Оглавление

ЧАСТЬ 1

— 1 —

Май 2012

Оберстдорф, Баварские Альпы

Накануне старта категории «бронза-1» (от 28 до 38 лет) на чемпионате по фигурному катанию среди взрослых спортсменов-любителей

На краю обрыва я резко остановилась. В сердце защемило — тревожно и сладко. Я замерла. Окинула взглядом величественную ширь ущелья. Из-под туфли вниз покатился камушек. Тёмными пирамидками в долину убегали ёлки. Где-то вдали, за поворотами петлистой дороги, бурлил и готовился к завтрашнему дню Оберстдорф. Даже отсюда я чувствовала, как тревожно бьётся это огромное сердце спортивного счастья. Завтра на сверкающем льду для каждой из нас наступит момент истины. На мгновение у меня перехватило дыхание. Если я прокатаю программу как утром на тренировке, буду в десятке на мировом первенстве — это ли не счастье для меня, невезучей, неопытной?

Солнце спряталось за гору, цветущая лужайка задышала вечером. Я ещё раз осмотрелась, не бежит ли за мной Алиса, но никого не увидела. Дёрнул же её черт искать удобную тропинку для спуска! Меж ёлочек бы прекрасно спустились, как пришли! Я села в траву. Подожду её здесь, как условились. С досадой погладила потухший экран телефона. От тысячи фоток он разрядился. Впрочем, в горах всё равно почти не поймать сигнал.

В воздухе вдруг сделалось очень тихо. Мысли отхлынули. Я порадовалась, что накануне старта мы с Алисой придумали уйти подальше от предстартового нервяка, подколок и провокаций. В этом году именно в нашей категории всё очень нервно.

С Алисой мы столкнулись утром у льда. В её янтарных глазах плескалось солнце: до семи вечера её отпустили. Редкая удача, накануне старта спортивный врач нарасхват. Алису тянуло к живописному озеру в горах. А я увязалась за ней.

Ее друзья подбросили нас к тропинке, обещав забрать по первому зову, как только мы спустимся и связь вернётся. Мы бойко потопали в горку. По спинам постукивали рюкзачки с лососёвыми сэндвичами из «Нордзее», яблоками и водой. Со смотровой площадки на полпути мы свернули куда-то не туда, но я не расстроилась. После двух часов блужданий по склону меж деревьев мы вышли на лужайку и устроили привал. Тут-то и выяснилось, что Алиса грустит из-за озера, а ещё ей невмоготу и дальше плутать среди ёлок. Она вызвалась поискать приличную тропинку для обратной дороги. В горах их полно. Не слишком ли она заискалась? Я глянула на запястье: её нет уже час. Странно. С Алисиной невозмутимостью и вечным дзеном врача-китаиста её не заподозришь в розыгрыше. Куда же она пропала?

Душу кольнуло беспокойство. По привычке рука схватилась за телефон, но он лишь блеснул чёрным зеркалом. Я покричала, но без толку. Где-то со скалы снялась и полетела птица.

Я вскочила, заметалась по краю обрыва. А если с ней что-то случилось? Как мне её спасать? Как её хотя бы найти?

У самой горы я заметила широкую тропинку. Она ныряла вниз по склону и десятью метрами ниже двоилась. Бегом я спустилась до развилки и резко остановилась. Уйти Алиса могла лишь по одной из них. Но куда? И зачем? В голове вдруг мелькнула странная расплывчатая картинка и тут же исчезла. Я потопталась и вернулась на условленное место. Алиса наверняка вот-вот появится. Иначе как мне спуститься самой? Всю дорогу я шла за Алисой; про озеро знала она, и рисованная карта друзей на листочке тоже осталась у неё в кармане.

Вдруг налетел ветер и сорвал с моей шеи косынку. Через острый клык горы перевалила чернильная туча и быстро покатилась вниз. Сразу же стало темнее. По высокой траве, как по морю, побежали волны ряби. Вот чёрт! У меня ни зонта, ни штормовки. Лишь плотная ветровка поверх платья, а на ногах — туфли. Сердце гулко забилось, как колокол в ущелье.

На нос упала тяжёлая капля. Ветер сорвал капюшон с головы. Туча лопнула, будто её вспороли. Ветер и вода заплясали вихрями вокруг. Я кинулась прятаться под ёлки. Нога поехала, но мне удалось уцепиться за смолистую ветку и не упасть. Земля мигом превратилась в вязкую жижу. Осторожно я влезла на сук могучей ели в полуметре от земли, обхватила руками ствол и сцепила руки в замок. Вовремя: поток мутной воды поволок вниз по склону иголки, листья, сучки. Казалось, под ногами ползёт густой суп, а ветер силится оторвать меня от дерева. Я чувствовала, как скользят и цепляются друг за друга мокрые пальцы. Зажмурилась. Вдруг перед глазами отчётливо всплыла та картинка, что промелькнула и спряталась на развилке. Я увидела, как Алиса замирает на краю лужка, а над цветущими колокольчиками плывёт тонкий, мелодичный звук. Её рука взлетает к уху. На открытом месте её телефон поймал сеть! Кто ей звонил — и куда зазвал?

Меня вдруг ослепила такая страшная догадка, что я чуть не свалилась с дерева. Без целительных рук Алисы травмированную фаворитку к завтрашнему старту не соберёт и волшебник. Ради золота в Оберстдорфе можно пойти на многое. Рано я радовалась, что мы спрятались от провокаций. Я стиснула ёлку и чуть не заплакала. Алисе подстроили западню. Ей так хотелось найти то озеро, что заманить её в капкан ничего не стоило. А я угодила в него вместе с ней.

Я запряталась глубже в еловые ветки и зажмурилась. Мне хотелось ущипнуть себя: я точно не сплю? Сейчас я открою глаза, Алиса меня окликнет, мы посмеёмся, спустимся, зайдём угоститься супом к Зорану или в «Бистро Релакс».

По рукаву ветровки чиркнула ветка, на макушку закапало. Внутри стало растекаться отчаяние. В ушах издевательски зазвучали предстартовые фанфары. Теперь я их вряд ли услышу. Как мне вернуться в Оберстдорф к старту — в такую грозу, одной, не зная дороги, с трупиком телефона? Без него на помощь не позвать. За мной никто не приедет. Сколько тут километров — десять? Пятнадцать? Как не сломать шею во тьме на обрывистых склонах, когда не видно ни зги?

Из-под плотно сжатых век заструились слёзы. Я стёрла их и измазала щеку в смоле. В бессилии стукнулась лбом о шершавый ствол, больно оцарапалась и вдруг разозлилась. Неужто я сдамся без боя?

Я приоткрыла глаза. Ветер тут же швырнул мне в ресницы шелуху с деревьев. Как только пляска воды чуть замедлилась, я шагнула в грязевой суп. Цепляясь за ветки, добралась до ёлки чуть ниже по склону. Потом ещё до одной. И ещё. Мешали слёзы; накипали и скатывались по щекам.

Я уже почти дотянулась до еловой лапы, когда нога вдруг поехала. Поток грязи поволок меня вниз. Я катилась всё быстрее, пока не врубилась на скорости в толстый ствол. Лишь чудом не выбила глаз. Недавно залеченный локоть стрельнул болью. Я открыла глаза и ахнула: прямо за деревом склон круто обрывался. Сердце запрыгало во рту. Нет, так нельзя. Так я сгину на этом откосе.

