Глава 1
Стояла теплая, жаркая ночь. Было совсем темно, небо заволокло тучами, скрывшими ночные светила. Я возвращался домой после замечательной прогулки с Таней, еще полный приятных воспоминаний. Ее губы еще горели поцелуями на моих, а ладони еще ощущали упругие теплые груди, податливые мышцы стана и многое другое. Однако ужасно хотелось спать, и я решил сократить путь, пройдя узкой тропинкой меж заборов и огородов, хотя там в такой темноте можно было споткнуться обо что-нибудь непредвиденное. Я действительно пару раз чуть было не споткнулся о какие-то гнусно хряпнувшие доски и, выругавшись, ускорил шаг.
Вскоре я подошел к павловским хоромам. Калитка в их саду была заперта, и я, недолго думая, перескочил через забор. Я торопился — зевота была нестерпимая. Поднявшись на ноги по другую сторону ограды, я сделал несколько шагов по тропинке через сад, как вдруг чья-то темная и большая тень метнулась впереди меня вглубь сада.
«И кто это сиганул? Ах, Светка, ах, недотрога! Васька Дерюгин, наверное. Ха-ха-ха! — весело хмыкнул я и вдруг споткнулся обо что-то, валявшееся на тропинке. — И тут свалку устроили! Проклятье!» — я чуть вслух не выругался, но, вспомнив про собак, молча двинулся к противоположной стороне садовой ограды и, перемахнув через нее, пошел быстрее.
Дверь, слава Богу, оказалась открытой. Стараясь не шуметь, я осторожно снял ботинки в сенях, на цыпочках прокрался в свою комнату, разделся и, бросившись с наслаждением в кровать, сразу заснул.
Меня разбудила утром тетя Лида.
— Саша! Саша! Вставай! Ты что натворил? Ой, ужас-то какой! Саша! — услышал я сквозь сон ее тревожный, перепуганный голос и открыл глаза. На меня глядело растерянное, растрепанное, бледное лицо тети Лиды, искаженное такой гримасой испуга, что я буквально подскочил на кровати.
— Что случилось?
Тетя Лида, заикаясь, выдавила из себя что-то невразумительное.
— Что, что случилось? Теть Лид? — почти закричал я.
— Сегодня утром… — начала было она, но тут же осеклась. — Да ты одевайся… Иван! — позвала она кого-то в коридоре, — Иван! Входи… — говорила она дрожащим голосом. — Ой, ужас-то какой!
Я вскочил с кровати в тревоге, и ничего не понимая.
— Да что случилось-то?!
Половицы в соседней комнате заскрипели, и ко мне в спальню вошел дядя Ваня Филаретов — деревенский участковый. Он не ответил на мое приветствие и не подал руки.
— Как же ты до такого дошел?! — сказал он, сделав суровое, по его мнению, лицо. — Вроде хороший парень, городской… Как же ты мог?.. Эх! Да что там, — он вздохнул и махнул рукой. — Одевайся!
— Да что случилось, в конце концов?! Можете мне объяснить?! Теть Лид! Иван Дмитрич! — я лихорадочно одевался.
— А ты сам будто не знаешь?! Не помнишь, что вчера делал?! Пьяненький был, да?! — заорал вдруг на меня участковый, сделав угрожающее движение. — Ты арестован сейчас мной за убийство, понял?!
— Какое убийство?! — я уже совершенно растерялся. — Вы что, с ума сошли? Теть Лид?!
Тетя Лида посмотрела на меня все с тем же потерянным и испуганным лицом.
— Саша… Сегодня утром… Свету… Свету… Павлову… нашли… убили… мертвой… — запинаясь, вся дрожа, пробормотала она и, подавившись слезами, заревела в платок.
— Светку?! Светку Павлову?! Да вы что?! С ума посходили? За что?!
— А это у тебя надо спросить, за что! — снова заорал на меня участковый и, не помня себя, схватил за локоть.
— Меня?! А я-то здесь при чем?! Я никого не убивал! — со злостью я вырвал руку.
— При чем?! — лицо его исказилось от злобы. — А это что?! — он показал на мои брюки.
Внизу, на кончиках моих джинсов, виднелись бурые пятна. У меня похолодело внутри — пятна действительно слишком были похожи на кровь! Рядом снова запричитала тетя Лида:
— Сегодня утром… Витя Павлов… Виктор Николаич… пошел в пустой хлев, н-новый… а там… она висит… без головы-ы-ы… — всхлипывая, пыталась объяснить она, но подавилась рыданиями.
— Пошли-пошли! Я тебе еще кое-что покажу! — сказал Филаретов, и я, уже ничего не понимая, потрясенный, последовал за ним в сени. Из-за приоткрытых дверей была видна гудящая толпа.
— А это что? — участковый ткнул ногой в мои белые кроссовки, снятые мной вчера ночью. Они едва могли казаться белыми. Все в бурых пятнах, кое-где сплошных, они выглядели неприятно зловеще.
Мое горло сжали спазмы. Сомнений не было. Это была кровь!
— Обувайся! Сейчас пойдем! А то люди собираются! — приказал Филаретов, и я в полусознательном состоянии потянулся к своим кроссовкам.
— Да не в эти! Эти я возьму как вещественные доказательства!
