У опушки

 

Чиж с березы трель швыряет бойко.

Первый луч речную гладь согрел.

Воздух – земляничная настойка,

Два больших глотка – и захмелел.

 

 

Ну, а если человек влюблен,

Если встречи ждет и объясненья?

От любви, от вешнего цветенья

Как же парень должен быть хмелен!

 

 

Он сидит, покусывая ветку,

А вокруг ромашковый прибой,

И не крыша парковой беседки –

Синева без дна над головой.

 

 

Меж кустов ручей змеится лентой,

А над ним, нарушив тишину,

Дятел, словно доктор пациента,

Принялся выстукивать сосну.

 

 

Постучит, замрет… И, удивленный,

Круглым глазом книзу поведет,

Где сидит на пне студент влюбленный,

Смотрит вдаль, волнуется и ждет.

 

 

Вспоминает, как вот тут зимою

Две лыжни над речкою сошлись,

Девушка с каштановой косою

Засмеялась и скользнула вниз.

 

 

Ничего как будто не случилось,

Только смех в ушах стоял, как звон,

Только сердце парня покатилось

Вслед за нею круто под уклон.

 

 

Были встречи, были расставанья,

И улыбки, и в руке рука,

Но пока все главное в тумане,

«Да» иль «нет» не сказано пока.

 

 

Но пора, теперь он все узнает,

Ведь дорог отсюда только две…

Вон и платье меж кустов мелькает,

И коса венцом на голове.

 

 

Видно, сердца разгадала муки,

Улыбнулась искорками глаз,

Подбежала, протянула руки

И к плечу припала в первый раз.

 

 

Взмыв над речкой, в лес умчался дятел.

Шишка с шумом полетела вниз.

Двое засмеялись, обнялись.

Мы теперь тут лишние, читатель…

 

1948

Стихи о рыжей дворняге

 

Хозяин погладил рукою

Лохматую рыжую спину:

– Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,

Но все же тебя я покину.

 

 

Швырнул под скамейку ошейник

И скрылся под гулким навесом,

Где пестрый людской муравейник

Вливался в вагоны экспресса.

 

 

Собака не взвыла ни разу,

И лишь за знакомой спиною

Следили два карие глаза

С почти человечьей тоскою.

 

 

Старик у вокзального входа

Сказал: «Что? Оставлен, бедняга?

Эх, будь ты хорошей породы…

А то ведь простая дворняга!»

 

 

Огонь над трубой заметался,

Взревел паровоз что есть мочи,

На месте, как бык, потоптался

И ринулся в непогодь ночи.

 

 

В вагонах, забыв передряги,

Курили, смеялись, дремали…

Тут, видно, о рыжей дворняге

Не думали, не вспоминали.

 

 

Не ведал хозяин, что где-то

По шпалам, из сил выбиваясь,

За красным мелькающим светом

Собака бежит, задыхаясь!

 

 

Споткнувшись, кидается снова,

В кровь лапы о камни разбиты,

Что выпрыгнуть сердце готово

Наружу из пасти раскрытой!

 

 

Не ведал хозяин, что силы

Вдруг разом оставили тело

И, стукнувшись лбом о перила,

Собака под мост полетела…

 

 

Труп волны снесли под коряги…

Старик! Ты не знаешь природы:

Ведь может быть тело дворняги,

А сердце – чистейшей породы!

 

1948

Медвежонок

 

Беспощадный выстрел был и меткий.

Мать осела, зарычав негромко,

Боль, веревки, скрип телеги, клетка…

Все как страшный сон для медвежонка.

 

 

Город суетливый, непонятный,

Зоопарк – зеленая тюрьма,

Публика снует туда-обратно,

За оградой высятся дома…

 

 

Солнца блеск, смеющиеся губы,

Возгласы, катанье на лошадке,

Сбросить бы свою медвежью шубу

И бежать в тайгу во все лопатки!

 

 

Вспомнил мать и сладкий мед пчелы,

И заныло сердце медвежонка,

Носом, словно мокрая клеенка,

Он, сопя, обнюхивал углы.

 

 

Если в клетку из тайги попасть,

Как тесна и как противна клетка!

Медвежонок грыз стальную сетку

И до крови расцарапал пасть.

 

 

Боль, обида – все смешалось в сердце.

Он, рыча, корябал доски пола,

Бил с размаху лапой в стены, дверцу

Под нестройный гул толпы веселой.

 

 

Кто-то произнес: – Глядите в оба!

Надо стать подальше, полукругом.

Невелик еще, а сколько злобы!

Ишь, какая лютая зверюга!

 

 

Силищи да ярости в нем сколько,

Попадись-ка в лапы – разорвет! –

А «зверюге» надо было только

С плачем ткнуться матери в живот.

 

1948

В тайге

 

В светлом инее березы.

Злы в Сибири холода!

Речка скрылась от мороза

Под тяжелый панцирь льда.

 

 

Кедры в белых рукавицах

Молчаливо-высоки…

Жадно нюхает лисица

Деревенские дымки.

 

 

На сугробах птичий росчерк,

Ель припудрена снежком,

Дятел, греясь, как извозчик,

О крыло стучит крылом.

 

 

Завалил берлогу свежий

Снег. Мороз трещит окрест…

Спит в своей дохе медвежьей

Сам «хозяин» здешних мест.

 

 

Только белка-непоседа,

Глаз ореховый кося,

Мчит по веткам, для обеда

Шишку крепкую неся.

 

 

Ближний куст ударил громом…

Оборвав свой быстрый бег,

Белка светло-серым комом

Полетела в рыхлый снег.

 

 

Эхо в троекратной силе

Гулко ахнуло вокруг.

Кедры, вздрогнув, уронили

Рукавицы с длинных рук.

 

 

Человек скользит на лыжах,

Ручейками след бежит.

Средь лисиц пунцово-рыжих

Белка серая лежит.

 

 

Сумрак в лес ползет сторожко,

И на веточках осин

Льда стеклянные сережки

Загорелись под рубин.

 

 

Вновь от гула встрепенулся

Лес на целую версту,

 

 

Только лучше бы вернулся

Или просто промахнулся

Парень в эту красоту!

 

1947–1973

Влюбленный

 

День окончился, шумен и жарок,

Вдоль бульвара прошла тишина…

Словно детский упущенный шарик,

В темном небе всплывает луна.

 

 

Все распахнуто – двери, окошки,

Где-то слышно бренчанье гитар.

Желтый коврик швырнул на дорожку

Ярко вспыхнувший круглый фонарь.

 

 

И от этого света девчонка

В ночь метнулась, пропав без следа,

Только в воздухе нежно и звонко

Все дрожало счастливое «да».

 

 

Он идет, как хмельной, чуть шатаясь,

Шар земной под ногами гудит.

Так, как он, на весь мир улыбаясь,

Лишь счастливый влюбленный глядит.