У спасительного дерева я приметила толстый сук в метре от земли и вскарабкалась. Чуть отдышалась и вдруг с удивлением заметила, с какой силой руки цепляются за кору. Пока я катилась по склону и выбиралась из грязи, мышцы ожили. Тело не поддалось панике там, где пугливое сердце сдалось. По рукам разбегались искорки, будто кто новогоднюю гирлянду зажёг. Мускулам нравились мокрые прятки в лесу. В душе вспыхнула надежда. Моё умное тело спустит меня с горы, если голова не натворит дел. А сейчас хорошо бы унять слёзы. Сочтём это за квалификационный отбор. Значит, нельзя опозориться. Тогда хорошо бы найти укрытие и переждать бурю: долго ли я выдержу верхом на ёлке?

Я вперилась в сплошную стену воды, силясь разглядеть хоть что-то. Через пару минут глаза стали различать растрёпанные метёлки деревьев на обрывистом склоне. Ни хижины, ни тропинки, ни столика для горных туристов, под который можно бы спрятаться. Я была уже готова снова пасть духом, когда пелена воды вдруг на миг расступилась, и мне померещилось чёрное пятно на мокрых камнях горы за деревьями. Пещера? Расщелина? Это годится! Локоть снова заныл. Рискну.

Осторожно я слезла и стала пробираться к провалу в скале, пробуя каждый шаг. А что, если мне показалось? Но нет. Пятно оставалось на месте. Пару тысячелетий спустя я уткнулась одной рукой в шершавый ствол, другой — в замшелый валун, за которым чернело углубление размером с детский шалаш. Я присела на корточки, заглянула внутрь. А если это нора и хозяин на месте? Всмотрелась и вслушалась. Ни звука, лишь дождь. Осторожно сунула руку, готовая быстро её отдёрнуть; пальцы уткнулись в ковёр из опавших иголок. Кажется, всё-таки пусто. Я мигом залезла внутрь. В душе всё запело: я спряталась, спряталась, спряталась!

Укрытие было так себе, даже ног не вытянуть, но я всё равно ликовала. Интересно, сколько мне тут сидеть? Сколько бушуют альпийские грозы? Есть ли у меня хоть крошечный шанс успеть к старту?

Постепенно дыхание стало успокаиваться. За ёлкой у входа мерно лупил дождь. Я слушала его минуту, две, десять: шелест неумолимый, ровный, безжалостный.

Стоило адреналину отхлынуть, как я стала мёрзнуть и чуть не расплакалась снова. Спохватилась в последний момент. Лучше уж злиться. А для начала устроиться поудобнее и хоть немного согреться.

Я расстегнула куртку и удивилась: под ней было сухо. Я быстро сдёрнула мокрое платье, зацепила его за корягу у входа; обхватила себя за коленки и натянула ветровку поверх. Сразу же стало теплее. Зато захотелось есть. Высунув руку на холод, я прошерстила рюкзак. Нащупала недогрызенное яблоко и съела его целиком, с косточками. Кислый сок защипал нёбо. Выплюнула лишь веточку.

Сбившись в комок под курткой, я сидела и слушала дождь. Делать было совсем нечего. Лишь таращиться в темноту и недоумевать, как же всё так обернулось. Под мерный шелест воды мысли сбавили бег, и я вдруг почувствовала, что не ошиблась: мы угодили в ловушку. А значит… Охотиться могли лишь на Алису: на пьедестал я не мечу, судьбу медалей решать не мне. Тратить целую западню на второй эшелон? Глупо и расточительно. Зато Алиса — единственная, кто в силах собрать фаворитку на завтрашний старт и изменить расклад. В этом году помимо триумфа победительницу ждёт редкий приз — чудесный рекламный контракт. Ценный куш, ради такого можно и повертеться.

Кто звонил Алисе там, на краю склона? Я смотрела невидящими глазами в струи воды и хотела надавать себе оплеух. Ведь эта ловушка не первая! Кому, как не мне, о них знать?

На мгновение перед глазами всплыла картинка совсем другая: неяркий свет, уютный столик кафе, пылающий кофе в бокастой чашке. Первая встреча с Сергеем. Журналист, вот уже год он появляется на наших соревнованиях подозрительно часто. Тогда, в кафе, он накрыл мои ладони своими и остро спросил: что, если утренняя катастрофа на старте была подстроена? Вывалил целый ворох фантастических подозрений: в спортивном райке завелась-де змея. Я подняла его на смех. Кому в жаркой, вечно спешащей Москве есть дело до взрослых спортсменок?

Под тёплой курткой по телу забегали морозные мурашки. С октября на каждом старте как бы случайно травмировались фаворитки. Одна за одной. Вплоть до апреля, когда волна вдруг отхлынула. Я обрадовалась: не надо ломать голову. Вдруг всё распутается само, как запуталось? Стала просто готовиться к старту. Оберстдорф — раз в году, а правду искать и потом можно.

Я закрыла лицо руками. А если Сергей прав и в другом? Он толковал мне, что взрослая «фигурка» сродни вирусу гриппа-испанки. Кто не катается — вне этой магии. Нормальному нас не понять. Ради чего мы рискуем, ради чего сливаем зарплату на тренировки и платья? Пропадаем на катке, раздражая родных. А значит, наблюдая за нами из-за борта, этот орешек не кракнешь. Нужен инсайдер. Я.

В голове замелькали его слова, как слайды. Сергей меня уговаривал. Прицепился как клещ: к соревновательной когорте я примкнула последней, торчала на всех тренировках и стартах, смотрела на нынешних соперниц, как на иконы чудотворные, вслушивалась в каждое слово как в истину. Сергея послушать, так лишь я в силах вспомнить: может, кто-то что-то сболтнул? Годом раньше все говорили, что думали. Могло что-то вырваться. А мы бы поняли, кто из нас мутит воду. Всё дело в интерпретации, повторял он как автоответчик, капая на мозги. Мало вспомнить, надо истолковать.

Слово «интерпретация» ужалило меня под лопатку. Так называется и программа, которую мне завтра катать в половине третьего. Интерпретация, artistic skating. Где главное не техника, не элементы, а трактовка музыки и замысла. Преследует меня, что ли, повинность трактовать придуманное не мною?

Мысль о программе сыграла со мной злую шутку. В ушах зазвучал любимый трек, из глаз невольно брызнули слезы. Ради завтрашнего дня я рискнула работой, здоровьем, миром с родными. Я разозлилась, задёргалась, молния затрещала. Не порвать бы куртку. За валуном лупил дождь. Всё тело заныло от страстного желания на лёд. В ушах издевалась музыка.

Вдруг в голове смолк последний аккорд. Осталась одна мысль: я в укрытии. Пока я цела. У меня есть шанс вернуться, но ход лишь один. Иначе улетишь в овраг — и привет. Надо не промахнуться. Не порвать сглупу куртку, подскакивая от запоздалых озарений. Для спуска нужна ясная голова. А значит, долой отчаяние! Нечего делать? А может, пора поразмыслить и вычислить, кто это? А коли так, не лучше ли начать с соревнований в Ярославле, где я впервые увидела тех, с кем вот уже второй год делю эйфорию и отчаяние?

Нет… с дня накануне. Не сложись он так погано, ничего бы, глядишь, не случилось. А главное: это ещё не конец. Как должен сложиться завтрашний старт? Как в потемках чужой игры мне спуститься и вырвать своё?

