатель никак бы не заметил неловкости его положения.

Свежие отряды, нахлынувшие с тыла на наших героев, собирались отразить нападение мнимых победителей цитадели, и следствием этого было то, что м-р Пикквик и его друзья вдруг очутились между двумя перекрестными огнями враждебных полков, выступавших скорым маршем один против другого.

-- Прочь!-- кричали офицеры в передовой цели..

-- Прочь, прочь с дороги!-- кричали офицеры других отрядов.

-- Куда же нам деваться?-- визжали отчаянные пикквикисты.

-- Прочь, прочь, прочь!-- был единственный ответ.

Наступили минуты страшной толкотни и суматохи; полки сдвинулись, сразились, отступили; площадь очистилась, и на площади лежал низверженный м-р Пикквик, и подошвы сапогов м-ра Пикквика барахтались и колыхались в воздушном пространстве.

М-р Снодграс и м-р Винкель тоже с своей стороны не замедлили, при этом случае, представить удивительные опыты рикошетов и кувырканий, обнаруживших во всем свете их чудную ловкость, в особенности последнего. Когда, наконец, он прочно утвердился на своих ногах и начал отирать желтым шелковым платком крупные капли пота с своего чела, изумленный взор его прежде всего обратился на почтенного президента, которому суждено было в эту минуту догонять свою шляпу, сорванную ветром с его головы.

Всем и каждому известно, что человек бывает поставлен в истинно плачевное положение, когда судьба, олицетворенная в сильных порывах ветра, заставляет его догонять свою собственную шляпу, и безрассудно поступают те безжалостные эгоисты, которые позволяют себе смеяться над таким человеком. Нигде, быть может, не требуется с нашей- стороны столько хладнокровия и рассудительности, как в искусстве ловить шляпу: так по крайней мере думает м-р Снодграс, и я совершенно с ним согласен. Если вас, благосклонный читатель, постигнет такое страшное несчастие, я никак не советую вам бежать слишком скоро, иначе вы обгоните свою беглянку, медленно идти тоже нехорошо, потому что в таком случае шляпа совсем исчезнет из вида, и тогда вам придется отступиться от своей собственности, а известно, на что похож человек, потерявший свою голову. Всего лучше бежать слегка, исподволь, преследовать осмотрительно, осторожно, и потом вдруг, сделав решительный прыжок, схватить ее за поля, и тут же надеть на голову как можно крепче. В продолжение всей этой операции не мешает слегка посмеиваться, улыбаться и делать увеселительные жесты, показывая, таким образом, что эта ловля чрезвычайно забавляет вас.

Ветерок подувал довольно сильно, подкатывая шляпу м-ра Пикквика. Великий муж бежал вперед и вперед, размахивая руками и отнюдь не теряя присутствия духа: но, к несчастию, ветер сделался сильнее, шляпа раскатилась с неимоверной быстротою, и м-р Пикквик, вероятно, совсем потерял бы ее из вида, еслиб судьба сама не распорядилась за него, противопоставив естественную преграду своевольной беглянке.

Истощенный до изнеможения, м-р Пикквик уже готов был совсем прекратить свою погоню, как вдруг шляпа его наткнулась на колесо экипажа, стоявшего перед площадью с полдюжиною других, более или менее фантастических экипажей. Заметив выгоду своего положения, м-р Пикквик сделал сильный прыжок, завладел своею собственностью и, надев ее на голову, остановился перевести дух. В эту самую минуту, знакомый голос весело произнес его имя: м-р Пикквик оглянулся, и невыразимое удовольствие распространилось в его душе при том истинно поэтическом зрелище, которое открылось перед его глазами.

То была открытая коляска, без лошадей, которых поспешили выпрячь, чтоб удобнее расположиться в этом тесном месте. В коляске стояли: пожилой статный джентльмен в синем фраке с светлыми пуговицами и в огромных ботфортах, две молодые девушки в шарфах и перьях, молодой джентльмен, очевидно, влюбленный в одну из этих девушек, украшенных перьями и шарфами, одна леди сомнительного возраста, тетка или кузина, и, наконец, м-р Топман, любезный и веселый Топман, принимавший живейшее участие во всех распоряжениях и разговорах, как будто он принадлежал к этой фамилии с первых лет жизни. За коляской, назади, где прикрепляются дорожные чемоданы, виднелась огромная плетеная корзина -- одна из тех благородных корзин, которых вид пробуждает в наблюдательной душе сладкия воспоминания о жареных курицах, копченых языках, бутылках вина и проч., и проч. На козлах сидел толстый красно-рыжий детина, с заспанными глазами и опухлыми щеками: не мудрено было догадаться, что обязанностью его было -- раздавать почтенной публике лакомые припасы плетеной корзины, как скоро наступит для того вожделенная пора.

Лишь только м-р Пикквик окинул проницательным взглядом все эти интересные предметы, верный ученик его закричал опять веселым и беззаботным тоном:

-- Пикквик, Пикквик! Идите к нам! Скорее!

-- Пожалуйте к нам, сэр, прошу покорно!-- сказал пожилой статный джентльмен.-- Джой! Ах, чорт побери, он опять заснул.-- Джой, отвори дверцы!

Толстый детина медленно спустился с козел, и, покачиваясь с боку на бок, отворил дверцы. В эту минуту подошли к коляске м-р Снодгрась и м-р Винкель.

-- Всем будет место, господа, пожалуйте!-- продолжал статный джентльмен.-- Двое сядут в коляске, a один на козлах. Джой, приготовь место для одного из этих господ. Теперь, сэр, милости просим.

И статный джентльмен дюжею рукой втащил в коляску Пикквика и Снодграса. М-р Винкель вскарабкался на козлы, где рядом с ним поместился и толстый детина.

М-р Пикквик раскланялся со всей компанией и радушно пожал руку статному джентльмену в огромных ботфортах.

-- Ну, как ваше здоровье, сэр?-- сказал статный джентльмен, обращаясь к м-ру Снодграсу с отеческой заботливостью.-- Рад, очень рад, всё в порядке, я надеюсь.-- Вы как поживаете, сэр?-- продолжал он, говоря м-ру Винкелю.-- Все вы здоровы? прекрасно, прекрасно!-- Мои дочери, господа, прошу познакомиться, и вот моя сестра, мисс Рахиль Уардль. Она еще девица и, как видите, недурна ... неправда ли, сэр? А?

Он весело толкнул локтем м-ра Пикквика и залился самым радушным смехом.

-- Ах, братец, как не стыдно!-- проговорила мисс Уардль с девственной улыбкой.

-- Чего тут стыдиться? Это всякий видит,-- сказал статный джентльмен.-- Прошу извинить, господа, вот еще мой приятель, м-р Трундель. Теперь мы все знакомы и, стало быть, можем с большим комфортом смотреть на эволюции.

Статный джентльмен надел очки, м-р Пикквик вооружился подзорной трубой, и вся компания принялась смотреть на военные эволюции, изредка, по временам поглядывая друг на друга.

Эволюции точно были достойны изумления. Колонны сходились, расходились, маршировали, строились в каре, палили и разбегались врассыпную. Нельзя было надивиться, с какою ловкостью солдаты перепрыгивали через глубокий ров и взбирались по веревочным лестницам на стену неприступной крепости, которую, однакож, надлежало взять во что бы то ни стало. Приготовления к решительному приступу были настолько шумны и ужасны, что весь воздух наполнился криком женщин, и многия благородные леди попадали в обморок. Девицы Уардль перепугались до того, что м-р Трундель принужден был одну из них держать в своих объятиях, тогда как м-р Снодграс поддерживал другую. Тетушка Уардль едва могла стоять на ногах и растерялась до такой степени, что м-р Топман счел необходимым обхватить её гибкую талию и поддерживать ее обеими руками. Вся компания была в неописанном волнении, кроме, однакож, толстого и жирного парня, который спал на козлах беспробудным сном, как будто пушечная пальба имела для него чарующую силу колыбельной песни.

-- Джой, Джой!-- воскликнул статный джентльмен, когда крепость, наконец, была взята, и победители вместе с побежденными уселись обедать за общий стол.-- Чорт побери, этот урод опять заснул! Пожалуйста, сэр, потрудитесь ущипнуть его за ногу, иначе его ничем не разбудишь... Вот так!.. Покорно благодарю.-- Развяжи корзинку, Джой.

Жирный детина, приведенный в себя энергическими усилиями м-ра Винкеля, еще раз скатился с козел и принялся развязывать корзинку с такою расторопностью, какой, повидимому, вовсе нельзя было ожидать от него.

-- Ну, господа, теперь мы можем сесть,-- сказал статный джентльмен.-- Ба! это что такое? Отчего y вас измятые рукава, mesdames? Я советовал бы вам поместиться на коленях своих кавалеров -- это было бы удобнее, по крайней мере для тебя, сестрица.

Тетушка Уардль раскраснелась как пион при этой неуместной шутке и бросила сердитый взгляд на м-ра Топмана, спешившего воспользоваться предложением её брата. Наконец, после других, более или менее остроумных шуток, вся компания уселась с большим комфортом, и м-р Уардль, приведенный в непосредственное соприкосновение с толстым парнем, открыл церемонию угощенья.

-- Ну, Джой, ножи и вилки!

Ножи и вилки были поданы, к общему удовольствию дам и джентльменов, поспешивших вооружиться этими полезными орудиями.

-- Тарелки, Джой, тарелки!

Такой же процесс последовал при раздаче фарфоровой посуды.

-- Подавай цыплят.-- Ах, проклятый, он опять заснул.-- Джой, Джой!

Несколько легких толчков по голове тростью вывели толстого парня из его летаргического усыпления.

-- Подавать кушанье!

При звуке этих слов жирный малый, казалось, воспрянул и душой, и телом. Он вскочил, побежал, и оловянные глаза его, едва заметные из-под опухлых щек, заблистали каким-то диким блеском, когда он принялся развязывать корзинку.

-- Живей, Джой, пошевеливайся!

Предосторожность была очень кстати, потому что толстый детина с какою-то особенною любовью вертел каплуна в своих руках и, казалось, не хотел с ним расстаться. Принужденный, однакож, к безусловному повиновению, он испустил глубокий вздох и, став на подножку, подал своему хозяину жареную птицу.

-- Хорошо, хорошо. Подавай теперь копченый язык, колбасу и пирог с голубями. Не забудь ветчину и жареную телятину; вынь раковый салад из салфетки -- живей!

Отдав все эти приказания на скорую руку, м-р Уардль поспешил снабдить салфетками всех членов проголодавшейся компании.

-- Ведь это превосходно, не правда ли?-- сказал веселый джентльмен, когда, при дружном содействии ножей и вилок, началось великое дело насыщения пустых желудков.

-- Превосходно!-- воскликнул м-р Винкель, покачиваясь на козлах.

-- Не угодно ли рюмку вина?

-- С величайшим удовольствием!

-- Не хотите ли, я велю подать бутылку?

-- Покорно благодарю.

-- Джой!

-- Что сэр?

На этот раз жирный детина, занятый рассматриванием телятины, еще не успел заснуть.

-- Бутылку вина для джентльмена на козлах. Очень рад вас видеть, сэр.

-- Покорно благодарю.

М-р Винкель опорожнил стакан и поставил бутылку подле себя.

-- Позволите ли просить вас об одолжении, сэр?-- сказал м-р Трундель м-ру Винкелю.

-- Сделайте милость!-- сказал м-р Винкель, наливая стакан м-ру Трунделю.

Они чокнулись и выпили до дна, для первого знакомства. В эту же минуту м-р Топман поспешил чокнуться с почтенным хозяином, который только что перестал чокаться с глубокомысленным президентом. Дамы тоже приняли участие в общих тостах.

-- Что это как Эмилия любезничает с посторонним мужчиной!-- шепнула девствующая тетушка на ухо своему брату.

-- Пусть ее, это до меня не касается!-- сказал статный джентльмен с веселым и беззаботным видом.-- Странного тут ничего нет, любезная сестрица -- всё в порядке вещей. М-р Пикквик, не угодно ли вина?

М-р Пикквикь, занятый глубокомысленным исследованием внутренности пирога, обязательно выпил поданный стакан.

-- Эмилия, дружок мой, не говори так громко, сделай милость!-- воскликнула целомудренная тетушка, обращаясь с покровительствующим видом к одной из своих племянниц.

-- Что с вами, тетушка?

-- Да так: я советую тебе быть скромнее, моя милая.

-- Покорно благодарю.

-- Тетушка и этот старичок свели, кажется, довольно тесную дружбу,-- шепнула мисс Изабелла Уардль своей сестре Эмилии.

Молодые девушки засмеялись очень весело и громко, к великой досаде девствующей тетки.

-- Смотрите, как они смеются! Бестолковая радость совсем вскружила головы этим девицам,-- заметила мисс Уардль, обращаясь к м-ру Топману с видом истинного соболезнования, как будто безотчетная радость была запрещенным товаром, и молодежь не смела им пользоваться без позволения тетушки.

-- О, да, они очень веселы,-- проговорил м-р Топман, стараясь поймать настоящую мысль степенной леди,-- это приятно видеть.

-- Гм!-- пробормотала тетушка сомнительным тоном.

-- Смею ли пить за ваше здоровье?-- спросил м-р Топман, бросая умилительный взгляд и слегка дотрогиваясь до нежных пальчиков мисс Рахили.

-- Ах, сэр!

Взгляды м-ра Топмана сделались еще умилительнее и нежнее. Мисс Рахиль обнаружила опасение, что солдаты, быть может, еще вздумают стрелять: в таком случае, вероятно, опять понадобится ей посторонняя помощь.

-- Мои племянницы очень милы: не правда ли?-- шепнула она м-ру Топману.

-- И были бы еще милее, если бы тут не было их тетушки,-- отвечал страстный обожатель прекрасного пола.

-- Какой вы насмешник, право! Нет, без шуток, если бы черты их были несколько правильнее и нежнее, они казались бы очень миловидными, особенно вечером, при свечах.

-- Конечно, конечно,-- подтвердил м-р Топман.

-- О,-- вы злой человек! Я знаю, сэр, что y вас на уме.

-- Что?-- спросил м-р Топман, не думавший ни о чем положительно в эту минуту.

-- Вы хотели сказать, что Изабелла несколько горбата ... ну, да, не отпирайтесь, я видела, что вы это тотчас же заметили. Что-ж? вы не ошиблись: y ней точно растет горб, этого скрыть нельзя: страшное несчастие для молодой девушки! Я часто говорю ей, что года через два она будет ужасным уродом. О, вы ужасный насмешник!

Обрадованный случаю прослыть знатоком женской красоты, м-р Топман не сделал никаких возражений и только улыбнулся с таинственным видом.

-- Какая саркастическая улыбка!-- заметила Рахиль.-- Я боюсь вас, сэр.

-- Меня боитесь?

-- Я вижу вас насквозь, и от меня не укроются ваши мысли. О, я в совершенстве понимаю что значит эта улыбка.

-- Что?-- спросил м-р Топман, искренно желавший открыть значение того, что было для него самого таинственной загадкой.

-- Вы думаете,-- начала тетушка, понизив голос на несколько тонов,-- вы думаете, что горб Изабеллы еще не велика беда в сравнении с нравственными недостатками её сестры. Ну, да, Эмилия чрезвычайно ветрена, вы угадали. Сколько раз я проливала тайком горькия слезы при мысли об ужасном несчастии, до которого, нет сомнения, доведет ее этот ужасный недостаток! Видите ли, она готова всем вешаться на шею, и простодушный отец -- это всего убийственнее -- ничего не замечает, решительно ничего! Еслиб он в половину был так же проницателен, как вы -- сердце его надорвалось бы от отчаяния, уверяю вас. Что делать? Любовь к детям совсем ослепила его глаза. Ох, быть тут худу, быть тут худу!

Сердобольная тетушка испустила глубокий вздох, и взоры её приняли самое печальное выражение.

-- Тетушка изволит, кажется, говорить о нас,-- шепнула мисс Эмилия своей сестре,-- я уверена в этом.

-- Право?

-- Непременно. Смотри, какой y неё жалкий вид. Надо ее проучить. Ах, тетушка, вы совсем не бережете своего здоровья! Долго ли простудиться в ваши лета? Накройтесь вот этим платком или закутайтесь шалью. Для такой старушки, как вы, всякий ветерок может иметь несчастные последствия.

Неизвестно каким бы ответом тетушка отблагодарила за это пылкое участие к её старческим недугам, если бы м-р Уардль, не подозревавший этой перестрелки, не вздумал вдруг сделать энергическое обращение к своему слуге.

-- Джой, Джой!-- Вообразите, этот пострел опять заснул!

-- Странный парень!-- заметил м-р Пикквик.-- Неужели он всегда спит?

-- Всегда, всегда!-- Полусонный он ходит по улице и нередко храпит, прислуживая за столом.

-- Удивительно странный малый!-- повторил м-р Пикквик.

-- Очень удивительный, и я горжусь им,-- отвечал статный джентльмен.-- Это редкое явление в природе, и вы не отыщете другого экземпляра в целом свете. Я ни за что с ним не расстанусь. Эй, Джой!-- Убери эти вещи и подай другую бутылку! слышишь ли?

Жирный детина повернулся, встал, протер глаза, проглотил огромный кусок пирога и, переваливаясь с боку на бок, принялся за исполнение данных приказаний, искоса посматривая на остаток роскошного завтрака, в котором он не мог принимать деятельного участия. Ножи, тарелки и салфетки уложены на свое место; новая бутылка лафита откупорена и выпита; опустелая корзинка отправилась на запятки; жирный парень еще раз взгромоздился на козлы: подзорная труба и очки вновь явились на сцену -- и перед глазами насыщенной публики снова открылись стратегическия эволюции великобританских солдат. Ружья и пушки загремели, земля дрогнула, дамы взвизгнули, подкоп взорван, цитадель, к общему удовольствию, взлетела на воздух и чрез несколько минут все и каждый спешили отправиться по своим местам. Статный джентльмен и м-р Пикквик, исполненный поэтических наслаждений, искренно делились взаимными наблюдениями и радушно пожимали друг другу руки.

-- Так не забудьте, сэр,-- сказал статный джентльмен,-- завтра мы должны увидеться.

-- Непременно,-- отвечал м-р Пикквик.

-- Вы записали адрес?

-- Как же, как же: Менор-Фарм, Динглиделль,-- проговорил м-р Пикквик, вперив очки в свою записную книгу.

-- Очень хорошо,-- сказал статный джентльмен.-- Надеюсь, на моем хуторе вам не будет скучно, и вы увидите предметы, вполне достойные ваших наблюдений. Неделя мигом пролетит в удовольствиях сельской жизни. Джой -- ах, проклятый, он опять заснул -- Джой, помоги кучеру заложить лошадей.

Лошади заложены; кучер сел на козлы; жирный парень взгромоздился подле него, и коляска сдвинулась с места. Когда пикквикисты бросили последний взгляд на своих друзей, махавших шляпами и платками, заходящее солнце ярким заревом осветило фигуру жирного детины: он спал крепким сном, и голова его лежала на плече кучера Тома.

Глава V.

Мистер Пикквик упражняется в кучерском искусстве. Мистер Винкель показывает удивительные опыты верховой езды.

 

Яркие лучи утреннего солнца озарили всю природу; воздух наполнился благоуханием; птицы стройным хором запели свой утренний концерт. М-р Пикквик, воспрянувший от сна вместе с восходом великолепного светила, стоял на рочестерском мосту, облокотившись о перила. Он созерцал природу, вдумывался в мирскую суету и дожидался завтрака. Окружающие предметы в самом деле представляли очаровательный вид, способный вызвать на размышление даже не такую великую душу, как y президента знаменитого клуба.

По левую сторону глубокомысленного наблюдателя лежала развалившаяся стена, пробитая во многих местах и упадавшая грубыми и тяжелыми массами на тесный морской берег. Огромные наросты морской травы, трепетавшей при каждом колыхании ветра, висели на острых зазубренных камнях, и зеленый плющ печально обвивался вокруг темных и мрачных бойниц. За этой руиной возвышался древний замок со своими лишенными кровли башнями и массивными стенами, готовыми, повидимому, рухнуть от первого прикосновения; но всё это тем не менее громко говорило о силе и могуществе старинного здания, где, за семьсот лет от нашего времени, раздавался шум веселых гостей, сверкали блестящия оружия, и время сокращалось в продолжительных попойках. По обеим сторонам расстилались, на необозримое пространство, берега широкой Медуэ, покрытые нивами и пастбищами, пересекаемыми по местам ветряными мельницами. Богатый и разнообразный ландшафт становился еще прекраснее от мимолетных теней, быстро пробегавших по этому пространству, по мере того как тонкия облака исчезали перед светом утреннего солнца. Река, отражавшая небесную лазурь, струилась тихо и спокойно, изредка пересекаемая веслами рыбаков, спешивших вдаль на добычу на своих живописных лодках.

М-р Пикквик стоял и смотрел, погруженный в приятную задумчивость. Глубокий вздох и легкий удар по плечу неожиданно прервали нить его поэтических размышлений. Он обернулся: перед ним стоял горемычный джентльмен.

-- Созерцаете поэтическую сцену?-- спросил горемычный джентльмен.

-- Да,-- сказал м-р Пикквик.

-- И, конечно, поздравляете себя с утреннею прогулкой?

М-р Пикквик улыбнулся в знак согласия.

-- О, да!-- человеку нужно вставать рано, чтоб видеть солнце во всем блеске, потому что редко, слишком редко сияние его продолжается во весь день. Увы! Утро дня и утро человеческой жизни имеют множество общих сторон.

-- Истинная правда!-- воскликнул м-р Пикквик.

-- Как справедлива пословица: "Заря быстро всходит и быстрее исчезает!" -- продолжал горемычный джентльмен.-- Эфемерная жизнь человека -- увы!-- мелькает как заря. О, Боже!-- чего бы я ни сделал, чтоб воротить дни своего промелькнувшего детства! Или уж лучше бы забыть мне их раз навсегда.

-- Вы много страдали, сэр?-- сказал м-р Пикквик тоном истинного соболезнования.

-- Страдал, да, очень много,-- отвечал скороговоркой горемычный джентльмен.-- Моим знакомым теперь и в голову не приходит, что испытал я на своем веку.

Он приостановился, перевел дух, и потом, делая крутой поворот, прибавил энергическим тоном:

-- Случалось ли вам думать, что утопиться в такое утро было бы истинным счастьем человека?

-- О, нет, как это можно!-- возразил м-р Пикквик, стремительно отступая от перил, из опасения, как бы горемычный джентльмен, в виде опыта, не вздумал вдруг подтвердить на нем свою теорию счастливого погружения в волны.

-- Я так, напротив, часто об этом думал,-- продолжал горемычный джентльмен, не обращая внимания на энергический прыжок президента.-- В журчаньи тихой и прозрачной воды слышится мне таинственный голос, призывающий к вечному покою. Прыжок -- падение -- кратковременная борьба: нырнули, погрузились опять,-- и тихия волны сокрыли вашу голову,-- и мир исчез из ваших глаз со всеми бедствиями и треволнениями. Прекрасно, прекрасно!

И впалые глаза страдальца сверкали ярким блеском, когда он говорил. Скоро, однакож, волнение его прошло: он бросил спокойный взгляд на м-ра Пикквика и сказал:

-- Довольно об этом. Сытый голодного не понимает. Мне бы хотелось обратить ваше внимание на другой предмет. Вечером третьего дня, по вашей просьбе, читал я вам свою повесть, и, кажется, вы слушали ее с большим вниманием.

-- Да, повесть во всех отношениях...

-- Я не спрашиваю вашего мнения и вовсе не желаю знать, что вы можете думать о ней. Вы путешествуете для собственного удовольствия -- этого довольно. Предположите, что я вручил вам свою любопытную рукопись... то есть, вы понимаете, что она любопытна не в художественном смысле, a единственно в том отношении, что ею представляется очерк из действительной жизни. Согласитесь ли вы сообщить ее вашему клубу, который, сколько я мог заметить, беспрестанно вертится y вас на языке?

-- С большим удовольствием, если вам угодно,-- отвечал м-р Пикквик.-- Рукопись ваша будет внесена в деловые бумаги нашего клуба.

-- В таком случае, вы ее получите,-- сказал горемычный джентльмен.-- Ваш адрес?

Ученый путешественник поспешил сообщить свой вероятный маршрут, поступивший таким образом во владение горемычного джентльмена. Перед гостиницей Золотого Быка они раскланялись, и каждый пошел своей дорогой.

Товарищи м-ра Пикквика уже встали и давно дожидались своего президента. Завтрак был готов, и лакомые блюда, в стройном порядке, стояли на подносе. Вся компания уселась за столь. Чай, кофе, сухари, яйца в смятку, ветчина, масло и другия принадлежности английского завтрака начали исчезать с удивительною быстротою, приносившею особенную честь превосходным желудкам почтенных сочленов.

-- Ну, теперь в Менор-Фарм,-- сказал м-р Пикквик, доедая последнее яйцо.-- Как мы поедем?

-- Всего лучше спросить об этом буфетчика,-- заметил м-р Топман.

С общего согласия буфетчик был призван на совет.

-- Динглиделль, джентльмены, пятнадцать миль отсюда. Дорога проселочная. Ездят в двуколесном кабриолете. Хотите?

-- Но в нем могут сидеть только двое,-- возразил м-р Пикквик.

-- Так точно, прошу извинить, сэр. Не угодно ли в тележке о четырех колесах?-- Двое сядут сзади; один спереди будет править... О, прошу извинить, сэр, это будет только для троих.

-- Что-ж нам делать?-- сказал Снодграс.

-- Может быть, кто-нибудь из вас любит ездить верхом,-- заметил буфетчик, посматривая на м-ра Винкеля.-- Верховые лошади здесь очень хороши. Прикажете привести?

-- Очень хорошо,-- сказал м-р Пикквик.-- Винкель, хочешь ехать верхом?

М-р Винкель питал в глубине души весьма значительные сомнения относительно своего всаднического искусства, но, не желая помрачить свою репутацию в каком бы то ни было отношении, поспешил ответить скрепя сердце:

-- Пожалуй, я согласен.

