Затерянное Озеро[6]
Эмма Страуб и Питер Страуб

Теплые месяцы года Эвдора Хейл проводила с матерью, в Белладонне, а холодные месяцы – в Затерянном Озере, с отцом. По крайней мере, так уж ей довольно долго казалось. Теперь-то, когда Эвдоре почти исполнилось тринадцать, она понимала: неважно, зима сейчас или лето – просто до Белладонны солнцу добраться куда проще, чем до Затерянного Озера. Кое-какие части света нелегко отыскать даже солнечному лучу. Порой Эвдоре думалось, будто во всей стране между этими двумя городками не ездит больше никто, кроме нее. Вагон неизменно оказывался пуст, и единственным попутчиком Эвдоры за всю поездку – продолжавшуюся, как-никак, целых полдня – оставался билетер в железнодорожном мундире. Когда же она добиралась до нужной станции, мать или отец встречали ее на платформе, где, кроме них, тоже не было ни души. Надо полагать, здесь и рельс-то не убирали разве что из уважения к прошлому – к тем дням, когда люди еще не бросили разъезжать из одного городка в другой.

Белый домик Зоряны Хейл занимал угол квартала, вплотную примыкавшего к центру Белладонны. Во всех спальнях у окон стояли диванчики-банкетки. Просторная лужайка заканчивалась тупичком с кольцом разворота. Эвдора с матерью ни на минуту не оставались в доме одни: с Зоряной жили две ее подруги. У каждой имелась собственная спальня, а их дочери делили с Эвдорой еще одну, большую, с видом на гладкий асфальт улицы и дома по другую сторону кольца. Целых полгода Лили и Джейн были Эвдоре сестрами, охотно играли с ней, охотно выслушивали ее секреты. Порой девчонки выносили наружу ручных кроликов, пускали их на газон за ограждением внутри разворотного кольца и позволяли прыгать взад-вперед, зная, что кроликам ни за что не сбежать. Вокруг дома со всех сторон, точно юбка с фижмами и решетчатой отделкой, тянулась веранда. Живя в Белладонне, Эвдора часто забиралась под настил и рыхлила, рыла плодородную землю, пока ногти не почернеют. Да, светловолосых, как и их матери, Лили с Джейн Эвдора любила, но также любила побыть в одиночестве, под настилом веранды, где почва темна и прохладна.

Что касалось детей, порядок в городке был заведен необычный: никто из местных мальчишек и девчонок никогда не покидал Белладонны, даже если отцы их проживали в других городах. Разрешение на переезды из Белладонны в Затерянное Озеро и обратно Эвдоре всякий раз приходилось вымаливать: только ее слезы и могли смягчить сердце местного судьи, однако отлучки должны были продолжаться ровно по полгода, начинаясь в точности с его середины. Мало-помалу в школе смирились с создавшимся положением и аккуратно составляли Эвдоре списки книг для прочтения во время отсутствия. У отца, в комнате, которую они меж собой называли крепостью, имелась библиотека, и где найти то, что требуется, Эвдора знала. Сам же Ден Хейл, когда дочь жила с ним, куда охотнее учил ее метко стрелять из пистолета, посылать стрелу в яблочко, прятаться от посторонних глаз среди листвы и ветвей, отыскивать хворост и разводить костры, хотя под рукой нет даже ножа…

Вечер накануне отъезда в Затерянное Озеро Эвдора провела в кухне, с матерью и ее подругами. Женщины пекли пироги, девчонки лущили стручки сладкой зеленой фасоли. Лили с Джейн устроились по бокам от Эвдоры, и все трое бросали фасолевые бобы в большую неглубокую миску, стоявшую прямо перед ней.

– Список книг для школы я тебе отдала? Новый свитер ты уложила? – на всю кухню вещала Зоряна, очевидно, перебирая одну за другой строки составленного в голове списка. – Где твоя зубная щетка? Носки чистые у тебя есть?

О Затерянном Озере Зоряна не имела ни малейшего понятия – сама она там не бывала ни разу, однако Эвдора понимала: да, мать согласилась отпускать ее на полгода к отцу, но, расставаясь с ней, нервничает не на шутку.

– Да, мама, – отвечала она.

Ее небольшой чемоданчик уже был набит доверху – в основном книгами. Одежда, которую она носит в Белладонне, в Затерянном Озере не пригодится. Совсем маленькой – «кнопкой», как любил выражаться отец, – Эвдора не замечала окружавшей ее пустоты, воздушной преграды, отделявшей то, что говорят люди, от несомненных, на ее взгляд, истин, но теперь видела эту преграду повсюду. Сидя за кухонным столом, она ломала и ломала стручки фасоли, пока кухня не наполнилась ароматом печеных яблок с сахаром, а ей не сделалось грустно от мысли об отъезде.

После ужина, когда девочек отправили спать, Лили с Джейн забрались в кровать Эвдоры.

– Пообещай вернуться, – шепнула Лили.

– И слишком долго там не задерживайся, – добавила Джейн, едва не щекоча губами ее щеку.

Джейн, старшей из всех троих, уже исполнилось пятнадцать, и она была склонна волноваться насчет всего на свете.

– Я же всегда возвращаюсь, – ответила Эвдора.

На этом подруги и успокоились. Уснули они вместе, кучей, закинув друг на дружку руки да ноги, а сердца их стучали в груди ровно и бестревожно.

На следующий день Эвдора, как и ожидала, опять оказалась в вагоне одна. Кондуктор в синем мундире, клевавший носом в дальнем конце вагона, за попутчика считаться не мог и компании ей составлять не желал. Казалось, скука и раздражение пропитали его насквозь, точно дурной запах. Впервые за всю свою жизнь по пути к Затерянному Озеру Эвдора, оставшись одна, почувствовала себя одиноко, затосковала по дому, хотя покинула Белладонну не более часа назад. Не более часа… но как же ей не хватало и белого домика, и подруг, резвящихся рядом, будто котята, и, самое главное, матери, начавшей тревожиться об Эвдоре, стоило ей извлечь из чулана свой чемодан и откинуть крышку. Можно подумать, в Затерянном Озере жуть как опасно. Можно подумать, проулки и дворики городка полны ягуаров, и леопардов, и безумных маньяков с опасными бритвами, явившихся из темного леса… Мало-помалу Эвдоре сделалось ясно: ей совестно, стыдно причинять матери столько волнений. И ведь она даже успокоить Зоряну никак не могла: о Затерянном Озере та не желала слышать ни слова. Не закроешь рта – попросту уши заткнет.

Лили с Джейн в этом смысле были немногим лучше, и матери их – то же самое. Все четверо вели себя так, точно Затерянное Озеро – детский кошмар, который они поклялись навсегда выбросить из головы. Стоило только там, дома, в чистеньком, белом, наполненном ароматами свежего хлеба и садовых цветов особнячке, по которому Эвдора успела настолько соскучиться, упомянуть имя отца или название его городка – и Лили, и Джейн, и их белокурые матери, Бет с Мэгги, опускали взгляды под ноги, начинали вертеться на месте, будто застенчивые невесты в день свадьбы. У всех немедля находились какие-нибудь дела, всем срочно требовалось отлучиться в другую комнату за книжкой или корзинкой для шитья… Нет, запрещать упоминания о Дене Хейле и его далеком северном мире никто даже не думал, однако Эвдоре становилось яснее ясного: вслух говорить о той стороне собственной жизни не стоит. (Кстати, в Затерянном Озере подобных ограничений не существовало. Со временем у Эвдоры создалось ощущение, будто жители Затерянного Озера крайне редко упоминают о Белладонне только из-за того, что находят ее совершенно неинтересной.)

Насколько ей было известно, кроме нее самой из мира матери в мир Дена и обратно – причем куда чаще, чем она – путешествовал только один человек. Внезапно Эвдоре пришла в голову мысль: кто-кто, а уж этот кондуктор, пусть человек он и не из приятных, наверняка должен знать ответы на все вопросы, о существовании которых она до сей минуты даже не подозревала.

– Простите! – громко крикнула она, повернувшись назад. – Эй! Кондуктор!

Кондуктор сонно моргнул, поднял на нее осоловелый взгляд, повел плечами под мешковатым мундиром, приподнял фуражку и почесал в голове. Казалось, он то ли до глубины души потрясен, то ли здорово разозлился.

– Привет, меня зовут Эвдора. Кондуктор, я хочу кое о чем вас спросить. Вот, например, откуда вы, где вы живете? На каком конце линии?

В Белладонне Эвдора его ни разу не видела, а значит, кроме как в Затерянном Озере, жить ему больше негде… вот только не очень он походил на людей, которых можно встретить в отцовском городке или в его окрестностях.

– Ни на каком. Никакого отношения к этим городишкам не имею. Не нравятся они мне. И жители тамошние, надо думать, тоже от меня не в восторге, нет. Уж это было и проверено, и доказано.

Эвдора недоверчиво сощурила глаз.

– Так вы живете где-то посередине?

– Между Затерянным Озером и Белладонной нет ни единого городка. Вся цивилизация этого штата – там, в сотне миль к востоку. А здесь, где мы с тобой сейчас едем, можно сказать, никто не живет.

– Хорошо, а где же вы живете?

Стоило выговорить этот вопрос, ответ сам собой сделался ясен.

– Тут и живу. Во втором от хвоста вагоне.

– А другие пассажиры бывают?

– Разве что трое-четверо в год. Если вдруг у кого машина сломалась – обычно причина в этом. Ну, или еще по делам службы: катаются взад-вперед две крупных шишки, шепчутся обо всяком так, чтоб я не услышал.

На миг Эвдора представила себе эту картину, попробовала вообразить, что за «дела службы» могут потребовать столько времени да секретности, но тут же вспомнила о главной причине, заставившей ее завязать разговор.

– Кондуктор, вот вы всю жизнь проводите в этом поезде, но чаще всего билетов вам спрашивать не у кого, потому что вы здесь один. Я – ваш самый частый пассажир, и то вы меня видите только два раза в год!

Кондуктор насмешливо осклабился.

– Думаешь, я всего лишь кондуктор? А вот и нет. Этот поезд – вовсе не для тебя одной, юная леди. На самом деле, он, главным образом, даже не пассажирский – неужто ты к другим трем вагонам никогда не присматривалась?

– Наверное, нет.

И правда, другие вагоны Эвдоре запомнились разве что смутно. Тянувшиеся гуськом за чередой светлых окон пассажирского, они выглядели темными, безликими, неприметными. Эвдоре и в голову не приходило, что они могут оказаться чем-либо, кроме таких же вагонов, в каком всегда ездила она, только запертых, пустых.

– Там, внутри, грузы. Почти каждое утро и каждый вечер люди грузят в эти вагоны ящики. Большие ящики, маленькие… Что внутри, я не знаю. Знаю только, что стоит оно огромных деньжищ. А я это все стерегу. Я при грузе охранник.

Убедившись, что Эвдора прониклась безмерной серьезностью его откровения, кондуктор соскользнул со скамьи и неторопливо двинулся к ней.

