2015 год. Донецк. Окрестности

Пулеметная очередь разорвала плотную темноту южной ночи.

– Глянь, Вася, чего там?

Василий прильнул к окулярам прибора ночного видения, прошелся по ориентирам передовой линии.

– Пуляют от страха в белый свет, идиоты.

– Если б только в белый свет. Вчера слышал, миной девчонку накрыло, из школы шла…

– Надо командиру сказать, чтобы дядю Колю прислал, пусть минометчиков тех упакует.

– Чё за дядя Коля, я его не знаю?

– Пока ты домой ездил, пару раз приходил сюда дядя Коля. День, два побудет и уйдет.

– И чё?

– А ничё, стреляет как бог. Помнишь, снайпер нам досаждал, ты уехал, а мы за неделю троих похоронили, что на замену прибыли. Пацаны без опыта, так он их караулил, сука, и бил. Мы его никак не могли вычислить. Дядя Коля пришел, поспрошал, где, когда, покрутил свой ус, а на рассвете слышим – тресь, и он, красава, нарисовался. «Все, мужики, убрал я стрелка, этот больше беспокоить не будет», – сказал и, забрав свой вещмешок, ушел.

Через месяц он на соседнем участке армейских артиллеристов повыкосил. Били, пьяные, по жилым домам. Не насмерть стрелял. Он им руки калечил, чтоб после госпиталя на инвалидность, а не в строй. Короче, интересный мужик. Никто не знает, как он появился, откуда, сколь ему лет. Но оружие и экипировка у него лучшее, что я вообще видел.

– Чё, неразговорчивый?

– Вообще молчун, крепкий старик, весь белый как лунь. Я его в баньке видел случайно, на базе. Подошел поздороваться, он на меня глянул своими глазищами, признал и руку так пожал, будто каменная у него ладонь.

Очередная длинная с трассерами пулеметная очередь распорола темноту, на мгновение погасив звездное небо.

– Вась. Слышь, я тут по радио вчера слышал, певец Макаревич, знаешь такого?

– Это который «Новый поворот…», знаю, кто его не знает, а чё?

– А он за укров выступил, представляешь?

– Быть не может! Песни-то какие у него были… «Мы себе давали слово не сходить с пути прямого…»

– Скурвился он, погань, а пел красиво. Видно, бабло людей калечит похуже, чем железо.

Светало, на левом фланге раздался взрыв. Мина сработала.

– Посмотри, что там?

– Уже смотрю, эти идиоты на своих же минах рвутся. Кто их на фронт отправляет таких? Может, вдарить по ним для остраски?

– Что они делают?

– Собирались к нам в гости, да, видно, передумали, отползают…

– Ну и ладно, не будем светиться…

Годом раньше. Небольшое селение в Сибири

Лютые морозы, стоявшие почти весь январь, отступили, уступив место снегопадам и метелям. На улице было настолько бело, что при неярком еще солнышке, пробивавшемся сквозь облака, глаза все одно совсем открыть было нельзя. Щурились люди, красотищу такую оглядывая, отчего морщинки от глаз лучиками рассыпались, теряясь в седых висках нестриженых голов. Николай Егорович вышел на крыльцо своего дома. Его дом, поставленный над рекой, на крутом яру, был как сторожевая башня. Далеко и вниз, и вверх по течению просматривалась с этого крыльца река. Сейчас, покрытая метровым льдом, она была единственной дорогой, по которой можно попасть в это селение. Николай Егорович всматривался в даль. Он ждал, сегодня должны были собраться его дети – четыре сына и три дочери. Все уже взрослые, вставшие на ноги, с семьями, внуками и правнуками, которых Николай Егорович не то чтобы по именам запомнить, уже и посчитать-то толком не мог. Было раннее утро, свежевыпавший ночью снег стер признаки дорожной колеи на льду, бескрайняя снежная равнина была чиста и ничем не перечеркнута. Небо очищалось от облаков, обещая небольшое похолодание. На лед с края деревни вышла группа мужиков. Они, вытянувшись цепочкой вдоль берега по течению реки, быстро стали бурить лунки, кто-то раскладывал сети. Рыбаки, сейчас сети поставят, а к вечеру протрясут, и, глядишь, все село будет вечерять со свежей рыбкой на столе. Река богата на это живое серебро, чем и покорила когда-то таежную душу Николая Егоровича. Красотой берегов своих да рыбкой, из которой Варвара Петровна, жена его, просто чудеса готовила. Она, родив семерых ребятишек, стала еще краше. Она была счастливой женой и счастливой матерью, а это, несмотря ни на что, всегда делает женщину красивой. Варвара никогда не жалела, что вышла замуж именно за этого мужчину, одного-единственного на всю ее жизнь. А жизнь их не то чтобы не баловала, нет, она преподносила им такие испытания, о которых и вспоминать-то страшно. Они и не вспоминали. Многое забыли, но кое-что помнили всегда.

