Наталья Василевская

КОРЕЙСКАЯ МОНЕТА СЧАСТЬЯ

История жизни трёх подруг — одесситок, в которой переплетаются неожиданные события, заставляющие принимать неординарные решения и получать в награду потрясающие подарки судьбы, не раз заставляющие задуматься о чьём-то загадочном вмешательстве и покровительстве. В их удивительной реальности присутствуют и трагические ситуации, и разочарования, и фееричные приключения и неожиданные встречи, меняющие жизнь. Им приходится и плакать, и смеяться, оставаясь яркими, ироничными, талантливыми. Им некогда скучать: их жизнь идёт по фантастическому сценарию, расширяя их круг общения и привлекая замечательных людей с родственными душами.

Друзьям, ушедшим за радугу, посвящается…

 

ЧАСТЬ I

1

— Моя вуаль из кисеи тумана,

И у подъезда ждет кабриолет —

Я вся дрожу в предчувствии обмана:

Стою в шелках, а жениха всё нет.

Маруся Лукова крутилась перед зеркалом.

— Маман, идите сюда скорей!

— Ты чего орёшь на весь дом? — в комнату прихрамывая, вошла Валентина Ивановна и, встав у неё за спиной, с улыбкой спросила:

— Маша, что у тебя на голове?

Лукова, прищурившись, направила струю лака на замысловатую конструкцию из сиреневых волос и нацепила на нос очки.

— Дай павлина! Последний штрих…

Мать извлекла из шкатулки брошь и протерла её рукавом байкового халата.

— Если ты уверенна, что изуродовать свою внешность — это последний шанс устроить личную жизнь, я не буду тебя переубеждать, милая, но знай: ты производишь впечатление не совсем нормальной — вернее, совсем сумасшедшей девочки.

— Не мешай входить в образ, — Маруся пристегнула латунного павлина к блузке, — пора Рыжую будить.

Юля Жукова вздрогнула: в прихожей разрывался телефон.

— Какого чёрта? Это ты, Лукова? — сонным голосом пробурчала она, сняв трубку.

— Я — кто же ещё? Через сорок минут Наташкин поезд приходит.

— Ты в своём уме? Посмотри на часы!

— Прости: немного ошиблась.

— Заходи раз ошиблась. Только тихо: Севка спит.

Юля приоткрыла входную дверь, и, закутавшись в плед, вышла на балкон. Она с трудом разглядела подругу, срывающую цветы в палисаднике. Надёргав тюльпаны, Лукова направилась к подъезду — вскоре в прихожей раздался грохот, и соседка появилась на пороге кухни, размахивая букетом:

— Это тебе! Ты видела, какой туман?

Маруся швырнула на стол кулек с огрызками хлеба, подтянула зелёную юбку в белый горох с огромными накладными карманами, и, показав тонкую ножку, обутую в малиновый лаковый ботинок, артистично покрутила им перед носом Жуковой.

— Признайся: ведь тебе будет стыдно идти со мной по улице, да?

— Чего стыдиться? Все подумают, что я веду тебя на приём к психиатру.

Лукова развалилась на стуле, закинув ногу на ногу.

— Сегодня воскресенье — какой психиатр?

Жукова выпила стакан воды, и, прикурив сигарету, кивнула на кулек:

— Что это?

— Коллеги убирают в хлебницах и приносят мне сухари (буду птичек на кладбище кормить). Чего грустишь?

Задумчиво рассматривая старомодную полосатую кофту подруги с огромными перламутровыми пуговицами и с павлином, распустившим хвост, Юля вздохнула:

— Поставь цветы в вазу — я в душ.

— В глазах тоска, как у некормленой кошки. Что-то случилось, а говорить не хочет. Очень интересно…

 

С моря дул легкий ветерок — туман рассеялся, и воскресное майское утро предвещало прекрасный теплый день. Девушки вышли из ворот и направились к вокзалу встречать подругу Наташу.

— Ты бы хоть на кладбище оделась, как человек. Настоящее пугало: тебя бы в огород — птицы от инфаркта начнут дохнуть, — бурчала Юля.

— А вдруг человек надёжный случится? Я тебе сто раз объясняла, но ты же меня никогда не слушаешь. Могу напомнить: тот мужчина, которому будет абсолютно безразлично, что на мне надето, и какая причёска у меня на голове навсегда завоюет моё сердце и душу.

— Ты считаешь, это тряпьё вызовет у мужчины желание завоёвывать твоё сердце? И на кой чёрт ему понадобится какая-то душа, если в дрожь бросает только от одного твоего вида. Знаешь, из тебя получилась бы неплохая клоунесса, болтающая чушь в перерывах между цирковыми номерами.

— Моя мама…

— Даже не вздумай! Ни слова о маме.

— Ну, только разок! Моя хромая мама умудрилась где-то выцарапать мужика и подбить его на тёмное дело для материализации своей мечты в виде меня — Маруси Луковой. Она, к сожалению, не сообразила в тот момент, что её дочь будет всю жизнь страдать из-за отсутствия отцовской любви и эгоистично грезила о счастье каждое утро орать голосом армейского прапорщика: «Подъём, Маруся! Ты опоздаешь на работу в ботанический сад!»

— Ну, вот — готовая реприза…

Лукова довольно ухмыльнулась:

— Мне нравится, что ты оценила. Как же быстро время пролетело: мы ведь уже целый год прожили без Кимов, — она дернула Юлю за рукав пиджака, — почему ты молчишь? Хочешь, открою один секрет? Я сегодня объявляю день искренности (ты можешь не поддерживать мою инициативу). Так вот, слушай! Иногда, страдая бессонницей, я представляла, что Женя Ким мой родной папа: сильный, умный, богатый (ну ты и сама знаешь, каким он был). Вот он забирает меня из роддома, глупо улыбаясь от счастья и с трудом осознавая, что стал отцом — проходит совсем немного времени, и он уже ведёт меня за руку в детский сад, а вы (ты и Наташка) тащитесь следом и с завистью пялитесь нам в спины. Потом мы идем в наш первый «В» класс — Ким, нежно целуя меня лоб, просит: «Маруся, не изводи учительницу на уроках: если ты будешь послушной девочкой — мы с тобой на летних каникулах отправимся в Италию, и я покажу тебе Пизанскую башню». Ну, короче: уже не осталось ни одного европейского курорта, где бы мы не побывали, потому что я круглая отличница и моя фотография постоянно висит на доске почёта. После окончания школы я поступаю в МГУ, и, получив красный диплом, становлюсь известной журналисткой, а может, телеведущей. Ну, на худой конец, администратором в гостинице «Интурист».

Споткнувшись, Юля выругалась матом и залилась звонким смехом, разнёсшимся по пустынной улице:

— Лукова, ты спятила?! — хохотала она не в силах успокоиться.

Маруся довольно ухмыльнулась и продолжила:

— Это ещё не всё — смотри под ноги, а то свалишься со своих каблуков. Когда в мечтаниях я достигала приемлемого для меня положения в обществе, возникал вопрос: а что же дальше? Пришла пора устраивать личную жизнь, но тут выяснялось: я не в состоянии представить себе ни одной достойной рожи. В роли мужа и отца моего ребёнка я видела всё того же Кима: красавца с очаровательной родинкой над верхней губой. Вот я с коляской сижу на бульваре и любуюсь морем — вдали появляется знакомый силуэт, и кто бы ты думала, идёт с шикарным букетом роз? Конечно Женя Ким — мой ненаглядный супруг.

Лукова вопросительно глянула на Юлю — она о чём-то сосредоточенно размышляла.

— Ау! Ты где?

— Я здесь. Вот что я тебе скажу, правдоруб: не вздумай при Наташке свой бред нести. Поняла меня? А то доиграешься.

— Да какая разница уже, когда нет больше человека, — вздохнула Маруся.

— Горе луковое — может, ещё признаешься, что была влюблена в Женьку? А ну, посмотри на меня.

— Да ну тебя! Ты так ничего и не поняла. Я же воспитана в лучших советских традициях: разве можно влюбляться в мужей подруг? Просто, лучше Кима я никого на этом свете не встретила ещё, хоть и репутация у него была изрядно подмоченной. Ты не представляешь, как тоскливо мне было возвращаться домой после наших поездок к ним в гости. На беленой известкой кухне сидела мама и ждала меня, улыбаясь. На столе традиционно стояла тарелочка с пирожками и стакан молока, а я шла в свою комнату, и, зарывшись с головой под одеяло, вспоминала бассейн с лазурной водой, шезлонг под зонтиком — кругом тишина, и только птицы щебечут. Ким приносит серебряный поднос — на нём бутылка мартини и гора клубники. И его слова: «Бухни, Лучок! Поверь: с клубникой — это шедевр». Эх, бедный Женька…

— А как же скрипач из консерватории? Ты же так сохла по нему: даже обещала повеситься или крысиного яда сожрать — я уже точно не помню.

— Ты про того зануду? Да чёрт меня попутал: я же тогда ещё не знала, что есть такие метисы, как Женя Ким, — улыбнулась Маруся, — я согревалась возле него и Наташки: меня, как недоношенного птенца, словно в инкубатор высаживали. А теперь всё в прошлом: я мёрзну, даже когда на улице жара, потому что его больше нет, и дома с бассейном нет, и снова мы будем жить втроём в нашем дворике, как в детстве (мне не верится). Кстати, мама интересуется — почему вы с Севкой детей не заводите? Ну, со мной дело ясное, с Наташкой тоже. А вы чего телитесь?

— Передай своей мамаше, что наша личная жизнь — не её ума дело. Пусть лучше озаботится душевным состоянием и внешним видом своей доченьки.

— Рыжая, скажи: ты получаешь сексуальное удовольствие, регулярно меня оскорбляя? — Маруся обиженно поджала губы.

— Не дуйся. Я развожусь с Жуковым: у него завелась любовница.

Юля, хмурясь, вышагивала длинными красивыми ногами в туфельках на шпильке. Её распущенные волосы цвета меди трепал сорвавшийся внезапно ветер — Лукова семенила рядом, размахивая кульком с хлебными огрызками.

— Это чёрт знает что! — заголосила вдруг она. — На нас точно порчу навели! Наташку выпотрошили, у меня — венец безбрачия, а у тебя — крах семейной жизни. Нелюди!

— Если успею сегодня — поеду на птичий рынок и куплю собаку, а может, ещё и кошку в придачу. И будет у меня прекрасная дружная семья.

— Какая собака? Ты гланды вырезаешь страждущим, не страшась усталости, а выгуливать пса кто будет?

— Найму человека. Нужно торопиться, мы опаздываем: поезд через пять минут подойдёт.

Подруги пересекли привокзальную площадь, и вышли на перрон.

— О! Смотри! Куда это пионэров ведут? — Лукова махнула кульком в сторону колонны школьников в красных галстуках.

— Питерский поезд сейчас отходит.

— А! Маленьких головорезов везут смотреть «Аврору»! Бедные проводники!

Юля закурила и поправила Марусе сползшие на кончик носа очки.

— У тебя слишком игривое настроение — прекрати паясничать, пожалуйста. Сегодня Наташке будет не до твоих кривляний — не забывай об этом. Надеюсь, ты меня поняла, Лучок.

— Да поняла: не дурочка.

Юля улыбнулась, глядя на погрустневшую Марусю. Вдалеке показался поезд.

— Стоим под часами: мы с ней договорились.

Лукова вертела головой по сторонам и вдруг выпалила:

— Чего уставился, болван?! О! Вон Наташка! — и помчалась по перрону.

— Какая забавная у вас подруга, — услышала Юля приятный мужской голос за спиной. Обернувшись, она увидела симпатичного молодого человека в тёмных очках и в кожаной панаме.

— Вы находите её забавной? Не хотите жениться? Её сердце свободно.

Парень улыбнулся и приподнял очки:

— Вряд ли я ей понравлюсь, — на солнце блеснул стеклянный глаз под глубоким шрамом на брови.

— Пусть вас это не смущает: у неё свои понятия о красоте. Она вас заинтересовала?

— Я сказал, что она забавна, — уточнил незнакомец.

— Ах, да… Это меняет дело. Видимо, сегодня не её день, — рассмеялась Юля.

Маруся с разбегу повисла на шее элегантно одетой девушки.

— Ну, здравствуй, Лучок! Вот я и вернулась. Что у тебя со зрением? Ты в очках — как непривычно! — удивилась Наташа.

— А! В них обычные стёкла: это маскировка — не обращай внимания. Я уже начала беспокоиться: вдруг передумаешь возвращаться — и поговорить не с кем будет: Рыжая меня со свету сживает. Вон, под часами стоит.

— Привет, — Наташа обняла Юлю, — ты за рулём?

— Пеше пришли: машина в ремонте.

— Жаль. Тогда электричкой доберёмся до кладбища — только нужно кофе выпить.

— С коньяком? — спросила Лукова.

— Коньяк будет вечером, Лучок.

Подруги зашли в привокзальное кафе и расположились за столиком. Наташа, улыбаясь, смотрела в окно:

— Странное ощущение: всего год не была в городе, а вроде никогда здесь и не жила. Всё какое-то чужое, и Жени с мамой нет.

— Жалко, что ты дом продала: теперь в гости некуда ездить, — Маруся, поймав гневный взгляд Юли, ухмыльнулась:

— В прохладу шёлка простыней я тело погружала,

Вдыхая аромат вина из хрупкого бокала.

С зеркальным потолком я тихо обсуждала,

Что счастья нет, что счастья нет…

Юля возмущённо вытаращила глаза и пнула её ногой.

— А что я такого сказала? Ладно, побегу за билетами на электричку и позвоню маме: она просила держать её в курсе дела.

Наташа, глядя в след Луковой, спросила:

— Что за наряд, цвет волос, очки с обыкновенными стеклами? Почему ты мне ничего не говорила? Может, объяснишь, что всё это значит?