— 2 —

Сентябрь 2010

Москва

В тот день мне никак было нельзя опаздывать на работу. Я бы нипочем не проспала будильник, не снись мне под утро яркий тревожный сон. Столбы света с неба прорезали тьму; где-то впереди, за пучками лучей, высоко, на скале высилась гордая фигура молодой женщины в изумрудном платье; голова была гордо вскинута, светлые волосы трепал ветер, на плече горел драгоценный камень. Сквозь темные пространства на грани яви я сначала бежала, потом летела, будто за спиной развернулись крылья. То ли к ней, то ли от нее. Ветер трепал шелк алого платья. В теле всё пело и кричало от восторга. Вдруг яркая вспышка — я остановилась и прикрыла глаза ладонью. Слепило невыносимо, глазам было больно, лопатки свело, в затылок стукнуло. Мне стало страшно и холодно. Внезапно крепкая мужская рука — я четко видела узкое запястье, длинные пальцы, родимое пятно во весь мизинец — взяла меня за плечи и вывела из слепящего света. Я помнила эти жаркие пальцы на коже. Нос уткнулся в ямочку на его подбородке.

Вскрикнув, я села в кровати. Веки дрожали, сердце стучало. Я опустила ладони на сатиновое белье и роскошный матрас и со всей отчетливостью поняла: это был сон. Я у себя дома, отпуск закончился, и мне пора на работу. Это моя собственная удобнейшая кровать и пустынная неприбранная квартира, где, кроме меня, никого не водится. Только мухи, и те голодные. Крепкие мужские руки мне уже лет пять только снятся. Невольно я глянула на плечо; сон был таким явным, что я была уверена, что увижу след от пальцев.

Я спустила ноги на теплый золотистый паркет, встала, залезла под душ. Горячие струи смывали дорожную пыль; вчера я приехала за полночь и упала в постель, устало стоптав джинсы на пол. Ничего, хоть я и проспала, у меня еще было время, чтобы неспешно собраться. Я специально поставила будильник на ранний час, чтоб хоть немного насладиться свободой — перед первым офисным днем в новом авральном забеге до следующего отпуска. Час с хвостиком, когда можно еще побыть собой, пока не замотает в вихре круговерть чужих дел.

Я обернула голову полотенцем, поставила на огонь кофеварку-моку, выложила на тонкую тарелочку настоящие итальянские круассаны. Из Сорренто я довезла их в целости и сохранности. Накрыла изящный завтрак на узком столе у окна. Утро — мое, лишь мое. Об остальном я подумаю потом. А сейчас за домами встает осеннее солнце, двадцать восьмое сентября, под окном раскачиваются ладошки каштана, еще зеленые. И мне страшно не хочется на работу.

В глаза мне бросились засохшие букеты на серванте. Их надарили мне коллеги на тридцатипятилетие в последний день перед отпуском. Пора бы уже их и выбросить, пока не мумифицировались. Со мной вместе. Я поднялась, собрала букеты, смела засохшие лепестки. Сразу же стало уютнее. Решено: вечером приду, уберусь, и дом снова станет теплым. Приготовлю хороший ужин, побалую себя, устроюсь на диване, налью бокал вина и посмотрю хороший фильм. Снова обживу пространство, чтобы квартира не казалась ночлежкой. Какой же ей быть еще, если я прихожу за полночь и падаю, а утром, наспех пригладив волосы, убегаю? Нет, так больше нельзя. Иначе работа сожрет всю жизнь, как проглотила уже десять лет. Сегодня я спущусь в лобби с первым лифтом в восемнадцать ноль-ноль, и ни минутой позже. Я придумаю, как выбираться куда-то хоть пару раз в месяц, как встретить новых людей. Иначе крепкие мужские руки мне и дальше будут лишь сниться как запоздалое сожаление.

Утро казалось почти летним. Верная намерению прожить по полной каждую секундочку, я взялась за телефон и написала далекой подруге про солнце в каштановых листьях и золотую пыль на паркетном лаке. Когда Лера перебралась в Америку шесть лет назад, мы клятвенно обещали писать друг другу каждый день о какой-нибудь ерунде, чтобы по-прежнему чувствовать, что мы рядом. Уговор соблюдали как штык. Я знала все о ее афроамериканских соседях и их вечеринках до утра, о прожекторе во дворе, который все время ломался, да об оленях, которые иногда совали нос во французское окно. Она — об унылом семилетнем пианисте из девятого подъезда, из-за которого у меня желудок переворачивается, о мусоре, который приходится таскать за тридевять земель, да о моем новом кафеле, как розоватый песок, с бордюром в виде камышей на краю озера. В первые годы после ее отъезда мне было страшно одиноко, но дружбу мы сохранили. Она и сейчас будто рядом; ближе была только мама, пока не переключилась на собственные хвори и эзотерические вопросы, в которых мне вовек не разобраться.

Я сжала ладонями костяной фарфор и вдохнула аромат кофе. Телефон на серванте задергался. Я глянула на часы — на работу еще не пора — и вновь отхлебнула из чашки. Издалека я видела, как на проснувшемся экране сыплются белые прямоугольнички сообщений, одно за другим, как письма из Хогвартса. Придется прочесть. Наверняка что-то срочное. В желудке неприятно заныло. Неужели даже до восьми подождать не могли?

Я увидела на экране имя Елены Чернокот и мысленно чертыхнулась. Кадровая директриса! Ей-то зачем я понадобилась в эту рань?

Я живо пролистала весь ворох сообщений. Елена извинялась, но вчера я-де ей не ответила, а встреча, на которую мой начальник отпустил меня попереводить для них, — я с ужасом глянула на циферблат на стене — уже в половине десятого! Так скоро! «Встреча важная, Марко не хотел никого, кроме тебя. Маттео пошел ему навстречу. Увидимся на Кожевнической, у их офиса, в 9:20 у входа. Если задержимся, жди. Я тоже буду!»

Час от часу не легче! Похоже, в попытке спасти московское отделение снова продаем что-то неведомое. В последние месяцы Елену частенько приглашали рассказывать про команду, которую мы выделим на проект. Ведь кто, кроме нее, знал спецов, которых она уже приметила для отлова на рынке труда, но еще не купила, пока под них не дали проект? Ох, как я это не люблю! Теперь не придешь на работу в обычном платье. О чем пойдет речь, она, конечно же, не сказала ни слова.

Шустрым торнадо я досушила волосы, прошлась рукой по блузкам в шкафу, сдернула самую свежую. Ее затейливый плиссированный воротник-стоечка еще хранил напряг совещания в последний день перед отпуском; почему я ее не постирала? Уже с лестницы я бегом вернулась в квартиру, подхватила кулек с сувенирами, лекарствами и сладостями для коллег и помчалась к метро.

На «Каховской» поезд стоял целую вечность; по всем эскалаторам пришлось мчаться через ступеньку. На Павелецкой площади начал накрапывать дождик. Минута в минуту я, задыхаясь, взбежала на ступеньки бизнес-центра на Кожевнической — пустые. Неужто уже ушли? Я спряталась под козырек и взялась за телефон, но Чернокот почему-то не ответила. Козырек защищал слабо; за пару минут я вся вымокла. Легкий плащик неприятно потяжелел. На ресепшене незнакомый голос сказал мне, что про отмены им не писали, такси за Марко выслали, как заказано. Наверное, все состоится. Значит, придется ждать, как велено. В туфлях уже хлюпало. Через полчаса звонков всем подряд с досады я набрала Лену, правую руку Марко и восходящую звезду в нашем руководстве. Она очень удивилась.

— Встреча? Ты там?! Мы ж писали! Перенесли. Не жди. Возвращайся.

Лена всегда говорит в телеграфном стиле.