 

 

Люди, граждане, сердцем поймите:

Он теперь человек не простой –

Он влюбленный, и вы извините

Шаг его и поступок любой.

 

 

На панелях его не сшибайте,

Не грубите в трамваях ему,

От обид его оберегайте,

Не давайте толкнуть никому.

 

 

Вы, шоферы, его пощадите,

Штраф с него не бери, постовой!

Люди, граждане, сердцем поймите:

Он сейчас человек не простой!

 

1949

Трудная роль

 

В плетеной корзине живые цветы.

Метель за морозным окном.

Я нынче в гостях у актерской четы

Сижу за накрытым столом.

 

 

Хозяин радушен: он поднял бокал

И весело смотрит на нас.

Он горд, ведь сегодня он в тысячный раз

В любимом спектакле сыграл.

 

 

Ему шестьдесят. Он слегка грузноват,

И сердце шалит иногда,

Но, черт побери, шестьдесят не закат!

И что для артиста года?

 

 

Нет, сердце ему не плохое дано:

Когда он на сцену вступает,

Лишь вспыхнет от счастья иль гнева оно

Пять сотен сердец замирает!

 

 

А радость не радость: она не полна,

Коль дома лишь гости вокруг,

Но рядом сидит молодая жена –

Его ученица и друг.

 

 

О, как же все жесты ее нежны.

Ее красота как приказ!

Он отдал бы все за улыбку жены,

За серые омуты глаз.

 

 

Все отдал бы, кладом кичась своим, –

Прекрасное кто же не любит!

Хоть возрастом, может, как дым, седым,

Брюзжаньем и чадом, всегда хмельным,

Он вечно в ней что-то губит…

 

 

Сегодня хозяин в ударе: он встал,

Дождался, чтоб стих говорок,

И, жестом свободным пригубив бокал,

Стал звучно читать монолог.

 

 

Минута… И вот он – разгневанный мавр!

Платок в его черной ладони.

Гремит его голос то гулом литавр,

То в тяжких рыданиях тонет…

 

 

В неистовом взгляде страдальца – гроза!

Такого и камни не вынесут стона!

Я вижу, как вниз опуская глаза,

Бледнеет красивая Дездемона.

 

 

Но, слыша супруга ревнивые речи,

Зачем без вины побледнела жена?

Зачем? Ведь в трагедии не было встречи!

Зачем? Это знаем лишь я да она.

 

 

Я тоже участник! Я, кажется, нужен,

Хоть роли мне старый Шекспир не отвел.

Я был приглашен и усажен за стол,

Но «роль» у меня – не придумаешь хуже!

 

 

Ты хочешь игры? Я играю. Изволь!

И славно играю, не выдал ведь злости.

Но как тяжела мне нелепая роль

Приятеля в доме и честного гостя!

 

1949

Жар-птица

 

– Любовь? Ее нет между нами, –

Мне строго сказала она. –

Хотите, мы будем друзьями,

Мне верная дружба нужна.

 

 

Что спорить, она откровенна,

Но только я хмуро молчу.

Ведь я же солгу непременно,

Когда ей скажу, что хочу.

 

 

Что ж, дружба – хорошее дело!

В ней силы не раз почерпнешь,

Но дружба имеет пределы,

А мне они – по сердцу нож!

 

 

Как жил я, что в сердце вплеталось,

Я все бы ей мог рассказать,

Когда бы она попыталась,

Когда б захотела понять.

 

 

Идя сквозь невзгоды и вьюги,

Не встретил я преданных глаз.

Случайные лгали подруги,

Я сам ошибался не раз.

 

 

Но думал я: вспыхнут зарницы.

Я знал: надо верить и ждать.

Не может так быть, чтоб жар-птицы

Я в мире не смог отыскать!

 

 

Когда же порой мне казалось,

Что к цели приблизился я,

Жар-птица, увы, превращалась

В простого, как хвощ, воробья.

 

 

Вспорхнув, воробьи улетали,

И снова я верил и ждал.

И все-таки вспыхнули дали!

И все-таки мир засиял!

 

 

И вот наконец золотые

Я россыпи в сердце открыл.

Наверное, в жизни впервые

Я так горячо полюбил!

 

 

Моя долгожданная, здравствуй!

Ты чувств не найдешь горячей.

Иди и в душе моей царствуй!

Я весь тут – бери и владей!

 

 

Жар-птица сверкнула глазами,

И строго сказала она:

– Любовь? Ее нет между нами.

Хотите, мы будем друзьями,

Мне верная дружба нужна.

 

 

Что спорить, она откровенна,

Но только я хмуро молчу.

Ведь я же солгу непременно,

Когда ей скажу, что хочу.

 

1950

Вечер

 

За раскрытыми окнами бродит весна,

Звездный купол, мигая, над домом повис.

На соседнюю крышу уселась луна

И глядит в мою комнату, свесившись вниз.

 

 

Не беда, если в городе нет соловьев, –

Наверху у соседа запел патефон.

 

 

Ветер дышит таким ароматом цветов,

Словно только что был в парикмахерской он.

 

 

Я сижу, отложив недописанный стих,

Хитрый ветер в окно мою музу унес.

Лишь большая овчарка – мой преданный пес –

Делит вечер и скуку со мной на двоих.

 

 

– Ты, Барон, не сердись, что дремать не даю.

Мы остались вдвоем, так неси караул. –

Положил мне на рукопись морду свою,

Покосился на сахар и шумно вздохнул.

 

 

– Был ты глупым, пузатым, забавным щенком,

Свой автограф писал ручейком на коврах.

Я кормил тебя фаршем, поил молоком

И от кошки соседской спасал на руках.

 

 

Стал ты рослым и статным, кинжалы – клыки.

Грудь, как камень, такая не дрогнет в бою.

А влюбившись в красивую морду твою,

Много сучьих сердец позавянет с тоски.

 

 

Мы хозяйку свою отпустили в кино,

До дверей проводили, кивнули вослед

И вернулись обратно. А, право, смешно:

В третий раз «Хабанеру» заводит сосед!

 

 

Я немного сегодня в печаль погружен,

Хоть люблю я и шум, и веселье всегда.

Одиночество – скверная штука, Барон,

Но порой от него не уйдешь никуда.

 

 

Новый год, торжество ль первомайского дня,

Когда всюду столы и бокалов трезвон,

Хоть и много на свете друзей у меня,

Письма редки, почти не звонит телефон.

 

 

Но с хозяйкой твоей пятый год день за днем

К дальней цели иду я по трудным путям.

А какой мне ценой достается подъем,

Ни к чему это знать ни чужим, ни друзьям.

 

 

Нам с тобой не впервой вечера коротать.

Смех и говор за окнами смолкли давно.

Надо чайник поставить, стаканы достать –

Скоро наша хозяйка придет из кино.

 

 

Ветер, сонно вздыхая, травой шелестит,

Собираясь на клумбе вздремнуть до утра.