— У меня только тапочки!
— Одевай тапочки! Быстрее!!!
Внезапно дверь отворили настежь. На пороге стоял дядя Витя — Виктор Николаевич Павлов, отец Светы.
— Т-ты… т-т-ты… Подонок! Сволочь! Что ты сделал с моей дочерью?! — исступленно закричал он и, схватив меня за грудки, попытался ударить.
Это вывело меня из оцепенения. Чего-чего, а позволять себя бить я не был намерен. Сильным толчком я отбросил его в угол сеней.
— Не убивал я вашей Светы, Виктор Николаич! Успокойтесь! — крикнул я, но у него было уже мало осмысленное лицо.
— Гад! Сволочь! Убью! — заорал он и, схватив табуретку, бросил ею в меня. Филаретов напрасно старался его успокоить. Отец Светы вырывался, пытаясь наброситься на меня опять.
Между тем на улице гул голосов становился все громче и громче.
— Убийца! Кто бы мог подумать?… Такой вроде веселый. Все они городские… Мразь… Отца бьет… без головы… Голову-то не нашли… — доносилось до меня возбужденные голоса, смешанные с плачем и причитаниями.
Вдруг этот монотонный гул нарушил чей-то истошный вопль.
— Где он?! Где он?! Подонок! Сволочь!.. Убью! — раздался чей-то срывающийся в истерике голос.
«Подонок… Сволочь… Убью… — отпечаталось почему-то у меня в голове. — То же кричит, что и дядя Витя. Других слов не знает, что ли?» — и от этой странной мысли губы, несмотря на мое удивление, сами собой расплылись в усмешке.
На крыльце затопали ботинки, и в сени ворвался Васька Дерюгин. Лицо его было искажено гримасой бешенства, злобы и отчаяния, глаза были красны от слез. Правая рука лихорадочно поднимала и опускала топор.
— Ты чего?! Это… — закричал на него участковый, пытаясь одновременно оттолкнуть старика Павлова. — Топор нельзя! Топор оставь!
Васька встал как вкопанный, глядя на меня невидящими глазами.
— Убил… Убил!!! Свету убил!!! Подонок!
— Непра… — начал я, но не успел договорить. Васька как безумный бросился на меня, и я едва смог уклониться от топора, ушедшего на пару сантиметров в стену там, где за полсекунды до того была моя голова.
— Убью!!! Сволочь!!! — орал Дерюгин, пытаясь снова замахнуться.
Толпа на улице снова пришла в движение, кажется, и там кое-кто не прочь был принять участие в самосуде. Мне стало жутко. Но дать себя убить, растерзать?! Дудки!!!
Быстрым ударом в челюсть я опрокинул Ваську и, двиганув ногой по барахтавшимся Павлову и участковому, бросился в дом, вбежал в дядину комнату (он был в отъезде), запер за собой дверь и схватил его охотничью двустволку, висевшую над кроватью. Она была заряжена.
В дверь забарабанили. Я опрокинул шкаф и придвинул кровать. Забаррикадировавшись, я открыл окно, показал ружье озверевшей толпе и закричал так, чтобы перекрыть шум и вопли — как только мог!
— Я никого не убивал!!! Это неправда!!! Надо разобраться! Я не позволю себя убить! Это самосуд! Каждого, кто попробует приблизиться ко мне, кроме участкового, я застрелю!
Но шум и вопли продолжались. Взбесившаяся от ненависти толпа лезла к окну. Васька Дерюгин, несмотря на мольбы и причитания тети Лиды, с диким ревом лупил в дверь топором. Так дальше продолжаться не могло. Еще минута — и они ворвутся в комнату. Я высунул дуло в окно и пальнул поверх голов.
Грохот выстрела подействовал отрезвляюще. Люди отхлынули от окна, испуганно переговариваясь. Даже Васька Дерюгин прекратил рубить топором дверь.
— Люди! Повторяю: я никого не убивал! Клянусь вам! Надо разобраться! Раз уж подозревают меня — я сам вижу: кроссовки в крови — пусть Иван Дмитрич отведет меня к себе, арестует, если надо. Но если кто попробует хоть пальцем до меня — пристрелю! Без предупреждения! — повторил я твердым голосом.
Пыл людей погас. Они отошли в сторону с искаженными страхом и ненавистью лицами. Однако мне удалось настоять на своем, и через некоторое время я вылез вместе с ружьем через окошко к Ивану Дмитриевичу, поджидавшему меня там.
Всю дорогу до отделения участковый не проронил ни слова. Он мрачно, почти с ненавистью взглядывал на меня исподлобья. Филаретов явно не мог простить мне моего воинственного поведения и особенно удара ногой по нему с Павловым. В его сознании не могло уложиться, как подозреваемый преступник может еще защищать себя. Может быть, он бы даже предпочел, чтобы меня растерзали. Но в отношении своего долга Иван Дмитрич был все-таки честен и исполнителен. Он запер меня в своем служебном помещении вместе с ружьем, с которым я побоялся расстаться, боясь повторных попыток самосуда.
— Через пару часов сделаем первый допрос и составим протокол, — бросил он, выходя.
Я впервые остался один и наконец мог обмыслить свое положение.
