В. В. Ильин

Теория познания. Философская семантика

Монография

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 165

ББК 87.22

И46

Изображение на обложке с ресурса Photogenica.ru

Автор:

Ильин В. В., доктор философских наук, профессор. Известный специалист в области эпистемологии, аксиологии, политологии, макросоциологии. Автор многих работ по фундаментальным проблемам философии.

Рецензенты:

Делокаров К. Х., доктор философских наук, профессор;

Лебедев С. А., доктор философских наук, профессор.

Монография посвящена изложению концептуальных основ философской (когнитивной) семантики. Освещены специфические эпистемические способы установления смыслов, приписания значений абстрактным (символическим) выражениям. Работа представляет девятую книгу издания, задуманного как систематическое положительное изложение философской доктрины познания.

Для специалистов в сфере философии, методологии, культурологии, языкознания, литературоведения.

УДК 165

ББК 87.22

© Ильин В. В., 2024

© ООО «Проспект», 2024

Памяти Ю. А. Филипьева

Самое прекрасное… переживание, выпадающее на долю человека, — это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым.

Эйнштейн

ОТ АВТОРА

Оттолкнемся от аксиоматичного: центральный признак жизни — обмен веществ. Центральный признак высокоорганизованной жизни — обмен деятельностью, наличие интеракции, ролевое разделение частичных функций, межиндивидное взаимодействие, взаимообработка друг друга, наращивание взаимообразного общения.

Животное царство (инстинктоподобная сообщественность) организуется по началам первосигнального общения, где способ заявления-распознавания поведенческой определенности, целеустремленности, мотивности обусловлен демонстрацией поз; звуков (сигнальных шумов, вызванных колебательными движениями внешней среды); отправлений организма (испражнения), секретов (выделения железистыми клетками маркирующих веществ) в функции меток. Три в одном образуют естественный язык — первую коммуникационно-сигнальную систему с характерными свойствами:

• рефлексность: в трактовках безусловность (инстинктивность); условность (благоприобретенность);

• целесообразность: избирательная адаптивная реагируемость на внешние раздражители, внутренние позывы;

• ситуативность: встроенность в локальные «здесь — теперь» обстоятельства с приуроченными к ним — неотчуждаемыми, неотстраняемыми от них самозаявительными действиями.

Человеческое царство (разумоподобная сообщественность) организуется по началам второсигнального общения, где способ развертывания самореализации обусловлен задействованием механизма сигналов «первых сигналов»1, — символических демонстраций вне узкоориентированных рефлексных, адаптивных, ситуативных привязок. Последнее наделяет человека (сапиента) атрибутикой искусственно знакового существа, выстраивающего общение (межиндивидную взаимообработку) по сверхвещным, надсредовым, внеконтекстным факторам.

Утрирование отличий двух типов сигнальности, сцепленных с ними форм общения, знакового обрамления динамизирует усилия ищущей мысли.

Жизненный опыт — знаков, что получает техническое наименование «семиозис»: все, всякие самозаявления жизни — семиотичны — знакообразны. Фронтальное обобщение указанного обогащает рассуждения полезным понятием «языка»: язык — универсальное знаково-информационное средство, привносит в трактовку общения аккумулирующие моменты:

• системности: знак — часть более широкого целого, исчерпывающего богатство общения;

• выразительности: посредством алгоритмических (безусловно или условно заданных) комбинаций знаков в демонстративные фигуры осуществляются манифестации позиций участников коммуникации.

В случае языка животных (первая сигнальная система) доминирует органическая, тогда как в случае языка человека (вторая сигнальная система) — надорганическая подоплека самовыражения. Отсюда уместное уточнение. Семиозис животных покрывается базовой чертой знаковости — «выразительностью». Общение в животном царстве выстраивается на обозначении инстинктивно-физиологически обусловленных намерений. Семиозис человека не покрывается «выразительностью» — к нему приурочивается архиважный элемент «заместительности» — сверхинстинктивно-сверхфизиологического сверхпотребностно-сверхпотребительского «представительствования»: человеческая знаковая второсигнальность потому не натуралистична, что образна, и как таковая востребует вненатуралистичного (символичного) заместительно-представительного толкования2.

Двустепенная выразительно-заместительная (представительная) природа вовлеченного в человеческое (второсигнальное) общение знака тематизируется в терминах:

• обозначение: фонетически, графически, жестово, иконически знак образно-символически представляет предметные отношения — занимает их место, номинативно становится равноценным им; знаковая форма раскрепощает человеческое общение, лишая его предметопоглощенности;

• условность: признаково обозначающее (знаковая форма) не совпадает с обозначаемым (предметная форма);

• конвенциональность: статусно связь «обозначающее (означающее) — обозначаемое (означаемое)» вводится по усмотрению, коммуникативно закрепляется уведомлением, венчающимся признанием;

• значение: устанавливаемая традицией предметно-внешняя соотносительная связь «обозначающего (означающего) — обозначаемого (означаемого)»; корреляция «знаковость» — «вещная конкретность» (совокупность знаков [звуков, букв]; «дуб» — в прямом значении аттестует «крупное лиственное дерево с крепкой древесиной, плодами-желудями»; в переносном значении — «тупое, нечуткое существо»);

• смысл: устанавливаемая традицией содержательно-внутренняя соотносительная связь «обозначающего (означающего) — обозначаемого (означаемого)»; корреляция «знаковость» — «образная абстрактность» (знак «4» по вещному конкретному значению выражает число, цифру, количественную агрегацию; по образному абстрактному смыслу — способ содержательной [не предметной] версификации «4» под фирмой «2 + 2»; «2 ∙ 2»; «2! ∙ 2!»; «2! + 2!»; «√16»; «8 - 4» и т. д.).