В туфлях зачавкало, когда я осторожно пошла вниз по скользким гранитным ступенькам. Внутри все заклокотало. Отменили и не сказали? Подспудно мне думалось: откуда Чернокошка знала, что я выхожу из отпуска в пятницу? Просто так это не выяснишь, надо лезть в систему и делать запрос. Все ждали меня в понедельник. Признаться, я очень рассчитывала, что прокрадусь незамеченной в укромный уголок, займусь долгоиграющими брошюрками, которые болтаются непереведенными с весны; день пройдет без гонок и встрясок. Подарки коллегам раздам в конце дня, сюрпризом. Напишу только Окси. Не буду светиться. Теперь об этом придется забыть: раз отпустили на встречу, значит, Чернокошка оповестила всех, что я уже вернулась. Вот ёлки! На этом огорчения не заканчивались: у нас свободная рассадка, после десяти стола не найти. С проектами нынче не густо; консультанты сидят не «на клиенте», а в офисе. Я быстро шагала по мостовой вдоль вокзала. Дождь кончился, из-за тучи выглянул краешек солнца. Ничего, зато теперь им будет неловко меня закидывать сверхурочными в пятницу, и я уйду вовремя. Я поежилась в сыром плаще. Уйду вовремя, устрою приятный вечер, все в порядке.

Зеркальный лифт с негромкой музыкой вознес меня на десятый этаж. За стоечкой мне улыбнулись две незнакомые брюнетки. Новенькие. Почему они так часто меняются?

Я направилась к личному шкафчику, по дороге высматривая свободное место. Конечно же, все оказалось занято. Наш офис занимает в башне целый этаж и по форме похож на ребристую гайку: в самом центре, как болт, на который вся гайка навинчена, — лестницы и лифты. Внутри — круговая тропинка. По левую руку от нее — стеклянные кабинеты начальства и переговорки. По правую — как лепестки у ромашки — тянутся ряды столов для офисного планктона. До самых окон.

С ноутбуком и ворохом брошюр под мышкой я тихонько пошла вперед, высматривая свободное место. Поворот, еще поворот. Отовсюду доносилось клацанье клавиш, негромкие телефонные разговоры, чирканье ручек по бумаге. Наконец у окна я заметила свободный уголок стола. Досадно! Такие места — элитарные, заметные. С них могли и согнать.

Я поздоровалась со знакомой за соседним столом; она едва оторвала от компьютера красные глаза и устало кивнула. В почте не обнаружилось ничего важного, лишь напоминалка о взносе по двухлимонному ремонтному кредиту. Я быстро внесла платеж; денег на счету осталось кот наплакал. Разложила брошюрки. После двухнедельного отдыха слова стали приходить сами. Я не заметила, как закончила одну. Распрямилась и огляделась. Вокруг тихо копошились коллеги, как пчелки на цветущем поле. Я вдруг заметила, что блузка подсохла, но сырая юбка противно липнет к колготкам, а еще страшно хочется горячего. Самое время для кофе!

Мое случайное место оказалось напротив закутка запасной кухни. Здесь стояла лишь маленькая капсульная кофеварка, поэтому разборчивые консультанты сюда ходили редко.

Я забрала из-под носика кофемашины горячую красную кружку и сжала ее ладонями. Странное дело — от ее жара мне будто стало еще холоднее. Мокрый пояс юбки бесил нестерпимо. Не схватить бы насморк, еще не хватало чихать на маму и бабушку. Они просили помочь в саду; что-то затеяли к зиме. Что бы такое придумать, чтоб не разболеться?

Уже издалека я приметила рядом со своим стулом пепельную блондинку с точеной фигурой. Невозмутимо, будто не она меня вытащила из дому спозаранку и заманила на отмененную встречу, Елена Чернокот напомнила:

— Ксения, места у окна у нас для старших менеджеров, ты ведь помнишь.

Мои глаза уткнулись в ее жемчужно-серое кашемировое платье и туфельки без единой капельки. Она никуда не ходила! Знала и продержала меня под дождем полчаса. Зачем?

— Даже после сорвавшихся встреч, когда все другие места уже заняты? — я села и снова ощутила холод мокрой юбки. Если б не отпуск, у меня вряд ли нашелся бы порох огрызаться.

На лице ее вспыхнуло притворное участие.

— В последний момент поменялось, прости! Ксения… — Чернокошкин голос стал бархатным. — Раз уж Маттео разрешил нам к тебе обратиться, и раз у тебя срочных заданий нет — пока нет, — ее цепкие серые глаза пробежались по брошюрам на столе, — я попрошу тебя сделать для нас один короткий буклет. Всего четыре странички. Срочно, сегодня. Не хочу отдавать другим, — ее голос ушел на низкие ноты.

Я досчитала до трех и выдохнула. Отказаться равнялось открытому вызову. Я неохотно кивнула. Уголки ее губ чуть дрогнули. Плавно развернувшись, Чернокошка отправилась к себе в кабинет. Невольно мой взгляд зацепился за ее по-скандинавски светлые, идеально прямые и глянцевые волосы до лопаток, изящную спину и фигуру как у античной статуи. Ей отдал бы яблоко любой Парис. Ее можно было не любить, но не восхищаться ею было невозможно. Как корабль, она ровно плыла на высоких каблуках.

— Что, озадачили уже? Только вышла, и уже нарасхват? — прогундосила красноглазая соседка. Тоже попала под дождь и простыла?

Я молча кивнула и сердито уставилась в экран. Чернокошкина брошюра была многословной, путаной и косноязычной. Почему у нас все тяп-ляп? Почему гоняют на отмененные встречи? Почему продаем проект, а у самих нет обещанной команды? Вместо радости от хорошей работы — усталость и страх: лишь бы заказчик не нашел явных косяков и не ткнул нас в них носом, как котенка в проказу. Я закрыла глаза. Выдохнула, открыла. Застучала по клавишам. По тексту в проклятой брошюрке не четыре страницы, а все семь. Если хочу вписаться в рабочее время, лучше поторопиться.

Я так погрузилась в работу, что не заметила округлую тень за спиной.

— Совсем ты, подруга, заработалась! — недовольно буркнула Окси, моя единственная офисная приятельница. — Зову-зову, ты даже не откликаешься!

— Окси! Прости! Не могу! Пару часиков! Чернокошка осчастливила.

Мой взгляд виновато уперся в переплетение ниток на ее джемпере. Окси любит ходить на обед пораньше, пока блюд в столовой много, а едоков мало.

— Значит, в два? — разочарованно протянула Окси. — Н-н-ну… давай. Но ведь в два там почти ничего не останется. А ты на желудок жалуешься. А мне на проект снова ехать. Я ведь и в офис-то заглянула лишь ради тебя.

Она права! В отличие от нас, Окси всегда на проектах.

— Окси, ну часик! Час с четвертью!

Окси улыбнулась мне, как мама глупенькому ребенку, и ушла. Как назло, в желудке заныло. Есть и вправду хотелось. Я пересчитала страницы: оставалось уже немного. Не выношу недоделанных заданий. Управлюсь за час, а желудок усмирю пока кофе. На это уйдет лишь минута.

Решение оказалось опрометчивым. У кухни меня заловил Юра Буркин, правая рука Маттео. Он выскочил из одной из стеклянных переговорок, как чертик из табакерки:

— Ксения! Вот повезло!

Юра красив и похож на Роналдо, но почему-то из-за его суетных указаний в нем мигом начинаешь замечать одни недостатки. На секунду Юра замер, будто жалея о несолидном выкрике, одернул пиджак и жестом пригласил войти в переговорку.

