Оглавление

Часть первая

Швеция

Пролог

Дети, игравшие в саду, не могли удержаться, чтобы время от времени не взглянуть на старика с седыми волосами, сидевшего на дамбе.

Старик был весь изломан и согнут и казался детям немного странным. Он постоянно рассказывал о своих путешествиях по морям-океанам, о страшных битвах, из которых его корабль всегда выходил победителем.

Когда дети были поменьше, они верили каждому его слову, но постепенно они выросли, сами уразумели кое-что о жизни и стали подвергать сомнению рассказанное. Хотя они никогда не осмеливались спросить своих родителей, можно ли ему верить. Это было бы неделикатно и могло повлечь за собой наказание.

Никто не сомневался в том, что старик был странным. Вот сидит он в бледном солнечном свете с пледом на коленях и возится со своими корабликами. Он всегда играет, хоть и такой старый. Это было так странно.

Свои кораблики старик искусно мастерил сам. Корпус был из коры, мачты — из ошкуренных ивовых прутьев, а паруса — из настоящей льняной ткани. Иногда детям самим хотелось поиграть с корабликами: они выглядели такими настоящими, почти как суда, стоявшие в порту ближайшего города Гётеборга, только меньшего размера. Но им не разрешалось даже потрогать эти кораблики. Старик берег их как зеницу ока.

Вот опять он там сидит, как всегда, когда день солнечный и не очень ветреный и не чувствуется перемены погоды. Когда менялась погода, у него постоянно ныли суставы и он вынужден был сидеть дома с кружкой рома, которая всегда стояла у его постели.

Дети хихикали, тайком поглядывая, как он подталкивает кораблики, набирая пригоршни камешков, лежавших на дорожке у дамбы. Они слышали, как он говорит сам с собою, потому что с годами он стал почти глухим и разговаривал очень громко, даже когда никто, кроме него самого, не мог его слышать.

— Целься как следует, мистер Мак-Брайд! Бей по парусам! Бортовые орудия, огонь!

После этого он прищурил один глаз, поднял руку и стал кидать камешки в крайний кораблик. Когда камень попадал в кораблик и тот опрокидывался, старик, квохча, довольно посмеивался себе под нос, наслаждаясь результатом.

— Молодец, мистер Роббинс! Мы победили этого гаденыша!

И тут он услыхал шаги детей по гравию и резко повернулся к ним. В глазах его они увидели злость и раздражение.

— Убирайтесь отсюда! — прошипел старик. — Здесь нет ничего интересного для посторонних!

Они бросились прочь от него, давно зная вспыльчивый характер этого старого чудака. Не раз случалось, что он швырял в них оставшиеся у него камни, если они подходили слишком близко.

— Это мы, дедушка, — попытался объясниться один из мальчишек.

Но тот не слушал его. Вместо этого он взял свою клюку и с ее помощью стал подгонять к себе кораблики. Один кораблик перевернулся, намочив паруса, и старик положил его сушиться на дамбу. Другой кораблик он положил в синий короб, в котором всегда хранил свои кораблики, когда не играл с ними.

— Он сумасшедший! — прошептал старший из мальчишек. — Все так говорят. Совсем чокнутый… Тот, что командует слугами, говорит, что старик страдает манией величия, потому что утверждает, что когда-то был высокопоставленным капитаном, которого, кстати, слушал сам король!

— Да он никогда и не слыхал о короле Карле, — сказал его брат. — До того у нас была королева, а когда совсем уже старый король погиб, старика здесь не было. Нет, он врет, как сапожник.

— Сапожник пьет. А врет сивый мерин!

Они начали прыгать на лужайке недалеко от старика, показывали на него пальцем и хором дразнили его. Старик покраснел от злости и распрямился, опираясь на свою клюку.

На террасу вышла мать детей.

— Перестаньте дразнить деда! — крикнула она. — Идите домой. Бабушка Бет запекла яблоки и сделала сироп из ванили, которую отец купил вчера в порту.

Они торопливо вбежали в дом и вскоре уже сидели за столом, наслаждаясь лакомствами. Через покосившееся окно они видели, что дед снова сел на корточки. Его голова казалась белой кочкой на приподнятых плечах.

Бабушка отошла от печи и уселась в кресло-качалку, где она обычно и пребывала.

Младший мальчишка отер желтый соус с губ и посмотрел на старуху.

— Ты, бабушка, так много рассказывала о странных случаях на море, — громко сказал он, чтобы старуха услышала. — Он ведь врет, бабушка, правда врет?

— Но Ингве! Что ты говоришь! — возмущенно воскликнула мать, однако женщина в кресле-качалке лишь улыбнулась и махнула рукой, как бы защищая.

— Ну, он, конечно, здорово привирал в свое время… хотя были дела и похуже… но все, о чем он рассказывал, к сожалению, в основном было правдой, — ответила она. — Я бы здесь не сидела, если бы это было не так…

Ингве сделал большие глаза. И посмотрел в окно. На дамбе старик вновь сталкивал берестяные кораблики в воду. И снова набрал пригоршню гравия, готовясь к бою.

Глава первая

Дагвинду Мартинссону был двадцать один год и три месяца с небольшим, когда он впервые встретился с королем Швеции Густавом II Адольфом. Сам король был всего лишь на пять лет старше парня из усадьбы Энггорден в Эргрюте, что в Нюа-Лёдэсе. Было 4 июня 1621 года; король сидел за старым тяжелым столом с пером в руке, готовясь подписать указ о привилегиях нового города Гётеборга.

Дагвинд один раз видел короля до этого в своей не столь еще длинной жизни. Густав II Адольф побывал в этих местах три года назад. Он переночевал в усадьбе Мартинссонов в Эргрюте. На следующий день его величество во главе своего кортежа взобрался на утес. Оттуда он показал, где бы он хотел, чтобы стоял новый город.

— Я желаю, чтобы морские ворота Швеции в Западное море[1] были здесь, — сказал он.

У юного короля явно были хорошие советники. Город был совсем не случайно заложен между крепостью Эльвборг на западе и фортом Гульберг на востоке. Эти земли часто захватывали датчане и норвежцы, и вполне вероятно, что они могут вернуться. Новый город будет хорошо защищен этими мощными крепостями.

Дагвинд побывал на утесе вместе со свитой короля, но к его величеству не приближался. Он подумал, что правитель — красивый и хорошо сложенный мужчина, но, пожалуй, слишком юн, чтобы править целой Швецией. Дагвинду хватило ума оставить свое мнение при себе. Он надеялся, что король вернется в их дом и проведет у них еще одну ночь, но этого не случилось. Он предпочел остановиться у знатного голландца Абрахама Кабельо, ловко торговавшего шведской медью.

Через девять месяцев после этого визита дочь Кабельо Маргарета родила сына. Злые языки, говорят, рассказывали, что этот ребенок, который был наречен Густавом и стал графом Васаборгским, был отпрыском самого короля.

Абрахам Кабельо жил в Нюа-Лёдэсе, или Нюлёсе, как это место называли местные. Его омывала река Гёта-Эльв, а неподалеку стоял средневековый город Лёдэсе, заложенный в XII веке и со временем ставший одним из самых значительных торговых центров страны. Возможно, это объяснялось тем, что он был единственным городом, ориентированным на Запад. Для того времени это был крупный торговый город более чем с тысячью жителей. Его значение усиливалось тем, что там печатали монету. В 1455 году Лёдэсе сильно пострадал от пожара, и через 18 лет после этого Стен Стуре — старший решил, что город надо перенести поближе к реке. Нюлёсе располагался в устье реки Сэве, к северу от того места, которое указал Густав II Адольф для строительства Гётеборга.