Слегка встревоженная его поведением, Эвдора на время умолкла, но груз ее не слишком-то заинтересовал. Ну что особенного может быть в каких-то там ящиках?

– Я еще вот о чем хотела спросить. Должно быть, вы иногда слышите, как люди между собой разговаривают. Так вот, не приходилось ли вам слышать о человеке по имени Ден Хейл?

– Денхилл? Нет, такого я никогда… О, Ден Хейл. – Кондуктор остановился. – Ты сказала «Ден Хейл», верно ведь? Верно?

– Да, – с удивлением подтвердила Эвдора. – Верно.

– Ты на него работаешь, или еще что?

– Нет, я… нет. Он мой отец. Он встречает меня на конечной.

Суженная голова кондуктора качнулась вперед, плечи поникли, все тело надолго замерло, будто превратившись в статую. Затем он развернулся, быстрым шагом миновал отполированный до блеска проход между скамей, в конце вагона нажал на кнопку замка и скрылся в темном, продуваемом сквозняком тамбуре, ведущем в соседний вагон. Двери звучно лязгнули, сомкнувшись за его спиной. Что с ним стряслось? Этого Эвдора не понимала, однако решила, что до конца поездки нового знакомца больше не увидит, и не ошиблась.

Вскоре после десяти вечера, проведя в пути восемь часов, небольшой состав подкатил к вокзалу Затерянного Озера. Эвдора ожидала увидеть на платформе встречающего ее отца, но человек, стоявший в круге света под ближайшим фонарным столбом, оказался не Деном Хейлом, а его другом, Клэнси Манном. Человек жесткий и суровый, Манн больше всего напоминал почтовый ящик – такой же коренастый, приземистый и, на первый взгляд, едва ли не квадратный… Смешное дело: уехав в Белладонну, Эвдора о Клэнси Манне почти не вспоминала. В мире матери он был просто невообразим, зато здесь, в Затерянном Озере, казался воплощением самой реальности. Ну, а дочь Клэнси, Мод Манн, была самой близкой подругой Эвдоры на все Затерянное Озеро. С ней рядом было куда веселее, чем с девчонками из Белладонны – при всем их ароматном дыхании и аккуратных прическах. Казалось, большая клубнично-алая родинка на левой щеке выкручивает на максимум все ее внутренние настройки, отчего Мод и говорит громче, и движется быстрее, и ведет себя храбрее всех остальных. По сравнению с другими, жизнь из Мод просто била ключом.

Стоило Клэнси с Эвдорой сойти с крытой платформы, легкий ветерок (уже намного холоднее, чем там, в восьми часах езды к югу), набрал силу, насквозь продувая купленную матерью летнюю куртку, точно бумажную салфетку. Эвдора поспешила плотнее прижаться к могучему плечу Клэнси.

– Здесь всегда такой холод!

– Тебе же он нравится, только ты позабыла.

Эвдора восторженно расхохоталась. И вправду: все детали, все чудеса Затерянного Озера сами собой встали на место, сложились в памяти, точно мозаика, разом напомнив Эвдоре, как ей здесь хорошо. Да, она всем сердцем любила и стужу, и хаотическое кружение снежных хлопьев над головой, и огромные камины, и толстые бревенчатые стены, и этот темный, бескрайний лес!

Забравшись в кабину грузовичка, Клэнси включил печку, и оба в тепле и уюте поехали к отцовскому дому.

В пути Эвдора расспрашивала, что новенького у Мод, рассказывала о кондукторе, а под конец задремала. Отчасти проснулась только после того, как пикап миновал автоматические ворота и въехал в просторный подземный гараж.

– Приехали, солнышко, – легонько встряхнув ее, объявил Манн.

Эвдора мигом пришла в себя и огляделась. Места для парковки по обе стороны были пусты. Манн улыбнулся и выпрыгнул из кабины. Далеко справа трое мужчин в черных пальто вытаскивали из багажника старого фургона длинные узкие ящики и складывали их штабелем у стены. Нечто подобное Эвдора видела всякий раз, приезжая в Затерянное Озеро, но прежде никогда не задумывалась, что может означать эта деятельность. Выбравшись из пикапа, она рысцой побежала за Манном, успевшим уйти вперед футов на двадцать. Казалось, увесистый чемодан Эвдоры в его руке совершенно пуст.

– Эй, Клэнси, – окликнула его Эвдора.

Манн, оглянувшись, широко улыбнулся в ответ.

– А что делают эти люди там, у стены?

– Ну, а сама-то разве не видишь?

Клэнси, не останавливаясь, шел вперед и больше ей не улыбался.

– Ага, вижу, но что в этих ящиках?

Озаренная внезапной – и весьма любопытной – идеей, окутанной ореолом запретного, Эвдора остановилась и пригляделась к штабелю ящиков. И сразу же вспомнила о кондукторе поезда с его драгоценным грузом. Манн тоже остановился и повернулся к ней.

– Да все что угодно там, внутри, может быть. Ты, маленькая, голову этим не забивай. Идем-ка, проверим, готов ли твой старик.

Подхватив чемодан Эвдоры, Клэнси повел ее наверх, широким коридором, мимо доброго десятка дверей. Дело ясное: расспрашивать его – пустая трата времени, но спереди, словно бы в утешение, донеслись звуки музыки, повеяло вкусными запахами. Отворив дверь, Манн на секунду приостановился, взглянул на Эвдору и сказал:

– Держись за моей спиной, да шагай потише.

Эвдора кивнула. Сердце ее затрепетало в груди, щеки порозовели от предвкушения встречи.

Манн проскользнул внутрь. Эвдора двинулась следом.

За плечом Клэнси, у дальней стены, ярко пылал знакомый огромный камин, на массивном столе, посреди грязных тарелок, пустых бокалов, стопок бумаги и прочих руин делового ужина возвышались остатки жаркого на вертеле. Освещал комнату только огонь в камине да пламя невысоких свечей на столе.

Невдалеке от стола на табуретах, на диванах, в покойных креслах расположились друзья и деловые партнеры отца. Все они внимательно вслушивались в разговор, как будто речь шла о самых важных в их жизни вещах. Мало этого: все девятеро или десятеро собравшихся не сводили взглядов с отца Эвдоры, словно именно от него одного зависело, что ждет их всех впереди. С первого же взгляда становилось ясно: они всецело полагаются на Дена, сидящего в самом центре. Но вот Ден повернулся к Манну и, наконец, заметил вошедшую в комнату Эвдору. Даже отсюда, издали, в неверных, пляшущих отсветах пламени, она смогла разглядеть, как вспыхнули, заблестели от радости его глаза. Вскочив на ноги, отец широко развел руки в стороны и быстрым шагом двинулся ей навстречу. Оставшиеся позади смотрели ему вслед с терпеливым, спокойным любопытством воспитанных псов. Схватив Эвдору в охапку, отец принялся извиняться за то, что не смог встретить ее на станции. Никто из остальных не смел даже шевельнуться, пока Ден не оглянулся назад и не взмахнул рукой.

«Вот это да, – подумала Эвдора. – А мне-то, чтобы осознать, что он здесь царь и бог, понадобилась целая жизнь!»

За следующие полгода Эвдора с Мод Манн много раз ездили верхом через город и гоняли коней по полям. После долгих тайных совещаний и веселых шумных бесед; после роскошных ужинов и наспех, чтоб поскорее вырваться наружу, в студеные сумерки, на охоту за кроликами по свежему снегу, проглоченных завтраков; после азартной игры в снежки с половиной девчонок городка; после долгих часов в одиночестве, за учебой; после не одного и не двух внезапных замираний сердца, стоило лишь вновь осознать, что она в самом деле, взаправду здесь, закутанная в меха, на краю леса, а с серого неба падает легкий снежок, а впереди мерцают, манят призраки тысяч захватывающих приключений; после продолжительных разговоров с отцом – после всего этого настал для нее последний полный день в Затерянном Озере. По такому случаю Эвдора с Мод решили еще разок, напоследок, прогуляться верхом и снова остановились у опушки леса: углубляться в лес настрого запрещалось всем и каждому.

Мод ехала на буланом жеребчике с пятнами грязи под брюхом (после прогулки непременно следует вычесать). Конь тонко, протяжно заржал, и Мод успокоила его, потрепав по шее.

– По-моему, даже ему туда неохота, – сказала она, неспокойно заерзав в седле.

Колебания? Вот это было на Мод совсем не похоже. Когда обе они прыгали с крыши заброшенного строения в груду картонных коробок, придумала это она. Когда швыряли воздушными шариками с водой в спины людей Дена, это тоже придумала Мод. Когда ночевали вдвоем, прижавшись друг к дружке, как с Лили и Джейн, но словно бы еще теснее, идея тоже исходила от Мод. Однако сейчас храбрость ей явно изменила. Под взглядом Эвдоры Мод повернулась к ней. «Клубничная» родинка на ее щеке казалась ярче, розовее обычного. Эта родинка, как говаривала Мод, была ее стоп-сигналом, а еще не любила мороза. «Похоже, ле2са она тоже не любит», – решила Эвдора. Ребята в Затерянном Озере то и дело сочиняли о самом озере разные небылицы – будто бы там полно жуткой нечисти, но Эвдора не верила в них, а Мод никогда не вела себя, как сейчас. Впрочем, озера-то она ни разу в жизни не видела. Почем ей знать: может быть, это озеро – тоже всего-навсего выдумка, миф, не больше грязной лужи после дождя?

– Да ну, что там может быть страшного? – возразила Эвдора, пришпоривая коня.

Лес оказался густ, однако вокруг имелось немало тропок, почти дорог, свидетельствовавших, что подруги углубились в лес далеко не первыми – возможно, даже не первыми за сегодняшний день. Мод кивнула, дала коню шенкелей, и обе двинулись в чащу.

Голые черные ветви тянулись к небу над головой, будто остов потолочного свода – сплошь балки да поперечины, а кровли ни кусочка, ведь листья давно облетели. Разговор как-то сам собою умолк, тишину нарушал только цокот копыт по мерзлой земле, ветер, свистевший в ветвях, и стук их собственных сердец. Да, Эвдора знала, что в лес им ходить не позволено, но разве они не переросли этот запрет? Переросли же, наверняка! Конечно, для детей здесь небезопасно, но они-то с Мод уже не маленькие. Они уже могут сами о себе позаботиться.

Каждый шаг коня придавал ей храбрости… пока из-за огромного дуба навстречу не выступил человек в черной одежде наподобие униформы, только без нашивки с фамилией и знаков различия. Незнакомец поднял руку, веля девочкам остановиться, а по бокам от него, беззвучно, как дым, появились еще несколько человек в такой же безликой униформе и с устрашающего вида автоматическим оружием в руках. Не имея иного выбора, девочки остановили коней. Вся их отвага разом сошла на нет.

Мод тихо ахнула. Эвдора ободряюще стиснула ее ладонь. Пальцы подруги уже покрылись испариной.

Караульные двинулись к ним. Конь Эвдоры испуганно вскинул морду.

– Вернитесь назад, девочки, – велел первый.

Взглянув на Мод, Эвдора увидела, что та побледнела, как полотно. «Чего тут такого страшного?» – удивилась она. Ладно, если нужно, они повернут назад, но почему Мод так напугана?