— Вот фарт так фарт! Я и забыл, что ты выходишь сегодня! Как славно!

За два-три года Юра сделал стремительную карьеру, через ступеньку проскочив путь от рядового консультанта до старшего менеджера. Сейчас для заветной партнерской должности ему был нужен лишь еще один успешный проект, и Юра вертелся как волчок, чтобы что-нибудь запродать и на скорую руку сварганить. На проектном безрыбье и рак рыба. Юра любил сидеть в переговорках, делая вид, что теперь у него свой кабинет, а мы втихую над этим посмеивались.

— Ты в курсе про пропозёл[1]? — скороговоркой выдохнул Юра. — С тебя пояснительная записка.

— Коммерческое предложение? Когда сдаем? Уже готово?

— Сдаем в пять, а сейчас всё ваяем.

— В пять? Ты с ума сошел? Что за тема?

В глазах Юры вспыхнуло предвкушение. Он молча протянул мне листок презентации. Я так и застыла:

— Но мы же такого ни в жизни не делали?! У нас и людей таких нет?

Лукаво подняв одну бровь, Юра чуть заметно кивнул в сторону коридора. Рядом с младшими консультантками Инной и Хельгой, которые явно шли к Юре, я приметила тень Чернокошки. Ах вот оно как, опять будем спешно скрести по сусекам кадровых агентств?

— Ксения, ты ли это? — раздалось у меня за спиной. С ворохом исчерканных листочков под мышкой в дверях возник Маттео, руководитель отдела. Помятый вельветовый костюм, сутулые плечи, расстегнутый ворот рубашки — на вид Маттео похож на жулика-гондольера, а не на главу отдела высоких технологий и новейших разработок. В глазах его плясали пиратские бесенята, как и у Юры. Ему тоже кровь из носу нужно продать хоть один новый проект, ведь нашу единственную долгоиграющую программу в М-Телеком продал еще его предшественник, а ее финальные этапы уже неспособны прокормить наш разросшийся отдел. Иначе прощай командировки в Россию, прощай огромные бонусы и быстрые повышения.

— В кои-то веки тебе пришла хорошая идея выйти в пятницу! Юра, срочно кидай ей что есть. Как ничего нету? Когда будет? Через час? Ну кидай через час. Ксения, и пожалуйста, давай без твоих красивостей и наворотов. Быстрее и проще. Все надо сделать быстро и качественно. Понятно?

Он указал мне глазами в сторону двери.

Оглушенная, я оказалась в коридоре. На меня тут же налетел кто-то с кружкой, облив кипятком и без того влажную юбку. Я вскрикнула. Мне кинули торопливое: «извини, кто ж выходит без предупрежденья!» Как я должна предупреждать?

Одна посреди ковролиновой тропинки, с сумбуром в голове, дымящимися разводами на юбке и обожженной коленкой, я разозлилась. Они сговорились все, что ли? Ногу ощутимо жгло. Если б не это, я нипочем бы не вспомнила, что в гардеробе, за рядами плащей и курток у меня с лета висит запасное фланелевое платье. Не очень-то офисное, но лучше, чем строгая юбка в кофейных потеках. В августе, в разгаре решающей фазы проекта для М-Телеком, мы просто жили на работе. Тогда я и принесла в офис домашнее платье. Часов в девять, когда все, кроме нас, благополучно разъезжались по дачам, я переодевалась в удобное и заступала на вторую смену. В платье было уютно встречать рассветы и залезать на стул с ногами.

Радостная, я нырнула в огромные шкафы, разыскала чехол и счистила с себя мокрую кожуру. Я уже застегивала пуговицы на шее, когда за спиной раздался вкрадчивый голос:

— Ну стоит ли так спешить?

Рука на пуговицах замерла — неужели мне советуют ходить с воротом нараспашку? Этот бархатный голос с нотками меда и стали мог принадлежать лишь Чернокошке. Я обернулась, но в гардеробной было пусто. Говорили в переговорке за гипсокартоновой стенкой. Невольно я вслушалась:

— Стоит ли всё бросать? Зов души — это важно, я понимаю. Но уходить с такого проекта, в критичный момент — умно ли? Вам ведь сколько осталось?

Недовольный голос буркнул:

— До февраля.

Кто это с ней? Интересно. Пока не распознала.

— Всего-то четыре месяца! …Решать все равно тебе, но подумай: доработаешь проект и уйдешь честь честью, с огромными бонусами. А то подожди и до марта: в марте могут повысить.

— Весомые аргументы. Подумаю.

За гипсокартонкой послышался какой-то шум, стеклянная дверь открылась и закрылась, послышались удаляющиеся шаги. Я услышала довольный смешок Чернокошки. Интересно, часто она смеется, когда одна?

Меж тем в переговорку снова вошли. На сей раз я сразу узнала голос Лены, заместительницы Марко, что сняла меня четыре часа назад с мокрого поста:

— Ну… как?

— В порядке, не сомневайся. Вот только чего это стоило! — за перегородкой воцарилось непонятное молчание.

Я уже хотела было идти на свое место, как вдруг услышала, что берутся за ручку переговорки, и решила еще переждать. Не знаю почему.

— Я вот что тебе скажу, Лена. Ты хотела его оставить — и я его уломала. До марта даю вам зеленый свет. Проект вы сдадите, надеюсь. И с шиком. А в марте… — голос Чернокошки стал холодным и колючим, — ставь ему новые задачи, нереальные КПЭ, все привилегии долой. Никаких повышений!

— Думаешь? — протянула Лена с сомнением.

— Уверена. Кто раз заговорил о заветных мечтах — поверь мне, отрезанный ломоть. Где сокровища ваши, там и сердце ваше. Его сердце уже не здесь. А значит, зачем нам расходы на высокую менеджерскую ставку после проекта? Да отчитываться за них перед Европой. Поэтому лишь до марта. Потом пусть попляшет, если хочет остаться на трубе. Не нравится — уберем по статье. Поверь мне, диагноз финальный. Узнал — подстели соломки.

— Наверное…

В голосе Лены мне послышалось сомнение.

Я чуть приоткрыла дверь гардеробной и увидела, как они выходят и поворачивают за угол. Уф! На всякий случай сама я повернула в противоположную сторону. Еще не хватало, чтобы Чернокошка меня заподозрила в том, что я ее подслушиваю. Ясно одно: если я хочу уложиться с работой к шести, остаться живой и ни с кем не поссориться, сейчас надо быстро закончить Чернокошку, перекусить с Окси, а потом вгрызаться в Юрину бумажную лапшу. Через час Окси силком выволокла меня вниз, в столовую. На опустевших полках красовались пятна от донышек тарелок. На двоих нам достались лишь полторы порции гречки, да компот.

— В офисе явно что-то наклевывается, — настороженно заметила Окси. — На вид все, как прежде, только это не так.

Тоже что-то услышала? Левой рукой Окси черпала гречку, правой набирала сообщение дочке на телефоне. Я заметила, с какой улыбкой она тюкает в буквы, болтая с дочкой, и меня вдруг кольнуло одиночество. Окси подняла на меня глаза:

— Странно, всё странно. Возьмем твою утреннюю историю. Чернокошка не из тех, кто может забыть о встрече. Если бы это был детектив, я бы подумала, что она хочет тебя оставить без проектного кода на целое утро. Вот только зачем это ей?

