Оглавление

1. Людвикас Реза
2. Предисловие
3. Глава 1. Детство
4. Глава 2. Студенческая юность
5. Глава 3. Капеллан и учёный. Наполеоновские войны
6. Глава 4. Профессор университета «Альбертина»
7. Глава 5. Реза филолог, переводчик и издатель
8. Глава 6. Поэзия Людвикаса Резы
9. Глава 7. Завершение жизни
10. Глава 8. Людвикас Реза сегодня
11. Приложение 1  Рассказы и наблюдения о военных походах 1813—1814 годов
12. Приложение 2  Хроника жизни Людвикаса Резы
13. Кратко об авторах

Людвикас Реза:

«Кто умеет смотреть на небо, тот забывает земные муки и все жизненные трудности»

Предисловие

Прошла почти четверть тысячелетия со дня рождения Мартина Людвикаса Резы, а имя его продолжает жить. При этом он — не знаменитый полководец, не царедворец и дале­ко не самый великий поэт. Но уникальный жизненный путь Резы продолжает активно изучаться и в XXI веке. Народные песни и истории, собранные и опубликованные им, звучат и комментируются; его научная и административная деятель­ность является предметом обсуждения на университетских конференциях; в богословских дискуссиях до сих пор упо­минаются его работы по теологии; его масштабная работа по подготовке нового перевода Библии на литовский язык продолжает оставаться фундаментальной; его поэзия — ли­товские дайны — переводятся, читаются и поются; и каждый раз, когда звучит гекзаметр Кристионаса Донелайтиса или упоминается имя великого поэта, звучит и имя Людвикаса Резы. Людвикас Реза — универсальный гений конца эпохи Просвещения.

И всё-таки значение Людвикаса Резы — его личности, его трудов и достижений ещё до конца не раскрыты и не оце­нены. Собираются новые данные о жизни и работах Резы, появляются новые идеи и подходы к изучению творческого наследия просветителя. Сформированный в прошлом веке стереотипный образ, что Реза — бедный сирота, прусский литовец из маленькой деревни на Куршской косе, занесён­ной песком, случайно получивший университетское образо­вание (по сути правдивый, но по соображению нынешних дней — слишком узкий) нуждается в более широком и при­стальном взгляде на его жизнь и деятельность.

При этом необходимо учитывать, что Реза в первую оче­редь был священником и лишь затем — педагогом, одним из руководителей университета, теологического факультета и литовского семинара, филологом, редактором и переводчи­ком религиозного писания, публицистом, историком и, на­конец, поэтом. Хотя в каждой из этих областей он получил прижизненное признание.

Для литовской литературы, культуры и развития нацио­нального самосознания важнейшая область деятельности Резы — публикация литовских народных песен и поэтиче­ских произведений Кристионаса Донелайтиса. Он одним из первых стал систематически собирать народные песни и к этой работе привлёк представителей разных слоёв общества из всех районов Восточной Пруссии. На основе собранно­го материала им написаны первые аналитические исследо­вания народных песен, и труды его увенчались выпуском в Кёнигсберге сборника литовских народных песен с под­робным научным комментарием. Песни из этого сборника, аутентичные и обработанные, и сегодня любимы и часто звучат.

Реза высоко (хотя и не всегда однозначно) оценён как от­крыватель, первый публикатор и переводчик на немецкий язык поэмы «Времена года» Кристионаса Донелайтиса, а также басен великого поэта. Реза открыл поэта Донелайтиса неслучайно. Он долгие годы искал, системно собирал и ис­следовал литовские рукописи. Есть версия, которая продол­жает обсуждаться, что именно им опубликовано ещё одно из самых первых литовских светских художественных про­изведений — историческая поэма «Пилкалнис» Кристионаса Готлиба Милкуса.

Реза вырос среди простого народа в литовско-куршском, в деревенском немецком окружении, получил немецкое ака­демическое образование и воспитание, в нём было достаточ­но много государственного прусского патриотизма, однако, в автобиографии он себя называл урождённым «из литов­ского рода», а великой заботой его жизни было служить просвещению и литовскому народу. Он был единственным прусским литовцем, достигшим такого высокого академи­ческого и церковного ранга. Не только в Прусской Литве, но и в зарубежных академических кругах его считали самым знаменитым специалистом по балтистике. Литуанистиче-ские труды не раз сводили Резу с известными немецкими, российскими и другими европейскими государственными деятелями и учёными первой половины XIX века.

6 января 1810 года король Пруссии издал приказ о на­значении Резы экстраординарным профессором теологии и специальным преподающим руководителем семинара литовского языка. Этот семинар в Кёнигсбергском универ­ситете, учреждённый 27 июня 1718 года специальным рес­криптом прусского короля Фридриха Вильгельма I — первая академическая структура в мире по изучению литовского языка. К началу XIX века семинар пришёл в упадок, стоял вопрос о его закрытии, но профессору Резе удалось усовер­шенствовать его работу. Он руководил семинаром и препо­давал в нём почти 30 лет с небольшим перерывом, когда в качестве военного капеллана окормлял прусскую армию на войне с Наполеоном. Реза был единственным среди коллег-профессоров университета Кёнигсберга, прекрасно знав­шим литовский язык. Он воспитал яркую плеяду деятелей литовской письменности, распространителей народного творчества и собирателей фольклора. Во времена его руко­водства семинаром значительно выросло число слушателей, а семинар достиг своего расцвета.

Три десятилетия Реза преподавал курс теологии и древ­них языков в Кёнигсбергском университете, не раз был из­бран проректором университета (титул ректора был у само­го короля), деканом Теологического факультета, был членом сената университета, заседателем Церковной консистории, писал латинские теологические и философские трактаты. Вклад Резы в науку и культуру Восточной Пруссии, несо­мненно, значителен. Несмотря на сиротское детство, голод­ную юность, военное лихолетье, Людвикас Реза был опти­мистом, считавшим, что добросовестный, системный труд на благо людей способен улучшить мир.

Напряжённая работа подорвала здоровье профессора Резы. Он умер в 1840 году 30 августа на 65 году жизни и по­хоронен в Кёнигсберге на старом Кнайпхофском кладбище (Соборном), вблизи Бранденбургских ворот. Свои накопле­ния и имущество он оставил по завещанию на приобретение и содержание студенческого общежития Резаниума, широко известного до сих пор.

В последние десятилетия в Литве и других странах вы­полнены значительные работы по изучению наследия Резы. В 2005 году в Калининграде в издательстве «Кладезъ» на русском и немецком языках опубликован сборник стихов Л. Резы «Прутена» в переводе Сэма Симкина. На литовском языке вышли несколько томов фундаментальной энцикло­педии, посвящённой Резе, опубликованы «Дневник капел­лана», «История семинара литовского языка».