Нюлёсе в то время был чем-то вроде новостройки. Слухи о том, что шведский король собирается заложить новый город на западном побережье, распространились быстро, как это и свойственно слухам, и из Голландии прибыло сюда множество искателей счастья. Некоторые соорудили себе временные хибарки, в то время как другие жили на постоялом дворе Горн, жалуясь на то, что там ночи напролет орали, так что невозможно было как следует выспаться.

Строительство города Гётеборга было также поручено голландскому градостроителю Якобссену, который призвал в помощь своих земляков. Он нанял мастеров в области фортификации — Яна Арендтца и Йоста ван Вердта. Те начали со строительства главного — порта. Из той же страны прибыл «стратмакер» — мастер по улицам, обязанностью которого было правильно проложить улицы. Звали его Ян Хендрихсен.

Хоть и на бумаге, главным начальником строительства города Гётеборга был управляющий дворцом Эльвсборг Нильс Шерншёльд. Он, конечно, знал о том, что получил это поручение благодаря своим военным успехам. О мирном времени ему было известно немного, а о строительстве городов — еще меньше. Он знал, что голландцы были настоящими профессионалами, и предоставил им в основном свободу действий.

Постепенно на западное побережье Швеции прибывало все больше людей, которых привлекало освобождение от налогов на шестнадцать лет, от набора в армию, а также — в неменьшей степени — тот факт, что Гётеборг должен был стать зоной свободной торговли. Купцы чуяли, что ранняя пташка могла заработать кучу денег[2].

Но не одни лишь пекуниарные соображения заставили многих жителей нижних земель[3] взять свои семьи и бежать в Швецию. Им стало известно, что в этой стране протестанты и лютеране могли жить совместно, без ссор и кровопролития ради Христа. В Швецию бежали и из более дальних стран, спасаясь от папской инквизиции.

Вернувшись сюда три года спустя, король не очень-то был восхищен Гётеборгом. Там стояло не более семи-восьми готовых домов, большинство из которых принадлежали иностранным строителям, позаботившимся о том, чтобы прибрать к своим рукам самые лакомые пустоши вдоль городских каналов.

Густав Адольф отложил перо, и адъютант посыпал песком указ о привилегиях со всеми его 37 пунктами.

— Проследи за его опубликованием, — тихо сказал король, вставая из-за стола. — Теперь пора и перекусить, не так ли?

— Для вас накрыто в усадьбе Мартинссонов в Эргрюте, — прошептал адъютант.

Король помрачнел.

— Мне что, надо так далеко ехать за куском хлеба?

— Ваше величество сами так распорядились еще утром.

— Дай мне тогда промочить горло, чтоб не упасть с голоду! — проворчал Густав Адольф.

Он получил желаемое, и через минуту королевская свита покинула новый город. В усадьбе Энггорден в Эргрюте ждал обильно накрытый стол. Семейство Мартинссонов было благородным, но обедневшим, однако сейчас оно выставило все, что было в доме, и даже еще больше.

Это был старый дом, но он не всегда был собственностью этой семьи. Одно время он был королевским и использовался Густавом Васой[4], когда тот объезжал свое королевство. Позже он был выкуплен и несколько раз достраивался.

Чтобы попасть в него, надо было миновать сторожку, стоявшую на краю участка вокруг дома, напоминавшего парк. Это не был настоящий парк, так как семья была не в состоянии разбить парк и содержать его. Когда-то в сторожке жили охрана и прислуга, но сейчас там обитали только те немногие, что остались в услужении у семьи. Недалеко от сторожки были скотный двор и подсобные помещения.

У ворот король приказал кучеру остановиться. В дороге правитель пропустил несколько глотков и хотел пройти остаток пути пешком, чтобы прояснить мозги и нагулять аппетит, наверное.

Выходя из кареты, он увидел Дагвинда, сидевшего на коне среди свиты. Королю показался знакомым этот парень, и он жестом подозвал его к себе.

— Пройдемся вместе, — сказал его величество.

Дагвинд поклонился и составил компанию королю по дороге к дому. В ветвях деревьев вдоль расчищенной граблями дорожки гулял весенний ветерок, донося ароматы недавно распустившихся цветов.

Дагвинд отметил про себя, что Густав Адольф был немного выше его самого, имевшего рост без обуви чуть более ста семидесяти сантиметров. Его можно было назвать рослым. У него было узкое светлое лицо, белокурые до белизны волосы и острая бородка, отдававшая в рыжину. Глаза были большие, нос с небольшой горбинкой. Дагвинд вспомнил, что народ дал ему прозвище «Горбоносый». У него был довольно маленький рот, будто собранный в пучок, а сверху — небольшие тонкие усики. Он был одет как рыцарь, но в более дорогие доспехи, чем простые солдаты. Плащ с высоким воротником был из лосиной шкуры, широкополая шляпа была с плюмажем.

Они прошли молча бок о бок почти половину пути до дома, когда король сказал:

— Я не знаю, как тебя звать, знаю только, что ты из этой семьи.

— Меня зовут Дагвинд, ваше величество.

— Дагвинд! Замечательное имя.

— Прадеда так звали, ваше величество.

Меж бровей короля появилась складка.

— Что ты заладил — «ваше величество» да «ваше величество», — раздраженно сказал король. — Мы здесь одни, и никто нас не слышит. К тому же мы почти одногодки. Обращаясь ко мне с почтением, можешь не величествовать.

— Благодарю, Ваше… в общем, спасибо.

По лицу Густава Адольфа пробежала тень улыбки.

— У тебя есть какая-нибудь профессия, Дагвинд? — спросил он затем. — Занятие?

— У семьи есть усадьба, требующая ухода, — ответил юноша. — Это занимает у меня много времени. Мать стареет, а у отца больная нога. Незаживающая рана.

— Старый солдат, конечно, — кивнул король. — Мне приходилось много встречать таких. Защита королевства оставляет свои отметины.

Дагвинд не сказал, что рана отца носила другой характер, что его укусила разъяренная свиноматка, не желавшая идти на бойню.

— Это хорошо, что ты работаешь в усадьбе, — продолжал король. — Усадьба — это натуральное хозяйство. Хорошо все то, что натурально и является результатом земледелия или скотоводства. Я встречал дворян, занимающихся торговлей. Она дает деньги, но это не натуральная собственность, искусственная и дурная.

Дагвинд остановился. Король тоже.

— Почему это? — спросил молодой дворянин.

— Дело в порядке. В универсальном порядке, созданном Богом. На нем стоит дворянство, и его надо сохранять. Все сословия должны решать свои задачи и не вмешиваться в дела других. В Швеции существует иерархическая система, где каждый зависит от другого. Так повелел Господь, а то, что угодно Богу, угодно и мне. Дворянство существует за счет земли и войны, горожане — за счет своих ремесел, крестьянство — за счет сельского хозяйства, а духовенство — за счет прихожан. Каждый нужен друг другу, и все должны тянуть в одну сторону. Тогда страна будет благополучной.

Он замолчал, переводя дух, и посмотрел на Дагвинда. Позади них телохранители короля внимательно следили за этими двумя медленно идущими мужчинами, готовые вмешаться, если они заметят что-либо неподобающее или опасное.