Зимой 1948 года они тайно уходили на севера, опасаясь преследования органов власти, которым, мягко говоря, не нравилось их желание жить по своему «уставу». Шли вчетвером: Николай Егорыч с женой Варварой и подростками еще Степаном и Еленой, ставшими им родными в силу обстоятельств, о которых в семье не вспоминали. У них были лошади, и на них везли все, что смогли взять из разоренной работниками НКВД деревни. Их не преследовали, но глубокая осень быстро переходила в зиму, а зима предстояла очень суровой. Самое плохое, что выпавший снег быстро скрыл землю и оставил коней без подножного корма. А овса и сена для них вообще не было. Еще немного, и кони просто пали бы от бескормицы. Спасла случайность.

В этот день похолодало, и они, после очень плохого ночлега, медленно, продираясь свозь таежные заросли, шли дальше. К полудню вышли к какой-то таежной дороге – разбитая до невозможности, но все-таки дорога. Остановились решать, как быть дальше. Сколько еще двигаться на север, было непонятно: река Дубчес, на берегах которой были староверские селения, несла свои воды где-то там, а если конкретно, то дороги туда никто из них не знал. Решили пока идти по этой дороге, она вела на северо-восток, возможно, встретится что-нибудь, где можно будет остановиться, переждать непогоду, отдохнуть.

К обеду они услышали в отдалении шум моторов. Остановились. Степка, с собакой по кличке Арчи, быстро сходил вперед и, вернувшись, сообщил:

– Там три грузовика на дороге, один развернуло поперек, ничего с ним сделать не могут. Ни взад, ни вперед, встали, там им не развернуться – узко и обрыв.

Николай со Степкой вместе пошли туда и вскоре увидели, как шоферы и их начальник пытаются тросами выправить застрявший грузовик. Но мокрый снег и подъем не давали возможности вытянуть его назад, а вперед, под уклон, вытягивать можно было, только объехав застрявший грузовик, что сделать невозможно. Когда Николай подошел, водители, забравшись в кабину одного грузовика, курили, согревая замерзшие от мокрого холодного железа руки. Их старший, как потом оказалось, нервно прохаживаясь туда-обратно около застрявшей машины, курил. Вероятно, он не знал, что уже и делать в такой ситуации.

Николай подошел ближе, и старший его наконец заметил. Он поднял на него взгляд, и Николай увидел чисто грузинское лицо начальника снабжения района Григория Ильича Симношвили.

– О! А это откуда вы такие? – удивленно спросил он.

– Из тайги, дядя, вижу, попали вы крепко, помощь не нужна? – ответил вопросом Николай.

Начальник посмотрел на молодого бородатого парня и подростка.

– А вы сможете помочь?

– А почему не помочь добрым людям, – ответил Николай.

Тем временем из кабины, увидев пришедших, вылезли шоферы и подошли к ним.

– У нас лошади есть, – сообщил Николай, – если вперед пройдем, то связкой, под гору, грузовик ваш они, думаю, легко развернут.

– Давай, дарагой! – только и сказал под одобрительные возгласы шоферов Симношвили.

Так и сделали. Через час грузовики уже стояли ровной колонной на дороге, готовые продолжить свой путь. А Григорий Ильич, увидев всю группу староверов, их поклажу на лошадях, усталые и настороженные лица, все понял и спросил у Николая:

– Можешь мне ничего не говорить, парень, чем я могу вам помочь?

– Лошадей кормить нечем, еще три-четыре дня – и они падут. На одной хвое и мхе больше не протянут, а овса нет. Забери у нас животину эту, жаль, ежели издохнут.

– А вы-то как? Далеко идти вам? Может, с нами в поселок, тут тридцать километров всего, и я вас пристрою, помогу, поверьте.

– Верю я вам, но не можем мы себя власти казать, никак не можем. Вера не позволяет, бежим мы от бесовщины подале. Лошадей заберите, они к нам в тайге прибились, и езжайте, а мы пойдем, может, зимовье какое найдем, перезимуем, нам это привычно. Припасов хватит.

– Есть, есть здесь недалеко старый скит, жили там ваши монахи, староверы, но уже лет пять, как его покинули, ушли, а скит-то цел, я по осени здесь рябчиков бил, набрел случайно. Там река изгиб делает…

Григорий Ильич тогда подробно рассказал Николаю, как пройти к тому скиту, даже подвез их на машинах до места, где от дороги ближе было до него добраться. Мало того, Симношвили, подумав, сказал, чтобы они на лошадях добрались до скита, разгрузились, а уже потом привели их к дороге, он дождется. До позднего вечера добирались до скита, разгрузили поклажу, и к утру Николай и Степка привели лошадей к дороге. Симношвили ждал.

– Так, мужики, мы этих лошадей у поселка на дороге нашли, откуда они туда вышли, знать не знаем, и людей этих мы тоже не видели, ясно? – сказал он своим шоферам.

– Ясно, Ильич, ты же знаешь, среди нас стукачей нет, – ответил один из них.

