Белинский

Завидуем внукам и правнукам нашим.

В. Белинский

 

Мокрыми пальцами дождь барабанит по крыше,

Сумрак из комнаты свет вытесняет в окно,

Ветер озябшие ветки деревьев колышет,

В домике холодно, сыро, пустынно, темно…

 

 

Восемь шагов от окошка до ручки дивана,

Блеск лихорадочный из-под опущенных век…

Ходит по комнате, кутаясь в плед беспрестанно,

Нервной походкою бледный худой человек.

 

 

Черные души, тупые жестокие люди

Русь обирают, свободу зажали в тиски,

Грабят и молятся, мучают, властвуют, судят,

Пряча наживу под рясы, в ларцы, в кошельки.

 

 

Да, он обязан бичующим гневом излиться.

Да, он обязан, он верит в Россию, в народ!

Мысли, надежды… Кто рядом с ним? С кем

                                                                      поделиться?

Маша… жена? Не поймет, ничего не поймет!

 

 

Надо работать, а сил остается немного,

Недуг сжимает своею костлявой рукой,

Злая нужда постоянно стоит у порога,

Просит долги и стучит деревянной клюкой.

 

 

Стекла заныли – промчалась лихая пролетка…

Вновь подошло… Точно заживо падаешь в гроб:

Кашель мучительный. Жуткая мерзость – чахотка,

Кровь на платке и в холодной испарине лоб…

 

 

Только неправда, не сдался он горю и бедам!

Вот он поднялся и, сунув платок свой в карман,

Резким движением вместе со скомканным пледом

Бросил усталость на ситцем обитый диван.

 

 

Вот он склонился и что-то торопится, пишет…

Свечка колеблется, ночь застилает окно…

Мокрыми пальцами дождь барабанит по крыше,

В домике холодно, сыро, пустынно, темно.

 

 

Нет больше ночи, нет времени, нет расстоянья,

В синих глазах его жаркий огонь отражен,

Вот он сидит, позабывши про боль и страданья,

Правый и гневный «неистовый Виссарион».

 

 

Видит он Родину в дальнем, немеркнущем свете, —

Нет, не бесправной, не темной, не рабской – иной.

Видит он Родину ту, что, пройдя сквозь столетье,

Знамя свободы победно взвила над собой!

 

1948–1976

Летний поход

 

Ветер поет и звенит над рекой,

Возле обрыва трещит камышами,

Сосны зелеными машут платками,

Небо надулось, как парус тугой.

 

 

Мы уплываем все дальше и дальше…

Шлюпки взлетают на зыбкой волне,

Тянется нить журавлей в вышине,

Справа темнеют еловые чащи.

 

 

Летний поход: полевые дорожки,

Яркого солнца и песен пора,

Время рыбалок, печеной картошки,

Время ночевок в лесу у костра.

 

 

Крепче на весла, друзья, налегайте,

Спят еще села в предутренний час,

Хочется крикнуть: «Проснитесь, вставайте!

Солнце над рощами брызнет сейчас!»

 

 

Сильные руки, упругие взмахи,

Волны кругами бегут к берегам.

Вон и рассвет в кумачовой рубахе,

Встав, по росистым шагает лугам.

 

 

Выйдем на берег, товарищ, и встанем

Возле обрыва над самой водой.

Встретим горячий поток золотой,

Руки друг другу в пожатье протянем.

 

 

Взглядом ты смело округу обшаришь:

Видишь, как речка под солнцем блестит?

Слышишь, как весело ветер звенит?

Вот она, молодость наша, товарищ!

 

 

Нам по земле еще много шагать,

Нам еще много учиться упорно,

Нам еще много рассветов встречать,

Много пропеть еще песен задорных.

 

 

Нам еще много работать с тобою,

Долгую жизнь надо славно прожить.

Если дружить – так уж верно дружить!

Если любить – так любить всей душою!

 

 

Что ж, нам, пожалуй, пора и назад.

Травы и листья росою сверкают.

Едем, товарищ, уж день наступает!

Вон и ребята из лодок кричат…

 

1949

Трудная роль

 

В плетеной корзине живые цветы.

Метель за морозным окном.

Я нынче в гостях у актерской четы

Сижу за накрытым столом.

 

 

Хозяин радушен: он поднял бокал

И весело смотрит на нас.

Он горд, ведь сегодня он в тысячный раз

В любимом спектакле сыграл.

 

 

Ему шестьдесят. Он слегка грузноват,

И сердце шалит иногда,

Но, черт побери, шестьдесят не закат!

И что для артиста года?

 

 

Нет, сердце ему не плохое дано:

Когда он на сцену вступает,

Лишь вспыхнет от счастья иль гнева оно,

Пять сотен сердец замирает!

 

 

А радость не радость: она не полна,

Коль дома лишь гости вокруг,

Но рядом сидит молодая жена —

Его ученица и друг.

 

 

О, как же все жесты ее нежны.

Ее красота как приказ!

Он отдал бы все за улыбку жены,

За серые омуты глаз.

 

 

Все отдал бы, кладом кичась своим, —

Прекрасное кто же не любит!

Хоть возрастом, может, как дым, седым,

Брюзжаньем и чадом, всегда хмельным,

Он вечно в ней что-то губит…

 

 

Сегодня хозяин в ударе: он встал,

Дождался, чтоб стих говорок,

И, жестом свободным пригубив бокал,

Стал звучно читать монолог.

 

 

Минута… И вот он – разгневанный мавр!

Платок в его черной ладони.

Гремит его голос то гулом литавр,

То в тяжких рыданиях тонет…

 

 

В неистовом взгляде страдальца – гроза!

Такого и камни не вынесут стона!

Я вижу, как вниз опуская глаза,

Бледнеет красивая Дездемона.

 

 

Но, слыша супруга ревнивые речи,

Зачем без вины побледнела жена?

Зачем? Ведь в трагедии не было встречи!

Зачем? Это знаем лишь я да она.

 

 

Я тоже участник! Я, кажется, нужен,

Хоть роли мне старый Шекспир не отвел.

Я был приглашен и усажен за стол,

Но «роль» у меня – не придумаешь хуже!

 

 

Ты хочешь игры? Я играю. Изволь!

И славно играю, не выдал ведь злости.

Но как тяжела мне нелепая роль

Приятеля в доме и честного гостя!

 

1949

Жар-птица

 

– Любовь? Ее нет между нами, —

Мне строго сказала она. —

Хотите, мы будем друзьями,

Мне верная дружба нужна.

 

 

Что спорить, она откровенна,

Но только я хмуро молчу.

Ведь я же солгу непременно,

Когда ей скажу, что хочу.

 

 

Что ж, дружба – хорошее дело!

В ней силы не раз почерпнешь,

Но дружба имеет пределы,

А мне они – по сердцу нож!

 

 

Как жил я, что в сердце вплеталось,

Я все бы ей мог рассказать,

Когда бы она попыталась,

Когда б захотела понять.