Выразительно-заместительное — представительное существо знака многогранно-многопланово: знак (означающее, наглядный сигнал, номинация, имя) передает значение (означаемое, предмет, денотат, референт, экстенсионал, объем понятия), наделяет смыслом (концепт, десигнат, образ, информация о предмете, интенсионал, содержание понятия) не стандартно однозначным, алгоритмичным способом.

Позиция «значение». Один знак («коса») имеет разные предметные проекции (омонимия); разные знаки («дорога», «путь») имеют сходную предметную проекцию (синонимия) (с разным лексическим оформлением — «шоссейная дорога», но не путь; «железная дорога» — «рельсовый путь»).

Позиция «смысл». Один знак («молоток») имеет разные образные проекции (полисемия): «молоток» — «инструмент» и «молодец» — привхождение тропа (перенос, иносказание); разные знаки (те же «дорога», «путь») имеют сходную образную проекцию «дать дорогу», «дать путь» как «осуществить проезд» и «обеспечить развитие».

Равнообразность, равноценность, равномощность употребления знаков подрывается коммуникационной диспозицией, влекущей варьирование языкового конструирования: составление из знаков дискретных изъяснительных отрезков — слов, фраз, текстов — использованием обременительных модальных, темпоральных, интенциональных отношений3.

Поливариантность техники знакооформления жизненного, коммуникационного опыта — ресурсов обозначения, закрепления, передачи смыслов-значений (вследствие отсутствия изоморфии «означающего — означаемого» (омонимия, синонимия, полисемия), присутствия асимметрии (непараллельности) материальной оболочки знака и идеальной ее образности) — ставит перед необходимостью профессиональной аналитики, критики знаковой деятельности, ее специализированной рефлексии. В качестве полномасштабной заботы сие вменяется семиотике (семиологии) — широчайшей науке о знаковых системах. Далее — предметно-методическая дивергенция в ее рамках с обособлением:

• синтактики — изучение механизмов сочетания, упорядочения, образования-преобразования знаков в знаковых скоплениях безотносительно к их смыслам-значениям;

• семантики — изучение знаковых форм под углом зрения их смысловых и предметных потенциалов;

• прагматики — изучение коммуникативных (приноровленных к «сообщению») функций знаковых систем.

Выразительно-заместительно-представительный характер знаковой деятельности, проявляемый в подмене вещей звуковыми, графическими оболочками слов, как следует из сказанного, порождает серьезную проблему истолкования. В явном виде формулирует ее В. Гумбольдт: «…слово не является эквивалентом чувственно воспринимаемого предмета, но пониманием его, закрепляемым в языке… Здесь… источник многообразия обозначения одного и того же предмета… язык обозначает не сами предметы, а понятия»4.

В мысли Гумбольдта интригует идея опосредования: сцепка «вещь (предмет) — знак» разрывается вклиниванием «понятия». «Знак» как таковой, соотносясь с «вещью» (предметом), имеет не только прямые (собственные) (обусловленные предметно-вещными параметрами), но и косвенные (несобственные) (обусловленные образно-ассоциативными параметрами) смыслы-значения. (Откуда следует: первосигнальная система языкового общения животных — эмоциональна, тогда как второсигнальная система языкового общения человека — концептуальна [понятийна].)

Генерализация потенции возможных (а не только «действительных») смыслов-значений знаковых форм подводит к объемному концепту «предметно-образное поле» — некоему всеобъемлющему вместилищу вещно-репрезентативных проекций, связываемых с конкретными знаками. Скажем, знакоформы «собака», «медведь», «коза», «овца», «козел», «баран» и т. д. в прямой проекции накладываются на явления животного мира, однако в косвенной проекции — на явления человеческого мира (ср.: чеховский «Медведь», лесковский «Овцебык», гранинский «Зубр»).

Отсюда — в имеющихся дистрибуциях (тесные группировки слов в лексическом составе) словоформ в известных тезаурусах (списках коррелируемых понятий — поля М. Покровского, Порцига, Трира, Роже, Дорнзайфа, Халлига и Вартбурга), как правило, выполняющихся по принципу «сильной сочетаемости», не выбраковываются вариации со «слабой» коннотативной сочетаемостью. Так, словоформы «лай», «лаять» предпочтительно описывают стандартные ситуации звукоизвлечения псовых, но и нестандартные ситуации человеческого опыта в казусах «лающий голос», «лаяться» (браниться, ругаться).