— Ты психолог — вот и разбирайся. Мне надоело с ней возиться: я сыта по горло её выходками. А не говорила, потому что у тебя своих проблем хоть отбавляй. Она придуривается. Хорошо, что пить не начала (но ещё не вечер). И чушь постоянно несёт — слушать невозможно.

— Жукова, у тебя что-то случилось?

Юля отвела глаза и прикурила сигарету:

— Что? Заметно?

— Заметно.

— У Севки другая женщина.

— Приехали… Как ты узнала?

— Несколько дней назад позвонила его однокурсница (она тоже в прокуратуре работает) и сказала, что у него затянувшийся роман с её подругой. Видно решила старые счёты с ней свести. Говорит, что он уже готов поставить меня в известность и уйти с вещами. А сегодня приполз под утро и завалился спать. От него духами за километр разит. Последние полгода он нередко являлся за полночь, но всегда придумывал разные убедительные истории в оправдание, а в этот раз отмолчался, как будто меня и нет вовсе.

— Весело. И что делать собираешься?

— Буду ждать, когда уйдет.

— И ты ничего ему не сказала?

— Нет. А зачем? Разве мои слова могут что-то изменить? Они его заставят разлюбить ту бабу и вновь полюбить меня? Ты же психолог с дипломом. Может, владеешь какой-нибудь заумной методикой возврата любви?

— Нет. Не владею, — вздохнула Наташа, — даже не знаю, что тебе посоветовать. Неожиданно всё это.

— Для тебя, разумеется, неожиданно, а я чувствовала, что этим закончится. Чувствовала, и продолжала жить, как умею. И не жалею — буду считать, что это заслуженная расплата за ошибку молодости: я использовала Жукова, а теперь он со мной поквитался. Так что, всё закономерно, хоть и невыносимо тяжело. Я одного хочу: чтобы он исчез поскорей — мне тогда сразу станет легче. Ну, хватит об этом. Лучше расскажи, как жилось у отца. Мне показалось, что тебе у него нравится — думала, решишь навсегда остаться.

— Да как жилось… сложно. Очевидно, родственные чувства необходимо регулярно подогревать общением, а мы за столько лет, не видя друг друга, потеряли что-то главное. Пытались, конечно, построить заново отношения, но с трудом получалось. Хотя я ему очень благодарна: он сделал всё возможное, чтобы вывести меня из-под удара — теперь я обеспеченная, бесплодная, с дурным нравом вдова. Женю не вернёшь, но нужно продолжать жить. Я сейчас это делаю со спокойной душой, с концентрацией на текущем моменте: «вчера» кануло в Лету, «завтра» не наступило — имеет смысл только «сегодня».

К столику, вызывающе виляя бедрами, приближалась Лукова.

— Девочки, нам пора: электричка через десять минут. Мама предупредила, чтобы мы были осторожны на кладбище: там очень часто происходят страшные случаи. Интересно, что она имела в виду?

— А мама не боится, что я тебя окончательно испорчу среди могил, и ты превратишься в вампира? — съязвила Юля.

— Не начинай, а то я сейчас слезу пущу от горьких воспоминаний о тяжелом детстве, — огрызнулась Лукова, — кулёк с хлебом отдай и не хмурься: на высушенную грушу смахиваешь.

— Да пошла ты! — рассмеялась Жукова.

Подруги сдали Наташину сумку в камеру хранения, и, сев в электричку, отправились на кладбище. Сквозь запылённые окна вагона жарило солнце — мимо пролетали пригородные посёлки с невзрачными домами, утопающие в цветении фруктовых садов.

— Какой замечательный день, — Лукова положила голову Юле на плечо и закрыла глаза.

— Да, уж — лучше не бывает…

Наташа с улыбкой рассматривала подруг:

— Пойдём сегодня в кабак и напьёмся.

Лукова приоткрыла один глаз:

— Придётся больничный брать.

— Мне ещё собаку купить надо, — вспомнила Юля, — дома напьёмся.

— И я станцую! — Маруся зашлась истерическим смехом.

2

Девушки с раннего детства были, как говорится, «не разлей вода»: вместе ходили в детский сад, в школе учились в одном классе. Попытки сверстниц присоединиться к их компании единогласно пресекались: эти трое никого не впускали в свой маленький мир, что подогревало интерес к их союзу и тайную зависть — по школе постоянно гуляли сплетни и фантастические истории. Юлю с Наташей считали высокомерными и избалованными фуриями из обеспеченных семей, а Марусю — их преданной служанкой и шутом: без «царя в голове» — странной и взбалмошной.

Юля росла в семье врачей — дальнейшая судьба её была предрешена: учёба в мединституте и клятва Гиппократа. Как гром среди ясного неба явилась новость перед выпускным вечером:

— Мы уезжаем в Америку — ты не будешь поступать в этом году. С завтрашнего дня начнёшь заниматься с преподавателем английского языка, пока мы не получим визы, — объявил отец — заведующий роддомом.

— Езжайте хоть на Луну, предатели Родины, а я выхожу замуж за Севу Жукова, — спокойно ответила дочь, развалившись в кресле и подпиливая ногти.

— Только через мой труп! — закатив глаза, взвизгнула мать, врач — кардиолог, — я не для того тебя родила и потратила семнадцать лет жизни, чтобы ты мне подсунула свинью в лице этого распущенного нарцисса: его бабушка с ложки кормила кашей до двенадцати лет — ты тоже собираешься ему сопли вытирать до старости?

— Свадьба в ресторане «Братислава» в начале августа — завтра звоните Севкиным родителям и договаривайтесь, кого вы хотите напоить в этот торжественный день. Наряды и кольца Жуков берёт на себя, за стол платите вы — готовьтесь, и без лишнего драматического экстаза, — Юля швырнула пилочку на журнальный стол и удалилась, хлопнув дверью.

Поздно вечером, когда все уже спали, она перенесла из прихожей телефон в свою комнату, и, спрятавшись под одеяло, набрала номер Севы:

— Слушай, Жуков…тут такое дело…

Наутро студент юрфака, сев за руль новенькой «Волги», отправился на поиски свадебного костюма.

Родители Наташи развелись, когда девочке исполнилось двенадцать лет. Неожиданно ей объявили, что по большому блату куплена путёвка в Артек, и дочь в слезах умоляла достать ещё две, чтобы главную здравницу страны могли посетить вместе с ней Юля и Маруся. Папа (следователь по особо важным делам) прятал глаза, и, вздыхая, объяснял, что это невозможно. Вера Александровна (доцент кафедры психологии) холодным взглядом смотрела на рыдающую дочь и на смущённого супруга.

— Наташенька, собирайся. В следующем году я постараюсь достать путёвки, и вы поедете отдыхать все вместе.

Когда Наташа вернулась из лагеря, отца в городе уже не было. Мать с бледным лицом долго объясняла, что так бывает: вечная любовь встречается только в кинофильмах и о ней пишут книги писатели, совершенно не имеющие представления о реальной жизни.

— Обманываться не стоит, милая моя, и я не осуждаю его: нельзя постоянно есть овсяную кашу, когда где-то рядом тебя с удовольствием накормят куском сочного жареного мяса с ароматными приправами. Если надоест мясо — можно стать вегетарианцем и есть клубнику с малиной. Ты поняла меня, девочка? — Вера Александровна строго смотрела в испуганные глаза дочери.

— Я вас ненавижу! — крикнула Наташа и ушла из дома. Она три дня пряталась в полуразрушенном флигеле на соседней улице, куда ей носили еду, избегая слежки, Маруся с Юлей. Вскоре их поймал участковый — Наташа вернулась домой с пневмонией и весь август пролежала в постели, глядя в стену. Первого сентября она вышла во двор и объявила своим подругам, снимая пионерский галстук и пряча его в портфель:

— Вы как хотите, а я замуж не пойду: после школы отправлюсь с экспедицией на Северный полюс и останусь там до самой смерти.

Её свадьба состоялась в лучшем ресторане города. Женя Ким владел сетью подпольных швейных цехов по всей стране и занимался незаконными валютными операциями. Окончив университет и получив из рук мамы диплом психолога, Наташа бездельничала, и, обожая мужа, мечтала о сыне. Наступившая долгожданная беременность неожиданно обернулась для супругов трагедией: что-то пошло не так — после потери ребенка возникла угроза жизни роженицы, и девушку прооперировали, тем самым подписав пожизненный приговор: бесплодие. Через год скоропостижно умерла Вера Александровна, а спустя несколько недель Женю Кима обнаружили застреленным в его машине на трассе далеко от города.

Маша Лукова жила с мамой. Валентина Ивановна, имея врожденный вывих бедра, работала в администрации канатного завода. Тихая, непривлекательная женщина с грустными серыми глазами всегда улыбалась, и даже когда сердилась, на её лице угадывалась еле заметная усмешка. Кто был отцом Маруси, оставалось тайной: эта тема никогда не обсуждалась и только один раз бабушка, намазывая реденькие волосы внучки репейным маслом, вздохнув, тихо сказала:

— Не будет тебе счастья, кобель двуногий. Хоть и слабенькой ты родилась, Машенька, и волосики у тебя тонкие, но зато какую талантливую девочку нам боженька послал — станешь ты известной художницей или писательницей, — ласково приговаривала старушка, глядя на рисунки внучки, развешанные на стенах.

С раннего детства у Маши была забава: она постоянно рифмовала слова — просто так, от нечего делать. Позже странное увлечение переросло в регулярное создание более масштабных стихотворных форм, и Маруся, по поводу и без него, выдавала на- гора четверостишья. Валентина Ивановна, восхищаясь поэтическим даром дочери, поначалу записывала их в специальный блокнотик, а потом махнула рукой и даже начала раздражаться: поговорить с дочерью становилось всё труднее — Маша издевательски забрасывала мать стишками, смысла которых женщина зачастую понять была не в силах.

В квартире Луковых царил безупречный порядок: Валентина Ивановна, прихрамывая, убиралась, доводя её до стерильного состояния. Марусе категорически запрещалось прикасаться к тряпкам и венику — в обязанности дочери входили только походы за продуктами. Однажды в гастрономе она встретила Юлю с Севой Жуковым.

— Привет, Лукова. Предки улетели в отпуск — делай покупки, и пошли ко мне. Скоро Наташка подтянется — винишка попьем.

— Меня маманя не отпустит: поздно уже.

— Жуков, скажи ей! — скомандовала подруга и отправилась выбирать торт.

— Лучок, а давай я тебя отпрошу. Увидишь: у меня получится.

— Нет, лучше не надо. Я зайду на десять минут: тортика хочется — и домой.

— Ну, как скажешь. Юлька, я её уговорил!

Лукова купила продукты, и друзья отправились на вечеринку — через час на весь двор разносился звонкий смех пьяной Маруси. Валентина Ивановна, принимавшая в это время ванну, обеспокоилась долгим отсутствием дочери, и, соорудив на голове чалму из полотенца, вышла на балкон. В доме напротив гремела музыка, и в окне квартиры Юли маячила танцующая фигурка Маши. Она периодически исчезала, так как девочка падала на пол, а поднявшись, издавала истерический крик, размахивая руками, как ветряная мельница. Валентина Ивановна наблюдала за дочерью, не веря своим глазам — через несколько минут она колошматила кулаком в Юлину дверь. Ворвавшись в комнату, разъяренная мать схватила за жидкий хвост Марусю, и, улыбаясь, обозвала хозяйку проституткой, повелев больше никогда не приближаться к её ребёнку, который в это время продолжал хохотать и кривляться. Сева учтиво вручил Валентине Ивановне пакет с продуктами, и женщина, крикнув на прощание: «Засранцы!», потащила пьяную Лукову домой. На следующий день Маруся на занятия не пришла, а позже в школьном туалете состоялся серьёзный разговор с Юлей. Девочка плакала и утирала глаза красной повязкой дежурной по классу.

— Прекрати реветь: ты не виновата, Лучок. А твоей мамаше я никогда не прощу: чужих детей нельзя обижать, — Юля достала из кармана фартука ириску и протянула подруге — та всхлипнула и закивала головой, выдавив из себя улыбку.

После выпускного вечера Лукова подала документы в университет на биофак — получив диплом, и, попав по распределению в ботанический сад, она с удовольствием занималась уходом за диковинными растениями вдали от городской суеты, и, не расставаясь с альбомом, рисовала пёстрых бабочек, сидящих на великолепных цветах.

3

Выйдя из электрички, девушки перешли через овраг по бревенчатому мостику, и извилистая тропинка повела их к кладбищу.

— Разрослось за год, — глядя с пригорка на просторы, усеянные крестами, заметила Наташа, — найти бы могилу ещё. Участок недалеко от забора — это я хорошо помню.

— Найдём — не переживай. Ну и жара! — Юля сняла пиджак и накинула его на плечо.

Они купили цветы у входа, и вышли на центральную аллею. На бордюре пристроились нищие и с надеждой в выцветших глазах заглядывали в лица подруг — получив милостыню, старухи окрестили девушек костлявыми ручками и разноголосым хором пожелали божьего благословения. Лукова плелась, размахивая кульком с сухарями, и, заметив стаю воробьёв, окруживших лужу возле крана, приступила к кормлению птиц.

— Моя бабуля говорила, что птички на кладбище — это души усопших. Их отпускают на свидание с родственниками.

— Да? А почему они тогда не на своих могилах сидят, а в луже плещутся? — усомнилась Юля.

— Видно к ним ещё не приехали — они здесь ждут, — объяснила поведение птиц Маруся, рассыпая крошки. К воробьям присоединились жирные голуби и с удовольствием клевали подсохшие сдобные булки.

— Это всё чушь, Маруся, но звучит красиво, — вздохнула Юля, — безлюдно и тихо… как ни странно — мне здесь хорошо.