-- Стало быть, все затруднения уладились,-- сказал м-р Пикквик.-- Приготовить лошадей к одиннадцати часам!

-- Будут готовы, сэр,-- отвечал буфетчик.

Оставалось теперь переодеться, запастись бельем и собраться в добрый путь. Путешественники разошлись по своим комнатам.

Кончив предварительные распоряжения, м-р Пикквик вышел в кофейную комнату и смотрел в окно на проходящих. Через несколько минут буфетчик доложил, что экипаж готов, и тут же м-р Пикквик, перед самым окном, увидел колесницу, снабженную всеми необходимыми принадлежностями для веселой прогулки.

Это была весьма интересная зеленая тележка на четырех колесах, с просторным ящиком назади для двух особ и с возвышенным сиденьем напереди. Гнедой конь огромного размера величаво рисовался между длинными оглоблями. Конюх, стоявший подле тележки, держал за узду другого огромного коня, взнузданного и оседланного для верховой езды.

-- Ах, Боже мой!-- воскликнул м-р Пикквик, когда он и его товарищи вышли за ворота в дорожных платьях.-- Кто же будет править? Об этом мы и не думали.

-- Разумеется, вы,-- сказал м-р Топман.

-- Конечно, вы,-- подтвердил м-р Снодграс.

-- Я! -- воскликнул м-р Пикквик.

-- Не бойтесь, сэр,-- перебил конюх.-- Лошадь смирная -- ребенок управится с нею. Не беспокойтесь.

-- Она не разобьет?-- спросил м-р Пикквик.

-- Помилуйте, как это можно!-- Она смирнее всякого теленка.

Последняя рекомендация совершенно успокоила взволнованную душу президента. Топман и Снодграс залезли в ящик; м-р Пикквик взобрался на свое возвышенное сиденье и с большим комфортом упер свои ноги в деревянную полочку, утвержденную внизу нарочно для этой цели.

-- Эй Лощеный Виллꙗм,-- закричал конюх своему товарищу,-- подай возжи джентльмену.

"Лощеный Виллꙗм", прозванный так, вероятно, от своих лоснящихся волос и масляного лица, поспешил вложить возжи в левую руку м-ра Пикквика, тогда как главный конюх вооружил бичом его правую руку.

-- Ну!-- вскрикнул м-р Пикквик, когда высокий конь обнаружил решительное намерение заглянуть в окно гостиницы.

-- Нууу!-- заголосили м-р Топман и м-р Снодграс с высоты своего джентльменского седалища.

-- Ничего, джентльмены, лошадка вздумала поиграть, это пройдет,-- сказал главный конюх ободрительным тоном.-- Пришпандорь ее, Лощеный, пришпандорь; вот так.

Благодаря усилиям Лощеного, прихотливый конь отдернул морду от окна и стал в смиренную позицию. Надлежало теперь м-ру Винкелю показать свое искусство в верховой езде.

-- Сюда пожалуйте, сэр, вот с этой стороны,-- сказал первый конюх.

-- Чорт меня побери, если этот джентльмен не сломит себе шеи,-- шепнул трактирный мальчишка на ухо буфетчику.

М-р Винкель, покорный своей горемычной судьбе, поспешил взобраться на седло, при деятельной помощи двух конюхов, из которых один держал за узду борзого коня, другой подсаживал самого всадника.

-- Ну, кажется, всё хорошо?-- спросил м-р Пикквик, томимый, однакож, сильным подозрением, что всё было дурно.

-- Всё хорошо,-- отвечал м-р Винкель отчаянным голосом.

-- Прихлестните ее, сэр; вот так,-- сказал конюх в виде напутственного утешения м-ру Пикквику.-- Держите крепче возжи.

Всадник и зеленая тележка в одну минуту сдвинулись с места, к общей потехе мальчишек трактирного двора. М-р Пикквик заседал на козлах; м-р Винкель рисовался на седле.

-- Что это, она гнется на боке?-- воскликнул м-р Снодграс с высоты своего ящика, обращаясь к м-ру Винкелю, начинавшему, казалось, терять присутствие духа.

-- Не знаю,-- отвечал м-р Винкель.-- Вероятно, так приучили ее.

Так или нет, но упрямый конь начал выделывать самые таинственные прыжки, перебегая с одной стороны дороги на другую.

М-р Пикквик не имел досуга обратить внимание на всадника, поставленного в затруднительное положение. Его собственный конь в скором времени обнаружил весьма замечательные свойства, забавные для уличной толпы, но нисколько не утешительные для пассажиров зеленой тележки. Чувствуя, вероятно, веселое расположение духа, бодрый конь постоянно вздергивал голову самым неучтивым образом, размахивал во все стороны хвостом и натягивал возжи до того, что м-р Пикквик с трудом удерживал их в своих руках. К тому же обнаружилась y него странная наклонность беспрестанно сворачивать с дороги, останавливаться без всякой видимой причины, и потом, без достаточного основания, порываться вперед с такою поспешностью, которая вовсе не согласовалась с желанием возницы.

-- Что всё это значит?-- спросил м-р Снодграс, когда лошадь в двадцатый раз выполнила один из этих маневров.

-- Не знаю; вероятно, она испугалась чего-нибудь,-- сказал м-р Топман.

М-р Снодграс был, повидимому, не согласен с этой гипотезой и уже приготовился предложить свое собственное замечание, как вдруг раздался пронзительный крик м-ра Пикквика:

-- Стой! стой! Я уронил кнут.

-- Винкель!-- вскричал м-р Снодграс, когда всадник, живописно перетряхиваясь на своем коне, поскакал к зеленой тележке.-- Подыми кнут, сделай милость.

Затянув удила могучею рукой, м-р Винкель остановил свою лошадь, спустился на землю, подал кнут м-ру Пикквику, и, схватив поводья, приготовился опять подняться на седло.

Теперь вздумал ли высокий конь поиграть с своим искусным всадником, или, может быть, пришло ему в голову совершить путешествие одному, без всякого всадника -- это, разумеется, такие пункты, относительно которых наши заключения не могут иметь определенного и решительного характера. Как бы то ни было, лишь только м-р Винкель притронулся к поводьям, лошадь перекинула их через голову, и быстро отступила назад.

-- Добрая лошадка,-- сказал Винкель ласковым тоном -- добрая лошадка!

Но вероятно "добрая лошадка" терпеть не могла незаслуженной лести. Чем ближе м-р Винкель подходил к ней, тем дальше отступала она назад. Минут десять конь и всадник кружились среди дороги и под конец были в таком же расстоянии друг от друга, как при начале этой игры: обстоятельство не совсем удобное для м-ра Винкеля, оставленного без всякой помощи в безлюдном месте.

-- Что мне делать?-- закричал в отчаянии м-р Винкель.-- С ней сам чорт не сладит.

-- Проведи ее до шоссейной заставы: там, авось, пособят тебе -- сказал м-р Пикквик.

-- Да ведь нейдет, чорт бы ее побрал!-- проревел м-р Винкель.-- Слезьте, пожалуйста, и подержите ее.

М-р Пикквик готов был для истинного друга на все возможные услуги. Забросив возжи на спину своей лошади, он осторожно спустился с козел, свернул экипаж с дороги, чтоб не помешать какому-нибудь проезжему, и поспешил на помощь к своему несчастному товарищу. Топман и Снодграс остались одни в зеленой тележке.

Лишь только добрая лошадка завидела м-ра Пикквика с длинным кнутом в правой руке, как вдруг решилась изменить свой круговой маневр на движение отступательное и выполнила это решение с таким твердым и непреклонным характером, что мгновенно вырвала поводья из рук своего всадника и быстро помчалась в ту самую сторону, откуда только что выехали наши путешественники. М-р Пикквик полетел на выручку своего друга; но чем скорее бежал он вперед, тем быстрее отступал непокорный конь. Пыль из-под его копыт столбом взвивалась по дороге, залепляя рот и глаза бегущим пикквикистам. Наконец лошадь приостановилась, встряхнула ушами, обернулась, фыркнула, и спокойно, мелкой рысцой, побежала в Рочестер, оставив ученых мужей на произвол судьбы. Истощенные приятели, задыхаясь от надсады, с недоумением смотрели друг на друга, но скоро их внимание обратилось на сильный шум в недалеком расстоянии от них.

-- Боже мой! что это такое!-- воскликнул м-р Пикквик, пораженный страшным отчаянием.-- И другая лошадь бесится!

Именно так. Благодаря распорядительности м-ра Пикквика, гнедой конь, приставленный к живому забору, получил полную свободу располагать своими поступками, потому что возжи были на его спине. Завидев товарища, бегущего в Рочестер на свою спокойную квартиру, он решился последовать его примеру. Последствия угадать не трудно. Животное рванулось изо всей силы, не думая повиноваться бедным пассажирам, которые напрасно делали ей энергические знаки своими платками. К счастию, м-р Топмам и м-р Снодграс во время уцепились за живой забор и успели повиснуть на воздухе между небом и землею. Лошадка, между тем, освобожденная от своей тяжести, наскочила на деревянный мост, разбила в дребезги зеленую тележку и, отскочив вперед с одними оглоблями, остановилась как вкопанная, любуясь произведенным опустошением и любопытствуя знать, что из всего этого выйдет.

При таком неожиданном обороте дела, первою заботою двух приятелей было -- выручить своих разбитых товарищей из колючей засады: процесс довольно затруднительный, кончившийся однакож счастливым открытием, что благородные кости Топмана и Снодграса не потерпели значительного ущерба, и вся неприятность ограничилась только тем, что платье их было разорвано во многих местах. Второю заботою президента и его товарищей было -- освободить лошадь от упряжи. Окончив эту многосложную операцию, путешественники медленно пошли вперед, ведя лошадь за узду и оставив среди дороги изломанную тележку.

Через час благополучного странствования, путешественники подошли к трактиру, уединенно стоявшему на большой дороге. Перед трактиром торчали копны сена, мильный столб, исписанный со всех четырех сторон, и колодезь с водопоем для лошадей. Сзади виднелся сарай, a за сараем -- огород, где копался между грядами рыжеватый детина исполинского размера. К нему-то м-р Пикквик обратился с громким восклицанием:

-- Эй, кто там!

Рыжеватый детина выпрямился во весь рост, разгладил волосы, протер глаза и обратил лениво-холодный взгляд на м-ра Пикквика и его друзей.

-- Эй, добрый человек!-- повторил м-р Пикквик.

-- Чего надобно?-- был ответ.

-- Далеко ли до хутора Динглиделль?

-- Миль семь или около того.

-- Хороша дорога?

-- Не так, чтобы очень.

Отделавшись этим лаконическим ответом, рыжеватый детина хладнокровно принялся за свою прерванную работу.

-- Нельзя ли нам оставить здесь вот эту лошадь?-- сказал м-р Пикквик.-- Можно, я думаю, а?

-- Можно ли вам оставить здесь свою лошадь: так, что ли?-- сказал рыжий детина, опираясь на свой заступ.

-- Так, именно так,-- ласково говорил м-р Пикквик, подводя своего коня к плетню огорода.

-- Эй, миссис!-- заревел рыжий детина, бросая пытливый взгляд на чужую лошадь и выходя из огорода.-- Миссис.

Высокая дородная женщина в голубом платье откликнулась на этот призыв.

-- Нельзя ли нам поставить y вас свою лошадь, милая женщина,-- спросил м-р Топман самым обворожительным тоном.

Милая женщина окинула пытливым взглядом незнакомых джентльменов; рыжий детина шепнул ей что-то на ухо.

-- Нет,-- сказала она наконец решительным тоном.-- Я боюсь.

-- Боитесь!-- воскликнул м-р Пикквик.-- Чегож вы боитесь?

-- Было нам довольно хлопот в последний раз,-- отвечала она, собираясь идти домой.-- Нет, уж лучше поезжайте своей дорогой.

-- Во всю жизнь мою я не встречал такой странной женщины,-- сказал ошеломленный м-р Пикквик.

-- Мне сдается,-- шепнул м-р Винкель,-- они воображают, что мы приобрели лошадь какими-нибудь бесчестными средствами.

-- Как!-- воскликнул м-р Пикквик в порыве сильнейшего негодования.

М-р Винкель скромным образом повторил свою гипотезу.

-- Эй, вы!-- закричал м-р Пикквик сердитым тоном.-- Неужели вы думаете, что мы украли эту лошадь?

-- Нечего тут думать, я уверен в этом,-- проговорил рыжий детина, почесывая затылок и оскаливая зубы.

Затем он и его спутница отправились в трактир и заперли за собою дверь.

-- Сон, просто сон, ужасный, гадкий сон!-- воскликнул м-р Пикквик.-- Идти восемь миль пешком, с мерзкой лошадью, от которой никак не отделаешься!-- Хороша прогулка!

Делать нечего, однакож, против судьбы не устоишь. Бросив презрительный взгляд на негостеприимный трактир, несчастные пикквикисты медленно продолжали свой путь, ведя поочередно высокого гнедого коня, которого теперь они все ненавидели от чистого сердца.

 

Поздно вечером, четыре путешественника, сопровождаемые своим четвероногим товарищем, повернули на тропинку, которая должна была привести их в гостеприимный хутор; но и теперь, приближаясь к цели своего путешествия, они далеко не могли испытывать большой радости при мысли о своем нелепом положении. Изорванное платье, запачканные лица, грязные сапоги, унылые физиономии и, вдобавок, неразлучный конь,-- нехорошо, очень нехорошо. О, как проклинал м-р Пикквик эту гадкую лошадь! Сколько раз смотрел он на нее с выражением ненависти и мщения, сколько раз даже собирался пырнуть ее ножом -- да и пырнул бы, еслиб кто-нибудь снабдил его этим полезным орудием!

Когда таким образом путешественники наши были заняты мыслями более или менее мрачными, внимание их вдруг остановилось на двух фигурах, появившихся из-за рощи. То были м-р Уардль и верный его слуга, жирный парень.

-- Здравствуйте, господа!-- начал гостеприимный джентльмен.-- Где вы так долго пропадали? Я ждал вас целый день. Ба, с вами что-то такое случилось! Царапина! Кровь! Изорванные платья! Вы разбиты! Что делать, что делать, дороги прескверные, и такие случаи здесь не редки. Хорошо, по крайней мере, что никто из вас не ранен. Я очень рад. Джой -- ах, пострел, он опять заснул,-- Джой, отведи лошадь в конюшню.-- Милости просим, господа!

Жирный толстяк, перекачиваясь с боку на бок, поковылял в конюшню, a статный джентльмен повел своих гостей, разговаривая дорогой о приключениях этого дня.

-- Пожалуйте наперед в кухню, господа,-- сказал статный джентльмен,-- мы вас как раз приведем в порядок: вымоем, вычистим, выхолим, и потом я представлю вас дамам. Эмма! принесите вишневки джентльменам. Дженни! иголок и ниток! Мери! воды и полотенце. Живее, девочки, живее!

Три или четыре румяные девушки бросились в разные стороны, исполняя полученные приказания, в то же время запылал приятный огонь в камине, пришли лакеи с ваксой и щетками, чтобы показать свое искусство, приведя в порядок джентльменское платье и сапоги.

-- Живее! -- закричал еще раз статный джентльмен.

Но это увещание оказалось совершенно излишним, потому что одна девушка уже наливала вишневку, другая окачивала ключевой водой поэтическую голову м-ра Снодграса, третья возилась с изорванным сюртуком м-ра Топмана, четвертая стояла с полотенцами в руках. Один из лакеев нечаянно схватил за ногу м-ра Пикквика, так что этот джентльмен чуть не упал навзничь, между тем как другой колотил изо всей мочи байковый сюртук м-ра Винкеля, производя при этом весьма странный шипящий звук, как будто он был конюхом, который чистит скребницею своего коня.

Окончив свое омовение, м-р Снодграс выпил рюмку вишневки, прислонился спиною к камину и бросил вокруг себя наблюдательный взор. Из его путевых заметок оказалось, что кухня, где он стоял, имела кирпичный пол и огромную печь. На веревках, привязанных к потолку, висели стройными рядами окорока, луковица и сушеные грибы. Стены были украшены охотничьими хлыстиками, двумя или тремя уздами, седлом и старинной винтовкой с надписью: "Заряжено". Судя по старинному почерку, надпись эта была, вероятно, сделана лет за пятьдесят. Старинные восьмидневные стенные часы огромного размера били в отдаленном углу свой торжественный такт, между тем как серебряные карманные часы, повешенные на гвоздике перед буфетом, тиликали им в ответ почтительно и скромно.

-- Готовы, господа?-- спросил статный джентльмен, когда его гости были вымыты, вычищены, выхолены и угощены вишневкой.

-- К вашим услугам,-- отвечал м-р Пикквик.

-- Так пойдемте же в гостиную.

Пошли все, кроме м-ра Топмана, оставшагося в кухне на несколько минут поиграть с черноглазой Эммой, которая, однакож, чуть не вьщарапала ему глаз, когда он хотел приступить к решительному намерению влепить поцелуй в её розовую щечку. Бросив неприступную девушку, он побежал за своими товарищами и явился вместе с ними в общую гостиную.

-- Милости просим, господа,-- сказал гостеприимный хозяин, отворяя дверь, и выступая вперед для представления своих гостей.-- Милости просим в Менор-Фарм.

Глава VI.

Старомодная игра в карты, стихотворение сельского пастора и новая повесть.

 

Вся гостиная встала при входе м-ра Пикквика и его друзей. Между тем как происходила рекомендательная церемония со всеми своими подробностями, м-р Пикквик углубился в рассмотрение физиономий действующих лиц и заранее, таким образом, старался составить безошибочное понятие об их нравственных и физических свойствах. Президент Пикквикского клуба, должно заметить, подобно многим великим людям, был замечательный физиономист.

На почетном месте, по правую сторону камина, в мягких креслах на колесах, сидела старая леди в полинялом шелковом платье и высоком чепце: это была достопочтенная родительница м-ра Уардля. По стенам и на столике около неё расположены были разные драгоценные вещицы, полученные ею в различные периоды её жизни от своих домашних, во первых в доказательство того, что они помнят день её рождения, a потом, как видимые знаки, того что они еще не дожили до её кончины. Тетушка и две молодые девицы, стараясь наперерыв угодить почтенной леди, окружили её кресло со всех сторон: одна приставляла к её уху слуховой рожок, другая давала ей нюхать пузырек с духами, третья усердно взбивала подушку за её спиной. На противоположной стороне восседал лысый старичок, с добрым и веселым лицом, пастор из Динглиделль, a подле него расположилась его цветущая половина, пожилая леди с красными щеками, мастерица готовить ликер и наливки для домашнего обихода. В одном углу краснощекий мужчина средних лет разговаривал с толстым старичком, беспрестанно делая пояснительные и дополнительные жесты. Все другие члены джентльменской гостиной -- несколько пар стариков и старушек -- сидели неподвижно на своих стульях и внимательно осматривали приезжих гостей.

-- М-р Пикквик, матушка!-- закричал громким голосом м-р Уардль, рекомендуя старой леди президента.

-- А!-- сказала старуха, тряхнув головой.-- Не слышу.

-- М-р Пикквик, бабушка!-- закричали в один голос обе молодые девицы.

-- А!-- воскликнула старая леди.-- Вздор говорите вы, дети. Какая ему нужда до такой старухи, как я.

-- Уверяю вас, сударыня,-- возгласил м-р Пикквик с таким отчаянным напряжением, что малиновая краска выступила на его лице,-- уверяю вас, мне чрезвычайно приятно видеть такую почтенную леди во главе прекрасного семейства, тем более, что вы, сударыня, несмотря на преклонные лета, еще процветаете и телом, и душой.

-- А-а-а!-- откликнулась старая леди после минутной паузы.-- Всё это, может быть, недурно, только я ничего не слышу. Что вы говорите, мой батюшка?

М-р Пикквик принужден был еще раз надсадить свою грудь для повторения комплимента.

-- Ну, всё вздор, я так и думала,-- отвечала старая леди.

-- Бабушка теперь не в духе,-- сказала мисс Изабелла Уардль,-- извините ее, м-р Пикквик.

-- Помилуйте, это очень естественно в её положении.

Затем завязался общий разговор, в котором приняли участие все наши друзья.

-- Прекрасное местоположение!-- воскликнул м-р Пикквик.

-- Прекрасное!-- подтвердили в один голос Топман, Снодграс и Винкель.

-- Да, я согласен с вами,-- сказал м-р Уардль.

-- По моему мнению, джентльмены, нет красивее местоположения во всем Кентском графстве,-- сказал задорный краснощекий мужчина средних лет,-- я именно так рассуждаю, нет красивее Динглиделль, это даже очевидно.

И затем он бросил вокруг себя торжествующий взгляд, как будто ему удалось одержать победу над тысячами противоречащих мнений.

-- Да, господа, нет красивее местности в целом графстве, я именно так рассуждаю,-- повторил он с особенной энергией.

-- Кроме, может быть, Муллинских лугов,-- заметил толстый старичок.

-- Муллинских лугов!-- воскликнул задорный джентльмен с глубоким презрением.

-- Ну, да, Муллинских лугов,-- повторил толстый старичок.

-- Местечко живописное, я с вами согласен,-- сказал другой толстяк.

-- Конечно, конечно,-- подтвердил третий толстяк-джентльмен.

-- Это всем известно,-- сказал сам хозяин.

Задорный краснощекий джентльмен сомнительно покачал головою, но не решился, однакож, предложить дальнейших возражений.

-- О чем они толкуют?-- спросила старая леди одну из своих внучек, так, однакож, что громкий её голос раздался по всей гостиной. Разделяя почти общую участь глухих особ, старушка никогда не подозревала, что ее могут слышать, когда она говорит про себя.

 

-- О хуторе, бабушка.

-- Что-ж? Разве случилось что-нибудь?

-- Нет, нет. М-р Миллер утверждает, что наш хутор лучше Муллинских лугов.

-- A он-то как знает?-- перебила старая леди тоном сильнейшего негодования.-- Миллер -- известный фанфарон: можешь это сказать ему от моего имени.

И высказав это суждение, старая леди, уверенная, что никто в мире не слышал её шопота, грозно повернулась на своих креслах, желая как будто наказать провинившагося хвастуна.

-- Ну, господа, кажется, мы теряем драгоценное время,-- сказал хлопотливый хозяин, видевший необходимость переменить разговор.-- Что вы скажете насчет виста, м-р Пикквик?

-- Я очень люблю вист, только из-за меня одного прошу не беспокоиться.

-- О, здесь много охотников до виста,-- сказал м-р Уардль.-- Матушка, хотите ли играть в карты?

На этот раз старая леди ясно расслышала вопрос и отвечала утвердительно.

-- Джой, Джой!-- Куда он девался, пострел?-- Ты здесь; ну, поставь ломберные столы.

Летаргический парень, с привычной расторопностью, выдвинул два ломберных стола; один для марьяжа, другой для виста. Вистовыми игроками были с одной стороны: м-р Пикквик и старая леди; с другой -- м-р Миллер и толстый старичок. Остальные члены веселой компании предпочли марьяж.

Вист -- изобретение англичан и любимая игра их -- нашел на этот раз достойных представителей, посвятивших ему все силы своего рассудка. Молчание и торжественная важность яркими чертами изобразились на их лицах, когда открылся первый роббер. Напротив, игроки в марьяж за другим столом вели себя с такою буйною веселостью, что развлекли даже внимание м-ра Миллера в одну из критических минут, когда надлежало сообразить вероятность двух лишних взяток. Он сделал в этом случае непростительное преступление, обратившее на него всю ярость толстого старика, тем более досадную, что старая леди умела мастерски воспользоваться промахом слабой стороны и, совсем неожиданно, приобрела три лишних взятки. Скоро, однакож, судьба сжалилась над несчастным игроком.

-- Вот оно как!-- сказал м-р Миллер торжествующим тоном,-- леве всё-таки за нами: сыграли мастерски. Другой взятки никто не взял бы на моем месте.

-- Миллеру следовало козырять с бубен: не правда ли, сэр?-- сказала старая леди.

-- Да, сударыня,-- подтвердил м-р Пикквик.

-- Неужто?-- спросил несчастный игрок, обращаясь к своему партнеру.

-- Конечно, с бубен, это было очень ясно.

-- Жаль, очень жаль.

-- Что толку в этом? С вами всегда проиграешь.

Сдали еще игру.

-- Наши онеры!-- воскликнул м-р Пикквик!-- Король, дама и валет.

-- A y меня туз,-- сказала торжествующая старуха.

-- Этакое счастье!-- воскликнул м-р Миллер.

-- Редкий случай!-- подтвердил толстый джентльмен.

-- Партия кончена,-- заключил м-р Пикквик.

-- Хотите еще роббер?-- спросила старуха.

-- С большим удовольствием,-- отвечал м-р Пикквик.

Перетасовали, сдали, уселись, и опять наступило торжественное молчание, изредка прерываемое замечаниями старой леди.

Но, к несчастию, судьба опять опрокинулась всею тяжестью на злополучного м-ра Миллера. К невыразимому удовольствию старой леди, он сделал какой-то отчаянный промах, испортивший всю игру. Когда роббер кончился, толстый джентльмен, питавший справедливое негодование против своего партнера, забился в темный угол и оставался там совершенно безмолвным в продолжение одного часа и двадцати семи минут. Затем, махнув рукой он вышел из своей засады и, скрепя сердце, предложил м-ру Пикквику понюшку табаку с видом человека, который, в пользу ближнего, может забывать всякия личные оскорбления. Слух старой леди значительно улучшился, и она весьма остроумно забавлялась над несчастным м-ром Миллером, который, сознавая свои проступки и мучимый угрызением совести, готов был, казалось, провалиться сквозь землю. Один м-р Пикквик во всей этой партии вел себя истинно джентльменским образом, не обнаруживая ни в каком случае взволнованных чувств непристойной радости или неуместной печали.