Сильная, слабая, избирательная («поражение» — «нанести» и «потерпеть») сочетаемость, прямое — косвенное словоупотребление, группируемость словоформ по ассоциативно-коннотативному началу («совершеннолетние» — «совершенно летние»), лексикализация (превращение группы слов в устойчивые словосочетания: «одно слово», «жить на широкую ногу», — унитарное обстоятельство), словотворчество («жеребение» от «жеребьевка») и т. п. совокупно с отмеченным выше утрирует участие «вклиниваемого» понятия, специфическая когнитивная роль которого тематизируется центральным разделом семиотики — семантикой (семасиологией).

Непосредственная основная задача семантики — двоякая: уточняя выразительно-заместительно-представительный статус знаковых форм, снимать вопросы их:

• предметной определенности: референциальная процедура — идентификация значения (атрибуция физической реальности: «поле» как безлесное равнинное пространство и пространство проявления фундаментальных природных взаимодействий);

• образной определенности: герменевтическая процедура — идентификация смысла (атрибуция информационной реальности: «дробь» в музыкальном, математическом, стрелковом «преломлении»).

Сообразно дифференциации непосредственной и основной задачи молекулярная организация распадается на самодостаточные атомы: лингвистическая, логическая, философская семантики5, где первая версифицирует изобразительно-выразительный потенциал знаковых систем, вовлеченных в символическую интеракцию; вторая версифицирует логический потенциал — демонстративную организацию знаковых систем; третья версифицирует представительно-проекционный потенциал знаковых систем, соотносящихся с отстраненными «сверхзнаковыми» реалиями.

Глава I. СЕМАНТИКА — ПОЛИФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ НАУКА

В широчайшем отношении семантика (семасиология) наряду с синтактикой и прагматикой суть раздел семиотики (семиологии) — науки о знаковых системах, — подчиненный задаче выявления значения, установления смысла языковых (знаково-информационных) конструкций. При учете предметной фокусировки исследования последних аналитические устремления семантики дифференцируются: содержательно, методологически, методически — поисково — обосабливаются концептуальные ареалы: лингвистическая, логическая, философская семантики.

1.1. Лингвистическая семантика

Говоря о лингвистической семантике, первостепенно следует отдавать отчет о существовании различий неких базовых презумпций, предобусловливающих самое развертывание ее творческих устремлений.

Согласно одной (линия Пирса — Соссюра), принимается знакоцентризм (синтаксизм), по которому исследование замыкается на формальное исчисление (калькуляцию) символических элементов каких-то алфавитов. Непоправимый изъян такого подхода — некомпенсируемая узость: сама по себе комбинаторика знаков не позволяет получать полноценные «произведения-тексты» ни в каком и ни в каких сегментах практически-духовного:

• в науке: знание — конкордат формализма и интерпретации;

• в искусстве: изящная словесность — не беспорядочная ономатопея; живопись — не судорогообразный ташизм, дадаизм; музыка — не окказиональная алеаторика; балет — не конвульсивные кинетические движения;

• в политике: судьбоносный десижионизм не формалистичен и т. д.

Согласно другой (линия Бенвениста), принимается языкоцентризм (текстоцентризм), по которому исследование развертывается как целенаправленная концентрация не на языке, а на высказывании.

Что перспективнее — «знак», «текст» в качестве пресуппозитивной канвы рассмотрения?

Вопрос плодотворности пресуппозиций решается практически. Центровка «знака» имплицирует развитие структурной лингвистики, семиологии «первого поколения»; центровка «текста» — развитие транслингвистики, семиологии «второго поколения»6.

Исходя из того что язык есть живой организм, не покрываемый сухой калькуляцией знаков, в качестве более близкой нам содержательной подосновы рассуждений выберем схему: лингвистика не «знака», но «речи», «текста» с естественной диспозицией: знак — семиотически «узнается», речь — семантически «понимается»7.

Итак, лингвистическая семантика — аналитика «текста», систематика текстосозидания по филологически сбалансированным формам — правилам сочетания (комбинирования) элементов (в строгом смысле не «знаков», но синтагм) в выразительные скопления: фонетически, морфологически, лексически, синтаксически (собственно, и образующие язык) корректно организованные единства.

Поставим мысленный эксперимент по техническому заданию — выполним незатейливое четверостишие, состоящее из восьми слов с характерным обременением: по учету количества строчек каждое слово первых двух строк начинается с четвертой буквы алфавита «Г», тогда как каждое слово вторых двух строк начинается с восьмой буквы алфавита «Ж».

В мире fiction модельным знакотворчеством получим:

Гнастью — грыть
Грастьи ганерии, —
Жамью — ждить
Жудьи жамерии.

Не мудрствуя лукаво, по большом желании в текстеме как комбинации звуков-знаков позволительно различать касательно:

• внешнего облика слов — репрезентантов каких-то отношений — группы «субъекта» (актива) (в данном случае лингвистически опущенного), «объекта» (пассива), «предиката» (действия), «признака» (адъектива);

• фоники — некую «изящность» звуковой инструментовки, — усматривая аллитеративные параллелизмы;

• размера (реагируя на рифмованность неидеально — по метру — созданной текстемы) допустимо прибегать к характеризации: логаэд строчный с организацией 1-й и 3-й строки по тонике; 2-й и 4-й строки — по дактилю.