Звездный купол, мигая, над миром висит.

Спать пора…

 

1950

Ревность

 

Сдвинув брови, твердыми шагами

Ходит парень возле перекрестка.

В этот вечер под его ногами

Снег хрустит решительно и жестко.

 

 

Час назад в просторном зале клуба

Пестрый вихрь кружился, бушевал,

Пело сердце, рокотали трубы –

Был в разгаре молодежный бал.

 

 

Час назад он думал, что развеет

Подозрений горьковатый дым,

Час назад он верил, что владеет

Все еще сокровищем своим.

 

 

Но когда любимую увидел

С тем же длинным парнем в тюбетейке,

В сердце злые шевельнулись змейки,

Он смотрел, молчал и ненавидел.

 

 

На площадке лестницы пустой

Видел он, как обнял тот подругу.

Вот они придвинулись друг к другу,

Вот поцеловались раз, другой…

 

 

Нет, им даром это не пройдет!

Он отвергнут, только он не сдался.

Он им все итоги подведет,

Зря он, что ли, боксом занимался!

 

 

Потому суровыми шагами

Ходит парень возле перекрестка.

И недаром под его ногами

Снег хрустит так твердо и так жестко.

 

 

Только для чего готовить мщенье

И катать на скулах желваки?

Если сердце терпит поражение,

Разве тут помогут кулаки?!

 

1950

Весна в лесу

 

Дятлы морзянку стучат по стволам:

«Слушайте, слушайте! Новость встречайте!

С юга весна приближается к нам!

Кто еще дремлет? Вставайте, вставайте!»

 

 

Ветер тропинкой лесной пробежал,

Почки дыханьем своим пробуждая,

Снежные комья с деревьев сметая,

К озеру вышел и тут заплясал.

 

 

Лед затрещал, закачался упрямо,

Скрежет и треск прозвучал в тишине.

Ветер на озере, точно в окне,

С грохотом выставил зимнюю раму.

 

 

Солнце! Сегодня как будто их два.

Сила такая и яркость такая!

Скоро, проталины все заполняя,

Щеткой зеленой полезет трава.

 

 

Вот прилетели лесные питомцы,

Свист и возню на деревьях подняв.

Старые пни, шапки белые сняв,

Желтые лысины греют на солнце.

 

 

Сонный барсук из норы вылезает.

Солнце так солнце, мы рады – изволь!

Шубу тряхнул: не побила ли моль?

Кучки грибов просушить вынимает.

 

 

Близится время любви и разлук.

Все подгоняется: перья и волос.

Зяблик, лирически глядя вокруг,

Мягко откашлявшись, пробует голос.

 

 

Пеной черемух леса зацвели,

Пахнет настоем смолы и цветений,

А надо всем журавли, журавли…

Синее небо и ветер весенний!

 

1950

После дождя

 

Дождь весь день хлестал, бесился

Над опушкой, над полями.

К ночи вдруг устал, смирился,

Мирно зазвенел ручьями.

 

 

Ветерок промчал по сучьям,

Месяц встал над перелеском,

Рукавом широким туча

Звезды вытерла до блеска.

 

 

Тень легла от вербы гибкой,

Над водой камыш согнулся,

Через речку светлый, зыбкий

Лунный мостик протянулся…

 

 

Я не сплю, мне душно, жарко.

Может, ветер слишком ласков?

Может, звезды слишком ярки?

Может, мир в особых красках?

 

 

Я иду по мокрым травам,

Запах клеверный вдыхая,

Слева – месяц, речка – справа,

Впереди – поля без края.

 

 

Кто увидит – отшатнется:

Человек ума лишился,

Человек поет, смеется,

Человек с дороги сбился.

 

 

Ну и пусть себе гадает,

Отчего я в поле вышел.

Знаю я, а он не знает,

Я слыхал, а он не слышал,

 

 

Как совсем еще недавно

В блеске звезд она стояла.

– Мой единственный, мой славный.

Я люблю тебя!.. – сказала.

 

1950

Лыжник

 

Лыжи звенят на упругом снегу,

Птицы, поднявшись, над просекой вьются,

Елки, дубы позади остаются…

Ветер… Я следом за ветром бегу!

 

 

Галка вспорхнет или заяц проскачет,

Крикну я вслед им – и дальше, вперед!

Дремлют в снегу подмосковные дачи,

В небе озябшее солнце встает.

 

 

Вниз, под уклон, только ветер в ушах!

Холод и страх овладеть не сумеют

Тем, кто горячее сердце имеет,

Крепкие нервы и силу в руках.

 

 

Завтра учеба: конспекты, зачеты,

Все подготовить в положенный срок.

В будни поможет упорней работать

Славный морозный воскресный денек!

 

 

Поле, за полем заснеженный лес…

Сколько тут солнца, простора и ветра!

Гриву раскинув на полкилометра,

Мимо со свистом промчался экспресс.

 

 

Тени вокруг все длинней, все темнее,

Вечер на сучьях развесил закат.

Птицы смолкают. Пора и назад!

Снег вдоль оврага слегка голубеет.

 

 

Я не устал, я не мерзну в пути.

Ветер, я мог бы с тобой потягаться!

Мог бы еще хоть до полюса мчаться,

Только мне завтра вставать к девяти.

 

1951

Любовь

 

Известно всем: любовь не шутка,

Любовь – весенний стук сердец,

А жить, как ты, одним рассудком

Нелепо, глупо наконец!

 

 

Иначе для чего мечты?

Зачем тропинки под луною?

К чему лоточницы весною

Влюбленным продают цветы?!

 

 

Когда бы не было любви,

То и в садах бродить не надо.

Пожалуй, даже соловьи

Ушли бы с горя на эстраду.

 

 

Зачем прогулки, тишина,

Коль не горит огонь во взгляде?

А бесполезная луна

Ржавела б на небесном складе.

 

 

Представь: никто не смог влюбиться

И люди стали крепче спать,

Плотнее кушать, реже бриться,

Стихи забросили читать…

 

 

Но нет, недаром есть луна

И звучный перебор гитары,

Не зря приходит к нам весна

И по садам гуляют пары.

 

 

Бросай сомнения свои!

Люби и верь. Чего же проще?

Не зря ночные соловьи

До хрипоты поют по рощам!

 

1951

Прогулка

 

Мы шли по росистой тропинке вдвоем

Под сосен приветственный шорох.

А дачный поселок – за домиком дом –

Сползал позади за пригорок.

 

 

До почты проселком четыре версты,

Там ждут меня письма, газеты.

– Отправимся вместе, – сказала мне ты

И тоже проснулась с рассветом.

 

 

Распластанный коршун кружил в вышине,

Тропинка меж сосен петляла

И, в речку сорвавшись, на той стороне

Вползала в кусты краснотала.

 

 

Смеялась ты, грустные мысли гоня.

Умолкнув, тревожно смотрела.

И, каюсь, я знал, что ты любишь меня,

Ты чувства скрывать не умела.