 

 

Идя сквозь невзгоды и вьюги,

Не встретил я преданных глаз.

Случайные лгали подруги,

Я сам ошибался не раз.

 

 

Но думал я: вспыхнут зарницы.

Я знал: надо верить и ждать.

Не может так быть, чтоб жар-птицы

Я в мире не смог отыскать!

 

 

Когда же порой мне казалось,

Что к цели приблизился я,

Жар-птица, увы, превращалась

В простого, как хвощ, воробья.

 

 

Вспорхнув, воробьи улетали,

И снова я верил и ждал.

И все-таки вспыхнули дали!

И все-таки мир засиял!

 

 

И вот наконец золотые

Я россыпи в сердце открыл.

Наверное, в жизни впервые

Я так горячо полюбил!

 

 

Моя долгожданная, здравствуй!

Ты чувств не найдешь горячей.

Иди и в душе моей царствуй!

Я весь тут – бери и владей!

 

 

Жар-птица сверкнула глазами,

И строго сказала она:

– Любовь? Ее нет между нами.

Хотите, мы будем друзьями,

Мне верная дружба нужна.

 

 

Что спорить, она откровенна,

Но только я хмуро молчу.

Ведь я же солгу непременно,

Когда ей скажу, что хочу.

 

1950

Ревность

 

Сдвинув брови, твердыми шагами

Ходит парень возле перекрестка.

В этот вечер под его ногами

Снег хрустит решительно и жестко.

 

 

Час назад в просторном зале клуба

Пестрый вихрь кружился, бушевал,

Пело сердце, рокотали трубы —

Был в разгаре молодежный бал.

 

 

Час назад он думал, что развеет

Подозрений горьковатый дым,

Час назад он верил, что владеет

Все еще сокровищем своим.

 

 

Но когда любимую увидел

С тем же длинным парнем в тюбетейке,

В сердце злые шевельнулись змейки,

Он смотрел, молчал и ненавидел.

 

 

На площадке лестницы пустой

Видел он, как обнял тот подругу.

Вот они придвинулись друг к другу,

Вот поцеловались раз, другой…

 

 

Нет, им даром это не пройдет!

Он отвергнут, только он не сдался.

Он им все итоги подведет,

Зря он, что ли, боксом занимался!

 

 

Потому суровыми шагами

Ходит парень возле перекрестка.

И недаром под его ногами

Снег хрустит так твердо и так жестко.

 

 

Только для чего готовить мщенье

И катать на скулах желваки?

Если сердце терпит поражение,

Разве тут помогут кулаки?!

 

1950

Весна в лесу

 

Дятлы морзянку стучат по стволам:

«Слушайте, слушайте! Новость встречайте!

С юга весна приближается к нам!

Кто еще дремлет? Вставайте, вставайте!»

 

 

Ветер тропинкой лесной пробежал,

Почки дыханьем своим пробуждая,

Снежные комья с деревьев сметая,

К озеру вышел и тут заплясал.

 

 

Лед затрещал, закачался упрямо,

Скрежет и треск прозвучал в тишине.

Ветер на озере, точно в окне,

С грохотом выставил зимнюю раму.

 

 

Солнце! Сегодня как будто их два.

Сила такая и яркость такая!

Скоро, проталины все заполняя,

Щеткой зеленой полезет трава.

 

 

Вот прилетели лесные питомцы,

Свист и возню на деревьях подняв.

Старые пни, шапки белые сняв,

Желтые лысины греют на солнце.

 

 

Сонный барсук из норы вылезает.

Солнце так солнце, мы рады – изволь!

Шубу тряхнул: не побила ли моль?

Кучки грибов просушить вынимает.

 

 

Близится время любви и разлук.

Все подгоняется: перья и волос.

Зяблик, лирически глядя вокруг,

Мягко откашлявшись, пробует голос.

 

 

Пеной черемух леса зацвели,

Пахнет настоем смолы и цветений,

А надо всем журавли, журавли…

Синее небо и ветер весенний!

 

1950

После дождя

 

Дождь весь день хлестал, бесился

Над опушкой, над полями.

К ночи вдруг устал, смирился,

Мирно зазвенел ручьями.

 

 

Ветерок промчал по сучьям,

Месяц встал над перелеском,

Рукавом широким туча

Звезды вытерла до блеска.

 

 

Тень легла от вербы гибкой,

Над водой камыш согнулся,

Через речку светлый, зыбкий

Лунный мостик протянулся…

 

 

Я не сплю, мне душно, жарко.

Может, ветер слишком ласков?

Может, звезды слишком ярки?

Может, мир в особых красках?

 

 

Я иду по мокрым травам,

Запах клеверный вдыхая,

Слева – месяц, речка – справа,

Впереди – поля без края.

 

 

Кто увидит – отшатнется:

Человек ума лишился,

Человек поет, смеется,

Человек с дороги сбился.

 

 

Ну и пусть себе гадает,

Отчего я в поле вышел.

Знаю я, а он не знает,

Я слыхал, а он не слышал,

 

 

Как совсем еще недавно

В блеске звезд она стояла.

– Мой единственный, мой славный.

Я люблю тебя!.. – сказала.

 

1950

Традиционный вечер

 

                            Парень с синими глазами

                            Под моим окном стоит.

                            Парень теплыми словами

                            Мое сердце бередит…

 

 

                            – Вербы шепчут над рекою,

                            Ночь какая, посмотри!

                            Выходи, пойдем со мною,

                            Погуляем до зари.

 

 

                            Я б ответила, конечно:

                            Дескать, сам встречай зарю.

                            Но ведь это ж мой любимый,

                            Но ведь это мой сердечный…

 

 

                            – Ладно, выйду, – говорю.

                            Мы сидели над обрывом,

                            Месяц плыл наискосок,

                            Волны мягко, торопливо

 

 

                            Набегали на песок

                            Мой парнишка вдруг смутился,

                            Посерьезнел, замолчал,

                            Ближе сел, потом склонился

                            И меня поцеловал.

                            Я вскочила бы, конечно,

                            Рассердилась на него.

                            Но ведь это ж мой любимый,

                            Но ведь это мой сердечный…

                            Я смолчала, ничего.

                            В воскресенье он явился,

                            Постучался у ворот.

                            Весь, гляжу, принарядился,

                            Поманил к плетню и ждет.

                            Тут он, встав передо мною,

                            В пальцах ветку теребя,

                            Молвил: – Будь моей женою,

                            Не житье мне без тебя!

                            Я б ответила, конечно:

                            Мол, не к спеху… посмотрю.

                            Но ведь это ж мой любимый,

                            Но ведь это мой сердечный…

                            – Глупый, сватай! – говорю.

 

1950

Лыжник

 

Лыжи звенят на упругом снегу,

Птицы, поднявшись, над просекой вьются,

Елки, дубы позади остаются…

Ветер… Я следом за ветром бегу!