Непредвзятая оценка текстемы показывает: множество формально пригнанных знаков может не обладать «завысказывательной» смыслозначимостью. Консолидация знаков в языковой конгрегации отнюдь не достаточна для организации продуктивных — наделенных эвристичностью текстов (текст как «книга», «произведение», а не скопище знаков, слов).

С гносеологической точки зрения плодотворная смыслозначимость возникает вследствие соотнесения языковых и внеязыковых структур; в эпизоде лингвистической семантики — миропредставительными образами, генерируемыми внутренними формами слов, лексическими традициями, моделями дискурса.

Усиливая соображение, оправдана расширительная трактовка языка в терминах системы не «знаков», но «знакового общения», являющегося продуктом не формальной, но содержательной деятельности. Правда, деятельности в границах лингвистической семантики, ограничивающейся текстовыми операциями по выявлению языковых смыслозначимостей. (Пределом свободы [произвола] реализации упомянутых операций оказывается здравый смысл, исследовательский такт, не строгое, но профессионально отчетливое чувство реальности, активно восстающее, к примеру, против предлагаемого Крученых «сдвигологического» метода прочтения классики, где пушкинское «что в имени тебе моем» преобразуется в «что вымени тебе моем». Не всякое формально «правильное» знакосозидание может расцениваться как адекватное «текстосозидание».)

Язык неистощим в словообразовании, «соединении слов» (Пушкин) в законченные высказывания (фразы) и далее — сплачивании фраз во внутренне связанные, композиционно и мыслительно относительно завершенные последовательности речевых (письменных) изъяснений (тексты). Откуда обобщенно следует: лингвистическая семантика осваивает необозримое многомерное текстовое пространство, посредством квалификации языковых фактов проводя релевантные идентификации.

В случае непосредственного общения — встройки коммуникантов в текстовосприятие «как процесс» — осуществляется маркировка:

• лингвистическая: вербальный момент — установление фонической, грамматической, лексической, фразеологической, социолектической определенности;

• паралингвистическая: невербальный момент — установление интонационной, кинетической, мотивной, поведенческой определенности как ситуативного декора речевого взаимодействия (специфического заявления в нем субъектности в переходе от дискурса к событийному моменту).

В случае опосредованного общения — встройки коммуникантов в текстовосприятие «как результат» — проводится маркировка особенностей текстового массива:

• как «отчужденной» данности «в себе»;

• в ближайшей эксплицитной сфере контекста — зоне содержательной релевантности, оттеняющей свойства полезной информации;

• в удаленной имплицитной сфере подтекста — зоне скрытой позиционности, индуцирующей несобственные, неаутентичные, привходящие трактовки выражаемого8.

Беря в расчет сказанное, вопросы «Можно ли формально описать, как текст взаимодействует с потребителем текста?», «Как содержание текста (буквалистски?!) понимается автором (при проблематизирующей линии Барта [«Смерть автора»] — Фуко [«Что есть автор»]), читателем?» — оказываются, скорее всего, риторическими.

Тем не менее толковательные процессы лингвистической семантики налаживаются не по анархистскому принципу anything goes; произвол интерпретаций, выявления смыслозначимостей весьма надежно блокируется целесообразной интенцией языкового общения как высокоадаптивного инструмента, отрабатываемого в социальном отборе для наращивания сотрудничества, соратничества в групповой деятельности. Объективная инициация слово-, текстотворчества исключает неограниченно-произвольную сочетаемость, сдерживаемую наличием стандартов, шаблонов, инвариантов, клише (в конструировании словоформ, синтагм, речи), задает некие правила проявлению языковых способностей. Во всех регистрах их заявления.

Язык нацелен на общение, а не разобщение. Элиминация предметной, коммуникативной основы общения (потенциальной смыслозначимости) влечет впадение в бессодержательную бессмыслицу — разупорядочивающий сюр, абсурд, нонсенс. Всмотримся в самую онтологию языка, его конституенты — они предметно-содержательны, смыслозначимы.

Фонетика. Семантическая оценка звучащего слова (его мелодического рисунка) по специфическим индикаторам-различителям осуществляет:

• количественную: градация высоты, силы, долготы, темпа, тембра (индивидуальные признаки акустики), тонов, обертонов, интенсивности;

• качественную: идентификация свойств звукоизвлечения — фразовые, логические, тоновые, динамические ударения, паузирование, комбинаторные звукоизменения (аккомодация, ассимиляция, диссимиляция, редукция, диэреза, эпентеза, протеза, метатеза, гаплология, позиция и т. д.);

• характеризацию звукотипов в выполнении речепроизводством перцептивных, сигнификативных функций языка.

Центральная задача семантического рассмотрения данного уровня — фиксация присутствия/отсутствия орфоэпии, просодии, эвритмии в комплексном приближении/удалении от принятой нормали (простейший случай — квалификация «субъектности» по усмотрению гармоничности комбинирования «гласной — согласной» группой с креном в ассонанс, консонанс, аллитерацию, постановку ударения «ина́че — и́наче» и т. д.).