 

 

Цветущий шиповник заполнил овраг,

Туман по-над лугом стелился.

Любой убежденный ворчун-холостяк

В такое бы утро влюбился!

 

 

Я ж молод, и ты от меня в двух шагах –

Сердечна, проста и красива.

Ресницы такие, что тень на щеках.

Коса с золотистым отливом.

 

 

Трава клокотала в пьянящем соку,

Шумела, качаясь, пшеница.

«Любите!» – нам ветер шепнул на бегу.

«Любите!» – кричали синицы.

 

 

Да плохо ли вдруг, улыбнувшись, любя,

За плечи обнять дорогую.

И я полюбил бы, конечно, тебя,

Когда не любил бы другую.

 

 

Для чувств не годны никакие весы,

К другой мое сердце стремится.

Хоть нет у нее золотистой косы

И явно короче ресницы.

 

 

Да что объяснять! И, прогулку кляня,

Я пел, я шутил всю дорогу.

И было смешно тебе слушать меня

И больно, пожалуй, немного.

 

 

Тут все бесполезно: прогулка, весна,

Кусты и овражки с ручьями.

Прости, я другую любил, и она,

Незримая, шла между нами.

 

1954

Снежный вечер

 

Снег кружится пушистой каруселью,

За окнами проулка не видать.

Звонок в прихожей дрогнул резкой трелью,

И мать пошла, вздыхая, открывать.

 

 

Наверно, дочь пришла из института,

Сегодня зимней сессии конец.

Ведь знает, что волнуется отец

И мать считает каждую минуту.

 

 

А не спешит… Да где уж там спешить!

Завелся друг… Он всюду рядом с нею.

– Мне, мама, Петя должен позвонить.

Ты знаешь, папа, Петя был на Шпрее.

 

 

У Пети превосходный реферат,

Он лучший оформитель стенгазеты. –

Дверь хлопнула. Ну вот они, стоят,

Сияют, как две новые монеты.

 

 

– Взгляни, отец, уж за окошком ночь,

А им денек коротким показался. –

 

 

Парнишка вдруг смущенно затоптался,

И, вспыхнув, густо покраснела дочь.

 

 

Летел от щеток веер снежной пыли,

Но что случилось: радость иль беда?

Дочь вдруг сказала: – Папа, мы решили. –

А паренек добавил: – Навсегда!

 

 

Но кто бы смог все угадать заране?

Родители застыли у стола.

Мать сливки на клеенку пролила,

А папа стал мешать в пустом стакане.

 

 

Они взглянули молча друг на дружку,

И каждый был немало удивлен.

Дремал лишь кот, свой скучный, длинный сон

Мотая на скрипучую катушку.

 

 

А у двоих сегодня – кровь ключом.

Кто сможет, кто заставит их расстаться?

И глупо ждать цветения акаций,

У них весна. И снег тут ни при чем!

 

 

Встал старый врач, пуская кольца дыма,

Взглянул на дочь пытливо сквозь очки.

Потом сказал: – Болезнь неизлечима. –

И улыбнулся: – Право, дурачки!

 

 

Стоят и ждут родительских укоров,

А оба и смешны и хороши.

И толку нет от скучных разговоров.

– Ну что же, мать, поздравим от души?!

 

 

Мать край косынки поднесла к глазам,

А парень молвил тихо, но упрямо:

– Мы все навек решили пополам. –

И в первый раз добавил: – Верьте, мама!

 

 

Метель швыряла колкий снег в лицо,

Под арками дворов стонала гулко,

А двое снова вышли на крыльцо

И вновь пошли бродить по переулкам.

 

 

Счастливые – им дома не сидится.

Влюбленные – их тьмой не запугать.

Идти им и дорог не разбирать,

Им говорить и не наговориться!

 

1955

«Рыжик»

 

У низенькой калитки

Судьба столкнула их.

Блестели солнца слитки

На травах молодых.

 

 

Два паренька молчали.

Ведь цель у них одна,

Одни у них печали:

Вот здесь живет она.

 

 

Та, что смеется звонко,

О ком их сердце мрет,

Глазастая девчонка –

Колхозный счетовод.

 

 

Двоим хоть поругаться,

И, право, как им быть:

Кому из них остаться,

Кому из них входить?

 

 

Один не даст подругу

Отбить. Высок, плечист.

Краса на всю округу –

Шофер и футболист.

 

 

Другой пониже ростом,

Но ладно, крепко сбит.

Себя он держит просто,

Да бойко говорит.

 

 

Дежурный с полустанка,

Фуражка – алый цвет.

Проснувшись спозаранку,

Он даже взял букет.

 

 

Большой букет сирени.

А может, зря и брал?

Но, потеряв терпенье,

Высокий вдруг сказал:

 

 

– Довольно зря топтаться,

Ждать больше нету сил!

Идем, пора дознаться,

Пусть скажет, кто ей мил.

 

 

Все выясним без злобы,

Без драки и без ссор. –

Так порешили оба

И двинулись во двор.

 

 

Горел закат над лугом…

Без тропок, целиной

«Краса на всю округу»

Уныло брел домой.

 

 

На сердце было тяжко:

Другой остался с ней.

В своей большой фуражке

Гриб рыжик. Ей-же-ей!

 

 

А покорил подругу.

Но почему и как?

«Краса на всю округу»

С досадой сжал кулак.

 

 

Он шел по первоцветам,

Сердился и не знал,

Что «рыжик» был поэтом,

Он ей стихи читал.

 

1956

«Хоть я не зол, но помнить я умею…»

 

Хоть я не зол, но помнить я умею

Обиды те, что ранили мне душу.

И мстить решив – решенья не нарушу,

С врагом сойдясь – его не пожалею.

 

 

Но ты велишь – я добрым стану снова

И ствол разящий в землю обращу.

Скажи мне только ласковое слово –

И я обиду недругу прощу.

 

 

Мой путь суров: он крут и каменист.

А что ни шаг – труднее крутизна.

И вот упал я под метельный свист,

Все силы разом исчерпав до дна…

 

 

Коль будет так и этот час придет,

Лишь ты сумеешь отвратить беду:

Поверь в меня, скажи, что я дойду, –

И встану я, и вновь шагну вперед!

 

1956

Женщина сказала мне однажды…

 

Женщина сказала мне однажды:

– Я тебя люблю за то, что ты

Не такой, как многие, не каждый,

А духовной полон красоты.

 

 

Ты прошел суровый путь солдата,

Не растратив вешнего огня.

Все, что для тебя сегодня свято,

То отныне свято для меня.

 

 

В думах, в сердце только ты один.

Не могу любить наполовину.

Мир велик, но в нем один мужчина,

Больше нету на земле мужчин.

 

 

Мне с тобою не страшны тревоги,

Дай мне руку! Я не подведу.

Сквозь невзгоды, по любой дороге

Хоть до звезд, счастливая, дойду!