– Знаю, так не ляпните где случайно.

– Заметано, начальник, даже не думай, – услышал он ответ.

Два года жил Николай со своими людьми в староверческом скиту. Единственный человек из покинутого ими мира, Симношвили, иногда заглядывал к ним, привозил самое необходимое. Особенно когда Варвара принесла первенца. В благодарность за дружбу и помощь, его и назвали Григорием в честь Григория Ильича, по сути спасшего их той жестокой зимой. Буквально на следующий день после прихода в скит ударили морозы, к которым они в походных условиях не были готовы. Николай со Степкой быстро освоились в новом месте, уже первой зимой добыли почти полсотни соболей. Григорий Ильич помог с их продажей, привез два хороших ружья и припасы к ним. Он же предупредил через год о том, что весной на эту речку, где стоит скит, придут геологоразведчики и, скорее всего, здесь начнется добыча золота. А это означало, что надо уходить. Но к тому времени Николай уже знал, куда нужно идти; более того, они со Степаном предварительно сходили в селение и договорились со старостой о своем приезде. С тех пор они потеряли связь с Григорием Ильичом Симношвили, но всегда помнили этого веселого, жизнерадостного грузина, чье имя носил такой же веселый мальчишка, их старший сын.

Сейчас Николай вглядывался в заснеженную даль реки, ожидая его приезда. Григорий, единственный из сыновей, жил в миру, он остался после срочной службы на сверхрочную, а потом поступил в военное училище и стал офицером десантных войск. Отец не осуждал сына за сделанный выбор. Григорий никогда не забывал о родителях и семье, куда бы ни забрасывала его военная служба, всегда писал письма и по возможности приезжал. Он был женат, причем жену, Аксинью, взял из староверческой семьи. Сватать пришлось долго, не хотели отдавать родители дочь за офицера, но, как говорят, – не мытьем, так катаньем! Трижды Николай ездил с Григорием в то село, но все-таки высватал невестку. Свадьбу праздновали неделю. Теперь четверо внуков взрослых, деда своего до беспамятства любят, двое уже женаты и правнуков растят. Каждое лето кто-то из детей или внуков гостит в доме Николая, а то и за раз понаедут. Весело и хорошо тогда было на душе Николая, продолжил он свой род, не пресек, значит, правильно тогда поступил. Трудными были для него те жестокие решения, но верными…

А вот и появились ходовые огни машины в рассветном тумане над рекой. Это Григорий на своем вездеходе японском торит дорогу, засыпанную за ночь снегом. Ох, лихо летит!

– Варенька, поставь самовар, Гриша едет, – сказал он, заглянув в дом.

Через полчаса во двор, через открытые отцом ворота, въехал джип, из которого вылез крепкий, очень похожий на своего отца мужчина.

– Здравствуйте, родители дорогие! – низко поклонился он отцу с матерью.

– Здравствуй, сын! – ответил Николай, крепко обняв его.

Из машины вышли Аксинья и двое парней.

– Так, Аксиньюшка, здравствуй! – обнял ее Николай. – А это кто будет?

– Так это правнуки ваши, отец, Алексей и Владимир, Петра нашего сыновья. Вот привез их вам показать, а им родину своих предков посмотреть. Они еще у вас не были, Петр-то уж больно далеко, аж на Дальнем Востоке, служит.

– Хорошо, что приехали, проходите в дом, там стол накрыт, проходите… – сказал Николай, рассматривая своих правнуков.

– Сейчас, отец, они мне помогут машину разгрузить, мы тут тебе много чего привезли…

В числе прочего имущества, в основном рыболовно-охотничьего, Григорий привез спутниковую антенну и телевизор. Дизель-генератор, имеющийся в хозяйстве уже пару лет, заводился только в случае, когда Варваре нужно было постирать. Стиральную машину привезли вместе с генератором. Только когда Семен, средний из сыновей, включил все и при всех простирал белье, а Варвара с недоверием проверила его на чистоту и одобрительно улыбнулась, Николай облегченно вздохнул. Коль хозяйка приняла, значит, быть тому в доме. Теперь Варвара с недоверием смотрела на широкий экран плоского телевизора, который, быстро распаковав, правнуки устанавливали в большой комнате. Когда на крыше была закреплена антенна и все подключили, все собрались у черного экрана телевизора. Владимир нажал кнопку на пульте, и экран вдруг расцвел всеми цветами радуги. Это было красиво, но потом этот квадрат ожил, в нем появились люди, автомобили, звуки, музыка… Это все было для Варвары и Николая столь неожиданно, что они инстинктивно попятились от экрана.

– Вовка, сделай потише и найди хорошую музыку, – сказал Григорий, заметив замешательство и тревогу на лицах родителей.