До сих пор на русском языке, за исключением нескольких краеведческих статей (например, Н. Ермакова, М. Бёттихер «Реза как руководитель Литовского семинара в Кёнигсберг-ском университете») и глубокого эссе профессора Влади­мира Гильманова «Людвикас Реза и борьба двух „тайн“», не публиковалось значительных материалов о Резе. Данная книга — первое обширное издание на русском языке, посвя-щённое ему. Первоначально рукопись этой книги содержала огромный библиографический список, сотни ссылок на пу­бликации (в основном на литовском и немецком языке), по­священные жизни и творчеству Резы. Это придавало книге научную значимость, но делало совершенно невозможным чтение текста для обычного читателя. Так как эту книгу ав­торы в первую очередь адресуют широкому кругу россий­ских читателей, мы решили отказаться от обильных ссылок и сделать текст более доступным. В работе над этой книгой широко использовались статьи и монографии сотен иссле­дователей, которым приносим благодарность и признаем их приоритет по всем вопросам, затронутым в книге. Считаем необходимым с глубоким почтением упомянуть имена хотя бы некоторых исследователей жизни и трудов Резы: Анта-нас Йовайша, Юозас Юргинис, Домас Каунас, Рут Лейзе-рович, Люция Цитавичуте, Сильвия Поците, Ниоле Стра-каускайте, Люция Путинайте, Леонас Гинейтис. Именно их работы легли в основу жизнеописания профессора Резы.

Людвикас Реза родился на Куршской косе, учился и всю жизнь работал на земле нашего края, умер и упокоен в на­шем городе. Его память отмечена замечательным памятни­ком на проспекте Победы и мемориальными досками на одном из зданий университета и на сохранившейся стене старого Кнайпхофского кладбища возле Бранденбургских ворот. Авторы надеются, что эта книга откроет российским читателям новые страницы жизни легендарной историче­ской личности, расскажет о его филологических, поэтиче­ских, переводческих, теологических работах и историче­ских записках.

Глава 1. Детство

Миллионы птиц летят над Балтийским морем на север весной, а осенью на юг. Полёт их был долгим и трудным десятки тысяч лет. Но, когда несколько тысячелетий назад из моря поднялась длинная песчаная суша — Куршская коса, она стала прибежищем для уставших птиц, местом их спа­сения и отдыха. Недаром старинное название косы — Страна гнёзд (Нестланд). Коса — заветное место, особенно для ро­дившихся на ней. Детские годы во многом определяют эмо­циональный строй, качества личности и интересы человека. Огромное значение имеет и природа, окружающая ребёнка. В этом смысле детство Людвика Резы было необычным. Узкая полоска земли между морем и заливом, зелень хвой­ных лесов, песни ветра и золотого песка — вот пространство юного Людвика. Он родился 9 января 1776 года* в деревне Карвайчай в семье хозяина корчмы, сторожа морского побе­режья Куршской косы Йонаса Резы (Johann Reese) и дочери табачника из Шилуте Катарины Шарлотты, в девичестве Шнайдер (Chatherine Charlotte Schneider). Реза был млад­шим ребёнком в большой семье.

В конце XVIII века Куршская коса была дальним захолу­стьем Прусского королевства. Жители здесь занимались ры­боловством, огородничеством, собиранием янтаря. Заработок от случая к случаю предоставлял и почтовый тракт, который соединял Кёнигсберг (ныне Калининград) с Мемелем (Клай­педой). Люди, жившие на Куршской косе (Неринге), говорили на немецком, литовском и на своём собственном — куршском-наречии, близком к латышскому. Местными администрато­рами, пасторами, учителями назначались немцы, но они на косу отправлялись неохотно, ибо в бедном песчаном крае не могли рассчитывать на хороший доход. Их также пугали частые сильные шторма и необычное стихийное бедствие: после вырубки лесов сдвинулись дюны, ветер стал заметать песками дороги, населённые пункты, в том числе и деревню Карвайчай.

Ко времени рождения Резы деревня Карвайчай была цен­тром церковного прихода, здесь располагались небольшая школа, трактир, несколько усадеб, однако надвигающиеся дюны уже начинали разрушать деревню. Расскажем подроб­нее об этой деревне на уникальной Куршской косе (Нерин­ге), где прошли его детские годы, и собственно о церковном приходе Карвайчай — Юодкранте (Шварцорт) как явлении, сыгравшем фундаментальную роль в формирования лично­сти Резы — краеугольном камне его последующей успешной деятельности. К этому месту он не остался равнодушным, и когда достиг карьерных высот в Кёнигсберге. Именно здесь в середине XVIII века начиналась история рода Резы на Куршской косе. По данным немецкого историка Курта Фор-штрейтера, до 1724 года никого из семьи Резы на Куршской косе ещё не было. Его предки переселились сюда, предполо­жительно, около 1746 года.

В деревне Карвайчай в те времена число домовладе­ний не превышало 20-ти, а в приходе в целом — 60-ти, и так продолжалось более века, до середины XIX столетия. Это место можно считать самой захолустной частью про­винции Восточной Пруссии того времени не только по ге­ографическим критериям, но и по качеству жизни людей. Мало того, что Мемельский (Клайпедский) край был самой дальней окраиной, приход Карвайчай, вдобавок, был отде­лён от материка и омывался заливом и морем. Так как до ближайшего другого приходского центра было более 30 км по пескам, а до деревни Кинтай (ныне Литва, поселение Кинтай — на восточном берегу Куршского залива) — 14 км по воде через залив, то Карвайчай в XVIII веке действительно была трудно достигаемой церковной деревней. Но было и одно благоприятствующее обстоятельство: до самой сере­дины XIX века Куршская коса выполняла функцию ожив­лённого почтового тракта европейской важности, который имел большое значение для государственных и хозяйствен­ных отношений. Куршская коса была сначала важным от­резком тракта Кёнигсберг-Рига, а в первой четверти XVIII века, когда столицей России стал вновь построенный город Санкт-Петербург — частью сообщения Берлин-Петербург Близкие связи Пруссии и России гарантировали почти регу­лярное движение правителей, дипломатов, торговцев и дея­телей культуры. Военно-стратегическое значение тракта су­зилось уже на закате Орденского государства. Но в поздние века военные части разных стран шагали по Куршской косе. К сожалению, хотя местные жители и имели возможность видеть не одну мимо проезжающую знаменитую личность того времени, даже монарха, однако это имело небольшое влияние на качество их повседневной жизни. А последствия военных противостояний здесь, как нигде больше, отзыва­лись особенно больно и долго.

Обобщённую и правдивую картину жизни в этих местах передают описания этой местности различных путеше­ственников. Вот записка одного из них:

«На этом полуострове нет никакой растительности, здесь не увидишь ни вспаханной земли, ни деревьев, ни грядки овощей. Со стороны залива в разбросанных семи деревень­ках жители занимаются исключительно рыболовством. Бо­лее грустного места, чем здесь, наверное, нет в мире. Только песок и вода. Мне не понятно, как здесь могут жить люди. Уже один их вид показывает, что ничего общего, кроме че­ловеческого облика, с другими людьми они не имеют. Не­дружелюбие в чертах лица, грязь, непонятный воющий язык — всё это свидетельствует, что они стоят на самой низ­кой ступени человечества».