 

 

…Годы гасли, снова загорались

Вешними зарницами в реке.

И слова хорошие остались

Легкой рябью где-то вдалеке.

 

 

И теперь я должен был узнать,

Что весь мир – курорты с магазинами

И что свет наш заселен мужчинами

Гуще, чем я мог предполагать.

 

 

А потом та женщина, в погоне

За улыбкой нового тепла,

Выдернула руку из ладони

И до звезд со мною не дошла…

 

 

Жизнь опять трудна, как у солдата.

Годы, вьюги, версты впереди…

Только верю все же, что когда-то

Встретится мне женщина в пути.

 

 

Из таких, что верности не губит,

Ни рубля не ищет, ни венца,

Кто, коли полюбит, то полюбит,

Только раз и только до конца.

 

 

Будет звездным глаз ее сияние,

И, невзгоды прошлого гоня,

В синий вечер нашего свидания

Мне она расскажет про меня.

 

 

– Как же ты всю жизнь мою измерила?

Ворожила? –

Улыбнется: – Нет,

Просто полюбила и поверила,

А для сердца – сердце не секрет!

 

 

И пойду я, тихий и торжественный,

Сквозь застывший тополиный строй.

Словно праздник, радостью расцвеченный,

Не постылый вновь и не чужой.

 

 

И, развеяв боль, как горький пепел,

Так скажу я той, что разлюбила:

– Нынче в мире женщину я встретил,

Что меня для счастья воскресила!

 

1958

Она была так хороша собой

 

Она была так хороша собой,

Что все мужчины с жаром каждый раз

Любой каприз, любой ее приказ

Бросались выполнять наперебой.

 

 

А время шло… Тускнел пожар волос.

Она ж не чтила никаких резонов.

И как-то раз, капризно сморщив нос,

Она сказала: – Я хочу пионов!

 

 

И вдруг удар: никто не встрепенулся,

На божество никто не поднял глаз.

И только муж пробормотал: – Сейчас. –

Пробормотал, а сам не шелохнулся…

 

 

Тогда ей было впору зарыдать.

Она была жалка в своих страданьях.

Как важно в жизни, помня о желаньях,

Возможностей своих не забывать!

 

1958

У киоска

 

Осень сдвинула седые

Брови над столицей.

В стекла голыми, худыми

Ветками стучится.

 

 

Сыплет дождь на тротуары,

Ветром рвет афиши,

Гонит воду вдоль бульваров,

Гнет листы на крышах.

 

 

Нету праздного народа –

Все куда-то мчатся.

Зябко… Скверная погода!

Фонари слезятся.

 

 

У газетного киоска

Мокрый весь, хоть выжми,

Кто-то курит папироску,

Тихий и недвижный.

 

 

Мчат трамваи с резким звоном,

Светофор мигает,

Ночь висит на ветках клена,

Город засыпает…

 

 

Он же от угла ни шагу

В сумраке осеннем.

Все на мокрого беднягу

Смотрят с удивленьем.

 

 

Что стоит он у киоска?

Чем он так расстроен?

Лишь один у перекрестка

Постовой спокоен.

 

 

Он-то видит, он-то знает,

Он осведомленный:

Так стоит и так вздыхает

Лишь один влюбленный!..

 

1958

«Люблю я собаку за верный нрав…»

 

Люблю я собаку за верный нрав.

За то, что, всю душу тебе отдав,

В голоде, в холоде или разлуке

Не лижет собака чужие руки.

 

 

У кошки-дуры характер иной.

Кошку погладить может любой.

Погладил – и кошка в то же мгновенье,

Мурлыча, прыгает на колени.

 

 

Выгнет спину, трется о руку,

Щурясь кокетливо и близоруко.

Кошке дешевая ласка не стыдна,

Глупое сердце недальновидно.

 

 

От ласки кошачьей душа не согрета.

За крохи немного дают взамен:

Едва лишь наскучит мурлыканье это –

Встанут и сбросят ее с колен.

 

 

Собаки умеют верно дружить,

Не то что кошки – лентяйки и дуры.

Так стоит ли, право, кошек любить

И тех, в ком живут кошачьи натуры?!

 

1958

Ручей

 

Ручеек протекал меж упругих корней,

Над водою березы качали ветвями.

Много славных девчат и веселых парней

Из поселка ходило сюда вечерами.

 

 

Приходили, чтоб шорох берез услыхать,

Чтоб сказать… Чтобы в самом заветном открыться.

В роще можно вдвоем до рассвета гулять,

А устав, у ручья посидеть и напиться.

 

 

Далеко, над лугами звенела гармонь,

Локон девичий в быстрой воде отражался.

Под тугую струю подставлялась ладонь,

А ручей все бежал по камням и смеялся…

 

 

Люди, месяц, деревья – тут все заодно.

У ручья все влюбленные пары встречались.

Даже те, что женатыми были давно,

Здесь как будто бы снова друг в друга влюблялись.

 

 

Я любил. Но мечте черноглазой моей

Я, робея, сказать о любви не решался.

Я, встречаясь, молчал. Я краснел до ушей.

Но однажды, вдруг сам испугавшись, признался.

 

 

Я сказал, что не знаю ни ночи, ни дня,

Что брожу постоянно за нею по следу

И что, если она не полюбит меня,

Я умру или к тетке в Воронеж уеду.

 

 

– Взять плацкарт не забудь, – улыбнулась она.

И ушла по тропинке, а сумрак сгущался.

Я смотрел, как тоскливо вставала луна,

А ручей все бежал по камням и смеялся…

 

 

Но однажды я вновь на свиданье пришел,

Я сказал ей: – Довольно шутить надо мною!

Не затем я без сна эти ночи провел,

Чтобы, сдавшись, опять примириться с судьбою.

 

 

Не хочу больше в сердце носить мою грусть,

Все ребята, наверно, смеются над нами. –

Я нашел ее губы… Рассердится? Пусть!

Но она обвила мою шею руками…

 

 

Звезды вспыхнули ярко тогда надо мной,

Я с любимой в ту ночь до рассвета прощался.

Удивленно березы шумели листвой,

А ручей все бежал по камням и смеялся…

 

1960

Улетают птицы

 

Осень паутинки развевает,

В небе стаи, будто корабли –

Птицы, птицы к югу улетают,

Исчезая в розовой дали…

 

 

Сердцу трудно, сердцу горько очень

Слышать шум прощального крыла.

Нынче для меня не просто осень –

От меня любовь моя ушла.

 

 

Улетела, словно аист-птица,

От иной мечты помолодев,

Не горя желанием проститься,

Ни о чем былом не пожалев.

 

 

А былое – песня и порыв.

Юный аист, птица-длинноножка,

Ранним утром постучал в окошко,

Счастье мне навечно посулив.

 

 

О, любви неистовый разбег,

Жизнь, что обжигает и тревожит!