— Ты уклонился от ответа на вопрос об интересах, Дагвинд, — продолжал король. — Надеюсь, ты не делец?

— Да нет.

— Отлично! Торгашество пусть прибережет для себя знать. Купить-продать для нее все же лучше, чем пиратство, грабеж или воровство. Это нарушает порядок. Честь тому, кто хранит порядок, а честь многого стоит. Дворянин готов все отдать, даже жизнь, за честь.

— Если вы так плохо думаете о торговле, то я хотел бы знать…

Дагвинда резко оборвали.

— В Швеции феодальная система! Швеция — страна привилегий. Сила королевства зависит от крестьян. Таков порядок, и его нельзя менять!

— В Голландии иначе, — сказал Дагвинд. — Там правит коммерция. А вы нынче пускаете голландцев в страну и позволяете им строить новый Гётеборг. Он станет видным торговым центром. И как же вы это допускаете?

Густав Адольф остановился и посмотрел на Дагвинда, который тоже застыл на месте. Он широко, оценивающе улыбнулся.

— Ты неглуп, мой друг! — сказал он. — Верно, что голландцы представляют определенную угрозу порядку, однако, поскольку они полезны при строительстве моего города, пусть себе продолжают.

Они вошли на площадь перед домом. Самое большое строение было срублено из бревен в замок и состояло из двух этажей, которые венчала крыша.

Немного левее середины дома было крыльцо с остроконечной башенкой над ним. Дом был с мезонином — выступавшей наружу постройкой на крыше, напоминавшей маленький домик с двумя окнами, за которыми также было жилое помещение.

От каждого торца дома отходила кирпичная стена, окружавшая огород и яблоневый сад. В ней было двое ворот в башенках — по одному с каждой стороны большого дома. Левые ворота в стене открывали дорожку к квадратному бревенчатому дому, в котором были пивоварня и кухня. Над его крышей посередине возвышалась мощная печная труба.

На большом доме было пять печных труб, некоторые из них — с двойным дымоходом, потому что дым надо было отводить из восьми печей.

Из погреба в кладовой выскочил скрюченный мужичок с окороком на плече. Он скрылся в кухне, и Густав Адольф с интересом посмотрел на погреб.

— Погреб в скале, — сказал он. — Как вам удалось так хорошо выдолбить его?

— Он тут очень, очень давно, — ответил Дагвинд. — Насколько я знаю, один человек когда-то рассказывал, что скала была разломана с помощью костра, в котором спалили много дров. Об этом рассказывал отец, а сам он узнал это от своего отца. Ну что, войдем? Стол накрыт.

Обед был обильным и продолжался долго. Красное и белое вино, вишневая наливка, мед и пиво лились рекой. Там были толстенный говяжий стейк, присыпанный тертым сотовым медом, дичь с терном, ветчина, грудинка, свежекопченая баранина и свинина, свежая и малосольная говядина, зайцы, косуля, цыплята и рябчики, жареные голуби, сложная яичница и сырники, а также выдержанный сыр с фруктами.

Были поданы также капуста, холодец и жареные колбаски, свиные ребрышки с жареной и вареной репой, жареная селедка, вареные миноги, малосольный угорь в бульоне и страшно вкусная свежая рыба с варенными в соленой воде свежими яйцами, вяленая рыба с горохом, изюмом и миндалем, горный сиг в масле, сушеная щука, соленый лосось и разные рыбные паштеты.

В тот вечер подавали не обычные слуги. По случаю визита короля вместо них стол обслуживали знатные дамы.

Одна из юных дев, которые прислуживали за столом, удостоилась королевского шлепка по заду. Густав Адольф что-то прошептал ей на ушко, отчего она покраснела.

Дагвинд поражался королевскому аппетиту на пищу и питие. Много было говорено о том, что Густав Адольф любит спартанский образ жизни. Что-то этого не наблюдалось. Чем дольше шел обед, тем довольнее он выглядел; было также заметно, что на него подействовало спиртное, которое он влил в себя.

Когда король насытился и с довольным видом отвалился от стола, с которого начали убирать посуду, он призвал к себе Дагвинда сдержанным взмахом руки.

— Да? — сказал Дагвинд.

— Когда мы на людях, ко мне следует обращаться «ваше величество», — сказал Густав Адольф, подавляя отрыжку. — Окажи мне услугу. Я собираюсь идти в свою комнату, и я сказал моей страже, что ты пойдешь со мной. Там есть задняя дверь. Мы с тобой выйдем через нее. Ты покажешь мне, как пройти к леску с высоким дубом. Я не знаю, где он, я всего лишь слышал о нем.

Дагвинд сразу понял, о чем речь. Выпитое подогрело чувства его величества. Оно решило побаловаться со служанкой. Сам по себе это был неплохой выбор, так как девушка была красивой и зрелой и явно владела уже искусством любви.

Однако Дагвинд почувствовал некоторое разочарование. Всего лишь год назад король женился на Марии-Элеоноре, против воли ее брата, как говорили. Он внимательно посмотрел на своего повелителя, стараясь найти признаки того, что этот брак был также против и его желания, но таковых не обнаружил. Он понял, что не смог бы их распознать, даже если бы они и были.

— Ваша воля — закон для меня, ваше величество, — ответил он.

Король оставил его и пошел в ту часть дома, которая была отведена для него и его приближенных. Дагвинд увидел, как одна из служанок внесла поднос с едой в комнату отца. Дверь в нее была закрыта на протяжении всего обеда. Теперь, когда она открылась, Дагвинд увидел, что его отец сидит в постели, подпертый большими подушками, и курит свою старую глиняную трубку. Тут дверь закрылась.

Дагвинд ждал. Высокие часы в углу отсчитывали минуту за минутой, но час ожидания был долгим. Наконец этот час прошел, и юноша поспешил к королю.

Густав Адольф снял с себя военные доспехи. Шпага лежала на стуле у кровати, а тяжелый плащ из лосиной шкуры висел на крючке у двери. Король обулся в низкие сапожки и надел на себя тонкую накидку. Когда Дагвинд вошел в комнату, после того как стража отворила ему дверь, Густав Адольф сидел перед зеркалом, наващивая усы и эспаньолку.

— Готов быть вашим проводником, ваше величество, — сказал Дагвинд.

— Без титулов. Мы здесь одни… А теперь к приключению! — ответил Густав Адольф со смешком. — Но сначала по глотку.

Он вынул бутылку вина из буфета и наполнил два стакана до краев. Один из стаканов достался Дагвинду. Он успел лишь пригубить кислый красный напиток, в то время как король уже опорожнил свой стакан.

Из коридора задняя дверь вела в огород. Дагвинд шел впереди с небольшим фонарем в руке, так как уже стемнело. Король нес сумку. Они вышли из огорода в лес через маленькую калитку, окрашенную в красный цвет, и пошагали к ручью, весело журчавшему после снежной зимы.

Они прошли вдоль ручья пару сотен метров, а затем перешли его по мостику, бывшему там с незапамятных времен. После этого им надо было пройти через лиственную рощу, чтобы попасть в лесок, посреди которого царил тот старый дуб. На его мощном стволе была закреплена зажженная сальная свеча.

— Теперь я сам, — сказал Густав Адольф. — Ты подожди здесь, Дагвинд. Ты мне потом понадобишься, а то я никогда не найду дорогу назад.