Вовка мгновенно выполнил просьбу своего дядьки, и на экране засверкали уборами русские красавицы из какого-то народного хора. Песня разлилась по дому, наполнив его какой-то благостью и спокойствием. Варвара, улыбнувшись, ушла в кутью и вынырнула оттуда с большим подносом с пирогами. Таких пирогов правнуки еще не пробовали. Горячий крепкий чай, приправленный зверобоем, и пирог с тающей во рту олениной, присыпанной брусникой…

В обед Григорий с племяшами ушел на реку: решил проверить свои окуневые места и мальчишкам показать, что такое настоящая зимняя рыбалка. Первое место, которое они обурили и где попробовали блеснить, результатов не принесло. Григорий понял это сразу, река хоть и медленно, но всегда меняет свое русло. Отошли чуть под берег, забурились, и с первой же лунки вылетел жадно схвативший блесну колючий хищник. Как на подбор брали окуни по двести – триста граммов весом. Достаточно было опустить блесну почти на дно, а потом подорвать ее два-три раза, и полосатый речной тигр бросался из подводной засады на беспечную добычу. Окуни шли на блесне, сопротивляясь до последней возможности и, даже выброшенные на снег и морозный воздух, долго не сдавались. Не понимая, как это они вдруг оказались без живительной речной воды, прыгали и, изгибаясь блестящим телом, расправляя мощный верхний плавник, хватая большим зубастым ртом воздух, искали ее. Наконец, прихваченные морозом, засыпали, укутавшись в причудливых позах легким снежком. Когда Вовка выташил окуня почти под полкило, восторг был неописуем. Лешка, младший брат, тоже не отставал, но их соревнование пришлось остановить. Темнело рано. Довольные и нагруженные хорошим уловом, они возвращались домой уже затемно.

В доме было, как всегда, тепло и уютно. Варвара суетилась у плиты, готовя что-то необычное на ужин. Николай, то и дело меняя каналы, смотрел телевизор. Один из информационных каналов передавал новости о событиях на Украине. Николай смотрел, как по центральной улице Львова, под бой барабанов, идет колонна молодых людей с горящими факелами в руках, с нацистскими повязками на рукавах. Они что-то кричали, размахивая флагами со свастикой, одна из колонн несла огромный портрет Степана Бандеры. В этот момент дали крупный план – в первой шеренге шли, вероятно, ветераны дивизии «Галичина». Они шли в военной форме этой эсэсовской дивизии, с орденами на груди. Николай замер от неожиданности. Крупным планом на экране показалось знакомое ему лицо со шрамом через всю щеку. «Не может быть?!» – подумал Николай. Неужели это он, тот самый гад, судить которого должны были за убийство семьи тунгусов и знакомых ему старателей? Неужели это он? Как бы в подтверждение, на экране еще раз показали лицо этого ветерана СС и то, как он прицепляет какую-то медаль юному бандеровцу. Он довольно улыбается и, повернувшись к камере, вскидывает руку в фашистском приветствии…

Когда Григорий с племянниками вернулся с рыбалки, Николай в задумчивости сидел и, от нечего делать, перебирал охотничьи снасти на соболя.

– Гриша, я тут передачу смотрел про Украину, там что, фашисты у власти?

– Нет, папа, не фашисты, там у власти не пойми кто, но фашистов они просто боятся.

– Я там видел факельное шествие во Львове, а можно как-то еще раз посмотреть?

– Вовка, подь сюда, вот дед хочет передачу еще раз посмотреть, сделаешь?

– Без проблем, дядя Гриша, – ответил Вовка, и через десять минут Николай вновь внимательно вглядывался в лицо со шрамом ветерана СС.

– Да, это точно он, – убедился Николай.

– Кто это, папа? – спросил Григорий. – Вы его знаете?

– Да, сынок, знать-то не знал, но упустил я тогда этого зверя, упустил, а он, глянь-ка, зря время не терял, смотри, сколь у него учеников. Смотри, что они кричат – «Смерть москалям!» Это нам, значит, смерть? «Москаляку – на гиляку!» Это значит, сынок, на виселицу нас! Вот оно как развернулось! Ты посмотри, они ж безусые все, жизни еще не видели, а что кричат! А этого я помню, всю жизнь помнил, такое не забывается, лютый зверь это, не человек. Не знаю я, сынок, как получилось, что он выжил, но он, считай на моих глазах, кровь людскую, безвинную здесь, в нашей тайге, лил, а я не смог тогда его, гада, придушить. Видно, не доделал я до конца свое дело, не доделал…

– Да вы чего, отец? Вы же воевали, вон медаль у вас, мы же гордимся вами! – говорил Григорий опустившему седую голову отцу.

– Все, да не все, сынок…

– Вы бы рассказали, что ли, нам, что тогда случилось, а то вот горюете, а мы и не знаем, про что это. Расскажите, пусть внуки знают, какая была жизнь…

– Хорошо, расскажу, вот поужинаем – и расскажу, только долгим тот рассказ будет, – согласился Николай.

– И пусть, – обрадовался сын.