Человек, когда он человек,

Без любви на свете жить не может.

 

 

Был тебе я предан, словно пес,

И за то, что лаской был согретым,

И за то, что сына мне принес

В добром клюве ты веселым летом.

 

 

Как же вышло, что огонь утих?

Люди говорят, что очень холил,

Лишку сыпал зерен золотых

И давал преступно много воли.

 

 

Значит, баста! Что ушло – пропало.

Я солдат. И, видя смерть не раз,

Твердо знал: сдаваться не пристало,

Стало быть, не дрогну и сейчас.

 

 

День окончен, завтра будет новый.

В доме нынче тихо… Никого…

Что же ты наделал, непутевый,

Глупый аист счастья моего?!

 

 

Что ж, прощай и будь счастливой, птица!

Ничего уже не воротить.

Разбранившись – можно помириться,

Разлюбивши – вновь не полюбить.

 

 

И хоть сердце горя не простило,

Я, почти чужой в твоей судьбе,

Все ж за все хорошее, что было,

Нынче низко кланяюсь тебе…

 

 

И довольно! Рву с моей бедою.

Сильный духом, я смотрю вперед.

И, закрыв окошко за тобою,

Твердо верю в солнечный восход.

 

 

Он придет, в душе растопит снег,

Новой песней сердце растревожит.

Человек, когда он человек,

Без любви на свете жить не может.

 

1960

* * *

 

Солдатики спят и лошадки,

Спят за окном тополя.

И сын мой уснул в кроватке,

Губами чуть шевеля.

 

 

А там, далеко у моря,

Вполнеба горит закат

И, волнам прибрежным вторя,

Чинары листвой шуршат.

 

 

И женщина в бликах заката

Смеется в раскрытом окне,

Точь-в‑точь как смеялась когда-то

Мне… Одному лишь мне…

 

 

А кто-то, видать, бывалый

Ей машет снизу: «Идем!

В парке безлюдно стало,

Побродим опять вдвоем».

 

 

Малыш, это очень обидно,

Что в свете закатного дня

Оттуда ей вовсе не видно

Сейчас ни тебя, ни меня.

 

 

Идут они рядом по пляжу,

Над ними багровый пожар.

Я сыну волосы глажу

И молча беру портсигар.

 

1960

* * *

 

Я любил соседку – тетю Зину.

И в свои неполных восемь лет

Я в лесу таскал за ней корзину,

Я в ладони сыпал ей малину,

И, блюдя достоинство мужчины,

Я не брал предложенных конфет.

 

 

Взрослые нередко с детворой

Попросту ломают дурака:

То мораль читают свысока,

То сфальшивят, то прилгнут слегка…

Тетя Зина не была такой.

 

 

Нет, никто так дружественно-просто

Не вникал в мальчишечьи дела,

Как она, когда со мною шла

Босиком по многоцветным росам.

 

 

Солнце нас у речки заставало.

Под высокой вербой, на песке,

Расстелив простое одеяло,

Тетя Зина книгу раскрывала,

Я, визжа, барахтался в реке.

 

 

Глядя вдаль, порою, как во сне,

Тетя Зина говорила мне:

– Лучший отдых после шума главка

Тишь реки да молодая травка.

А тому, кто счастлив не вполне,

Средство, превосходное вдвойне.

 

 

И, захлопнув книгу второпях,

Вскакивала с легкостью пружинки.

Через миг она уже в волнах:

Брызги, хохот, звон стоял в ушах!

Злые и веселые смешинки

Прыгали тогда в ее глазах.

 

 

Но веселье шло порой без толку.

Тетин хохот сразу умолкал,

Если вдруг на лодке подплывал,

С удочкой или держа двустволку,

Наш сосед по дачному поселку.

 

 

С черноусым дядею Степаном

Тете Зине «просто тошно было»,

Инженера тетя не любила

И частенько за глаза дразнила

Лупоглазым черным тараканом.

 

 

А когда твердили ей соседки:

Женихи-де нынче ой как редки,

Быть вдовой – не радостный пример!

Тетя Зина, выслушав их речи,

Обнимала вдруг меня за плечи

И смеялась: – Вот мой кавалер!

 

 

Замирая при таких словах,

Я молчал, пунцовый от смущенья,

И, жуя ванильное печенье,

Подымался в собственных глазах.

 

 

Дети любят просто, без обмана.

В души их не заползет изъян.

Был ей неприятен Таракан –

Я возненавидел Таракана.

 

 

Я был горд, я был тщеславно рад:

Ведь у тети Зины на столе,

Меж коробок с пудрой и помад,

Высился, как замок на скале,

Мой подарок – боевой фрегат.

 

 

А когда прощанья час настал,

Я шагал по лужам к тете Зине

И к груди картину прижимал,

Ту, что три недели малевал,

Под названьем «Караван в пустыне».

 

 

Сколько мук в тот день я пережил,

Сколько раз вздохнул я по дороге,

Но когда я двери отворил,

Я застыл, как камень, на пороге:

 

 

Меж бутылок и колбасных шкурок

На столе валялся мой фрегат.

Нос был сковородкою прижат,

А над рубкой высился окурок.

 

 

Дым табачный плавал над столом.

Было жарко. А в углу дивана

Тетя Зина с радостным лицом

Нежно целовала Таракана…

 

 

Я завыл. Я заревел с тоски!

Я бежал сквозь сад тогда с позором.

Дождь хлестал, и ветер дул с напором,

А верблюды, солнце и пески

Мокли в грязной луже под забором.

 

 

Этот день с его печальной сценой

В памяти оставил горький след.

Так еще восьми неполных лет

Был сражен я «женскою изменой»!

 

1960

Сердце

 

Милую полюбя,

Я не играл с ней в прятки:

И сердце свое, и себя –

Все отдал ей без остатка.

 

 

Но хоть смущена была,

Недолго она колебалась:

Сердце мое взяла,

А от меня отказалась.

 

 

Видимо, лестно ей

Было, гордясь красою,

Сердце мое, как трофей,

Всюду носить с собою.

 

 

Пусть тешится! Ей невдомек,

Что тем себя и погубит.

Слишком опасен ток

В сердце, которое любит.

 

 

В холод груди ее

Тайный огонь пройдет,

Сразит ее сердце мое,

Всю, не щадя, сожжет.

 

 

Кружите, ветры, смеясь!

Твердите, что я чудак!

Но верю я – грянет час.

Но знаю я – будет так:

 

 

С глазами, полными слез,

Милую, всю в огне,

Сердце мое, как пес,

Назад приведет ко мне!

 

1960

Стихи о гордой красоте

 

Как нежданного счастья вестник,

Ты стоишь на пороге мая,

Будто сотканная из песни,

И загадочная, и простая.

 

 

Я избалован счастьем мало.

Вот стою и боюсь шевелиться:

Вдруг мне все это только снится,

Дунет ветер… и ты – пропала?!