Между тем игра на другом столе имела совершенно противоположный характер. Неизменными партнерами с одной стороны были: мисс Изабелла Уардль и м-р Трундель; с другой -- Эмилия Уардль и м-р Снодграс; с третьей -- м-р Топман и тетушка. Все остальные члены, старики и старухи, принимали также весьма деятельное участие в общем марьяже. Старик Уардль поминутно хохотал до упаду, и за ним -- все старушки заливались самым единодушным смехом. Какими-то судьбами одной старой леди всегда приходилось платить за полдюжины карт, и при этом весь круглый стол надсаживался и дрожал от громкого смеха. Если старушка начинала сердиться, смех раздавался еще громче и дружнее и получал такую заразительную силу, что под конец она и сама хохотала громче всех. Как скоро целомудренная тетка выигрывала марьяж -- что случалось довольно часто -- молодые девицы вновь принимались хохотать, причем м-р Топман тихонько пожимал из-под стола дебелую руку старой девы, и она принимала торжественно-лучезарный вид, показывая несомненными признаками, что марьяж для неё совсем не такая дикая мечта, как воображают некоторые легкомысленные особы: вострушки ловили на лету тайные мысли девствующей тетушки и опять начинали хохотать. Степеннее других вел себя м-р Снодграс, уже пылавший поэтическим жаром к своей прекрасной подруге. Беспрестанно нашептывал он ей остроумные изречения, поэтического свойства и это крайне забавляло одного кругленького старичка, сообщившего несколько дельных замечаний насчет таинственного сходства случайной партии за карточным столомъь и существенной партии в делах человеческой жизни: намек был ловкий и тонкий, заставивший покраснеть мисс Эмилию Уардль и хохотать от чистого сердца всех старых джентльменов и леди. Великосветския шутки и остроты м-ра Винкеля, известные всему столичному миру, встретили дружное сочувствие и в этом скромном сельском кругу, и м-р Винкель был в самом зените почестей и славы. Добродушный пастор из Динглиделль был также очень весел и любезен, потому что видел вокруг себя счастливые лица, достойные наслаждаться скромными благами семейной жизни. Словом сказать, все веселились, шумели и резвились напропалую, потому что веселость y всех вообще и каждого порознь происходила от чистейшего сердца.

Вечер быстро пролетел между приятными забавами, и когда, наконец, подали сытный ужин, приправленный радушием молодых хозяек, м-р Пикквик почувствовал в глубине души, что он был в эту минуту на верху земного благополучия, какое только доступно человеку в этом подлунном мире, исполненном житейских треволнений. После ужина всё общество уселось вокруг камина, где горел веселый огонек. Гостеприимный хозяин занял место подле кресел своей матери, поспешившей подать ему свою почтенную руку.

-- Люблю я, господа, этот старый камин,-- сказал м-р Уардль, испустив глубокий вздох и пожимая руку старой леди,-- люблю, потому что здесь, перед этой решеткой, протекли счастливейшия минуты моей жизни. Не здесь ли и вы, матушка, проводили свои давнишние годы, когда сидели маленькой девочкой на этой маленькой скамейке -- не здесь ли, а?

С грустной улыбкой старушка покачала головой, и слеза покатилась по её почтенному лицу, когда целый ряд воспоминаний о протекшей жизни обрисовался перед её мысленным взором.

-- Извините, господа, что я с такой любовью говорю об этих вещах,-- сказал хозяин после короткой паузы.-- Надеюсь, м-р Пикквик, вы можете войти в чувства болтливого старика, немножко гордого многочисленными воспоминаньями о стародавних временах.

-- О да, я понимаю вас и глубоко уважаю ваши чувства,-- сказал м-р Пикквик.

-- Признаюсь, я не могу без особенной любви смотреть на старые дома и поля,-- продолжал радушный джентльмен,-- и мне всегда кажется, что я связан с ними какими-то родственными отношениями. Сколько воспоминаний пробуждает во мне наша маленькая деревенская церковь с её зеленым плющем... кстати еще, почтенный наш священник сочинил песню в честь этого плюща, и, бывало, мы пели ее хором. Приятно, очень приятно.-- Вы, кажется, допили ваш стакан, м-р Снодграс.

-- Нет, покорно вас благодарю,-- отвечал поэт, которого любопытство было теперь в высшей степени возбуждено последними замечаниями м-ра Уардля.-- Прошу извинить... вы, кажется, изволили говорить насчет какой-то песни.

-- Да; но уж насчет этого вы потрудитесь обратиться к нашему почтенному другу,-- отвечал м-р Уардль, указывая на пастора.

-- Не могу ли я, сэр, просить вас об одолжении прочесть нам эту песню?-- сказал м-р Снодграс.

-- Почему же нет? очень можете,-- отвечал пастор,-- только я должен наперед объяснить, что песня написана еще в первой молодости, когда я только-что поступил на это место. Всего два куплета, без соблюдения даже стихотворных правил: вы отнюдь не будете ею довольны, сэр.

-- Совсем напротив, вы сделаете всем нам величайшее удовольствие.

-- Если так, извольте, я готов повторить перед вами произведение своей юности.

Смутный говор любопытства пробежал по всей гостиной, и почтенный пастор, после предварительных совещаний с женою, начал таким образом:

-- Песня моя, господа, называется:

 

                      Зеленый плющ.

 

                Люблю тебя, зеленый плющ,

                Что вьешься под руиной храма!

                Отборный корм готов тебе

                В развалинах веков протекших.

                Камням и стенам должно пасть

                В угоду зелени прекрасной,

                И будет там веселый пир

                Тебе в их плесени и пыли!

                      Где всё мертво, где жизни нет --

                      Цветет и вьется плющ зеленый.

                Исчезнут люди и пройдут века,

                Погибнут целые народы;

                Но не увянет вечный плющ

                На гробовых плитах и камнях.

                И будет он, среди могил,

                Свидетель памяти минувшей,

                И странника приютит он

                Под зеленью своей тенистой.

                      Где всё мертво, где жизни нет --

                      Цветет и вьется плющ зеленый.

 

-- Прекрасно, прекрасно!-- воскликнул м-р Снодграс в порыве поэтического воодушевления.-- Как хороша идея -- кормить отборную зелень развалинами веков минувших! Ведь это, я полагаю, должно понимать в аллегорическом смысле?

-- Разумеется,-- отвечал пастор.

-- Могу ли, с вашего позволения, украсить свой путевой журнал произведением вашей музы?

-- Сделайте милость!

-- И вы продиктуете?

-- Извольте.

После диктовки стихотворение еще раз было прочтено для исключительного наслаждения м-ра Пикквика, который, в свою очередь, нашел, что стихи были превосходны во всех возможных отношениях. Тетушка заметила, однакож, и весьма справедливо, что отсутствие рифмы несколько уменьшает достоинство "Зеленого плюща", но м-р Снодграс объяснил весьма удовлетворительно, что рифма, собственно говоря, изобретена в продолжение средних веков, и что, следовательно, без неё легко обойтись в девятнадцатом веке.

-- Позвольте спросить вас, сэр,-- сказал м-р Пикквик,-- мне, однакож, очень совестно... знакомство наше началось так недавно...

-- Что такое? Пожалуйста, без церемоний,-- отвечал обязательный пастор,-- я весь к вашим услугам.

-- Я полагаю, в продолжение своей жизни, посвященной высокому служению на пользу человечества, вы должны были видеть множество сцен и событий, достойных перейти в потомство.

-- Вы угадали: я был свидетелем многих приключений, но характер их вообще скромен и односторонен; потому что круг моих действий всегда был крайне ограничен.

-- Мне кажется, вы хорошо помните историю Джона Эдмондса, если не ошибаюсь,-- сказал м-р Уардль, желавший, повидимому, расшевелить своего друга в назидание столичных гостей.

Пастор слегка кивнул головою в знак согласия и хотел свести разговор на другие предметы: но м-р Пикквик поспешил его прервать:

-- Прошу извинить, сэр, мне бы хотелось знать: кто такой был Джон Эдмондс?

-- Вот этот же вопрос хотел и я предложить вам, сэр,-- торопливо сказал м-р Снодграс.

-- Это значит, почтенный друг, что вам надобно удовлетворить любопытство этих джентльменов, и чем скорее, тем лучше,-- сказал веселый хозяин,-- собирайтесь с духом и рассказывайте.

Пастор улыбнулся, кашлянул и подвинул свой стул. Остальные члены веселой компании, со включением м-ра Топмана и девствующей тетки, неразлучных спутников во весь вечер, также придвинули свои стулья и сформировали правильный полукруг по обеим сторонам будущего рассказчика. Когда, наконец, приставили слуховой рожок к правому уху старой леди и ущипнули за ногу м-ра Миллера, успевшего заснуть в продолжение чтения стихов, почтенный пастор, без всяких предварительных объяснений, начал свою назидательную повесть, которую, с позволения читателя, мы должны будем озаглавить просто:

 

Возвращение на родину.

 

"Когда я первый раз поселился в этой деревне,-- этому уже слишком двадцать пять лет,-- самым замечательным лицом между моими прихожанами был некто Эдмондс, арендатор небольшой фермы. Был он человек угрюмый, сердитый, суровый, жестокий, словом сказать, злой человек, с зверскими привычками и нравами. Кроме двух-трех ленивцев и забулдыжных бродяг, с которыми он таскался по полям или бражничал в харчевнях, y него не было знакомых и друзей. Все боялись арендатора Эдмондса, все презирали его и никто не хотел иметь с ним никаких сношений.

"Были y него жена и один сын, которого застал я мальчиком двенадцати лет. Трудно вообразить, не только передать словами, ужасные страдания бедной женщины, её безусловную покорность судьбе и ту мучительную заботливость, с какою воспитывала она своего сына. Прости меня Бог, если предположения мои имели оскорбительный характер; но я твердо верил и был нравственно убежден, что этот человек систематически губил свою жену и злонамеренно рассчитывал свести ее в преждевременную могилу. Всё терпела, всё переносила бедная женщина ради своего детища и, что всего страннее, ради его безжалостного отца, потому что было время, когда она любила его страстно, и воспоминание о счастливых днях пробуждало в душе её чувства кроткия и сладостные, чуждые для всех созданий в этом мире, но не чуждые и вполне понятные только женскому сердцу.

"Они были бедны. Иначе и не могло быть, когда глава семейства погрязал в мрачной бездне разврата; но жена трудилась изо всех своих сил, вечером, и утром, в полдень и полночь: нищета не смела закинуть скаредную ногу за порог арендаторской семьи. Неутомимые труды её вознаграждались слишком дурно. Случалось очень часто, прохожий в поздний час ночи слышал рыдания и стоны бедной женщины под ударами её мужа, и нередко бесприютный мальчик, в глубокую полночь, стучался в дверь соседнего дома, куда посылала его мать, чтоб спасти его от дикой ярости пьяного отца.

"Во всё это время несчастная страдалица постоянно посещала нашу маленькую церковь, где нередко прихожане замечали на её лице багровые пятна -- свежие следы бесчеловечного тиранства, которых, при всем усилии, она не могла скрыть от любопытных взоров. Каждое воскресенье, поутру и ввечеру, видели ее на одном и том же месте с её маленьким сыном, одетым чисто и опрятно, хотя в бедном платье. Все и каждый спешили приветствовать ласковым словом "добрую м-с Эдмондс", и, бывало, иной раз, страдальческия черты её озарялись чувством искренней признательности, когда она, по выходе из церкви, вступала в разговор с добрыми людьми, принимавшими участие в её положении, или когда она, с материнскою гордостью, останавливалась полюбоваться на своего малютку, который между тем резвился с товарищами под тенью тополей и лип церковной ограды. В эти минуты м-с Эдмондс бывала спокойна и счастлива.

"Быстро пролетели пять или шесть лет. Малютка сделался юношей цветущим и сильным; но время, округлившее его формы, укрепившее его мускулы и члены, согнуло стан его матери, подкосило её ноги. Ничья рука не поддерживала бедной женщины, и не было подле неё лица, способного одушевлять восторгом её сердце. По-прежнему занимала она свою старую ложу в церкви, но уже никто не сидел подле неё. Библия, как и прежде, лежала перед ней и регулярно каждую обедню открывалась на известных страницах; но никто вместе с нею не читал священных псалмов, и слезы крупными каплями падали на ветхую книгу. Соседки, как и прежде, встречали ее ласковым поклоном; но она избегала их приветствий и ни с кем не вступала в разговор. Тополи и липы церковной ограды потеряли для неё чарующую силу, и она не думала останавливаться под их тенью. Лишь только оканчивалась служба, бедная женщина закрывалась платком и поспешно выходила из церкви.

"Должно ли мне объяснять вам, милостивые государи, что молодой человек, оглядываясь на пройденное поприще жизни, на первоначальные дни своих отроческих и юношеских лет, ничего не мог в них видеть, что бы теснейшим образом не соединялось с длинным рядом добровольных страданий и лишений, которым подвергала себя бедная женщина исключительно для того, чтоб взлелеять и воспитать своего единственного сына? Должно ли объяснять, что, при всем том, молодой человек забыл неимоверные труды, заботы, огорчения, напасти,-- забыл всё, что перенесла для него любящая мать -- связался с отчаянными извергами и вступил, очертя голову, на тот гибельный путь, который неизбежно должен был довести его до позорной смерти? К стыду человеческой природы, вы угадали развязку.

"Пробил роковой час, когда бедной женщине суждено было испить до дна горькую чашу последних страданий. Мошенническия проделки беспрерывной цепью следовали одна за другою по всем этим местам, и дерзость тайных извергов, укрывавшихся от правосудия, увеличивалась с каждым днем. Отчаянный разбой среди белого дня усилил бдительность местного начальства, и скоро приняты были решительные меры. Подозрения обратились на Эдмондса и трех его товарищей. Его схватили, заключили в тюрьму, допросили, обвинили,-- осудили на смерть.

"Дикий и пронзительный крик из женской груди, крик, раздавшийся по судейскому двору, когда прочтен был смертный приговор, раздается до сих пор в моих ушах. Злодей, считавшийся погибшим для всякого человеческого чувства и смотревший с бессмысленным равнодушием даже на самое приближение смерти, очнулся при этом ужасном крике. Его губы, сомкнутые до этого часа упорной немотою, задрожали и открылись сами собою; холодный пот выступил из всех пор его тела: он затрясся, зашатался и едва не грянулся о каменный пол.

"При первых порывах душевной пытки страждущая мать бросилась на колени y моих ног, и я услышал из уст её пламенную молитву к Всемогущему Существу, хранившему ее до настоящей минуты среди бесчисленных напастей и скорбей. Согласная на все возможные муки в этой и даже будущей жизни, она умоляла Небесного Творца пощадить юную жизнь её единственного сына. Следовали затем ужасный взрыв тоски и отчаянная борьба, невыносимая для сил человека. Я знал, что сердце её сокрушилось с этой минуты: но ни теперь, ни после ни одной жалобы, ни одного ропота не произнесли её уста.

"Грустно и жалко было видеть, как эта женщина каждый день приходила на тюремный двор, как старалась она, убеждениями и мольбами, именем неба и материнской любви, смягчить жестокое сердце своего закоснелого сына. Всё было напрасно. Молодой изверг остался упрямым, непреклонным, неподвижным. Смертный приговор неожиданно был изменен на четырнадцатилетнюю ссылку, но и это обстоятельство не образумило злодея.

"Дух самоотвержения и любви, поддерживавший так долго слабый организм, не мог до конца устоять против физических недугов. Мать преступника сделалась больна. Еще раз, один только раз, собралась она взглянуть на своего сына; но последния силы оставили ее на тюремном дворе, и она в изнеможении упала на сырую землю.

"И теперь поколебалось, наконец, высокомерное равнодушие и холодность молодого человека, и грозно пробил для него час неумолимой кары. Природа потребовала возмездия за нарушение своих правь.

"Прошел день -- мать преступника не явилась на тюремный двор; еще прошел день -- и она не пришла навестить своего сына; третий вечер наступил -- ее нет как нет, a между тем через двадцать четыре часа ему должно будет расстаться с нею -- вероятно, на всю жизнь. Как сумасшедший бегал он по тесному тюремному двору взад и вперед, как бешеный, хватался за свою голову, лишенную человеческого смысла. О, с какою быстротою нахлынули на его душу давно забытые воспоминания протекших дней!.. С каким ужасным отчаянием услышал он, наконец, роковую весть! Его мать,-- единственное создание, связанное с ним узами крови и любви,-- лежит на одре болезни, умирает, может быть, на расстоянии одной мили от места, где он стоит. Будь он свободен и не скован -- в пять минут быстрые ноги принесли бы его в родительский дом. Он подскочил к железной двери, схватился за болт с энергией отчаяния, рванул, отскочил опять и ударился о толстую стену, в безумной надежде вышибить камни; но стена, как и дверь, издевались над усилиями сумасшедшего человека. Он всплеснул руками и заплакал горько.

"Я принес материнское благословение заключенному сыну, и принес я к болезненному одру матери горькое раскаяние её сына и торжественное обещание его загладить следы прошедшей жизни. Я слышал с замиранием сердца, как раскаявающийся преступник строил планы для утешения своей матери по своем возвращении из ссылки; но я знал, что прежде, чем достигнет он до места своего назначения, его мать не будет более принадлежать к этому миру.

"Его отправили ночыо. Через несколько недель душа страждущей матери возлетела -- я торжественно верю и свято уповаю -- к месту вечного блаженства и покоя. Я отслужил панихиду над бренными останками. Она лежит на здешнем кладбище. Над её могилой нет никакого камня. Человек знал её печали; добродетели её известны Богу.

"Заранее было устроено, что преступник, при первом позволении, станет писать к своей матери, и что письма его будут адресованы на мое имя. Отец положительно отказался от своего сына, лишь только отвели его в тюрьму, и для него было всё равно, жив он или нет.

"Прошло два-три года: о молодом Эдмондсе не было ни слуха, ни духа. В продолжение семи лет, то-есть половины срока его ссылки, я не получил от него ни одного письма. Оставалось придти к вероятному заключению, что он погиб или умер.

"Нет, однакож. По прибытии на место ссылки Эдмондс был отправлен в одну из самых отдаленных колоний, и этим обстоятельством объясняется тот факт, что ни одно из его писем не дошло до моих рук, хотя писал он довольно часто. Все четырнадцать лет пробыл он на одном и том же месте. По истечении этого срока, верный обещанию, данному матери, он отправился в Англию и, после бесчисленных затруднений, прибыл пешком на свою родину.

"В прекрасный воскресный вечер, в половине августа, Джон Эдмондс подходил к той самой деревне, которую, за четырнадцать лет, он оставил с таким позором и стыдом. Ближайший его путь лежал через кладбище. Как сильно забилось сердце в его груди, когда он подошел к церковной ограде! Высокие тополи и липы, озаренные последними лучами заходящего солнца, пробудили в его душе воспоминания давно прошедших дней. Он представлял себе, как, бывало, смотрел на её бледное лицо, и как глаза её наполнялись слезами, когда она любовалась на его черты. Случалось иногда, эти слезы падали на его щеки, когда мать наклонялась целовать своего любимца; невинный малютка плакал и сам, хотя не понимал, отчего и зачем. И вспомнил Джон Эдмондс, как часто он резвился со своими сверстниками по этому зеленому дерну, оглядываясь по временам назад, чтоб уловить улыбку матери или услышать её ласковое слово. Но вот декорация переменилась, младенчество и первые лета юности прошли: наступил период нравственного омрачения, период унижения, стыда, неблагодарности, позора... всё припомнил Джон Эдмондс, и замер дух в нем, и сердце облилось кровью...

"Он вошел в церковь. Вечерня кончилась, народ расходился, но двери еще не были заперты. Глухо раздались его шаги по чугунному полу, и он почти оробел от этого звука. Всё было тихо и спокойно. Он оглянулся вокруг. Ничего не изменилось: всё те же старые памятники, на которые тысячу раз смотрел он с детским благоговением в бывалые годы; тот же маленький налой с полинялой пеленою, тот же алтарь, перед которым так часто повторял он символ веры и десять заповедей. Он подошел к старой ложе, где так часто в воскресные дни сиживал подле матери: ложа была заброшена, и обличала продолжительное отсутствие особы, которой она могла принадлежать. Не было здесь ни Библии, ни маленькой подушки, где лежала священная книга. Быть может, мать его занимала теперь другую, беднейшую ложу, или была так слаба, что не могла дойти до церкви одна, или... но он боялся подумать о том, что могло быть вернее всего. Холодный пот пробился из всех его пор, и он страшно задрожал при выходе из церкви.

"На церковной паперти он встретил старика и отступил назад при взгляде на него: то был могильщик, и Джон Эдмондс, в бывалые годы, часто видел его с заступом в руках. что-то теперь он скажет воротившемуся Джону? Старик поднял глаза на лицо незнакомца, проговорил "добрый вечер" и медленно побрел на кладбище. Он забыл Джона Эдмондса.

"Спустившись с холма, Джон Эдмондс пошел в деревню. Погода была теплая. Поселяне сидели y ворот своих домов, когда он проходил, или бродили в своих маленьких садах, наслаждаясь ясностью вечерней погоды и отдыхая от трудов. Многие взоры обращались на него, и не раз он сам бросал на обе стороны пытливые взгляды, боясь и желая удостовериться, мот ли кто-нибудь угадать его в этом месте. Почти в каждом доме попадались ему незнакомые лица; в некоторых, однакож, угадывал он своих старых товарищей по школе, бывших мальчиками, когда он видел их последний раз; но теперь они были окружены толпою веселых детей, народившихся после его ссылки. В чертах одного старика, тщедушного и слабого, сидевшего с костылем в руках на скамейке y ворот, Джон Эдмондс угадал бывшего земледельца, здорового и сильного, каким он знал его за четырнадцать лет. Но все, решительно все, забыли воротившагося Джона, и никто не приветствовал его ни поклоном, ни ласковым словом.

"Уже последние лучи заходящего солнца падали на землю, отбрасывая яркое зарево на желтые снопы сжатой пшеницы и растягивая на огромное пространство тени огородных дерев, когда Джон Эдмондс остановился, наконец, перед старым домом, где прошли его младенческия лета, и куда стремился он с неописанной тоской в продолжение бесконечных годов своего заточения и тяжкой работы. Да, это был точно он, родительский дом Джона Эдмондса. Вот палисадник -- какой низенький!.. a было время, когда он казался ему высокою стеною,-- вот и старый сад. Новые растения, цветы, деревья; но здесь же, на своих местах, и старые дерева: вот величавый и пышный дуб, тот самый, под которым тысячу раз отдыхал он после резвой игры с детьми... О, сколько воспоминаний, грустных и отрадных, теснятся в его грудь! Внутри дома раздаются голоса. Он становится на цыпочки; притаивает дух, прислушивается с напряженным вниманием -- нет: ни одного знакомого звука! То были веселые голоса, a он знал хорошо, что бедная мать не могла веселиться в разлуке с несчастным сыном.

"Он постучался; когда отворили дверь, из комнаты повысыпала целая толпа маленьких детей, веселых и буйно резвых. Отец, с младенцем на руках, появился на пороге; дети обступили его со всех сторон, захлопали своими крошечными руками и дружно начали тащить его назад, приглашая принять участие в их шумных забавах. С замиранием сердца Джон припомнил, как часто, бывало, в старину, на этом самом месте, он отскакивал от своего буйно-пьяного отца. И припомнил он, как часто случалось ему, скрытому в подушках маленькой постели, слышать грубые слова и за ними -- плач, стоны, крик и рыдания бедной женщины... Подавленный мучительной тоской, Джон опрометью бросился из дома, заплакал, застонал, зарыдал, но кулаки его были сжаты, зубы стиснуты, и палящая тоска сверлила его грудь.

"Таково было первое впечатление возвращения на родину после продолжительной ссылки. Этого ли ожидал несчастный, когда там, за океаном, представлял себе родительский дом, из-за которого вытерпел невыносимые муки в продолжение своего пути? Свидание, радушная встреча, прощение, радостные слезы, спокойный приют.-- Увы!-- всё это мечты, мечты, дикия мечты! Нет более материнской хижины, и он одинок в своей старой деревне. Что значило его прежнее одиночество среди дремучих лесов, никогда не видавших человеческого лица?..

"Он почувствовал и понял, что там, за океаном, в стране бесславия и позора, родина рисовалась в его воображении с обстановкой его младенческих лет, но не такою, какою могла она быть после его возвращения домой. Печальная действительность сразила его сердце и погубила в нем остальной запас нравственного мужества и силы. Он не смел расспрашивать и был далек от надежды, что может кто-нибудь принять его здесь с чувствами сострадания и радушного участия к его судьбе.

"Медленным и нерешительным шагом пошел он вперед, склонив голову на грудь и не смея питать никаких определенных желаний. Одна, только одна мысль тускло мерцала в его мозгу -- бежать от общества людей куда бы то ни было. Он вспомнил про зеленый луг на конце деревни, и туда направил свои шаги. Достигнув этого места, он бросился на траву и закрыл лицо обеими руками.

"Он не заметил, что на холме подле него лежал какой-то человек: его платье зашелестило, когда он обернулся и взглянул на нового пришельца. Эдмондс поднял голову.

"Человек уселся на том же холме, поджав ноги под себя. Его волосы были всклокочены, спина согнута, желтое лицо взрыто глубокими морщинами. Судя по платью, можно было догадаться, что он жил в богадельне. Он казался дряхлым стариком; но эта дряхлость могла быть скорее следствием разврата и болезней, чем естественным действием прожитых годов. Он принялся смотреть на незнакомца: его глаза, сначала впалые и безжизненные, засверкали диким блеском и приняли бурно тревожный вид, когда, повидимому, он вгляделся в предмет своих наблюдений. Еще минута и, казалось, эти глаза готовы будут выпрыгнуть из своих орбит. Эдмондс мало-помалу приподнялся на свои колена, и пристально начал всматриваться в лицо старика. Они глядели друг на друга, молчали и были неподвижны.

"Бледный, как смерть, и страшный, как выходец с того света, старик медленно привстал и зашатался. Эдмондс быстро вскочил с своего места. Старик отступил назад: Джон последовал за ним.

"-- Кто ты, старик?-- сказал он глухим, прерывающимся голосом.-- Дай услышать твой голос.