– Гриша, а ты мне пока расскажи, как так случилось, что Украина стала недругом России. Я, конечно, в истории не силен, но, насколько знаю, русские и украинцы, бывало, ссорились, но никогда не враждовали, а, наоборот, в тяжелое время плечо к плечу вставали. Вон какую войну осилили против фашистов, а теперь что?

– А теперь, папа, другие времена настали. Как только Украина от России отделилась, к власти там пришли те, кто спал и видел свою Украину великой и независимой от России. Причем они считают, что именно благодаря их предкам, украинским, вообще возникло государство Российское. Переписали учебники истории, и вот сейчас уже несколько поколений молодых людей думают, и уверены в этом, что русские когда-то захватили Украинское государство и нещадно эксплуатировали его, планомерно уничтожая украинское население. Хотя такого государства – Украина – никогда в известной истории цивилизации не существовало вообще. Украина как таковая была просто частью России – где мирно жили все россияне. Сейчас на Украине все русское уничтожается, названия городов и улиц, памятники, а самое страшное – поощряется национальная ненависть и нетерпимость к русским людям, живущим там. Запрещается русский язык, а украинский, особенно на востоке страны, мало кто знает. Судя по тому, что происходит в Киеве, все будет еще хуже. Думаю, вот-вот там начнется резня, бойня, и пострадают в первую очередь тысячи русских людей, живущих в этой стране.

– Так людей русских как-то защищать надо! У нас же армия и флот… – поразмыслив, сказал Николай, выслушав сына.

– Пап, я военный, ты же понимаешь, все, что там происходит, – это внутреннее дело независимого государства, вмешиваться в которое мы, как российские военнослужащие, не имеем права, – ответил Григорий.

– Понятно, значит, там наших бить будут, а мы сможем смотреть и сочувствовать только?

– Пап, понимаешь, все не просто. Конечно, нельзя не помочь соседям, ежели беда в их дом пришла, но все надо делать с умом.

– Понимаю, сынок, понимаю, но когда в меня целятся, я тоже винтовку вынимаю… – сказал Николай, глядя в глаза сыну.

– Так, мужчины, все к столу, – прозвучал голос Аксиньи, накрывавшей на стол.

– Идем, сынок, потом договорим, у меня кое-какие мысли появились, обсудим, ты же у меня военный человек.

– Хорошо, пап!

После ужина Николай ушел к себе в комнату, прилег на диван. Он подумал, как же ему рассказать своему сыну о том страшном времени, когда жизнь порой висела на волоске и ничего не стоила. Когда тебя в любую минуту могли убить и ты тоже убивал, и другого выбора не было. В его памяти стали всплывать события прошлого, казалось давно забытые, но они приходили одно за другим с точностью до мелочей, как будто все это было только вчера…

Сибирь. 1948 год. Кольша

Пролетели годы, ушли в безвестность люди, и дела их канули в вечность, унеся беды и радости, горе и печали. Даже могилок не сыщешь, приняла земля их грешные тела и растворила в себе, питая травы лесные да вековые деревья наливая силой. Стоят они, таежные великаны, в три обхвата, мохом седым покрытые, неподвластные времени и недоступные рукам людским, пока не выйдет их срок. А выйдет, с диким скрежетом и треском рухнут на скалы, подломив попавших под них молодых собратьев, останутся на долгие годы непреодолимым препятствием путнику или зверю, по тропе идущему. Потому тропы таежные вдруг, ни с того ни с сего, иной раз исчезают. Пропадают в заломах и зарослях, вроде как и не было николи здесь хода для человека. Разве что зверь проскочит али птица какая схоронится от охотничьих зорких глаз в непролазье темном. Трудно сохранить в памяти таежные тропы, даже если каждый год по ним ходишь, а уж если некоторое время не бывал, считай, снова книгу таежную листаешь. Не был в этих краях Кольша всего-то пять с небольшим лет, а с трудом узнавал берега Енисея, мимо него проплывающие. В тумане утреннем прижимался он к самому берегу, всматриваясь в скалки береговые, в устья небольших ручьев, боясь пропустить то самое место, откуда когда-то начал свой долгий путь по чужбинам. Небольшая плоскодонка была легка и почти не просела в воде от Кольши с его заплечным мешком и довольно крупного пса непонятной породы по кличке Арчи. Они третьи сутки сплавлялись по реке, благополучно миновав, не считая деревень, по тому берегу уже, и когда-то столицу Енисейского края город Енисейск, и большое село Ярцево, только названий этих Кольша не знал. Он никогда в этих жилых местах не был, да и не собирался быть. Он искал небольшой ручей, устьем своим огибающий огромный камень на енисейском берегу, с уютной лагуной под крутым скалистым обрывом. Он помнил это место, но прошло много лет, он боялся пропустить его, а это было бы большой бедой. С этого ручейка, и только, он мог найти дорогу к родным местам. По времени, он понимал, что это уже где-то рядом; потому, как только смеркалось, он причаливал в пригожем месте, и они с Арчи устраивались на ночлег. Спешить было некуда. Кольша понимал, вряд ли кто ждет его там, куда он направлялся, но он хотел навестить свою родину, поклониться праху своих родичей. А там уже и решать, как дальше жить на белом свете. Шло лето 1948 года…

Этим утром, наскоро перекусив пойманными на удочку ельцами, Кольша не торопясь отчалил и поплыл близко вдоль берега. Арчи бежал посуху, то и дело шныряя в прибрежные заросли. Пару раз выскакивал довольный, вспугнув глухарей с песчаных кос. Небольшой поворот реки, и Кольша увидел и сразу вспомнил то самое место, скалку над водой, камень, с которого он когда-то удил рыбу. Арчи, выскочив на берег у ручейка, призывно и, как показалось Кольше, радостно залаял.