 

 

Галка вспорхнет или заяц проскачет,

Крикну я вслед им – и дальше, вперед!

Дремлют в снегу подмосковные дачи,

В небе озябшее солнце встает.

 

 

Вниз, под уклон, только ветер в ушах!

Холод и страх овладеть не сумеют

Тем, кто горячее сердце имеет,

Крепкие нервы и силу в руках.

 

 

Завтра учеба: конспекты, зачеты,

Все подготовить в положенный срок.

В будни поможет упорней работать

Славный морозный воскресный денек!

 

 

Поле, за полем заснеженный лес…

Сколько тут солнца, простора и ветра!

Гриву раскинув на полкилометра,

Мимо со свистом промчался экспресс.

 

 

Тени вокруг все длинней, все темнее,

Вечер на сучьях развесил закат.

Птицы смолкают. Пора и назад!

Снег вдоль оврага слегка голубеет.

 

 

Я не устал, я не мерзну в пути.

Ветер, я мог бы с тобой потягаться!

Мог бы еще хоть до полюса мчаться,

Только мне завтра вставать к девяти.

 

1951

Любовь

 

Известно всем: любовь не шутка,

Любовь – весенний стук сердец,

А жить, как ты, одним рассудком

Нелепо, глупо, наконец!

 

 

Иначе для чего мечты?

Зачем тропинки под луною?

К чему лоточницы весною

Влюбленным продают цветы?!

 

 

Когда бы не было любви,

То и в садах бродить не надо.

Пожалуй, даже соловьи

Ушли бы с горя на эстраду.

 

 

Зачем прогулки, тишина,

Коль не горит огонь во взгляде?

А бесполезная луна

Ржавела б на небесном складе.

 

 

Представь: никто не смог влюбиться

И люди стали крепче спать,

Плотнее кушать, реже бриться,

Стихи забросили читать…

 

 

Но нет, недаром есть луна

И звучный перебор гитары,

Не зря приходит к нам весна

И по садам гуляют пары.

 

 

Бросай сомнения свои!

Люби и верь. Чего же проще?

Не зря ночные соловьи

До хрипоты поют по рощам!

 

1951

Прогулка

 

Мы шли по росистой тропинке вдвоем

Под сосен приветственный шорох.

А дачный поселок – за домиком дом —

Сползал позади за пригорок.

 

 

До почты проселком четыре версты,

Там ждут меня письма, газеты.

– Отправимся вместе, – сказала мне ты

И тоже проснулась с рассветом.

 

 

Распластанный коршун кружил в вышине,

Тропинка меж сосен петляла

И, в речку сорвавшись, на той стороне

Вползала в кусты краснотала.

 

 

Смеялась ты, грустные мысли гоня.

Умолкнув, тревожно смотрела.

И, каюсь, я знал, что ты любишь меня,

Ты чувства скрывать не умела.

 

 

Цветущий шиповник заполнил овраг,

Туман по-над лугом стелился.

Любой убежденный ворчун-холостяк

В такое бы утро влюбился!

 

 

Я ж молод, и ты от меня в двух шагах —

Сердечна, проста и красива.

Ресницы такие, что тень на щеках.

Коса с золотистым отливом.

 

 

Трава клокотала в пьянящем соку,

Шумела, качаясь, пшеница.

«Любите!» – нам ветер шепнул на бегу.

«Любите!» – кричали синицы.

 

 

Да плохо ли вдруг, улыбнувшись, любя,

За плечи обнять дорогую.

И я полюбил бы, конечно, тебя,

Когда не любил бы другую.

 

 

Для чувств не годны никакие весы,

К другой мое сердце стремится.

Хоть нет у нее золотистой косы

И явно короче ресницы.

 

 

Да что объяснять! И, прогулку кляня,

Я пел, я шутил всю дорогу.

И было смешно тебе слушать меня

И больно, пожалуй, немного.

 

 

Тут все бесполезно: прогулка, весна,

Кусты и овражки с ручьями.

Прости, я другую любил, и она,

Незримая, шла между нами.

 

1954

Снежный вечер

 

Снег кружится пушистой каруселью,

За окнами проулка не видать.

Звонок в прихожей дрогнул резкой трелью,

И мать пошла, вздыхая, открывать.

 

 

Наверно, дочь пришла из института,

Сегодня зимней сессии конец.

Ведь знает, что волнуется отец

И мать считает каждую минуту.

 

 

А не спешит… Да где уж там спешить!

Завелся друг… Он всюду рядом с нею.

– Мне, мама, Петя должен позвонить.

Ты знаешь, папа, Петя был на Шпрее.

 

 

У Пети превосходный реферат,

Он лучший оформитель стенгазеты. —

Дверь хлопнула. Ну вот они, стоят,

Сияют, как две новые монеты.

 

 

– Взгляни, отец, уж за окошком ночь,

А им денек коротким показался. —

Парнишка вдруг смущенно затоптался,

И, вспыхнув, густо покраснела дочь.

 

 

Летел от щеток веер снежной пыли,

Но что случилось: радость иль беда?

Дочь вдруг сказала: – Папа, мы решили. —

А паренек добавил: – Навсегда!

 

 

Но кто бы смог все угадать заране?

Родители застыли у стола.

Мать сливки на клеенку пролила,

А папа стал мешать в пустом стакане.

 

 

Они взглянули молча друг на дружку,

И каждый был немало удивлен.

Дремал лишь кот, свой скучный, длинный сон

Мотая на скрипучую катушку.

 

 

А у двоих сегодня – кровь ключом.

Кто сможет, кто заставит их расстаться?

И глупо ждать цветения акаций,

У них весна. И снег тут ни при чем!

 

 

Встал старый врач, пуская кольца дыма,

Взглянул на дочь пытливо сквозь очки.

Потом сказал: – Болезнь неизлечима. —

И улыбнулся: – Право, дурачки!

 

 

Стоят и ждут родительских укоров,

А оба и смешны и хороши.

И толку нет от скучных разговоров.

– Ну что же, мать, поздравим от души?!

 

 

Мать край косынки поднесла к глазам,

А парень молвил тихо, но упрямо:

– Мы все навек решили пополам. —

И в первый раз добавил: – Верьте, мама!

 

 

Метель швыряла колкий снег в лицо,

Под арками дворов стонала гулко,

А двое снова вышли на крыльцо

И вновь пошли бродить по переулкам.

 

 

Счастливые – им дома не сидится.

Влюбленные – их тьмой не запугать.

Идти им и дорог не разбирать,

Им говорить и не наговориться!

 

1955

«Рыжик»

 

У низенькой калитки

Судьба столкнула их.

Блестели солнца слитки

На травах молодых.

 

 

Два паренька молчали.

Ведь цель у них одна,

Одни у них печали:

Вот здесь живет она.

 

 

Та, что смеется звонко,

О ком их сердце мрет,

Глазастая девчонка —

Колхозный счетовод.