Наташа наблюдала за суетной трапезой крылатых душ ушедших в мир иной и мысленно искала слова: важные, значимые. Ей хотелось вложить в них воспоминания о каждом прожитом дне, каждой минуте, а в голове роились банальные фразы — пустые и лицемерные: «… я люблю и скучаю… Нет…не то… Мне одиноко и плохо без вас… Ложь…». Её отъезд за сотни километров от этого места, где лежат в земле муж и мать, размыл реальность. Она просто знала и понимала: их больше нет, но их нет где-то очень далеко, и осмысление хоть и было тягостным, но давало возможность всё обдумать и прислушаться к себе. Чем дольше Наташа размышляла, тем сильнее её одолевало чувство вины: «Я же должна страдать — почему не страдаю? Что же со мной происходит, если смерть самых близких людей не потрясает меня до глубины души, не извлекает из подсознания трогательных моментов и не вызывает слёз сожаления?». Поначалу она занималась самобичеванием, но вскоре устав, успокоилась: ей стало всё безразлично. Пришло ощущение, что у неё просто нет сил на искреннюю скорбь.

После операции отношения с мужем зашли в тупик — она мысленно готовилась к разводу, злясь, что ей так мало времени выделила судьба побыть счастливой. Женя всё больше отдалялся, всё чаще пропадал из дому надолго, всё реже старался оправдаться — её мучила неотвратимость скорой развязки: выматывающая и вводящая в состояние беспросветной тоски.

С матерью тоже не сложилось: неискренность, обида, а иногда и раздражение скрывались за приветливыми взглядами и праздными разговорами — после них оставалось ощущение усталости и холодное равнодушие к гордой и своенравной женщине. Её уход был неожиданным и странным: она просто уснула и не вернулась в этот мир, а после похорон Кима Наташу посетила чудовищная мысль: мать умерла от одиночества, как собака, которую выбросили нерадивые хозяева из машины на пустынной дороге.

«Что им сказать? Что им сказать?», — она шла, чувствуя волнение и внезапно появившуюся слабость в теле.

— Ты в порядке? — спросила Юля.

— Всё нормально — не выспалась в поезде. Зайдём к маме — потом к Жене, — сделав глубокий вдох и свернув на тропинку, она вскоре остановилась возле памятника песочного цвета — с фотографии на неё смотрела Вера Александровна.

— Здравствуй, вот я и вернулась…

— Какой необычный монумент, — заметила Маруся и поставила цветы в гранитную вазу.

— Отец заказал.

Наташа почувствовала облегчение: ей ничего не хотелось говорить — она просто стояла, вглядываясь в лицо матери: в сияющие радостью выразительные глаза, наблюдавшие поверх крестов соседних могил за проплывающими мимо облаками в синем майском небе. Вдруг в тишине раздался шорох — на верхушку памятника присела синичка.

— Вот она! А вы не верили! — заголосила Маруся.

Синичку как ветром сдуло.

— Ты чего разоралась? Всех покойников переполошишь! — возмутилась Юля.

— Пора к Жене: скоро его друзья приедут — не хочу никого видеть. Положим цветы — будут знать, что я уже навестила его.

Подруги вернулись на аллею.

— Вон береза: по-моему, он там похоронен, — Наташа решительно направилась вглубь соседнего участка.

— Стойте! — опять нарушила кладбищенскую тишину Маруся. — Смотрите, какая собака огромная! Что она здесь делает?!

Возле белого мраморного надгробья сидел чёрный пес в строгом ошейнике, и, не отрывая глаз, наблюдал за подругами. Казалось, он хочет привстать, но словно какая-то загадочная сила усаживала его на место. Он открыл огромную пасть и вывалил розовый язык, часто дыша.

Наташа огляделась по сторонам — вокруг не было ни души.

— Собачка, ты чья? — заискивающим тоном, обратилась Маруся к животному.

— Вон! — Юля показала в сторону каменного забора. В нём был узкий проход, ведущий на трассу — на дорожке, разделяющей заросли кустов сирени, стоял мужчина в джинсовом костюме, кожаной панаме и тёмных очках.

Наташа сделала несколько шагов, и, подойдя к собаке совсем близко, посмотрела на могильную плиту — она попыталась что-то сказать, но вдруг замахала руками, словно отгоняя кого-то невидимого.

Юля с Марусей хором спросили:

— Что там?!

Внезапно над кладбищем разнёсся пронзительный свист — собака подскочила, и, оттолкнувшись лапами от земли понеслась, огибая могилы, на зов незнакомца.

— Подождите! Куда же вы?! — с отчаянием крикнула Наташа.

Лукова сорвалась с места и, проявляя удивительную прыткость, рванула следом за псом, размахивая букетом — стебли ломались и отпадали вместе с цветками. Выбежав на трассу что-то крича, она остановилась и ощупала лицо. Уткнувшись взором в землю, Маруся пошла назад, пытаясь отыскать в густой траве потерянные очки.

— Твою мать! — выругалась Юля, рассматривая неожиданную находку.

— Что за шутки? — дрожащим голосом, выдавила из себя Наташа.

Подруги наклонились над большой плетёной корзиной — в ней спал ребёнок в белой шапочке, укрытый красивым покрывалом. На его смуглой коже проступил румянец, светлый пушок над верхней губой блестел под солнечными лучами — рядом лежал огромный букет белых роз.

— Какой хорошенький! Он тебе никого не напоминает? — Юля вдруг расхохоталась, глядя на Наташу, стоящую в оцепенении.

— Девочки, я очки потеряла, — тяжело дыша, сообщила подошедшая Лукова. — Ой, что это? — Маруся уставилась на корзину.

— Это ребёнок, Лучок. Ты зачем побежала за собакой? — спросила Юля — Лукова молчала, внимательно рассматривая малыша.

— Его подкинули нам, — наконец констатировала она, — я побежала не за собакой. Этот мужик крутился возле кафе на вокзале (я его запомнила), а потом стоял в очереди за мной к кассе. Я попросила три билета до кладбища — он это слышал. Кстати, мне кажется или… правда на Женьку смахивает? Глазки корейские — однозначно. Жаль, номер машины этого чудака не разглядела.

— Ну, да! Ты же очки свои волшебные потеряла — как тут разглядеть? Выкинь этот веник! — приказала Юля, — похоже, ты права. Мы с ним даже успели пообщаться: он тебя нашёл забавной, Маруся.

— Неужели? Это почти успех. Нужно отнести ребёнка в администрацию и пусть вызывают ментов: они его отвезут в дом малютки. Как можно выбросить ребёнка на кладбище?

— Лукова, помолчи, пожалуйста. Ты сегодня слишком активная, — Юля внимательно посмотрела на Наташу — она стояла, впившись взглядом в лицо младенца, — пойдём, Маруся, я помогу тебе найти очки.

Жукова подтолкнула её в спину и тихо сказала:

— Пусть придёт в себя, а ты слушай внимательно: сейчас отыщем окуляры, и беги ловить машину. Поедем домой — там будем думать. Где они с тебя слетели, не помнишь?

— Я даже не заметила — только на дороге поняла, что их нет.

— Беда с тобой, Лукова.

Юля внимательно изучала траву. Очки висели на кустике самшита, весело поблескивая стеклами.

Маруся направилась к трассе. Жукова задумчиво посмотрела ей в след и вернулась к могиле Кима.

— Я не имею права ничего советовать, но если он, — она кивнула на корзину, — тебе не нужен — я заберу его себе.

— Ты шутишь? Заберёшь просто так чужого ребенка?

— Какие уж тут шутки?

— Пожалей меня сейчас, — Наташа беспомощно улыбнулась, — нужно уходить.

Рыжая взяла корзину, и подруги направились к дороге.

На обочине Маруся энергично привлекала к себе внимание, требуя остановиться — проносящиеся мимо машины оглушительно сигналили, не сбавляя скорости.

— Ну и шум она здесь подняла: ничего нельзя поручить. Успокойся и перестань прыгать!

Юля подняла руку, и как под воздействием волшебной палочки, к девушкам подкатил микроавтобус.

— Отвезёте за червонец на Пушкинскую?

Водитель кивнул, благодушно улыбаясь.

Наташа рассматривала спящего младенца, беззвучно шевеля губами — её карие глаза лихорадочно блестели.

— Ты его спрашиваешь: «Кто твоя мать?»- усмехнулась Юля.

— Как ты догадалась?

— И тебя это на самом деле интересует?

— Меня всегда интересовало, с кем спит мой муж.

Лукова толкнула локтем Юлю в бок:

— Ничего себе… ты слышала?

— Заткнись, — прошипела Рыжая.

— Что вы шепчитесь? После моей беременности он часто пропадал где-то и постоянно лгал. Поцелует в лоб, как покойницу, наденет мне на палец очередное кольцо и начинает лгать: про срочные командировки и неотложные встречи в других городах, — Наташа еле сдерживала слезы.

— Ты никогда не рассказывала об этом. Почему?

— Не хотела выглядеть несчастной дурочкой с удалёнными детородными органами. Да и не нуждалась я ни в чьём сочувствии: мне никто бы не смог помочь — так зачем лишние разговоры?

Малыш закряхтел. Открыв глаза, он с удивлением уставился на Наташу и жалобно заплакал.

— Ой! Он проснулся! Или она! Иди сюда! — Лукова, вынув ребёнка из корзины, начала его трясти и припевать:

— Ай, лю — лю! Ай, лю — лю!

Он тут же замолчал, и с интересом рассматривая её очки, заулыбался беззубым ротиком.

— А ты ему нравишься, — рассмеялась Юля.

— Господи, что мы делаем? — словно придя в себя, ужаснулась Наташа, — мы что, умом тронулись? Чего мы вдруг решили, что это ребёнок Кима? Что с нами происходит?

— Это его ребёнок. У меня нет сомнений, — твёрдо сказала Юля, — а ты как думаешь, Лучок?

— Конечно, а чей же? На его же памятник подбросили. И с поезда Наташку встречали, чтобы именно она его подобрала — тут и коню понятно.

— Где ты набралась этой пошлости?

— Так дядя Изя говорит (брат Ады Моисеевны). Он у нас сторожем работает в ботаническом саду. Кстати, это я в его фуфайке всю зиму проходила. У нас была сделка: он мне фуфайку, а я ему — пластинку Людмилы Зыкиной (у мамани сперла). Сказала, что разбила случайно — она меня чуть не повесила.

— Кто такая Ада Моисеевна?

— Директриса наша.

— У вас там что, семейный подряд?

— Ну, не совсем: есть пару человек таких, как я — с улицы. А в основном, они все родственники — дальние, — уточнила Лукова.

Малыш внимательно выслушал её, и, причмокнув, разрыдался.

— Он пить хочет и есть — а может, укакался, — предположила Маруся.

— Прячь его в корзину. Вы идите ко мне, а я сбегаю в аптеку и в магазин, — распорядилась Жукова.

Микроавтобус остановился — Лукова с Наташей вошли в подворотню, и, проскочив мимо болтавших на лавочке соседей, нырнули в Юлин подъезд.

Подруги поднялись на второй этаж — Наташа нажала на кнопку звонка — в коридоре раздались шаги и дверь открылась.

— О! Здорово, бабьё! Вы откуда? А Юлька где? — на пороге стоял заспанный хозяин.

— Сейчас придёт, — Наташа пропустила вперёд Марусю и вошла в прихожую. Сева поцеловал её в щеку:

— Привет, Натаха! С приездом. Изменилась, но не подурнела. Проходите — я сейчас, — Жуков скрылся в туалете.

— Даже внимания не обратил, — прошептала Лукова.

— Неси корзину в комнату.

Малыша уложили на диван. Словно чувствуя ответственность момента, он лежал тихо, широко открыв раскосые глаза — Маруся с улыбкой рассматривала его:

— Наташка, как же он на Кима похож! Ничего себе на кладбище сходили! А может это она? Давай посмотрим?

— Не трогай: сейчас орать начнёт. Юлю подождём.

— Вы чего сидите, как мыши? — в комнату вошёл Сева, энергично похлопывая себя по свежевыбритому лицу. Бросив взгляд на диван, он замер:

— Не понял — это кто?

— Это ребёнок, — торжественно объявила Маруся.

— Чей? — хихикнул Жуков.

— Ну как тебе сказать?

— Как-нибудь скажи, можешь даже в стихах: я пойму, — растерянность Севы испарилась, и в воздухе повисло нечто, не предвещающее ничего хорошего.

— Мы его нашли на кладбище, — тихо сказала Наташа, — принесли, чтобы решить, что делать дальше.

— Понятно. Я как юрист уже говорю, что делать: нужно сейчас позвонить ментам — они приедут и оформят вашу находку. Но лучше было это сделать на месте, опросить свидетелей: не с небес же он свалился. Когда вы уже повзрослеете? Неужели трудно было сообразить?

— Опросить кого? Покойников? Там кроме нас никого не было, — Лукова подмигнула Наташе.

Сева подошел к дивану и уставился на малыша:

— И где вы его обнаружили? Хотя не отвечайте — дайте я сам соображу. Неужели на могиле Жени?

— Вот видишь, Натка, а ты сомневалась. Жуков тоже догадался, — обрадовалась Маруся.

— Это не меняет дела. Нужно немедленно заявить в милицию: учитывая, каким образом Женьку убрали, за этим сюрпризом может последовать всё что угодно.

— Сева, что ты умничаешь? Если мы позвоним в милицию — его увезут в дом малютки и продадут каким-нибудь иностранцам. И коню понятно, что это ребенок Кима, раз его доставили к папе. Мы не можем просто так избавиться от потомка династии: Женя не чужой нам человек, а Наташка вообще его жена…бывшая. Или он — бывший её муж… ну, это уже не важно.

— Твоему коню, может, и понятно, а вот тебе Лукова невдомёк, что вы ведёте себя, как дуры малолетние. Что вы с ним делать будете? Неужели воспитывать приметесь втроём? Кстати, где ваша подруга — та, которая моя жена? — Сева начал выходить из себя.

В коридоре хлопнула дверь, послышались шаги, и на пороге появилась Юля с пакетами в руках.