Снова часовое ожидание. Дагвинд старался не обращать внимания на доносившиеся до него звуки. Наконец король вернулся. Жилет его был косо застегнут, а сумка пуста. В ней он нес вино и теперь шел пошатываясь.

Это произошло у ручья. Величество покачнулся, потеряв равновесие посреди мостика, вскрикнул и очутился в воде.

Дагвинд поставил фонарь на мостик, прежде чем прыгнуть за своим правителем. Ручей не был глубоким. Вода доставала ему до паха. Она была холодной и такой стремительной, что он сам с трудом сохранял равновесие, когда стал поднимать Густава Адольфа, крепко ухватив его под мышки. Король вновь застонал.

— Вы ушиблись?

— Я ударил ногу о камень. Ничего страшного. Только помоги подняться.

Король был тяжелым, и Дагвинду потребовалось несколько минут, чтобы вытащить его на крутой берег. Когда он его отпустил, то заметил, что Густав Адольф сильно хромает.

— Садитесь! — приказал он. — Мне надо взглянуть.

— Ты что, разбираешься в ранах?

— Я многому научился у доктора Ладеманна из Нюлёсе, а еще больше — у лекаря Петера á Налдвика, недавно появившегося здесь, — ответил Дагвинд, задрав штанину у короля. — Ну и опухло! Растяжение и ужасный порез. Полежите тут, я сбегаю за своей аптечкой.

Он прислонил короля спиной к пеньку у мостика и поспешил к дому. Нашел аптечку и вернулся. Наложил на рану мазь, которая лечила и успокаивала, а кроме того, знал Дагвинд, она ускорит выздоровление. Забинтовав рану разорванной на полосы нижней рубашкой, он тщательно осмотрел опухшую ногу.

— Это всего лишь растяжение, — сказал он с облегчением. — Я наложу шину. Если вы будете вести себя спокойно остаток ночи и отдохнете пару лишних часов, рано утром опухоль спадет.

Король молча сидел, пока Дагвинд накладывал шину, привязывая ее кожаными ремешками. После этого король смог встать. Опираясь на Дагвинда, его величество вернулся в свою комнату.

— Ты ничего не говорил о том, что можешь быть санитаром, когда я расспрашивал тебя о твоих интересах, — сказал Густав Адольф, когда Дагвинд уже собирался уйти.

— Я не успел всего перечислить, — улыбнулся юноша. — Однако действительно, это интересует меня. Важно уметь ставить людей на ноги, если хочешь управлять имением. Мне приходится сейчас это делать, коль мой отец не в силах.

— А ему ты не можешь как-нибудь помочь?

Дагвинд покачал головой.

— Так далеко я не продвинулся в учении, — ответил он. — Надеюсь научиться, пока отец еще не смертельно болен.

— Ты учишься у голландца, — сказал король. — Значит, ты знаешь их язык?

— Здесь их столько, что нельзя его не знать, — ответил юноша. — Прежде я учил немецкий; ребенком я часто ходил с отцом в гавань. Он часто покупал немецкие семена. Там я немного научился разговорному немецкому, а между немецким и голландским разница не столь велика.

— Выходит, у меня произошло сегодня ценное знакомство, — усмехнулся Густав Адольф. — Я последую твоему совету и отдохну немного сегодня утром. Пока буду отдыхать, подумаю, какую пользу можно извлечь из тебя в будущем.

Дагвинд поклонился. Густав Адольф снова издал свой короткий смешок, останавливая того жестом руки.

— Еще один вопрос, пока мы не расстались на ночь, — сказал король. — Ты что-нибудь смыслишь в мореходстве?

— Кое-что. Когда живешь на побережье, вернее в той его части, что клином уходит в море, с норвежской провинцией Бохуслен на севере и датской провинцией Халланд на юге, ты должен достаточно знать о море. Это существенная часть нашей жизни.

— Так ты ходил в море?

— Конечно. Но не столько, сколько хотелось бы. Я люблю море, но мне начертано судьбой быть сухопутной крысой, привязанной к усадьбе и земле.

— Посмотрим, мой друг, посмотрим! Ну, ступай теперь. Мне надо поспать.

 Северное море.

 Аллюзия на английскую поговорку It’s the early bird that catches the worm (буквально: «Только ранней пташке достается червячок»).

 Имеются в виду Нидерланды (буквально: «нижние земли»).

 Король Швеции (1523–1560).

Глава вторая

Мальчонка родился посреди лютой зимы. Он увидел дневной свет 16 января 1600 года Господня и получил имя Дагвинд[1]. Роды оказались тяжелыми для матери — Кристины Мартинссон; настолько тяжелыми, что после этого она не могла уже иметь детей. Злые языки говорили, что она не желала больше подвергать себя таким страданиям, поэтому сдвинула ноги и более не пускала своего мужа между них.

Стоял январь, месяц Тора[2], в котором был 31 день. Согласно старому Альманаху крестьянина — экземпляр его, раздобытый в Германии, стоял в массивном книжном шкафу в большой комнате, — продолжительность дня была 8 часов и 10 минут. Солнце пребывало в созвездии Водолея с 10 января по 10 февраля.

Семейство Мартинссон было знатного происхождения и соблюдало правила своего сословия. Однако они никогда не забывали, что были земледельцами, и потому слушались, насколько это можно было понять, советов и наставлений из Альманаха крестьянина. Так, в отношении месяца Тора в нем говорилось следующее:

В этот месяц надо пить хорошее вино на голодный желудок. Кроме того, следует есть натощак острые специи, такие как имбирь, перец, гвоздика, а при напатикуме полезно пустить кровь, вскрыв вену на левой руке, а иначе кровопусканием заниматься не надо.

В созвездии Водолея не надо строить дом, переезжать в другой дом, вступать в брак и праздновать свадьбу. Плохо также применять медикаменты к голени.

Но одно очень обрадовало новоиспеченных родителей. В Альманахе были в основном добрые слова о новом члене семьи.

В нем сообщалось, что ребенок, родившийся в созвездии Водолея, будет хорошо себя вести, будет иметь хорошую репутацию и вполне сможет постоять за себя. Он будет спокойным и не будет ябедничать. Он верит всему, что ему говорят, он прямодушен, беспечен и уравновешен, говорит правду и ненавидит ложь и лжецов. Зачастую у него шрам или иной знак на руке или ноге. Он лучший из своих братьев и переживет своих родителей. Его дети будут глупы и легковоспитуемы, и он будет иметь много женщин.

Водолей должен быть веселым, беззаботным и прямодушным. В знаке Рыб ему суждено иметь счастье и достаток на море. В то же время в знаке Рака он мог легко заболеть, а в знаке Девы умереть. В Весах ему должно повезти, и потому он должен уехать. В Скорпионе имелись признаки того, что он станет богатым, а в Стрельце у него должно получаться все, что он предпримет.

В Козероге, наоборот, он не должен ничего начинать, так как из этого ничего не выйдет. Если он уже дожил до тридцати двух лет, то доживет и до шестидесяти.

Улоф Мартинссон прочитал эти предсказания много раз, точно так же он читал написанное и про себя самого. Это были хорошие пророчества, и он надеялся, что они сбудутся. Дожить до шестидесяти значило прожить долгую жизнь. Достичь тридцатидвухлетнего возраста было в рамках возможного.

Хотя полной уверенности в том, что все так и будет, у него не было. Несмотря на то что в Альманахе в предисловии и других местах говорилось, что предсказания основаны на Христовых словах и библейских заповедях, Улоф заметил, что иногда они были ошибочны.