"-- Прочь!-- закричал старик, сопровождая страшными проклятиями свое восклицание.

"Джон ближе подошел к нему.

"-- Прочь! прочь!

"И дряхлый старик, волнуемый неистовою злобой, поднял палку.

"-- Отец!..

"Старик между тем испустил пронзительный крик и громкое эхо, переливаясь и перекатываясь помчалось по уединенному полю. Его лицо побагровело и посинело; кровь фонтаном хлынула из горла и носа; трава окрасилась темно-багряною краской; старик зашатался и грянулся на землю. У него лопнул кровяной сосуд, и прежде, чем сын успел приподнять его из грязной лужи,-- он уже был мертв.

 

-----

 

"В одном из отдаленных углов нашего кладбища,-- заключил священник после кратковременной паузы,-- погребен человек, служивший три года в моем доме после этого события. Смиренный и кроткий духом, он чистосердечно каялся во всех своих грехах и даже мог служить образцом терпения и строгой жизни, очищенной сердечным сокрушением. Кто был он, и откуда пришел в нашу деревню -- никто не знал, кроме меня; но это был Джон Эдмондс, воротившийся из ссылки".

Глава VII.

На грех мастера нет: метил в ворону, попал в корову.-- Победоносная игра и некоторые другия чрезвычайно-интересные подробности назидательного свойства.

 

Утомительные приключения несчастного утра и счастливейшего вечера, равно как эффект пасторского рассказа, произвели самое могучее влияние на восприимчивые чувства президента Пикквикского клуба. Лишь только радушный хозяин, со свечою в руках, проводил своего гостя в комфортабельную спальню, м-р Пикквик минут через пять погрузился в сладкий и глубокий сон, от которого, впрочем, немедленно воспрянул при первых лучах палящего солнца. Иначе, конечно, и быть не может: между светилами двух миров, физического и нравственного, должна быть постоянная, прямая и непосредственная симпатия.

М-р Пикквик вскочил с постели, надел халат, открыл окно, испустил глубокий вздох и воскликнул таким образом:

-- О природа, чистая, безыскусственная, очаровательная природа,-- благословляю тебя! Какой безумец согласится навсегда запереть себя в душном пространстве, среди извести, кирпичей и глины, если только раз удалось ему почувствовать на себе влияние роскошной сцены, открывшейся теперь перед моими глазами? Какой сумасброд решится прозябать всю свою жизнь в таком месте, где нет ни овечек, ни коров, ни всех этих щедрых даров Сильвана и Помоны, рассыпанных здесь на каждом шагу для мирных и тихих наслаждений истинных сынов обожаемой натуры? Какой, говорю я, какой?

И м-р Пикквик, от избытка душевных волнений, высунул свою голову из окна, чтоб удобнее любоваться на лазурное небо и цветущия поля. Запах свежого сена и сотни благоуханий от цветов маленького сада наполняли воздух перед окнами прекрасной дачи; зеленые луга сияли под утренней росой, блиставшей на каждом листке, и птицы стройным хором заголосили свой концерт, как будто в трепещущих каплях росы скрывался для них источник вдохновений. Сладостное и очаровательное мечтание осенило душу великого мужа.

-- Джой!

Этот прозаический звук весьма неосторожно и некстати порвал нить размышлений, уже начинавших приходить в стройный, систематический порядок в голове глубокого мыслителя. М-р Пикквик взглянул направо: никого не было; взглянул налево: тоже никого; он возвел свой взор на небеса, но и там не оказалось ни одного подозрительного предмета. Затем великий муж отважился на действие, которое бы всего скорее пришло в голову обыкновенного человека: он взглянул в сад, и в саду увидел м-ра Уардля.

-- С добрым утром, м-р Пикквик,-- проговорил почтенный джентльмен, проникнутый, очевидно, чувствами поэтических наслаждений.-- Чудесный день, не правда ли? Хорошо, что вы рано встаете. Выходите скорее к нам. Я буду вас ждать.

М-р Пикквик не заставил повторить обязательного приглашения. В десять минут туалет его был кончен, и через десять минут он был в саду подле веселого старичка.

-- Вот вы как!-- воскликнул м-р Пикквик, заметивший, с некоторым изумлением, что товарищ его держал ружье в руке, и что другое ружье лежало на траве подле него.-- Что вы хотите с этим делать?

-- Ваш друг и я собираемся перед завтраком немного пострелять,-- отвечал добродушный хозяин.-- Ведь он хорошо стреляет?

-- Да, мой приятель говорит, что он отличный стрелок,-- подтвердил м-р Пикквик,-- мне, впрочем, еще не случалось видеть его искусства.

-- И прекрасно: стало быть, вам предстоит удовольствие быть свидетелем нашей забавы. Что это он так долго нейдет? Джой, Джой!

Жирный детина, освеженный живительным влиянием утренней погоды, был, казалось, на этот раз усыплен не совсем, a только на три четверти с дробью. Немедленно он вышел на крыльцо.

-- Ступай, Джой, позови этого джентльмена и скажи, что мы с м-ром Пикквиком станем ждать его y деревьев перед грачами. Ты покажешь дорогу.

Сонливый толстяк поворотил налево кругом, a м-р Уардль, как новый Робинзон Крузо, положил на плечо оба ружья и вышел из садовой калитки.

-- Вот мы здесь и остановимся,-- сказал пожилой джентльмен, когда он и м-р Пикквик подошли к деревьям, унизанным на своих верхушках гнездами грачей.

-- Что ж мы станем делать?-- спросил м-р Пикквик.

-- A вот увидите.

Пожилой джентльмен принялся заряжать ружье.

-- Сюда, господа, сюда!-- воскликнул м-р Пикквик, завидев фигуры господ Снодграса, Винкеля и Топмана.

Пикквикисты только что вышли из садовой калитки и направляли свои шаги к жилищу грачей. Жирный детина, не зная наверное, какого именно джентльмена должен он позвать к своему хозяину, пригласил их всех до одного, рассчитывая весьма благоразумно, что в таком случае не будет никаких недоразумений.

-- Поздненько вы встаете, м-р Винкель,-- проговорил пожилой джентльмен.-- Исправный охотник не станет дожидаться солнечного восхода.

М-р Винкель отвечал принужденной улыбкой и принял поданное ружье с такой прискорбной физиономией, которая, в метафизическом смысле, могла бы скорее принадлежать невинному грачу, томимому предчувствием насильственной смерти.

Пожилой джентльмен свистнул и махнул рукой. По этому знаку двое оборванных мальчишек, выступивших на сцену под дирекцией нового Ламберта {Daniel Lambert -- известный чудак, жирный, высокий и толстый. Он жил в Лондоне и показывал себя за деньги, как редкое произведение природы. Его имя сделалось нарицательным.} в детской форме, начали карабкаться по сучьям двух ближайших дерев.

-- Зачем здесь эти ребята?-- спросил м-р Пикквик взволнованным тоном.

Ему вдруг пришло в голову, что несчастные мальчишки, в надежде приобресть скудную плату за свой риск, промышляют тем, что делают из себя живые мишени для пуль неопытных стрелков. Его сердце облилось кровью.

-- Им надобно вспугнуть игру, ничего больше,-- отвечал, улыбаясь, м-р Уардль.

-- Что?

-- Вспугнуть игру, то есть, говоря на чистом английском наречии, расшевелить грачей.

-- Только-то?

-- Да. Вы успокоились?

-- Совершенно.

-- Очень хорошо. Могу я начать?

-- Сделайте милость,-- сказал м-р Винкель, обрадованный тем, что очередь до него дойдет не слишком скоро.

-- В таком случае, посторонитесь. Ну, мальчуган!

Мальчишка свистнул, закричал и принялся раскачивать ветвь с грачиным гнездом. Встрепенулись юные птенцы, подняли встревоженный говор и, размахивая крыльями, с участием, расспрашивали друг друга, зачем зовет их беспокойный человек. Ружейный выстрел был для них громогласным ответом. Навзничь пал один птенец, и высоко взвились над ним уцелевшия птицы.

-- Подыми, Джой,-- сказал пожилой джентльмен.

Радостная улыбка засияла на щеках сонливого детины, когда он выступил вперед: смутные видения масляного пирога с начинкой из грача зашевелились в его воображении жирно и сладко. Он поднял птицу и засмеялся восторженным смехом: птица была толстая и жирная.

-- Ну, м-р Винкель,-- сказал хозяин, заряжая опять свое собственное ружье,-- теперь ваша очередь: стреляйте.

М-р Винкель двинулся вперед и поднял ружье. М-р Пикквик и его друзья инстинктивно спешили посторониться на значительное расстояние, из опасения повредить свои шляпы убитыми грачами, которые, нет сомнения, дюжинами попадают на землю после опустошительного выстрела. Последовала торжественная пауза, и за нею -- крик мальчишки -- птичий говор -- слабый стук.

-- Эге!-- воскликнул пожилой джентльмен.

-- Что, друг? Ружье не годится?-- спросил м-р Пикквик.

-- Осечка!-- проговорил м-р Винкель, бледный как снег.

-- Странно, очень странно,-- сказал пожилой джентльмен,-- этого за ним прежде никогда не водилось. Да что это? Я вовсе не вижу пистона.

-- Какая рассеянность!-- воскликнул м-р Винкель.-- Я ведь и забыл про пистон!

Ошибка мигом была исправлена, и м-р Винкель опять выступил вперед с видом отчаянно решительным и храбрым. М-р Топман приютился за кустом, и с трепетом смотрел на приготовительную церемонию стрельбы. Мальчишка опять поднял крик и вспугнул четырех птиц. М-р Винкель выстрелил. Стон из груди человека был жалобным и совершенно непредвиденным ответом: м-ру Топману суждено было спасти жизнь невинного грача принятием значительной части заряда в свое левое плечо.

Последовала суматоха, неизобразимая ни пером, ни языком, и мы отнюдь не беремся описывать как м-р Пикквик, проникнутый справедливым негодованием, назвал м-ра Винкеля -- злодеем; как м-р Топман, низверженный и плавающий в собственной крови, лежал и стонал, произнося в забытьи какое-то имя обожаемой красавицы и проклиная своего убийцу, стоявшего перед ним на коленях; как потом он открыл свой правый глаз и прищурил его опять, опрокидываясь навзничь. Всё это представляло сцену поразительную и даже раздирательную в некотором смысле. Наконец, однакож, к общему утешению, несчастный страдалец пришел в себя и обнаружил очевидные признаки жизни. Друзья поставили его на ноги, перевязали ему рану носовым платком и медленными шагами пошли домой, поддерживая его со всех сторон.

Шествие было умилительное и трогательное. Они приближались к садовой калитке, где уже давно стояли дамы, ожидавшия к завтраку своих городских гостей. Девствующая тетушка сияла самою радужною улыбкой и делала веселые знаки. Ясно, что она ничего не знала о случившейся беде. Невинное создание! Бывают времена, когда душевное неведение служит для нас залогом самого прочного блаженства.

Они подошли ближе.

-- Что это y них сделалось с маленьким старичком?-- сказала Изабелла Уардль.

Девствующая тетушка не обратила никакого внимания на этот вопрос, относившийся, по её мнению, к президенту Пикквикского клуба. Треси Топман был еще юношей в её глазах, и она смотрела на его лета в уменьшительное стекло.

-- Ничего, mesdames, будьте спокойны,-- сказал пожилой джентльмен, желавший. заранее предупредить суматоху в обществе женщин.

Дамы обступили м-ра Топмана.

-- Не бойтесь, mesdames,-- повторил хозяин.

-- Что-ж такое случилось?-- вскрикнули леди.

-- Небольшое несчастие с м-ром Топманом -- ничего больше.

Целомудренная тетка испустила пронзительный крик, закатилась истерическим смехом и повалилась без чувств в объятия своих племянниц.

-- Окатить ее холодной водой,-- сказал пожилой джентльмен.

-- Нет, нет,-- пробормотала целомудренная тетка,-- мне теперь лучше, гораздо лучше. Изабелла, Эмилия -- доктора! Он ранен? умер? О, Боже мой. Ха, ха, ха!

Это был второй номер истерического хохота, сопровождаемый отчаянно диким визгом.

-- Успокойтесь,-- сказал м-р Топман, растроганный почти до слез этим умилительным выражением нежной симпатии,-- успокойтесь, сударыня, сделайте милость.

-- Его ли это голос?-- воскликнула целомудренная тетка, дико вращая глазами.

Третий номер истерики принял опустошительно страшный характер.

-- Не тревожьтесь, сударыня, умоляю вас именем неба,-- проговорил м-р Топман нежным тоном.-- Я немного ранен, и ничего больше.

-- Так вы не умерли?-- взвизгнула истерическая леди.-- О, скажите, ради Бога, что вы не умерли!

-- Что за глупости, Рахиль?-- перебил м-р Уардль довольно грубым тоном, совершенно противоречившим поэтическому характеру всей этой сцены.-- За каким чортом он должен сказать, что не умер?

-- О нет, нет, я не умер!-- воскликнул м-р Топман.-- Мне нужна только ваша помощь, сударыня. Позвольте облокотиться на вашу ручку,-- прибавил он шопотом,-- о, мисс Рахиль!

Девственная тетка сделала два шага вперед и подала ему руку. Они благополучно пришли в столовую. М-р Треси Топман, улучив удобную минуту, прижал её пальчики к своим губам и опустился на софу.

-- Вы слабы?-- сказала сострадательная Рахиль.

-- Нет это ничего. Скоро я совсем оправлюсь. Благодарю вас.

И, проговорив последнюю фразу, м-р Топман закрыл глаза.

-- Он спит,-- пробормотала девственная тетка.-- Его органы зрения были сомкнуты только в продолжение двадцати секунд.-- Милый, милый Треси!

М-р Топман встрепенулся и вскочил.

-- О, произнесите еще раз эти отрадные слова!-- воскликнул он с трогательным умилением и самым убедительным тоном.

Целомудренная дева испугалась.

-- Вы, конечно, их не слышали?-- проговорила она с девственной застенчивостью.

-- О, да, я слышал их!-- возразил м-р Топман.-- Повторите ли вы их из сострадания к несчастливцу, который ...

-- Молчите!-- прервала целомудренная леди.-- Мой брат.

М-р Треси Топман принял свою прежнюю позу, и через минуту в комнату вошел м-р Уардль, сопровождаемый хирургом.

Плечо было освидетельствовано, рана перевязана, и доктор, к общему благополучию, объявил, что опасности не было ни малейшей. Мало-помалу веселость водворилась снова, и завтрак начался своим чередом. Джентльмены и леди, повидимому, совсем забыли неприятное приключение, грозившее оставить по себе такия печальные последствия. Один м-р Пикквик молчал и, казалось, был погружен в глубочайшую задумчивость. Его доверие к м-ру Винкелю поколебалось, расшаталось, и едва совсем не исчезло.

-- Играете ли вы в криккет?-- спросил м-р Уардль, обращаясь к несчастному стрелку.

В другое время и при других обстоятельствах м-р Винкель не задумался бы дать утвердительный ответ; но теперь он понимал и чувствовал деликатность своего положения, и скромно отвечал:

-- Нет.

-- A вы, сэр?-- спросил м-р Снодграс.

-- Игрывал встарину,-- отвечал хозяин,-- но теперь отвык. Я член здешнего клуба криккетистов, но сам уже давно не играю {Многосложная и довольно запутанная игра в криккет требует для русских читателей некоторых пояснений. Она разыгрывается двумя партиями, из которых каждая состоит из одинвадцати человек. Прежде всего вколачиваются в землю два, так называемые уиккета (wickets), или городка, на расстоянии двадцати шагов друг от друга. Каждый уиккет состоит из трех вертикально поставленных палок, на которые кладется еще палка меньшей величины. Партии бросают жребий, и тогда с одной стороны выходят с палками два игрока, и становятся подле уиккетов. Каждый из них обязан оборонять свой городок. С этой целью тот и другой отмеривают от уиккета длину своей палки, и на том расстоянии выкапывают маленькое углубление, куда вколачивают толстый конец дубины. С другой стороны выходят два, так называемые, баулера (bowlers), которые должны стараться попасть своим шаром в эти городки. Другие игроки из второй же партии, приставленные для наблюдения за ходом игры, обязаны считать и подавать баулерам шар, если он отлетит слишком далеко. Когда первый баулер бросит шар в противоположный уиккет, то могут произойти три характеристических обстоятельства: или баулер попадет в уиккет, или не попадет и, вместе с тем, удар его не будет отражен защитником уиккета, либо, наконец, брошенный шар далеко отпрянет от удара дубиной. В первом случае неловкий защитник городка совсем оставляет игру, и на его место становится игрок из той же партии; во-втором шар поднимается другим баулером и бросается в противоположный уиккет; в третьем -- баулеры, приставленные для наблюдений, бегут за шаром, поднимают его и бросают в один из городков. Между тем, в этом последнем случае, защитники городков перебегают несколько раз от одного уиккета к другому, стараясь в то же время не прозевать неприятельского нападения. Число сделанных ими переходов отмечается особенными маркерами, и на них-то собственно основывается победа той или другой стороны. Как скоро сбит один из городков, защитник его немедленно должен оставить игру, и это место занимается другим из той же партии криккетистов. Когда таким образом все члены одной партии принуждены будут, один за другим, оставить игру, очередь доходит до игроков противоположной стороны. Победа окончательно решается числом переходов, сделанных криккетистами обеих партий. Должно заметить, что cricket -- национальная и самая любимая игра англичан. Во многих городах учреждены для неё особенные клубы, и случается весьма нередко, что здесь один город соперничает с другим, выбирая из своей среды лучших криккетистов и противопоставляя их соперникам другого местечка. Причем, как водится, устраиваются с обеих сторон пари на огромные суммы. Прим. перев.}.

-- Сегодня, я полагаю, будет большое собрание,-- сказал м-р Пикквик.

-- Да, говорят, игра завязывается на славу,-- отвечал хозяин.-- Хотите посмотреть?

-- Я люблю видеть игры всякого рода,-- отвечал м-р Пикквик,-- если только в них, от неопытности какого-нибудь хвастуна, не подвергается опасности человеческая жизнь.

М-р Пикквик приостановился и строго взглянул на м-ра Винкеля, который обомлел под испытующим взглядом президента. Через несколько секунд великий муж отвел от него свои глаза и прибавил.

-- Можем ли мы поручить нашего раненого друга заботливости ваших леди?

-- Совершенно можете,-- пробормотал скороговоркой м-р Топман.

-- Разумеется,-- подтвердил м-р Снодграс.

Поразмыслили и решили, что м-р Топман останется дома под благодатным надзором женского комитета, a все остальные джентльмены, под предводительством м-ра Уардля, отправятся в город Моггльтон, куда поголовно выступит весь Дингли-Делль, чтоб принять участие в национальной игре, занимавшей теперь умы всех горожан и поселян.

Они пошли веселою и стройною толпой, и через несколько часов м-р Пикквик, почти сам не зная как, очутился в главной улице Моггльтона.

Всем, a может быть не всем, известно, статься может даже, что и никому неизвестно, что Моггльтон -- весьма древний и почтенный город, имеющий все признаки настоящего корпоративного города: в нем есть мэр, буржуа и фримэны, он владеет с незапамятных времен неоспоримым правом представлять из своей среды одного депутата в английский парламент, где, тоже с незапамятных времен, насчитывают в деловом архиве три тысячи триста тридцать три документа относительно города Моггльтона. Этот старинный город отличается своею приверженностию к религии и консерватизмом в торговой политике. Однех просьб относительно уничтожения торговли в праздничные дни поступило от него в парламент пятьсот тридцать семь, и вслед затем таковое же число прошений последовало относительно поощрения торговли неграми и введения колонꙗльной системы в Англии; шестьдесят восемь в пользу удержания и распространения привилегий церкви. Триста семьдесят проектов относительно дистиллирования можжевеловой желудочной водки тоже в свое время были представлены благосклонному вниманию лордов, вместе с покорнейшим прошением касательно выдачи столетней привилегии новоучредившемуся обществу воздержания от крепких напитков.

Проникнутый глубоким уважением к знаменитому городу, м-р Пикквик стоял на главной его улице и смотрел с видом ученой любознательности на окружающие предметы. Перед ним во всей красоте расстилалась торговая площадь, и в центре её -- огромный трактир с блестящей вывеской весьма замысловатого вида: то был на мраморной колонне сизо-бирюзовый лев с высунутым языком и тремя низенькими ножками, поднятыми на воздух, между тем как четвертая лапа неистово опиралась на колонну. Тут были также пожарный двор и страховая от огня контора, хлебные амбары, водочный завод, булочная, полпивная и башмачная лавка, принимавшая также на себя обязанность доставлять честным гражданам потребное количество шляп, фуражек, колпаков, зонтиков, чепчиков и учебных книг по всем отраслям наук. Был тут красный кирпичный домик с небольшим вымощенным двором, принадлежавший, как всем было известно, городскому адвокату, и был тут, сверх того, другой красный кирпичный домик с венецꙗнскими ставнями и огромной вывеской над воротами, где явственно обозначалось золотыми буквами жилище городского врача. Две-три дюжины мальчишек бежали через площадь на поле криккетистов, и два-три лавочника стояли y своих дверей, увлекаемые очевидным желанием быть свидетелями национальной игры. Всё это заметил м-р Пикквик отчетливо и ясно, и уже в душе его заранее обрисовался план красноречивейшей страницы путевых впечатлений. Рассчитывая написать ее при первом удобном случае, он поспешил присоединиться к своим друзьям, которые уже поворотили из главной улицы и созерцали на краю города широкое поле битвы.

Уиккеты были уже совсем готовы, и не в дальнем расстоянии от них красовались две палатки обширного размера, снабженные всеми принадлежностями для отдыха и прохлады состязающихся криккетистов. Но игра еще не начиналась. Два или три героя из Дингли-Делль и столько же городских богатырей забавлялись на чистом воздухе, с величественным видом перекидывая с руки на руку массивные шары. Другие криккетисты в соломенных шляпах, фланелевых куртках и белых штанах, бродили около палаток, куда и м-р Уардль повел своих гостей.

Полдюжины приветствий, громких и радушных, встретили прибытие пожилого джентльмена. Все фланелевые куртки выступили вперед, когда он начал рекомендовать своих гостей, джентльменов из Лондона, желавших с нетерпением видеть собственными глазами национальное игрище, которое, нет сомнения, доставит им одно из величайших наслаждений.

-- Вам, я полагаю, будет гораздо удобнее в палатке,-- сказал один весьма статный джентльмен, с туловищем, несколько похожим на резиновый шар, набитый гусиным пухом.

-- В палатке, сэр, вы найдете всё, что провинция может придумать для столичных гостей,-- подтвердил другой джентльмен весьма величавой и мужественной наружности.

-- Вы очень добры, сэр,-- сказал м-р Пикквик.

-- Сюда пожалуйте,-- добавил джентльмен с шарообразным туловищем.-- Отсюда вы можете увидеть все эволюции наших молодцов.

Президент и м-р Уардль вошли в палатку.

-- Бесподобная игра... эффект сильнейший... упражнение для физики... мастерство!

Эти и некоторые другия слова стенографического свойства поразили прежде всего благородный слух м-ра Пикквика при входе его в гостеприимную палатку. Первый предмет, представившийся его глазам, был -- зелено-фрачный приятель рочестерского дилижанса, расточавший свое красноречие перед избранным кружком, в клубе криккетистов. Его костюм был приведен в немного более исправное состояние, и, вместо башмаков, на нем были сапоги; но это был точно он, испанский путешественник, обожаемый друг донны Христины.

Незнакомец мигом угадал своих друзей. Выступив вперед, он схватил за руку м-ра Пикквика и с обычной торопливостью начал усаживать его на стул, продолжая говорить без умолку во всё это время, как будто все городския распоряжения состояли под его особенным покровительством и непосредственным надзором.

-- Сюда... сюда... отменная потеха... бочки пива... коньяк первейшего сорта... бифстекс... ростбиф... копченые языки... телега с чесноком... горчица дребезжит... превосходный день... пулярки... рад вас видеть... будьте как дома... без церемоний... отличная штука!

М-р Пикквик уселся на указанное место; Винкель и Снодграс также безмолвно повиновались распоряжениям своего таинственного друга. М-р Уардль смотрел, удивлялся и -- ничего не понимал.

-- Позвольте, м-р Уардль, представить вам моего друга,-- сказал м-р Пикквик.

-- Вашего друга! Здравствуйте, сэр. Очень приятно познакомиться с другом моего друга.

Незнакомец быстро сделал антраша и начал пожимать руку м-ра Уардля с такою пламенною горячностью, как будто они были закадычными друзьями лет двадцать сряду. Отступив потом шага два назад и окинув собрание орлиным взглядом, он еще раз схватил руку м-ра Уардля и, повидимому, обнаружил даже очевидное намерение влепить поцелуй в его розовую щеку.

-- Как вы здесь очутились, любезный друг?-- спросил м-р Пикквик с благосклонной улыбкой.

-- Так себе,-- отвечал стенографический друг,-- прикатил ... городская гостиница... пропасть молодежи... фланелевые куртки, белые штаны ... горячия почки с перцом... сандвичи с анчоусами ... отменные ребята... весельчаки ... Превосходно!

М-р Пикквик, уже имевший довольно обширные сведения в стенографической системе незнакомца, быстро понял и сообразил из его лаконических речей, что он, неизвестно какими судьбами, вошел в сношения с членами Криккетского клуба, стал с ними на короткую ногу и получил от них приглашение на общий праздник. Таким образом любопытство ученого мужа было вполне удовлетворено; он надел очки и приготовился смотреть на криккет.