— Я думал, что хоть ты…

— Чуть позже мне расскажешь, о чем ты думал — сейчас нужно заняться малышом. Что вы сидите? Раздевайте его! Лукова, отнеси детское питание в кухню. Я купила бутылочки, соски и молочную смесь — завтра купим ему одежду. Идите и готовьте еду (инструкция на упаковке).

— Мы хотим посмотреть — это мальчик или девочка?

— Сейчас посмотрим, — Юля ловким движением сняла ползунки.

— Красавец! — рассмеялась она — младенец крякнул и пустил струю.

— Ваш Маугли испортил мой диван, — обречённо сказал Сева.

— С каких пор этот диван стал твоим? Это диван моего папы, между прочим. Принеси банное полотенце, Жуков, — Юля взяла малыша и потащила в ванную.

После купания найдёныша обернули простынёй и покормили. Юля, взяв чайную ложку, строго сказала:

— А ну, открой рот!

Осмотрев дёсны, она подумала и вынесла вердикт:

— Месяцев пять от роду: уже зубы идут — сейчас будем думать, что с тобой делать, красавчик.

В комнату вошёл Сева с бутылкой коньяка. Он устроился в кресле, и налив себе почти полный бокал, залпом выпил. Подруги, переглянувшись, молча уставились на него.

— Очевидно, вы меня не поняли. Хорошо. Если не хотите звонить в милицию — я могу это сделать сам, — Жуков потянулся к телефонной трубке.

Лукова одним прыжком оказалась возле журнального стола и выдернула шнур из розетки.

— Я сейчас наручники на тебя надену, сумасшедшая бестия!

— Можешь даже из парабеллума в меня пульнуть, — огрызнулась Маруся, схватив аппарат и прижав его к груди. — И не кричи: ребёнок спать хочет.

Сева рассмеялся, покачав головой:

— Ну что ж — я понял: вы решили поиграть в мамаш. В мозгах не укладывается: три взрослые дурёхи идут на кладбище и приносят себе сына — одного на троих. Фантастика! А хотите, я открою вам глаза: искренне, не лицемеря? Вам никто и никогда не скажет ничего подобного, потому что никто на свете не знает вас так, как я.

— Ещё один решил объявить день искренности: валяй, Жуков, — с ехидной усмешкой процедила сквозь зубы Юля — это, действительно, интересно.

Сева налил себе коньяк, и, улыбаясь, посмотрел на Наташу:

— Красивая, эффектная, умная, прекрасно знающая цену дорогим украшениям, машинам, модным шмоткам — при этом ни одного дня не работавшая и не добывшая ни копейки самостоятельно. Флегматичная, с маской апатии, придающей загадочность (это производит впечатление на людей, не знающих тебя), — уточнил Сева, — а на деле: неуверенная в себе, не умеющая принимать самостоятельно решения и брать ответственность за свою жизнь. Тебе, Наташа, всегда и все были должны: родители, подруги, Женя Ким, твоя домработница. Все кого ты встречала на своём пути, могли рассчитывать только на скромное присутствие в твоей реальности и быть виновными во всём, что в ней происходило: Вера Александровна впала в немилость, потому что не сумела удержать в семье отца. Он — негодник, полюбил другую женщину, и за это ты вычеркнула обоих из списка благонадёжных. И для тебя было не важно, что они чувствуют: они сделали свой выбор — мать отпустила, а отец ушёл. Ты затаила злость, сжиравшую твою душу. Но вот появился Ким. Ты любила его? Конечно любила: Женя дал тебе всё, чтобы ты ощущала себя самодостаточной, обеспеченной, гламурной барышней. А ты хоть раз задумалась, когда прятала пачки зелёных бумажек, что твой муж ходит по лезвию бритвы, и его всё чаще и сильнее раскачивает ветерок? Ты не задавалась вопросом: чем всё это закончится? Ты ведь знала (а если и не знала, то догадывалась), что твой муж играет в опасные, незаконные игры. Результат известен: ты быстро смоталась к папе под крыло и теперь у тебя всё в порядке. Я рад, что ты не пострадала — поверь, могло быть совсем иначе: у меня достаточно информации. А теперь ответь: этот малый тоже будет тебе что-то должен? Ему- то зачем это? Что ты можешь дать, чему научить? Ведь ты никогда не простишь мальчишке, что он не твой, не из твоей крови и плоти: ты не умеешь прощать, ты будешь играть в игру и со временем предъявишь ему счёт с выражением апатии на милом личике. Ты слишком слаба для такого поступка: стать матерью этому Маугли. Кстати, ты смотришься бесподобно, когда злишься. Я сейчас просто глаз не могу оторвать от твоего лица. Ты очаровательна, Натали, — Жуков отхлебнул из бутылки.

Наташа слушала, глядя в одну точку — в комнате повисла тишина. Юля вскочила с дивана и исчезла за дверью. Она вернулась с бутылкой мартини и тремя бокалами.

— О! Мартини! Жаль, клубники нет, — расстроилась Лукова.

— Завтра купим, Лучок, клубнику, — Наташа взяла бокал из рук Юли, и, сделав глоток, спросила:

— По моему делу всё?

— Хочешь ещё?

— Нет. Мне достаточно.

Маруся выпила до дна и сняла трубку телефона:

— Алё! Это милиция? Тут прокурор хулиганит — арестуйте его на пятнадцать суток с конфискацией имущества.

— Лукова…Маруся…Чудо природы, — улыбнулся Сева, — если честно, говорить о тебе сложно: ты для меня загадка. Не в смысле — загадочная женщина. Нет! Ты, как… у Пикассо есть картина: женщина с воротником…забыл из кого.

— С горностаевым воротником, — усмехнулась Маруся.

— Да, да…именно с ним. Я, сколько ни всматривался, так и не увидел воротника из горностая. Ты очень напоминаешь мне ту женщину. Ты натуральный пикассовский продукт: что-то изображено, а что именно — понять невозможно. Но ты знаешь: это написал известнейший мастер, и он намекал на какой-то смысл, но нормальному человеку его разглядеть и понять не под силу. И начинаешь чувствовать себя идиотом, когда узнаешь стоимость картины — это приводит к растерянности, Лукова. Тебя трудно понять и трудно оценить масштаб ненормальности (в хорошем смысле этого слова), потому что, по — сути, ты элемент не вредный, но совершенно бесполезный. Ты зачем-то ковыряешься в земле, выращивая цветочки — потом их рисуешь, и это нескончаемый процесс. А с некоторых пор ты стала выглядеть, как городская сумасшедшая, и если бы я не знал тебя с детства — просто побоялся бы к тебе подойти. Зимой ты смотрелась более безобидно: в фуфайке, шапке-ушанке и валенках. Правда, этот легкомысленный шарфик с красными маками в дополнение к образу уголовницы из зоны не оставил тебе шансов быть понятой. Но сейчас ты выглядишь просто феерично! Эй, парень! Хочешь погулять с такой мамулей по бульвару? — Жуков обратился к малышу, тихо лежащему на диване. Допив остатки коньяка, Сева вытер рукавом губы и продолжил:

— Ты желаешь принять участие в воспитании будущего мужика — похвально. Только чему ты собралась его учить? Что ты знаешь о нас, мужчинах? Возможно, ты знакома с анатомическими особенностями, но этого мало, Лукова. Женщина не может опираться на опыт своих соратниц по выживанию в нашем жестоком мире. Она должна сама что-то испытать, почувствовать, понять, а не биться головой о стену, что ты делаешь с постоянным успехом, доведя себя почти до сумасшествия. Не обижайся, Лучок! Ты существуешь в придуманной тобой пьеске — оставайся в ней и не дёргайся.

Маруся поправила павлина на груди и унылым голосом произнесла:

— Когда мы все умрём

За нашими гробами,

Под шарканье сапог,

Кривляясь и глумясь,

Потащатся обиды

И разочарованья,

в бездумной суете,

так ранившие нас.

— Браво, Маруся! Браво! — Жуков похлопал в ладоши.

— Милиция, почему вы не едете? Товарищ прокурор надменно третирует соседей. Скорую вызвать? Хорошо. Если дело дойдет до мордобоя — то обязательно вызовем! — Лукова продолжала играть с телефоном.

Сева примолк и задумчиво смотрел в окно — сквозь шторы пробивались лучи солнца, уже готового спрятаться за крышу соседнего дома. Малыш крепко спал.

— Представление окончено? — с вызовом спросила Юля, — кажется, в твоем спектакле должен быть последний акт. Или у нас антракт? Тогда — выпьем, — она разлила мартини по бокалам.

— Трогательная картина: мамаши балуются спиртным, с умилением любуясь новорожденным, — усмехнулся Жуков, — ну да ладно: в наше время это не редкость. Ты, Юля, не пугай меня грозным взглядом: я к нему с детства привык. Дефицит нежности я до некоторых пор компенсировал наличием красивых ног, шикарной груди, тонкой талии и твоей сумасшедшей сексуальности. Поэтому особых претензий у меня к тебе нет: я был доволен нашей супружеской жизнью, даже не смотря на то, что никогда не видел на плите кастрюлю с борщом. Да что там борщ? Я уже начал забывать запах жареной картошки: у нас в столовой готовят почему-то только пюре. Но и это не беда: не хлебом единым… Кстати, а когда ты в последний раз общалась со своей семьёй? Знаешь, за тобой очень забавно наблюдать, когда родственники звонят по телефону и требуют дать тебе трубку. У меня подозрения, что вскоре твой папа заявит в Интерпол с целью выяснить — жива ли его дочь: ведь тебя уже больше года нет дома. В последний раз тёща всхлипывала, услышав очередную байку, а ты валялась на диване, где спит Маугли и корчила рожи. Прости за такое выражение, но другое мне в голову не приходит. Я ещё могу понять, почему ты так себя ведёшь, когда звонит моя бабушка: ты её люто ненавидишь — очевидно, за то, что она любит меня и скучает. Юля, те люди за океаном дали тебе жизнь и они — твоя семья. Так объясни — зачем тебе понадобился чужой ребенок, если самая близкая родня выброшена на помойку? Что его ждёт? Пожизненный омлет по утрам и сомнительные пельмени из кулинарии? Я забыл: столоваться он будет у Наташи, а иногда Лукова его подкормит пирожками: их замечательно печёт Валентина Ивановна.

— Хороша помойка! Я бы тоже не прочь по хай-веям ездить и в казино деньги просаживать, — заметила Лукова.

— Погоди, Лучок, дай мне закончить, и ты нам расскажешь стишок про Америку — подготовься пока. — попросил Жуков. — Тебе нужно было родиться мужиком, Юля. Прости… мальчиком. Не понимаю, зачем они там…наверху, — Жуков подошёл к окну и кивнул на небо, — решили поместить твою душу в прекрасное женское тело. Какой-то странный план. Интересно, в кого ты такая уродилась? Твой отец в жизни молотка в руках не держал, мама при виде дохлого комара в обморок падала — откуда в тебе эта жёсткость, граничащая с жестокостью?

Юля крутила в руках бокал — мартини уже готов был выплеснуться на ковёр. Она подошла к мужу, и, изобразив на лице виноватую улыбку, тихо произнесла:

— Прости меня, Сева, за всё. Это хорошо, что ты сейчас поделился своим мыслями: теперь мне будет легче сообщить тебе одну новость. Дело в том… — она замялась и отвернулась к окну, — у меня уже несколько лет есть мужчина, которого я безумно люблю. Я рада, что у меня сейчас хватило мужества, сказать тебе об этом. Он далеко, в океане (я забыла в каком), но это неважно — главное, что он обожает меня, и когда возвращается из рейса, надевает передник и готовит потрясающе вкусные блюда. Я даже иногда сорюсь с ним по этой причине: пока он сидит на берегу в отпуске, я обязательно набираю пару лишних килограмм. А ты не замечал?

Юля резко обернулась и впилась взглядом в пунцовое лицо мужа. Она подошла к дивану и рассмеялась:

— Спасибо, малыш! Если бы не ты — неизвестно, как долго бы мне пришлось лгать этому святому человеку. Ты мой ангел, посланный небесами!

— В словах, на первый взгляд, пустых

Меж звуков звонких и глухих,

Плывёт, как чудо во плоти

Любовь, пронизанная болью

И липкий страх, всё руша на своём пути, — продекламировала Маруся очередной поэтический посыл и залпом осушила бокал мартини.

— Я бы на вашем месте не подпускал пацана к этой развратнице — смотрите в оба: девок будет портить направо и налево — неприятностей не оберётесь. Итак, спектакль окончен. Занавес.

Сева выбрался из кресла, и, споткнувшись о край ковра, вышел за дверь.

— Ух! — громко выдохнула Юля, растирая слёзы по щекам, — идите: мне нужно побыть одной.

— Ты тут держись: если что — звони, — Маруся упаковала малыша в корзину, и, взяв пожитки найдёныша, подруги покинули квартиру Жуковых.

4

На улице стемнело — двор опустел. Лукова нарвала цветы в палисаднике, и девушки направились к своему дому.

— Сумка в камере хранения, в холодильнике пусто, ребенка переодеть не во что, — проанализировала ситуацию Наташа, открывая дверь. Она вошла в квартиру и включила свет. Ей показалось, что пахнет духами матери. Любимый фикус Веры Александровны сбросил засохшие листья — они горкой лежали в горшке. Наташа посмотрела на Лукову глазами полными отчаяния.

— Маруся, что мы делаем?

— Не знаю, — ответила подруга, открывая форточку, — как говорит дядя Изя: если совершил глупость, не спеши огорчаться: возможно, она изменит твою судьбу. Маугли кормить пора — сейчас сварю молочную бурду. Потрясающий денёк: я даже готовить научилась! Если мама узнает — точно с ума сойдет от удивления. Ты место для ночлега обустрой: сдвинь кресла и получится шикарная кровать.

Наташа подмигнула малышу — он лежал тихо в корзине и разглядывал люстру.

— Завтра подумаем, как тебя назвать.

Она достала из шкафа несколько простыней и разрезала их на четыре части — получились отличные пеленки. Вскоре ребёнок лежал в кроватке, сооруженной из двух кресел, и с удовольствием ел из бутылочки.