«Признал знакомое место, молодец», – подумал Кольша, направив лодку в устье ручья. Здесь, на скале, над рекой, припрятал он еще тогда инструмент, что должен был принести в свою деревню. Тогда, как случилось, это было уже незачем, а теперь ему это было в самый раз. Только сохранилось ли? Он, вытащив лодку на берег, сразу решил подняться и проверить свой тайник. Арчи пулей взлетел вверх и, довольный, сидел у огромного пня на вершине, ожидая хозяина, он точно знал, для чего тот поднимается сюда. Он даже стал лапами подкапывать, откидывая куски скальника.

– Хорошо, Арчи, молодец! – похвалил Кольша, увидев, как старается пес.

Слава богу, все в целости – не зря он тогда в сухое место уложил железо и смоляным холстом перемотал, не зря: топоры и косы, пила – все как новое, ни капли ржавчины. Даже соль, на что совсем не рассчитывал, тоже была цела. Теперь, когда он успокоил себя тем, что все в порядке, Кольша, уже не торопясь, спустился вниз, к лодке.

– Арчи, ко мне, будем рыбалить, надо едой запастись, когда еще такой случай будет! Топать нам по тайге и топать. Дорогу-то помнишь?

Арчи поднял морду и внимательно слушал хозяина. Как будто понимал. Потом шевельнул хвостом и, развернувшись, скрылся в зарослях по ручью. Кольша тоже пошел по ручью, надо было добыть ручейника на наживку. Много времени на это не ушло, и уже через полчаса Кольша забросил в омуток за камень леску с крючками. Мгновение – и первый хариузок вылетел из воды, подсеченный на быстрой поклевке.

«На ручейник любая рыбеха берет», – думал Кольша, поправляя еще совсем целую наживу на крючке. Не успел он сделать заброс, как услышал шум позади. Это был Арчи, который выбежал из прибрежного ельника с довольно крупным зайцем в зубах. Подбежав, он положил свою добычу к ногам и сел, глядя на своего хозяина очень серьезными глазами.

– Хорошо, Арчи, молодец, давай еще, – похвалил его Кольша и отвернулся к реке. Когда он, через мгновение, забросив снасть, вновь обернулся назад, Арчи уже не было.

К позднему вечеру Кольша с Арчи уже были готовы к походу. Четыре десятка посоленных и слегка подвяленных на костре харюзов и три разделанных крупных зайца было им вполне достаточно. Арчи, набегавшись, сытый, лежал на камне в лучах заходящего солнца. Он дремал, но был настороже, его уши то и дело вздрагивали, и он, иногда, приподнимал с лап голову, вслушиваясь в звуки тайги. Он чувствовал, что хозяин им доволен, и был от этого счастлив. Он столько лет ждал его, и дождался, теперь опять они, как и раньше, снова вместе.

Кольша и удивлялся, и радовался за своего пса. Тогда, давно, он оставил Арчи у своего знакомого в деревне. Он, конечно, обещал за ним вернуться, но и предположить себе не мог, что произойдет это через столько лет и пес его не забудет. А тот, мало того что не забыл, казалось, стал понимать его с полуслова.

Утром Кольша, спрятав в ручье лодку, взяв из инструмента все самое необходимое, двинулся в тайгу по едва видной, сильно заросшей лесовозной дороге. Дорога-то и в те времена не оправдывала своего названия, а теперь была вообще брошена, после войны здесь никого не было. Поубавила война таежного мужика, да и так далеко на лесоповал не с руки стало ездить. Однако человечий след Кольша таки заметил, кто-то не так давно прошел этим путем. Это насторожило его по привычке, но он сразу успокоил себя – он же дома и Арчи рядом. Пес подошел, понюхал след и, вильнув хвостом, спокойно побежал впереди. К вечеру они пришли к старой стоянке лесорубов, но от нее остались одни головешки. Все сгорело, давно, уже молоденькие елки поднялись на месте большой избы, где когда-то Кольша впервые увидел портрет Сталина.

Небо, еще с полудня, потихоньку затягивало тучами, потом стало задувать прохладной сыростью. Кольша глянул, как муравьи спешно заделывают ходы в своем большом доме. Да, быть крепкому дождю… Еще раз оглядевшись, развязал мешок и вытащил топор. Жаль, все погорело здесь, переждать непогоду негде. Придется делать шалаш, подумал Кольша и стал сооружать укрытие на ночь.