Морфология. Композиционная идентификация формы отдельных слов, которая, по Фортунатову, есть способность их «выделять из себя для сознания говорящих формальную и осно́вную принадлежность… Формальной принадлежностью слова является при этом та принадлежность звуковой стороны слова, которая видоизменяет значение другой, осно́вной принадлежности этого слова, как существующей в другом слове или в других словах с другой формальной принадлежностью»9.

Морфологические смыслозначимости уточняются грамматическими смыслозначимостями, являющимися производными способов: аффиксации, внутренней флексии, повтора, сложения служебных слов, порядка слов, ударения, интонации, супплетивизма10.

Лексика. Квалификация словарного состава языка от слов в разных функциях (знаменательные, местоименные, числительные, служебные, междометные) до лексикализированных единств, фразеологических, идиоматических сочетаний.

Семантический крен лексикологии — идентификация:

• прямых — переносных (тропы, метафоры, переносы) значений;

• омофонов (одинаковые по звучанию, но различающиеся по формальному составу слова: прут — пруд);

• омоформов: град (город) — град (атмосферные осадки);

• синонимов: шея — выя (стилистическая спецификация);

• паронимов: вид поэтической этимологии, влекущий образование смыслозначимостей — «мукою — музыкой»; «предать — продать».

И далее — явлений табуации, эвфемизации, этимологизации, контекстуализации, эллипсизации, фольклоризации, варваризации, включением в общение калек, инкорпораций, прозаизмов, архаизмов, неологизмов, экспрессий, стилизаций и т. д.

Синтаксис. Коммуникативная основа языка, отвечающая за формовку сообщений сочетанием синтагм (внутренних, внешних) с выраженной ролью интонации, модальности, множеством изощренных технических отношений типа предикации, атрибуции, релятивации, объективации; способов связывания (согласование, управление, примыкание, сочинение, подчинение) частей в целое. Момент достигаемого синкретизма специально выделял Богородицкий: «…во всяком сложном предложении его части составляют одно связное целое, так что, будучи взяты отдельно, уже не могут иметь вполне прежнего смысла или даже совсем невозможны, подобно тому как морфологические части слова существуют только в самом слове, но не отдельно от него; таким образом, ни та, ни другая часть сложного предложения… не является самостоятельной, но лишь совместно образует одно целое. Став на эту точку зрения, исследователь должен стремиться к тому, чтобы бестенденциозно определить типы связей или отношений между обеими частями сложных предложений и способов формального обозначения этих связей в речи (включая сюда и отсутствие соединяющих слов, равно как и порядок слов и интонацию)»11.

Резюмируя, выскажемся решительно: лингвистическая семантика изучает явления словесности как самодостаточный остов языкознания, филологии. Центральной полноценной единицей аналитических рассмотрений-размышлений пребывает «слово» (синтагма); более широкое интеллектуальное движение от «слова» к «предложению» осуществляется уяснением значений входящих в предложение слов — их внешней и внутренней формы. На данном фундаменте разворачивается профессиональное удостоверение качества фраз-текстем по акцентуированию фонетических, морфологических, лексических, синтаксических особенностей.

Усматривая в лингвистической семантике автономную отрасль in specie, ограничим круг ее компетенций установлением языковых смыслов на базе выявления вербальных значений (до границ учета коммуникативного контекста-подтекста; расширительное толкование референциальной и когнитивной сферы лингвистической семантики включением в область релевантных значений влияний традиции, истории, идеалов, образов контрагента, ориентаций реципиента и проч. по сути снимает различия лингвистической и нелингвистических типов семантик).

Референциальное поле лингвистической семантики — пространство понятийных денотатов, осваиваемое ресурсами языковых процедур, автономная локомоция которых стимулирована двойственной тенденцией:

(1) Интралингвизм — моделирование формальной (грамматической) стороны языка от программы «универсальной грамматики» (Пор-Рояль) до программы lingua mentalis (Вержбицка) с уточнениями: линия Рейзига — изучение изменения значений слов; линия Пауля — изучение переносов; линия Гумбольдта — изучение обусловленности мыследеятельности языковыми каркасами; линия Сепира — Уорфа — учет лингвистической относительности; вплоть до формальной семантики Монтегю, ограничивающейся изучением «значения предложения».

(2) Экстралингвизм — отход от слово-, текстоцентризма (лингвоцентризма) как потенциально узкой парадигмы, игнорирующей вхождение в «вербальные значения» знаний о мире (сверхлингвистических предпосылочных, базисных, фоновых знаний).

Вербальные контексты не исчерпывают смысловые контексты:

• по содержанию: «нельзя все-таки выразить всего того, что думаешь» (Толстой);

• по субъективной (внесловесной) интенции (задаваемой теми же риторическими вопросами);

Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?
Как не забыть, хоть на время, язвительных терний?

А. А. Фет

• по «чувству жизни» — в реконструкции человекоемких контентов, осваиваемых ресурсом объемных междисциплинарных систем типа социолингвистики, когнитивистики, психолингвистики, культурологии, антропологии, этнолингвистики и др.;

• по рукотворной гармонии, делающей из «текста» «произведение». Как говорил Гете: «…за одним словом тянется другое… в конце концов выходит нечто, по существу не представляющее собой ничего, но имеющее такой вид, будто оно есть нечто».