 

 

Двоим хоть поругаться,

И, право, как им быть:

Кому из них остаться,

Кому из них входить?

 

 

Один не даст подругу

Отбить. Высок, плечист.

Краса на всю округу —

Шофер и футболист.

 

 

Другой пониже ростом,

Но ладно, крепко сбит.

Себя он держит просто,

Да бойко говорит.

 

 

Дежурный с полустанка,

Фуражка – алый цвет.

Проснувшись спозаранку,

Он даже взял букет.

 

 

Большой букет сирени.

А может, зря и брал?

Но, потеряв терпенье,

Высокий вдруг сказал:

 

 

– Довольно зря топтаться,

Ждать больше нету сил!

Идем, пора дознаться,

Пусть скажет, кто ей мил.

 

 

Все выясним без злобы,

Без драки и без ссор. —

Так порешили оба

И двинулись во двор.

 

 

Горел закат над лугом…

Без тропок, целиной

«Краса на всю округу»

Уныло брел домой.

 

 

На сердце было тяжко:

Другой остался с ней.

В своей большой фуражке

Гриб рыжик. Ей-же-ей!

 

 

А покорил подругу.

Но почему и как?

«Краса на всю округу»

С досадой сжал кулак.

 

 

Он шел по первоцветам,

Сердился и не знал,

Что «рыжик» был поэтом,

Он ей стихи читал.

 

1956

«Женщина сказала мне однажды…»

 

Женщина сказала мне однажды:

– Я тебя люблю за то, что ты

Не такой, как многие, не каждый,

А духовной полон красоты.

 

 

Ты прошел суровый путь солдата,

Не растратив вешнего огня.

Все, что для тебя сегодня свято,

То отныне свято для меня.

 

 

В думах, в сердце только ты один.

Не могу любить наполовину.

Мир велик, но в нем один мужчина,

Больше нету на земле мужчин.

 

 

Мне с тобою не страшны тревоги,

Дай мне руку! Я не подведу.

Сквозь невзгоды, по любой дороге

Хоть до звезд, счастливая, дойду!

 

 

…Годы гасли, снова загорались

Вешними зарницами в реке.

И слова хорошие остались

Легкой рябью где-то вдалеке.

 

 

И теперь я должен был узнать,

Что весь мир – курорты с магазинами

И что свет наш заселен мужчинами

Гуще, чем я мог предполагать.

 

 

А потом та женщина, в погоне

За улыбкой нового тепла,

Выдернула руку из ладони

И до звезд со мною не дошла…

 

 

Жизнь опять трудна, как у солдата.

Годы, вьюги, версты впереди…

Только верю все же, что когда-то

Встретится мне женщина в пути.

 

 

Из таких, что верности не губит,

Ни рубля не ищет, ни венца,

Кто, коли полюбит, то полюбит,

Только раз и только до конца.

 

 

Будет звездным глаз ее сияние,

И, невзгоды прошлого гоня,

В синий вечер нашего свидания

Мне она расскажет про меня.

 

 

– Как же ты всю жизнь мою измерила?

Ворожила? —

Улыбнется: – Нет,

Просто полюбила и поверила,

А для сердца – сердце не секрет!

 

 

И пойду я, тихий и торжественный,

Сквозь застывший тополиный строй.

Словно праздник, радостью расцвеченный,

Не постылый вновь и не чужой.

 

 

И, развеяв боль, как горький пепел,

Так скажу я той, что разлюбила:

– Нынче в мире женщину я встретил,

Что меня для счастья воскресила!

 

1958

«Она была так хороша собой…»

 

Она была так хороша собой,

Что все мужчины с жаром каждый раз

Любой каприз, любой ее приказ

Бросались выполнять наперебой.

 

 

А время шло… Тускнел пожар волос.

Она ж не чтила никаких резонов.

И как-то раз, капризно сморщив нос,

Она сказала: – Я хочу пионов!

 

 

И вдруг удар: никто не встрепенулся,

На божество никто не поднял глаз.

И только муж пробормотал: – Сейчас. —

Пробормотал, а сам не шелохнулся…

 

 

Тогда ей было впору зарыдать.

Она была жалка в своих страданьях.

Как важно в жизни, помня о желаньях,

Возможностей своих не забывать!

 

1958

Ручей

 

Ручеек протекал меж упругих корней,

Над водою березы качали ветвями.

Много славных девчат и веселых парней

Из поселка ходило сюда вечерами.

 

 

Приходили, чтоб шорох берез услыхать,

Чтоб сказать… Чтобы в самом заветном открыться.

В роще можно вдвоем до рассвета гулять,

А устав, у ручья посидеть и напиться.

 

 

Далеко, над лугами звенела гармонь,

Локон девичий в быстрой воде отражался.

Под тугую струю подставлялась ладонь,

А ручей все бежал по камням и смеялся…

 

 

Люди, месяц, деревья – тут все заодно.

У ручья все влюбленные пары встречались.

Даже те, что женатыми были давно,

Здесь как будто бы снова друг в друга влюблялись.

 

 

Я любил. Но мечте черноглазой моей

Я, робея, сказать о любви не решался.

Я, встречаясь, молчал. Я краснел до ушей.

Но однажды, вдруг сам испугавшись, признался.

 

 

Я сказал, что не знаю ни ночи, ни дня,

Что брожу постоянно за нею по следу

И что, если она не полюбит меня,

Я умру или к тетке в Воронеж уеду.

 

 

– Взять плацкарт не забудь, – улыбнулась она.

И ушла по тропинке, а сумрак сгущался.

Я смотрел, как тоскливо вставала луна,

А ручей все бежал по камням и смеялся…

 

 

Но однажды я вновь на свиданье пришел,

Я сказал ей: – Довольно шутить надо мною!

Не затем я без сна эти ночи провел,

Чтобы, сдавшись, опять примириться с судьбою.

 

 

Не хочу больше в сердце носить мою грусть,

Все ребята, наверно, смеются над нами. —

Я нашел ее губы… Рассердится? Пусть!

Но она обвила мою шею руками…

 

 

Звезды вспыхнули ярко тогда надо мной,

Я с любимой в ту ночь до рассвета прощался.

Удивленно березы шумели листвой,

А ручей все бежал по камням и смеялся…

 

1960

Сердце

 

Милую полюбя,

Я не играл с ней в прятки:

И сердце свое, и себя —

Все отдал ей без остатка.

 

 

Но хоть смущена была,

Недолго она колебалась:

Сердце мое взяла,

А от меня отказалась.

 

 

Видимо, лестно ей

Было, гордясь красою,

Сердце мое, как трофей,

Всюду носить с собою.

 

 

Пусть тешится! Ей невдомек,

Что тем себя и погубит.

Слишком опасен ток

В сердце, которое любит.

 

 

В холод груди ее

Тайный огонь пройдет,

Сразит ее сердце мое,

Всю, не щадя, сожжет.

 

 

Кружите, ветры, смеясь!