– Я – дочь Дена Хейла, – объявила Эвдора, ничуть не сомневаясь, что имя отца откроет ей путь туда, к сокрытому за деревьями, – а она – дочь Клэнси Манна. Мы просто хотели взглянуть на Затерянное Озеро.

Но караульные, вопреки ее ожиданиям, не смягчились, не заулыбались.

– Поверните коней, девочки, и езжайте назад подобру-поздорову, или мы препроводим вас в город, как арестованных, – сказал караульный. – Вам выбирать.

Удивленные, слегка напуганные, Мод и Эвдора развернули коней, миновали опушку леса, пересекли объездную дорогу, поставили жеребчиков в стойла, крепко обнялись и пообещали себе, что уж на будущий год до Затерянного Озера доберутся обязательно. Когда они распрощались у дверей дома Дена, Мод, все еще крепко сжимавшая в ладони уздечку, слегка задержалась.

– Что с тобой? – спросила Эвдора.

– Ничего, – откликнулась Мод, покачав головой, как будто стараясь убедить себя в собственной же правоте. – Ничего.

С этим она прищелкнула языком, развернулась и отправилась восвояси, к дому Клэнси, жившего в соседнем квартале. Эвдора еще постояла у двери, прислушиваясь, не вернется ли Мод, но Мод не вернулась.

Назавтра, когда Эвдора опять села в маленький поезд, идущий обратно, в тепло Белладонны, кондуктор оказался другим, не тем же, что раньше. Пробив компостером принятый у нее билет, он удалился в конец вагона и скрылся из виду, а стоило Эвдоре закрыть глаза и задремать, ей тут же начали сниться кони, и лес, и люди с пистолетами, заткнутыми за пояс, и развевающиеся по ветру, щекочущие щеку волосы Мод, скачущей рядом, и огромное озеро, тянущееся к самому горизонту.

На платформе ее встречала Зоряна с корзинкой провизии в руках. Ради недолгой прогулки со станции домой она напекла печенья и прихватила с собой свежевыжатого сока цвета утренней зари.

– Как добралась? – с улыбкой спросила Зоряна.

Глаза матери влажно, стеклянно поблескивали – должно быть, от игравшего в листве да траве ветерка: настала весна, воздух был полон пыльцы.

– Хорошо, – отвечала Эвдора, зная, что большего матери слышать не хочется. – Просто прекрасно.

– Ну, вот и славно, – сказала Зоряна, обнимая Эвдору за плечи и поворачивая к дому.

После шести месяцев, проведенных в Затерянном Озере, Белладонна казалась чем-то вроде декорации из кино: ни мусора, ни листьев в придорожных канавах, ни безобразных ржавых машин, ни одного разбитого окна, ни единого пустующего строения… Даже у станции улицы были чисты, словно только что вымытые с хлоркой.

– А наши как? – спросила Эвдора, ожидая услышать примерно такой же простой, беззаботный ответ на простой, беззаботный вопрос.

Да, мать она любила, однако Зоряне сроду не нравилось углубляться в суть. Для нее, что б ни случилось, все всегда было «в порядке».

– Лили натащила в гостиную кроликов – их теперь больше: крольчиха опять принесла малышей, и Лили хочет тебе их показать.

– А как же Джейн?

Зоряна не замедлила шага, не подняла взгляда от безукоризненно чистого, ровного тротуара.

– А Джейн теперь живет у отца.

Эвдора остановилась, однако мать продолжала шагать вперед.

– Что?!

Да, с другими девчонками из Белладонны – обычно с теми, кто постарше, с такими же миловидными блондинками, как Джейн, – такое случалось. Сегодня она в школе, обычной плавной походкой прогуливается по коридору, зубы белы, на коже ни пятнышка, а назавтра – раз, и исчезла. Уехала к отцу, которого никто в городке никогда не видал.

– Так уж, Эвдора, ей захотелось. Тебе ведь хочется пожить у отца. Вот и у Джейн тоже есть право на выбор.

Тон Зоряны был ровен, как тротуар под ногами – ни бугорка, ни трещинки.

Эвдоре вспомнился шепот и мольбы Джейн, и ее нежная щека, покоящаяся на плече в ту ночь, перед отъездом в Затерянное Озеро. В ту ночь Джейн никуда уезжать не хотелось. Когда только подруга детства успела передумать?

– Ну да, – согласилась Эвдора. – Конечно.

Когда они добрались до дому, во всех комнатах горели огни, а Лили сидела посреди гостиной, окруженная маленькими, шевелящимися комочками белого меха, улыбаясь, как ни в чем не бывало. И даже мать Джейн улыбалась от уха до уха, радуясь возвращению Эвдоры домой.

Шесть месяцев пролетели почти незаметно. Вернувшись в школу, Эвдора читала знакомые книги и выполняла знакомые тесты. По-прежнему ела вкусную, сытную пищу, приготовленную руками матери, и помогала ей прибирать в кухне. По ночам они с Лили, лежа рядом в постели, пели те детские песенки, что кажутся безобидными, если не вслушиваться в слова – в куплеты о висельниках да о сырой земле. С приходом лета все игровые площадки заполонили дети. Моя голову, Эвдора заплетала волосы еще влажными, чтобы, когда они высохнут, кудряшки оставались мятыми: это напоминало ей Мод. По осени, перед самым отъездом назад, Зоряна начала придираться к ее заросшим кожицей ногтям, чего никогда прежде не делала. А однажды, войдя в ванную, Эвдора застала Зоряну у зеркала: та выщипывала брови – пальцами, орудуя острыми ногтями, точно пинцетом. Мать выглядела совершенно на себя непохожей – бледной, испуганной, однако полной решимости. Стоило Эвдоре наступить на скрипучую половицу – Зоряна, подняв глаза, встретилась взглядом с ее отражением в зеркале над умывальником, и в тот же миг лицо матери сделалось прежним: уголки рта дрогнули, на губах вновь заиграла улыбка, пальцы разгладили покрасневшие морщинки у глаз.

– Пора спать! – сказала она переливчато, звонко, точно соловей в минуту радости.

На этот раз Эвдора не уснула в вагоне: ей очень хотелось понять, далеко ли на самом деле от одного городка до другого. Поезд то и дело нырял в тоннели, подолгу шел в темноте, а ведь раньше она этих туннелей даже не замечала! Не отрываясь, глядела Эвдора наружу, уверенная: рано ли, поздно, что-нибудь за окном да объяснит разницу между отцовским и материнским домами, разницу в мыслях и чувствах, навеваемых двумя разными спальнями, разницу между Лили с Джейн и Мод.

На этот раз ее поезд встречал сам отец. Увидев Эвдору, он заулыбался, двинулся по платформе навстречу, и она снова заметила, что на самом-то деле отец невысок ростом, компактен, а в движениях скуповат и точен настолько, что этого даже не замечаешь, пока он не направится прямо к тебе: тут уж хочешь не хочешь, а заметишь. Сейчас ей сделалось ясно, что Ден движется, будто танцор. Он, не спеша, шел, вышагивал, скользил к ней, а, подойдя, крепко прижал Эвдору к себе и чмокнул в лоб. Ростом Ден ненамного превосходил Зоряну. Еще пара лет, и Эвдора, вполне возможно, перерастет их обоих… С этими мыслями она ткнулась носом в ворот его старой коричневой кожаной куртки и, чтобы детство не ускользнуло, не исчезло без следа, глубоко вдохнула мужественные ароматы Затерянного Озера, за исключением запаха лошадей (на конюшнях Ден обычно подолгу не задерживался), но с прибавлением еще каких-то резких, свежих ноток, вроде запаха зимних сумерек. Внезапно ей показалось, что это – запах студеной воды.

– Ага, так ты рада вернуться сюда, – сказал отец. – Что ж, это и меня, как всегда, радует. Надеюсь, за полгода в Белладонне ты не слишком раскисла?

– Я всегда рада сюда вернуться, – откликнулась Эвдора. – В прошлый раз Клэнси говорил, будто обычно, чтоб вспомнить, как здесь, в Затерянном Озере, хорошо, требовалось пару дней подождать, но когда он меня встретил, я сразу же все это вспомнила. Вот и сегодня – тоже. А когда возвращаюсь туда, в Белладонну, скучаю по этим местам так, что неделями хожу сама не своя.

Все с тем же изяществом и простотой отец обнял ее еще крепче, потрепал по спине, подхватил ее кладь и двинулся к спуску с платформы. Лишь после этого Эвдора сообразила, что прежде здесь, в мире отца, никогда не говорила о Белладонне так много.

– Должно быть, для матери это нелегко.

– Может быть. Но ты же знаешь маму: она всегда такая жизнерадостная, бодрая… вот почему она так чудесна!

– Это точно, – согласился отец. – Точнее некуда. Но, знаешь, ты ведь всякий раз привозишь с собой частицу ее веселья.

– И Джейн, наверное, тоже. Она же сейчас здесь, да? Джейн Морган, моя подруга из Белладонны.

– Прости, дорогая, но никакой Джейн Морган из Белладонны я не знаю.

Улыбнувшись Эвдоре, отец отвернулся, чтобы забросить ее чемодан в кузов пикапа.

– Но… мама сказала, она уехала жить к отцу.

По-прежнему улыбаясь, Ден указал ей на пассажирское сиденье.

– Знаю я пару Морганов, но дочери ни у одного из них нет. Абель Морган так стар, что еле таскает ноги, а его сын, Джерри, капитан нашего отряда самообороны, – отроду неженатый. Вероятно, твоя подруга переехала в один из тех городков, на другом краю штата – в Уолдоу, или, скажем, в Файдекер. А может, и в Бейтс – это к югу от нас. Бейтс – город немаленький, и Морганов там, наверное, целая уйма.

Запустив двигатель, Ден ободряюще хлопнул Эвдору по коленке и развернул машину, чтоб выехать со стоянки.

– Папа…

Ден поднял брови.

– Что еще?

– А зачем вам отряд самообороны? В Белладонне ничего подобного нет.

– Серьезный вопрос, дорогая.

Отец ненадолго умолк, одолевая все повороты по пути к выезду на дорогу в Затерянное Озеро.

– Белладонна, – продолжал он, – место особое. Есть там полиция, но ее почти незаметно, а преступности в городе практически нет. У нас ее тоже не много, но это – отчасти благодаря отряду самообороны. Наш город не такой тихий, как Белладонна. Имеется у нас и тюрьма, и там, за решеткой, почти всегда хоть один идиот да сидит. Здесь, в Затерянном Озере, случается всякое… а, кроме того, это ж север! На севере вся жизнь устроена по-другому. В Белладонне мы не согласились бы жить даже за деньги! – Во взгляде отца вспыхнули искорки веселья пополам с глубокой привязанностью. – Надеюсь, и ты на будущий год почувствуешь то же самое, – закончил он.