Схожее впечатление изложено и в другом достаточно ху­дожественном описании путешествия по косе в 1800 году. Автор сообщает, что ещё более грустный вид, чем Курш-ский залив, имеет Куршская коса, в которой ничего нет, кроме вечной бури песка. Можно путешествовать милю за милей и не встретить ни одного человека, не говоря уже о деревнях. По песку здесь ехать невозможно, ибо песок до­стаёт до оси телеги. Встречаются некогда обжитые людские лачуги, которые почти занесены. На побережье моря лежат выброшенные на берег останки разбитых кораблей. В конце концов, путешественник резюмирует:

«Всё здесь выглядит запущенно и страшно, и всё, что здесь можно услышать и увидеть, у человека с дрожью бу­дит мысли о Божьей каре».

Постоянная борьба с двигающимся песком и бедностью — так выражен скромный образ жизни родной деревни Резы, которую он наблюдал в детстве. Такова типичная картина жизни многих поселений на Куршской косе за несколько де­сятилетий до начала XIX века и в течение полувека после.

К церковному приходу Карвайчай относились тогда де­ревни Юодкранте, Нида, Нагляй и Карвайчай (последние два поселка вблизи Юодкранте ныне не существуют). В середине XVIII века здесь были 44 домовладения, в 1785 году — 49, в 1792-м — 55, а в 1820-м — 69 усадеб с 498 жителями. Этот приход, с относящимися к нему деревнями и жившими там прихожанами, сильно уступал другим при­ходам Клайпедского края. Важно и то обстоятельство, что в этой части Куршской косы почти не было пашни и лугов. По данным на середину XIX века, приходу принадлежало всего лишь 20 га пашен, лугов и пастбищ. Это обстоятель­ство и было определяющим для образа жизни местных жи­телей: заниматься животноводством и земледелием не было условий, единственным и стабильным источником средств для проживания было рыболовство. Как известно, по соци­ально-имущественным критериям рыбачьи общины всегда были на ступень ниже крестьян. Выращивать скотину (в ограниченном количестве) на косе можно было только при условии доставки кормовой травы и сена с другой стороны залива. Сено же, привезённое летом на лодках, а зимой по льду на санях, было дорогим — с этим и связана дороговиз­на содержания скотины. Пастор Юодкранте в середине XIX века для коровы на зиму купил лодку сена за 23 талера, а его годовой доход составлял 600 талеров. Он отмечал, что для него деньги, потраченные на сено, были очень больши­ми. Бедная жизнь прихожан очень хорошо раскрывается в контексте церковной жизни. Можно и по-другому сказать: маленькое число прихожан и скудное их положение предре­шало плохое материальное состояние церковного прихода.

В XVII веке деревни прихода формально принадлежа­ли приходу Кунцай. В 1709 году от Кунцай были отделены Нида, Нагляй, Карвайчай, туда же присоединили селение Юодкранте, которое принадлежало литовской общине церк­ви Св. Якоба в Клайпеде. Из этих деревень был сформиро­ван Приморский приход (Strandgemeinde), который до 1740 года обслуживал дьякон (второй священник) литовского прихода церкви Клайпеды. Совершенно самостоятельным приход Карвайчай стал в 1741 году, когда общине был на­значен отдельный священник. Хотя административно при­ход Карвайчай стал самостоятельным, но материально он никогда не мог себя содержать без внешней помощи. Навер­няка, церковные власти Кёнигсберга и суперинтендантура Мемеля, создавая новый приход Карвайчай, не рассчитыва­ли, что эта община на пятьдесят лет станет тяжёлой ношей финансового и другого обслуживания. Все надеялись, что со временем дела наладятся, и священник с прихожанами заживут лучше.

Материальный недостаток прихода хорошо виден из истории строительства церковных строений и уровню жиз­ни священников. До 1748 года в Карвайчай отдельного зда­ния церкви ещё не было.

Церковные службы после пожара 1746 года проходили в большой комнате школьного здания. Отдельные здания шко­лы и церкви отстроены к 1748 году при большой поддержке суперинтенданта Клайпеды и при его посредничестве в по­лучении финансовой помощи. Больше всего проблем было со строительством пасторского дома в 1755 году. Суперин­тендент лишь в 1751 году решился организовать акцию сбо­ра средств для строительства. За помощью он обратился в приходы Клайпедского края, которые всего пожертвовали

100 талеров. Объявили сбор по всему Литовскому депар­таменту и собрали ещё 268 талеров. Так как собранных средств не хватало — по смете на строительство требовалось 492 талера, было получено указание от властей найти вари­ант с меньшими затратами. Было решено школьное здание, в котором жил прецептор (учитель), передать пастору, а для школы построить здание поменьше. Новое здание школы, где была предусмотрена и квартира для учителя, было по­строено в 1755 году и обошлось в 211 талеров.

Другой случай, опустошивший церковную кассу, был свя­зан с опасностью заноса песком деревни Карвайчай. Угроза эта стала реальной с 1774 года. Сначала опасность больше все­го угрожала церковным строениям, поэтому в 1777 году был перенесён на новое место и перестроен пасторский дом, затем то же самое в 1779 году было осуществлено со школой, а цер­ковь в 1795 году была перенесена в Юодкранте.

Приходскую бедность ясно показывают жизненные условия пасторов и учителей. Первый священник Пройс (J.Fr. Preuss) в приход Карвайчай был назначен в 1741 году, но уже в 1743 году из бедного прихода уехал, отслу­жив всего два года. В акте обследования прихода в 1742 году учитель Михаэль Бернхард жаловался проверяющим, что налоги жители платят нерегулярно, а некоторые вооб­ще отказываются платить. Кроме того, он был недоволен плохим состоянием небольшого школьного здания. А пас­тор Пройс тогда же заявил проверяющему, что из-за плохих жизненных условий он не может иметь лошадь, а значит, не имеет возможности навещать прихожан. Своих же лошадей прихожане пастору давали редко.

Когда Пройс ушёл с церковной службы из прихода Карвайчай, власти почти 10 лет не могли найти ему замену на эту плохо оплачиваемую работу. Кроме того, в 1746 году в селе Карвайчай сгорели молельный дом и школа. В 1752 году лютеранская консистория сделала вывод, что если найдётся подходящий кандидат на должность пастора в Карвайчай, то ему следует предложить более значительную зарплату, но это понимание пришло слишком поздно. Так как приход не смог собрать священнику нужную сумму, снова пришлось просить помощи у других приходов. О скромной жизни та­мошних священников имеется много свидетельств.