— Прожорливый, — рассмеялась Маруся.

Наташа сняла телефонную трубку:

— Работает… Отец приезжал по делам — подключил. Завтра с ним свяжусь: пусть поможет документы сделать.

— Нужно мамане позвонить. — Лукова набрала номер. — Здравствуй, мама — что у нас на ужин? Молочная лапша? Нет, я не против. Это даже хорошо, что лапша, а то рыба фугу и белые трюфеля уже в горло не лезут, да и от черных тоже тошнит. Нет, не пьяная — Бургундского пригубила только. Нет, не наговорились. Сейчас «Рабыня Изаура» начинается — включай телевизор, — Маруся повесила трубку. — Наташка, ты если что — стучи по трубе — я сразу на балкон выползу. Помнишь, как мы в детстве соседям спать не давали? Азбукой Морзе переписывались — весело было.

— Я тебе могу по телефону позвонить.

— Не звони: Штирлиц подслушивать будет. Я тебе сейчас на веревочке бутерброды спущу, сахар и чай.

— Спасибо. Есть совсем не хочется.

— Захочется. Не орите тут громко, а то мать услышит и допрос учинит — у меня нет желания объяснять ей на ночь глядя, как ты умудрилась ребёнка родить, но сделать это всё равно придётся. Утро вечера мудреней — завтра разберёмся. Жди гуманитарную помощь.

За Луковой захлопнулась входная дверь. Наташа накинула на плечи мамину вязанку и вышла на балкон. Через несколько минут этажом выше послышалась возня, и в поле зрения появился кулёк на верёвке.

— Держи, — прошипела Маруся, — глянь!

Из подъезда Юли показался Сева Жуков с двумя чемоданами. Он открыл гараж, и, выгнав машину, бросил их в багажник.

— Прокурорам закон не писан: пьяным за руль — как здрасьте! Пикассовский продукт…горностая он не заметил, — бурчала Лукова, — упырь с картины Босха.

Время приближалось к полуночи, когда Наташа, с горем пополам запеленав малыша, присела возле импровизированной кроватки и прикоснулась к его щеке. Маугли схватил её за указательный палец — закрыв глаза, он улыбнулся и заснул. Внезапно раздался телефонный звонок. Она аккуратно высвободила руку, и, шмыгнула за дверь, тихо притворив её.

— Алло… — на другом конце провода кто — то молча дышал, и, наконец, отозвался:

— Здравствуйте, Наталья Андреевна!

В интонации голоса слышались еле уловимые нотки радости.

— Кто это?

— Вы наверняка удивитесь: говорит Осенька Штерн, — в трубке раздался смешок.

Наташа уставилась на клетку для птиц, стоящую на кухонном окне; в ней когда-то жила пара канареек — Бонни и Клайд.

— Сказать, что удивлена — почти ничего не сказать, — ответила Наташа, — откуда у тебя этот номер телефона, Осенька?

— Разве это так важно? Но если вас насторожил только этот факт — сообщаю: номер Веры Александровны хранится со дня вашего бракосочетания с Женей в знаменитом блокноте Давида. Он мне достался в наследство от папеньки.

Наташа рассмеялась:

— Господи, Осенька! Откуда ты взялся?

— Из славного города Североморска, моя первая и несчастная любовь!

— Осенька…

— Да не тушуйтесь, Наталья Андреевна! Жизнь летит быстро, и то, что ещё вчера выглядело трагическим и безысходным, вскоре вспоминается с ностальгической улыбкой.

— Как ты узнал, что я вернулась?

— Не узнал, а предположил: раз уж вы на похороны моего отца не захотели приехать, так может, на годовщину смерти супруга решите побывать в городе.

— Прости, — Наташа зажмурилась от чувства неловкости и досады, — я не могла…

— Понимаю…

— Не понимаешь, но всё равно прости. Ты вернулся насовсем?

— А вы?

Наташа вдруг растерялась: она никак не могла связать тон и манеру разговора с внешним обликом Осика, хранимый её памятью.

— Простите, я не поинтересовался: может, я вас разбудил?

— Нет, всё нормально: я ещё не ложилась.

— Тогда спросите: «У тебя, Осенька, ко мне есть какое-то дело?»

Наташа опять расхохоталась:

— Хорошо. Спросила.

— Да, я должен выполнить просьбу папы. Мне нужно кое-что передать вам. Это предназначено было Жене, но… не успело к нему попасть. Мы можем встретиться завтра? Лучше с утра. Я буду ждать вас в «Кавказе» на летней площадке ровно в девять часов — позавтракаем месте.

— Хорошо, мне подходит: вечером у меня важные дела, — Наташа пыталась говорить спокойным голосом и напряжённо соображала, как вырваться из дома на встречу.

— Спокойной ночи, Наталья Андреевна, — в трубке раздались гудки.

— Чёрт, что же делать? — она схватила со стола ложку, и, стукнув несколько раз по радиатору, выскочила на балкон.

— МЧС вызывали? — донёсся сверху голос Луковой, — у вас потоп или пожар?

— Будь у меня завтра в половине девятого: мне нужно на час отлучиться — предупреди на работе.

— И куда ты собралась?

— Потом расскажу.

— Ладно, исчезаю: Штирлиц уже проснулся.

Лукова захлопнула балконную дверь, и, запрыгнув под одеяло, накрыла лицо книгой.

— Про Маугли читает, — тихо сказала Валентина Ивановна, подойдя к кровати Маруси, — господи, что с ней происходит? — она покрутила в руках Киплинга и поставила на полку.

Наташа устроилась на диване и, укрывшись пледом, прислушалась к ровному дыханию малыша. Находясь у отца, она часто пыталась представить, как ей будет житься в квартире матери: засыпать и просыпаться в своей комнате, которую не любила — впрочем, как и всё, что было связано с её детством. Выйдя замуж, она редко навещала Веру Александровну — только по праздникам, а после смерти Кима приняла неожиданное для себя решение: вернуться сюда. Воспоминания об их с Женей доме, где она провела самые счастливые годы, где было легко, спокойно и надёжно, нещадно мучили её. Она гнала от себя мысли о прошлом: там было слишком хорошо; сложности в отношениях с мужем в последний год расстраивали её, но Женя тогда был жив, рядом, и она любила его. Медленно, постепенно минувшее отдалялось с каждым прожитым днём, заставляя приспосабливаться к новой реальности-непривычной и вызывающей неуверенность. А сейчас, находясь рядом с малышом, она вдруг осознала: к ней начали возвращаться уже забытые ощущения из далёкого детства: растерянности, страха и беспомощности.

«А Жуков не так уж и ошибался»- усмехнувшись, подумала Наташа.

Несмотря на усталость, спать не хотелось. Она подумала об Осе и улыбнулась: его неожиданный звонок приятно удивил и одновременно озадачил. История, произошедшая много лет назад, всегда вызывала у неё чувство вины, от которого она старалась избавиться, уговаривая себя: это просто жизнь — так получилось, и никто не мог ничего поделать. Осенька был сыном Давида Марковича Штерна, закадычного друга её свёкра — корейца Эрика Кима. Наташа боготворила отца Жени, искренне даря ему нерастраченную дочернюю любовь. Ей нравился его спокойный мудрый взгляд, тихий голос и почти детская застенчивость. Тяжело переживая его кончину (обычная скупость на эмоции сменилась горькими рыданиями на протяжении нескольких дней), она пыталась сдерживать себя, но оставаясь в одиночестве, давала волю чувствам, а после похорон часто приезжала к нему на старое Слободское кладбище, расположенное неподалёку от дома Давида Марковича. Однажды после Рождества разгулялась снежная буря — ночью ей приснился сон: Эрик вошёл к ней в комнату, его кожа была белого цвета — он выглядел напуганным и растерянным. Свекор пожаловался сдавленным голосом, что ему нечем дышать. Женя был в отъезде, и, Наташа, проснувшись, кинулась к машине. Проваливаясь по колено в снег, она с трудом нашла могилу Кима и замерла: огромное трухлявое дерево, не выдержав порыва ветра, упало на памятник. Кое — как открыв ограду и пытаясь освободить надгробье, она изодрала руки до крови и в отчаянии села на скамейку. Дерево лежало неподвижно — на неё смотрели раскосые глаза Эрика. Вернувшись к машине, Наташа взяла кошелёк и вошла в сторожку, где полным ходом шла похмелка после рождественского вечера. Трое кладбищенских работников, подшучивая над разрумянившейся от мороза красивой девушкой, наотрез отказались помочь и предложили приехать, когда сойдёт снег. Она молча разложила купюры на столе среди огрызков сала, соленых огурцов и вчерашнего хлеба, наблюдая за реакцией изрядно подвыпивших верзил. Трое примолкли, и быстро восстановив в памяти, обретённые когда-то арифметические знания, не веря своим глазам, рассматривали рождественский подарок судьбы. Через час Наташа сидела в теплом салоне машины и, улыбаясь, медленно пробиралась по заснеженным улицам домой.

Оказавшись во время войны в одной роте — кореец, мобилизованный из Казахстана и еврей — коренной одессит поначалу постоянно дрались, частенько разукрашивая друг другу физиономии. Весельчак Дава часто подшучивал над своим узкоглазым сослуживцем, высмеивая его фамилию — Иванов, которую ему присвоили, отправляя на фронт, да ещё и имя дали — Иван (таков был закон военного времени: в призывные документы корейцев не вписывались подлинные имена). Но неожиданно для всех отношения молодых людей наладились: узнав, что Эрик круглая сирота и вырос в детском доме, Давид угомонился и начал всячески опекать корейца.

Ким получил в бою тяжёлое ранение осколком. Полуживого, с повреждённым лёгким сослуживца в санчасть дотащил на себе Дава Штерн, и, прощаясь, дал наставления:

— Ванька, не смей в ящик сыграть. После войны — сразу в Одессу: будем морским воздухом тебя лечить.

Пути разошлись, но Эрик исполнил наказ, и поздней осенью сорок шестого года он приехал с маленьким чемоданчиком в Одессу. Семья Давида Марковича встретила его, как родного. Мать Давы закармливала худого, ослабленного после ранения молодого человека, называя его «мой дохлый китаец». Привыкший к колкостям и шуточкам своего фронтового друга, Эрик реагировал спокойно, тихо улыбаясь. Со временем Кима устроили на работу в порт, а Давид приступил к учёбе в медицинском институте. Однажды весной Эрик привёл домой красивую девушку с очаровательной родинкой над верхней губой:

— Познакомьтесь, мама, — сказал он, смущаясь, — это Варвара. Мы решили пожениться.

Фаина Исааковна всплеснула руками, собираясь сказать что-то явно не соответствующее торжественному моменту, но спохватившись, ласково посмотрела на молодых:

— Его кормить нужно хорошо. Больше всего Эрочка любит жареную рыбу. Ну, вот и отобрали у меня моего дохлого китайца, — грустно улыбаясь, завершила она поздравление.

Молодожёны квартировали в коммуналке дома расположенного в центре города, а на выходные дни приезжали к Штернам на Слободку, где всегда были желанными гостями. Дава получил диплом и через некоторое время стал весьма популярным в городе стоматологом-протезистом. Его пациенты уходили не только с чувством благодарности за отлично выполненную работу — многие настойчиво изъявляли желание продолжить общение с обаятельным доктором, обладающим прекрасным чувством юмора и невероятной харизмой. Давид обрастал связями и вскоре все жизненные проблемы он решал легко и непринуждённо, стараясь помогать другим и получая в ответ признательность и благодарность окружающих. С женщинами Давид Маркович был ласков и учтив, но отягощаться серьёзными отношениями не спешил. Эрик журил его за это, но Дава только улыбался. Фаина охала, глядя на сына и настойчиво требовала внуков. Устав от постоянных нравоучений, Давид сдался, и, наконец, женился на Виоле — молодой актрисе театра оперетты. Карьера девушки-певуньи была закончена, не успев, по-настоящему, начаться: она родила супругу двух девочек и сына Осеньку, располнела и жила счастливо с известным в городе врачом. Дочери Давы росли нахальными и избалованными девицами, вили из отца и матери верёвки, и быстро выскочив замуж за состоятельных молодых людей, укатили в Америку.

Варя преподавала в школе математику, а Эрик, всегда мечтавший стать моряком, получил рекомендацию с места работы и поступил в мореходное училище. Вскоре у супругов родился сын. Долго думали, как назвать малыша — Давид посмеивался над молодыми родителями и вдруг предложил:

— Хватит спорить. Сейчас открою свой блокнот и выберу имя вашему метису. Назовите мне по цифре. Варька первая: она мать — она главней.

— Семь! — выкрикнула Варвара.

— Семь, — вторил Эрик.

Дава открыл блокнот:

— Под номером семьдесят семь у меня значится директор рыбного магазина Евгения Сергеевна, — объявил Штерн, — Женькой будет!

Каким-то загадочным образом с каждым годом своего взросления Женя всё больше походил манерой поведения на Давида. Этот метис со жгуче-чёрными длинными волосами, с родинкой над верхней губой, доставшейся в наследство от Варвары, с ослепительно-обаятельной улыбкой привлекал внимание женщин разных возрастов-от только покинувших школьные стены девиц до умудрённых опытом зрелых дам. Эрик постоянно бил тревогу, пытаясь оградить сына от настойчивых воздыхательниц — Дава уединялся с молодым человеком и заводил разговор по душам. Женя прислушивался и пускал всю свою жизненную энергию на достижение материального благосостояния, не без участия и помощи Давида Марковича Штерна. Две семьи давно пережили период дружеских отношений и стали, по сути, близкими родственниками, поддерживающими друг друга в трудные минуты и искренне разделяя радости.