На отрешенном философском сленге речь — о тонких количественно-качественных обусловленностях, применительно к обсуждаемой теме обозначающих переход («скачок») от «текста» к «произведению». Отметая экивоки, голый «текст» конструируется элементарным знако-звукосочетанием (в «заумных» людических упражнениях, как, скажем, в абстрактной знако-звукописи Крученых «Дыр бул щир убещур»). В «тексте» как концентрате вырожденной «речи» вполне возможно не уважать «никакую органическую цельность»12, чего, однако, никак нельзя допускать в случае «произведения», выполняемого по экзистенциально выношенной телеологии, предусматривающей, по Гегелю, выстраивание диалога автора с каждым стоящим перед ним человеком;

• по сущностному назначению. Задача словесности — через анализ слов, словесных образов постичь технику закрепления жизнезначимостей. Но не только. Сверхцель — достичь разумения, как охватываемые словами жизнезначимости оплодотворяют человеческий рост, катализируют наращивание гуманитарности.

Возделывание жизни, души, духа не сводится к налаживанию «словесного процесса», лишь обрамляющего деликатнейший процесс пестования человечности как состояния «обостренного ощущения Всебытия» (Бунин).

На фоне сказанного акцентуируем: изучая явления словесности, лингвистическая семантика устанавливает смыслы-значения изображаемо-выражаемого по внешней и внутренней форме слова, принимая в расчет определенность:

• ударения: уже́ — у́же; лука́ — лу́ка. Во французском языке ударение всегда на последнем, в польском — на предпоследнем слоге; в русском языке ударение имеет смыслообразовательное значение;

• долготы, высоты: в русском языке долгота не имеет значения, в латинском — имеет; равнообразно высота в русском не имеет значения, в китайском — имеет13;

• интонации: усиление, замедление, повышение, понижение звука (голос вверх — вопрос «Пойдем?»; голос вниз — восклицание «Пойдем!»);

• расчленение речи: паузирование (остановка-приостановка речи), в письменности — знаки препинания;

• мелодики слова: характер звукоизвлечения — типы фонем, акусмы, кинемы; артикуляция; аккомпанементация; каденции; скорость произнесения; тоновость (те же междометия без тона — пустые звуки);

• жестово-мимическо-пантомимического обрамления слова (гримасы, ужимки, улыбки и т. п.);

• логического ударения (о́н пришел; он прише́л);

• порядка слов (вплоть до зевгм, анаколуфов, циркумлокуции и т. д.);

• порядка букв (метатеза и др.);

• аутентичности выражаемого (парафраза);

• темпоральной значимости (архаизмы, изводы, неологизмы, варваризмы);

• статистической значимости (частотность);

• грамматической значимости (категории рода, числа, падежа);

• синтаксической значимости (категории времени, места, субъектности, объектности);

• фонетической значимости: характер высказывания (звукосимволические, психосоматические, коммуникативные особенности);

• ассоциативности ситуаций (синтагматические ряды: произносить — изрекать — мямлить — цедить — рявкать и т. д.);

• прямого — косвенного значения (перегорел — «перестал светить» и «утратил соревновательность»);

• образности: слово как «знак значения» в разряде художественности — метонимическая утрата понятийности;

• афористичности («устав о неуклонном сечении»);

• эмотивности (введение сопряженностей, соположений, расширений, сужений, ремарок, сближений, контрастов, отступлений, квалификаций, конкретизаций, параллелей и т. п.);

• социальной идентичности: у всякого сословия — свое платье, мысли, обычаи, манеры, язык14;

• стилистики: колорит заявления мыслей, речевых решений — маркировка авторства;

• лексической экспрессии: ласковость (доченька); снисходительность, ироничность (бороденка); пренебрежительность (выскочка); увеличительность (кулачищи); бранность (прохвост) и т. д.;

• культурного уровня: смысловые повышения-понижения, просторечие, диалектизмы;

• фразеологичности: устойчивые сочетания слов;

• жанровости: учет направленности текста от романистики (эпос, лирика, драма) до публицистики (фельетон, очерк);

• идиоматичности: неразложимые словосочетания с определенным значением;

• когнитивной стереотипности: типы ментальности, жизнеориентированности («национальный характер»);

• метафоричности: смысловые переклички по сходству — контрасту;

• фразового окружения слова: «петух» — «дать петуха» — «пустить красного петуха»;

• строения фраз (текстем) с позиций эмфатической акцентировки (анафора, эпифора, синтаксическая тавтология, словесная градация, инверсия, оксюморон и т. д.), etc.

1.2. Логическая семантика

Индуцируемый лингвистической семантикой устойчивый мотив концептуального освоения объектно-смыслового представительства в «знаке — слове — тексте» подхватывает логическая семантика, доводящая изучение знакообразных миров с, так сказать, лингвистической онтологией, задаваемой формальной операторикой с формульным материалом, ad extremitates.

Подобно лингвистической, логическая семантика исследует смыслы, значения языковых (синтаксических) выражений как компонентов текста в их отношении не к вещному (естественному), но знаковому (искусственному) миру.