Дошло до того, что, когда в 1782 году умер пастор прихода Карвайчай Довидас Готфридас Зудноховиус (D.G. Zudnochowij), его брат Теодор не разрешил карвайчайцам похоронить его там, объяснив: «Я вам его в ваши пески на смех ветрам не оставлю, здесь первый же ветер может его вымести из моги­лы. Он свои дни в вашем пересохшем деревянном доме свя­щенника отмучился. Теперь он ляжет в могилу выложенную кирпичом, где ему ни в чём не будет нужды».

Путешественник, описывая условия жизни священника Юодкранте, отмечал: «Приходской дом был крохотным, на­против него, на маленьком участке земли росли несколько фруктовых деревьев, рядом паслась корова — единственное животное, принадлежащее пастору».

Условия жизни учителей прихода были схожими, может быть, даже хуже, чем священников. В одном письме 1753 года сообщается, что у прецептора деревни Карвайчай нет лугов и прихожане, которые арендовали луга по той сторо­не залива, обязаны каждый год обеспечивать своего учите­ля сеном. Однако сено, которое селяне поставляли, часто, иногда четыре года подряд, было негодным, ибо луга даже летом бывали затопленными. В обращении к власти прецеп-тор просил: «Низко кланяясь, прошу, чтобы планируя какие-то изменения в Карвайчай, вы подумали бы и о положении учителя, ибо прожить на 32 талера почти невозможно».

Бедность общины Карвайчай раскрывает скромное вну­треннее убранство церквей Карвайчай и Юодкранте. В 1776 году, в год рождения Резы, всё имущество церкви Карвайчай составляли две чаши из серебра и олова, два подсвечника, латунная посуда для крещения и одно расписанное блюдо для исполнения обряда. Из принадлежностей алтаря — всего лишь несколько разноцветных шёлковых платков, а амвон был обшит красным полотном, которое пожертвовал владе­лец почты Ниды. Остальные вещи церкви — всего лишь но­силки и регистрационные книги.

Скудное имущество было и у церковных школ Карвай-чай, Юодкранте и Ниды. В конце XVIII века в школах име­лись лишь классные доски, каталоги и книги Библейских историй на литовском и немецком языках. Школа в Карва-йчай, как подобает основной церковной школе, имела одно преимущество — старую литовскую Библию, лежащую на полке. Немного позже (около 1807 г.) школьный инвентарь пополнился столом, партами и несколькими книгами. Такое состояние дел отражает строка элегии Резы о спасающих­ся от ползучих песчаных дюн жителей деревни Карвайчай: «Бежали в другие деревни со скудными остатками имуще­ства…»

И так нелёгкую жизнь прихожан не раз усложняли войны. Большие убытки общине Куршской косы принесли собы­тия Семилетней войны (1757—1763) и наполеоновских войн (1807—1812). Уже в 1805 году по Куршской косе из Мемеля (Клайпеды) в Кёнигсберг прошёлся прусский батальон, две части которого через месяц вернулись назад. В июне 1807 года в Клайпеду из отошедшего французам Кёнигсберга на кораблях приплыли множество больных и раненных рус­ских солдат. Ещё тысячи их проходили пустошами Курш-ской косы. Многие от болезней, голода и истощения уми­рали по дороге и были похоронены в песчаных дюнах. Есть свидетельство, что в Юодкранте был устроен лазарет, от ко­торого заразные болезни распространились среди местных жителей.

В 1812 году по косе опять проходили воинские части французов, обеспечение им должны были предоставлять мест­ные жители, которые из-за этого несли большие лишения. И тогда же, обосновавшись в церкви Юодкранте и в приходском доме, артиллеристы разграбили помещения, а из страниц, вы­рванных из церковных книг, крутили пыжи для орудий. Эти события оставили тяжёлый след и в лесах косы.

Лучше всего жизнь прихода Карвайчай характеризует трагический период борьбы людей с ползучими песками и занесением песком деревни. Об этом этапе в жизни деревни осталось много свидетельств. Эту борьбу жителей деревни с песчаными заносами видел малолетний Реза. Отметим лишь самые интересные и наиболее важные. Настоящую опасность песка жители Карвайчай почувствовали ещё в 1746 году, когда был занесён песком находившийся вблизи деревни старый лес. В том же самом году уже упоминав­шийся пастор Зудноховиус сообщал властям, что по причи­не безостановочного западного ветра и частых ураганов есть угроза занесения песком деревни и церковных строений. Несколько лет, начиная с 1766 года, деревня и священник могли передохнуть от борьбы с песком, ибо в эти годы стали дуть восточные ветры и наступление песка не только оста­новилось, но и отступило. В 1771 году, когда снова начали постоянно дуть западные и северные ветры, дюны зашеве­лились и продолжили наступление. Местный священник в 1774 году писал, что опасная песчаная гора приблизилась к приходскому дому до 12 шагов. За последние годы песок придвинулся на 40 метров и замёл растущие вблизи старые 50 сосен, а теперь есть угроза не только заноса приходско­го дома, но и церкви со школой. В этом же письме о про­цессе занесения песком сообщалось, что «в том нет вины людей, всю чёрную работу выполняют почти каждодневные западные и северо-западные ветры и ураганы, которые за удивительно небольшое время перенесли сравнительно да­леко лежавшие песчаные горы. От песка нет никакой огра­ды, а восточные ветры, которые могут сдержать песок, дуют сравнительно редко. Двадцать лет назад для этих зданий не было лучшего места, чем настоящее, которое в будущем году будет заметено». Власть дала указание: церковь, школу и приходской дом из-за бесспорной угрозы заноса песком разобрать и перенести в более безопасное и зелёное место.

Самая большая опасность в то время грозила приходско­му дому, ибо песок в конце 1775 года уже достигал полови­ны высоты его окон. Сообщалось, что пастор в пасторском доме ещё сможет зиму прожить, но уже в начале следую­щего года дом должен быть разобран. Скорее всего, именно в этом приходском полузасыпанном песком доме 14 января 1776 года был крещён родившийся в этой деревне Людвик

Реза. Хорошо хотя бы то, что обряд крещения зимой прохо­дил в отапливаемом помещении.

Положение приходского дома стало окончательно безвы­ходным, когда 23 марта 1776 года (через три месяца со дня рождения Резы) налетевший ураган почти похоронил его под песком. Две комнаты и кладовая уже не использовались, воз­никла угроза, что всё здание под давлением песка, который уже доставал до крыши, разрушится. Когда от властей было полу­чено ассигнование на древесину и оказана денежная помощь от соседних приходов, приступили к строительству нового приходского дома, службы в котором начались в 1777 году.