Твердите, что я чудак!

Но верю я – грянет час.

Но знаю я – будет так:

 

 

С глазами, полными слез,

Милую, всю в огне,

Сердце мое, как пес,

Назад приведет ко мне!

 

1960

Стихи о гордой красоте

 

Как нежданного счастья вестник,

Ты стоишь на пороге мая,

Будто сотканная из песни,

И загадочная, и простая.

 

 

Я избалован счастьем мало.

Вот стою и боюсь шевелиться:

Вдруг мне все это только снится,

Дунет ветер… и ты – пропала?!

 

 

Ветер дунул, промчал над садом,

Только образ твой не пропал.

Ты шагнула, ты стала рядом

И чуть слышно спросила: «Ждал?»

 

 

Ждал? Тебе ли в том сомневаться!

Только ждал я не вечер, нет.

Ждал я десять, а может статься,

Все пятнадцать иль двадцать лет.

 

 

Потому и стою, бледнея,

И взволнованный и немой.

Парк нас манит густой аллеей,

Звезды кружат над головой…

 

 

Можно скрыться, уйти от света

К соснам, к морю, в хмельную дрожь.

Только ты не пойдешь на это,

И я рад, что ты не пойдешь.

 

 

Да и мне ни к чему такое,

Хоть святым и не рвусь прослыть.

Просто, встретив хоть раз большое,

Сам не станешь его дробить.

 

 

Чуть доносится шум прибоя,

Млечный Путь, как прозрачный дым…

Мы стоим на дороге двое,

Улыбаемся и молчим…

 

 

Пусть о грустном мы не сказали,

Но для нас и так не секрет,

Что для счастья мы опоздали,

Может статься, на много лет.

 

 

Можно все разгромить напасти.

Ради счастья – преграды в прах!

Только будет ли счастье – счастьем,

Коль на детских взойдет слезах?

 

 

Пусть иные сердца ракетой

Мчатся к цели сквозь боль и ложь.

Только ты не пойдешь на это,

И я горд, что ты не пойдешь!

 

 

Слышу ясно в душе сегодня

Звон победных фанфарных труб,

Хоть ни разу тебя не обнял

И твоих не коснулся губ.

 

 

Пусть пошутят друзья порою.

Пусть завидуют. В добрый час!

Я от них торжества не скрою,

Раз уж встретилось мне такое,

Что встречается только раз!

 

 

Ты не знаешь, какая сила

В этой гордой красе твоей!

Ты пришла, зажгла, окрылила,

Снова веру в меня вселила,

Чище сделала и светлей.

 

 

Ведь бывает, дорогой длинной,

Утомленный, забыв про сон,

Сквозь осоку и шум осинный

Ты идешь под комарный звон.

 

 

Но однажды ветви раздвинешь —

И, в ободранных сапогах,

На краю поляны застынешь

В солнце, в щебете и цветах.

 

 

Пусть цветов ты не станешь рвать,

А, до самых глубин взволнованный,

Потрясенный и зачарованный,

Долго так вот будешь стоять.

 

 

И потянет к лугам, к широтам,

Прямо к солнцу… И ты шагнешь!

Но теперь не пойдешь болотом,

Ни за что уже не пойдешь!

 

1960

Доверчивый супруг

 

Лет с десяток замужем пробыв,

Стали вы скучны и деловиты

И все чаще, ласку отстранив,

Цедите, зевая нарочито:

 

 

– Поцелуи? Ты прости, мой свет,

Если я иронии не скрою.

Только глупо в тридцать с лишним лет

Нам влюбленным подражать порою.

 

 

Может быть, я сердцем постарела,

Только я прохладна на любовь.

В тридцать уж не те душа и тело

И не та течет, пожалуй, кровь.

 

 

А супруг? Бывают же на свете

Чудаки, наивные, как дети!

Выслушав жену, не оскорбился,

А вздохнул, поверил и смирился.

 

 

А ему хоть раз бы приглядеться,

Как для большей нежности лица

Ультракосметические средства

Пробуются в доме без конца.

 

 

А ему бы взять да разобраться,

Так ли в доме все благополучно,

Если вы с ним, прежде неразлучны,

Очень полюбили расставаться?

 

 

А ему бы взять да усомниться,

Надо ль вечно гладить по головке?

А ему хоть раз бы возвратиться

Раньше срока из командировки!

 

 

И проверить: так ли уж прохладно

Без него у милой сердце бьется?..

И увидеть… Впрочем, хватит, ладно!

Он и сам, быть может, разберется!

 

1960

Песня-тост

 

Парень живет на шестом этаже.

Парень с работы вернулся уже,

Курит и книгу листает.

А на четвертом – девчонка живет,

Моет окошко и песни поет,

Все понежней выбирает.

 

 

Но парень один – это парень, и все.

Девчонка одна – девчонка, и все.

Обычные, неокрыленные.

А стоит им встретиться – счастье в глазах,

А вместе они – это радость и страх,

А вместе они – влюбленные!

 

 

«Влюбленный» не слово – фанфарный сигнал,

Весеннего счастья воззвание!

Поднимем же в праздник свой первый бокал

За это красивое звание!

 

 

Месяцы пестрой цепочкой бегут,

Птицы поют, и метели метут,

А встречи все так же сердечны.

Но, как ни высок душевный накал,

Какие слова бы он ей ни шептал,

Влюбленный – ведь это не вечно!

 

 

Влюбленный – это влюбленный, и все.

Подруга его – подруга, и все.

Немало влюбленных в округе.

Когда же влюбленные рядом всегда,

Когда пополам и успех, и беда,

То это уже супруги!

 

 

«Супруги» – тут все: и влюбленности пыл,

И зрелость, и радость познания.

Мой тост – за супругов! За тех, кто вступил

Навек в это славное звание!

 

 

Время идет. И супруги, любя,

Тихо живут в основном для себя.

Но вроде не те уже взоры.

Ведь жить для себя – это годы терять,

Жить для себя – пустоцветами стать,

Все чаще вступая в раздоры.

 

 

Муж – это муж, и не больше того.

Жена есть жена, и не больше того.

Не больше того и не краше.

Но вдруг с появленьем смешного птенца

Они превращаются в мать и отца,

В добрых родителей наших!

 

 

И тост наш – за свет и тепло их сердец,

С улыбкой и словом признания.

За звание «мать»! И за званье «отец»!

Два самые высшие звания!

 

1960

Хорошие люди

Генерал-лейтенанту Ивану Семеновичу Стрельбицкому

 

Ветер, надув упругие губы,

Гудит на заре в зеленые трубы.

Он знает, что в городе и в селе

Хорошие люди живут на земле.

 

 

Идут по планете хорошие люди.

И может быть, тем уж они хороши,

Что в труд свой, как в песню, им хочется всюду

Вложить хоть частицу своей души.

 

 

На свете есть счастье – люби, открывай.