Как создаются логические тексты (системы)? Фиксированными предписаниями образования-преобразования формул, получаемых как сочетания элементов алфавита по строго вводимым правилам. «Значение» алгоритмически генерируемого формульного массива устанавливается интерпретацией — набором модельных образов, уточняемых (по Крипке) триумвиратом {{W₀;{W}R}}, где W₀ — выделенный мир; W — возможные миры; R — явное отношение достижимости15, связывающее возможные миры с выделенным миром.

Ввиду многозначности компонентов модельных структур, конституирующих смысловую, денотативную значимость знаковых конструкций, количество интерпретаций последних практически не перечислимо; в исключительных случаях удается минимизировать разброс интерпретаций формально-знаковых исчислений.

Интерпретация в лингвистической семантике суть установление значения, приписание смысла посредством идентификации качественных особенностей текста — вскрытием характерных параметров словообразования, лексики, внешней-внутренней формы слова, ближайших-дальнейших его значений, гиперонимическо-гипонимической структуры, буквальности-фигуральности и т. д.; интерпретация в логической семантике довольно-таки худосочная процедура придания смысла синтаксическим (формальным) записям заданием некой функции, ставящей в соответствие переменным (как правило) абстрактные классы объектов (применительно к возможным мирам — состояний в зависимости от структуры логического языка). Семантические концепты в логику вводятся либо аксиоматически, либо дефинициально, что обедняет круг семантических разысканий формальными установлениями непротиворечивости, полноты рассматриваемых систем (1-й случай), равно как адекватности метаязыка, располагающего средствами описания эффективности использования объектного языка (2-й случай).

В такой редакции (ср.: подходы Хвистека, Лесневского) «онтология» обсуждается в терминах теории именования с центровкой принципа: элементами классов являются единичные непустые имена, если номинируемые ими сущности принадлежат классу; онтология — дериват номинации.

Исследуя отношения логических знаков, логическая семантика в точном смысле слова функционирует как лингвосемантика с некоторыми немаловажными особенностями.

Лингвистическая семантика изучает словесную организацию мысли, тогда как логическая семантика смысловую ее организацию. Отличие в утрировании признаковой определенности, начиная с простейшего: формальная логика оценивает структуру высказываний с позиций не грамматической связи подлежащего со сказуемым, но смысловой связи субъекта с предикатом. Налицо разные типы правил реализации операции «связывания».

Так, в высказывании «У человека есть красивая шляпа» лингвистика сосредоточивает внимание на сцепку подлежащего «шляпа» (известное) со сказуемым «есть» (новое); ее не занимает косвенное дополнение «у человека». Между тем логика озабочивается фиксацией смысловой субъектности, перенося акцент со «шляпы» на «человека». Логически радикальна идея не «шляпности», но «человечности»: субъект — актант сообщаемого. Восстанавливая формальную субъектность, логика устремляет внимание на подчеркивание смыслового отношения; сверхцель — донести информацию не о предмете, а его обладателе, что и обслуживается логической конструкцией высказывания в виде субъектно-предикатной формы на смысловом (не грамматическом) уровне16.

Однако на этом эвристические дифференцировки лингвистической и логической семантики завершаются: в остальном они движутся по достаточно узкой колее лингво-, текстоцентризма.

Подобно лингвистике, формальная логика черпает смыслы, предметные значения из употребления слов. Довольно взять в расчет ригидную идеологию выстраивания формализованных текстов с их семантикой, крепящейся на весьма искусственных методах отношения именования; экстенсионала, интенсионала; неполных символов; жестких десигнаторов (Фреге, Карнап, Монтегю, Рассел, Крипке), дабы убедиться: логическая семантика суть синтактика.

Платформа представительства «мыслимого» через «языковое», намечаемая Луллием, Скотом, получает развитие (через Уилкинса, Дальгарно, Валлиса, Декарта, Полициано, Альштеда, Юнга, Гленвиля) у Лейбница, в проекте «универсальной характеристики», выдвигавшего программу всеобъемлющей калькуляции: «И хотя давно уже выдающиеся мужи выдвинули идею некоего универсального языка… никто, однако, не попытался создать язык, или характеристику, в которой одновременно содержалось бы искусство открытия и искусство суждения… Когда же я отдался этому исследованию более усердно… поневоле натолкнулся на ту замечательную идею, что можно придумать некий алфавит человеческих мыслей (! — В. И.) и с помощью комбинаций букв этого алфавита и анализа слов (! — В. И.), из них составленных, все может быть открыто и разрешено (! — В. И.)». Никоим образом! Нет! Ни в каких случаях — нет!

Стратегия подменить творчество символической (синтаксической) операторикой, эвристику калькуляцией — формальным исчислением — алгоритмом наращивания формульных записей (строчек — «машина» Поста) вполне понятна: она отвечает наивным гносеологическим устремлениям чисто технически получить всю полноту знания из ранее вскрытых прозрачно-непререкаемых самооправдываемых основоположений. (Гносеологическому идеалу тотальной расчислимости познавательных действий корреспондирует политический идеал универсальной расчислимости социальных действий, пестуемый интеллектуалами эпохи Просвещения, обуреваемыми надеждой учредить совершенное общество по началам всепостигающего разума)17.