Пока почти три года занимались перестройкой приход­ского дома, возникла реальная опасность занесения зданий церкви и школы. В извещении от 9 января 1779 года сооб­щалось, что в прошлом году всё казалось ещё терпимым, ибо осенью часто дул южный ветер. Однако хватило всего нескольких больших ураганов, чтобы состояние строений ухудшилось: ограда вокруг церкви была похоронена в пе­сках, а попасть внутрь можно было лишь через торцовую дверь. Увеличилась опасность и для школы, около которой выросла дюна размером с дом. По этой причине немедлен­но стали искать новое место. Как сообщается, в 1779 году выбор подходящего места для строительства школы стал самой большой заботой деревни, так как часто налетающие ураганы не давали гарантии безопасности ни одному пред­ложенному месту. Всё-таки в этом году школа была постро­ена в 30 метрах от нового приходского дома. Но, когда ра­зобрали старую школу и пасторский дом, которые частично защищали церковь, дошла очередь и до неё. 9 декабря 1779 года пастор с большим волнением писал, что прошедший ураган и шквальный ветер на щепки разбили два церковных окна, которые пришлось забить досками. Опасность угро­жала и единственным дверям церкви. Закономерно возник вопрос, где хоронить умерших, так как кладбище, которое находилось рядом с церковью, оказалось засыпанным пе­ском почти на метр. На просьбу священника о переносе церкви на другое место, управление домена Гумбинена (Гу­сев) ответило, что вскоре может случиться так, что и всю деревню Карвайчай придётся переселить, поэтому от пере­несения церкви пока придётся воздержаться. Спустя шесть лет, церковь была закрыта, а службу стали проводить в при­ходском доме.

Эту уникальную трагедию деревни, связанную с насту­плением гигантских гор песка, мальчик Людвик Реза наблю­дал в своём детстве.

Прошло ещё несколько лет, и в 1789 году новый пастор прихода Карвайчяй Шварц (E. Schwarz) записал, что от на­пора песка церковь совсем покосилась, внутри солнечного света нет, наметы песка достигают крыши, зайти в церковь через дверь можно лишь согнувшись и встав на четвереньки. Хотя прихожане регулярно откапывали двери из наметённо­го песка, но на другой день его нагоняло ещё больше.

Так как и в самой деревне оставалось немного жителей, приняли решение перенести церковь в один из соседних на­селённых пунктов. После многих осмотров местности поста­новили строить новую церковь в Юодкранте. Официально церковь Юодкранте освятили 28 июня 1795 года. Последние записи в церковной книге Карвайчай сделаны 5 октября 1795 года (регистрация крещения) и 16 сентября 1796 года (реги­страция смерти). Когда поселение Юодкранте переняло от Карвайчай функции центра прихода, вместо Карвайчай стали в записях отмечать факты истории Юодкранте.

Жители деревни Карвайчай переселились в ближайшие населённые пункты: Юодкранте, Нагляй и Ниду. Незавид­ную ситуацию погибающей деревни ещё в 1778 году кратко выразил один из чиновников: «Земельный участок заметён песком, хозяин умер, вдова побирается нищенкой».

Миграцию жителей ярко иллюстрирует уменьшение чис­ла школьников: в 1781 году их было 26, 1785 — 13, 1788 — 9, 1791 — 6, 1795 — 2. В 1792 году из 18 ранее живших в деревне семей осталось лишь 4. Поэтому 9 декабря 1792 года было объявлено, что Карвайчай больше нельзя называть церков­ным центром, её даже деревней не назовёшь. Но на карте Пруссии, составленной в 1796—1802 годах, отмечено, что в

Карвайчай в то время ещё оставались школа и две усадьбы. Одна из них, скорее всего, была корчмой, которую перенес­ли из деревни последней в 1798 году.

Уровень просвещения в приходе был довольно низким, пока школа Карвайчай была единственной (школы Ниды и Юодкранте были построены позже — в 1744 году, а в Нагляй — 1779 году). Как написано в отчете инспекции за 1742 год, лишь малая часть детей посещала школу. Часть прихожан оправдывались тем, что их дети не могут посещать школу, ибо до неё 1—2 мили (около 10—14 км). Инспектор тогда по­советовал прихожанам взять пример с других приходов, где дети, взявшие из дома еду и напитки на неделю, следуют в школу, а домой из школы возвращаются лишь в субботу. По данным за 1792 год школу Ниды посещали 26 детей, Юод-кранте — 18, Нагляй — 12, Карвайчяй — 7. Можно считать, что дела просвещения под конец XVIII века пошли на поправку. Например, по всей Куршской косе во второй половине XVII века были лишь три грамотных человека — пастор Кунцай, учитель Пош и прецептор Михаил Шлик, а уже в первой половине XVIII века в университет Кёнигсберга были при­няты 5 студентов — уроженцев Карвайчай. В приходе усо­вершенствовалась и подготовка учителей. Так в конце XVIII века учителем в Ниде работал портной, а в Нагляй — сапо­жник. А на начало XIX века известно, что учителями были назначены люди, имевшие высшее образование, которые, если пастор не мог иногда приехать на службу в Ниду или Юодкранте, могли вести за него церковную службу.

Так в общих чертах развивался приход Карвайчяй-Юод-кранте во времена детства и юности Резы. Многие из этих явлений частично были судьбоносными и развивались по естественным причинам. Сложное географическое поло­жение и угрожающее природное окружение создали зам­кнутый круг проблем: с одного лишь рыболовства бедно жившие люди не могли обеспечить нормальных жизненных условий священникам и учителям, были не состоянии со­держать церквь и школу. Это не могло не сказаться на их об­разовании и религиозном сознании. И если в более ранние периоды из этого замкнутого круга им помогали вырвать­ся государство и соседние приходы, то позже, к концу XIX века, эта самая «мачеха-природа» радикально изменит вид прихода: из бедного, государством субсидируемого прихо­да, он станет местом прибыльной курортной идиллии.

Семья, в которой родился Реза, была далеко не самой бедной. Его отец Ионас Реза владел постоялым двором и был смотрителем побережья. Он оказывал помощь потер­певшим кораблекрушение кораблям на доверенном ему участке, присматривал за рабочими, собирающими янтарь. За эту службу власть предоставляла жильё, участок земли, платила заработную плату. По социальному сословию Ио-нас Реза занимал более высокое положение, чем простые рыбаки Куршской косы. На крестинах 14 января 1776 года его сын был записан под именами Людвик и Мартин, крёст­ными мальчика стали заведующий почтой, староста Шульц и его жена. И, тем не менее, экономическое положение се­мьи Резы немногим отличалось от жизни односельчан. Био­графы Резы отмечают, что свою большую семью отец мог содержать, лишь прилагая большие усилия.

Но даже такая мало благополучная жизнь продолжалась недолго. На семью навалились тяжёлые испытания. В 1778 году от туберкулёза умерла мать Катарина Шарлота Шней-дерин. Через два года отец женился на дочери прецептора из Карвайчай Марии Доротее Бернардин. Однако прожил с ней недолго — умер от туберкулёза в 1782 году. Детей со второй женой не было. Людвику шёл тогда шестой год.