Или он сам ошибался и сам не так толковал закрученные формулировки? Во многом написанное в Альманахе сильно смахивало на магические руны, и надо было уметь читать между строк, чтобы понимать написанное.

Оставалось надеяться на лучшее.

С надеждой надо было относиться и ко многим другим вещам. Семейство Мартинссон не было богатым, но все же было знатным и должно было поддерживать видимость богатства. Поэтому их двор в Эргрюте был одним из самых больших в округе. Дом не был крепостью из камня с башнями и бойницами, что порой печалило Улофа Мартинссона. Средств на его постройку не было, и даже тот дом, что они имели и содержали, требовал непомерных с хозяйственной точки зрения затрат.

Времена и обстоятельства были таковы, что знатное семейство должно было показывать свою принадлежность к высшему классу. Все вокруг должны были знать, кто здесь хозяин, который знает, как надо себя вести, как правильно жить. Семейство вынуждено было показывать, что купается в деньгах. Надо было устраивать празднества и пирушки, охоту, которая была чем-то большим, нежели сборище для добычи дичи. Как только происходило что-то значительное, надо было праздновать это событие.

Рождение малышки Дагвинда было отмечено грандиозным праздником с множеством гостей. С наступлением темноты черное зимнее небо осветилось фейерверками, на которые любовались друзья и знакомые в шелках, кружевах, жемчужных ожерельях, драгоценностях и золотых галунах.

Улоф Мартинссон, скорее всего, никогда бы не расплатился со своими долгами — коих было множество, — если бы ему не повезло и он не унаследовал от своего отца должность объездчика, своего рода лесничего. В связи с этим он был освобожден от налогов и получил полугодовой стол от Эльвсборгского замка вместо платы наличными за работу. Коли на то пошло, эту работу он никогда не выполнял. Ее исполнял один из работников, состоявших на жаловании в усадьбе Энггорден.

Еще ребенком Дагвинд проявил бурную нетерпеливость, сопровождавшую его многие годы. Иногда она проявлялась в том, что он грыз ногти. Это страшно не нравилось его матери, которая всякий раз, когда она это видела, требовала, чтобы он прекратил это.

Однажды, как раз накануне его седьмого дня рождения, они приехали в Нюлёсе, чтобы сделать покупки. Дагвинд остался сидеть в открытой коляске, изучая переменчивую уличную жизнь и думая о том, что ему надо сделать по возвращении домой. Испытывая некоторое беспокойство, он стал грызть ногти, что заметила его мать Кристина, когда вышла с покупками из магазина вместе со служанкой. Дагвинд узнал тогда обо всех своих недостатках.

Тут как раз появился тот человек в рваном солдатском обмундировании. Он остановился у коляски. Кристина вынула кошелек, чтобы подать солдату монетку, думая, что это нищий. Но солдат выпростал руки из карманов и протянул их Дагвинду. Пальцев на руках не было, только остатки фаланг. Остальное исчезло при взрыве бомбы на войне.

— Ты должен слушаться свою мать, пацан! — сказал этот бородатый, дурно пахнущий мужик. — Будешь обкусывать ногти — станешь таким, как я!

Солдат получил свою монету, а шестилетний малыш перестал после этого грызть свои ногти.

Какое-то время спустя он до смерти напугал свою мать. Они поставили на кухне большую лохань, чтобы искупать Дагвинда. Он сидел в воде, дожидаясь, когда придет служанка и намылит его. Но она с чем-то замешкалась, и Дагвинду пришло на ум узнать, сколько он вытерпит не дыша. Он наполнил легкие воздухом и нырнул под воду. Он лежал на дне лохани, как мертвый, с закрытыми глазами, считая про себя.

Когда пришла мать, он уже насчитал до двухсот пятидесяти трех и начал меняться в лице. Кристина Мартинссон закричала от ужаса. Подбежала служанка, и они вдвоем вынули его из воды. Тут он открыл глаза.

— Ты меня до смерти напугал! — закричала мать.

— И меня тоже, — вторила служанка.

— Зачем вы меня вынули? — спросил Дагвинд. — Теперь я не узнаю, сколько я могу выдержать. Я хотел досчитать до трехсот. И уже немного оставалось!

Одним летним днем он повторил свой опасный опыт в ручье, бежавшем за домом. Тут он досчитал до трехсот, и поскольку он считал медленно, то решил, что выдержал примерно четыре минуты. Это было дольше, чем смог кто-либо до него, насколько это было ему известно.

Дагвинд рос и превратился в рослого и здорового парня, получившего приличествующее его сословию воспитание. Он уяснил себе, что праздники и приемы были мерилом статуса усадьбы и как важно было принимать каждого гостя чуточку лучше, нежели требовалось по рангу. Скудный прием — признак неуважения к гостям. Бедный стол означал принижение гостя.

Главным в воспитании было умение вести себя. Кто не умел вести себя, был достоен презрения. Этикет определял разницу между сословиями.

Дагвинду быстро надоели все эти показные помпезные церемонии, но он знал, что они необходимы, и был вынужден терпеть их.

Он знал, что Швеция была четырехэтажным строением. На первом этаже были крестьяне и работники, выше — мещане и жадные до денег буржуа; на третьем этаже — священнослужители, а выше всех стояли дворяне и знать, которые имели контроль и власть над всеми. И только король был выше, но и он так или иначе принадлежал к дворянскому сословию.

Как и другие молодые дворяне, Дагвинд обозначал свое положение дорогим гардеробом. Это проявлялось, когда он выходил куда-нибудь, да и кроме того, нельзя было слишком часто появляться в одном и том же.

Домашнего учителя звали Юхан Русѐн; он был сыном священника в провинции Вестергётланд. Ему удалось научить Дагвинда немецкому и латыни, математике и философии, помимо всего прочего, что могло понадобиться в жизни. Сам Русѐн учился в Германии и знал, как себя вести во дворце и хибаре. Он был очень охоч до женского пола, каковой познавал на практике. Как-то он взял Дагвинда с собой в припортовый квартал в Нюлёсе. На втором этаже пивной «Горн», названной в честь мыса Горн в Южной Африке, Дагвинд в четырнадцать лет расстался с невинностью, унаследовав интерес своего учителя к эротике.

Когда Улоф и Кристина Мартинссон поняли, что сын не может научиться ничему новому дома, в Швеции, они отправили его для продолжения обучения в Париж. Он не утратил своего интереса к учебе, а также ни в коей мере к тому, что вкусил в «Горне».

Отец часто писал письма своему единственному сыну, в которых беспрестанно подчеркивал важность того, чтобы Дагвинд приобрел хорошие манеры. «Ты должен стать благородным юношей, — писал отец. — Важно уметь вести себя по-светски. Что хорошего в том, что ты вернешься домой ученым педантом?»

Он вернулся домой всецело обученным. Теперь он мог размахивать шляпой с плюмажем на французский манер и говорить с учеными людьми на двух-трех живых и мертвых языках.

Кроме того, он умел фехтовать, метко стрелять из пистолета и мушкета и обучился военной стратегии, хотя и на довольно среднем уровне.

Когда он жил во французской столице, он часто бродил вдоль набережных, наблюдая кипящую там жизнь. Там он вспоминал свой дом и тосковал по нему. Суда он связывал с рекой Гёта-Эльв и городом Нюлёсе. Иногда его пронизывало желание стать морским офицером. «У них униформа красивее, — считал Дагвинд, — чем у кавалеристов и артиллеристов».