Да, вот, вот оно, точно факел, вспыхнувший под самым носом – то самое, о чем Эвдора изо всех сил старалась не думать, но ни на минуту не забывала. На очередном слушании насчет опеки над нею судья объявил, что ко дню шестнадцатилетия Эвдора должна будет принять решение, выбрать одно из двух – мать либо отца, Белладонну либо Затерянное Озеро, а до шестнадцатого дня рождения оставалось всего два сезона. После этого разъездам туда-сюда конец, а Эвдора станет постоянной жительницей одного городка либо другого, материнского либо отцовского мира. Середины не существует.

От этакого грубого, нежеланного напоминания о предстоящем решении, которого не миновать, желудок съежился, сжался в тугой холодный комок, и Эвдора на миг испугалась, как бы ее не стошнило прямо на безукоризненно чистый, почти наверняка отмытый отцом нарочно к ее приезду, пол кабины.

Должно быть, кое-что из всех этих чувств отразилось у нее на лице, так как отец немедля сказал:

– Прости. Не стоило, наверное, так вот напоминать… Уверен, твою мать это волнует не меньше, чем меня самого.

«Мать никогда б так со мною не поступила, – подумала Эвдора. – Мать не сказала бы об этом ни слова, даже отправляясь со мной к судье. Скорей уж, спросила бы, понравилась ли мне новая марка овсяных хлопьев. Зоряна всегда держит чувства на привязи. Возможно, даже слишком тугой».

– А как Мод? – набрав полную грудь воздуха, спросила она. – Мне просто не терпится с ней повидаться!

– Понимаешь… наверное, Мод в полном порядке, только в Затерянном Озере ее сейчас нет. И до твоего отъезда она не вернется. О чем я тоже очень и очень жалею. Я же помню, как крепко вы с ней дружили.

«Дружили»… прошедшее время?! Почему?

– Нет! – запротестовала Эвдора. – Нет, она бы обязательно мне сообщила! И… и где же она? – Тут ее осенила ужасная мысль. – Так это все ты? Это ты ее из города отослал?

– Мод – с Клэнси, в специальной, особой поездке. По делам города. Ей самой захотелось активно участвовать в городской жизни! Не я ли отослал прочь твою лучшую подругу? Конечно, нет. У меня и прав-то таких не имеется.

– В Затерянном Озере ты можешь сделать все, что только захочешь. В прошлом году я наконец-то заметила, как держатся рядом с тобой другие. Все эти люди только и ждут твоих указаний. Смотрят на тебя снизу вверх. Ты здесь – мэр, или босс, или… одним словом, главный.

– Вообще-то, что делать Мод, решаю не я, а Клэнси.

– Уж Клэнси-то точно сделает все, что ты ему ни велишь.

Ден сдвинул брови и вдруг, ни с того ни с сего, резко повернул руль вправо, уводя машину с дороги на поросшую травой обочину. Ударив по тормозам, он перебросил рычаг передач на нейтралку и повернулся к Эвдоре лицом. Взгляд его казался безжизненным, стеклянным, пустым. Вспыхнувший в сердце Эвдоры страх разбежался искорками по нервам. В борт пикапа звучно толкнулся порыв холодного ветра. До города оставалась целая миля, а то и две. Ближайшим строением был небольшой обветшалый фермерский домик в сотне ярдов от дороги, за голым полем, и то почти наверняка заброшенный.

Взгляд Дена вновь стал осмысленным.

– Послушай меня, Эвдора, хорошо? На самом деле все устроено вот как. В Затерянном Озере нет ни мэра, ни босса, ни любого другого начальства. Когда нам нужно что-нибудь обсудить, мы собираемся вместе и приходим к общему мнению. А люди в моем доме – да, они работают на меня, но и с ними мы все решаем сообща. Каждый может сказать свое слово.

– Но чем же ты занимаешься? – спросила Эвдора.

– Примерно миллионом разных разностей.

Ден сделал паузу.

– Милая, я действительно думал, что Мод дала тебе знать…

Эвдора совсем пала духом.

– Окей. Спасибо. Прости, я не хотела тебя сердить.

– Ну, рассердить меня не так просто. Но если ты думала, будто я отослал Мод из города потому, что вы с ней вдвоем в прошлом году пытались тайком пробраться в лес, знай: это не так. Однако охранник, велевший вам повернуть назад, мне обо всем сообщил. К счастью, тебе хватило ума назвать ему мое имя, а ему хватило ума прийти с этим делом ко мне. В Затерянном Озере опасно, милая, а в окрестных лесах – тем более. Вот мы и присматриваем, чтоб люди держались подальше от леса. Ради их же собственного блага.

Почувствовав, как наливаются жаром щеки, Эвдора отвела взгляд. Отец врал, в этом она была уверена твердо. Мод ни за что б не уехала, не дав ей об этом знать. Нет, тут явно что-то нечисто: вначале Джейн, а теперь и Мод… При этой мысли Эвдоре разом вспомнились все девчонки из Белладонны, неожиданно оставившие школу – все те красавицы, о которых никто ничего не слыхал после того, как они сели в идущий к северу поезд. Отец наверняка знал, в чем дело, но ей говорить не желал.

– Ну, а теперь, во всем разобравшись, давай-ка поедем в город, окей? Там нас ждет много хорошего.

– Ладно. Как скажешь.

В дороге Эвдора, не отрываясь, глядела в окно. Заросшие кустарником пустоши сменились чередой убогих хижин вперемежку с ломбардами и винными лавками. Вот за окном промелькнули два больших стриптиз-клуба – один напротив другого, по обе стороны двухполосной дороги, посыпанной щебнем. За их неоновыми огнями городок начал собираться воедино, являя взгляду свое истинное лицо. Улица, застроенная унылыми, мрачными одноэтажными домиками с крохотными лужайками, вела к громадному кирпичному зданию, заканчивавшемуся у площади. Оттуда разбегались во все стороны узкие проезды, ведущие вглубь лабиринтов из магазинчиков, баров, ресторанов и фешенебельных ночных клубов, офисных зданий, оградок и скверов, кинотеатров (из которых работал только один), крохотных каркасных жилых домов и верениц мелких фабрик. Дальше, за кладбищем, на северной окраине города, возвышался дом Дена – огромное безликое здание с множеством неприметных вытяжных труб и потайных окон, с несколькими входными дверями, с бессчетным количеством дымоходов, с жилыми комнатами, где с удобством могли разместиться два десятка человек, с подвальным бассейном, и тиром, и называвшейся «крепостью» библиотекой, и столовой, и парой кухонь, не говоря уж об очагах, каминах и дровяных печах под бессчетными дымоходами. Описанный таким образом, город мог показаться просто-таки колоссальным, но нет – большинство его зданий не отличались величиной, улицы были узкими, а площади – будто игрушечными, совсем как в той же Белладонне. За владениями Дена темной стеной тянулся от горизонта к горизонту лес, а за деревьями поблескивала безбрежная гладь самого Затерянного Озера, запретного для всех, кроме горстки городских сатрапов, раджей, султанов и магов – по крайней мере, такая картина складывалась в Эвдориной голове. Мод обещала в следующую вылазку отправиться за границы запретных земель с нею, бок о бок, и мысль об этом в равной мере переполняла душу и страхом быть пойманной, и трепетом предвкушения скандальной авантюры, и радостью – буйной радостью, навеянной тем, что и все опасности, и все приключения им с Мод Манн суждено разделить на двоих.

Конечно, могло оказаться и так, что Эвдора всю жизнь любила Мод куда больше, чем Мод – ее, что их дружба порождена одной лишь семейной обязанностью. Возможно, в поездке с Клэнси Мод развлекалась на славу, а если вообще вспоминала Эвдору, то разве что с легкой грустью, с ностальгией по детским годам, какую испытываешь при виде старой плюшевой обезьянки, случайно обнаруженной в дальнем углу чулана. Соображения эти подействовали на Эвдору двояко: породили острый, болезненный стыд, словно бы угнездившийся в самом сердце, и натолкнули на мысль: пожалуй, и ей пора сделать шаг вперед, в новую, более взрослую жизнь. За неимением иного выбора, Эвдора решила стать независимой юной дамой и начала выезжать в город верхом сама по себе либо надолго уединяться в «крепости», читая все, что покажется интересным и при том недвусмысленно «взрослым» – всего за одну неделю прочитала «Джен Эйр», «Мы всегда жили в замке»[7] и «Кровавую комнату»[8]. Все прочие дети в Затерянном Озере выглядели просто самими собой, детьми, а вот Эвдора ребенком себя вовсе не чувствовала. Она находилась где-то между детьми и взрослыми – потому-то и оказалась в полном, совершенном одиночестве. Прежде она даже не замечала, насколько они с Мод Манн откололись от остальных, создав независимое, самодостаточное сообщество из двух человек. Порой могло показаться, будто подруга старательно оберегает Эвдору от всего прочего города.

На десятую ночь после приезда Эвдоры к отцу Ден с большинством своей братии засиделись за выпивкой допоздна – трудно сказать, от радости или с горя: тосты и выкрики звучали громко, но слишком невнятно, чтобы Эвдоре удалось разобрать хоть словечко. Так ли, иначе ли, а ясно было одно: проснутся все они, даже караульные, поздно. Тут-то Эвдоре и пришло в голову, что лучшего шанса проскользнуть в лес никем не замеченной ей вполне может не представиться до самого конца зимы. Хватит ли ей храбрости отправиться в лес без Мод, а если да – захочется ли? В конце концов, пускай Затерянное Озеро хранит свои тайны и дальше. Похоже, секреты да тайны в этом мире – основная валюта.

Двумя днями раньше Эвдора, изнывая от скуки, брела мимо большого зала для совещаний и, заглянув в приоткрытую на полдюйма дверь, увидела отца сидящим за столиком у дальней стены, невдалеке от буйного пламени камина. Отец деловито считал деньги, которые перекладывал из металлического, высотой по колено, сейфа, стоявшего на полу, в обувные коробки, грудой сваленные на столе. Считал он не банкноты, а пачки – стопки наличных, туго стянутые широкой бумажной лентой. За его спиной, у огня, стоял, скрестив руки на могучей груди, огромного роста охранник в черной униформе без знаков различия. Яснее ясного было одно: открывшееся Эвдоре зрелище не предназначено для посторонних глаз. От всей этой сцены так и веяло какой-то грязной интимностью. Почувствовав это, Эвдора поспешила как можно тише отойти от дверей.

А впрочем, грязных секретов хватало и в Белладонне. Порой, сидя на милой, уютной кухоньке матери, луща горох или строгая сладкий картофель, она смотрела по сторонам, слушала старших женщин, трепавшихся ни о чем, – о сущих пустяках, чаще всего уходивших корнями в те давние времена, когда эти дамы сами были девчонками, – и та самая пустота, которая отделяет сказанные людьми слова от их настоящего смысла, на глазах росла, ширилась, пока кухня не превращалась в настоящую бездну. Сейчас, лежа в узкой кровати, под глухой, неразборчивый гомон хмельных гостей, доносившийся с нижнего этажа, Эвдора почувствовала, что и ей всерьез угрожает опасность исчезнуть в глубинах этой пустоты, в зияющей повсюду вокруг бессмысленности. Шанс на спасение оставался только один – вот этот, и мешкать было нельзя. «И Мод, – подумалось ей, – тоже будет со мной». Нет, не та Мод, что исчезла, уехала с Клэнси по каким-то там «делам города» – другая Мод, настоящая, ее Мод, создававшая смыслы одним только взглядом и, с неподражаемой гордостью подняв голову, озаренная пламенем внутренней красоты, без оглядки бросавшаяся навстречу любой преграде, что посмела встать у нее на пути.