По данным книг прихода Карвайчай, отец семейства Ио-нас Реза с первой женой имел шестерых сыновей и двух дочерей. Людвик был младшим ребёнком. Мачеха Мария Бернардин умерла через семь лет после смерти отца Резы. Оставшись одна, она ещё некоторое время растила детей, постепенно передавая их родственникам. Таким образом, в течение нескольких лет после смерти отца, дети из семьи Резы оказались на воспитании у разных родственников. О судьбе братьев и сестёр Людвика достоверных сведений нет.

Скорее всего, они не получили образования и остались жить в деревнях. Реза много позже, уже работая в университете, иногда оказывал им материальную помощь.

Мальчика-сироту Людвика сначала приютил рыбак Рад-махер из деревни Нагляй, а в 1782 году — дальний родствен­ник отца, почтальон из Росситена (пос. Рыбачий) — Бем. Учитель из Росситена научил его грамоте. Живя у Бема, ше­стилетний мальчик много работал по хозяйству, пас гусей. На пастбище он брал с собой книжки, но, бывало, зачитав­шись, невнимательно следил за гусями и не раз был наказан за нанесённые гусями потравы и убытки. Зато неудержимое стремление Людвика к учёбе и его послушание очаровали дочь Бема и местного учителя. Их усилия и забота позво­лили мальчику в 1785 году переехать из родной, но бедной Куршской косы, где было пережито много тяжёлых испы­таний, к другому родственнику по линии матери — Довиду Витиху, на тот момент прецептору и регенту кирхи посёлка Каукемен (Каукенай, п. Ясное, в устье рукава Немана — Гильге, ныне Матросовки). Он жил в доме мужа сестры матери Кристионаса Довида Витиха до своего пятнадцатилетия. Позже Витих стал известным священником, знаменитым литовским просветителем и знатоком литовской письмен­ности. Как и многие прусские литовские священнослужи­тели того времени, Витих был приверженцем пиетистской школы Галле. В Каукемене школа была устроена значитель­но лучше, чем на Куршской косе. Да и сам посёлок ещё с 1631 года числился городом, имел корчму, каменную кирху, гостевые дома, почту и торговую площадь, где проводились большие ярмарки, рядом протекала полноводная река Гильге, впадающая в Куршский залив. Здесь Людвик старательно учился шесть лет. Родную деревню Карвайчай в последнем десятилетии XVIII века пески окончательно замели. Приход был перенесён в Юодкранте, школа перешла в Ниду, а люди расселились по поселкам Нида, Юодкранте, Нагляй. Сама родная деревня Резы Карвайчай, которая находилась на два километра севернее современного посёлка Прейла на ли­товской части косы, исчезла окончательно.

Оценив прилежание и успехи мальчика на занятиях, пас­тор Витих стал учить своего подопечного латинскому языку. После конфирмации наставник спросил у пятнадцатилетне­го юноши, что он собирается делать в своей дальнейшей жизни. Не зная общего тяжёлого положения дел, обычно скромный парень настойчиво заявил, что желает учиться дальше. У Витиха была большая семья и небольшой доход, он не мог оказать Людвику необходимую материальную по­мощь. Но при поддержке старых знакомых по Кёнигсбергу Витиху удалось летом 1791 года устроить юношу в дом-приют для бедных Лёбенихта (район Кёнигсберга). Как сирота он получил право бесплатно посещать латинскую школу Лёбенихта, которая имела право посылать своих вос­питанников-выпускников в Кёнигсбергский университет. Из трёх центральных районов города (Кнайпхоф, Лёбенихт. Альтштадт), совсем недавно, в 1724 году, объединившихся в единый город Кёнигсберг, Лёбенихт долго оставался наи­более бедным и запущенным. Грязные узкие улицы, явно заметные следы огромных пожаров, то и дело случавшихся во второй половине XVIII века — всё это не создавало ра­достного настроения у воспитанников приюта.

В латинской школе Резу приняли сначала в четвёртый, самый низкий по тем временам класс. Своим трудолюбием юноша быстро заслужил уважение учителей, но его дорога к образованию не была быстрой и лёгкой. Безденежность заставила его пережить тяжёлые препятствия при страшно бедственном состоянии Лёбенихтского дома-приюта того времени. Лишь на следующий год после перехода во вто­рой класс, Людвику удалось получить право давать част­ные платные уроки детям из богатых семей, только тогда появились кое-какие возможности нормально питаться и приобретать необходимые книги. Через три года учёбы Реза перешёл в последний класс, и осенью 1794 года, после по­лучения аттестата зрелости, его направили в университет. В латинской школе Лёбенихта Реза выучил греческий и ла­тинский языки, познакомился с ориенталистикой (востоко­ведением), историей, философией. А шесть десятков лет до этого, похожий тернистый путь в университет прошёл и бу­дущий главный герой филологических трудов Резы — Кри-стионас Донелайтис, только его приют и латинская школа для бедных находились в Кнайпхофе.

Глава 2. Студенческая юность

Людвик Реза стал студентом Кёнигсбергского универ­ситета в 19 лет. Он поступил на факультет богословия 25 марта 1795 года. Редко кому из уроженцев бедных деревень удавалось поступить в университет, это само по себе было большим успехом юного Резы. Первое упоминание его име­ни в имматрикуляционных списках университета относится к зимнему семестру 1794—95 учебного года. Реза, как до него Донелайтис, были возрастными студентами. Его одногодки Э. Т. А. Гофман и Теодор Гиппель младший стали студента­ми в 16 лет, как ранее и их профессор Кант. Кёнигсбергский университет играл огромную роль в жизни города и края, а после кантовского периода и завершения наполеоновского нашествия начался настоящий расцвет наук в университете. Кёнигсберг — старейший университетский город к восто­ку от Праги и Кракова. Классический средневековый уни­верситет, в составе 4-х факультетов: философского, меди­цинского, юридического и теологического, был основан 17 августа 1544 года герцогом Альбрехтом Прусским. Однако студенчество Резы пришлось на далеко не самый лучший период жизни университета. Кант и другие старые профес­сора уже завершали свою карьеру, а молодые гении, соста­вившие славу университета после наполеоновских войн, ещё и не помышляли о профессорстве в Кёнигсберге. Разве что ученик Канта профессор Краус уже стал главой кафе­дры камеральных наук в 1795 году и в этот период расши­рил научный диапазон университета.