Игра была начата героями Моггльтона. Интерес сделался общим, когда м-р Домкинс и м-р Поддер, знаменитейшие члены славного клуба, отправились, с дубинами в руках, к своим уиккетам. М-р Лоффи слава и краса криккетистов Динглиделль, должен был бросать могучею рукой свой шар против богатыря Домкинса, a м-р Строггльс был выбран для исправления такой же приятной обязанности в отношении к непобедимому Поддеру. Другие игроки были поставлены в различных частях поля для наблюдений за общим ходом, и каждый из них, как и следовало ожидать, поспешил стать в наклонную позицию, опершись рукою, на колено, как будто собираясь подставить свою спину для первого прыжка мальчишки, который должен открыть игру в чехарду. Дознано долговременными опытами, что искусные игроки иначе и не могут делать наблюдений. Этот способ созерцания м-р Пикквик, в своих ученых записках, весьма справедливо называет "наблюдением a posteriori".

Позади уиккетов остановились посредствующие судьи; маркеры приготовились считать и отмечать переходы. Наступила торжественная тишина. М-р Лоффи отступил на несколько шагов за уиккет Поддера и приставил шар на несколько секунд к своему правому глазу. Доверчиво и гордо м-р Домкинс приготовился встретить враждебный шаре, и глаза его быстро следили за всеми движениями Лоффи.

-- Игра идет!-- раздался громовый голос баулера.

И шар, пущенный могучею рукою м-ра Лоффи, быстро полетел к центру противоположного уиккета. Изворотливый Домкинс был настороже; шар, встреченный его дубиной, перескочил через головы наблюдающих игроков, успевших между тем нагнуться до самых колен.

-- Раз -- два -- три. Лови -- бросай -- отражай -- беги -- стой -- раз -- нет -- да -- бросай -- два -- стой!

Весь этот гвалт поднялся за ловким ударом, и в заключение первого акта, городские криккетисты отметили два перебега. Поддер тоже с своей стороны стяжал лавры в честь и славу Моггльтона. Он искусно каждый раз отражал от своего уиккета шары, и они разлетались по широкому полю. Наблюдающие игроки, перебегавшие с одного конца на другой, истощились до последних сил; баулеры сменялись беспрестанно и бросали шары, не щадя своих рук и плеч; но Домкинс и Поддер остались непобедимыми. Около часа их дубины были в постоянной работе, уиккеты спаслись от нападений, и публика сопровождала громкими рукоплесканиями необыкновенную ловкость своих героев. Когда, наконец, Домкинс был пойман, и Поддер выбит из своего места, городские криккетисты уже считали пятьдесят четыре перебега, между тем как герои Динглиделль остались ни при чем. Перевес на стороне горожан был слишком велик, и не было никаких средств поверстаться с ними. Напрасно пылкий Лоффи и нетерпеливый Строггльс употребляли все возможные усилия, чтоб восстановить некоторое равновесие в этом споре: всё было бесполезно, и пальма первенства неоспоримо и решительно осталась за городом Моггльтоном.

Незнакомец между тем кушал, пил и говорил беспрестанно. При каждом ловком ударе он выражал свое одобрение и удовольствие снисходительным и покровительственным тоном; при каждом промахе делал гримасы и грозные жесты, сопровождаемые восклицаниями: "ах, глупо ... осел... ротозей ... фи... срам! " Такие решительные отзывы не преминули утвердить за ним славу совершеннейшего знатока и безошибочного судьи всех эволюций благородной игры в криккет.

-- Игра на славу... экзерсиции первейшего сорта... были удары мастерские,-- говорил незнакомец, когда обе партии сгрупировались в палатке, после окончания игры.

-- A вы, сэр, играли когда-нибудь?-- спросил Уардль, которого начинали забавлять энергичные выходки загадочного джентльмена.

-- Играл ли? Фи!.. двести тысяч раз... не здесь только ... в Вест-Индии.

-- Как? Вы были и в Вест-Индии?

-- Был... по всем краям... во всех частях света... В Австралии три года.

-- Но в Вест-Индии должно быть очень жарко,-- заметил м-р Пикквик,-- тамошний климат неудобен для криккетистов.

-- Всё палит -- печет -- жжет -- томит -- нестерпимо! Раз большое пари... один уиккет... приятель мой, полковник... сэр Томас Блазо ... бросать шары... я отбивать ... Началось рано утром. Шести туземцам поручено делать переходы ... утомились... повалились без чувств... все до одного ... Блазо всё кидал... держали его два туземца ... устал, выбился из сил... я отражал ... ни одного промаха ... Блазо упал. Его сменил Кванко Самба ... солнце запекло.... шар в пузырях... пятьсот семьдесят перебегов... Устал и я... немного ... Кванко не уступал... победить или умереть ... наконец я промахнулся ... покончили ... искупался, освежился... ничего... пошел обедать.

-- Что-ж сталось с этим джентльменом... как бишь его?-- спросил Уардль.

-- Блазо?

-- Нет, с другим.

-- Кванко Самба?

-- Да.

-- Погиб на повал... никогда не мог оправиться... Бедный Кванко ... умер... Печальный элемент.

Здесь незнакомец приставил к своим устам пивную кружку, вероятно для того, чтоб скрыть от взоров публики взволнованные чувства, вызванные свежим воспоминанием трагического события: затем он приостановился, перевел дух и с беспокойством начал озираться вокруг, когда главнейшие криккетисты из Дингли-Делль подошли к м-ру Пикквику и сказали:

-- Мы намерены, сэр, покончить нынешний день скромным обедом в трактире "Голубого Льва", смеем надеяться, что вы и ваши друзья не откажетесь почтить своим присутствием....

-- Само собою разумеется,-- прервал м-р Уардль,-- к числу наших друзей принадлежит также м-р....

И он с вопросительным видом взглянул на незнакомца, который не замедлил дать полный и удовлетворительный ответ:

-- Джингль, сэр, Алфред Джингль, эсквайр -- беспоместный и бездомный эсквайр, сэр.

-- С удовольствием,-- сказал м-р Пикквик;-- мне будет очень приятно.

-- И мне,-- сказал м-р Алфред Джингль, подавая одну руку м-ру Пикквику, другую -- м-ру Уардлю, и говоря потом втихомолку на ухо первого джентльмена: -- обед превосходный ... заглядывал сегодня в кухню ... куры, дичь, пироги -- деликатес! Молодые люди хорошего тона... народ веселый, разбитной -- отлично!

Так как предварительные распоряжения были приведены заранее к вожделенному концу, то вся компания, разделенная на маленькия группы, поворотила из палаток на главную улицу Моггльтона, и через четверть часа господа криккетисты с своими гостями уже заседали в большой зале "Голубого Льва" под председательством м-ра Домкинса, и товарища его, вице-президента Лоффи.

Дружно поднялся за огромным столом говор веселых гостей, дружно застучали ножи, вилки и тарелки, хлопотливо забегали взад и вперед расторопные офицꙗнты, и быстро стали исчезать, одно за другим, лакомые блюда. М-р Джингль кушал, пил, говорил, веселился и шумел один за четверых. Когда все и каждый насытились вдоволь, скатерть была снята и на столе явились в симметрическом порядке бутылки, рюмки и бокалы. Офицꙗнты удалились в буфет и кухню рассуждать, вместе с поваром об остатках торжественного обеда.

Наступили минуты сердечных излияний и общего восторга. Среди одушевленного говора безмолвствовал только один маленький джентльмен с длинным носом и сверкающими глазами. Скрестив руки на груди, он путешествовал по зале медленными и ровными шагами, оглядываясь по временам вокруг себя и откашливаясь с какою-то необыкновенною энергией выразительного свойства. Наконец, когда беседа приняла на минуту более ровный и спокойный характер, маленький джентльмен провозгласил громко и торжественно:

-- Господин вице-президент!

Среди наступившей тишины взоры всех и каждого обратились на вице-президента. М-р Лоффи выступил вперед и произнес торжественный ответ:

-- Сэр!

-- Я желаю сказать вам несколько слов, сэр: пусть почтенные джентльмены благоволят наполнить свои бокалы.

М-р Джингль сделал выразительный жест и произнес энергическим тоном:

-- Слушайте, слушайте!

Когда бокалы наполнились искрометной влагой, вице-президент, принимая глубокомысленный вид, сказал:

-- М-р Степль.

-- Сэр,-- начал минꙗтюрный джентльмен, выступив на середину залы,-- я желал бы обратить свою речь собственно к вам, a не к нашему достойному президенту, потому что, так сказать, наш достойный президент находится в некоторой степени... можно даже сказать, в весьма значительной степени ... между тем как предмет, о котором хочу я говорить, или лучше... правильнее то есть... или ... или....

-- Рассуждать,-- подсказал м-р Джингль.

-- Так точно рассуждать,-- продолжал минꙗтюрный джентльмен.-- Благодарю за такое пояснение мысли моего почтенного друга, если он позволит мне называть его таким именем (Слушайте, слушайте! -- М-р Джингль суетится больше всех). Итак, сэр, объявляю, что я имею честь быть криккетистом из Дингли, то есть из Дингли-Делль (громкия рукоплескания). Само собою разумеется, что я отнюдь не могу обнаруживать притязаний на высокую честь принадлежать к почтенному сословию моггльтонских граждан, и вы позволите мне заметить откровенно, сэр, что я не ищу, не домогаюсь и даже нисколько не желаю этой чести (Слушайте, слушайте!). Уже давно продолжается похвальное соревнование на поле национального игрища между Моггльтоном и Дингли-Деллем,-- это известно всему свету, сэр, и, конечно, никто не станет оспаривать, что европейский континент имеет высокое мнение о криккетистах.... Могуч и славен город Моггльтон, и всюду гремит молва о великих подвигах его граждан; но тем не менее я -- дингли-деллер и горжусь этим наименованием вот по какой причине (Слушайте, слушайте!). Пусть город Моггльтон гордится всеми своими отличиями,-- на это, конечно, он имеет полное право: достоинства его многочисленны, даже, можно сказать, бесчисленны. Однакож, сэр, если все мы твердо помним, что Моггльтон произвел на свет знаменитых героев, Домкинса и Поддера, то, конечно, никто из нас не забудет и не может забыть, что Дингли-Делль, в свою очередь, может достойно превозноситься тем, что ему одолжены своим бытием не менее знаменитые мужи: Лоффи и Строггльс (Дружные и громкия рукоплескания). Унижаю ли я через это честь и славу моггльтонских граждан? Нет, тысячу раз нет. Совсем напротив: я даже завидую при этом случае роскошному излиянию их национальных чувств. Все вы, милостивые государи, вероятно хорошо знаете достопамятный ответ, раздавшийся некогда из бочки, где имел местопребывание свое великий философ древней Греции, стяжавший достойно заслуженную славу в классическом мире: "если бы я не был Диогеном," сказал он, "то я желал бы быть Александром".-- Воображаю себе, что господа, здесь предстоящие, могут в свою очередь сказать: "не будь я Домкинс, я бы желал быть Лоффи", или: "не будь я Поддер, я желал бы быть Строггльсом" (Общий восторг). К вам обращаюсь, господа, почтенные граждане Моггльтона: один ли криккет упрочивает за вами громкую известность? Разве вы никогда не слышали о Домкинсе и его высоких подвигах, имеющих непосредственное отношение к вашей национальной славе? Разве вы не привыкли с именем Поддера соединять понятие о необыкновенной решительности и твердости характера в защите собственности? Кому еще так недавно пришла в голову счастливая мысль относительно увеличения наших привилегий? Кто так красноречиво ратовал в пользу нашей церкви? Домкинс. Итак, милостивые государи, приглашаю вас приветствовать с общим одушевлением почтенные имена наших национальных героев: да здравствуют многая лета Домкинс и Поддер! "

От громких рукоплесканий задрожали окна, когда минꙗтюрный джентльмен кончил свою речь. Весь остаток вечера прошел чрезвычайно весело и дружелюбно. Тосты следовали за тостами, и одна речь сменялась другою: красноречие господ криккетистов обнаружилось во всей своей силе и славе. М-р Лоффи и м-р Строггльс, м-р Пикквик и м-р Джингль были каждый в свою очередь предметом единодушных прославлений и каждый, в свое время, должен был в отборных выражениях благодарить почтенную компанию за предложенные тосты.

Как соревнователи национальной славы, мы весьма охотно согласились бы представить нашим читателям полный отчет обо всех подробностях знаменитого празднества, достойного занять одно из первых мест в летописях великобританских торжеств; но, к несчастию, матерꙗлы наши довольно скудны, и мы должны отказаться от удовольствия украсить свои страницы великолепными образчиками британского витийства. М-р Снодграс, с обычной добросовестностью, представил значительную массу примечаний, которые, нет сомнения, были бы чрезвычайно полезны для нашей цели, если бы, с одной стороны, пламенное красноречие, с другой -- живительное действие вина не сделали почерк этого джентльмена до такой степени неразборчивым, что рукопись его в этом месте оказалась почти совершенно неудобною для ученого употребления. Мы едва могли разобрать в ней имена красноречивых ораторов и весьма немного слов из песни, пропетой м-ром Джинглем. Попадаются здесь выражения в роде следующих: "изломанные кости... пощечина... бутылка... подзатыльник... забубенный"; но из всего этого нам, при всем желании, никак не удалось составить живописной картины, достойной внимания наших благосклонных читателей.

Возвращаясь теперь к раненому м-ру Топману, мы считаем своей обязанностью прибавить только, что за несколько минут до полуночи в трактире "Голубого Льва" раздавалась умилительная мелодия прекрасной и страстной национальной песни, которая начинается таким образом:

 

                Пропируем до утра,

                Пропируем до утра,

                Пропируем до утра,

                     Гей, гой! до утра!

Глава VIII.

Объясняет и доказывает известное положение, что "путь истинной любви не то, что железная дорога".

 

Безмятежное пребывание на хуторе Дингли-Делль, чистый и ароматический воздух, оглашаемый беспрерывно пением пернатых, присутствие прелестных представительниц прекрасного пола, их великодушная заботливость и беспокойство: всё это могущественным образом содействовало к благотворному развитию нежнейших чувств, глубоко насажденных самою природою в сердце м-ра Треси Топмана, несчастного свидетеля птичьей охоты. На этот раз его нежным чувствам было, повидимому, суждено обратиться исключительно на один обожаемый предмет. Молодые девушки были очень милы, и обращение их казалось привлекательным во многих отношениях; но девственная тетка превосходила во всем как своих племянниц, так и всякую другую женщину, какую только видел м-р Топман на своем веку. Было какое-то особенное великолепие в её черных глазах, особенное достоинство в её осанке, и даже походка целомудренной девы обличала такия сановитые свойства, каких отнюдь нельзя было заметить в молодых мисс Уардль. Притом не подлежало ни малейшему сомнению, что м-р Треси Топман и девственная тетка увлеклись друг к другу с первого взгляда непреодолимою симпатиею; в их натуре было что-то родственное, что, повидимому, должно было скрепить неразрывными узами мистический союз их душ. Её имя невольно вырвалось из груди м-ра Топмана, когда он лежал на траве, плавая в своей собственной крови, и страшный истерический хохот девствующей тетки был первым звуком, поразившим слух счастливого Треси, когда друзья подвели его к садовой калитке. Чем же и как объяснить это внезапное волнение в её груди? Было ли оно естественным излиянием женской чувствительности при виде человеческой крови, или, совсем напротив, источник его заключался в пылком и страстном чувстве, которое только он один из всех живущих существ мог пробудить в этой чудной деве? Вот вопросы и сомнения, терзавшие грудь счастливого страдальца, когда он был распростерт на мягкой софе перед пылающим камином. Надлежало разрешить их во что бы ни стало.

Был вечер. Изабелла и Эмилия вышли погулять в сопровождении м-ра Трунделя; глухая старая леди полулежала в забытьи в своих спокойных креслах; жирный и толстый детина храпел y очага в отдаленной кухне; смазливые горничные вертелись y ворот, наслаждаясь приятностью вечерней погоды и любезностью сельских кавалеров, изливавших перед ними свои пылкия чувства. Треси Топман и Рахиль Уардль сидели друг подле друга, не обращая ни малейшего внимания на окружающие предметы. Они мечтали о взаимной симпатии душ, мечтали и молчали.

-- Ах! я совсем забыла свои цветы!-- вдруг сказала девствующая тетка.

-- Пойдемте поливать их теперь,-- промолвил м-р Топман убедительным тоном.

-- Вы простудитесь на вечернем воздухе,-- отвечала целомудренная дева тоном глубочайшего сострадания и симпатии.

-- Нет, нет,-- сказал м-р Топман, быстро вставая с места.-- Позвольте мне идти вместе с вами: это будет полезно для моего здоровья.

Сострадательная леди поправила перевязку на левом плече своего прекрасного собеседника и, взяв его за правую руку, отправилась в сад.

В отдаленном и уединенном конце сада красовалась поэтическая беседка из акаций, жасминов, душистой жимолости и роскошного плюша. В этот приют спокойствия и тишины направила свои шаги счастливая чета. Девствующая тетушка взяла лейку, лежавшую в углу, и собралась идти. М-р Топман удержал ее подле себя.

-- Мисс Уардль! -- воскликнул он, испустив глубокий вздох.

Девствующая тетка затрепетала, зашаталась, и лейка едва не выпала из её рук.

-- Мисс Уардль!-- повторил м-р Топман,-- вы -- ангел!

-- М-р Топман!-- воскликнула Рахиль, краснея, как пион.

-- Да, вы ангел, мисс Уардль, вы ... вы ... вы -- сущий ангел,-- повторил энергическим тоном красноречивый пикквикист.

-- Мужчины всех женщин называют ангелами,-- пробормотала застенчивая леди.

-- Что же вы после этого? С чем могу я вас сравнить, несравненная мисс Уардль,-- говорил восторженный Топман.-- Где и как найти существо, подобное вам? В каком углу мира может еще скрываться такое счастливое соединение физических и моральных совершенств? Где ах! где...

М-р Топман приостановился, вздохнул и с жаром начал пожимать руку красавицы, державшую ручку лейки. Она потупила глаза, опустила голову и прошептала едва слышным голосом.

-- Мужчины как мухи к нам льнут.

-- О, как бы я желал быть мухой, чтоб вечно жужжать вокруг вашего прелестного чела!-- воскликнул вдохновенно м-р Топман.

-- Мужчины все ... такие обманщики ...-- продолжала застенчивая леди.

-- Обманщики -- да; но не все, мисс Уардль. Есть по крайней мере одно существо, постоянное и неизменное в своих чувствах, существо, готовое посвятить всю свою жизнь вашему счастию, существо, которое живет только вашими глазами, дышит вашею улыбкой, которое для вас, только для одной вас переносит тяжелое бремя своей жизни.

-- Гдеж скрывается оно, м-р Топман, это идеальное существо?

-- Здесь, перед вами, мисс Уардль!

И прежде, чем целомудренная дева угадала его настоящую мысль, м-р Топман стоял на коленях y её ног.

-- М-р Топман, встаньте!-- сказала Рахиль.

-- Никогда, никогда!-- был рыцарский ответ.-- О, Рахиль!

Он схватил её трепещущую руку и прижал к своим пламенным устам. Зеленая лейка упала на пол.

-- О, Рахиль, обожаемая Рахиль! Могу ли я надеяться на вашу любовь?

-- М-р Топман, -- проговорила девствующая тетка,-- я так взволнована ... так измучена; но... но ... я к вам неравнодушна.

Лишь только вожделенное признание вырвалось из уст целомудренной леди, м-р Топман приступил к решительному обнаружению своих чувств, и начал делать то, что обыкновенно в подобных случаях делается пылкими юношами, объятыми пожирающей страстью: он быстро вскочил на ноги и, забросив свою руку на плечо девствующей тетки, напечатлел на её устах многочисленные поцелуи, которые все до одного, после некоторого сопротивления и борьбы, были приняты терпеливо и даже благосклонно. Неизвестно, как долго могли бы продолжаться эти пылкия обнаружения нежной страсти, если б красавица, испуганная каким то внезапным явлением, вдруг невырвалась из объятий пламенного юноши.

-- За нами подсматривають, м-р Топман!-- воскликнула целомудренная дева.-- Нас открыли!

М-р Топман с беспокойством оглянулся вокруг себя, и взор его немедленно упал на один из самых прозаических предметов вседневной жизни. Жирный детина, неподвижный, как столб, бессмысленный, как осел, уставил свои большие глаза в самый центр беседки; но и самый опытный физиономист, изучивший до последних мелочей все возможные очертания человеческой фигуры, не открыл бы на его лице ни малейших следов изумления, любопытства или какого нибудь другого чувства, волнующего человеческую грудь. М-р Топман смотрел на жирного детину; жирный детина смотрел на м-ра Топмана с тупым, бессмысленным выражением. Чем долее м-р Топман наблюдал бессмысленно пошлую фигуру детины, тем более убеждался, что он или ничего не знал, не видал, или ничего не понимал. Под влиянием этого впечатления он сказал довольно твердым, решительным и несколько суровым тоном:

-- Чего вам здесь надобно?

-- Пожалуйте ужинать, сэр: стол накрыт.

-- Давно ли вы пришли сюда?-- спросил м-р Топман, окинув еще раз пытливым взором жирного детину.

-- Только сейчас, сэр.

М-р Топман еще пристальнее впился глазами в пошлую фигуру; но не заметил в ней ни малейшего проявления какого нибудь чувства. Успокоенный счастливым результатом своих исследований, м-р Топмань подал руку девствующей тетке и вышел из беседки.

Они пошли домой. Детина следовал за ними.

-- Он ничего не знает,-- шепнул м-р Топман.

-- Ничего,-- подтвердила, девственная тетка.

Позади их послышался странный звук, произведенный как будто неловким усилием подавить невольный смех. М-р Топман оглянулся. Нет, быть не может: на лице жирного детины не было ни малейшей гримасы.

-- Скоро он заснет, я полагаю,-- шепнул м-р Топман.

-- В этом нет никакого сомнения,-- сказала целомудренная тетка.

Они оба засмеялись от чистого сердца.

М-р Топман жестоко ошибся. Жирный детина на этот раз бодрствовал и телом, и душой. Он всё видел и слышал.

За ужином ни с чьей стороны не обнаружилось попыток завязать общий разговор. Старая леди пошла спать; Изабелла Уардль посвятила себя исключительному вниманию м-ра Трунделя; девствующая тетушка была вся сосредоточена на своем любезном Треси; мысли Эмилии Уардль были, казалось, обращены на какой-то отдаленный предмет, вероятно, на отсутствующего Снодграса.

Одиннадцать, двенадцать, час за полночь: джентльменов нет как нет. Беспокойство изобразилось на всех лицах. Неужели их остановили и ограбили среди дороги? Не послать ли людей с фонарями в те места, где им следует возвращаться домой? Или, пожалуй, чего доброго ... Чу! вот они. Отчего они так запоздали? Чу -- какой-то странный голос! Чей бы это?

Всё маленькое общество высыпало в кухню, куда воротились запоздалые гуляки. Один взгляд на них объяснил весьма удовлетворительно настоящее положение вещей.

М-р Пикквик, засунув в карманы обе руки и нахлобучив шляпу на свой левый глаз, стоял облокотившись спиною о буфет, потряхивая головой на все четыре стороны, и по лицу его быстро скользили одна за другою самые благосклонные улыбки, не направленные ни на какой определенный предмет и не вызванные никаким определенным обстоятельством или причиной. Старик Уардль, красный как жареный гусь, неистово пожимал руку незнакомого джентльмена и еще неистовее клялся ему в вечной дружбе. М-р Винкель, прислонившись спиною к стене, произносил весьма слабые заклинания на голову того, кто бы осмелился напомнить ему о позднем часе ночи. М-р Снодграс погрузился в кресла, и физиономия его, в каждой черте, выражала самые отчаянные бедствия, какия только может придумать пылкая фантазия несчастного поэта.

-- Что с вами, господа?-- спросили в один голос изумленные леди.

-- Ни-чег-гго,-- отвечал м-р Пикквик.-- Мы все ... блого ... получны. Я говорю, Уардль, мы все благополучны: так, что ли?

-- Разумеется,-- отвечал веселый хозяин.-- Милые мои, вот вам друг мой, м-р Джингль, друг м-ра Пикквика. Прошу его любить и жаловать: он будет y нас гостить.

-- Не случилось ли чего с м-ром Снодграсом?-- спросила Эмилия беспокойным тоном.

-- Ничего, сударыня, ничего,-- отвечал незнакомый джентльмен.-- Обед и вечер после криккета ... веселая молодежь ... превосходные песни... старый портер ... кларет ... чудесное вино, сударыня ... вино.

-- Врешь ты, шарамыжник,-- возразил прерывающимся голосом м-р Снодграс.-- Какое там вино? Никакого, чорт вас побери. Селедка -- вот в чем штука!

-- Не пора ли им спать, тетушка?-- спросила Эмилия.-- Люди могут отнести их в спальню: по два человека на каждого джентльмена.

-- Я не хочу спать,-- проговорил м-р Винкель довольно решительным тоном.

-- Ни одной живой души не припущу к себе,-- возгласил м-р Пикквик, и при этом лучезарная улыбка снова озарила его красное лицо.

-- Ура!-- воскликнул м-р Винкель.

-- Ур-р-ра!-- подхватил м-р Пикквик, снимая свою шляпу и бросая на пол, при чем его очки также упали на середину кухни.

При этом подвиге он окинул собрание торжествующим взором и захохотал от чистейшего сердца.

-- Давайте еще бутылку вина!-- вскричал м-р Винкель, постепенно понижая свой голос от самой верхней до самой низшей ноты.

Его голова опрокинулась на грудь, и он продолжал бормотать бессвязные звуки, обнаруживая между прочим зверское раскаяние, что поутру не удалось ему отправить на тот свет старикашку Топмана. Наконец он заснул, и в этом положении два дюжих парня, под личным надзором жирного детины, отнесли его наверх. Через несколько минут м-р Снодграс вверил также свою собственную особу покровительству Джоя. М-р Пикквик благоволил принять протянутую руку м-ра Топмана и спокойно выплыл из. кухни, улыбаясь под конец самым любезным и обязательным образом. Наконец и сам хозяин, после немого и трогательного прощания со своими дочерьми, возложил на м-ра Трунделя высокую честь проводить себя наверх: он отправился из кухни, заливаясь горючими слезами, как будто спальня была для него местом заточения и ссылки.

-- Какая поразительная сцена!-- воскликнула девственная тетка.

-- Ужасно, ужасно!-- подтвердили молодые девицы.