 

 

Ветер дунул, промчал над садом,

Только образ твой не пропал.

Ты шагнула, ты стала рядом

И чуть слышно спросила: «Ждал?»

 

 

Ждал? Тебе ли в том сомневаться!

Только ждал я не вечер, нет.

Ждал я десять, а может статься,

Все пятнадцать иль двадцать лет.

 

 

Потому и стою, бледнея,

И взволнованный и немой.

Парк нас манит густой аллеей,

Звезды кружат над головой…

 

 

Можно скрыться, уйти от света

К соснам, к морю, в хмельную дрожь.

Только ты не пойдешь на это,

И я рад, что ты не пойдешь.

 

 

Да и мне ни к чему такое,

Хоть святым и не рвусь прослыть.

Просто, встретив хоть раз большое,

Сам не станешь его дробить.

 

 

Чуть доносится шум прибоя,

Млечный Путь, как прозрачный дым…

Мы стоим на дороге двое,

Улыбаемся и молчим…

 

 

Пусть о грустном мы не сказали,

Но для нас и так не секрет,

Что для счастья мы опоздали,

Может статься, на много лет.

 

 

Можно все разгромить напасти.

Ради счастья – преграды в прах!

Только будет ли счастье – счастьем,

Коль на детских взойдет слезах?

 

 

Пусть иные сердца ракетой

Мчатся к цели сквозь боль и ложь.

Только ты не пойдешь на это,

И я горд, что ты не пойдешь!

 

 

Слышу ясно в душе сегодня

Звон победных фанфарных труб,

Хоть ни разу тебя не обнял

И твоих не коснулся губ.

 

 

Пусть пошутят друзья порою.

Пусть завидуют. В добрый час!

Я от них торжества не скрою,

Раз уж встретилось мне такое,

Что встречается только раз!

 

 

Ты не знаешь, какая сила

В этой гордой красе твоей!

Ты пришла, зажгла, окрылила,

Снова веру в меня вселила,

Чище сделала и светлей.

 

 

Ведь бывает, дорогой длинной,

Утомленный, забыв про сон,

Сквозь осоку и шум осинный

Ты идешь под комарный звон.

 

 

Но однажды ветви раздвинешь –

И, в ободранных сапогах,

На краю поляны застынешь

В солнце, в щебете и цветах.

 

 

Пусть цветов ты не станешь рвать,

А, до самых глубин взволнованный,

Потрясенный и зачарованный,

Долго так вот будешь стоять.

 

 

И потянет к лугам, к широтам,

Прямо к солнцу… И ты шагнешь!

Но теперь не пойдешь болотом,

Ни за что уже не пойдешь!

 

1960

Доверчивый супруг

 

Лет с десяток замужем пробыв,

Стали вы скучны и деловиты

И все чаще, ласку отстранив,

Цедите, зевая нарочито:

 

 

– Поцелуи? Ты прости, мой свет,

Если я иронии не скрою.

Только глупо в тридцать с лишним лет

Нам влюбленным подражать порою.

Может быть, я сердцем постарела,

Только я прохладна на любовь.

В тридцать уж не те душа и тело

И не та течет, пожалуй, кровь.

 

 

А супруг? Бывают же на свете

Чудаки, наивные, как дети!

Выслушав жену, не оскорбился,

А вздохнул, поверил и смирился.

 

 

А ему хоть раз бы приглядеться,

Как для большей нежности лица

Ультракосметические средства

Пробуются в доме без конца.

 

 

А ему бы взять да разобраться,

Так ли в доме все благополучно,

Если вы с ним, прежде неразлучны,

Очень полюбили расставаться?

 

 

А ему бы взять да усомниться,

Надо ль вечно гладить по головке?

А ему хоть раз бы возвратиться

Раньше срока из командировки!

 

 

И проверить: так ли уж прохладно

Без него у милой сердце бьется?..

И увидеть… Впрочем, хватит, ладно!

Он и сам, быть может, разберется!

 

1960

Хорошие люди

Генерал-лейтенанту Ивану Семеновичу Стрельбицкому

 

Ветер, надув упругие губы,

Гудит на заре в зеленые трубы.

Он знает, что в городе и в селе

Хорошие люди живут на земле.

 

 

Идут по планете хорошие люди.

И может быть, тем уж они хороши,

Что в труд свой, как в песню, им хочется всюду

Вложить хоть частицу своей души.

 

 

На свете есть счастье – люби, открывай.

Но слышишь порой: «Разрешите заметить,

Ведь хочется в жизни хорошего встретить,

А где он, хороший! Поди угадай!»

 

 

Как узнавать их? Рецептов не знаю.

Но вспомните сами: капель, гололед…

Кружили вокруг фонарей хоровод

Снежинки. А вы торопились к трамваю.

 

 

И вдруг, поскользнувшись у поворота,

Вы больно упали, задев водосток.

Спешили прохожие мимо… Но кто-то

Бросился к вам и подняться помог.

 

 

Быстро вам что-то сказал, утешая,

К свету подвел и пальто отряхнул,

Подал вам сумку, довел до трамвая

И на прощанье рукою махнул.

 

 

Случай пустячный, конечно, и позже

В памяти вашей растаял, как снег,

Обычный прохожий… А что, если, может,

Вот это хороший и был человек?!

 

 

А помните – было однажды собранье.

То, где работника одного

Суровый докладчик подверг растерзанью,

Тысячу бед свалив на него.

 

 

И плохо б пришлось горемыке тому,

Не выступи вдруг сослуживец один –

Ни другом, ни сватом он не был ему,

Просто обычнейший гражданин.

 

 

Но встал и сказал он: – Неладно, друзья!

Пусть многие в чем-то сейчас правы,

Но не рубить же ему головы.

Ведь он не чужой нам. И так нельзя!

 

 

Его поддержали с разных сторон.

Людей будто новый ветер коснулся.

И вот уже был человек спасен,

Подвергнут критике, но спасен

И даже робко вдруг улыбнулся.

 

 

Такой «рядовой» эпизод подчас

В памяти тает, как вешний снег.

Но разве тогда не прошел возле вас

Тот самый – хорошей души человек?!

 

 

А помните… Впрочем, не лишку ли будет?!

И сами вы, если услышите вдруг:

Мол, где они, эти хорошие люди? –

Ответьте уверенно:

Здесь они, друг!

 

 

За ними не надо по свету бродить,

Их можно увидеть, их можно открыть

В чужих или в тех, что знакомы нам с детства,

Когда вдруг попристальней к ним приглядеться,

Когда вдруг самим повнимательней быть.

 

 

Живут на планете хорошие люди,

Красивые в скромности строгой своей.

Привет вам сердечный, хорошие люди!

Большого вам счастья, хорошие люди!

Я верю: в грядущем Земля наша будет

Планетою только хороших людей.

 

1961

Разрыв

 

Битвы словесной стихла гроза.