Ничто не предвещало неприятностей, но беда пришла, откуда её совершенно никто не ждал. А началось всё, когда на какое-то торжество Женя привёл в дом Штернов девушку Наташу и представил её, как будущую жену. На то время Осеньке исполнилось четырнадцать годков. Он сидел в углу на стуле, и, замерев, смотрел на молодую красавицу, очень схожую с Мирей Матье. За ужином он ковырялся в тарелке и бросал многозначительные взгляды на избранницу Жени Кима, что не скрылось от глаз Варвары. Имея солидный педагогический опыт, она сразу заподозрила неладное. Все эти неразделённые любови, с которыми сталкивались родители и школьный коллектив, приводили к потрясениям, нервотрёпке, а порой, и к шумным разбирательствам. Наблюдая за Штерном-младшим, Варвара безошибочно определила: мальчишка влюбился с первого взгляда. И в кого? В невесту её сына! В семейном кругу Осенька считался сложным ребёнком: развитым не по годам, со вспыльчивым характером, что усугублялось переходным возрастом — при этом мальчик отличался врожденной интеллигентностью, утонченностью и был безумно любим Давой. Эта любовь отца к сыну проявлялась во всём: от взгляда и слова — до готовности безоговорочно создавать все условия для счастья, благополучия и процветания. Ося являлся для него Богом, Вселенной и смыслом жизни. У Варвары появились плохие предчувствия, и она не ошиблась.

Парень постоянно пребывал в дурном настроении, часто уединялся, а вскоре Давид Маркович пожаловался Эрику: сын начал приходить домой подвыпившим, и на выражение отцовской обеспокоенности реагировал с ожесточённой агрессией. Варвара помалкивала, озабоченно поглядывая на расстроенного Давида, и, в конце концов, не выдержала. Высказав свои предположения, она призналась, что не видит выхода из создавшейся ситуации — нужно терпеливо ждать, когда Осенька переболеет своей первой любовью и вернётся к нормальной жизни. Но Осю несло течение юношеской страсти: он приходил к дому Жени, и подолгу просиживая под воротами, оставлял огромные букеты цветов. В школе дела обстояли тоже не лучшим образом: Давида начали вызывать на беседы преподаватели, и, разводя руками, выражали непонимание, что могло послужить таким резким переменам в поведении парня. Отец подумал и решился на отчаянный шаг. Затащив Осеньку в свой кабинет, он закрыл дверь на ключ, и, усадив сына на своё место за столом, прямо в лоб задал вопрос:

— Ты влюбился?

— Да.

— Я знаю в кого.

— Откуда?

— Не важно.

Штерн — младший побледнел и молчал. Давид прохаживался от стены к стене и ждал от сына откровенности, но тот смотрел в никуда стеклянным взглядом.

— Что собираешься делать?

— Ничего, — ответил Ося, и, подойдя к двери, облокотился о косяк, опустив голову.

Дава повернул ключ в замке и выпустил сына на волю.

С этого дня Осеньку не видели ни на дружеских посиделках, ни на праздничных ужинах, где появлялись Наташа и Женя. Под разными предлогами он исчезал из дома и возвращался, когда все расходились. Дела в школе наладились, но Давид, глядя в глаза сыну, понимал — любовь не ушла: в них была тоска. После школы Ося уехал в столицу и подал документы в университет. Дава вздохнул с облегчением, надеясь, что смена обстановки пойдёт парню на пользу, но через какое-то время выяснилось, что Осенька пребывает в городе Североморске на военном корабле, где он приступил к прохождению службы. Сын так и не вернулся в Одессу, а Давид Маркович вскользь рассказывал, что дела у мальчика идут нормально, но при этом он еле сдерживал слёзы. Все всё понимали и старались лишний раз не затрагивать больную тему. Варвара однажды решила поговорить с Наташей, но та жёстко прервала её:

— Мне очень жаль, что я дала повод для переживаний. Или вы ждёте от меня каких-то конкретных действий? Хотите — я могу извиниться перед Осенькой и Давидом Марковичем, если им от этого станет легче.

Утром, традиционно одевшись в шокирующий наряд и быстро позавтракав молочной лапшой, Лукова выскочила за дверь. Заметив забытый ею кулёк с обедом, Валентина Ивановна привязала его к веревке и ожидала появления Маруси из подъезда, стоя на балконе.

— Куда она запропастилась? — пробурчала мать. Вместо дочери во дворе появилась Наташа и торопливо направилась к воротам.

Валентина Ивановна, улыбаясь, прошептала:

— Сейчас я вам устрою…

Спустившись на второй этаж, она прислушалась: Маша что-то громко рассказывала, но слов было не разобрать. Валентина Ивановна нажала на кнопку звонка. В коридоре послышались шаги — Маруся прокричала:

— Возвращаться — плохая примета!

Дверь открылась, и, увидев мать, Лукова воскликнула:

— Ой! А ты откуда взялась?

— Я живу этажом выше!

Вдруг из комнаты донеслись странные звуки — Лукова — старшая насторожилась:

— Что это?

— Не что, а кто! — нагло ответила дочь. — Только без лишних вопросов: это не моя тайна — иди, посмотри и отправляйся на свой третий этаж.

Лукова прошла в комнату — мать с опаской поковыляла за ней. Маугли лежал в креслах и размахивал ручками.

— Где вы взяли ребёнка? — Валентина Ивановна улыбалась — в глазах читался испуг.

— Нашли вчера, — невозмутимо ответила Маруся.

— Где?

— На могиле.

Валентина Ивановна с недоумением посмотрела на дочь.

— Иди на работу! — воскликнула она тоном, не допускающим возражений.

Маруся стояла в нерешительности, потом вздохнула и собралась что-то сказать. Валентина Ивановна напряглась, сверкнув недобрым взглядом:

— Не вздумай! Убирайся в свой ботанический сад!

— Его еда в пачке на кухне, — сообщила Лукова, помахав на прощание малышу.

Наташа вышла из ворот и направилась к ресторану «Кавказ» расположенному в уютном местечке в нескольких кварталах от её дома, немного волнуясь и мысленно представляя, как же сейчас выглядит Осенька. В детстве он был невысокого роста, хорошо сложён и очень похож на мать: с тонкими чертами лица, выразительными глазами и густой шевелюрой вьющихся волос. Вход на летнюю площадку ресторана располагался со стороны Городского сада. Несмотря на ранний час по аллеям не спеша прогуливались пожилые пары, а на скамейках сидели мамаши, приглядывая за малышами, бегающими с оглушительным гвалтом. Подойдя к ограждению, Наташа окинула взглядом зал и вдруг резко попятилась назад, увидев за столиком в дальнем углу молодого человека в кожаной панаме и тёмных очках — он встал и направился к ней:

— Здравствуйте, Наталья Андреевна!

Наташа замерла в замешательстве.

— Штерн, это ты?!

Парень взял её под руку и проводил к столу — на нём лежал букет свежих кремовых роз.

— Простите меня…Ну простите… — Осенька виновато улыбнулся.

Наташа растерянно смотрела на него, и наконец, выдавила из себя, чеканя слова:

— Что всё это значит?! Что за цирк?!

— Успокойтесь, я сейчас всё объясню… — Осик внимательно изучал Наташино лицо, — у меня вчера был самый сложный день в моей жизни, — сказал он, продолжая улыбаться. — Как малыш? Вы справляетесь?

Не ответив, она покосилась на большой саквояж, стоящий у ножки стола.

— Ты уезжаешь?

— Нет. По крайней мере, не сегодня. Я закажу кофе, — он встал и подошел к барной стойке.

Через несколько минут Осенька вернулся, и Наташа не отрывая глаз, вглядывалась в возмужавшее, интересное лицо молодого человека. Он, немного смутившись, вздохнул:

— Я понимаю, каково вам сейчас, но думаю, и вы меня поймете. Я не смог вчера осуществить свой план: всё должно было произойти совсем иначе — я не справился.

Задумавшись на мгновенье, Осик расстегнул змейку саквояжа и достал большой конверт.

— Здесь всё, что вам необходимо иметь: договор, метрика, медицинская карта. Всё подлинное — можете не волноваться.

Наташа развернула документ с зелёной обложкой:

.-Ким Эрик Евгеньевич, мать — Ким Наталья Андреевна… — прочла она шёпотом. Внезапно её светло — карие глаза потемнели — голос прозвучал жёстко, с надрывом, — Рассказывай! Я внимательно тебя слушаю.

Осик скользнул по её лицу нежным взглядом.

— Когда Женю убили, отец позвонил и приказал (да, именно приказал) возвращаться в Одессу. Он дал мне сутки на сборы и посоветовал не откладывать отъезд. По его тону я понял, что никакие отговорки не сработают. На похороны Кима я не успевал, но понимал: дело не в них — что-то другое заставило отца так резко разговаривать со мной, и я терялся в догадках, но решил повременить с вопросами. Стоило мне переступить порог дома, он тут же поволок меня в кабинет (даже не дал с матерью пообщаться). Папа очень плохо выглядел: лицо было бледным, с каким-то желтоватым оттенком — я сразу заподозрил, что он болен.

Сначала он сообщил, что у вас случилось (чем закончилась ваша беременность). Простите… — Осик коснулся руки Наташи, — Женя как-то пришел к нему и начал выяснять вопросы, касающиеся суррогатного материнства. Разговор, как он выразился, был мучительным: отец настаивал на том, что в этом деле должно быть обоюдное желание, но Женя и слушать ничего не хотел. Он сказал, что ваше мнение не играет никакой роли, и если Давид откажется помочь, он вынужден будет обратиться к посторонним людям и все равно доведет дело до конца, сколько бы это ни стоило. Были бы живы Эрик и Варвара — эти вопросы решались бы в кругу семьи, безусловно. Хотя вряд ли какие-то аргументы смогли бы его остановить. Папа пообещал навести справки. Через время он собрал информацию: как ни странно, в нашей стране суррогатное материнство не преследуется законом и существуют программы дающие возможность решать проблему официально. Женя несколько раз ездил в Харьков: там находится этот медицинский центр — Дава вышел на главного, и всё было сделано довольно оперативно.

Наташа сидела с бледным лицом и ловила каждое слово. Подошла официантка — она поставила на стол чашки с кофе и блюдо с пирожными. Осик закурил и улыбнулся:

— Наталья Андреевна! Ну не волнуйтесь вы так: кто мать Эрика — указанно в договоре. Они виделись с Женей только один раз, в мае, когда беременность подтвердилась. А через неделю его не стало. Простите…

— Осенька, прекрати извиняться, — она снова открыла метрику, — Эрик… мальчик родился 1 января… В новогоднюю ночь? — Наташа улыбнулась.

— Вот это мне не известно. Женя решил: родится сын — назовёт его в честь отца (он знал, что вам понравится, и Давид был тоже очень доволен). Если бы родилась девочка — её звали бы, как вашу маму — Верой. Потом папа ошарашил меня новостью: у него обнаружили цирроз печени. Он запретил кому-либо об этом говорить. Мать ничего не знала, сёстры тоже — я дал ему честное слово. Он подлечивался, но было понятно, что его состояние ухудшается. Мы долго с ним думали, как поступить дальше. Я считал: нужно сообщить вам обо всём — даже собирался ехать и разыскивать вас. Но отец категорически был не согласен и решил: вы должны сами захотеть вернуться, и тогда отдадим ребёнка. Мы забрали Эрика два месяца назад и привезли на Слободку (договор был несколько нарушен, но Давид решил эту проблему). Нам пришлось потратить полдня, чтобы объяснить матери, чей он и откуда. А через неделю папа умер. Мне кажется, что вся эта суматоха добила его. Я надеялся, что вы появитесь на похоронах и всё станет на свои места, но этого не случилось.

— Так это ты сообщил моему отцу о смерти Давида?

— Разумеется: номер его телефона так же хранился в записной книжке. Я прошлую ночь не спал и всё думал: вы обязательно приедете к Жене: вы не могли не приехать, и начал изучать расписание поездов и самолётов, обзванивая справочные. Утром я собрал ребёнка — мама рыдала в три ручья и сказала, что не отдаст его. — Осик усмехнулся. — Я планировал встретить вас на вокзале — оставил Эрика в машине под присмотром Жюльена (с ним вы познакомились на кладбище). Пса кто-то привязал к нашим воротам на Слободке пару месяцев назад. Я вышел на перрон, и тут стало понятно, что мой план провалился: вас встречали очаровательные подруги. Я почти запаниковал, наблюдая за вами и пытаясь придумать, как поступить. Когда экстравагантная девушка пошла к кассам, я стал за ней в очередь и, услышав, что она берёт билеты до кладбища, меня осенило. Я купил букет цветов, сел в машину и погнал. Место захоронения я знал: мы с папой были у Жени несколько раз. Ну, а остальное вам известно, — Осенька ухмыльнулся.

— Сними, пожалуйста, очки, — попросила Наташа.

— Не стоит, Наталья Андреевна!

— Сними…

Осенька выполнил просьбу.

— Что это?!

— Несчастный случай на стройке…сразу после флота.

— Давид Маркович ничего не говорил, — Наташа провела пальцем по шраму.

— Ему запрещено было распространяться о моих приключениях. Кстати, я обнаружил любопытную вещь, — он достал из саквояжа блокнот, напоминающий старинную книгу в потёртом кожаном переплете с золотым тиснением. К обложке была прикреплена ручка «Паркер». У Наташи дрогнуло сердце: это был их с Женей подарок Даве на юбилей. Осенька перелистывал пожелтевшие от времени страницы: все фамилии и имена были скрупулезно пронумерованы.

— Посмотрите: здесь ровно тысяча девятьсот восемьдесят четыре записи. Это фамилии людей, с которыми Дава общался и просто был знаком. А в первый день 1985 года родился Эрик… Давид Штерн, несомненно, провернул самое важное и благородное дело в своей жизни, — Ося вздохнул, прикурив сигарету, и принялся молча наблюдать за посетителями Городского сада.

Наташа не отрывала взгляда от записной книжки Давида Марковича.