Перед самым рассветом Эвдора тихонько выскользнула из постели, оделась как можно теплее и дрожащими пальцами застегнула все пуговицы. Неся башмаки в руках, чтоб не стучали по полу на ходу, она прокралась вдоль коридора и на цыпочках сошла вниз. У подножия лестницы находилась дверь в большую комнату с бетонным полом, куда Ден обычно определял на ночлег гостей из тех, кто не задержится в доме надолго. Доносившийся изнутри храп и сонное бормотание свидетельствовали: сия по-монастырски скромная обитель не пуста. Встревоженная, Эвдора тихо прошла мимо полуоткрытых дверей и заглянула внутрь. Там, в койках и на тюфяках, расположилось около двадцати человек; примерно половина – в черной униформе охранников. Над спящими витал крепкий дух перегара пополам с вонью кишечных газов. Беззвучным широким шагом прокравшись к задней двери, Эвдора вышла наружу, в студеную свежесть, показавшуюся ей самым чудесным из ароматов на свете. До длинного здания конюшен под плоской крышей оставалась всего пара шагов по бетонной дорожке.

Конь Эвдоры приветливо, с радостью дохнул теплым паром в ее ладони. Погладив бархатистую морду, она обошла коня сбоку и, не прекращая поглаживать да похлопывать жеребца, ловко, как настоящая девчонка из Затерянного Озера, прыгнула ему на спину. Пришпоренный, ободренный шепотом на ухо, конь поскакал вперед, а Эвдора, припав к его шее, не выпрямляла спины, пока пределы Затерянного Озера не остались позади. «Вот и всё, – не без испуга подумала она. – Дело сделано, остается только идти до конца». Никогда в жизни она не нарушала запретов так дерзко, да еще сознательно. Рядом скакала верхом Мод-призрак, Мод-тень, заражая, вдохновляя Эвдору своей природной, абсолютно безумной дерзостью. Винного цвета пятнышко, огнем полыхавшее на щеке Мод, излучало куда больше мужества, чем могло бы найтись у Эвдоры, будь она одна.

«Дерзость? Прекрасно. Стоит вообразить рядом Мод, и моя дерзость расцветет, распустится – пышнее некуда».

Пока конь мерно шагал мимо заколоченных баров и пустых гостиниц, тянувшихся вдоль объездной дороги, Эвдора гадала: каким образом ее родителям вообще удалось познакомиться? Как удалось им пробыть в одной комнате достаточно долго, чтоб породить ее из ничего? Сколько же всяких вещей должно было совпасть, чтобы она появилась на свет… Когда-то, многие годы назад, у Мод тоже была мать, а у Лили с Джейн были отцы. Почему ни у кого вокруг нет и отца и матери разом? Ведь где-нибудь в других частях света наверняка такое бывает! Вот бы на будущий год, прежде чем ее вынудят предстать перед судьей и сделать выбор, выпрыгнуть из вагона с сумкой, полной еды да одежды, и идти, идти, пока новое, самостоятельное путешествие не приведет в приличный город, который покажется ей подходящим местом для жизни… Местом из тех, где родители не разводятся, где нет ни безукоризненной – нигде ни пылинки – чистоты Белладонны, ни мрачных тайн Затерянного Озера. Наверняка такое место где-нибудь да найдется. Должно найтись, непременно должно. Вот только как бы, отправившись в самостоятельное путешествие, вместо одного из уже имеющихся у нее мест не потерять оба разом…

С этой мыслью Эвдора бросила фантазировать о том, на что, вероятнее всего, никогда не решится – особенно одна, без Мод. Конь медленным шагом – нога за ногу, нога за ногу – пересек широкое полотно объездной дороги и подошел к неровному ряду дубов и берез на опушке огромного леса. То самое место, где они с Мод так безбоязненно, самоуверенно, ни о чем не подозревая, вошли в лес впервые… На сей раз Эвдору одолевал испуг и сомнения: теперь она знала об отряде солдат в черной форме, расставленных по укрытиям там, за деревьями, готовых наброситься и схватить любого, посмевшего нарушить запрет. Поколебавшись, она легонько тронула поводья. Конь мягко, спокойно миновал первый ряд деревьев и понес ее в лес. Бледно-серый сумрак северного рассвета тут же сменился бархатной тьмой долгой ночи. Ясное дело: всех солдат у Дена на празднестве быть не могло. Вероятно, примерно такое же их количество осталось в карауле, на посту – или как это там у них еще называется. Ладно. Значит, сегодня придется держаться куда осторожнее, а главное – тише.

Порой Эвдоре казалось, будто деревья крадутся навстречу из непроглядной темноты впереди, а порой – будто незримые узловатые пальцы тянутся к ней, вот-вот вцепятся в волосы, в плечи, в грудь… Однако конь, видевший много лучше нее, не артачился, не паниковал, а уверенно переступал через толстые бревна да кружева бурелома, то и дело преграждавшие извилистый путь. Да и есть ли он впереди, хоть какой-нибудь путь? В тот раз, при свете дня, они с Мод следовали какой-то старой тропой, наполовину заросшей папоротником, а теперь Эвдоре, хочешь не хочешь, во всем пришлось положиться на коня. Самой ей оставалось одно: уворачиваться от низко растущих ветвей да направлять жеребца в более-менее верную сторону.

Счет времени она потеряла. Порой останавливала терпеливого коня, замирала на пару минут, прислушивалась, что происходит вокруг. В темноте, без часов с «ночным», светящимся циферблатом, минута сделалась весьма растяжимым отрезком времени. Вокруг слышалось негромкое дыхание леса, едва уловимый шорох листвы, быстрый топот крохотных лапок в жухлой траве, испытующие, любопытные крики птиц, отзывающихся на оклики пернатых собратьев. А вот какой-то зверь почесался, потерся боком о кору дерева, и Эвдора почувствовала, как конь напрягся, переступил с ноги на ногу и – в этом можно было не сомневаться – в ужасе закатил глаза. Потрепав коня по шее, Эвдора снова тронула поводья и двинулась вперед, знать не зная, что за зверь напугал жеребца, и от души этому радуясь. Оставалось только надеяться, что зверю не вздумается последовать за ней… и тут ей пришла в голову новая мысль: а ведь этот зверь вполне может оказаться человеком. Человеческим существом с автоматическим оружием за спиной. В очках ночного видения, в черной униформе с черным капюшоном. В черных башмаках на резиновой подошве…

Проехав еще футов тридцать, больше не чувствуя себя надежно укрытой тьмой, Эвдора мягко натянула уздечку, остановила коня, перекинула ногу через его спину и беззвучно соскользнула на землю.

Сквозь темноту сочился неяркий, сероватый свет. Эвдора не спеша зашагала вперед, сквозь заросли. На миг ей почудилось, будто деревья растут, выстроившись в ровные шеренги, точно солдаты: стоит лишь оказаться меж двух стройных рядов, и – вот она, у всех на виду. Промчавшаяся высоко над головой вдоль тоненькой ветки белка зацокала, пронзительно заверещала по-беличьи:

– Вижу-вижу! Вижу ее! Вон же, вон там, идиоты!

Эвдора развернулась, точно ужаленная, взглянула назад, и лес в тот же миг, как по команде, принял прежний беспорядочный вид. Тогда она пристально пригляделась к стволам деревьев, к кустам, к свежим росткам, пробивавшимся сквозь серо-зеленый дерн, стараясь увидеть то, чего не могла разглядеть, – настороженные капканы, блеск проволоки, лица солдат, раскрашенные под мох.

– Окей, – пробормотала она себе под нос и повела коня за узду в направлении, показавшемся верным.

Минут через десять упорной ходьбы Эвдора услышала явственный шум: по лесу, не осторожничая, ничего не боясь, двигалась группа людей. Замерев без движения, Эвдора напрягла слух. Похоже, эти люди двигались следом за ней, с той самой стороны, откуда она пришла. Стараясь как можно меньше шуметь, она отвела коня за груду бурелома, за огромный, посеревший ствол сломанного дерева, безжизненно торчавший из частого, как паутина, переплетения сучьев величиною поменьше, сплошь оплетенных стеблями растений-паразитов. Здесь, опустившись на колени, она осторожно выглянула из укрытия. Вскоре на только что покинутую ею прогалинку вышла кучка охранников из отряда самообороны – расслабленных, с оружием за спиной, явно в прекрасном расположении духа. С ленцою протопав мимо, охранники скрылись в зарослях.

Выждав еще пару минут, Эвдора выбралась из-за груды сухих ветвей и снова прислушалась. Шаги удалялись. На ходу охранники то и дело переговаривались между собой, только слов ей было не разобрать. «Хотя это и неважно, – подумала Эвдора. – Радуйся, что от них так легко удалось улизнуть».

С этой мыслью она продолжила путь на север. Конь, дружелюбно посапывая, шел рядом.

Спустя почти час, когда бледное северное солнце поднялось выше, пронзив огромными копьями лучей стену деревьев (заметно зеленее и выше оставшихся позади), Эвдора почувствовала, что земля под ногами становится топкой. Воздух сделался студенее, чище, откуда-то спереди повеяло сыростью. Эвдора потянула коня за поводья, зашагала быстрее, и вот впереди, там, где ничего подобного вроде бы быть не должно, замаячило нечто: неестественные линии, острые углы, коричневые пятна, слишком уж отливающие красным, чтоб оказаться естественными… Еще шаг-другой – и все это слилось в укромное пристанище, в хижину, в лесную избушку. В избушку с темным окном, за которым мерцал огонек, и трубой дровяной печи, торчащей над крышей. Рядом с избушкой был припаркован темно-зеленый грузовичок, пикап, облепленный снизу доверху коркой засохшей грязи.

Казалось, сердце Эвдоры замерло, пропустило удар и только после забилось снова. Пикап этот был ей знаком. Какое-то время она никак не могла сдвинуться с места.

– Стой здесь, – шепнула она коню, бросила повод, пригнулась пониже и, несмотря на объявший ее ужас, тронулась дальше, к задней стене избушки, к мерцающему огоньку за окном.

Нет, этого просто быть не могло, но против очевидного не возразишь. Разумеется, Эвдора не ошибалась. Она прекрасно помнила, как шла к этому грузовичку сквозь порывы студеного ветра, сойдя с поезда и спустившись с платформы. Похоже, с той ночи пикап повидал немало скверной погоды.