Когда он вернулся домой, он навестил поэтому своего соседа — Йохена Брандта в Стура-Горда. Он тоже был голландцем и принадлежал к большой голландской колонии, обитавшей в округе. Но самым важным был тот факт, что он был морским офицером, сперва в британском флоте, а затем в шведском, где он был ранен и навсегда списан на берег в ранге капитана корабля.

Йохен пользовался дурной славой среди своих соседей, но Дагвинд ладил с ним. У Брандта юноша быстро научился большинству из того, что Йохен Брандт знал о военном деле на море, и когда его пригласили в месячный рейс на судне, ему удалось — во многом благодаря своей упертости — убедить отца и мать, что это было ему необходимо. Тогда ему было шестнадцать лет.

Месяц в море вылился в пятьдесят дней. Но когда Дагвинд вернулся, он чувствовал себя настоящим морским волком и знал теперь, кем он хочет стать.

Но в молодости планы меняются. Еще во время своей учебы у Брандта он познакомился с аптекарем и практикующим врачом Ладеманном в Нюлёсе. Это был похожий на черта человек с трубкой в зубах, который взял Дагвинда под свое крыло. Любопытный парень узнал все, что знал Ладеманн о болезнях и лекарствах, о том, как надо лечить раны и сращивать сломанные кости. Дагвинду Мартинссону это показалось даже интереснее, чем морское дело.

— Это говорит о том, что ты толковый парень, — сказал ему Ладеманн. — В конечном счете важнее латать народ, нежели гробить его на поле брани.

Дагвинд записывал все, что узнавал, в тетрадь в черной обложке. Ладеманн порой забавлял себя тем, что задавал ему самые трудные вопросы, но юноша всегда давал на них правильные ответы.

— Ты мог бы уже перенять мою практику, — сказал доктор. — Но ты этого не сделаешь, потому как таким, как ты, это не пойдет на пользу.

Чуть позже тем летом в Нюлёсе приехал один из друзей Ладеманна. Это был лекарь Петер á Налдвик из Амстердама, соблазненный перспективой стать городским врачом в Гётеборге, строительство которого планировалось. Ладеманн представил Дагвинда вновь прибывшему доктору, и они стали без проблем общаться, потому что юноша на тот момент говорил по-голландски столь же хорошо, как и по-шведски.

Неприятности начались для Налдвика почти сразу по приезде. Как иностранец и недавно приехавший, он не мог работать в Швеции как заблагорассудится. И никакой роли не играл тот факт, что его пригласили сюда правители города. Он должен был ждать, пока Гётеборг не появится на отведенном для него месте. Но пока что города, в котором он мог бы быть городским врачом, не существовало.

Когда Дагвинд узнал, что Петер á Налдвик может лечить животных ничуть не хуже, чем людей, он решил помогать ему. В его усадьбе Энггорден было много больных лошадей и других животных, так же как и у многих знатных знакомых его семейства в округе. Налдвик мог не беспокоиться более о том, как выбраться из своего затруднительного положения, и в благодарность пообещал, что Дагвинд может изучать медицину у него.

Налдвик был весьма ученым человеком, он привез с собой большую библиотеку из Голландии. Дагвинд много времени проводил у голландца. Он сидел, уткнувшись носом в книги, а доктор царил у своего секретера.

— Что это вы пишете, доктор? — спросил Дагвинд после одного из домашних экзаменов. — Вижу, что это на латыни, что-то о лошадях, но…

— Это книга, которая будет издана Лейденским университетом у меня на родине, — гордо ответил Налдвик. — Ты прав, она о лошадях, об их характере, о том, как надо выбирать себе лошадь, как обучать ее и как за ней ухаживать.

Он показал первую страницу рукописи. Под заглавием стояло: «Auctore Petro а Naldevyk, Batavo doctore medicine apud Gothob».

— Голландский доктор медицины среди гётеборжцев? — спросил Дагвинд.

— Еще нет! Буду со временем, мой молодой друг. Еще до того, как выйдет книга.

Когда Дагвинду исполнилось восемнадцать лет и он начал считать себя готовым врачом, пронесся слух, что приезжает король. Зачем — никто не знал; по крайней мере, никто из тех, кто знал, ничего не говорил о причине его приезда. Дома, в Энггордене, тоже много судили и рядили об этом. Отец и мать начали задирать нос.

— Что за таинственность, отец? — спросил Дагвинд.

— Пора и тебе знать, — услыхал он в ответ.

И он узнал следующее. Густав II Адольф действительно приезжает. Мало того, его величество почтит своим присутствием семейство Мартинссон и проведет одну ночь в одной из комнат усадьбы. Когда же это произошло, Дагвинд с трудом попал домой. Повсюду стояла вооруженная стража, которая следила за тем, чтобы никто посторонний даже близко не подходил. В тот вечер, когда к ним пришел король, Дагвинду пришлось сидеть далеко за большим столом, там, где его никто не видел, потому что все свечи были возле Густава Адольфа. На следующий день рано утром его величество во главе своего двора поскакал на вершину горы, стоявшей за несколько километров от усадьбы Энггорден. Оттуда король указал, где бы он хотел построить город. Город должен носить звучное имя Гётеборг. В тот раз Дагвинд больше короля не видел.

Однажды он сидел в своей комнате и читал, когда отец и мать вошли в его комнату, как всегда без стука. Он отложил книгу в сторону и поклонился им.

Они не сразу перешли к делу.

— Ты уже не ребенок, Дагвинд, — сказал отец. — Пришло время обзавестись тебе женой.

— Я еще не думал об этом, — ответил сын. — Я слишком занят учебой, чтобы еще и о семье заботиться. Да я и не знаю никаких других девушек, кроме тех, что живут поблизости. Те, что подходят по возрасту, не подходят по другим причинам.

Он начал перечислять девушек, с которыми встречался, объяснять, почему он не хочет ни одну из них взять себе в жены. Мать тайком улыбалась, скрываясь за своим платком.

— Я поговорил о тебе с королевской свитой, — сказал Улоф Мартинссон. — Есть одна девица знатного происхождения, которая подойдет тебе. Во всяком случае, она устраивает нас!

— Кто это?

— Элеонора Шютте. Дочь барона Юхана Шютте, бывшего учителя короля. Я пригласил ее к нам. Она приедет.

Дагвинд большими глазами посмотрел на своих родителей.

— И что с ней не так? — спросил он.

— С ней все в порядке, как я знаю!

— Слыхал я о роде Шютте, — сказал Дагвинд. — Это не какое-то занюханное дворянство. И сколько ей лет?

— На пару лет старше тебя, сынок.

— Принцесса на горошине! Я так и думал, — ответил юноша, развеселившись. — Она не сумела никого заловить, и я у нее последний шанс.

— Думай, что говоришь! Мы не менее знатны, чем она.

— Взгляни правде в глаза, отец…

Он умолк, увидев в глазах отца нечто иное, чем правду. Взгляд отца стал жестким, глаза потемнели. Дагвинд понял, что зашел слишком далеко, и тотчас сменил тему. Он вновь поклонился в знак уважения.

— Когда она приезжает? — промолвил он.

— Через три дня. Оденься как следует, и немного розовой воды не помешает. Ты знаешь, что от тебя несет коровником? Общение с этим иностранцем-ветеринаром не идет тебе на пользу. Он забивает тебе голову глупостями. На что тебе медицинские знания, если ты никогда не сможешь извлечь из них пользу?