Я ахнула. С недавних пор на каждый рабочий час от нас требовалось вводить в табель коды конкретных задач. Сегодняшнее утро мне придется записать на статус «в простое», кода на отменившуюся встречу команда Марко не даст.

Окси заметила мое огорчение и подбодрила меня улыбкой. Десять лет назад нас обеих наняли под огромный проект в М-Телеком. Мы вместе засиживались вечерами в офисе; выручали друг друга, помогали, поддерживали. Было весело и интересно. А потом первые этапы мы сдали, сплоченная команда распалась. Окси вдруг решила родить «для себя» ребенка и переключилась на мамские заботы; дружба перекочевала в телефон. После декрета Окси первой стала отпрашиваться у Маттео на проекты в другие отраслевые группы. Я глянула на подругу: после родов она округлилась, а бороться за форму не стала. Другие отделы любили привлекать ее для этапов диагностики у заказчиков: клиентские сотрудники всегда попадались на ее уютном облике, не в силах разглядеть под мамской мягкостью железную хватку, и выбалтывали ей, как все есть на самом деле, а не как им хотелось представить, лакируя собственные огрехи.

Доев гречку, Окси отложила телефон, облокотилась руками на стол и подалась вперед:

— А отдохнуть тебе удалось?

Я потупилась.

— Все ясно — на западном фронте без перемен! Скоропалительные романы не для тебя, а в офисе…

— …женщина-консультант не консультант, а мужчина-консультант не мужчина, — быстро перебила ее я и сунула ей в руки пакетик с подарками. Ни слова про больной вопрос!

Окси расцвела — и глянула на часы:

— Спасибо! Пора по ступам? Земля, прощай, в добрый путь?

У стула меня уже ожидал Юра:

— Ксения, где ты ходишь? Пропозёл сам себя не переведет. Держи, я принес, — он сунул мне в руки стопку исчирканных красными и синими маркерами листков.

— И это ты хочешь к пяти?! — возопила я. — Ты же хотел передоговориться на понедельник!

— Не получилось! — сказал Юра бодро. — Значит, смотри сюда! Делаем так, — он зашелестел страницами, — сначала ты переводишь вот это. И сразу пришли мне. Потом пояснительную записку для руководства. Ее тоже мне. Потом — всё вот это, и можешь даже не проверять, доверяю.

Я задохнулась. Да тут работы на два цельных дня!

— Никаких твоих «тщательно»! — прочел Юра мои мысли. — Сделать нужно быстро, но качественно. Ну, погнали! — и он исчез, как привидение.

Я откинула крышку ноута; краем глаза увидела сообщение от Чернокошки: еще две странички, кровь из носу, но сегодня. Я не успела даже расстроиться. First things first. Юру с Маттео с их титаническими объемами не подвинешь.

Часам к четырем мне уже казалось, что отпуска моего и не было. «В пять сверстанная версия уже идет на печать, ты учти!» — торопил меня в корпоративном мессенджере Юра. В пятом часу темной тенью за спиной возник Маттео. «Ты уже сделала краткое описание? Выбрось! Там все изменилось, я тебе новое принес». В дикой гонке у меня не нашлось ни секунды, чтобы пожелать кар небесных ему на голову. К тому же разнылся желудок, он всегда у меня болит, когда я нервничаю и спешу, а полпорции гречки лишь раздразнили аппетит. Я быстро загнала мысль о еде подальше: раз Маттео остался в Москве в пятницу и не улетел в Рим на выходные, как делал обычно, значит, ловим большую рыбу. А значит, еда подождет.

К половине пятого шесть страниц таинственным образом превратились в тринадцать. За лучший принтер мы подрались с соседним отделом. По счастью, победа осталась за нами. Хельга, младшая сотрудница и Юрина помощница, подтаскивала мне на листочках обновления для вставки. С ноутом на коленках я допечатывала последние строчки в копируме, чтоб принтер не достался врагу. Уже полстранички, еще чуть-чуть. А там я отставлю ноут и съем булочку; сжалившись, у турникета мне ее сунула Окси. Предвидела, чем дело кончится. Как бешеная я стучала по клавишам, но что-то мешало сосредоточиться. Я вслушалась: кто-то меня зовет? Мне что-то подсказывают? Я подняла голову и отчетливо расслышала негромкие слова:

— За июнь, июль и август — семь представительских обедов с Кузнецовым в «Пушкине»…

Чернокошка! Снова кого-то песочит за стенкой. Ее голос звучал доверительно и вкрадчиво, как на исповеди:

— Должен же быть какой-то выхлоп?

За стенкой кто-то неловко завозился. От ее горячего шепота мне стало не по себе. От Чернокошки только и жди подвохов. Не к добру она мне сегодня весь день встречается, хотя до этого десять лет мы с ней виделись лишь на корпоративах.

— Иначе же… Представительские расходы по корпоративной карточке… в таком объеме… вы понимаете, чем попахивает? Да и международная корпоративная политика информирования о нарушениях…

Невольно я навострила уши. Блин, Ксения, что ты делаешь! Мы горим, а ты уши развесила. Кажется, за стенкой что-то упало. Елки! И все же любопытно. Кого она жарит и зачем?

Чернокошкина дверь щелкнула, мимо копирума пронесся высокий мужчина с пышной русой челкой. Кто-то из руководства отдела проектов в сфере природных ресурсов, кажется? Я осторожно выглянула в коридор. Никого. Грозовая тишина. Где-то еле слышно тикали часы. Конкурирующий отдел заглянул в копирум и отступил.

В 16:45 у меня было все готово, в 16:55 на распечатке заковыристых схем многоэтажный лазерный монстр подавился бумагой. Краем уха я слышала, как Юра с жаром расписывает клиенту, в какой пробке мы застряли вмертвую. Тут, видите ли, авария. Авария налицо, это правда. В 16:59 клиент бросил в трубку: «Хорошо, ждем. Если успеете до шести». О вычитке не было и речи. В 17:13 вредный принтер сдался, в 17:25 всё распихали по коробкам, еле сумели закрыть. Два взмыленных менеджера (ей-богу, у них промокли даже галстуки!) поволокли их к стеклянной двери, ожесточенно споря — машина или метро? Зачем мы работаем в деловых костюмах, подумалось мне не к месту, набедренные повязки были бы куда сподручнее.

В 17:40 с чашкой кофе я наконец скользнула за свой стол. После безумной гонки все тело обмякло. В голове звенела пустота. На столе лежали свежие странички, на них идеальным почерком Чернокот было приписано «Всего только две!». Я закрыла лицо руками. Спиной почувствовала взгляд Чернокот из стекляшки. Я огляделась: офис стремительно пустел. С радостными улыбками коллеги бежали к входной двери, как и я собиралась. В серых сотах вдоль тонированных стекол остались лишь я да Чернокот в стеклянном кабинете.

Я обещала закончить сегодня. Впрочем, какая разница? Брыкаться сил не осталось, проще сделать. Я быстро ввела пароль и застучала по клавишам.

— 3 —

Без четверти восемь я захлопнула ноут и поднялась. На ресепшене было пусто. Я огляделась и вздрогнула: в стеклянном кубике кабинета Чернокот было темно. Лишь мерцали загадочно две стеклянные игрушки — на столе и на невысоком стеллаже у стены, да бесшумно скользили чёрные вуалехвостые рыбки в круглом аквариуме. Она меня торопила и даже не дождалась? У меня внутри всё бы рухнуло, не устань я так сильно.