В списке имматрикуляции национальность Резы не указа­на, лишь отмечено, что он родился в Пруссии в деревне Кар-вайчай. Сам Людвик Реза свою национальность официально огласил значительно позже, в автобиографии, которую он со­ставил в 1810 году и представил в университет Кенигсберга. В документе он указал, что происходит «из литовского рода», к которому принадлежал его отец Йонас Реза, говоривший на литовском языке. В университете Людвик Реза считался литов­цем, это видно из письма академического руководства, в кото­ром указано, что в том же 1810 году Реза назначен экстраор­динарным профессором и инспектором семинара литовского языка. В этом письме говорится:

«Уважаемому мужу М. Людвику Резе, карвайчайскому литовцу, во внеочередном порядке доверить область теоло­гического образования вместе с инспектированием семина­ра литовского языка».

Позже появились другие версии происхождения Резы. Первая из них гласит, что он по национальности курш. Та­кого мнения придерживались Ф. Тетцнер, А. Бруожис, Ви-дунас и др. Данная гипотеза базировалась на том, что в фа­милии Резы присутствует буква «Z», вместо характерного для литовского языка «z» (читается как «ж»), это, якобы, и указывает на его куршский, а не литовский род. Но есть неоспоримое утверждение самого Резы, что он литовского происхождения. Ещё менее аргументирована версия, кото­рая доказывала, что Реза немец.

В университете Людвикас Реза выбрал изучение теоло­гии. Поступить на этот факультет ему мог посоветовать пас­тор Витих. Но и тяжёлые бытовые условия и крайняя бед­ность тоже подталкивали юношу к такому выбору. Так что, выбор Резы был неслучаен и характерен для бедных студен­тов того времени. Вспомним, что и учившийся на полве­ка раньше Кристионас Донелайтис выбрал теологический факультет, да и для Иммануила Канта первоначально была уготована такая же участь. Здание университета в те време­на располагалось на острове Кнайпхоф. Оно стояло углом вдоль русла Новой Преголи, образуя общий двор с Кафе­дральным собором, который служил приходским универси­тетским храмом. Главным проповедником Собора, как пра­вило, был декан теологического факультета университета.

Годы учёбы Резы в университете совпали со временем, когда прусская монархия не участвовала в войнах. Скорее всего, до студентов-теологов не доходила немецкая якобин­ская периодика, однако в академической жизни, как среди студентов, так и профессоров, росли антифеодальные на­строения. Так в 1795 году, когда Реза поступил в универ­ситет, была создана комиссия для слежки за тайными об­ществами студентов. А юноша, родившись в небогатом сословии и постоянно нуждавшийся, не мог остаться равно­душным к антифеодальным настроениям.

В университете Реза учился с упоением. Основным ме­тодом обучения в конце XVIII века оставались лекции, ко­торые профессора читали в здании университета на острове Кнайпхоф или у себя дома. Это касалось и учебных семи­наров по конкретным предметам. Дискурсы, для которых были жёстко определены порядок и обязательные участ­ники, проходили в здании университета, который всё ещё оставался строго лютеранским.

В конце предпоследнего года учёбы Реза уже получал бесплатное содержание в студенческом общежитии, назы­ваемом Кипкеанимум потому, что его организовал профес­сор Кёнигсбергского университета Георг Кипке. Резу также поддерживал университет, оказывая гуманитарную помощь. Когда же ему удавалось получить ещё частные уроки, он мог с горем пополам обеспечить свою жизнь. Такой, более лёгкий, каникулярный период был у него перед последним курсом, летом 1798 года.

Наряду с теологической наукой, в университете Реза из­учал античные языки, литературу, риторику, слушал лекции по истории, но больше всего любил философию и восточные языки. Сильное воздействие на становление личности Резы имели профессора его любимых предметов: философ Им­мануил Кант (1724—1804), ориенталист Иоганн Хассе (1759­1806), историк и риторик Карл Мангельсдорф (1748—1802) и Кристиан Якоб Краус (1753—1807), читавший курс по эконо­мическим и административным вопросам. В университете Резу от других предметов отвлекали очень полюбившиеся ему ориенталистские занятия под руководством профессо­ра Хассе, хотя он также прилежно посещал последние лек­ции Канта и очень интересный курс Крауса. Позже этим трём профессорам Реза выразил своё большое почтение, сочинив для них эпитафии. Также существенное влияние на развитие Резы оказали профессора факультета: Карл Мангельсдорф — профессор риторики и истории, а позже и поэзии; Сэмюэль Готлиб Вальд — профессор богословия, а позже ещё и ближневосточных языков и декан теологическо­го факультета; Готхильф Кристиан Реккард — профессор тео­логии с огромной эрудицией в догматическом богословии; Иоганн Эрнст Шульц — профессор теологии, специалист по вопросам морали в богословии; Иоганн Кристоф Греф — профес­сор церковной истории и церковного права; Карл Людвиг Першке — профессор поэзии, педагогики, истории и прак­тической философии. Все они были учениками Иммануила Канта, людьми широкого кругозора, служившими для Резы не только учителями и проводниками в его студенческие годы, но и образцами для построения жизненных планов.

Обязанности руководителя университета во времена сту­денчества Резы исполняли: Кристоф Эльснер, Карл Ройш, Иоганн Шульц, Георг Гольтцхауэр, Иоганн Метцгер, Кри­стиан Якоб Краус, Теодор Шмальц.

О классике немецкой философии Канте, который при поступлении Резы в университет был на должности декана факультета философии, и о профессоре «практической фи­лософии» Краусе можно сказать, что они сильно повлияли на формирование антифеодальных настроений Резы.

Профессор теологической философии, ориенталист Хас-се, стал одним из самых близких людей Резы в университете. Он преподавал не только восточные языки, но был хорошим специалистом по античной литературе. В то время изучение античной литературы в университете Кёнигсберга было в упадке. Греческий и латинский языки служили тогда почти исключительно теологии. И тогда при помощи Хассе и, воз­можно, по его совету Реза начал более глубоко знакомить­ся с античной литературой. Этот профессор мог пробудить заинтересованность старательного студента к трудам ещё одного воспитанника кёнигсбергской Альбертины — Ио­ганна Гердера (1744—1803), у которого прежде учился сам. Основное направление занятий Хассе — исследование древ­ностей. В 1799 году, на момент окончания Резой универси­тета, он выпустил книгу, в которой доказывал, что Пруссия была колыбелью человечества, а полуостров Земланд — едва ли не утраченный библейский рай. Видимо, именно Хассе первым познакомил Резу с новейшими исследованиями вос­точных стран и с неологией, которая, опираясь на прогресс науки, стала препарировать старые религиозные догмы. В одно время профессора Хассе обвиняли в неологической еретичности, поэтому он должен был объясняться и притво­ряться ортодоксом.

Скорее всего, эти взгляды Хассе оказали на студента Резу значительное влияние. Как раз Хассе посоветовал Резе идти по пути науки. Желания самого Резы совпадали с этим, но страшная бедность, безнадёжность, постоянный поиск зара­ботка, должности приват-доцента или неоплачиваемого экс­траординарного профессора не позволяли ему отказаться от изучения теологии, чтобы быстрее подготовиться к работе священника. Исполнения своих желаний Реза ждал долгих шестнадцать лет: лишь в 1816 году он оставил должность армейского проповедника и посвятил себя только универси­тету и науке.