— Знания никогда не повредят, отец. Я смогу сам лечить нашу скотину, когда буду ухаживать за ней.

— Поживем — увидим!

Элеонора Шютте прибыла, как и ожидалось. С ней была свита из четырнадцати персон. Они разместили ее в самой красивой комнате, где она проводила бóльшую часть дня у зеркала, пока ее служанка и пара других дам пудрили ее и делали все, чтобы она стала красивой.

Дагвинд никогда не видел более некрасивую и безвкусную особу. Элеонора была небольшого роста, минимум на двадцать пять сантиметров короче его самого, с заостренным личиком, покрытым какой-то сыпью. Она никогда не улыбалась, а во взгляде ее читалось презрение ко всему окружающему.

Он попытался поговорить с ней, когда им пришлось сидеть рядом, но его слова упали на бесплодную почву. Когда она от них уехала после пяти бесконечных дней и ночей, он почувствовал большое облегчение.

Немного спустя Улофу Мартинссону пришло письмо. Оно было изысканно сформулировано, но его содержание привело его в ярость. Элеонора Шютте писала, что имение у них маленькое и бедное, не подходящее для дамы ее положения. Помимо того, она считает Дагвинда занудой, не знающим, как ублажать благородных дам.

Потребовалось много времени, прежде чем хозяин усадьбы Энггорден нашел в себе силы написать и поблагодарить за визит. Написать-то он написал, но послание вышло коротким и отдавало обидой.

Нюлёсе начал наполняться людьми из ближних и дальних мест. Они собрались там в надежде получить работу на строительстве нового города. Но поскольку за строительство отвечали голландцы, лучшие рабочие места получили их соотечественники. Были там и немногочисленные шведы, которым поручили носить камни и рыть землю, вот и все.

Как раз в то время у Дагвинда появились основания усомниться в искусстве врачевателя. Во время осеннего забоя скота вырвалась одна кобыла, и в бешеной погоне это смертельно испуганное и разъяренное животное сильно укусило Улофа за ногу. Позвали Петера á Налдвика, который призвал на помощь все свои знания и способности, но рана не желала заживать. Улоф Мартинссон оказался прикован к постели с не прекращавшей гноиться ногой.

Дагвинд был теперь вынужден больше времени уделять управлению усадьбой. Ему никогда не нравилось работать на земле, но, поскольку это было сейчас необходимо, он с большой энергией включился в работу. По ночам он продолжал читать, все больше медицинские трактаты, которые одолжил ему Петер á Налдвик. Нигде не говорилось, как лечить постоянно гноящиеся раны.

Но он узнал кое-что иное. На усадьбу работали бедняки, пытавшиеся прокормиться на том клочке земли, которым сами владели. Для них скотоводство было чем-то бóльшим, нежели земледелие. Весной и летом, когда можно было найти корм для скота, дела шли еще более-менее хорошо. Тяжелее было обеспечивать кормом в зимнее время. Дагвинд разрешал им пользоваться тем, что оставалось на полях после сбора урожая, но этого не хватало. Один поденщик пришел с вопросом, нельзя ли им косить на заболоченных лугах по краям владений семейства Мартинссон. Дагвинд ответил, что можно, за что получил нагоняй от своего отца.

— Дай только нищему палец, так он руку отхватит, — сказал отец. — Мы должны беречь то, что имеем.

— Они должны выживать, чтобы мы могли использовать их и в дальнейшем, — ответил Дагвинд.

— Это раньше так было! — с горечью пробормотал отец, немного подвинувшись на постели, чтобы не было пролежней.

Дагвинд сдержал свое обещание. Он поехал посмотреть, как идет косьба, и увидел исхудавших мужиков с косами, стоявших по колено в воде. Женщины выходили из леса, нагруженные содранной корой, мешками с листвой, вереском, еловыми лапами, мхом и лишайником — всем тем, чем будет питаться скот в зимнее время.

И все же часто наступал зимой голод, даже в этих краях.

Одного из поденщиков в усадьбе звали Маттиас Янте. Он был надежным работником, и Дагвинд частенько общался с ним, потому что тот много чего умел и ничего не имел против обучения своему мастерству.

Однажды солнечным днем, когда они сидели на краю канавы и Дагвинд угощал его домашним лимонадом, пришла дочь Маттиаса с обедом для своего отца. В груди Дагвинда подпрыгнуло сердце. Несмотря на бедное, плохо сидящее платье, девчушка была настоящей красоткой. Ей было, должно быть, шестнадцать, может, семнадцать лет. Волосы у нее были светлые и длинные, немного всклокоченные, но это картины не портило. Ноги были длинные и стройные, и, когда она стояла против солнца, сквозь тонкое платье просвечивало ее тело, бросая Дагвинда в жар от возбуждения.

Маттиас заметил это.

— Прошу вас быть с ней осторожнее, — хрипло сказал он, когда девушка ушла, оставив горбушку хлеба и кувшин с водой. — Ваш отец так вот побаловался с ее матерью, и она подцепила французскую болезнь. Она уже умерла, мир праху ее, но умирала она тяжело.

— Мой отец? Французская болезнь? — с ужасом забормотал Дагвинд. — Неужели это правда?

Поденщик отвел глаза в сторону.

— Давно это было. Он пожаловался, что ваша мать не дает ему. Что мне было делать, кроме как послушаться своего хозяина? Но я хочу, чтобы Лувиса избежала такой участи.

— С ней это не произойдет! — пообещал Дагвинд.

Он вернулся в дом расстроенный и задумчивый. В библиотеке было все, что касалось семейства. Он нашел требуемые бумаги — все, за исключением некоторых. Тогда он продолжил поиски. Там был шкаф, который был всегда заперт, сколько он себя помнил. Ключа он и сейчас не нашел, однако замок оказался настолько прост, что его можно было открыть и гвоздем. В нем тоже были бумаги и ларец, который он вскрыл.

Дагвинда чуть не стошнило, когда он прочел то, что написал домашний врач Альвар Хаке. Когда мать родила его, она чуть не умерла, но не от обычной болезни, которая стала причиной того, что она больше никогда не могла иметь детей.

Этот недуг был льюисом, также называемым сифилисом, и Дагвинд прочитал черным по белому, что ее заразил отец. Кристина Мартинссон, скорее всего, должна была умереть от этой болезни, писал Хаке, но этого не случилось. Ему были известны случаи, когда эта болезнь по неизвестным причинам отступала.

Дагвинд преисполнился гневом. Он уже многое знал из медицины, в частности то, что зараженная сифилисом мать могла заразить через кровотоки свой плод во чреве. Его собственный отец не только заразил свою жену этой болезнью, но и подверг своего ребенка риску, что тот родится с этой страшной болезнью.

Он вернул бумаги на место и пошел в свою комнату. В течение нескольких часов он вынашивал планы, как наказать своего отца, но потом его мысли свернули в другое русло. Он не был судьей или палачом. Доктор Петер á Налдвик крепко вбил ему в голову, что единственной обязанностью смыслящих в медицине людей было лечить других.

И он взялся за книги и узнал, что сифилитики могут страдать от неизлечимых ран. В них было написано, что застарелый сифилис с трудом поддается лечению, но также и то, что вполне возможно устранить симптомы.