Настоящим испытанием мужества стал для нее вопрос, дерзнет ли она выпрямиться настолько, чтоб заглянуть в окно. Семеня по пружинистому ковру погубленной стужей травы, Эвдора только о том и гадала, что будет делать, подобравшись к красно-коричневой стене. А подойдя к ней вплотную, поняла: придется рискнуть, бросить взгляд внутрь. Об ином тень Мод, молчаливая, бесплотная Мод, не желала и слышать. Да. Всего-то одним глазком, на секундочку, заглянуть в эту загадочную полутьму – и вперед, дальше, к новым великим свершениям. Например, к попытке вернуться домой так, чтобы Ден не заметил ее отсутствия.

Очень и очень медленно, сама того не желая, Эвдора выпрямилась и вжалась в дощатую стену рядом с окном. Глубоко вдохнула, и выдохнула, и вновь набрала полную грудь воздуха… и затаила дух. Пора. Начала она с поворота головы, затем повернулась к избушке всем телом, привстала, выставила над краем окна макушку и левый глаз. В избушке, за карточным столом, широкой спиной к ней, сидел Клэнси Манн. Сидел и считал банкноты из тех пачек, что раскладывал по коробкам Ден. Разложив деньги на три стопки, он махнул рукой, маня кого-то к себе. Эвдора снова пригнулась пониже, сосчитала до двадцати, поднялась и рискнула взглянуть в окно еще раз. За стеклом двое солдат в черном, до ушей улыбаясь Клэнси, тянули руки к поданным им деньгам. Похоже, в избушке все были крайне довольны жизнью.

«День выплаты жалованья, – сообразила Эвдора. – Окей, это все, что мне нужно».

Тут охранники отошли от стола, и Эвдора увидела перед собою Мод Манн. Лучезарное великолепие Мод изрядно померкло, лицо искажала гримаса злости. Одета она была в измазанный грязью свитер и джинсы, кулаки глубоко засунула в карманы короткого, свободного кроя пальто с капюшоном, тоже довольно грязного. Как только Эвдоре подумалось, что ни этот свитер, ни жуткого вида пальто Мод не принадлежат, ее некогда дорогая, лучшая в мире подруга подняла голову и взглянула ей прямо в глаза. Эвдора обмерла. Во рту ее разом пересохло.

Мод резко кивнула и бросила взгляд на отца. Тот подал ей пару купюр и махнул рукой, веля убираться. Шагнув назад, Мод покосилась из стороны в сторону, а, видя, что Эвдора не движется с места, нахмурилась злее прежнего и мотнула головой влево. «Линяй отсюда», – явно говорила она, и Эвдора поспешила убраться подальше. Опустилась на четвереньки, поползла так тихо, как только можно передвигаться ползком, и – стоит надеяться, незамеченной – шмыгнула назад, за деревья. А укрывшись в зарослях, заметила, что у дальней стены избушки высится штабель тех самых длинных, узких черных ящиков с поезда – и с ее рейсов, и со всех остальных.

Не слишком владея собой, Эвдора бесцельно побрела прочь от лесной избушки и, наконец, поняла, что деревья вокруг редеют, а земля чавкает, попискивает под ногами. Прямо впереди сверкала, будто расплавленное серебро, зеркальная гладь Затерянного Озера. Эвдора оглянулась назад, убедилась, что конь ее здесь и уходить не намерен, и вновь повернулась к озеру – оно ведь и было главной целью всей этой затеи. На вид озеро казалось очень холодным и очень глубоким, словно огромная каменоломня. Невдалеке справа, на пристани, стоял грузовик. Двое охранников вытаскивали что-то из кузова и складывали на тележку.

Эвдора прищурилась, пытаясь разглядеть, что у них там за груз, однако охранники, заслоняя обзор широкими спинами, покатили тележку по мосткам, тянувшимся от пристани вдаль. Дойдя до конца, они накренили тележку, и что-то черное, соскользнув с нее в воду, мигом ушло на дно.

Этого было довольно, и даже слишком. Большего Эвдоре не требовалось. Спотыкаясь на каждом шагу, она вернулась в лес, подхватила поводья и повела коня подальше – туда, где сможет, ничего не опасаясь, вновь сесть на него верхом. В то время как они брели по лесу, перед глазами Эвдоры снова и снова, точно освещаемое фотовспышкой, возникало изменившееся лицо Мод Манн – лицо помрачневшей, повзрослевшей, погрустневшей, смирившейся Мод Манн, обычной девчонки, такой же, как все остальные. А еще – та непонятная черная штука, скользнувшая в воду и канувшая в глубину, исчезнувшая навсегда…

Теперь Эвдоре было уже все равно, однако удача не изменяла ей до тех пор, пока она не поставила коня в стойло, не вошла в жуткий отцовский дом и незамеченной не пробралась к себе в спальню. Никто не обратил внимания на ее бегство, никто и не думал ее искать. Все работники отца были слишком заняты делом, или слишком мучились с похмелья, чтобы заметить пропажу. По пути к себе Эвдора оставила на полу множество отпечатков грязных подошв, но кто-нибудь наверняка подотрет их, ничего дурного не заподозрив. В конце концов, Затерянное Озеро – городишко вообще довольно грязный.

Кое-как избавившись от множества теплой одежды, Эвдора подошла к зеркалу. В зеркальном стекле отразилась грязь на теле, дикий взгляд, сучки в волосах… казалось, собственное отражение от души возмущается ее проступком.

Рухнув в кровать, Эвдора будто бы освободилась от телесной оболочки, но бестелесность ее ничуть не встревожила. Лишенное тела, ее «я» поднялось над кроватью на фут-другой, и тут она увидела дверь – элегантную, крепкую красную дверь, возникшую перед ней прямо в воздухе. Увидела и поняла, что за этой дверью кроется следующая. Может, побольше, а может, и поменьше, безобразнее или еще элегантнее, но не такая же в точности. А за второй дверью обнаружится третья, а за третьей – четвертая, а за четвертой – пятая… а путешествия, начинающиеся за порогом каждой, изобилуют нищетой и блеском, сокровищами и тленом, и множеством феерических впечатлений, и таким же множеством печалей и горестей. А главное, ей точно было известно: ни одна из этих бессчетных, бесчисленных дверей не приведет ее назад, к первой.

Белые линии на зеленом поле
Кэтрин М. Валенте

Давайте-ка я расскажу вам про тот год, когда Койот вывел «Дьяволов» в первенство штата.

Когда Койот гордо вышагивал по коридорам Вест-Сентервилльской Средней, повсюду, куда ни ступала его нога, расцветала мелочишка на ленч, копии тестов по математике за последний семестр да свежесвернутые косячки. Когда он наматывал круги по беговой дорожке, наши шкафчики наполнялись шоколадками «Сникерс», и презиками, и таблетками экстази всех цветов «Скиттлс». Он был нашим кью-би[9], а выглядел – точно живое приглашение на величайший рейв всех времен. Ну, то есть да, черные волосы, бронзовая кожа и мускулы, будто в рекламе той жизни, которой уж тебе-то точно никогда не видать. Но главное – в том, как он смотрел на тебя вот этими самыми карими глазищами, будто бы знающими ответ на любой вопрос, какой только может задать учитель, да только Койот удовольствия ему не доставит, понимаете? Ладно, неважно это. Домашних заданий Койот, парень мой, сроду не делал, а все равно щеголял средним баллом 4,2, не меньше.

Когда настало время осенних соревнований, Койот записался на все. Кросс-кантри, бейсбол, даже лякросс… но, по-моему, больше всего его привлекал футбол. Его дружелюбной натуре требовалась собственная стая, команда парней с горящими глазами, с «кубиками» на животе, бегавших милю за семь минут, а еще каждый день таскавших ему подарки. Зачем? Этого они и сами не знали, но вот, поди ж ты, таскали исправно. Игральные карты, скейты, виниловые диски (о звуке в формате mp3 Койот и слышать не желал). Линия защиты даже печеньки своему парню пекла. Печеньки с шоколадной крошкой, печеньки с арахисовой пастой, печеньки овсяные с орехами, сахарные сникердудлы[10] – все это сваливалось на скамейку, грудой, будто дань королю. А девчонки – о, да! – приносили ему цветы. Кто победней – одуванчики, кто побогаче – розы, а Койот целовал каждую, будто как раз она и есть всё, о чем он только мог мечтать. А может, так на самом деле и было. Койот ведь в «фавориток» не играл. Его хватало на всех.

К тому времени, как мы пробились в первенство штата, все чирлидерши до одной оказались в залете.

Играли «Дьяволы» хреново, другого слова не подобрать. Вечно болтались в самом низу дивизиона, и даже тренер подумывал, что надо бы ему всерьез взяться за геометрию. Пока в команде не появился Койот, весь наш фан-клуб состоял из папаши третьего крайнего в линии нападения, мистера Болларда, ради каждого матча размалевывавшего физиономию цветами «Дьяволов», красным и золотым, а на голову надевавшего огромные светящиеся пластиковые рога. А как-то раз, на Балу выпускников, двумя принцессами и королевой Двора Дьяволов оказались девчонки из софтбольной команды, сами и вызвавшиеся сыграть эти роли, потому что на голосование народ дружно забил. Все они явились на бал в джинсах и поставили немалые деньги на Ист-Сентервилльских «Рыцарей», обыгравших «Дьяволов» со счетом 34:3.

Первый тачдаун[11] (из семидесяти четырех за сезон) в первом матче последнего своего школьного года Койот заработал, пробежав целых восемьдесят два ярда. Он пасовал, принимал передачи и бегал так, точно один и был всей командой, всеми одиннадцатью игроками. Никто не мог его изловить – и никто этим даже не возмущался. Бежал Койот так, будто спер этот мяч, а весь белый свет гонится за ним, чтобы отнять добычу. И где только он был раньше? После игры парни подняли его на плечи, а Койот только хохотал и хохотал. На следующее утро каждый из нас нашел под подушкой свою предварительную проверочную работу – завершенную, библиографированную, и будь я проклята, если они не оказались лучшими нашими эссе за все время учебы!

Не буду врать: я и девственность потеряла с Койотом, в кузове моего синего пикапа, у озера, перед самым плей-оффом[12]. Он гладил мои волосы и целовал меня, совсем как в кино – можно сказать, безупречно: никаких тебе столкновений носами, не говоря уж о зубах, а на вкус его поцелуи были – будто краденый солнечный свет.

– Банни, – шептал он, работая узкими бедрами, – я буду любить тебя во веки веков. Ты для меня – единственная.

– Врешь, – шепнула я в ответ, а когда кончила, это было все равно что долгий полет вниз, по рельсам «русских горок», прямо в его объятия. – Врешь, врешь, врешь…

По-моему, ему понравилось, что я запомнила счет первого матча: после этого Койот позаботился, чтоб я не пропускала ни одной из его игр, хотя спортом обычно не увлекалась. В тот год спортом (вернее, футболом) увлеклись все. За одну ночь из соседнего брошенного городка привезли трибуны, в выходной, во время карнавала, на них резвились ребята помладше, а Койот, пляшущий в зачетной зоне, выглядел, словно все, чего только можно желать от всякого сына и всякого парня.

– Давай, Банни, приходи, – сказал он. – Я специально для тебя тачдаун принесу.

– Тачдаун ты так и так принесешь.

– А если ты будешь на трибунах, покажу на тебя. И все увидят: я тебя люблю.