Вдруг Осенька рассмеялся:

— А знаете, Наталья Андреевна, что мне сказал папа, вручая этот бесценный архив? «У тебя появится шанс, и ты обязан его использовать». Если честно, я не совсем понял, что он имел в виду: есть ещё одна деталь в этой невероятной истории, впечатления от которой я усилил вчера, устроив цирк на кладбище, как вы изволили выразиться. — Вот бы узнать, что там наверху, — Ося кивнул на небо, — думает по этому поводу мой мудрый папа, — он выдержал паузу, и, достав из саквояжа чёрный дипломат, положил его на край стола.

— Ты можешь прекратить «выкать» и называть меня по имени — отчеству? — Наташа рассматривала блестящие замки чемоданчика.

— Мы не будем его здесь открывать: воздержимся. Но вы мне поверите сейчас на слово: в нём большие деньги… и они принадлежат Эрику. Так решил Давид Маркович. Этот дипломат должен был находиться в машине Жени в тот день. Но накануне он вдруг приехал на Слободку и оставил его в сейфе — сказал, что обстоятельства изменились. Я не знаю подробностей (отец меня не посвятил), но я уверен: принимая такое решение, он хорошо знал, для чего эти деньги предназначались. Сейчас это не важно, но положение было очень серьёзным, поэтому ваш папа активно занимался этим делом и поспешил увезти вас из города. На сегодняшний день всё позади: вы правильно сделали, что исчезли и продали дом — я очень надеюсь, что это история не будет иметь продолжения.

Наташа не отрывала взгляд от дипломата.

— Я даже знаю, сколько там денег: я сама их туда складывала перед его отъездом, — она из последних сил держалась, чтобы не разрыдаться, — Женька…дурак…что ж ты наделал? — сдавленным голосом прошептала она.

— Так ты была в курсе?

— Да. Если бы он отдал в тот день дипломат — нас бы оставили в покое и дали возможность выехать из страны. Теперь понятно, почему он передумал.

Наташа отрешенно смотрела на беззаботно суетящуюся компанию малышей.

— У тебя теперь есть сын, — вздохнул Осенька, — он носит имя своего замечательного деда и обязательно будет на него похож.

— Мне не справиться: я совершенно не готова его любить. Меня одолеют постоянные мысли о его матери. Ты понимаешь меня?

— Наверное, понимаю, — вздохнул Штерн-младший, — возможно, тебя это успокоит и поддержит: с небес за вами с умилением будут наблюдать трое настоящих мужчин, ну и я буду…где-то поблизости, — улыбнулся Осик, спрятав дипломат в саквояж. — Он полежит в сейфе Давы, пока Эрику не исполнится восемнадцать лет, если ты не возражаешь. Это распоряжение отца. Вдруг столкнёшься с нехваткой денег — обращайся. Я всегда готов поучаствовать…

— Не столкнусь, — усмехнулась Наташа, — на этот счёт можешь не беспокоиться.

— Я предполагал получить такой ответ. Сегодня вечером привезу кровать, финское питание и одежду. У него всего полно — на трёх детишек хватит: Давид не мог остановиться — всё покупал и покупал: готовился к появлению на свет Эрика Кима. Наверное, он был всё-таки счастлив в последние месяцы жизни…

— Знаешь, я испытываю сейчас те же чувства, когда стояла у открытых дверей самолёта с парашютом за спиной. Женя держал меня за плечо: он ждал, когда я сама сделаю шаг, а я закрыла глаза и приготовилась к смерти. Картина, которую я себе представила в тот момент, была отвратительной: огромная кровавая лепёшка с разбросанными вокруг кишками и мозгами на сочной зелёной траве. Меня охватил такой животный страх: я даже не пыталась сопротивляться, но желание выглядеть неотразимой в его глазах взяло верх, и я буквально выпала из самолёта, почти лишившись чувств. Как же я боялась разочаровать его…

Штерн затушил сигарету и вздохнул:

— Представил. Впечатлило. Если вдруг так и не решишься на прыжок — знай: ты без риска разочаровать меня, вернёшься в самолёте на аэродром. Поехали: у меня сегодня много дел.

Попрощавшись с Осенькой, Наташа вошла во двор и глянула на свой балкон:

— Лукова, ты окончательно рехнулась?!

На ветру развевались пелёнки и постиранные занавеси, снятые с окон.

Открыв ключом дверь, она услышала гул работающего пылесоса: в комнате Валентина Ивановна сосредоточенно чистила ковёр — малыш спал. Заметив хозяйку, мама Маруси нажала ногой на кнопку — стало тихо. Улыбаясь, женщина показала на диван:

— Присаживайся, не стесняйся!

Наташа, усмехнувшись, села возле Эрика.

— Я тут немного похозяйничала — твою подругу отправила в ботанический сад, где она сейчас умирает от голода, потому что забыла свой обед. Ну, ничего: её там дядя Изя, наверное, подкормит. — Валентина Ивановна, умостившись на стуле, уставилась на Наташу. — Ну? Говорить будем?

— Здравствуйте, Валентина Ивановна!

— Ах, да! Здравствуй, Наташенька! С приездом!

— Спасибо! Чаю хотите?

— Не откажусь.

Наташа ждала, пока закипит чайник, и стоя посреди кухни размышляла: у неё вдруг возникло непреодолимое желание всё выложить этой женщине, которую немного побаивалась и всегда сторонилась. Она вошла в комнату и поставила на стол поднос.

— Пейте чай, Валентина Ивановна, и слушайте!

Несколько часов пролетели, как одна минута — Наташа без передышки рассказывала о детских переживаниях после развода родителей, о своих отношениях с Женей, о страхах, обидах, о событиях, оставивших в душе двойственное чувство: вины и жалости к себе. Она говорила, и словно пласты окаменевшей скорлупы, сковывающие её, слетали с тела.

— Вот такая встреча была у меня с Осенькой. Теперь вы всё знаете…

Лукова — старшая, улыбаясь, смотрела на соседку:

— Покажи мне бумаги.

Наташа достала из сумки конверт.

Валентина Ивановна, внимательно изучив документы, покачала головой:

— Счастливая ты, Наташка. Хочу сделать предложение: почему бы тебе не поэксплуатировать меня в качестве бабушки? В доме, где растёт ребёнок, должен быть порядок — ты не справишься: не той закалки. Балованная ты.

Наташа удивленно подняла брови, и, глянув на Эрика, вздохнула:

— Неужели я сейчас отважусь прыгнуть с парашютом?

Валентина Ивановна рассмеялась:

— Прыгнуть — полдела: главное, чтобы парашют раскрылся. Пошла я: скоро Машка явится. Приходите с Эриком на ужин: я тесто на пирожки поставила.

Мать Маруси похромала к двери, и, открыв её, вздрогнула от неожиданности: на пороге стояла Юля с огромной сумкой.

— Здравствуй, Рыжая. Отлично выглядишь, — Валентина Ивановна решительно сделала шаг, вынудив Жукову прижаться к стенке, и поковыляла вверх по лестнице.

— Я почему-то даже не сомневалась, что она скоро появится в нашей жизни, — пробурчала Юля, захлопнув дверь, — в камеру хранения ездила; ползунки, распашонки и погремушки купила: парню нужно чем-то заниматься. Чего ты лыбишься?

— Его зовут Эрик.

— Как?!

— Коньячка хочешь? Я тебе сейчас такое расскажу!

* * *

Ближе к вечеру Осик привёз кроватку, детские вещи и питание для малыша.

Увидев его, мальчик звонко рассмеялся.

— Ах вот как?! — воскликнула Наташа, — на меня даже не смотрит: лежит тихо, не плачет — только, когда кушать захочет — жалобно пискнет и молчит.

— Ничего. Ему нужно к тебе привыкнуть.

Осенька остановил взгляд на кулоне, висящем на шее Наташи.

— Я обнаружила монету счастья, когда разбирала сумку, приехав к отцу: в шкатулке с драгоценностями. Женя никогда не снимал амулет со дня совершеннолетия, а в тот день, когда его убили, вдруг оставил дома. Я вспомнила (свёкор рассказывал): нужно иногда чистить монету в бурном потоке реки, чтобы удалить всю накопившуюся негативную энергетику. Женя давно собирался, но не успел. Зимой папа повёз меня в Карпаты (чтобы я совсем не заскучала), и сделала, как говорил Эрик Ким, а потом надела её на себя. И мне сразу стало легче.

— Ты всё правильно сделала. Мне пора. Понадоблюсь — звони.

4

Спустя десять лет…

— Эрочка, я почти готова! — положив трубку, Лукова надела тёмные очки: на серебряной цепочке, прикреплённой к дужке, болтался сушёный морской конёк. Поправив панаму украшенную брошью-павлином, она оценила изображение в зеркале.

— Мама, давай витамины!

Валентина Ивановна принесла пакет с фруктами, и, улыбаясь, спросила:

— Тебе не кажется, что тельняшка несколько коротковата для твоего возраста?

— Нет. Она длинная!

— Возможно. Но кроме неё на тебе ничего не надето. Может, шортики накинешь?

Маруся усмехнулась:

— Шортики существенно не исправят положения.

— Тоже верно. Смотри, чтобы он мороженое не заглатывал, как удав. Купишь пломбир: Эрик эскимо не ест — весь испачкается.

— Знаю.

— К двум часам возвращайтесь: обед будет готов.

— Вернёмся, если не загуляем.

— Уж не загуляйте.

Лукова спустилась на второй этаж — дверь отворилась, и на площадку вышел Эрик. Его густые чёрные волосы были собраны в хвост — на шее висел амулет: корейская монета счастья. Увидев морского конька, танцующего залихватский танец, вращаясь на цепочке, он улыбнулся:

— Шикарно выглядишь, Маруся!

— Альбом с карандашами взял?

— Взял. И ластик тоже.

— Осенька, отвези их на пляж! — послышался голос Наташи.

— Не отвезу: я опаздываю. Сами дойдут! — из квартиры выскочил Штерн, — Сами дойдёте! Привет, Маруся! Тебе идет тельняшка, — заметил он, сбегая вниз по лестнице.

— Без тебя знаю! — крикнула Лукова ему в след, — пойдем, Маугли.

Они вышли из ворот и направились к морю.

— Ты почему сегодня такой молчаливый?

— Сон плохой снился.

— Откуда ты знаешь, что он плохой?

— Потому что я проснулся в плохом настроении.

— И что снилось?

— Зелёный кузнечик с круглой головой, большими глазами и с зубастой челюстью. Он курил сигару и пускал мне в лицо дым.

— Возмутительно! Похоже, это был богомол…курящий.

— Похоже… Ну? — Эрик вопросительно глянул на Марусю.

Лукова сделала серьёзное лицо:

— Боится муха мухобойки,

Улитка-домик потерять,

Скворец боится мальчика с рогаткой,

А лошадь — на конюшне тёмной спать.

Утятам страшно первый раз на воду,

Мышонку — в мышеловку угодить,

А Маугли боится богомола,

Решившего немного покурить.

Эрик поднял на Лукову раскосые глаза и рассмеялся:

— Маруся, я что — из ясельной группы детского сада?

— Ну вот — таким ты мне больше нравишься.

Они прошли через парк и оказались на широкой аллее: по ней нескончаемым шумным потоком жители города направлялись к ласковому августовскому морю, таща сумки с надувными матрасами, пакетами с едой, магнитофонами, волейбольными мячами и ракетками для игры в бадминтон. Перед входом на пляж выстроилась длинная очередь к лотку с мороженым. Пышногрудая продавщица извлекала из ящика на колёсах холодное лакомство, и, вытирая шею носовым платком, периодически покрикивала:

— Давайте без сдачи! Мелочи нет: закончилась.

Маруся приготовила деньги.

— Два пломбира, пожалуйста.

— Пломбира нет: закончился.

— Как закончился? Вы же только что продали девочке. Поищите!

— Закончился, говорю. Девочке последний достался — берите эскимо на палочке.

— Я не буду эскимо, — тихо сказал Эрик, — пойдём.

Они вернулись на аллею.

— Нужно купить журнал, — Маруся посмотрела по сторонам и вдруг резко сорвалась с места.

— Стоять! — подбежав к лотку, она схватила за грудки мужчину с густыми черными усами и двумя стаканчиками пломбира в руках. Стоящий рядом с ним веснушчатый мальчик с явными признаками ожирения, прищурив глаз, с любопытством наблюдал за происходящим.

— Значит, закончился, говоришь? А это что?! — не унималась Маруся.

Отдав сыну мороженое, усач попытался освободиться, но Лукова мёртвой хваткой вцепилась в него.

— Папа! Посмотри! У неё морской конёк! — заорал с восторгом мальчик.

Мужчина предпринял ещё одну неудачную попытку вырваться из рук Маруси, и, улыбнувшись, спросил:

— Вы ненормальная?

Продавщица ехидно рассмеялась:

— Что за глупые вопросы вы задаете?! Гляньте на неё! Разве нормальные люди ходят в таком виде по улице?

Эрик уставился на причёску с начёсом мороженщицы, напоминавшую птичье гнездо и дёрнул Лукову за тельняшку:

— Маруся! У неё на голове богомол?

Лукова потеряла интерес к мужчине, сняла очки, и внимательно изучая макушку обидчицы, с восторгом воскликнула:

— Ты совершенно прав, Маугли! Это он — mantis religiosa!

Стоящие в очереди отдыхающие начали пристально рассматривать ярко-оранжевые волосы краснолицей толстушки — та замерла, испуганно вращая глазами и подняв пухлые ручки с короткими пальцами, завопила нечеловеческим голосом. Выскочив из-за лотка, она принялась смахивать невидимого богомола со своей головы. Маруся обняла Эрика:

— Концерт окончен. Нам пора окунуться.

Упитанный мальчик толкнул отца в бок.

— Папа, я хочу с ними.

— Нет, Гриша. Лучше не надо…

Издали послышалась музыка и гул двигателя: к причалу подходил катер.

— Эрик, у меня идея — давай уплывём подальше на какой-нибудь дикий пляж. Побежали, мы ещё успеем взять билеты.