-- Ничего ужаснее не видывал,-- сказал м-р Джингль серьезным тоном.-- На его долю пришлось двумя бутылками больше против каждого из его товарищей.-- Зрелище страшное, сударыня, да!

-- Какой любезный молодой человек!-- шепнула девственная тетка на ухо Топману.

-- И очень недурен собой!-- заметила втихомолку Эмилия Уардль.

-- О, да, очень недурен,-- подтвердила девственная тетка.

М-р Топман думал в эту минуту о рочестерской вдове, и сердце его переполнилось мрачною тоской. Разговор, продолжавшийся еще минут двадцать, не мог успокоить его взволнованных чувств. Новый гость был учтив, любезен, разговорчив, и занимательные анекдоты, один за другим, быстро струились из его красноречивых уст. М-р Топман сидел как на иголках и чувствовал, с замиранием сердца, что звезда его славы постепенно меркнет и готова совсем закатиться под влиянием палящих лучей нового светила. Мало-помалу веселость его исчезла, и его смех казался принужденным. Успокоив, наконец, свою больную голову под теплым одеялом, м-р Топмал воображал, с некоторым утешением и отрадой, как бы ему приятно было притиснуть своей спиной этого проклятого Джингля между матрацом и периной.

Поутру на другой день хозяин и его гости, утомленные похождениями предшествовавшей ночи, долго оставались в своих спальнях; но рано встал неутомимый незнакомец и употребил весьма счастливые усилия возбудить веселость дам, пригласивших его принять участие в их утреннем кофе. Девствующая тетка и молодые девицы хохотали до упаду, и даже старая леди пожелала однажды выслушать через слуховой рожок один из его забавных анекдотов. Её удовольствие выразилось одобрительной улыбкой, и она благоволила даже назвать м-ра Джингля "бесстыдным повесой",-- мысль, с которою мгновенно согласились все прекрасные родственницы, присутствовавшия за столом.

Уже издавна старая леди имела в летнее время похвальную привычку выходить в ту самую беседку, в которой м-р Топман накануне ознаменовал себя страстным объяснением своих чувств. Путешествие старой леди неизменно совершалось следующим порядком: во-первых, жирный детина отправлялся в её спальню, снимал с вешалки её черную атласную шляпу, теплую шаль, подбитую ватой, и брал толстый сучковатый посох с длинной рукояткой. Старая леди, надевая шляпу, закутывалась шалью и потом, опираясь одною рукою на свой посох, a другою на плечо жирного детины, шла медленным и ровным шагом в садовую беседку, где, оставаясь одна, наслаждалась около четверти часа благорастворенным воздухом летнего утра. Наконец, точно таким же порядком, она опиралась вновь на посох и плечо и шла обратно в дом свой.

Старуха любила аккуратность во всех своих делах и мыслях. Три года сряду церемония прогулки в сад исполнялась со всею точностью, без малейшего отступления от принятых форм. На этот раз, однакож, к великому её изумлению, произошло в этой церемонии совсем неожиданное изменение: жирный детина вместо того, чтобы оставить беседку, отступил от неё на несколько шагов, осмотрелся направо и налево и потом опять подошел к старой леди с таинственным видом, принимая, повидимому, необходимые предосторожности, чтоб его никто не заметил.

Старая леди была робка, подозрительна, пуглива, как почти все особы её лет. Первою её мыслью было: не хочет ли масляный болван нанести ей какое нибудь физическое оскорбление с преступным умыслом овладеть её скрытым капиталом. Всего лучше было бы в таком случае позвать кого-нибудь на помощь; но старческия немощи уже давно лишили ее способности издавать пронзительные звуки. Проникнутая чувством невыразимого ужаса, старушка наблюдала молча движения рослого детины, и страх её увеличился еще больше, когда тот, прислонившись к её уху, закричал взволнованным и, как ей показалось, грозным тоном:

-- Мистрисс!

Теперь должно обратить внимание на то, что в эту самую минуту м-р Джингль гулял в саду, весьма недалеко от беседки. Услышав громкое воззвание лакея, он остановился прислушаться, что будет дальше. Три существенные причины побудили его на этот поступок. во-первых, он был любопытен и празднен: во-вторых, деликатность чувства отнюдь не принадлежала к числу нравственных свойств м-ра Джингля, в третьих и в последних, он скрывался за куртиною цветов, и никто не видал его в саду. Поэтому м-р Джингль стоял, молчал и слушал.

-- Мистрисс!-- прокричал опять жирный детина.

-- Чего вам надобно, Джой?-- спросила трепещущая старушка.-- Надеюсь, мой милый, я была снисходительна к вам и никогда не взыскивала строго за ваши проступки. Могло случиться что-нибудь невзначай; но этого, конечно, никто бы не избежал на моем месте. Жалованья получали вы много, дела y вас было мало, a есть позволялось вволю.

Старушка весьма искусно задела за чувствительную струну детины: он был растроган, и отвечал выразительным тоном:

-- Много доволен вашей милостью, покорнейше благодарим.

-- Ну, так чего ж вы хотите от меня, мой милый?-- спросила ободренная старушка.

-- Мне хочется поставить дыбом ваши волосы, сударыня.

Такое желание, очевидно, могло происходить из грязного источника, быть может, даже из жажды крови; и так как старая леди не совсем понимала процесс поднятия дыбом её волос, то прежний страх возвратился к ней с новою силой.

-- Как вы полагаете, сударыня, что я видел вчера вечером в этой самой беседке?-- спросил детина, выказывая свои зубы.

-- Почемуж я знаю? Что такое?

-- Я видел, сударыня, собственными глазами, на этом самом месте, где вы изволите сидеть, видел, как один из ваших гостей, раненый джентльмен, сударыня, целовал и обнимал...

-- Кого, Джой, кого? Мою горничную?

-- Нет, сударыня, похуже,-- прервал жирный детина над самым ухом старой леди.

-- Неужто мою внуку?

-- Хуже, гораздо хуже!

-- Что с вами, Джой? Вы с ума сошли!-- проговорила старушка, считавшая последнюю догадку верхом семейного несчастия.-- Кого же? Говорите: я непременно хочу знать.

Жирный детина бросил вокруг себя пытливый взгляд и, уверенный в своей полной безопасности, прокричал над ухом старой леди:

-- Мисс Рахиль!

-- Чтоо-о?-- воскликнула старая леди пронзительным голосом.-- Говорите громче.

-- Мисс Рахиль,-- проревел еще раз детина.

-- Мою дочь!!!

Толстые щеки Джоя залоснились и раздулись, когда он, вместо ответа, утвердительно кивнул своей головой.

-- И она не противилась!-- воскликнула старая леди.

Джой выказал снова зубы и сказал:

-- Я видел, как она сама целовала и обнимала раненого джентльмена.

Еслиб м-р Джингль из своей засады мот видеть выражение лица старой леди, пораженной неожиданною вестью, громкий смех, нет сомнения, обличил бы его присутствие подле таинственной беседки. Он притаил дыхание и старался не проронить ни одного звука. В беседке между тем раздавались отрывочные фразы в роде следующих: "Без моего позволения! " -- "В её лета!" -- "Боже мой, до чего я дожила!" -- Всё это слышал м-р Джингль и видел потом, как жирный детина, постукивая каблуками, вышел из беседки на свежий воздух.

 

Обстоятельство довольно странное, но тем не менее возведенное на степень очевидного факта: м-р Джингль через пять минут после своего прибытия на Менор-Фарм решился и дал себе честное слово -- овладеть, во что бы ни стало, сердцем девственной тетки. С первого взгляда он заметил, что его бесцеремонное и смелое обращение совершенно приходилось по мыслям старой деве, и он рассчитал наугад, что лучшим её достоинством, без сомнения, должно быть независимое состояние, принадлежавшее ей по праву наследства. Предстояла теперь неотложная необходимость, так или иначе, затеснить, отстранить или сокрушить своего счастливого соперника: м-р Джингль решился приступить к этой цели смело и прямо. Фильдинг говорит остроумно и справедливо: "мужчина то же, что огонь, и сердце женщины -- фитиль для него: князь тьмы зажигает их по своей воле". М-р Джингль, великий практический философ, знал очень хорошо, что молодой человек, как он, для такой особы, как девственная тетка, был опаснее всякого огня. Он решился попробовать свою силу.

Исполненный глубоких размышлений насчет этого предмета, он выступил журавлиным шагом из своей засады и пошел вперед по направлению к джентльменскому дому. Фортуна, казалось, сама распорядилась помогать его планам. М-р Топман и другие джентльмены стояли y садовой калитки, и вслед за ними появились молодые девушки, которым тоже вздумалось погулять после своего завтрака. Крепость осталась без прикрытия.

Дверь гостиной была немного притворена. М-р Джингль заглянул: девствующая тетка сидела за шитьем. Он кашлянул, она подняла глаза и улыбнулась. Нерешительность и колебание были совсем незнакомы м-ру Альфреду Джинглю. Он таинственно приставил палец к своим губам, вошел и запер за собою дверь.

-- Мисс Уардль,-- сказал м-р Джингль, приняв на себя озабоченный вид,-- извините... короткое знакомство... церемониться некогда... всё открыто!

-- Сэр!-- воскликнула девственная тетка, изумленная неожиданным появлением незнакомца.

-- Тише... умоляю... важные дела... толстый слуга... пухлое лицо... круглые глаза... мерзавец.

Здесь он выразительно кивнул своею головой; девствующую тетку пронял невольный трепет.

-- Вы намекаете, если не ошибаюсь, на Джозефа?-- сказала Рахиль, стараясь сообщить спокойное выражение своему лицу.

-- Да, сударыня... чорт его побери.... проклятый Джой... изменник... собака... всё сказал старой леди ... вспыхнула, пришла в отчаяние ... дико ... беседка ... Топман ... обнимает и целует... не противится... что вы на это скажете, сударыня?

-- М-р Джингль, если вы пришли издеваться надо мной, обижать беззащитную девушку...

-- Совсем нет... помилуй Бог!.. Слышал всё... сообразил... пришел предостеречь, предложить услуги... сорвать маску. Думайте, что хотите... сделал свое дело... иду.

И он поспешно повернулся к дверям.

-- Что мне делать? что мне делать?-- завопила бедная дева, заливаясь горькими слезами.-- Брат рассердится ужасно!

-- Рассвирепеет... иначе нельзя... фамильная обида.

-- Что-ж мне сказать ему, м-р Джингль?-- всхлипывала девствующая тетка, терзаемая страшным припадком отчаяния.-- Научите, присоветуйте!

-- Скажите, что ему пригрезилось, и больше ничего,-- холодно отвечал м-р Джингль.

Луч надежды озарил страждущую душу горемычной девы. Заметив это, м-р Джингль смелее начал развивать нить своих соображений.

-- Всё вздор, сударыня... очень натурально... заснул, пригрезилась красавица... кошмар... все поверят... понимаете?

Была ли девствующая тетка обрадована рассчитанной вероятностью ускользнуть от опасных следствий сделанного открытия или, быть может, приписанный ей титул красавицы значительно умягчил жестокость её печали, утвердительно сказать мы не можем ни того, ни другого. Как бы то ни было, её щеки покрылись ярким румянцем, и она бросила благодарный взгляд на м-ра Джингля.

Понимая в совершенстве свою роль, м-р Джингль испустил глубокий вздох, вперил на пару минут свои глаза в желтое лицо старой девы, принял мелодраматическую позу и внезапно устремил свой взор на небеса.

-- Вы, кажется, страдаете, м-р Джингль,-- сказала сострадательная леди жалобным тоном,-- вы несчастны. Могу ли я, в благодарность за ваше великодушное участие, вникнуть в настоящую причину ваших страданий? Быть может, мне удастся облегчить ваше горе?

-- Облегчить? Ха, ха, ха! И это говорите вы, мисс Уардль? вы говорите, тогда как любовь ваша принадлежит человеку, неспособному понимать свое счастье, человеку, который даже теперь рассчитывает на привязанность племянницы того самого создания... который... но нет!.. нет! он мой друг: я не буду выставлять на позор его безнравственные свойства. Мисс Уардль -- прощайте!

В заключение этой речи, принявшей, быть может, первый раз на его языке последовательную логическую форму, м-р Джингль приставил к своим глазам коленкоровый лоскут суррогат носового платка и сделал решительный шаг к дверям.

-- Остановитесь, м-р Джингль!-- возопила девствующая тетка.-- Ваш намек относится к м-ру Топману: объяснитесь.

-- Никогда!-- воскликнул м-р Джингль театральным тоном.-- Никогда!

И в доказательство своей твердой решимости он придвинул стул к девствующей тетке и уселся рядом с нею.

-- М-р Джингль,-- сказала целомудренная дева,-- я прошу вас, умоляю, заклинаю ... откройте ужасную тайну, если она имеет какую-нибудь связь с моим другом.

-- Могу ли я,-- начал м-р Джингль, пристально вперив глаза в лицо девствующей тетки,-- могу ли я видеть, как безжалостный эгоист приносит в жертву прелестное создание ... Но нет, нет! Язык отказывается объяснить ...

-- Именем всего, что дорого для вашего растерзанного сердца,-- вопила целомудренная дева,-- умоляю, объясните.

М-р Джингль, казалось, несколько секунд боролся с собственными чувствами и потом, преодолев внутреннее волнение, произнес твердым и выразительным тоном:

-- Топман любит только ваши деньги!

-- Злодей!-- воскликнула мисс Уардль, проникнутая насквозь страшным негодованием.

Сомнения м-ра Джингля решены: y девствующей тетки были деньги.

-- Этого мало,-- продолжал кочующий актер,-- Топман любит другую.

-- Другую!-- возопила тетка.-- Кого же?

-- Смазливую девушку с черными глазами, вашу племянницу -- Эмилию.

Продолжительная пауза.

С этого мгновения в груди старой девы заклокотала самая непримиримая ненависть к мисс Эмилии Уардль. Багровая краска выступила на её лице и шее; она забросила свою голову назад с выражением самого отчаянного презрения и злобы. Закусив, наконец, свои толстые губы и вздернув нос, она прервала продолжительное молчание таким образом:

-- Нет, этого быть не может. Я не верю вам, м-р Джингль.

-- Наблюдайте за ними,-- отвечал кочующий актер.

-- Буду.

-- Замечайте его взоры.

-- Буду.

-- Его шопот.

-- Буду.

-- Он сядет за стол подле неё.

-- Пусть его.

-- Будет любезничать с нею.

-- Пусть.

-- Станет расточать перед нею всю свою внимательность.

-- Пусть.

-- И он бросит вас с пренебрежением.

-- Меня бросит!-- взвизгнула девственная тетка,-- меня!

И в припадке бешеной злобы, она заскрежетала зубами. Глаза её налились кровыо.

-- Убедит ли это вас?

-- Да.

-- Вы будете равнодушны?

-- Да.

-- И вы оставите его?

-- Да.

-- Он не будет иметь места в вашем сердце?

-- Да.

-- Любовь ваша будет принадлежать другому?

-- Да.

-- Честное слово?

-- Честное слово.

М-р Джингль бросился на колени и пять минут простоял y ног целомудренной леди: ему обещали подарить неизменно вечную любовь, как скоро будет приведена в известность гнусная измена Топмана.

В этот же самый день, за обедом, блистательным образом подтвердились слова м-ра Альфреда Джингля. Девственная тетка едва верила своим глазам. М-р Треси Топман сидел подле Эмилии Уардль напротив м-ра Снодграса, улыбаясь шептал, смеялся и выдумывал поэтические комплименты. Ни одним взглядом, ни одним словом не удостоил он владычицы своего сердца, которой так недавно клялся посвятить всю свою жизнь.

-- Чорт побери этого болвана!-- думал про себя м-р Уардль, знавший от своей матери все подробности романтической истории.-- Жирный толстяк, вероятно, спал или грезил на яву. Всё вздор!

-- Изверг!-- думала про себя девственная тетка,-- о, как я ненавижу его! Да, это ясно: милый Джингль не обманывал меня.

Следующий разговор объяснит нашим читателям непостижимую перемену в поведении м-ра Треси Топмана.

Время действия -- вечер; сцена -- сад. Двое мужчин гуляют по уединенной тропинке: один низенький и толстый, другой сухопарый и высокий. То были: м-р Треси Топман и м-р Альфред Джингль. Беседу открыл толстый джентльмен:

-- Ну, друг, хорошо я вел себя?

-- Блистательно ... бесподобно ... лучше не сыграть и мне... завтра опять повторить роль... каждый вечер ... впредь до дальнейших распоряжений.

-- И Рахиль непременно этого требует?

-- Непременно.

-- Довольна ли она моим поведением?

-- Совершенно ... что делать?.. неприятно ... терпение ... постоянство ... отвратить подозрения... боится брата ... надо, говорит, молчать и ждать ... всего два-три дня ... старики угомонятся ... будете блаженствовать оба.

-- Есть от неё какия-нибудь поручения?

-- Любовь ... неизменная привязанность ... нежное влечение. Сказать ли ей что-нибудь от твоего имени?

-- Любезный Альфред,-- отвечал невинный м-р Топман, с жаром пожимая руку своего друга,-- отнеси к ней мою беспредельную любовь и скажи, что я горю нетерпеливым желанием прижать ее к своей пламенной груди. Объяви, что я готов, скрепя сердце, безусловно подчиняться всем распоряжением, какия ты сегодня поутру передал мне от её имени. Скажи, что я удивляюсь её благоразумию и вполне уважаю её скромность.

-- Очень хорошо. Еще что?

-- Ничего больше. Прибавь только, что я мечтаю каждую минуту о том счастливом времени, когда судьба соединит нас неразрывными узами, и когда не будет больше надобности скрывать настоящия чувства под этой личиной притворства.

-- Будет сказано. Еще что?

-- Милый друг мой,-- воскликнул м-р Топман, ухватившись за руку кочующего актера,-- прими пламенную благодарность за твою бескорыстную дружбу и прости великодушно, если я когда словом или мыслью осмелился оскорбить тебя черным подозрением, будто ты остановился на перепутьи к моему счастью. Чем и как, великодушный друг, могу я когда-либо достойным образом отблагодарить тебя за твою бесценную услугу?

-- О, не стоит об этом распространяться!-- возразил м-р Джингль,-- для истинного друга, пожалуй, я готов и в воду.

Но тут он остановился, и, казалось, будто нечаянная мысль озарила его голову.

-- Кстати, любезный друг,-- сказал он,-- не можешь ли ты ссудить мне десять фунтов? Встретились особенные обстоятельства ... отдам через три дня.

-- Изволь, с величайшим удовольствием,-- возразил обязательный м-р Топман,-- только ведь на три дня, говоришь ты?

-- На три, никак не больше.

М-р Топман отсчитал десять фунтов звонкою монетою, и м-р Джингль с благодарностью опустил их в свой карман. Потом они пошли домой.

-- Смотри же, будь осторожен,-- сказал м-р Джингль,-- ни одного взгляда.

-- И ни одной улыбки,-- дополнил м-р Топман.

-- Ни полслова.

-- Буду нем, как болван.

-- Обрати, как и прежде, всю твою внимательность на мисс Эмилию.

-- Постараюсь,-- громко сказал м-р Топман.

-- Постараюсь и я,-- промолвил про себя м-р Джингль.

И они вошли в дом.

Обеденная сцена повторилась и вечером с одинаковым успехом. Три дня сряду и три вечера м-р Треси Топман отлично выдерживал свой искусственный характер. На четвертый день хозяин был в самом счастливом и веселом расположении духа, потому что, после многих доказательств, пришел к положительному заключению, что клевета, взведенная против его гостя, не имела никаких оснований. Веселился и м-р Топман, получивший новое уверение от своего друга, что дела его скоро придвинутся к вожделенному концу. М-р Пикквик, спокойный в своей совести, всегда наслаждался истинным блаженством невинной души. Но грустен, невыразимо грустен был поэт Снодграс, начавший питать в своей душе жгучую ревность к м-ру Топману. Грустила и старая леди, проигравшая в вист три роббера сряду. М-р Джингль и девственная тетка не могли с своей стороны принять деятельного участия ни в радости, ни в печали своих почтенных друзей вследствие весьма основательных причин, о которых будет сообщено благосклонному читателю в особой главе.

Глава IX.

Изумительное открытие и погоня.

 

Ужин был накрыт и стулья стояли вокруг стола. Бутылки, кружки, рюмки и стаканы в симметрическом порядке красовались на буфете, и всё обличало приближение одного из самых веселых часов на хуторе Дингли-Делль.

-- Где же Рахиль?-- сказал Уардль.

-- Куда девался Джингль?-- прибавил м-р Пикквик.

-- Странно,-- сказал хозяин,-- я уж, кажется, часа два не слышал их голоса. Эмилия, позвони в колокольчик.

Позвонила. Явился жирный детина.

-- Где мисс Рахиль?

-- Не знаю-с.

-- Где м-р Джингль?

-- Не могу знать.

Все переглянулись с изумлением. Было уже одиннадцать часов. М-р Топман смеялся исподтишка с видом совершеннейшей самоуверенности, что Альфред и Рахиль гуляют где-нибудь в саду и, без сомнения, говорят о нем. Ха, ха, ха!

-- Ничего, однакож,-- сказал м-р Уардль после короткой паузы,-- придут, если проголодаются; a мы станем делать свое дело: семеро одного не ждут.

-- Превосходное правило,-- заметил м-р Пикквик.

-- Прошу покорно садиться, господа. И сели.

Огромный окорок ветчины красовался на столе, и м-р Пикквик уже успел отделить для себя значительную часть. Он приставил вилку к своим губам, и уста его уже отверзлись для принятия лакомого куска, как вдруг в эту самую минуту в отдаленной кухне послышался смутный говор многих голосов. М-р Пикквик приостановился и положил свою вилку на стол. Хозяин тоже приостановился и незаметно для себя выпустил из рук огромный нож, уже погруженный в самый центр копченой ветчины. Он взглянул на м-ра Пикквика. М-р Пикквик взглянул на м-ра Уардля.

Раздались тяжелые шаги по галлерее, и вдруг с необыкновенным шумом отворилась дверь столовой: парень, чистивший сапоги м-ра Пикквика в первый день прибытия его на хутор, вломился в комнату, сопровождаемый жирным детиной и всею домашнею челядью.

-- Зачем вас чорт несет?-- вскричал хозяин.

-- Не пожар ли в кухне, дети?-- с испугом спросила старая леди.

-- Что вы, бабушка? Бог с вами!-- отвечали в один голос молодые девицы.

-- Что там y вас? Говорите скорее,-- кричал хозяин дома.

-- Они уехали, сэр,-- отвечал лакей,-- то есть, если позволите доложить, уж и след их простыл.

При этом известии, передовой м-р Топман неистово бросил свою вилку и побледнел, как смерть.

-- Кто уехал?-- спросил м-р Уардль исступленным тоном.

-- Мисс Рахиль, сэр, и ваш сухопарый гость... покатили на почтовых из гостиницы "Голубого Льва". Я видел их, но не мог остановить и прибежал доложить вашей милости.

-- Я заплатил его прогоны!-- заревел Топман с отчаянным бешенством, выскакивая из-за стола.-- Он взял y меня десять фунтов! Держать его! Ловить! Он обморочил меня! Не стерплю, не перенесу! В суд его, Пикквик!

И несчастный джентльмен, как помешанный, неистово бегал из угла в угол, произнося самые отчаянные заклинания раздирательного свойства.

-- Ах, Боже мой,-- возгласил м-р Пикквик, устрашенный необыкновенными жестами своего друга,-- он с ума сошел. Что нам делать?

-- Делать!-- откликнулся м-р Уардль, слышавший только последния слова.-- Немедленно ехать в город, взять почтовых лошадей и скакать по их следам во весь опор. Где этот скотина Джой?

-- Здесь я, сэр, только я не скотина,-- раздался голос жирного парня.

-- Дайте мне до него добраться!-- кричал м-р Уардль, порываясь на несчастного слугу. Пикквик поспешил загородить дорогу.-- Мерзавец, был подкуплен этим негодяем и навел меня на фальшивые следы, сочинив нелепую историю насчет общего нашего друга и моей сестры. (Здесь м-р Топман упал в кресла)..-- Дайте мне добраться до него!

-- Не пускайте его, м-р Пикквик!-- заголосил хором весь женский комитет, заглушаемый однакож визжаньем жирного детины.

-- Пустите, пустите,-- кричал раздраженный джентльмен,-- м-р Пикквик, м-р Винкель, прочь с дороги!

Прекрасно и во многих отношениях назидательно было видеть, как посреди этой общей суматохи м-р Пикквик, не утративший ни на один дюйм философского присутствия духа, стоял среди комнаты с распростертыми руками и ногами, заграждая путь вспыльчивому джентльмену, добиравшемуся до своего несчастного слуги, который, наконец, был вытолкан из комнаты дюжими кулаками двух горничных и одной кухарки. Лишь только угомонилась эта суматоха, кучер пришел доложить, что бричка готова.

-- Не пускайте его одного,-- кричали испуганные леди,-- он убьет кого-нибудь.

-- Я поеду с ним,-- сказал м-р Пикквик.

-- Спасибо вам, Пикквик,-- сказал хозяин, пожимая его руку,-- Эмма, дайте м-ру Пикквику шаль на шею, живей! Ну, дети, смотрите хорошенько за бабушкой; ей, кажется, дурно. Готовы ли вы, Пикквик?

Рот и подбородок м-ра Пикквика уже были. окутаны огромной шалью, шляпа красовалась на его голове и лакей подавал ему шинель. Поэтому, лишь м-р Пикквик дал утвердительный ответ, они впрыгнули в бричку.

-- Ну, Томми, покажите-ка нам свою удаль!-- закричал хозяин долговязому кучеру, сидевшему на козлах с длинным бичем в руках.

И стремглав полетела бричка по узким тропинкам, беспрестанно выпрыгивая из дорожной колеи и немилосердо ударяясь о живую изгородь как будто путешественникам непременно нужно было переломать свои кости. Через несколько минут легкий экипаж подкатил к воротам городской гостиницы, где их встретила собравшаяся толпа запоздалых гуляк.