Но слышишь порой: «Разрешите заметить,

Ведь хочется в жизни хорошего встретить,

А где он, хороший! Поди угадай!»

 

 

Как узнавать их? Рецептов не знаю.

Но вспомните сами: капель, гололед…

Кружили вокруг фонарей хоровод

Снежинки. А вы торопились к трамваю.

 

 

И вдруг, поскользнувшись у поворота,

Вы больно упали, задев водосток.

Спешили прохожие мимо… Но кто-то

Бросился к вам и подняться помог.

 

 

Быстро вам что-то сказал, утешая,

К свету подвел и пальто отряхнул,

Подал вам сумку, довел до трамвая

И на прощанье рукою махнул.

 

 

Случай пустячный, конечно, и позже

В памяти вашей растаял, как снег,

Обычный прохожий… А что, если, может,

Вот это хороший и был человек?!

 

 

А помните – было однажды собранье.

То, где работника одного

Суровый докладчик подверг растерзанью,

Тысячу бед свалив на него.

 

 

И плохо б пришлось горемыке тому,

Не выступи вдруг сослуживец один —

Ни другом, ни сватом он не был ему,

Просто обычнейший гражданин.

 

 

Но встал и сказал он: – Неладно, друзья!

Пусть многие в чем-то сейчас правы,

Но не рубить же ему головы.

Ведь он не чужой нам. И так нельзя!

 

 

Его поддержали с разных сторон.

Людей будто новый ветер коснулся.

И вот уже был человек спасен,

Подвергнут критике, но спасен

И даже робко вдруг улыбнулся.

 

 

Такой «рядовой» эпизод подчас

В памяти тает, как вешний снег.

Но разве тогда не прошел возле вас

Тот самый – хорошей души человек?!

 

 

А помните… Впрочем, не лишку ли будет?!

И сами вы, если услышите вдруг:

Мол, где они, эти хорошие люди? —

Ответьте уверенно:

Здесь они, друг!

 

 

За ними не надо по свету бродить,

Их можно увидеть, их можно открыть

В чужих или в тех, что знакомы нам с детства,

Когда вдруг попристальней к ним приглядеться,

Когда вдруг самим повнимательней быть.

 

 

Живут на планете хорошие люди,

Красивые в скромности строгой своей.

Привет вам сердечный, хорошие люди!

Большого вам счастья, хорошие люди!

Я верю: в грядущем Земля наша будет

Планетою только хороших людей.

 

1961

Разрыв

 

Битвы словесной стихла гроза.

Полные гнева, супруг и супруга

Молча стояли друг против друга,

Сузив от ненависти глаза.

 

 

Все корабли за собою сожгли,

Вспомнили все, что было плохого.

Каждый поступок и каждое слово —

Все, не щадя, на свет извлекли.

 

 

Годы их дружбы, сердец их биенье —

Все перечеркнуто без сожаленья.

Часто на свете так получается:

В ссоре хорошее забывается.

 

 

Тихо. Обоим уже не до споров.

Каждый умолк, губу закусив.

Нынче не просто домашняя ссора,

Нынче конец отношений. Разрыв.

 

 

Все, что решить надлежало, решили.

Все, что раздела ждало, разделили.

Только в одном не смогли согласиться,

Это одно не могло разделиться.

 

 

Там, за стеною, в ребячьем углу,

Сын их трудился, сопя, на полу.

Кубик на кубик. Готово! Конец!

Пестрый, как сказка, вырос дворец.

 

 

– Милый! – подавленными голосами

Молвили оба. – Мы вот что хотим… —

Сын повернулся к папе и маме

И улыбнулся приветливо им.

 

 

– Мы расстаемся… совсем… окончательно…

Так нужно, так лучше… И надо решить.

Ты не пугайся. Слушай внимательно:

С мамой иль с папой будешь ты жить?

 

 

Смотрит мальчишка на них встревоженно.

Оба взволнованы… Шутят иль нет?

Палец в рот положил настороженно.

– И с мамой, и с папой, – сказал он в ответ.

 

 

– Нет, ты не понял! – И сложный вопрос

Каждый ему втолковать спешит.

Но сын уже морщит облупленный нос

И подозрительно губы кривит…

 

 

Упрямо сердце мальчишечье билось,

Взрослых не в силах понять до конца.

Не выбирало и не делилось.

Никак не делилось на мать и отца!

 

 

Мальчишка! Как ни внушали ему,

Он мокрые щеки лишь тер кулаками,

Никак не умея понять: почему

Так лучше ему, папе и маме?

 

 

В любви излишен всегда совет.

Трудно в чужих делах разбираться.

Пусть каждый решает, любить или нет,

И где сходиться, и где расставаться.

 

 

И все же порой в сумятице дел,

В ссоре иль в острой сердечной драме

Прошу только вспомнить, увидеть глазами

Мальчишку, что драмы понять не сумел

И только щеки тер кулаками.

 

1961

Попутчица

 

– Мой муж бухгалтер, скромный, тихий малый,

Заботлив, добр, и мне неплохо с ним.

Но все-таки когда-то я мечтала,

Что мой избранник будет не таким.

 

 

Он виделся мне рослым и плечистым,

Уверенно идущим по земле.

Поэтом, музыкантом иль артистом,

С печатью вдохновенья на челе.

 

 

Нет, вы не улыбайтесь! Я серьезно.

Мне чудился громадный, светлый зал

И шум оваций, яростно и грозно

К его ногам катящийся, как вал.

 

 

Или вот так: скворцы, веранда, лето.

Я поливаю клумбу с резедой,

А он творит. И сквозь окно порой

Нет-нет и спросит у меня совета.

 

 

Вагон дремал под ровный стук колес…

Соседка, чиркнув спичкой, закурила.

Но пламени почти не видно было

При пламенной косметике волос.

 

 

  Одета ярко и не слишком скромно,

  Хорошенькое круглое лицо,

  В ушах подвески, на руке кольцо,

  Вишневый рот и взгляд капризно-томный.

 

 

  Плывет закат вдоль скошенного луга,

  Чай проводник разносит не спеша,

  А дама все описывает друга,

  Которого ждала ее душа.

 

 

  Чего здесь только нет: талант, и верность,

  И гордый профиль, и пушистый ус,

  И мужество, и преданность, и нежность,

  И тонкий ум, и благородный вкус…

 

 

  Я промолчал. Слова нужны едва ли?!

  И все ж хотелось молвить ей сейчас:

  «Имей он все, о чем вы тут сказали,

  Он, может быть, и выбрал бы не вас».

 

1961

Телефонный звонок

 

Резкий звон ворвался в полутьму,

И она шагнула к телефону,

К частому, настойчивому звону.

Знала, кто звонит и почему.

 

 

На мгновенье стала у стола,

Быстро и взволнованно вздохнула,

Но руки вперед не протянула,

И ладонь на трубку не легла.

 

 

А чего бы проще: взять и снять

И, не мучась и не тратя силы,

Вновь знакомый голос услыхать

И опять оставить все, как было.