Через десять минут судно дало задний ход, и, развернувшись, вышло в открытое море. Его сопровождала стая крикливых чаек, настойчиво выпрашивая у пассажиров угощение. Эрик подставил лицо ветру и закрыл глаза.

— Ты опять молчишь. Из-за мороженного расстроился?

— Нет.

Лукова придвинулась ближе и положила ему руку на плечо.

— Можно я тебя спрошу? Скажи, ты сильно стыдишься меня?

Эрик с грустью посмотрел в тёмные стекла её очков.

— Мне абсолютно наплевать, что на тебе надето, как ты выглядишь и какая у тебя причёска: потому что ты всегда такая, и я привык. Мне не нравится, когда тебя обижают какие — то дураки, совершенно не знающие, какая ты.

Лукова оторопела, и, сняв очки, бросила их в сумку.

— Повтори, что ты сказал.

— Ты разве не слышала?

— Вот и всё! Дождалась я своего счастья, — вздохнула Маруся, еле сдерживая смех. — Ты завоевал мое сердце и душу, Маугли! — расхохоталась она и поцеловала его в родинку над верхней губой. — Как же я люблю эту чёрную мушку!

Эрик улыбнулся и надвинул ей панаму на глаза.

— Жаль: ещё пару деньков и лету конец. Скучаешь по школе?

— Разве можно по ней скучать? Я скучаю по Жюльену. Виола постоянно зовёт меня на Слободку, а я всё не еду. Она обижается: не может понять, почему… Осенька поставил ему памятник под акацией, где раньше была собачья будка.

— Я тоже по нему очень скучаю…

С видневшейся вдали песчаной полосы в море устремлялись каменные пирсы — на них сидели, свесив ноги, рыбаки с удочками, коротая последнее воскресенье августа. Обогнув мыс, катер всё дальше удалялся от города: уже показались дачные домики, окружённые плодовыми деревьями и виноградниками. Судно сбавило скорость и изменило курс, направляясь к берегу, когда Эрик схватил за руку Марусю.

— Смотри, пустынный пляж под обрывом!

— Нам придётся идти до него минут десять.

— Ничего — прогуляемся.

Старый причал вывел их на петляющую вдоль побережья дорогу: она плавно огибала каменные валуны, проходя через заросли колючего чертополоха — над пурпурными цветами увлечённо трудились пчёлы. В глиняной пыли валялся потерянный ящерицей хвост и высохшая шкурка полоза — из зарослей бурьяна то и дело выскакивали кузнечики, и, замерев на миг, совершали очередной прыжок в травянистые дебри, из которых доносился стрекот и жужжание букашек.

— Кажется, мы пришли, — сказала Маруся.

Дорога резко оборвалась — скинув обувь, они ступили на светло-бежевый горячий песок.

В центре небольшого пляжа возвышались рыжие камни, создавая уютный закуток, защищающий от ветра, и, отбрасывая причудливые тени; несколько валунов сползли с песчаного берега в море — на них поселились сине-зеленые водоросли. На отдалённом расстоянии друг от друга загорали дачники, читая книги — две дворняги дремали, прислонившись спинами к каменной глыбе, укрывшись от солнца: оно медленно приближалось к зениту: не жгучее, как в разгар лета, а спокойное, ласковое, и чувствовалось — осень уже где-то близко. Выйдя из воды, Эрик заметил мальчишек, бегающих по краю обрыва — они то исчезали из виду, углубляясь в степь, то появлялись вновь — и вдруг в небо взмыл воздушный змей, поймав ветер. Держа натянутую веревку, самый старший из них начал медленно спускаться по крутым ступенькам, выбитым в бугристой стене обрыва. За ним, наблюдая за полетом, двинулись остальные. Внезапно ветер ослабел, и змей, под разочарованные крики ребятни, рухнул на песок.

Маруся протянула Эрику яблоко.

— Порисуем?

— Угу… Чур — я камни.

— Ладно. Тогда я буду рисовать причал и парусники.

Они достали альбомы, карандаши и принялись за дело.

Мальчишки громко переговариваясь, расположившись неподалёку.

— Смотрите! Вон она идет! — крикнул кто-то, и стало тихо.

Эрик обернулся — по лестнице спускалась девочка в красном коротеньком платьице и в шляпке. Она напоминала божью коровку, ползущую по склону.

Парень руководящий неудачным полётом змея достал из кармана пачку сигарет, и, чиркнув спичкой, прикурил. Дождавшись, когда девочка сошла с последней ступеньки, он деловой походкой направился ей на встречу:

— Привет, Соня! Ты чо так поздно? Много потеряла: мы змея запускали, — мальчишка пнул ногой валяющуюся на песке конструкцию.

— Мы сегодня уезжаем — нужно было вещи упаковать, — ответила девочка, снимая на ходу платье. Разложив полотенце, она утроилась на камне и собрала длинные волосы в хвост.

Маруся покосилась на Эрика. Он смотрел на девочку застывшим взглядом, сосредоточенно сдвинув брови.

— Ты хоть телефончик оставь: может, в кино зимой сходим! — крикнул мальчик, дымя сигаретой. Соня улыбнулась, и, не ответив, подбежала к воде. Нырнув, она исчезла из виду, и, появившись далеко от берега, поплыла.

— Сонька, как дельфин!

— Как русалка!

— Как акула!

Мальчишки, смеялись, подшучивая друг над другом.

Эрик наблюдал за плывущей в зелёных волнах девчонкой. Наконец, она вышла из воды, и, встав на камень, распустила волосы. Глядя на море, Соня принялась сушить их, расчёсывая на ветру.

Маугли внимательно следил за её движениями и делал эскиз, нанося на бумагу лёгкие штрихи. Стройная фигурка с длинными ногами вскоре облачилась в платьице. Он торопясь использовал ластик, исправляя погрешности.

Девочка надела шляпку, накинула на плечо полотенце, и, спрыгнув с камня, направилась к лестнице, крикнув притихшей компании, наблюдавшей за ней:

— Пока, пацаны! Весной увидимся!

Эрик задумчиво крутил между пальцами карандаш.

— Что с тобой? — ласково спросила Маруся.

— Ничего.

— Дай мне альбом.

Лукова провела линию горизонта и нарисовала парящего в небе воздушного змея. На девичей головке появилась шляпка, с развивающимися на ветру лентами.

— Вот теперь, по-моему, лучше.

— Я тоже так думаю, — согласился юный художник и вывел в углу красивыми буквами: «Соня».

Маруся внимательно посмотрела не него:

— Поплаваем?

— Я не хочу, — Эрик спрятал альбом и лёг, прижавшись щекой к песку.

— Тогда я сама, — подойдя к воде, она оглянулась, — так вот к чему снятся курящие богомолы. Он, кажется, влюбился.

Вернувшись на катере в город, они молча шли по улице. Маруся посматривала на Эрика, не решаясь завести разговор. Из-за угла появилась компания молодых людей. Увидев Лукову, они переглянулись, и кто-то громко сказал, вызвав смех у приятелей:

— НЛО прилетело? Пришельцы по городу шастают!

Эрик, тяжело вздохнув, поднял на Лукову страдальческий взгляд.

— Ты сильно есть хочешь? — вдруг заорала она, остановившись.

— Совсем не хочу, — испуганно ответил Эрик.

Маруся схватила его за руку и потащила в противоположную сторону от дома — свернув в переулок, она остановилась у крыльца парикмахерской и приказала:

— Стоять здесь — я сейчас!

Через минуту открылась дверь — Лукова затянула Эрика внутрь и кивнула на маленький диванчик в углу зала:

— Сядь и жди!

Из подсобного помещения показалась парикмахерша с наклеенными ресницами и с ярко — красной помадой на пухлых губах.

— Привет, Лукова — ты чего без звонка?

— А у тебя что, очередь до утра?

— Если бы! Я домой собралась: третью смену нет клиентов. Народ толчётся на пляже — кому надо было, давно причесались и разъехались по курортам, а свадьбы только через месяц начнутся — мёртвый сезон, — пожаловалась мастер, сняв с Маруси панаму и теребя её синие волосы. — В какой красить — в зелёненький или розовенький? Можно и в тот и другой, — улыбаясь, предложила она, глядя на отражение Луковой в зеркале.

— Тома, с этим можно что-то сделать? — с надеждой в голосе спросила Маруся.

— Сказать тебе честно? Ничего — только срезать и выбросить на мусорку — может сороки подберут для утепления гнезда. Причем, не просто срезать, а состричь под ноль, а потом настойчиво использовать хорошую маску (я напишу из чего). И через три месяца ты станешь нормальной женщиной, если снимешь с себя всю эту хрень (она дёрнула её за тельняшку) и отправишь на ту же помойку, — решительно постановила Тома, и, взяв в руки машинку, включила её.

Эрик, хмурясь, наблюдал за действиями парикмахерши. Когда первые синие пряди упали на пол, он тихо встал и незаметно вышел в мужской зал.

— Здравствуйте, вы не заняты?

Преклонного возраста мастер отложил в сторону газету и с интересом посмотрел поверх очков на клиента с хвостиком.

— А что вы желаете, молодой человек?

— Подстричься на лысо: жарко, знаете ли, — озабоченно ответил Эрик.

— Ну, что ж… Присаживайся. Какие у тебя замечательные волосы: любая женщина позавидует, — восхитился парикмахер, снимая с хвоста Маугли резинку. Машинка заурчала и черные, как смоль пряди упали рядом с креслом. Дело было сделано — Эрик смотрел на своё отражение, сдвинув брови к переносице:

— Спасибо. Я теперь на Ибрагима похож.

— Зато не будет жарко, — улыбнулся мастер, погладив его по голове.

— Эрик! Эрочка! — послышался встревоженный голос Маруси — она появилась в дверях и окинула взглядом зал.

— Что ты наделал?! Зачем ты срезал хвост?!

— Что-то мне подсказывает, он это сделал из солидарности с вами. Иди, парень, и не расстраивайся: волосы отрастают быстро в твоем возрасте, — грустно улыбнулся мужчина, — платить не нужно: подарок от заведения.

— А вы отлично смотритесь вместе, — рассмеялась Тома, — делай масочки, Лукова, и прекращай дурить. Наташке и Юльке привет.

Маруся собралась надеть на голову панаму, но глянув на Эрика, замычала от досады, закатив глаза. Кинув её в сумку, она вдруг рассмеялась:

— Сейчас идем домой и ни на кого не обращаем внимания. Представим, что кроме нас в этом городе никого нет: все уехали, улетели, уплыли — остались только кошки, собаки и птицы.

— Осенька с мамой тоже исчезли? — ухмыльнулся Эрик.

— Нет. Эти на месте и думаю, наше появление их очень впечатлит, — вздохнула Лукова, — а пока мы будем идти по пустынным улицам и готовиться к неприятностям.

Они завернули за угол, и, глядя под ноги, отправились в сторону дома.

— Что могло произойти? Они же обещали вернуться к двум часам, а уже почти шесть, — взволновано причитала Валентина Ивановна, стоя на своем балконе. Этажом ниже Наташа с Осенькой молча гипнотизировали ворота. Периодически в окне появлялась Юля:

— Ну, что?

Наташа только качала головой.

И тут Маруся с Эриком вошли во двор.

— Вот они!

— Батюшки! — воскликнула Валентина Ивановна.

Штерн скорчился от смеха:

— Вы из милиции сбежали?! За что вас покрутили?!

— Поднимайтесь наверх немедленно! — крикнула Наташа, — Осенька, ты должен с ними поговорить.

— Я сначала выпью пива.

Наташа вышла в прихожую и открыла дверь.

— Входите! — сказала она, с трудом сдерживая улыбку.

Маруся погладила себя по голове, заглянув в зеркало трюмо.

— Пожалуй, это лучшее, что со мной произошло за последние годы!

— Рассказывай!

— Тебе расскажет Эрик, а я — домой: у меня сегодня важное дело, — загадочно улыбнулась Маруся.

— Маша (только, пожалуйста, не в стихах), объясни — как это понимать? — Валентина Ивановна обмахивалась веером, рассевшись под включённым вентилятором.

— Я решила вернуться в ряды обыкновенных граждан, а Эрик из жалости поддержал мою инициативу таким странным способом. Не доглядела — он из-под носа ушёл. Когда обнаружила — было поздно.

— Ты хочешь сказать, что побрить голову…,- Валентина Ивановна, улыбаясь, растерянно смотрела на дочь.

Маруся отстегнула от панамы павлина и кинула его в шкатулку — следом за ним туда отправился морской конёк на цепочке.

— Покойтесь с миром, мои верные друзья.

— Маша, что с тобой? — улыбка почти исчезла с лица матери.

— Не огорчайся, мама. Если сейчас не остановить, придуманную мной пьеску — это не удастся сделать никогда. Никогда… какое страшное слово… Как гильотина. Давай — ка выпьем наливочки: эксперимент завершён.

Поздно вечером Лукова принесла из кладовки два старых чемодана и упаковала в них вещи, которые носила последние годы. В комнату заглянула Валентина Ивановна.

— Машенька, куда ты уезжаешь?

— В светлое будущее!

— Куда?!

Маруся с нежностью посмотрела на мать:

— Когда мы, убегая от себя,

— Блукаем тропами ночными,

Пытаясь, стать себе чужими,

Нам путь укажет древняя Луна.

В её сияньи леденящем,

Плывя фантомами без лиц,

Мы поутру как дым растаем

Среди заброшенных гробниц.

— Ничего не поняла. Маша, ты сегодня невыносимая — укладывайся спать: тебе завтра на работу. Господи! Как же ты пойдешь с такой головой? Тебя уволят, — Валентина Ивановна, продолжая что-то бубнить, скрылась за дверью своей спальни.

Раздался телефонный звонок.

— Кому не спится? — спросила Лукова, сняв трубку.

— Ты можешь объяснить, что случилось? Как вы оказались за городом? — тихим шёпотом спросила Наташа.

— Мы туда добрались на катере, — Марус

...