Лекарство было трудно приготовить, да и в доме не было всех необходимых ингредиентов. Поэтому он приказал запрячь лошадь в коляску и через некоторое время уже ехал в Нюлёсе. Ему открыл доктор Ладеманн, с удивлением посмотрев на список, который протянул ему Дагвинд.

— Ты попал в беду, парень? — спросил он.

— Не задавай вопросов. Просто помоги мне!

Через какое-то время он вернулся домой с основанным на ртути лекарством и мазью того же содержания. Он собрался с духом, чтобы не выдать свое отвращение, когда он давал отцу микстуру и смазывал рану мазью. Он сменил повязку на ноге и вышел из комнаты.

Улоф Мартинссон не произнес ни слова. По лицу сына он понял, что не время для разговоров.

Через два месяца рана стала гноиться меньше. Отцу тоже стало лучше, так что он вновь стал баловаться своей глиняной трубкой.

В эти два месяца Дагвинд несколько раз встречал Лувису, дочь поденщика Янте. Она была красива и все больше нравилась ему, но он страдал оттого, что не может поговорить с ней ни о чем ином, как о погоде и ветре. Лувиса не была глупа или неразумна, но она в основном не знала ничего из того, что не имело отношения к сезонным растениям и поведению скота.

За три недели до того, как король Густав II Адольф во второй раз объявил, что собирается в эти края и требует, чтобы его поселили в усадьбе Энггорден, Дагвинд впервые побывал дома у Маттиаса Янте и его дочери. Ему показалось почти невозможным, что за двадцать один год, что он прожил здесь, он никогда не был вблизи домишек работников усадьбы. Когда он был совсем маленьким, он играл с их детьми, но на приличном расстоянии от их жилищ.

По Божьей воле положение людей было разным, но Дагвинд был поражен тем, как велика была эта разница.

Домишки в небольшой деревне недалеко от сторожки у ворот усадьбы скрывались в густой роще. Это были одноэтажные бревенчатые избы четырехугольной формы, рубленные в замок. Крыши были покрыты дерном, и на одной из них стоял козел и щипал траву. В избе было также маленькое квадратное окошко стороной в пол-локтя, затянутое пергаментом. Оно было единственным в избе. В деревне стояла вонь, хотя и иная, чем в Нюлёсе, как отметил Дагвинд. У него перехватило дыхание, когда Маттиас открыл дверь, приглашая его войти. Дверной проем был таким низким, что пришлось согнуться, чтобы пройти внутрь, осторожно перешагивая через высокий порог, чтобы не споткнуться.

— Это от молодняка, — объяснил Маттиас. — Мы не хотим, чтобы он заходил в дом.

Внутри стоял стол длиной чуть ли не во всю избу. Вместо печи был открытый очаг, в котором горел огонь, дававший хоть какой-то свет. Единственная комната не была обита досками, так что были видны бревна. Щели между ними были замазаны коровьим навозом, смешанным с глиной.

Дагвинд отскочил в сторону, почувствовав, что наступил на змею, растянувшуюся в тепле избы. Лувиса, сидевшая за столом вблизи очага, штопая чулки, засмеялась, заметив его испуг.

— Выброси ты этого змея! — выдохнул Дагвинд.

— И не подумаю, — ответила Лувиса. — Он домашний, наш домовой, и если мы будем плохо относиться к нему, то он нашлет на нас несчастье.

Она отложила в сторону чулок и иглу. Дагвинд огляделся в полутемной комнате. У каждой из торцевых стен стоял шкаф для спанья[3]. Маттиас уловил его взгляд и потупился.

— Я оставлю вас одних, — хрипло выговорил он.

Дагвинд секунду рассматривал девушку. По ней было заметно, что она готовилась к чему-то, чего явно не желала. Она, видимо, испытывала те же чувства к нему, что и он к ней. У нее, как и у него, слова застряли в горле. Она не горела желанием улечься с ним, но была готова это сделать — ведь он был хозяином, владельцем усадьбы.

Дагвинд покачал головой и вновь надел шляпу.

— Я зашел, только чтобы посмотреть, как вы живете, — соврал он. — Теперь я знаю, так что я пошел домой.

Он ее больше не видел до приезда короля. Тогда она трудилась на кухне. После этого она снова исчезла на какое-то время. Две недели спустя, когда его величество уехал из усадьбы Энггорден, он заметил ее в поле и вновь почувствовал жар в паху. Однако он подавил свои чувства и подошел к Маттиасу, который стоял в стороне и правил косу, чтобы скашивать траву на обочине.

— У меня пока не будет времени работать в поле, — сказал Дагвинд. — Я убедился в том, что ты настоящий знаток в сельхозработах. Я хочу, чтобы ты возглавил их в качестве управляющего, или как он там называется. Ты будешь получать за это дополнительную плату, Маттиас.

Крестьянин сгреб с головы шапку и поклонился.

Дагвинд вернулся домой. В последнее время отцу становилось все лучше и лучше. Мазь помогала, может, и настойка тоже.

Дагвинд сменил повязку на ноге, отметив, что рана начала зарастать.

— Спасибо тебе, сынок, — сказал Улоф Мартинссон. — Еще недавно я велел тебе прекратить эти медицинские глупости. Ты сказал, что можешь лечить больной скот. Похоже, что тебе это удается.

— Когда знаешь, в чем дело, легче лечить, — холодно ответил Дагвинд.

— Так ты знаешь?

— Да, знаю! — сказал он. — Ты мой отец, и я не хочу видеть, как ты лежишь в постели до конца жизни. Я вынужден принимать тебя таким, какой ты есть, родителей не выбирают. Я, может, и вылечу твою ногу, но не саму болезнь. Она у тебя давно… и с ней ты натворил много бед, так что я не могу тебя простить!

— О чем ты говоришь? — рявкнул старик. — Это уже наглость! К чему тебе прощать меня?

— Был бы я более верующим, может, я бы и простил тебе то, что ты причинил моей матери и жене Маттиаса Янтеса… и, возможно, мне!

— Ты несправедлив! Я не знал…

— Я тебе не верю, отец! — сказал Дагвинд. — Но я продолжу лечение. Еще немного, и ты встанешь на ноги.

Отец опустился на подушки, и в глазу его что-то заблестело, а потом выкатилась и сползла по скуле слеза.

— Правда в том, что я не знал, но я не хочу пережевывать это с тобой, ведь ты уже все для себя решил, — вымолвил он хриплым басом. — Но здорово, что я смогу встать с постели. Выдвини-ка ящик в буфете!

Он указал на буфет, стоявший в углу комнаты. Дагвинд послушался. В ящике лежали два конверта. Оба были адресованы ему.

— Письма мне? — вопросительно воскликнул Дагвинд.

Когда он их перевернул обратной стороной, то увидел, что печати сломаны, и в нем вновь поднялась неприязнь к старику в постели.

— Да, я их прочел! — сказал отец. — Ты мой сын, вот я и прочел их. Первое — от управляющего королевским двором Нильса Шерншёльда из Эльвсборга. Он получил письмо от господина Брандта из Стура-Горда, который утверждает, что ты знаешь все, что нужно знать морскому офицеру. Он присвоил тебе звание лейтенанта. Поздравляю.

— Спасибо.

— Второе письмо — из королевского дворца в Стокгольме. Должно быть, ты произвел впечатление на короля. Он хочет, чтобы ты приехал к нему, у него для тебя есть поручение.

 Дневной ветер.

 Тор — один из богов в дохристианской Швеции.

 В то время люди спали полусидя.