-- Давно ли они ускакали?-- закричал м-р Уардль, не обращаясь ни к кому в особенности.

-- Минут сорок с небольшим,-- отвечал голос из толпы.

-- Карету и четверку лошадей! Живей, живей! Бричку отправить после.

-- Ну, ребята, пошевеливайтесь!-- закричал содержатель гостиницы.-- Четырех лошадей и карету для джентльменов! Не мигать!

Засуетились ямщики, забегали мальчишки и взад, и вперед, засверкали фонари и застучали лошадиные копыта по широкому двору. Явилась на сцену карета из сарая.

-- Надежный экипаж?-- спросил м-р Пикквик,

-- Хватит на двести тысяч миль,-- отвечал хозяин гостиницы.

Мигом впрягли лошадей, бойко вскочили ямщики на козлы, и путешественники поспешили сесть в карету.

-- Семь миль в полчаса! ... Слышите-ли?-- закричал м-р Уардль.

-- Слышим.

Ямщики навязали нахлестки на свои бичи, конюх отворил ворота, толпа взвизгнула, расступилась, и карета стрелою помчалась на большую дорогу.

-- Прекрасное положение!-- думал про себя м-р Пикквик, когда его мыслительная машина, первый раз после всеобщей суматохи, начала работать с обычною силой.-- Прекрасное положение для главного президента Пикквикского клуба: мчаться сломя голову, в глухую полночь, на бешеных лошадях по пятнадцати миль в час!

Первые три или четыре мили между двумя озабоченными путешественниками не было произнесено ни одного звука, потому что каждый из них погружен был в свои собственные думы; но когда, наконец, взмыленные и вспененные кони, пробежав определенное пространство, обуздали свою бешеную прыть м-р Пикквик начал испытывать весьма приятные чувства от быстроты движения и вдруг, обращаясь к своему товарищу, выразил свой восторг таким образом:

-- Ведь мы их, я полагаю, мигом настигнем,-- не так ли?

-- Надеюсь,-- сухо отвечал товарищ.

-- Прекрасная ночь!-- воскликнул м-р Пикквик, устремив свои очки на луну, сиявшую полным блеском.

-- Тем хуже,-- возразил Уардль,-- в лунную ночь им удобнее скакать, и мы ничего не выиграем перед ними. Луна через час зайдет.

-- Это будет очень неприятно,-- заметил м-р Пикквик.

-- Конечно.

Кратковременный прилив веселости к сердцу м-ра Пикквика начал постепенно упадать, когда он сообразил все ужасы и опасности езды среди непроницаемого мрака безлунной ночи. Громкий крик кучеров, завидевших шоссейную заставу, прервал нить его размышлений.

 

-- Йо-йо-йо-йо-йой!-- заливался первый ямщик.

-- Йо-йо-йо-йо-йой!-- заливался второй.

-- Йо-йо-йо-йо-йой!-- завторил сам старик Уардль, выставив из окна кареты свою голову и половину бюста.

-- Йо-йо-йо-йо-йор!-- заголосил сам м-р Пикквик, не имея, впрочем, ни малейшего понятия о том, какой смысл должен заключаться в этом оглушающем крике.

И вдруг карета остановилась.

-- Что это значит?-- спросил м-р Пикквик.

-- Подъехали к шоссейной заставе,-- отвечал Уардль,-- надобно здесь расспросить о беглецах.

Минут через пять, употребленных на перекличку, вышел из шоссейной будки почтенный старичок с седыми волосами, в белой рубашке и серых штанах. Взглянув на луну, он зевнул, почесал затылок и отворил ворота.

-- Давно ли здесь проехала почтовая карета?-- спросил м-р Уардль.

-- Чего?

Уардль повторил свой вопрос.

-- То-есть, вашей милости, если не ошибаюсь, угодно знать, как давно по этому тракту проскакал почтовый экипаж?

-- Ну да.

-- A я сначала никак не мот взять в толк, о чем ваша милость спрашивать изволит. Ну, вы не ошиблись, почтовый экипаж проехал ... точно проехал.

-- Давно ли?

-- Этого заподлинно не могу растолковать. Не так чтобы давно, а, пожалуй, что и давно ... так себе, я полагаю, часа два или около того, а, пожалуй, что и слишком!

-- Какой же экипаж? карета?

-- Да, была и карета. Кажись, так.

-- Давно ли она проехала, мой друг?-- перебил м-р Пикквик ласковым тоном.-- С час будет?

-- Пожалуй, что и будет.

-- Или часа два?

-- Немудрено, что и два.

-- Ступайте, ребята, чорт с ним!-- закричал сердитый джентльмен.-- От этого дурака во сто лет ничего не узнаешь?

-- Дурака!-- повторил старик, оскаливая зубы и продолжая стоять среди дороги, между тем как экипаж исчезал в отдаленном пространстве.-- Сам ты слишком умен: потерял ни за что, ни про что целых пятнадцать минут и ускакал как осел! Если там впереди станут тебя дурачить так же, как и я, не догнать тебе другой кареты до апреля месяца. Мудрено ли бы догадаться старому хрычу, что здесь получено за молчок малую толику? Скачи себе: ни лысого беса не поймаешь! Дурак!

И долго почтенный старичок самодовольно скалил зубы и почесывал затылок. Наконец, затворил он ворота и вошел в свою будку.

Карета между тем без дальнейших остановок продолжала свой путь до следующего станционного двора. Луна, как предсказал Уардль, скоро закатилась; многочисленные ряды мрачных облаков, распространяясь по небесному раздолью, образовали теперь одну густую черную массу, и крупные капли дождя, постукивая исподволь в окна кареты казалось, предсказывали путешественникам быстрое приближение бурной ночи. Противный ветер бушевал в неистовых порывах по большой дороге и печально гудел между листьями дерев, стоявших по обеим сторонам. М-р Пикквик плотнее закутался шинелью, забился в угол кареты, и скоро погрузился в глубокий сон, от которого только могли пробудить его остановка экипажа, звон станционного колокола и громкий крик старика Уардля, нетерпеливо требовавшего новых лошадей.

Встретились неприятные затруднения. Ямщики спали на сенных сушилах богатырским сном, и станционный. смотритель едва мог разбудить их через пять минут. Потом -- долго не могли найти ключа от главной конюшни, и когда, наконец, ключ был найден, сонные конюхи вынесли не ту сбрую и вывели не тех лошадей. Церемония запряжки должна была начаться снова. Будь здесь м-р Пикквик один, погоня, без всякого сомнения, окончилась бы этой станцией; но старик Уардль был неугомонен и упрям: он собственными руками помогал надевать хомуты, взнуздывать лошадей, застегивать постромки, и, благодаря его хлопотливым распоряжениям, дело подвинулось вперед гораздо скорее, чем можно было ожидать.

Карета помчалась опять по большой дороге; но теперь перед нашими путешественниками открывалась перспектива, не имевшая в себе никаких привлекательных сторон. До следующей станции было слишком пятнадцать миль; ночь темнела больше и больше с каждою минутой; ветер завыл, как голодный волк, и тучи разразились проливным дождем. С такими препятствиями бороться было трудно. Был час за полночь, и прошло слишком два часа, когда карета подъехала, наконец, к станционному двору. Здесь однакож судьба, повидимому, сжалилась над нашими путешественниками и оживила надежды в их сердцах.

-- Давно ли воротилась эта карета?-- закричал старик Уардль, выпрыгивая из своего собственного экипажа и указывая на другой, стоявший среди двора и облепленный свежей грязью.

-- Не больше четверти часа, сэр,-- отвечал станционный смотритель, к которому был обращен этот вопрос.

-- Леди и джентльмен?

-- Да, сэр.

-- Пожилая леди, желтая, дурная?

-- Да.

-- Джентльмен сухопарый, высокий, тонконогий, словно вешалка?

-- Да, сэр.

-- Ну, Пикквик, это они, они!-- воскликнул м-р Уардль.

-- Они, жаловались, что немножко запоздали,-- проговорил станционный смотритель.

-- Они, Пикквик, ей Богу они!-- кричал м-р Уардль.-- Четверку лошадей -- живей! Мы их настигнем, прежде чем доедут они до станции. Гинею на водку, ребята, пошевеливайтесь!

И в состоянии необыкновенного возбуждения физических сил пожилой джентльмен засуетился и запрыгал по широкому двору, так что его суетливость электрическим образом подействовала на самого Пикквика, который тоже, приподняв подол длинной шинели, перебегал от одной лошади к другой, кричал на ямщиков, махал руками, притрогивался к дышлу, хомутам, в несомненном и твердом убеждении, что от всех этих хлопот приготовления к поездке должны сократиться по крайней мере вполовину.

-- Влезайте, влезайте!-- кричал м-р Уардль, впрыгивая в карету и захлопывая дверцу с правой стороны.-- Живей, Пикквик, живей!

И прежде, чем м-р Пикквик сообразил, о чем идет речь, дюжая рука одного из ямщиков втолкнула его в карету с левой стороны, захлопнула дверцу, и экипаж стремглав помчался со двора.

-- Вот мы и пошевеливаемся!-- сказал пожилой джентльмен одобрительным тоном.

Они точно шевелились, и м-р Пикквик чувствовал всю силу исполинских движений, когда его начало перебрасывать с одной стороны на другую.

-- Держитесь крепче!-- сказал Уардль, когда м-р Пикквик толкнулся однажды своей головой об его плечо.

-- В жизнь никогда я не чувствовал такой встряски,-- отвечал бедный м-р Пикквик.

-- Ничего, ничего, мы их нагоним! Держитесь крепче.

М-р Пикквик забился в утол. Карета помчалась еще быстрее.

Так промчались они около трех миль. Наконец, м-р Уардль, наблюдавший из окна минуты две или три, обратил на м-ра Пикквика свое лицо, обрызганное грязью и вскричал нетерпеливым тоном:

-- Вот они!

М-р Пикквик высунул свою голову из окна. Гак точно: карета, заложенная четверкой лошадей, мчалась во весь галоп не в дальнем расстоянии от них.

-- Живей, ребята, живей!-- По гинее на брата!

Быстроногие кони первой кареты мчались во весь опор; кони м-ра Уардля вихрем летели по их следам.

-- Я вижу его голову!-- воскликнул раздражительный джентльмен.-- Вон она, чертова башка!

-- И я вижу,-- сказал м-р Пикквик.-- Вон он, проклятый Джингль!

М-р Пикквик не ошибся. Лицо кочующего актера, совершенно залепленное грязью, явственно выставлялось из кареты, и можно было различить, как он делает неистовые жесты, ободряя ямщиков ускорить бег измученных коней.

Завязалась отчаянная борьба. Деревья, заборы и поля пролетали перед ними с быстротой вихря, и через несколько минут путешественники наши были почти подле первой кареты. Они слышали даже, как дребезжал охриплый голос Джингля, кричавшего на ямщиков. Старик Уардль бесновался и выходил из себя. Он дюжинами посылал вперед энергическия проклятия всех возможных видов и родов, сжимал кулаки и грозно обращал их на предмет своих негодований; но м-р Джингль отнюдь не позволял себе выходить из пределов джентльменских приличий: он исподволь бросал на своего преследователя презрительную улыбку и отвечал на его угрозы торжественным криком, когда лошади его, повинуясь убедительным доказательствам кнута, ускоряли быстроту своего бега.

Лишь только м-р Пикквик уселся на свое место, и м-р Уардль, надсадивший свою грудь бесполезным криком, всунул свою голову в карету, как вдруг страшный толчок заставил их судорожно отпрянуть от своих относительных углов. Раздался сильный треск, крик, гвалт,-- колесо покатилось в канаву -- карета опрокинулась на бок.

Через несколько секунд общей суматохи -- барахтанья лошадей и дребезжанья стекол -- м-р Пикквик почувствовал, как высвободили его из-под руин опрокинутого экипажа и как, наконец, поставили его на ноги среди грязной дороги. Высвободив свою голову из капюшона шинели и поправив очки на своих глазах, великий муж поспешил бросить орлиный взгляд на окружающие предметы.

Старик Уардль, в изорванном платье и без шляпы, стоял подле м-ра Пикквика, любуясь на обломки опрокинутого экипажа. Ямщики, ошеломленные падением с козел и облепленные толстыми слоями грязи, стояли подле своих измученных коней. Впереди, не дальше как в пятидесяти шагах, виднелся другой экипаж, придержавший теперь своих лошадей. Кучера с грязными лицами, обращенными назад, ухмылялись и оскаливали зубы, между тем как м-р Джингль с видимым удовольствием смотрел из окна кареты на поражение своих преследователей. Темная ночь уже сменилась рассветом, и вся эта сцена была совершенно видима для глаз при бледном утреннем свете.

-- Э-гой!-- заголосил бесстыдный Джингль.-- Перекувырнулись, господа? Жаль. Как ваши кости? ... Джентльмены пожилые ... тяжелые ... с грузом ... очень опасно!

-- Ты негодяй!-- проревел в ответ м-р Уардль.

-- Ха, ха, ха! Благодарим за комплимент ... сестрица вам кланяется ... благополучна и здорова ... просит не беспокоиться ... ехать назад ... поклон олуху Топману. Ну, ребята!

Ямщики взмахнули бичами, отдохнувшие кони помчались с новой быстротой, м-р Джингль махнул на прощанье белым платком из окна своей кареты.

Ничто во всей истории, ни даже самое падение, не могло поколебать невозмутимого и плавного течения мыслей в крепкой голове президента Пикквикского клуба. Но отчаянная дерзость шарлатана, занявшего сперва деньги y его любезного ученика и потом в благодарность осмелившагося назвать его олухом ... нет, это было невыносимо, нестерпимо! М-р Пикквик с трудом перевел свой дух, покраснел чуть не до самых очков и произнес весьма медленным, ровным и чрезвычайно выразительным тоном:

-- Если я где-нибудь и когда-нибудь встречу этого человека, я... я... я...

-- Да, да, всё это очень хорошо,-- возразил м-р Уардль,-- но пока мы здесь стоим и говорим, они успеют выпросить позволение и обвенчаться.

М-р Пикквик приостановился и крепко закупорил мщение в своей богатырской груди.

-- Далеко ли до станции?-- спросил м-р Уардль одного из ямщиков.

-- Шесть миль или около того: так, что ли, Томми?

-- Нет, брат, врешь: слишком шесть миль. Он врет, сэр, до следующей станции будет гораздо больше шести миль.

-- Делать нечего, Пикквик; пойдемте пешком.

-- Пойдемте, пойдемте!-- отвечал этот истинно-великий человек.

Один из ямщиков поскакал верхом за новыми лошадьми и экипажем; другой остался среди дороги караулить усталых коней и разбитую карету. М-р Пикквик и м-р Уардль бодро выступали вперед, окутав наперед свои головы и шеи огромными платками для предохранения себя от крупных капель дождя, который лил теперь обильным потоком на грязную землю.

Глава X.

Чудное бескорыстие и некоторые другия весьма замечательные черты в характере м-ра Альфреда Джингля.

 

Есть в Лондоне несколько старинных гостиниц, служивших некогда главными квартирами для знаменитых дилижансов,-- в те счастливые дни, когда дилижансы играли главную и существенную роль в истории сухопутных путешествий. В настоящее время, после всесильного владычества железных рельсов, осиротелые гостиницы превратились в скромные подворья для сельских экипажей, и столичный житель почти знать не хочет о их существовании, исключительно полезном для одних провинцꙗлов.

В модных частях города их нет и быть не может при настоящем порядке вещей, и путешественник, отыскивая какой-нибудь из подобных приютов, должен забраться в грязные и отдаленные захолустья, оставшияся здравыми и невредимыми среди всеобщего бешенства к нововведениям всякого рода.

В квартале Боро за Лондонским мостом вы можете, если угодно, отыскать полдюжины старых гостиниц, в совершенстве удержавших свою физиономию давно прошедших времен. Это большия, длинные, закоптелые кирпичные здания с галлереями и фантастическими переходами, способными доставить целые сотни матерꙗлов для страстных и страшных повестей в сантиментальном роде, и мы не преминули бы обратиться к этому обильному источнику, еслиб нам пришло в голову рассказать фантастическую сказку.

Поутру на другой день после событий, описанных в последней главе, на дворе гостиницы "Белого Оленя", что за Лондонским мостом, на соррейской стороне, долговязый малый, перегнутый в три погибели, ваксил и чистил щеткой сапоги. Он был в черной коленкоровой куртке с синими стеклянными пуговицами, в полосатом нанковом жилете и серых брюках из толстого сукна. Вокруг его шеи болтался красный платок самого яркого цвета, и голова его украшалась белою шляпой, надетой набекрень. Перед ним стояли два ряда сапогов, один вычищенный, другой грязный, и при каждом прибавлении к вычищенному ряду, он приостанавливался на минуту от своей работы, чтоб полюбоваться на её блестящий результат.

На дворе "Белого Оленя" не было почти никаких следов кипучей деятельности, составляющей обыкновенную характеристику больших гостиниц. Три или четыре громоздких воза, которых верхушки могли бы достать до окон второго этажа в обыкновенном доме, стояли под высоким навесом, распростертым по одну сторону двора, между тем как другой воз, готовый, повидимому, начать свою дальнейшую поездку, был выдвинут на открытое пространство. В главном здании трактира помещались нумера для приезжих, разделенные на два длинные ряда темной и неуклюжей галлереей. Из каждого нумера, как водится, были проведены по два звонких колокольчика, один в буфет, другой в кофейную залу. Два или три фꙗкра, один шарабан, две брички и столько же телег покатывались, без всякой определенной цели, по различным частям широкого двора, и, вместе с тем, тяжелый лошадиный топот и храп давал знать кому следует о присутствии отдаленной конюшни с двумя дюжинами пустых стойл, по которым беспечно разгуливал самодовольный козел, неизменный друг и советник усталых коней. Если к этому прибавить еще с полдюжины людей, спавших на открытом воздухе под навесом сарая, то читатель получит, вероятно, довольно полную картину, какую двор "Белого оленя" представлял в настоящее достопамятное утро.

Раздался громкий и пронзительный звонок, сопровождавшийся появлением смазливой горничной на верхнем конце галлереи. Она постучалась в дверь одного из нумеров, вошла, получила приказание и выбежала на противоположный конец галлереи, откуда было открыто окно во двор.

-- Сам!

-- Чего?-- откликнулся голос человека в белой шляпе.

-- Двадцать второй номер спрашивает сапоги.

-- Скажите двадцать второму нумеру, что сапоги его стоят смирно и ждут своей очереди.

-- Не дурачьтесь, пожалуйста, Сам: джентльмен говорит, что апоги нужны ему сейчас, сию минуту! Слышите ли?

-- Как не слышать вас, соловей мой голосистый! Очень слышу, ласточка вы моя. Да только вот что, касатка: здесь, видите ли, одиннадцать пар сапогов да один башмак, который принадлежит шестому нумеру с деревянной ногой. Одиннадцать сапогов, трещетка вы моя, должны быть приготовлены к половине девятого, a башмак к девяти. Что за выскочка двадцать второй номер? Скажите ему, сорока вы моя, что на всё бывает свой черед, как говаривал один ученый, собираясь идти в кабак.

И, высказав эту сентенцию, долговязый малый, перегнувшись в три погибели, принялся с новым рвением за свою работу.

Еще раздался звонок, и на этот раз явилась на галлерее почтенная старушка, сама содержательница "Белого Оленя".

-- Сам!-- вскричала старушка.-- Куда он девался, этот пучеглазый ленивец. Вы здесь, Сам. Что-ж вы не отвечаете?

-- Как же мне отвечать, сударыня, когда вы сами кричите?-- возразил Сам довольно грубым тоном.-- "Молчи и слушай", говорил один философ, когда ...

-- Молчи, пустой болтун! Вычистите сейчас же вот эти башмаки для семнадцатого нумера, и отнесите их в гостиную, что в первом этаже, пятый номер.

Старушка бросила на землю башмаки и ушла.

-- Пятый номер,-- говорил Сам, поднимая башмаки и вынимая кусок мела из своего кармана, чтоб сделать заметку на их подошвах.-- Дамские башмаки в гостиной. Это, видно, не простая штучка!

-- Она приехала сегодня поутру,-- сказала горничная, продолжавшая стоять на галлерее,-- приехала в почтовой карете вместе с джентльменом, который требует свои сапоги. И вам лучше прямо приниматься за свое дело и не болтать всякого вздора: вот всё, что я вам скажу.

-- Что-ж вы об этом не объявили прежде?-- сказал Сам с великим негодованием, отделяя джентльменские сапоги от грязной группы их товарищей.-- Я ведь прежде думал, что он так себе какой-нибудь скалдырник в три пени за чистку. Вишь ты, джентльмен и леди в почтовой карете! Это, авось, пахнет двумя шилингами за раз.

И под влиянием этого вдохновительного размышления м-р Самуэль принялся за свою работу с таким пламенным усердием, что менее чем в пять минут джентльменские сапоги и башмаки знатной леди сияли самым ярким блеском. Полюбовавшись на произведение своего искусства, он взял их в обе руки и немедленно явился перед дверью пятого нумера.

-- Войдите!-- воскликнул мужской голос в ответ на стук Самуэля.

Он вошел и отвесил низкий поклон, увидев пред собой леди и джентльмена, сидевших за столом. Затем, поставив сапоги y ног джентльмена, a башмаки y ног знатной дамы, он поклонился еще раз и попятился назад к дверям.

-- Послушайте, любезный!-- сказал джентльмен.

-- Чего изволите, сэр?

-- Не знаете ли вы, где... где выпрашивают позволение на женитьбу?

-- Есть такая контора, сэр.

-- Ну, да, контора. Знаете вы, где она?

-- Знаю, сэр.

-- Где же?

-- На Павловском подворье, сэр, подле книжной лавки с одной стороны. Мальчишки покажут, сэр.

-- Как мальчишки?

-- Да так, мальчишки в белых передниках, которые за тем и приставлены, чтоб показывать дорогу джентльменам, вступающим в брак. Когда какой-нибудь джентльмен подозрительной наружности проходит мимо, они начинают кричать: "Позволения, сэр, позволения! Сюда пожалуйте!" Странные ребята, провал их возьми!

-- Зачем же они кричат?

-- Как зачем, сэр? Они уж, видно, на том стоят. И ведь чем иной раз чорт не шутит: они раззадоривают и таких джентльменов, которым вовсе не приходила в голову женитьба.

-- Вы это как знаете? Разве самому пришлось испытать?

-- Нет, сэр, Бог миловал, a с другими бывали такия оказии... да вот хоть и с моим отцом, примером сказать: был он вдовец, сэр, и после смерти своей супружницы растолстел так, что Боже упаси. Проживал он в кучерах y одной леди, которая -- помяни Бог её душу -- оставила ему в наследство четыреста фунтов чистоганом. Ну, дело известное, сэр, коли деньги завелись в кармане, надобно положить их в банк, да и получать себе законные проценты. Так и сделал... то есть оно выходит, что так, собственно говоря, хотел сделать мой покойный родитель,-- хотел, да и не сделал.

-- Отчего же?

-- Да вот от этих именно крикунов -- пострел их побери.-- Идет он один раз мимо книжной лавки, a они выбежали навстречу, загородили дорогу, да и ну кричать: -- "позволения, сэр, позволения!" -- Чего?-- говорит мой отец.-- "Позволения, сэр",-- говорит крючек.-- Какого позволения?-- говорит мой отец.-- "Вступить в законный брак",-- говорит крючок.-- Отвяжись ты, окаянный,-- говорит мой отец: -- я вовсе не думал об этом.-- "А почемуж бы вам не думать?" -- говорит крючок. Отец мой призадумался да и стал, стал да и говорит: -- Нет, говорит, я слишком стар для женитьбы, да и толст черезчур: куда мне?-- "О, помилуйте, говорит крючек, это y нас, ничего ни почем: в прошлый понедельник мы женили джентльмена вдвое толще вас".-- Будто бы!-- говорит мой отец.-- "Честное слово!-- говорит крючок,-- вы сущий птенец, в сравнении с ним -- сюда, сэр, сюда"! Делать нечего, сэр: идет мой отец, как ручной орангутан за хозяином своим, и вот он входит на задний двор, в контору, где сидит пожилой джентльмен между огромными кипами бумаг, с зелеными очками на носу.-- "Прошу присесть,-- говорит пожилой джентльмен моему отцу,-- я покамест наведу справки и скреплю такой-то артикул".-- Покорно благодарим за ласковое слово,-- говорит мой отец. Вот он и сел, сэр, сел да и задумался насчет, эдак, разных странностей в человеческой судьбе.-- "А что, сэр, как вас зовут"?-- говорит вдруг пожилой джентльмен.-- Тонни Уэллер,-- говорит мой отец.-- "А сколько вам лет"?-- Пятьдесят восемь,-- говорить мой отец.-- "Цветущий возраст, самая пора для вступления в брак,-- говорит пожилой джентльмен,-- a как зовут вашу невесту"?-- Отец мой стал в тупик.-- Не знаю,-- говорит,-- y меня нет невесты.-- "Как не знаете?-- говорит пожилой джентльмен: зачем же вы сюда пришли? да как вы смели, говорит, да я вас, говорит, да вы y меня!.. " говорит. Делать нечего, отец мой струхнул. Место присутственное: шутить нечего.-- Нельзя ли, говорит мой отец, после вписать невесту!-- "Нет,-- говорит пожилой джентльмен,-- никак нельзя". Так и быть, говорит мой отец: пишите м-с Сусанну Клерк, вдову сорока трех лет, прачку ремеслом, из прихода Марии Магдалины: я еще ей ничего не говорил, ну, да, авось, она не заартачится: баба повадливая!-- Пожилой джентльмен изготовил лист, приложил печать и всучил моему отцу. Так и случилось, сэр: Сусанна Клерк не заартачилась, и четыреста фунтиков лопнули для меня однажды навсегда! Кажется, я обеспокоил вашу милость,-- сказал Самуэль в заключение своего печального рассказа,-- прошу извинить, сэр; но уж если зайдет речь насчет этого предмета, так уж наше почтение,-- язык без костей.