 

 

Только разве тайна, что тогда

Возвратятся все ее сомненья.

Снова и обман, и униженья —

Все, с чем не смириться никогда!

 

 

Звон кружил, дрожал, не умолкая,

А она стояла у окна,

Всей душою, может, понимая,

Что менять решенья не должна.

 

 

Все упрямей телефон звонил,

Но в ответ – ни звука, ни движенья.

Вечер этот необычным был,

Этот вечер – смотр душевных сил,

Аттестат на самоуваженье.

 

 

Взвыл и смолк бессильно телефон.

Стало тихо. Где-то пели стройно…

Дверь раскрыла, вышла на балкон.

В первый раз дышалось ей спокойно.

 

1961

Апрель

 

Москва. Апрель. Воскресный день.

Край облака рассветно-розов…

Природе, видно, вновь не лень

Конфузить Институт прогнозов.

 

 

Грозы и ветра нет в помине,

По скверам прыгают грачи,

Ошибся институт… Но ныне

Ему прощают москвичи.

 

 

И мы прощаем: я и Вера.

В пожатье рук – горячий ток…

И нас несет людской поток

Вдоль набережной, мимо сквера.

 

 

Весна зеленой веткой машет,

Ручьем бежит, поет скворцом…

Нам весело – ведь мы вдвоем!

Все ближе, ближе губы наши.

 

 

Минута – и они сольются

Днем на глазах у всей Москвы…

Стоп! Не теряйте головы —

Ведь люди рядом засмеются.

 

 

Вдруг, яркой мыслью озаренный,

Увидев впереди вокзал,

Я улыбнулся и сказал:

– Хитер на выдумку влюбленный!

 

 

Вдоль шумно-пестрого перрона

Стоит экспресс «Москва – Чита».

Смех, слезы, говор, теснота…

Идет прощанье у вагонов.

 

 

– Прощай, Степан, счастливый путь!

– Марго, привет горячий Зине!

– Андрюша, детка, не забудь,

Тут сыр, а курочка в корзине.

 

 

Я в девичьи глаза смотрю —

Не рассказать, как их люблю я.

– Пиши! – я громко говорю

И нежно милую целую.

 

 

В толпе мы – как в глуши дубрав.

До нас тут никому нет дела.

Но вот свисток… Рванул состав —

И вмиг платформа опустела.

 

 

Как быть? Куда теперь идти?

Нашел! И я шепчу подруге:

– Бежим! К четвертому пути

Подходит скорый из Калуги.

 

Дорожная встреча

 

Было нас трое в купе одном:

Моряк, богатырски храпевший над нами,

И мы – это я и волгарь-агроном,

Плечистый, с застенчивыми глазами.

 

 

Мы с ним толковали о ржи и о гречке.

И я, немного в том смысля порой,

Нет-нет да и важно вставлял словечко, —

Знай наших, хоть я, мол, и городской!

 

 

До книг, до стихов добрались мы потом.

Но он не смотрел мне восторженно в рот,

А стал вдруг цитировать стих за стихом, —

Знай тоже, мол, наших, хоть я – полевод!

 

 

Ложились мы в первом часу, вероятно.

И тут, отвернувшись на миг, из блокнота

Он вынул потертое женское фото,

Взглянул, улыбнулся и спрятал обратно.

 

 

– Так, так! – прогудел вдруг раскатистый бас.

Проснулся моряк, усмехнулся, зевая. —

Красавицу прячете? Молодая?

Женаты, конечно? По опыту знаю,

Проведает женка – ох, перцу ж и даст!

 

 

Слегка растерявшись, тот выключил свет.

С минуту иль две была тишина.

Потом он ответил: – А тайны и нет.

Это жена. Вы не смейтесь, сосед.

Честное слово, это жена.

 

 

– Простите, – моряк пробасил смущенно.

– Понятно. Бывал в положенье таком.

Счастливое время… Молодожены…

– Да нет, мы двенадцатый год живем.

 

 

И чувствуя, видно, как подняли брови

Оба соседа, он в тишине

Стал говорить вдруг просто, с любовью,

С любовью… о собственной о жене.

 

 

Как встретил в клубе ее впервые,

Как в первый раз сказал ей: «Жена…»,

Какие глаза у нее озорные

И как хорошо смеется она.

 

 

– Немного капризная, правда, бедовая,

Балую тоже и сам порой,

Орехи очень любит кедровые,

Чуть не мешок вот везу домой.

 

 

Был на Урале в командировке,

Две недели дано мне было.

А я в полторы достал сортировки… —

Моряк улыбнулся: – И снова к милой?

 

 

Мы с флотским шутили, острили зубато,

Но было нам вроде неловко немного.

Ну так, словно были мы в чем виноваты

Пред теми, с кем нас разлучила дорога.

 

 

Он вышел в Бекетовке. Снова мрак

Гудел от вагонной дрожи.

– Хороший парень, – сказал моряк, —

Душевный парень, и все же…

 

 

Таких, к сожаленью, жены порой

Не очень-то любят и ценят не очень.

Зря раньше срока он едет домой.

Всякое может застать, между прочим…

 

 

Он выкурил трубку и вновь – храпака.

Бывалому всюду родная каюта!

А мне не спалось. От слов моряка

Стало грустно вдруг почему-то.

 

 

И впрямь не слишком ли часто бывает,

Что многие странно живут порой:

На чувства холодом отвечают,

На холод – нежностью и тоской?

 

 

Не знаю, как будет попутчик наш встречен,

Не ведаю, что у него за жена,

Но мне захотелось вдруг в этот вечер

Сказать, чтоб смогла услышать она:

 

 

– Послушайте, незнакомка далекая!

Не знаю: хорошая вы или скверная,

Сердечная, добрая или жестокая,

Но то, что любимая, – знаю наверное!

 

 

Поймите: в вагоне, соседям на час

Обычно не лгут никогда. Зачем?

Вас любят! А это один только раз

Встречается людям, и то не всем!

 

 

Поэтому, если вы любите тоже,

Привет вам сердечный!.. Но если вдруг

Сосед мой недаром меня встревожил

И встретится с болью ваш лучший друг,

 

 

Стойте тогда! Удержитесь от взгляда,

От тайных улыбок и тайных встреч!

Поймите: любовь не оплевывать надо,

А либо отвергнуть, либо беречь!..

 

 

Прислушался: ровно сосед мой дышит.

Он рядом – и то услышать не мог.

А до нее километры дорог…

Все верно. И все-таки вдруг услышит?!

 

1961

Твой подарок

 

День рожденья я с раннего детства любил.

За сюрприз посредине стола,

И за то, что я в школу в тот день не ходил,

И за торт, что мне мама пекла.

 

 

Были трудными годы, подарки – скромны,

Но был счастлив я, шашку беря.

И казалось на сутки возвратом весны

Мне седьмое число сентября.

 

 

Шашка – радость. Воздушен кусок пирога.