– Ага, только проверь, не сидят ли рядом Сара Джейн, Джессика и Эшли, а то беды не оберешься.

– Вот она, моя Банни – глаз с меня не спускает! – расхохотался он и поцеловал меня так, будто умрет на месте, если не поцелует.

С Койотом хоть предохраняйся, хоть нет – разница невелика. Однако, забежав за последнюю линию, осклабившись, заплясав, завиляв бедрами на манер Элвиса, повторяя все его ужимки, так что Сара Джейн с Джессикой и Эшли от восторга колой поперхнулись, он вправду указал на меня. Обо всех других девчонках каждая знала прекрасно. По-моему, им так даже нравилось: ведь и для Сары Джейн, и для Джессики, и для Эшли важнее всего были они сами, Сара Джейн, Джессика и Эшли, а Койот разрешал им все время держаться вместе. Койот всем нам всё разрешал, в том-то и штука. «Мухлюй и трахайся, пей и пляши – главное, чтобы от всей души!»

Кажется, кто-то из сэйфти[13] выколол эти слова на голени.

После того, как мы выиграли четыре матча подряд – после десяти дней без любви – весь город будто умом тронулся. Билетов стало не раздобыть. Мистер Боллард был счастлив по самые уши: болеть за «Дьяволов» вдруг начали все до единого парни в городе, кто хоть что-нибудь собой представляет, или когда-нибудь представлял, или мечтал стать хоть кем-нибудь в будущем, которому никогда не настать. Мы собирались одолеть «Буревестников». Об этом начали говорить на людях. Шестикратным чемпионам штата, в этом году им уж точно не сыграть против нас так же, как в прошлые! Однако все эти прошлые годы остались для нас позади, а впереди имелся один только наш парень, бегущий так, будто на спине у него целое небо. Мистер Боллард раздобыл для команды и новую форму, и новые шлемы, и новые стойки ворот – все самого красного цвета, какой только сыщешь. Только светящихся рогов, которыми долгие годы щеголял мистер Боллард, никто в городе не носил. Все украсили головы небольшими мохнатыми ушами койота – не знаю уж, где и достали, но как-то, в одну из пятниц, эти уши появились повсюду, и каждую пятницу после маячили со всех сторон. А когда Койот приносил команде очередное очко, на трибунах выли так, точно луна взошла в небо только для них одних. Некоторые из чирлидерш обзавелись хвостами из фальшивого меха и вовсю ими вертели, скача да приплясывая у боковой, а их кукурузно-желтые юбки взлетали к самим небесам.

Однажды после того, как мы растоптали «Бульдогов» из Гринвилла со счетом 42:0, я увидела Койота под трибунами, в том самом тайном убежище из досок, стальных опор, мрака и скомканных леденечных оберток, в компании Майка Хэллорана (кикер[14], № 14) и Джастина Остера (уайд ресивер[15], № 11). Шлемы они поснимали, форма в лучах сочащегося сквозь щели меж досками света прожекторов сверкала, как чистое золото. Избавившийся и от футболки, Койот стоял, прислонившись к опоре, дымил сигаретой – да, на это стоило полюбоваться!

– Кончай, кью-би, – скулил Джастин, – я никогда еще никого не бил. И ссориться не хочу. И, это, Майк, с Джесси я ни разу не трахался, трепался только. Однажды, в девятом классе еще, она сиську мне показала, так тогда там и смотреть было не на что. И не выпивал я никогда в жизни – только раз пива попробовал, и не курил, потому что у папки эмфизема легких!

На это Койот попросту усмехнулся – с обычным дружелюбием, будто бы говоря: «Не боись, чувак, не боись!»

– Не попробуешь – не узнаешь, – рассудительно сказал он. – Слово даю: на душе сразу же полегчает.

– Хрен тебе, Остер! – зарычал в ответ Хэллоран. – Я буду первым. Иначе нечестно: ты здоровее.

С этими словами он, не дожидаясь новых рассказов о том, чего Джастин Остер никогда в жизни не пробовал, врезал ему от души, и оба как друг на друга набросятся! Замелькали кулаки, зазвучали глухие шлепки ударов, брызнула кровь. Минуты не прошло, как оба рухнули наземь, в лужи пролитой колы, в грязь, не просохшую после недельной давности ливня, и покатились клубком, вцепившись один другому в волосы и кусаясь, так что и дракой всего этого не назвать. Я задержалась там еще ненадолго, а Койот, затянувшись табачным дымком, оторвал взгляд от дерущихся и взглянул на меня.

«Глянь-ка, сестренка, как стараются», – прозвучал в ушах его шепот, однако губы Койота даже не шевельнулись, только глаза по-собачьи поблескивали в полутьме.

Перед Балом выпускников нам все чуть не испортил Ла-Грейндж. То есть «Ковбои» из Ла-Грейнджа. Их кью-би – о, это было нечто! Весь из себя цветущий блондин, скромный, застенчивый здоровяк с квадратной челюстью и рукой такой верной, будто кто-то оптический прицел на нее навесил. Бобби Жао, № 9, 300 фунтов в жиме лежа, мать – Мисс Масляный Фестиваль тысяча девятьсот лохматого года, отец – владелец сети из семи ресторанчиков (пирожный король Юга!), плюс удивительно талантливо, задушевно играет блюграсс на гитаре. Все колледжи уже выстроились к этому парню в очередь с букетами гвоздик и шоколадками, а мы ненавидели его так, точно сами, только на этой неделе, сотворили ненависть в школьной лаборатории и сберегли для особого случая. То есть для Бобби Жао с его утырочной хипстерско-крунерской[16] соломенной шляпой. Только Койот им себе голову не забивал.

– Скажи, что ты с ним делать-то собираешься? – запальчиво спрашивали парни.

А Койот только сплюнул на асфальт автостоянки и говорит:

– Видал я этих «Ковбоев».

Там, куда он сплюнул, на глазах у всей линии атаки заблестели странные кристаллики – уж Джимми Мозер (сэйфти, № 17) точно должен был видеть такие же в трейлере своего дядюшки возле Сорокового шоссе, но я – вы ж меня знаете – не сказала ни слова. Впрочем, парни к ним не приглядывались. Вместо этого почесали в затылках и хором затянули свой племенной клич, вопрос-ответ:

– На озеро вечером едем? Да! Да! Да!

– А давайте и Бобби Жао возьмем, – вдруг говорит Койот.

Глаза его округлились, озорно, радостно заблестели: дескать, давайте, дескать, здорово выйдет!

– Э-э… это с чего бы? – насупился Джимми. – Без лишних деликатностей говоря, ну его нах, этого типа. Он нам враг.

А Койот ворот кожанки кверху поднял и выдернул из волос Джимми опавший кленовый лист цвета злобы. Нежно так выдернул, ласково. «Ты – мой малыш, я тебя от сора очищу, и шкурку дочиста вылижу, чтоб ничего злого, красного в головке твоей не осталось», – будто бы говорили его пальцы, однако язык сказал совсем другое:

– Сынок, то, чего ты не знаешь о враге, можно лить в уши всей команде до самого смертного часа.

Уж если Койот называет тебя «сынком», знай: стыд тебе и позор!

– Только сосунки могут думать, будто врагов нужно бить. Побить их нельзя, ни за что. Не побьешь ты того, кто появляется из ниоткуда в четвертой четверти, чтоб отнять у тебя твое, а тебя ткнуть мордой в грязь и держать, покуда не захлебнешься. Не побьешь ты того, с кем непременно, заведомо придется столкнуться, потому что для этого ты на свет и рожден. Не побить тебе ни ящерицы, стерегущей Солнце, ни человека, не желающего, чтоб ты учил его кукурузу сажать. Врага нужно хватать за уши и трахать да трахать, пока не прилипнет, не привяжется к тебе так, что жену твоим именем называть начнет. Врагов, Джимми, нужно поглощать. Лучшее, что можно сделать с врагом, – подтащить кресло к его очагу, сожрать его ужин, забраться в его постель, а утром отправиться за него на работу, и чтоб у тебя вышло настолько лучше, что он сам тебе все отдаст, да только тебе оно нахрен не нужно. Ты всего-то хотел малость пошалить в его доме. Ребятишек его попугать. Оставить после себя какую-нибудь мелочь, чтоб следующие помнили: ты всегда рядом. Вот как надо одолевать врага. Или…

Подтянув поближе к себе Синди Джерард (нижняя в пирамиде, руки – что березовые стволы), Койот выхватил у нее из рук банку малиновой шипучки и надолго запрокинул голову, вливая в горло сладкую розовую жидкость.

– Или пусть просто полюбит тебя до слез. Как больше нравится.

Джимми заметно съежился, покосился на Остера с Хэллораном, на скулах которых еще цвели блекнущими фиалками синяки, по-жеребячьи заржал и спросил:

– Как думаешь, какой будет разница в счете?

Койот молча, компанейски, двинул его в плечо и поцеловал Синди Джерард, а я почуяла малиновый аромат их поцелуя, хоть и стояла по ту сторону общего круга. Сентябрьский ветер разделил тот поцелуй на всех, точно целый мешок обещаний.

Вот так-то Бобби Жао и появился в тот вечер у озера, за рулем насвежо отполированного черно-серебряного, цветов «Ковбоев», полуторного пикапа с этакими фарами, вроде лягушечьих глаз, на крыше. Сбросив дурацкую соломенную шляпу, он принялся вытаскивать из кабины бочонок, лежавший на пассажирском сиденье. Едва завидев эту огромную серебристую луну, привезенную на вечеринку самим пирожным принцем Юга, Генри Диллард (лайнбэкер[17], № 33) и Джон Вик (лайнбэкер, № 34) поспешили помочь ему с выгрузкой, и Бобби Жао мигом сделался для всех своим. Жертва принята. Просто клади сюда, на алтарь, а мы вспорем это блестящее брюшко и выпьем, что там припасено внутри. А припасенное внутри оказалось золотистым, сладким и пенящимся, как море!

Койот лежал рядом со мной, в кузове моего порядком раздолбанного пикапа, на шерстяном одеяле с кактусами и лошадьми, укрывшись другим одеялом, с силуэтом волка, воющего на луну, чтоб в этом тайном, теплом убежище, созданном из жуткого тряпья работы какой-то мамочки-хиппи, незаметно для всех запускать пятерню мне под лифчик. Остальные шумели у пивного бочонка, а Сара Джейн хохотала, будто бы говоря: «Наливай, наливай, и, может быть, я покажу тебе кое-что стоящее».

– Давай, Кролик Банни, – шептал Койот, – не в первый же раз.