Первые капли дождя упали на непробиваемую еловую крышу, когда Кольша и Арчи, уютно устроившись под ней, ужинали жарким из зайчатины. Костер, прикрытый кусками толстой коры, тлел жаром, дождь не давал ему разгореться, но и потушить не мог. Несколько раз полоснуло ярко по небосводу, а потом раскатисто и мощно ударил гром. Вот чего не любил Арчи, так это грозу. Он задрожал и всем телом прижался к хозяину, поскуливая, уткнул свою морду ему под руку.

– Все хорошо, Арчи, не боись, ты же со мной, – успокаивал его Кольша, поглаживая вздыбившуюся холку собаки.

Сам Кольша, как ему казалось, не боялся ничего, в свои семнадцать лет он повидал уже такое, чего многие и за всю жизнь не увидят. Недаром, в эти-то годы, голова его была совсем седой. Только голубые глаза под черными бровями как-то мягко светились необычной теплотой и любовью ко всему окружающему миру. И вообще, высокий ростом, стройный, он был крепок не по годам, вынослив и спокоен. Потому как уверен был в себе, в своих силах. Всегда уверен. От этой уверенности все вокруг становилось простым и понятным, наполнялось смыслом. Кольша с большой жаждой познавал и познавал этот сложный, противоречивый, но одновременно удивительно гармоничный мир природы. Он с трепетом в душе вдыхал этот воздух, воздух его родины, его земли…

Этот мир не был ему враждебен, в отличие от того, который часто приходил к нему во снах. Кольша научился запоминать свои сны, более того, действовать в них вполне осознанно, это делало его жизнь интересней. Иногда несколько ночей подряд во сне он видел себя в событиях своего прошлого, и не самого хорошего. Он пытался по-новому прожить, изменить что-то, не допустить беду, но, увы, если во сне и получалось что-либо, то наяву все оставалось по-прежнему в прошлом, постепенно забывающимся, уходящим.

С миром природы Кольше было просто. Другое дело люди. Этот мир был для него непостижим. Слишком сложно и непонятно, порой бессмысленно, часто жестоко поступали те, с кем ему пришлось столкнуться по ходу жизни. Он встречал и хороших, добрых людей, с которыми был бы рад провести всю жизнь, но они уходили, оставляя его один на один с другими, готовыми эту жизнь у него отнять… Ему пришлось бороться за жизнь, сражаться, убивая врагов. За годы скитаний он протерял многих, ставших близкими ему людей и теперь возвращался на свою родину, в надежде найти кого-то из старых друзей и, возможно, обрести новых. Один из них уже был рядом с ним, верный и преданный, лохматый Арчи, согревавший сейчас его в сырой таежной ночи.

Утром распогодило, и уже к полудню подсушило так, что Кольша решил двигаться дальше. На очереди была стоянка у ручья, где, когда он уходил, мыли золото беглые заключенные. Один из них, Сергей, потом стал другом и наставником Кольши. Они расстались на фронте, в самые тяжелые дни обороны Сталинграда. Кольша, так уж случилось, попал в плен. Он уверен, что его друг и командир погиб как герой. Иначе быть просто не могло. Сейчас он понимал, что тогда Лемешев, из окружения отправляя его с донесением в штаб, просто спасал ему жизнь. Потом было то, о чем Кольша не любил вспоминать. Но он бежал, он вырвался из плена и смог вернуться домой. Это было главным. А как это было, не важно. Те несколько лет ему было приказано забыть, и он о них забыл. Все эти мысли не мешали Кольше вспоминать тропу, по которой они с Арчи быстро шли, и уже к вечеру они были у того памятного ручья. Небольшой шалаш из лапника, ужин, и ночь поглотила Кольшу с Арчи. Ручей шуршал в тихой ночи ветками кустарника, наполняя ночную мглу криками какой-то испуганной птицы и непрерывным рокотом водного потока, шлифующего скальные выходы.

К вечеру следующего дня Кольша с замиранием сердца подходил к своей деревне, вернее, к тому, что от нее осталось. Он помнил, как деревня горела, как рушились вековые срубы изб, изрыгая снопы искр и клубы дыма из своих пылающих недр. Он решил посмотреть, навестить кладбище, а потом идти дальше, туда, куда ушли его земляки, когда в его деревню нагрянули каратели. Именно каратели, по-другому он их теперь не называл. Перед спуском к селению Арчи насторожился и, коротко гавкнув, скрылся впереди. Кольша ускорил шаг, заодно обратив внимание на то, что тропинка, еще недавно еле заметная и заросшая, вдруг обрела нормальные черты. По ней недавно ходили, это уже была нормальная таежная тропка, набитая и ухоженная. Кольша услышал лай собак. Сердце дрогнуло, в деревне кто-то жил. Вот-вот должна показаться околица, Кольша чуть не бежал. Навстречу ему, чуть не столкнувшись, вылетел Арчи. Он прыгал, поскуливая, махал хвостом и вообще, казалось, стал сам продолжением своего хвоста. Пес радовался. Кольша увидел, наконец, деревню. Один рубленный из свежего кругляка дом с пристройками стоял на месте большого когда-то селения, но и это для Кольши было большим счастьем. Он поправил на себе одежду, по-армейски подтянул ремень и спокойно пошел к дому. Его уже приметили и ждали. Арчи своим появлением поднял шум, местные собаки, окружив его кольцом, на своем языке выясняли, кто таков и откуда взялся. Кольша пришел Арчи на помощь, поскольку атмосфера встречи накалялась. Арчи, вероятно, хотел отстоять давно утраченные им права вожака деревенской своры, и, если бы Кольша не запустил в собак куском какой-то деревяхи, дело бы дошло до потасовки.