Простояв с минуту y дверей и видя, что его не спрашивают ни о чем, Сам поклонился и ушел.

-- Половина десятого ... пора... концы в воду,-- проговорил джентльмен, в котором читатель, без сомнения, угадал приятеля нашего, Альфреда Джингля.

-- Кудаж ты, мой милый?-- спросила девственная тетка.

-- За позволением, мой ангел... вписать ... объявить пастору, и завтра ты моя ... моя навеки!-- сказал м-р Джингль, пожимая руку своей невесты.

-- За позволением!-- пропищала Рахиль, краснея, как пион.

-- За позволением,-- повторил м-р Джингль.

 

                Лечу за облака на крылиях любви!

                Тра-ла-ла... трах-трах тарарах!

 

-- Милый мой поэт!-- воскликнула Рахиль.

-- Мне ли не быть поэтом, прелестная вдохновительница моей музы!-- возгласил счастливый Альфред Джингль.

-- Не могут ли нас обвенчать к вечеру сегодня?-- спросила Рахиль.

-- Не могут, мой ангел... запись ... приготовления ... завтра поутру.

-- Я так боюсь, мой милый: брат легко может узнать, где мы остановились!-- заметила померанцовая невеста, испустив глубокий вздох.

-- Узнать... вздор!.. переломил ребро... неделю отдыхать ... поедет... не догадается... проищет месяц... год не заглянет в Боро... приют безопасный... захолустье -- ха, ха, ха!.. Превосходно!

-- Скорей приходи, мой друг,-- сказала девственная тетка, когда жених её надел свою скомканную шляпу.

-- Тебе ли напоминать об этом, жестокая очаровательница?-- отвечал м-р Джингль, напечатлев девственный поцелуй на толстых губах своей восторженной невесты.

И, сделав отчаянное антраша, кочующий актер перепрыгнул через порог.

-- Какой душка!-- воскликнула счастливая невеста, когда дверь затворилась за её женихом.

-- Странная девка!-- сказал м-р Джингль, проходя галлерею.

Мы не станем продолжать длинную нить размышлений, гомозившихся в разгоряченном мозгу м-ра Джингля, когда он "летел на крылиях любви" за позволением вступить в законный брак: бывают случаи, когда вероломство мужчины приводит иной раз в содрогание самое твердое сердце. Довольно сказать, что кочующий актер, миновав драконов в белых передниках, счастливо добрался до конторы и мигом выхлопотал себе драгоценный документ на пергаменте, где, как и водится, было изъяснено, что: "архиепископ кентерберийский приветствует и благословляет добродетельную чету, возлюбленного сына Альфреда Джингля и возлюбленную дщерь Рахиль Уардль, да будут они в законном супружестве" и проч. Положив мистический документ в свой карман, м-р Джингль с торжеством направил свои шаги в обратный путь.

Еще не успел он воротиться к своей возлюбленной невесте, как на дворе гостиницы "Белого Оленя" появились два толстых старичка и один сухопарый джентльмен, бросавший вокруг себя пытливые взгляды, в надежде отыскать предмет, способный удовлетворить его любопытству. В эту самую минуту м-р Самуэль Уэллер ваксил огромные сапоги, личную собственность фермера, который между тем, после утренних хлопот на толкучем рынке, прохлаждал себя в общей зале за легким завтраком из двух фунтов холодной говядины и трех бутылок пива. Сухопарый джентльмен, осмотревшись вокруг себя, подошел к Самуэлю и сказал вкрадчивым тоном:

-- Любезнейший!

"Знаем мы вас", подумал про себя Самуэль "мягко стелете да жестко спать. Хочет, вероятно, даром выманить какой нибудь совет". Однакож он приостановил свою работу и сказал:

-- Что вам угодно?

-- Любезнейший,-- продолжал сухопарый джентльмен с благосклонной улыбкой,-- много y вас народа нынче, а? Вы, кажется, очень заняты, мой милый, а?

Самуэль бросил на вопросителя пытливый взгляд. Это был мужчина средних лет, с продолговатым лицом и с маленькими черными глазами, беспокойно моргавшими по обеим сторонам его инквизиторского носа. Одет он был весь в черном, и сапоги его блестели, как зрачки его глаз,-- обстоятельство, обратившее на себя особенное внимание Самуэля. На шее y него красовался белый галстук, из-под которого выставлялись белые, как снег, воротнички его голландской рубашки. Золотая часовая цепочка и печати картинно рисовались на его груди. Он держал в руках свои черные лайковые перчатки и, завязав разговор, забросил свои руки под фалды фрака, с видом человека, привыкшего решать головоломные задачи.

-- Так вы очень заняты, мой милый, а?

-- Да таки-нешто: не сидим поджавши ноги, как обыкновенно делал приятель мой портной, умерший недавно от апоплексического удара. Сидим себе за круглым столом да хлеб жуем; жуем да и подхваливаем, a хрена нам не нужно, когда говядины вдоволь.

-- Да вы весельчак, сколько я вижу.

-- Бывал встарину, когда с братом спал на одной постели. От него и заразился, сэр: веселость -- прилипчивая болезнь.

-- Какой y вас старый дом!-- сказал сухопарый джентльмен, осматриваясь кругом.

-- Стар да удал; новый был да сплыл, и где прежде была палата, там нынче простая хата!

-- Вы рифмач, мой милый.

-- Как грач,-- отвечал невозмутимый Самуэль Уэллер.

Сухопарый джентльмен, озадаченный этими бойкими и совершенно неопределенными ответами, отступил на несколько шагов для таинственного совещания со своими товарищами, двумя толстенькими старичками. Сказав им несколько слов, он открыл свою серебряную табакерку, понюхал, вынул платок, и уже хотел, повидимому, вновь начать свою беседу, как вдруиг один толстый джентльмен, с весьма добрым лицом и очками на носу, бойко выступил вперед и, махнув рукою, завел свою речь довольно решительным и выразительным тоном:

-- Дело вот в чем, любезнейший: приятель мой, что стоит перед вашим носом (он указал на другого толстенького джентльмена), даст вам десять шиллингов, если вы потрудитесь откровенно отвечать на один или два....

-- Позвольте, почтеннейший, позвольте,-- перебил сухопарый джентльмен,-- первое и самое главное правило, которое необходимо соблюдается в таких случаях, состоит в следующем: как скоро вы поручаете ходатайство о своем деле постороннему лицу, то ваше собственное личное вмешательство может оказаться не только бесполезным, но и вредным, a посему -- второе правило -- надлежит нам иметь, при существующих обстоятельствах, полную доверенность к этому офицꙗльному лицу. Во всяком случае, м-р... (он обратился к другому толстенькому джентльмену) извините, я всё забываю имя вашего друга.

-- Пикквик,-- сказал м-р Уардль.

Читатель давно догадался, что толстенькие старички были не кто другие, как почтенный президент Пикквикского клуба и достопочтенный владелец хутора Дингли-Делль.

-- Извините, почтеннейший м-р Пикквик, во всяком другом случае мне будет очень приятно воспользоваться вашим советом в качестве amici curiae; но теперь, при настоящих обстоятельствах, вмешательство ваше с аргументом ad captandam benevolentiam, посредством десяти шиллингов, не может, в некотором роде, принести ни малейшей пользы.

Сухопарый джентльмен открыл опять серебряную табакерку и бросил на своих собеседников глубокомысленный взгляд.

-- У меня, сэр, было только одно желание,-- сказал м-р Пикквик,-- покончить как можно скорее эту неприятную историю.

-- Такое желание, почтеннейший, делает вам честь,-- заметил худощавый джентльмен.

-- И с этой целью, сэр,-- продолжал м-р Пикквик,-- я решился в этом деле употребить финансовый аргумент, который, сколько мне известно, производит самое могущественное влияние на человека во всех его положениях и возрастах. Я долго изучал людей, сэр, и могу сказать, что знаю их натуру.

-- Очень хорошо, почтеннейший, очень хорошо, но вам следовало наперед сообщить лично мне вашу счастливую идею. Почтеннейший м-р Пикквик, я совершенно убежден, вы должны иметь отчетливое понятие о той обширнейшей доверенности, какая обыкновенно оказывается офицꙗльному лицу. Если требуется на этот счет какой-нибудь авторитет, то я готов напомнить вам известнейший процесс Барнуэлля {"George Barnwell" -- заглавие известной трагедии Пилло (Pilloe), основанной на истинном происшествии. Главное лицо трагедии, Барнуэлль, обкрадывает своего хозяина и умерщвляет своего дядю. К этому был он побужден своей любовницей. Эту трагедию еще не так давно представляли каждый год в лондонских театрах, и не мудрено, что Самуэль Уэллер знает её содержание. Прим. перев.} и....

-- Как не помнить Джорджа Барнуэлля,-- перебил вдруг Самуэль, бывший до сих пор безмолвным слушателем назидательной беседы,-- я знаю этот процесс так же, как вы, и моим всегдашним мнением было то, что молодая женщина одна заквасила здесь всю эту историю: ее бы и под с_ю_р_к_y_п_ъ. Но об этом, господа, мы потолкуем после, если будет вашей милости угодно. Речь идет теперь о том, чтоб я согласился из ваших рук принять десять шиллингов серебряною монетой: извольте, господа, я согласен. Сговорчивее меня не найти вам дурака в целом свете (м-р Пикквик улыбнулся). Теперь вопрос такого рода: за каким бесом вы хотите дарить мне ваши деньги?

-- Нам нужно знать ...-- сказал м-р Уардль

-- Погодите, почтеннейший, сделайте милость, погодите,-- перебил офицꙗльный джентльмен.

М-р Уардль пожал плечами и замолчал.

-- Нам нужно знать,-- сказал офицꙗльный джентльмен торжественным тоном,-- и мы спрашиваем об этом вас собственно для того, чтоб не обеспокоить кого-нибудь из домашних,-- нам нужно знать: кто теперь стоит в этой гостинице?

-- Кто теперь стоит в этой гостинице!-- повторил Самуэль, представлявший себе всех жильцов не иначе, как под формой костюма, который состоял под его непосредственным надзором.-- A вот изволите видеть: в шестом нумере -- деревянная нога; в тридцатом -- гессенские ботфорты с сафьянными отворотами; в каморке над воротами -- козловые полусапожки, да еще с полдюжины лежащих сапогов в коммерческом отделении за буфетом.

-- Еще кто?-- спросил сухопарый джентльмен.

-- Постойте ...-- отвечал Самуэль, пораженный внезапным воспоминанием,-- ну, да, точно -- веллингтоновские сапоги на высоких каблуках, с длинными кисточками и еще дамские башмаки -- в пятом нумере.

-- Какие башмаки?-- поспешно спросил Уардль, который вместе с м-ром Пикквиком уже начинал теряться в этом длинном каталоге жильцов "Белого Оленя".

-- Провинцꙗльной работу,-- отвечал Самуэль.

-- Кто мастер?

-- Браун.

-- Откуда?

-- Из Могльтона.

-- Они!-- воскликнул м-р Уардль.-- Отыскали, наконец, славу Богу!-- Дома они?

-- Башмаки то, кажись, дома.

-- A джентльмен?

-- Сапоги с кисточками отправились в Докторскую общину.

-- Зачем?

-- За позволением жениться.

-- Мы не опоздали!-- воскликнул м-р Уардль.-- Господа, не нужно терять ни одной минуты. Ну, любезнейший, покажите нам этот номер.

-- Не торопитесь, почтеннейший,-- сказал офицꙗльный джентльмен,-- сделайте милость, не торопитесь: осторожность на первом плане.

Он вынул из кармана красный шелковый кошелек, и вынув соверен, пристально посмотрел на Самуэля. Тот выразительно оскалил зубы.

-- Введите нас в этот номер без доклада и соверен будет ваш,-- сказал офицꙗльный джентльмен.

Самуэль бросил в угол сапоги и повел своих спутников наверх. Пройдя половину галлереи во втором этаже, он приостановился и протянул руку.

-- Вот ваши деньги,-- шепнул адвокат, положив соверен в руку своего спутника.

Самуэль сделал вперед еще несколько шагов и остановился перед дверью. Джентльмены следовали за ним.

-- В этом нумере?-- пробормотал адвокат.

Самуэль утвердительно кивнул головой.

Старик Уардль отворил дверь и все три джентльмена вошли в комнату в ту самую минуту, как м-р Джингль, уже воротившийся, показывал девственной тетке вожделенный документ.

При виде брата и его спутников девственная тетка испустила пронзительный крик и, бросившись на стул, закрыла лицо обеими руками. М-р Джингль поспешно свернул пергамент и положил в свой карман. Незваные посетители выступили на середину комнаты.

-- Вы бесчестный человек, сэр, вы ... вы,-- окликнул старик Уардль, задыхаясь от злобы.

-- Почтеннейший, почтеннейший,-- сказал сухопарый джентльмен, положив свою шляпу на стол,-- присутствие духа и спокойствие прежде всего. Scandalum magnum, личное оскорбление, большая пеня. Успокойтесь, почтеннейший, сделайте милость.

-- Как вы смели увезти мою сестру из моего дома?-- продолжал Уардль.

-- Вот это совсем другая статья,-- заметил адвокат,-- об этом вы можете спросить. Так точно, сэр, как вы осмелились увезти сестрицу м-ра Уардля? Что вы на это скажете, сэр?

-- Какъвы смеете меня об этом спрашивать?-- закричал м-р Джингль таким дерзким и наглым тоном, что сухопарый джентльмен невольно попятился назад.-- Что вы за человек?

-- Что он за человек?-- перебил старик Уардль.-- Вам хочется знать это, бесстыдная тварь? Это м-р Перкер, мой адвокат. Послушайте, Перкер, я хочу преследовать этого негодяя, судить по всей строгости законов, послать к чорту -- осудить -- истребить -- сокрушить!-- A ты,-- продолжал старик, обратившись вдруг к своей сестре,-- ты, Рахиль ... в твои лета связаться с бродягой,-- бежать из родительского дома, покрыть позором свое имя; как не стыдно, как не стыдно! Надевай шляпку и сейчас домой.-- Послушайте, поскорее наймите извозчичью карету и принесите счет этой дамы, слышите?-- заключил он, обращаясь к слуге, которого, впрочем, не было в комнате.

-- Слушаю, сэр,-- отвечал Самуэль, появляясь точно из под земли: он, действительно, оставаясь в корридоре, слушал всю беседу, приставив свое ухо к замочной скважине пятого нумера.

-- Надевай шляпку, Рахиль,-- повторил старик Уардль.

-- Не слушайся его, не трогайся с места!-- вскричал Джингль.-- Господа, советую вам убираться подобру поздорову ... делать вам нечего здесь: невесте больше двадцати одного года, и она свободна располагать собой.

-- Больше двадцати одного!-- воскликнул Уардль презрительным тоном.-- Больше сорока одного!

-- Неправда!-- отвечала с негодованием девственная тетка, отложившая теперь свое твердое намерение подвергнуться истерическим припадкам.

-- Правда, матушка, правда. Просиди еще час в этой комнате и тебе стукнет слишком пятьдесят!

Девственная тетка испустила пронзительный крик и лишилась чувств.

-- Стакан воды,-- сказал человеколюбивый м-р Пикквик, когда в комнату вбежала содержательница трактира, призванная неистовым звоном.

-- С_т_а_к_а_н_ъ воды!-- кричал раздражительный Уардль.-- Принесите-ка лучше ушат и окатите ее с головы до ног: это, авось, скорее образумит старую девку.

-- Зверь, просто зверь!-- отозвалась сострадательная старушка, изъявляя совершеннейшую готовность оказать свою помощь девственной тетке.-- Бедная страдалица! ... Выпейте ... вот так ... повернитесь ... прихлебните ... привстаньте ... еще немножко ...

И, сопровождая свою помощь этими и подобными восклицаниями, добрая трактирщица, при содействии своей горничной, натирала уксусом лоб и щеки девственной тетки, щекотала её нос, развязывала корсет и вообще употребляла все те восстановительные средства, какия с незапамятных времен изобретены сестрами милосердия для любительниц истерики и обморока.

-- Карета готова, сэр,-- сказал Самуэль, появившийся y дверей.

-- Ну, сестра, полно церемониться. Пойдем!

При этом предложении истерические припадки возобновились с новой силой.

Уже трактирщица готова была обнаружить всё свое негодование против насильственных поступков м-ра Уардля, как вдруг кочующий актер вздумал обратиться к решительным мерам.

-- Эй, малый,-- сказал он,-- приведите констебля.

-- Позвольте, сэр, позвольте,-- сказал м-р Перкер.-- Не благоугодно ли вам прежде всего обратить вни ...

-- Ничего не хочу знать,-- перебил м-р Джингль,-- она свободна располагать собою, и никто, против её собственной воли, не смеет разлучить ее с женихом.

-- О, не разлучайте меня!-- воскликнула девственная тетка раздирательным тоном.-- Я не хочу, не могу ...

Новый истерический припадок сопровождался на этот раз диким воплем.

-- Почтеннейший,-- проговорил вполголоса сухопарый джентльмен, отводя в сторону господ Пикквика и Уардля.-- Почтеннейший, положение наше очень незавидно. Мы стоим, так сказать, между двух перекрестных огней и, право, почтеннейший, если рассудить по закону, мы не имеем никакой возможности сопротивляться поступкам леди. Я и прежде имел честь докладывать вам, почтеннейший, что здесь -- magna collisio rerum. Надобно согласиться на пожертвования.

Продолжительная пауза. Адвокат открыл табакерку.

-- В чем же собственно должны заключаться эти пожертвования?-- спросил м-р Пикквик.

-- Да вот видите ли, почтеннейший, друг наш стоит между двух огней. Чтобы с честью выпутаться всем нам из этой перепалки, необходимо потерпеть некоторый убыток в финансовом отношении.

-- Делайте, что хотите: я согласен на всё,-- сказал м-р Уардль.-- Надобно, во что бы ни стало, спасти эту дуру, иначе она погибнет с этим негодяем.

-- В этом нет ни малейшего сомнения,-- отвечал адвокат.-- М-р Джингль, не угодно ли вам пожаловать с нами в другую комнату на несколько минут?

Джингль согласился, и все четыре джентльмена отправились в ближайший пустой номер.

-- Как же это, почтеннейший,-- сказал сухопарый джентльмен, затворяя за собою дверь,-- неужели никаких нет средств устроить это дело? Сюда, почтеннейший, сюда, на пару слов к этому окну: мы будем тут одни, садитесь, почтеннейший, прошу покорно. Между нами, почтеннейший, говоря откровенно,-- согласитесь, почтеннейший, вы увезли эту леди из-за денег: не так ли, почтеннейший?

М-р Джингль нахмурил брови.

-- Ну, да, точно так, почтеннейший, я понимаю, что вы хотите сказать, и заранее вам верю. Мы с вами люди светские, почтеннейший, и хорошо понимаем друг друга ... не то, что эти простаки. Нам ничего не стоит провести их: не так ли, почтеннейший?

М-р Джингль улыбнулся.

-- Очень хорошо,-- продолжал адвокат, заметив произведенное впечатление.-- Теперь, почтеннейший, дело, видите ли, вот в чем: y этой леди, до смерти её матери, нет и не будет ничего, кроме разве какой-нибудь сотняги, да и то едва ли.

-- Мать с_т_а_р_у_х_а,-- сказал м-р Джингль многозначительным тоном.

-- Истинная правда, почтеннейший, я не спорю,-- сказал адвокат, откашливаясь и вынимая платок из кармана,-- вы справедливо изволили заметить, что она с_т_а_р_е_н_ь_к_а. М-с Уардль происходит от старинной фамилии, почтеннейший, старинной во всех возможных отношениях. Основатель этой фамилии прибыл в Англию с войском Юлия Цезаря и поселился в Кентском графстве. Всего замечательнее то, почтеннейший, что только один из членов этой фамилии не дожил до девяноста лет, да и тот погиб насильственною смертью в половине XVI века. Старушке теперь семьдесят три года, почтеннейший: старенька, я согласен с вами, и едва ли проживет она лет тридцать.

Сухопарый джентльмен приостановился и открыл табакерку.

-- Что же вы хотите этим сказать?-- спросил м-р Джингль.

-- Да вот не угодно ли табачку, почтеннейший... не изволите нюхать? И прекрасно -- лишний расход. Вижу по всему, почтеннейший, что вы прекрасный молодой человек и могли бы отлично устроить в свете свою карьеру, еслиб был y вас капиталец, а?

-- Что-ж из этого?

-- Вы не понимаете меня?

-- Не совсем.

-- Я объясню вам эту статью в коротких словах, потому что вы человек умный и живали в свете. Как вы думаете, почтеннейший, что лучше: пятьдесят фунтов и свобода или старая девица и долговременное ожидание?

-- Пятидесяти фунтов мало,-- сказал м-р Джингль, вставая с места.-- Не сойдемся.

-- Погодите, почтеннейший,-- возразил адвокат, удерживая его за фалду.-- Капиталец кругленький: человеку с вашими способностями много может сделать из пятидесяти фунтов.

-- Полтораста фунтов, так и быть,-- отвечал м-р Джингль холодным тоном.

-- Что вы, почтеннейший, Бог с вами!-- возразил адвокат.-- Ведь всё это дело, говоря по совести, выеденного яйца не стоит.

-- Однакож, вы сами предложили пятьдесят.

-- И довольно.

-- Сто пятьдесят.

-- Как это можно, помилуйте! Семьдесят, если угодно.

-- Не сойдемся,-- сказал м-р Джингль, вставая опять со своего места.

-- Куда ж вы так спешите, почтеннейший? Погодите. Восемьдесят фунтов -- согласны?

-- Мало.

-- Довольно, почтеннейший, уверяю вас. Неужели вы не сделаете никакой уступки?

-- Нельзя. Рассудите сами: девять фунтов стоили мне почтовые прогоны; три -- позволение, итого двенадцать; вознаграждение за хлопоты положим сто, итого сто двенадцать. Сколько же, по вашему, должно стоить оскорбление личной чести и потеря невесты?

-- Э, полноте, почтеннейший! Я уже сказал, что мы хорошо понимаем друг друга. Стоит ли нам распространяться насчет этих последних пунктов? Сто фунтов для круглоты счета: хотите?

-- Сто двадцать.

-- Право, почтеннейший, охота вам из такой малости ... Ну, я напишу вексель.

И сухопарый джентльмен сел за стол писать вексель.

-- Срок платежа я назначу послезавтра,-- сказал адвокат, обращаясь к м-ру Уардлю,-- a вы между тем увезите вашу сестрицу.

М-р Уардль сделал утвердительный знак.

-- Ну, почтеннейший, стало быть, мы помирились на сотне фунтов?

-- На ста двадцати.

-- Почтеннейший ...

-- Пишите, м-р Перкер, и пусть он убирается к чорту,-- перебил старик Уардль.

М-р Джингль взял написанный вексель и положил в карман.

-- Теперь -- вон отсюда, негодяй!-- закричал м-р Уардль.

-- Почтеннейший ...

-- И помни,-- продолжал м-р Уардль,-- ни за какия блага я не решился бы на эти переговоры с тобою, если бы не был убежден, как дважды два, что с моими деньгами ты гораздо скорее полетишь к чорту в омут, чем ...

-- Почтеннейший, почтеннейший ...

-- Погодите, Перкер.-- Вон отсюда, негодяй!

-- Сию минуту,-- отвечал с невозмутимым спокойствием кочующий актер.-- Прощай, Пикквик, прощай, любезный.

Если бы равнодушный зритель мог спокойно наблюдать физиономию великого человека в продолжение последней части этой беседы, он не мот бы надивиться, каким образом пожирающий огонь негодования не расплавил стекол его очков: так могуч и величественно свиреп был теперь гнев президента Пикквикского клуба! Кулаки его невольно сжались, щеки побагровели и ноздри вздулись, когда он услышал свое собственное имя, саркастически произнесенное презренным негодяем. Однакож он укротил свои бурные порывы, и невероятное чудо! нашел в себе твердость духа -- неподвижно стоять на одном месте.

М-р Пикквик был философ, это правда; но ведь и философы -- те же смертные люди, облеченные только бронею высшей мудрости и силы. Стрела, роковая стрела пронзила насквозь философскую броню и просверлила самое сердце великого мужа. Раздираемый самою отчаянною яростью, он схватил чернильницу, бросил ее со всего размаха и неистово побежал вперед. Но м-р Джингль исчез в эту минуту, и великий человек, сам не зная как, очутился в объятиях Самуэля.

-- Куда вы бежите, сэр?-- сказал эксцентрический слуга.-- Мебель, я полагаю, дешева в ваших местах, a y нас покупаются чернильницы на чистые денежки, м-р ... не имею чести знать вашего имени, государь мой. Погодите малую толику: какая польза вам гнаться за человеком, который, провал его возьми, мастерски составил свое счастье? Он теперь на другом конце квартала, и уж, разумеется, его не видать вам, как своих ушей.

М-р Пикквик, как и все люди, способен был внимать голосу убеждения, кому бы он ни принадлежал. Мыслитель быстрый и могучий, он вдруг взвесил все обстоятельства этого дела и мигом сообразил, что благородный гнев его будет на этот раз совершенно бессилен и бесплоден. Он угомонился в одно мгновение ока, испустил три глубоких вздоха, вынул из кармана носовой платок и благосклонно взглянул на своих друзей.

Говорить ли нам о плачевном положении мисс Уардль, оставленной таким образом своим неверным другом? М-р Пикквик мастерски изобразил эту раздирательную сцену, и его записки, обрызганные в этом месте горькими слезами сострадания, лежат пред нами: одно слово, и типографские станки передадут их всему свету. Но нет, нет! Покоряясь голосу холодного рассудка, мы отнюдь не намерены сокрушать грудь благосклонного читателя изображением тяжких страданий женского сердца.

Медленно и грустно два почтенных друга и страждущая леди возвращались на другой день в город Моггльтон. Печально и тускло мрачные тени летней ночи ложились на окрестные поля, когда путешественники прибыли, наконец, в Дингли-Делль и остановились перед входом в Менор-Фарм.