Большое место в студенческой жизни Резы занимал се­минар литовского языка. Об этом университетском семина­ре юный Реза, скорее всего, слышал от своих близких ещё до приезда в Кёнигсберг. Ведь его дальний родственник Довидас Готфридас Зудноховиус, который до самой смерти служил пастором в Карвайчай, в университете изучал теоло­гию и был доцентом семинара литовского языка. Правда, он умер, когда Резе было всего пять лет, но предания в семьях передаются долго. Кроме того, ему могла быть известна грамматика литовского языка, подготовленная Повиласом Руйгисом на основе незавершённой работы своего легендар­ного отца Пилипаса Руйгиса (пастора прихода Валтеркемис, ныне пос. Ольховатка, Гусевского района), напечатанная в Кёнигсберге в 1747 году. На титульной странице книги автор себя называет доцентом литовского семинара Кёнигсберга. Во время учёбы Резы в университете инспектором семина­ра литовского и польского языков был дворцовый проповед­ник, епископ, заседатель консистории, профессор теологии Иоганн Шульц (1742—1806), по происхождению из Западной Пруссии, не знавший литовского языка. Этот руководитель семинара был назначен по распоряжению короля Пруссии 21 сентября 1778 года и пробыл им до смерти весной 1806 года. Вначале руководимый Шульцом семинар литовского языка имел высокую посещаемость, однако новый инспек­тор его полностью запустил. В 1792—1794 годах семинар пришёл в упадок, его посещали лишь 4—6 слушателей немец­кого происхождения. Практические занятия по грамматике не проводились, семинаристы не разделялись по знанию языка на начинающих и уже шагнувших вперёд, сократи­лось содержание обучения: семинаристы не готовили заня­тия по катехизисам и проповедям на литовском языке, часто занятия не проводились. Это был самый глубокий кризис в истории семинара. Таким семинар нашёл девятнадцатилет­ний Реза, который 25 марта 1795 года поступил на Теологи­ческий факультет Кёнигсбергского университета. В списках студентов семинара, того времени, лишь у его фамилии было указано — литовец. Списков за 1795—1797 годы не най­дено, фамилия Резы обнаружена лишь за летний семестр 1798 года. Однако архивные источники показывают, что он уже в зимний семестр 1797 года был доцентом семинара ли­товского языка (в то время слово «доцент» обозначало не учёную степень, а «учитель»). Доцентом он был назначен из-за хорошего знания литовского языка. Доцент семинара получал специальную стипендию королевской ренты — 26 талеров 20 грошей в год. Такая материальная поддержка была очень нужна Резе. Он преподавал на семинаре 4 семе­стра, с зимнего семестра 1797 года по зимний семестр 1799 год. На сегодняшний день исследователям не удаётся уста­новить всех слушателей доцента Резы этого периода. Сохра­нившиеся списки показывают, что его лекции на семинаре литовского языка в 1797—1799 годы посещали следующие студенты теологического факультета:

— Йоганнас Кристионас Хиршас из поселка Балетай (по­селок Садовое, Озёрского района), некоторое время он был третьим доцентом семинара, позже работал пастором в при­ходах Пруссии;

— Самуил Теодор Ципелис из Нубуржай — второй доцент семинара (позже, когда он был литовским проповедником в Кёнигсберге, несколько месяцев заменял директора семина­ра Резу, отправившегося на войну с Наполеоном в качестве капеллана, помогал ему подготавливать религиозные тек­сты и собирал фольклор);

— Отто Ульрих Зетегастас из Прекуле — после универси­тета работал пастором в Бержкальнис (поселок Гремячье, Черняховского района), Немеркемис (поселок Маяковское, Гусевского района, Неммерсдорф) и в других литовских приходах, распространял там литовские книги.

Лекции молодого Резы тогда слушали и другие, менее известные будущие пасторы литовских приходов. Читать и переводить Реза учил своих ровесников на текстах из Ли­товской Библии, подготовленной Йоганом Якобом Квантом, а основам литовского языка — на текстах из грамматики Да-ниеля Клейна (1653) и Пилипаса Руйгиса (1747). Однако, как видно, у начинающего доцента не всё получалось хо­рошо, ибо до короля дошли известия, что работа и дисци­плина в семинаре пошатнулись. Король обязал профессоров Кёнигсбергского университета Георга Сигизмунда Хенига и Самуэля Готлиба Вальда лично проверить работу руководи­теля семинаров литовского и польского языков профессора Шульца и его доцентов. Во время проверки обнаружилось халатное отношение руководителя семинара: выяснилось, что Шульц сам не участвует в практической работе семина­ра, не готовит материалы к экзаменам, не заботится о библи­отеке, даже не способен предъявить документы по деятель­ности семинара, не может объяснить, кому выделена часть стипендий семинара. Были опрошены и доценты обоих семинаров — Матияс Чиганас и Людвикас Реза. Они также подтвердили, что инспектор Шульц не заботится о семина­ре, а слушатели собираются лишь затем, чтобы совсем не забыть литовский язык. Проверяющие подготовили и про­вели для доцентов экзамен по литовскому и польскому язы­ку. Оба молодых человека на глазах комиссии должны были перевести с немецкого языка псалом Давида: Чиганас — на польский, Реза — на литовский язык. Так как в Кёнигсберге не было хорошего знатока литовского языка, а члены комис­сии сами его не знали, проверяющим литовского текста был назначен Готфрид Остермейер, автор новейшей грамматики литовского языка. Мы ещё не раз обратимся к имени этого человека, поэтому остановимся подробнее на его жизни.

Готфрид Остермейер родился в Мариенбурге (ныне Маль-борк, Польша), в бывшей резиденции гроссмейстеров Тевтон­ского ордена, 20 апреля 1716 года. Его отец ремесленник-ко­жевник приехал из Саксонии. Он был женат на Елизавете Войткан, возможно, имевшей литовские или прусские кор­ни. Будучи учеником мастера-кожевника, мальчик проявил большие способности и был в двенадцатилетнем возрасте отправлен учиться в Торуньскую гимназию. В 1737 году Готфрид поступил в Кёнигсбергский университет на теоло­гический факультет, где посещал семинар литовского языка. Денег для обучения ему не хватало, он несколько раз преры­вал обучение — работал в различных приходах, в том числе поблизости от Шилуте у пастора Калана. В университете и в приходах он усиленно занимался изучением литовского языка. Здесь же он женился на Оне Регине, дочери пастора Калана. После окончания университета в 1744 году его на­правили работать учителем в Тремпен (Новостроево). При­ход Тремпена был известен в Пруссии с XVI века, здесь жил пастор Иоганн Портациус со своей молод