Глупость мальчишеская… но, сказанные Койотом, эти слова пробирали до самых костей, напоминая обо всем, что мы проделывали прежде, не раз и не два, вытесняя из памяти всю жизнь, прожитую без Койота. Оставляя лишь ту, что начал для нас обоих он, на берегу озера, под волком, воющим на луну, накрыв ладонями мои груди, точно собственные сбережения. Я знала его, как никто другой. Да, теперь-то все они так говорят – и Сара Джейн, и Джессика, и Эшли, и Синди Джерард, и Джастин Остер, и Джимми Мозер, но я знала его взаправду. Не только на вид, но и на ощупь. В конце концов, сколько раз мы с ним все это проделывали…

– Каждый раз должен чем-нибудь да отличаться, – сказала я в темноту кузова. – Иначе и смысла нет. Придется тебе всякий раз меня уговаривать, да понежнее. Чтоб я считала себя особенной. Придется тебе надеть уши и хвост и призывать ко мне дождь, не то удеру прочь с каким-нибудь кью-би из «Буревестников», а ты останешься позади пыль глотать.

– Я и прошу тебя нежно. О, ты, крольчиха моя, моя быстроногая Банни, повремени удирать, позволь сделать то, чего мне хотелось бы.

– Чего же ты хочешь?

– Хочу плясать на этом городишке, пока не стопчу его в прах. Закопать его в землю, чтоб никто, кроме меня, не нашел. Хочу, чтоб школьные годы никогда не кончались. Все хочу съесть, всех перетрахать, все перенюхать и всех победить. И чтобы моя Кролик Банни сидела у меня на коленях, когда я помчусь на другой край света, погасив фары.

– А я не хочу, чтоб меня обвели вокруг пальца, – ответила я, но он-то уже вошел, и я была этому только рада. Казалось, трахаться с ним – все равно что мчаться по полю без конца и без края. – Не хочу, чтоб втравили в залет, в любовь или во что другое.

– Не боись, – пропыхтел он. – Ты-то своего никогда не упустишь. Просто меня всегда помни. Помни, не забывай.

Тут мне почудилось, будто мы вместе помчались куда-то, быстрей и быстрей, а он откинул с моего лица волосы… глядь, а это не волосы, это длинные черные уши, нежные, точно воспоминания, а спустя еще миг уши опять сделались волосами, спутанными, влажными от нашего пота. А как только настал бешеной скачке конец, я укусила его и сказала:

– А Койот никогда не упустит свое.

– Отчего нет? Не в первый же мы с тобой раз!..

Стоило мне подняться с «лошадиного» одеяла, из меня, будто Койотово семя, хлынули золотистые цветы календулы.

Позже, ближе к ночи, я откопала в бардачке сигарету и уселась на крыше помятой, до неприличия ржавой кабины своего пикапа. Койот стоял у самого озера, в сторонке от остальных, там, где волны, чуть пенясь, набегали на берег, а ветви ив трепетали, тянулись в сторону, словно ища, за кого бы, за что б ухватиться. Рядом стоял Бобби Жао – руки в карманах джинсов, бедро отставлено вбок, точно выпяченная губа, шляпа снова на голове, лицо скрыто в тени. Они говорили о чем-то, но я ни словечка не разобрала: все остальные ухали и хохотали, как целая стая филинов. Из-за горизонта вышла луна, огромная, как донце пивного бочонка, и в ее свете лицо Койота сделалось тонким, ангельским, таким юным, победным, а, главное, скромным – посмотришь, и даже сомнений не возникает, будто выбор все время был за тобой. Взял он Бобби Жао за руку, и оба замерли в лунном луче, только пальцы их медленно, потихоньку сплелись. Ветер сорвал с головы Бобби эту самую соломенную шляпу, как будто и ему она пришлась не по нраву, но поднимать ее Бобби не стал. Он просто смотрел и смотрел на Койота, а его светлые волосы в свете луны отливали синевой. Тут Койот крепко, до боли, поцеловал его, и Бобби ответил на поцелуй, словно только этого и ждал с самого рождения. Койот запустил руки ему под рубашку (о, в этом он был настоящий мастер), обнял покрепче, и, как только губы их разъединились, оба заулыбались.

Ну, а я за ними подглядывала. Я всегда и за всеми подглядываю. Подглядывать кто же не любит? В такие минуты кажешься себе Господом Богом, который видит все, что и где происходит, а если захочет, так помешает… только тогда ведь подглядывать будет не за чем.

Вскоре из-за лугов с раскатами грома налетела гроза, обрызгав их поцелуи осенним дождем.

Внезапно всех до смерти заинтересовало, кого на этот год выберут Двором «Дьяволов». Даже меня. В торговом центре раскупили все эти блестящие бальные платья «от Августа», с длинным разрезом от щиколотки к бедру, а больше они отчего-то завезти не могли, точно мы стали островом, таинственным образом отрезанным от континента стразиков и вырезов в форме сердечка. Большинство наших собирались пойти на бал в материнских платьях, пошитых на выпускной, хотя, можете быть уверены, споров предварительно все эти придурошные оборочки с плеч, а край подола подняв как можно выше. Конечно, Дженни Килрой (драмкружок, Ассоциация Молодых Предпринимательниц), еще год назад пошившая все костюмы для постановки «Музыканта»[18], взялась за пятьдесят долларов превратить старое мамино платье а-ля вишневый кекс в подвенечный наряд этакой постапокалиптической оторвы, но работала моя подруга исключительно медленно… Одним словом, любая, кого ни выберут королевой выпуска, имела шестьдесят шансов против сорока подняться на сцену в платье для бабушкиных похорон.

Верный выигрыш обещали ставки на победу Сары Джейн. К тому времени Сара Джейн уже забеременела, и Джессика тоже, но, по-моему, они сами еще об этом не знали. Животы их оставались плоскими, как равнинные штаты, помада цвета сахарной ваты – безупречной, как Рембрандтово полотно. Никого не пучило, никого по утрам не тошнило. Окруженная кольцом подруг, Сара блистала, как розовый бриллиант в перстне нувориша. Средний балл 4.0, клуб верховой езды, главная из чирлидерш, подающая в софтбольной команде, первое сопрано джазового хора, и в младших, и в старших классах играла Джульетту и даже посещала шахматный клуб. На шахматы ей было плевать, но шахматный клуб неплохо украшал портфолио абитуриента, а шахматисткой она оказалась устрашающе сильной (первое место в весеннем фримонтском закрытом блиц-турнире, и это – после каких-то семи месяцев занятий). Сару даже никак невозможно было невзлюбить. Вся ее безупречная жизнь тянулась вперед и вдаль, точно дорога из желтого кирпича, но всякий знал: Сара не против взять с собой и тебя. Если, конечно, захочешь. Если согласен, как и она, остаться в нашем городке и предоставить ей рулить им, как она вознамерилась.

Джессика с Эшли неотлучно сопровождали ее в любое собрание и на любой парад. Девчонки вроде Сары всегда ненавязчиво, самым естественным образом, растят из девчонок вроде Джессики с Эшли адъютантов – «подружек невесты», скромные одуванчики, на фоне которых их розы будут выглядеть еще ярче. Все трое знали, что тут почем, все трое позаботились, чтоб ничего не изменилось, будто три ведьмы из «Макбета», переодетые в плащики с маргаритками, надушившиеся материнской «Шанелью» (а на ресницах – водостойкая тушь), предсказывающие одну только вечную любовь друг к дружке – и пусть весь мир отступит перед этой любовью в сторонку. Вот такой нам выпал очевидный расклад: королева Сара и ее верные визири. Но, разумеется, их трое, а мест при дворе четыре, и потому я рассчитывала, что одно из них достанется Дженни Килрой – благодаря ее самоотверженным стараниям соорудить всем нам что-нибудь выдающееся.

И вот настало утро пятницы. Вечером – бал, до решающего матча с Бобби Жао и его «Ковбоями» – ровно неделя. Ровно в семь утра Койот завыл, все мы проснулись, открыли шкафчики, смотрим – а внутри висят они, сотня великолепных платьев! Лучше всего, что мы могли бы выбрать, не один час обшаривая вешалки в торговом центре, где вечно нет то твоего размера, то нужного цвета, то модели достаточно скромной, на папин взгляд, то достаточно нескромной на твой собственный вкус, и вся эта роскошь – здесь, за дверцей шкафа, с бутоньерками на запястье у бедра! Так и вышло, что в том году всех нас пригласил на выпускной бал Койот[19]. А в моей комнате висело нечто сверкающее, озарившее стену ромбами солнечных зайчиков – нечто цвета самой спелой из тыкв, какую только на свете сыщешь, нечто с таким глубоким декольте и такое короткое, будто приглашает весь мир, не сходя с места, влюбиться в меня навеки. Стоило надеть его – в голове тут же заискрилось, запенилось, словно я уже час попиваю шампанское, словно шелк и вправду способен пьянить сквозь кожу. Тогда я надела на запястье и бутоньерку из цветков кукурузы – крохотных, еще не распустившихся зеленых початков.

Койот танцевал со всеми девчонками без разбору. Когда музыка убыстрялась, он запрокидывал голову и выл, и все мы хором ему подвывали. Когда ритм замедлялся, он вытаскивал из толпы какое-нибудь одинокое создание, серую мышку, даже не думавшую, будто у нее имеется хоть один шанс. Остальные просто тянули руки в стороны и танцевали со всяким, кто подвернется – к примеру, Джессика полночи провела с зубрилами из математического кружка, целовавшими ее в шейку и учившими мнемонике. Все вокруг колыхалось, кружилось вихрем. Музыка звучала разом со всех сторон, пол содрогался от нашего топота. В ту ночь мы были невероятно сильны, до краев переполнены пережитым за этот год, и к пуншу никто не притронулся – никому он не требовался: мы просто во всем подражали Койоту, а Койот веселился вовсю. Широко раскинув в стороны руки, я закружилась волчком, отступила от Дэвида Горовица (группа поддержки, спринт на 100 метров), и рука с бутоньеркой из кукурузных цветов на запястье, отыскав нового партнера, повлекла меня дальше, навстречу новой мелодии. Где-то вдали, в ином мире, за пределами спортивного зала, заныли гитарные струны. Открыв глаза, я увидела в собственных объятиях Сару Джейн: платье – безукоризненный белоснежный колокольчик из пены кружев и блесток, глаза резко, сурово подведены черным, на губах же, наоборот, играет сердечная, благожелательная улыбка цвета роз. От нее пахло мускусом и жимолостью. От нее пахло Койотом. Танцуя, она склонила голову мне на грудь, а я, обвив рукой ее талию, почувствовала, как легка наша шахматная королева, королева скаковых лошадей, джаза, средних академических баллов, пирамид, обратных сальто, дважды, трижды, стократ Джульетта… Ее рука рассеянно заскользила вверх-вниз вдоль моей спины, будто я – парень. Перед глазами все расплылось, развешанные повсюду гирлянды рождественских огней утонули в цветах «Дьяволов», в красном и золотом, а королева софтбольной команды встряхнула солнечно-светлыми волосами, подняла голову и поцеловала меня. Ее поцелуй отдавал вишневой жвачкой и виски. Целуя меня, Сара Джейн запустила пальцы мне в волосы, давая понять, что все это – не случайность, а я еще крепче прижала ее к себе, но тут песня кончилась, и она, изумленная, озадаченная, шагнула назад. Помада ее потускнела, в глазах отразилась боль, будто во взгляде оленихи, внезапно раненной в бок. Развернувшись, она отбежала к Джессике с Эшли, и все трое, прижимая к животам ладо