– Ты чего собак забижаешь? – услышал он чей-то голос и увидел вышедшего с ружьем в руках парня.

Кольша пригляделся: что-то неуловимо знакомое было в чертах его лица. Парень был явно моложе Кольши.

– Здорово, Фролка, – узнав-таки мальчишку, сказал Кольша, протянул ему руку.

Тот отпрянул, поднимая ствол.

– Не Фролка я, брат его младшой, откуда ты нас знаешь?

– А, значит, ты Степка? Ствол-то опусти, не ровен час, стрельнешь своего брата двоюродного. Кольша я, помнишь такого?

– Кольша? Нешто это ты? Так, сказывали, пропал ты совсем…

Из дверей избы тем временем вышел высокий русоволосый парень и, глянув в их сторону, улыбнулся:

– Нешто Кольша объявился, то-то я смотрю и собака твоя, Арчи, кажись?

– Привет, Фрол, хорошая у тебя память, точно, это Арчи. Вот вернулись, родное место посмотреть, могилам поклониться. Примешь на постой?

– Конечно, проходи, Кольша, сейчас обедать будем. Собаку-то приструни, а то наши порвут…

В доме была хозяйка, Евдокия, жена Фрола, в люльке посапывал малыш.

– День добрый, хозяйка, – поздоровался Кольша, увидев ее, и прошел в комнату, где стоял накрытый свежей скатертью стол. Чистота и порядок в хозяйстве говорили о том, что Фрол выбрал себе хорошую жену.

– Из каких краев будешь, путник? – спросила Евдокия, когда все уже сели за стол и она подавала чашки с кашей из пареной репы.

– Местный я, наш дом вон там, у ручья, стоял. А ты откуда такая бойкая?

– Меня Фрол с Тасея реки привез, сосватал, и поехала в эти севера. На Тасее-то теплее зимы.

– Никак жалеешь, что ль? – спросил Фрол.

– Да что вы, Фрол Петрович, я за вами, как за стеной каменной, – улыбнулась Евдокия, погладив мужа по плечу.

Благословив трапезу, обедали. Давно Кольша не вкушал соленых груздей с отварной репой да с жареным мясом, брусники, с ледника поднятой и оттого покрывшейся в чашке инеем.

– Как живете-можете? – благостно отдуваясь, спросил сытый Кольша, вытерев свежим полотенцем руки после еды.

– Живем помалу, пока не погнали, – ответил Фрол с усмешкой. – Приезжали тут, в том годе, из города. Спрашивали, почему здесь живем. Я ответил, что родился здесь и жить здесь хочу. Родичи мои здесь в земле лежат. Дали нам бумаги какие-то, вон тама лежат, и уехали. Сказали, живите пока. Вот и живем.

– А ежели погонят?

– Уйдем в Новоселку. Там дальше по ручью кривому, шесть дней пути. Там наши от нелюдей бесовских укрылись, тогда, когда деревню спалили. Правда, я там не был еще, нет времени.

– Это я помню.

– А ты-то как? Тебя тогда все потеряли, думали, сгинул вовсе.

– Я на фронт, воевать ушел.

Фрол перекрестился.

– Спаси, Господи. За кого ты воевал? За тех, кто нашу деревню спалил, стариков погубил?

– Нет, Фрол, за родину. Ты не представляешь, что бы было, если бы фашисты сюда пришли.

– Так воевали же с немцами? – удивился Фрол.

– С фашистами воевали, которые сделали Германию своей родиной. Я повидал этих гадов разной национальности, и немцев, конечно, но и русских, и всяких. Фашисты – это те, кто себя лучше других считают, а всех остальных либо на тот свет, либо себе в рабы бесправные. Звери они бездушные, независимо от национальности. Я в плену у них побывал, сбег потом, слава богу. Так что посмотрел на них близко…

– То-то, я вижу, башка у тебя вся седая.

– Зато душа и тело в порядке, вот пришел, думаю тоже обосноваться здесь. Ты, Фрол, не против?

– Я только за! – улыбаясь, воскликнул Фрол.

– Так ему хозяйка нужна, пущай с Тасея подруг