Полные гнева, супруг и супруга

Молча стояли друг против друга,

Сузив от ненависти глаза.

 

 

Все корабли за собою сожгли,

Вспомнили все, что было плохого.

Каждый поступок и каждое слово –

Все, не щадя, на свет извлекли.

 

 

Годы их дружбы, сердец их биенье –

Все перечеркнуто без сожаленья.

Часто на свете так получается:

В ссоре хорошее забывается.

 

 

Тихо. Обоим уже не до споров.

Каждый умолк, губу закусив.

Нынче не просто домашняя ссора,

Нынче конец отношений. Разрыв.

 

 

Все, что решить надлежало, решили.

Все, что раздела ждало, разделили.

Только в одном не смогли согласиться,

Это одно не могло разделиться.

 

 

Там, за стеною, в ребячьем углу,

Сын их трудился, сопя, на полу.

Кубик на кубик. Готово! Конец!

Пестрый, как сказка, вырос дворец.

 

 

– Милый! – подавленными голосами

Молвили оба. – Мы вот что хотим… –

Сын повернулся к папе и маме

И улыбнулся приветливо им.

 

 

– Мы расстаемся… совсем… окончательно…

Так нужно, так лучше… И надо решить.

Ты не пугайся. Слушай внимательно:

С мамой иль с папой будешь ты жить?

 

 

Смотрит мальчишка на них встревоженно.

Оба взволнованы… Шутят иль нет?

Палец в рот положил настороженно.

– И с мамой, и с папой, – сказал он в ответ.

 

 

– Нет, ты не понял! – И сложный вопрос

Каждый ему втолковать спешит.

Но сын уже морщит облупленный нос

И подозрительно губы кривит…

 

 

Упрямо сердце мальчишечье билось,

Взрослых не в силах понять до конца.

Не выбирало и не делилось.

Никак не делилось на мать и отца!

 

 

Мальчишка! Как ни внушали ему,

Он мокрые щеки лишь тер кулаками,

Никак не умея понять: почему

Так лучше ему, папе и маме?

 

 

В любви излишен всегда совет.

Трудно в чужих делах разбираться.

Пусть каждый решает, любить или нет,

И где сходиться, и где расставаться.

 

 

И все же порой в сумятице дел,

В ссоре иль в острой сердечной драме

Прошу только вспомнить, увидеть глазами

Мальчишку, что драмы понять не сумел

И только щеки тер кулаками.

 

1961

Попутчица

 

– Мой муж бухгалтер, скромный, тихий малый,

Заботлив, добр, и мне неплохо с ним.

Но все-таки когда-то я мечтала,

Что мой избранник будет не таким.

Он виделся мне рослым и плечистым,

Уверенно идущим по земле.

Поэтом, музыкантом иль артистом,

С печатью вдохновенья на челе.

 

 

Нет, вы не улыбайтесь! Я серьезно.

Мне чудился громадный, светлый зал

И шум оваций, яростно и грозно

К его ногам катящийся, как вал.

 

 

Или вот так: скворцы, веранда, лето.

Я поливаю клумбу с резедой,

А он творит. И сквозь окно порой

Нет-нет и спросит у меня совета.

 

 

Вагон дремал под ровный стук колес…

Соседка, чиркнув спичкой, закурила.

Но пламени почти не видно было

При пламенной косметике волос.

 

 

Одета ярко и не слишком скромно,

Хорошенькое круглое лицо,

В ушах подвески, на руке кольцо,

Вишневый рот и взгляд капризно-томный.

 

 

Плывет закат вдоль скошенного луга,

Чай проводник разносит не спеша,

А дама все описывает друга,

Которого ждала ее душа.

 

 

Чего здесь только нет: талант, и верность,

И гордый профиль, и пушистый ус,

И мужество, и преданность, и нежность,

И тонкий ум, и благородный вкус…

 

 

Я промолчал. Слова нужны едва ли?!

И все ж хотелось молвить ей сейчас:

«Имей он все, о чем вы тут сказали,

Он, может быть, и выбрал бы не вас».

 

1961

Телефонный звонок

 

Резкий звон ворвался в полутьму,

И она шагнула к телефону,

К частому, настойчивому звону.

Знала, кто звонит и почему.

 

 

На мгновенье стала у стола,

Быстро и взволнованно вздохнула,

Но руки вперед не протянула,

И ладонь на трубку не легла.

 

 

А чего бы проще: взять и снять

И, не мучась и не тратя силы,

Вновь знакомый голос услыхать

И опять оставить все, как было.

 

 

Только разве тайна, что тогда

Возвратятся все ее сомненья.

Снова и обман, и униженья –

Все, с чем не смириться никогда!

 

 

Звон кружил, дрожал, не умолкая,

А она стояла у окна,

Всей душою, может, понимая,

Что менять решенья не должна.

 

 

Все упрямей телефон звонил,

Но в ответ – ни звука, ни движенья.

Вечер этот необычным был,

Этот вечер – смотр душевных сил,

Аттестат на самоуваженье.

 

 

Взвыл и смолк бессильно телефон.

Стало тихо. Где-то пели стройно…

Дверь раскрыла, вышла на балкон.

В первый раз дышалось ей спокойно.

 

1961

Апрель

 

Москва. Апрель. Воскресный день.

Край облака рассветно-розов…

Природе, видно, вновь не лень

Конфузить Институт прогнозов.

 

 

Грозы и ветра нет в помине,

По скверам прыгают грачи,

Ошибся институт… Но ныне

Ему прощают москвичи.

 

 

И мы прощаем: я и Вера.

В пожатье рук – горячий ток…

И нас несет людской поток

Вдоль набережной, мимо сквера.

 

 

Весна зеленой веткой машет,

Ручьем бежит, поет скворцом…

Нам весело – ведь мы вдвоем!

Все ближе, ближе губы наши.

 

 

Минута – и они сольются

Днем на глазах у всей Москвы…

Стоп! Не теряйте головы –

Ведь люди рядом засмеются.

 

 

Вдруг, яркой мыслью озаренный,

Увидев впереди вокзал,

Я улыбнулся и сказал:

– Хитер на выдумку влюбленный!

 

 

Вдоль шумно-пестрого перрона

Стоит экспресс «Москва – Чита».

Смех, слезы, говор, теснота…

Идет прощанье у вагонов.

 

 

– Прощай, Степан, счастливый путь!

– Марго, привет горячий Зине!

– Андрюша, детка, не забудь,

Тут сыр, а курочка в корзине.

 

 

Я в девичьи глаза смотрю –

Не рассказать, как их люблю я.

– Пиши! – я громко говорю

И нежно милую целую.

 

 

В толпе мы – как в глуши дубрав.

До нас тут никому нет дела.

Но вот свисток… Рванул состав –

И вмиг платформа опустела.

 

 

Как быть? Куда теперь идти?

Нашел! И я шепчу подруге:

– Бежим! К четвертому пути

Подходит скорый из Калуги.