В просторной гардеробной одиноко раскачивались две вешалки — с моим плащом и с моим же костюмом. Вещи высохли и покоробились. Я молча переоделась. Пустой лифт бесшумно скользнул вниз. Я попрощалась с охранником и прокрутила вертушку.

За порогом на меня набросилась осень. За десять часов офисной гонки лето безвозвратно ушло. Утром дождик был ласковым, тёплым. Сейчас с высоких ступенек крыльца я видела, как по глянцевому блеску студёных луж запоздавшие белые воротнички бегут к узкой, жаркой и жёлтой двери метро. Под цветными зонтиками, как пёстрые жуки, будто к метро их тянут невидимые паутинные ниточки.

Конечно, я снова оказалась без зонта. В моём шкафчике десятью этажами выше он лежал, но я бы не вернулась за ним ни за какие коврижки.

Из двери метро на меня пахнуло жаром. Внезапно мне не захотелось спускаться в горячее брюхо подземки. Пройдусь до «Новокузнецкой».

Я шагнула в фиолетовую темноту. За спиной осталась тёмная и молчаливая старообрядческая церковь; в саду у особняка раскачивались на ветру изломанные угловатые ветки. Навстречу мне ручейками стекались люди, одинаковые в предвкушении праздника. Сегодня же пятница! А значит, всего час, полтора, два, и их ждут накрытый стол, улыбающиеся лица, кино, свидания, планы на выходные. Внезапно я встала столбом среди лужи. А куда спешу я?

На меня тут же налетел молодой мужчина; в одной руке у него был зонт, под мышкой детские книжки, плечом он прижимал к уху телефон и что-то быстро и радостно говорил. Он рассеянно извинился, телефон выскользнул; я поймала его, отдала, улыбнулась и медленно зашагала дальше. Куда я бегу, куда живу? Битву за человеческую жизнь, в которой со временем могло бы появиться ещё что-то, кроме работы, я проиграла в первый же день. Всухую. Беда не в том, что сегодня случился аврал. А в том, что такие у нас постоянно. А я — рохля, которая собирается гнуть свою линию, а потом прогибается под каждого. Вот и стою без сил посреди улицы, как сдувшийся шарик. Будто в насмешку мне вспомнился утренний сон, и стало совсем печально.

А кстати, куда я так бодро иду? Внезапно я поняла, что ноги сами несли меня к квартире моего детства, и в глазах зачесалось. Бессмысленно! Там уже второй год ремонт, высосавший все мои деньги, а в пятницу нет даже рабочих. Наверняка разбежались по домам с радостными лицами. Пожалуй, и хорошо: меня ждут новые счета, а до зарплаты рассчитаться без шансов. Я снова застыла как вкопанная посреди улицы. Настроение упало ниже плинтуса. Впрочем, не один ремонт виноват, мамины медицинские счета поучаствовали в моём печальном балансе. Не стоило мне ездить в отпуск. Я грустно подумала, что всё ещё должна банку пару цитрусовых. Когда я смогу расплатиться?

Я вдруг заметила, как изморось стекает по шее, и накинула на голову капюшон. Туфли и колготки снова промокли, но мне было наплевать. Чего я там утром хотела, вернуться, прибраться и устроить уютный вечер? В пустой квартире, где меня ждёт лишь пыль да нестираные блузки?

Впереди засверкала огнями площадь у «Новокузнецкой». Неожиданно взгляд упал на открытую веранду итальянского ресторана; почему-то её ещё не убрали. Что ж, я в долгах, но уж на любой ресторан у меня денег достанет. Раз меня никто не ждёт, почему бы и нет? Решительно я шагнула внутрь.

Несмотря на непогоду, все столики были заняты; лишь в самом углу, где с тента летели большие капли в ящики с петуньей, чернело свободное местечко. Я тут же туда протиснулась. Вино появилось передо мной в мгновение ока. Я пробежалась по меню и заказала всё, что душа попросит. Заранее расстегнула пуговицу на юбке. Зачем мне стройность? Красота? Меня всё равно никто раздевать не собирается.

Я подняла бокал, раскрутила воронку. Сквозь насыщенный красный цвет глянула на струи дождя за верандой. Ненавижу возвращаться из отпуска. Ненавижу за эти секунды предельной честности, когда от себя никуда не деться. Я для всех хороша, только не для себя. Я вытащила из волос уже ненужную заколку, и они рассыпались по плечам. Вино приятно согрело язык. Куда я приплыла к своим тридцати пяти?

Когда я устраивалась в консалтинг десять лет назад, меня жаждали перекупить три компании. Вокруг меня крутились поклонники, жизнь громыхала как праздничный поезд. Не было только денег. Зато страшно хотелось взять от жизни всё. Вот и взяла. Когда я устраивалась, в отделе были две переводческие ставки. Вторую через месяц закрыли: зачем она, если Ксюша задержится до одиннадцати, а то и до утра? Зато через полгода я купила вымечтанную машину. Вот только ездить на ней стало некогда. И не с кем. Один за одним с горизонта исчезали заказчики и поклонники. Из желанной конфетки я превратилась в пустой фантик. Личная жизнь сошла на нет. На неё попросту не оставалось сил. Романтические порывы запрятались далеко среди цинизма коллег. На любовь им было плевать, а если её вдруг хотелось, то они будто машину выбирали: оценивали ходовые качества, износостойкость и лакокрасочное покрытие. Ковыряли пальцем, залезали в салон, выбирались и снова садились, и так сотни раз. Измены, враньё и свары — разве об этом я мечтала? Раз в пару недель Юра вместе с Маттео утягивался в «Парижскую жизнь» прогулять мужскую доблесть, а мне приходилось успокаивать его бедную жену, звонившую в офис в половине двенадцатого ночи, врать ей и чувствовать себя преотвратно. Раз или два я отваживалась на любовь, но обожглась так больно, что дверь эту прочно закрыла. Зачем себя мучить?

Пару лет назад я попробовала соскочить с беличьего колеса, но в других местах предлагали такую же кутерьму, да за меньшие деньги. А потом начался ремонт. А потом разболелась мама. Я говорила себе: ремонт же когда-то закончится, и с кредитами расплачусь, может, тогда?

Я глянула на своё отражение в стекле. Кому я нужна с потухшими глазами? Я уже не перспективный молодой специалист, которого рвут на части. Не красивая девушка. Я выжатый лимон, и дожать нечего — ни соку, ни цедры.

Я закрыла лицо руками. Зачем себе врать? Я боюсь. Каждый раз, когда я пыталась хоть что-то поменять, всё разваливалось; потом я из шкуры выпрыгивала, чтобы вернуться к привычным бедкам. Я снова подняла бокал; посмотрела сквозь бордовую завесу вина на огни круглого здания метро, сказала себе без слов: заветные желания у тебя не сбываются, Ксю. Мелкие — иногда, но не заветные. Любимого нет и не будет. Интересной работы не будет. Ты вечно должна всем вокруг. Только тебе — никто. Сегодня попробовала рулить лодкой — что получилось? Ты как бабочка, наколотая булавкой на пенопласт. Хлопаешь крыльями, но с булавки не сорваться. Какой толк себя обманывать?

Бесшумно у самого локтя возник официант и подлил мне вина. Стол разукрасился закусками. Креветки попались дивные, ароматные, сочные. Я нацепила одну на вилку, снова глянула через бордовую пелену вина в бокале на вечернюю улицу, и тут моё внимание что-то привлекло.