Формальная реконструкция содержательных рассуждений сообщает последним преимущество относительной однозначности, точности, строгости, однако не посягает (ввиду капитальных ограничительных результатов Геделя, Тарского, Левенгейма, Сколема) на редукцию содержания к форме, и тем более на формулировку правил открытия, получения новых (сверхсловесных) истин.

Некий рецидив мощной эпистемической традиции механического вывода-обоснования истин из самоочевидных логонов мысли позволительно усмотреть в сфере лингвистической семантики — доктрине семантических примитивов (интуитивно ясных тезисов — Вержбицка); в сфере логической семантики — в логическом функционализме, отождествляющем удостоверение истинности формальных конструкций с табличным методом выстраивания разрешающей процедуры; в логическом редукционизме, вводящем технику сведения интенсионалов к экстенсионалам; для более тонких эпизодов интенсиональных функций допускается апелляция к психическому преформизму (?!) — врожденным схемам действия (Хомский), схватывающим идеалии (эйдосы) идеационным актом сознания (Монтегю).

Логическая семантика — добропорядочная дисциплина, гносеологическая недостаточность (не хочется говорить «узость») которой, однако, обусловлена исходным принципом установления смыслов, приписывания значений по оценке свойств языковых выражений. Именно в данном пункте кроется ущербность формального подхода репрезентировать природу неязыковых объектов ресурсами (исключительно) языка. Аналогичное — по части определения функции «истинности». Упор на исследование не вещных, но знаковых связей влечет синтаксическую (!) трактовку «истинности». Скажем, выражение W ∈ φ (P); W составляет множество миров, где справедливо задаваемое функцией φ — (P). Такое возможно на худосочном плацдарме замены анализа отношений «знак — объект» отношениями «знак — знак» с предметно-тощей схемой индексации истины по формальному приписыванию.

Подобная познавательная тактика, очевидно, невдохновительно элементарна; некое критическое резюме ее беспристрастной оценки заключается в понимании:

• условия истинности знания как такового не конституируются формально (ср.: парадоксы материальной импликации и трудности реализации программ строгой, сильной, аналитической, интенсиональной, релевантной импликаций);

• богатство реального познания не втискивается в прокрустово ложе реконструктивного формально-логического инструментария; близорукость логической семантизации отличает представления многоотсечных, многогранных концептов типа «время», «человек», «жизнь», «опыт» и т. д. с обслуживающими их экзистенциалами, философемами, сценографиями реальности;

• фактическое многообразие человеческого достояния-наследия не имеет прямого синтаксического представительства, допускающего строевую (формальную) фиксацию;

• востребует уточнения тезис Фреге «Логика есть наука о наиболее общих законах бытия истины»18. Истины — какой? Сугубо логической, но не эмпирической. Логика не располагает органоном выявления и даже оправдания (учитывая непреходящую роль предпосылочного, фонового знания в данном процессе19) фактической (тем более судьбической) истины. Свойства логической истины выражают законы логики (табличный способ); свойства фактической истины выражают законы мира (опытный способ).

1.3. Философская семантика

Лингвистическая, логическая семантики черпают смыслы-значения в текстах (языковых конфигурациях): в своих профессиональных заботах первая тяготеет к прагматике, вторая — к синтактике. Философская семантика черпает смыслы-значения в реальности; в своих профессиональных занятиях она тяготеет к освоению не знакового, а предметно-вещного сущего — status rerum (SR). Участливыми орудиями данного благодатного дела пребывают верификация, операционализация, реификация, атрибуция, субстантивация, проекция, объективация, эмпирическая интерпретация — сугубо сверхлингвистические приемы конституирования содержания (установления истины по директивам не когеренции, но корреспонденции — соответствия засловесной, «внетекстовой» действительности — SR).

Философская семантика — референциальна, когнитивна, коннотативна, что в поиске предметных значений, вещных смыслов ориентирует на развертывание неформальной процедуры (подобного нельзя утверждать о той же семантике Соссюра, утрирующей нереференциальный статус смыслов-значений знаков, детерминируемых несубстанциальной системообразностью. Нечто сходное — касательно упоминавшихся логических систем Хвистека, Лесневского, где «онтология» задана «именованием». Наиболее содержательный фрагмент «знаковещательной деятельности» — литературоведение — изучает типы творческого самовыражения через поэтику, стилистику, опять же, герменевтику текстов под углом зрения художественности), где смыслы-значения представляются достоянием не выразительной, а соотносительной плоскости, аттестующей порядок «внесловесно-внехудожественного» сущего.

Оценим знаковую трансформацию предмета обожания — женщины — в незнакомку, «прекрасную Даму».

Поэтически она выглядит художественным олицетворением, романтической метафорой-метаморфозой: под влиянием высокого чувства реальное существо обретает бесконечно дорогую инкарнацию.

Гносеологически она выглядит не символонесущим морфизмом, но элементарной гипостазой, субстантивной онтологизацией плотских качеств. У поэта — изощренная сложносочиненная гипербола, иносказание, выражающее труднопередаваемое «томленье» духа.

...