Только в этом ли главное было?!

– Тут не дорог подарок – любовь дорога, —

Мне с улыбкою мать говорила.

 

 

Эту старую мудрость постиг я вполне

Много позже, когда подо Мгою

День рожденья, меня отыскав на войне,

В блиндаже повстречался со мною.

 

 

Мы сквозь ливень пришли после боя назад,

Печь, треща, разливала жару,

Пар клубился над мокрой одеждой солдат,

Как туман над рекой поутру.

 

 

И когда нам вино старшина отмерял

Строго – Боже спаси просчитаться! —

Писарь, роясь в каких-то бумагах, сказал:

– А у нас новорожденный, братцы!

 

 

Пусть в далекие дали ушел этот день,

Но и ныне он в памяти ярок.

Все богатство солдата – шинель да ремень,

Где солдат раздобудет подарок?

 

 

Но сквозь дальние годы я вижу блиндаж

И на ящике из-под снаряда —

Десять кружек.

– Бери, брат наводчик, уважь!

Чем богаты, тем, значит, и рады!

 

 

Кружки были под стать продубленным бойцам,

В метках ссадин, просты, грубоваты,

В каждой ровно сто грамм, фронтовые сто грамм,

Что дают после боя солдату.

 

 

  Юбиляру же, как ни взволнован он был,

  Было все ж от чего растеряться,

  Если водки он в жизни почти и не пил,

  А сравнялось ему восемнадцать.

 

 

  После третьей – блиндаж покачнулся слегка

  И на песенных крыльях поплыл…

  – Тут, брат, суть не в подарках —

                                                        любовь дорога! —

Улыбаясь, сержант пробасил.

 

 

  Годы шли… И недавно, когда листопад

  Закружил среди дачных огней,

  День рожденья, как год и как десять назад,

  Вновь созвал в моем доме гостей.

 

 

  Нынче весело. Тосты смешны и бойки,

  Каждый быть бесшабашным готов,

  Хоть у многих уже посветлели виски

  От забот и студеных ветров.

 

 

  Я смеялся, а в сердце тревога росла.

  Ты ведь первой прийти обещала.

  – Вот приду и отвечу, – сказала.

  Стукнет дверь – стукнет сердце:

                                                     пришла, не пришла?

 

 

  И когда вдруг вошла ты в веселом огне

  Своих солнечно-теплых волос,

  И когда подошла, улыбаясь, ко мне —

  Все смела: и укор, и вопрос.

 

 

  И сказала, как будто все беды рубя:

  – Все решила я. Дар принимаешь?

  Я дарю тебе душу свою и себя.

  Насовсем, навсегда! Понимаешь?

 

 

  «Я дарю тебе душу свою и себя!»

  То ли ветер гудит у реки?

  «Я дарю тебе душу свою и себя!»

  То ли сердце стучится в виски?

 

 

  Неужели я счастье схватил за рога?

  И впервые сказать не пришлось,

  Что не дорог подарок – любовь дорога,

  Если все воедино слилось!

 

 

  Только знаешь, сейчас говорить о любви

  Я не в силах простыми словами.

  Хочешь, чуть старомодным меня назови

  И блесни, улыбаясь, глазами.

 

 

  Но за дар, за надежды, что стали близки,

  За минуты высокие эти

  Я, как в храме, касаюсь губами руки,

  Самой щедрой и нежной на свете!

 

1961

Звезды служат влюбленным

 

Реки служат судам,

Травы служат стадам,

Рельсы – гулким колесам вагонным.

Птицы служат садам,

Маяки – морякам,

Звезды служат влюбленным.

 

 

Льют созвездья на землю таинственный свет,

Но ни трасс, ни путей к ним космических нет,

К ним, всегда добела раскаленным.

Космодром для ракет —

Лишь прохлада планет.

Звезды ж светят одним влюбленным.

 

 

Говорят, что влюбленный – это чудак.

Внешне, может, и так, но по сути не так.

Просто он изнутри озаренный.

Не косись на него с недоверьем, профком,

Кто рекорды дает и живет с огоньком?

Да, конечно же, он, влюбленный!

 

 

Кто влюблен – тот не ищет покойных путей,

Рвется к ветру и к звездам с любимой своей,

Всей земной красотой окрыленный.

«Жить с романтикой!» – это влюбленных закон,

Ну а кто не романтик, то попросту он

Вообще никакой не влюбленный.

 

 

Майский вечер затих в синеве тополей,

И гирлянды мигающих дальних огней

Над широким зажглись небосклоном.

Это так хорошо, что составы бегут,

Что на свете есть счастье, что птицы поют

И что звезды горят влюбленным!..

 

1962

Обидная любовь

 

Пробило десять. В доме – тишина.

Она сидит и напряженно ждет.

Ей не до книг сейчас и не до сна:

Вдруг позвонит любимый, вдруг придет?!

 

 

Пусть вечер люстру звездную включил,

Не так уж поздно, день еще не прожит.

Не может быть, чтоб он не позвонил!

Чтобы не вспомнил – быть того не может!

 

 

«Конечно же, он рвался, и не раз,

Но масса дел: то это, то другое…

Зато он здесь и сердцем и душою».

К чему она хитрит перед собою

И для чего так лжет себе сейчас?

 

 

Ведь жизнь ее уже немало дней

Течет отнюдь не речкой Серебрянкой:

Ее любимый постоянно с ней —

Как хан Гирей с безвольной полонянкой.

 

 

Случалось, он под рюмку умилялся

Ее душой: «Так преданна всегда!»

Но что в душе той – радость иль беда?

Об этом он не ведал никогда,

Да и узнать ни разу не пытался.

 

 

Хвастлив иль груб он, трезв или хмелен,

В ответ – ни возражения, ни вздоха.

Прав только он, и только он умен,

Она же лишь «чудачка» и «дуреха».

 

 

И ей ли уж не знать о том, что он

Ни в чем и никогда с ней не считался,

Сто раз ее бросал и возвращался,

Сто раз ей лгал и был всегда прощен.

 

 

В часы невзгод твердили ей друзья:

– Да с ним пора давным-давно расстаться.

Будь гордою. Довольно унижаться!

Сама пойми: ведь дальше так нельзя!

 

 

Она кивала, плакала порой.

И вдруг смотрела жалобно на всех:

– Но я люблю… Ужасно… Как на грех!..

И он уж все же не такой плохой!

 

 

Тут было бесполезно препираться,

И шла она в свой добровольный плен,

Чтоб вновь служить, чтоб снова унижаться

И ничего не требовать взамен.

 

 

Пробило полночь. В доме тишина…

Она сидит и неотступно ждет.

Ей не до книг сейчас и не до сна:

Вдруг позвонит? А вдруг еще придет?

 

 

Любовь приносит радость на порог.

С ней легче верить, и мечтать, и жить.

Но уж не дай, как говорится, Бог

Вот так любить!

 

1962