Я прищурилась. Неужто я напилась с двух бокалов? Нет, вот оно, не мерещится. В конце улицы, средь последних прохожих, появилась юркая фигурка в вишнёвом плаще и с оранжевым зонтиком. Она не шла, она явно танцевала. Вот прыгнула вбок. Вот, кружась, поскакала вперёд. Прохожие шарахались от её зонта. В ночи он полыхал, как шаровая молния. Я не могла оторвать от неё глаз. Вот кто-то влетел в неё, чертыхнулся. Но танец не оборвался. Я восхитилась. Высокие лаковые сапожки. Она подтянула плечо к подбородку и вскинула голову. Что-то в этом жесте мне показалось знакомым. Я высунулась из-под тента, холодные струи потекли мне за шиворот. Она была уже совсем близко, когда я вспомнила.

— Элла!

Дерзкая дама в вишнёвом плаще замотала головой, словно её разбудили. Я выскочила под дождь в одном пиджаке и схватила её за рукав.

— Я — Ксения, помнишь меня? — быстро напомнила ей я, испугавшись, что она меня вовсе забыла. — Угощаю хорошим вином! Заходи?

Её брови взлетели, глаза мельком взвесили дорогой офисный пиджак, и она произнесла что-то загадочное:

— Была не была, передумаю! Пока доберусь, полчаса останется. В воскресенье, может, и лучше будет. Заодно душу какую спасу?

Я удивлённо уставилась на неё. Десять лет назад, в короткие месяцы нашего знакомства, я тоже понимала её через раз. Меж тем Элла вошла за мной на веранду, устроилась за столом как у себя дома, расправила на коленях салфетку. В моей памяти она оставалась вёрткой, досадливой, невзрачной; сейчас у неё стильная асимметричная стрижка, глаза блестят, плечи расправлены, энергия бьёт через край. Как по волшебству, перед ней возникли тарелка и бокал. Элла нацепила оливку на шпажку.

— Программу себе придумывала! И знаешь, почти придумала! — доверительно шепнула она, будто я в теме. — Начну сама, со спецами доделаю! Ну что ты так смотришь? — Элла выпрямилась. — Программу. Произвольную. Я ещё десять лет назад хотела. Забыла?

С открытым ртом я уставилась на неё, а сердце запрыгало быстро-быстро.

Десять лет назад мы познакомились с Эллой на залитых дорожках катка в парке Горького. На лёд меня привели друзья. Им померещилось, что кататься легко, и у меня быстро получится. Через два часа они расшатали забор, но меня так и не отцепили. Им надоело, и они слиняли в кино. А я почему-то осталась. Отпустила дрожащую рабицу и тут же грохнулась. Попыталась подняться — и снова. Разозлилась. Неужто я так и уйду, не проехав ни шагу? Поднялась. Если не двигаться, вроде не падаю. Где-то в глубине аллейки я приметила ладную фигурку. Надо же, как красиво вращается на льду! Будто ветер пёстрый лист кружит. Я засмотрелась, ноги выскользнули вперёд. Села, как кукла, пребольно ударившись копчиком. Внезапно фигурка возникла рядом и подбодрила:

— Всё очень просто! Вперёд и назад не наклоняйся. Иначе полетишь — либо рыбкой вперёд, либо копчиком назад. Второе. На прямых ногах не поедешь, поверь мне! — склонив голову набок, она критично оглядела меня: — В дублёнке кататься не очень. Короче, сядь в ноги, а руки держи в стороны — смотри!

В два размашистых шага она исчезла в конце аллеи.

Дрожа, я поднялась. Меня шатало. Сядь в ноги, легко сказать… в дублёнке всё же не так больно падать. Я закрыла глаза, мысленно повторила все советы. Сесть пониже. Руки в стороны. И… поехала. Пришла в себя на втором круге и в ужасе схватилась за забор. Что я делаю — я же еду! До чего же всё просто! Минут через пять она снова вынырнула из-под локтя: вот видишь!

К вечеру я уже могла нарезать любое количество кругов, не шатаясь. Дублёнка отправилась в гардероб. Не чуя ног под собой, я радостно плелась к метро, когда меня догнала моя нежданная наставница; должно быть, почуяла близкую душу. Мы проболтали все сорок минут по пути. От неё я узнала, что и для взрослых начинашек теперь появились группы. Два месяца я с восторгом и трепетом каталась в тени вдоль борта, пока она царила в софитах по центру; её мне было не догнать, я и не рыпалась, но многое всё же освоила. Научилась сносно ездить спиной вперёд и даже чуть-чуть вращаться. Элла по-доброму шефствовала надо мной. На лёд я летела на крыльях, со льда я выпархивала в эйфории. Жизнь расцвела. А потом в моей жизни случился консалтинг.

— Совсем как тогда! — довольно заявила Элла и захрустела салатом. — Ты чемпионка недоумённых взглядов, тебе бы в кино сниматься.

— Элла, так ты не бросила?!

Элла философски вздёрнула бровку. И макияж у неё теперь превосходный, и кожа сияет.

— Мечта есть мечта, от неё не отвяжешься. Сына подняла — пора и собой заняться. Кто проживёт мою жизнь за меня? Хочу вот программу поставить. И вперёд, на старт.

Я ахнула:

— Да разве так можно? Чтоб нам, взрослым неумехам, да программы, соревнования, платья?

— Ну дети с чего-то же начинают, не? И мы точно так же, — Элла задумчиво захрустела маринованным огурцом. Оранжевые отблески фонаря сверкали в каплях на её асимметричном каштаново-красном каре. Я ждала её слов, затаив дыхание. В спине что-то задёргалось: всё ярче мне вспоминалось, как счастлива я была в те короткие зимние месяцы на льду.

— Понятное дело, что профи уже ты не станешь. Но красиво скользить, делать шаги, вращаться — всё это можем и мы. Тройных и двойных не дождаться. А всё остальное зависит лишь от тебя.

Я открыла рот и снова закрыла. Ещё раз её оглядела. Глаза горят, не то что у меня. Фигура ладная, подтянутая, даже на стуле всё время пританцовывает.

— Денег, конечно, изрядно надо, — Элла вздохнула так, что салфетки на столе взметнулись. — А ты, значит, бросила? У тебя же шло лучше всех, да с нуля! А вообще… мне не хотелось об этом говорить, я пока даже в ту сторону не смотрю. Разве что самую чуточку… Завтра… — она понизила голос до таинственного шёпота, — открывается взрослый сезон в Ярославле. Я еду! Смотреть и приглядываться. Надо же оценить свои шансы. Да посмотреть, что и как люди ставят. Вдруг я придумала муть? Приеду и прогу доделаю. А в декабре — на старт.

Она довольно откинулась на стуле. Отпихнула от себя тарелку. Допила вино.

Телефон под локтем зажужжал. «Заказчик прислал уточнения по сегодняшнему предложению. Кинул тебе на почту, жду срочно-срочно», — писал Маттео. Неужели даже вечером не отбыл в свой Рим? По пятницам итальянцы улетали с обеда, и в офисе разом становилось спокойнее. Я быстро перевернула телефон экраном вниз, не отрывая взгляда от Эллы.

— Ты мне до сих пор не веришь? Соревнования для взрослых любителей организуют уже почти десять лет как, даже на сайте ISU они в сетке стоят. Зайди посмотри. Всё уж сто лет как возможно. Поезд ушёл, но вернулся. Не веришь? Айда в Ярик завтра!

Телефон жужжал и жужжал, а я лишь смотрела на неё, открывая и закрывая рот. Как вуалехвостая рыбка в аквариуме Чернокот.

— 4 —

Прыгая через две ступеньки, взбежала я на свою площадк