Оглавление

к 90-летию со дня рождения

Леонида Генриховича Фризмана

(1935 — 2018)

От автора

Я пишу о своем учителе, профессоре Фризмане, уже давно. Воспоминания о наших встречах, совместных проектах, размышления над его книгами и статьями отразились в нескольких эссе, опубликованных в коллективных сборниках и электронных журналах. Теперь пришло время собрать и издать их вместе, как первую попытку в том жанре, который сам харьковский профессор очень ценил, — в жанре научной биографии.

О Леониде Генриховиче написано немало: в прессе выходили интервью с ним, ученики и коллеги оставили о нем свои мемуары. Но эта книга не дублирует их — она рассказывает о позднем Фризмане 2000-х — 2010-х годов, каким я его знал. Поэтому биография эта с неизбежностью будет неполной и субъективной, явленной лишь в нескольких ярких моментах, которые кажутся мне актуальными. Отсюда и выбранный мною прием — сочетание ранее опубликованных текстов, подготовительных материалов, обильное цитирование работ самого Л.Г. и электронной переписки с ним и о нем разных корреспондентов.

Взяться за работу меня побудила мысль о грядущем 90-летнем юбилее профессора — первом юбилее, который предстоит отмечать без него. И коль скоро предыдущие круглые даты не оставались без подарков, нарушать традицию не стоит. Так что с юбилеем, учитель!..

«Я — человек будней…»

На Пушкинской улице в Харькове нередко можно было встретить невысокого энергичного человека, бодро идущего куда-то с сумкой через плечо. Лицо его почти всегда бывало задумчиво, взгляд за толстыми стеклами очков на чем-то сосредоточен, голову покрывал профессорский берет. Это Леонид Генрихович Фризман, известный литературовед, специалист по русской поэзии XIX–XX вв., проходил свой привычный маршрут, возвращаясь из бассейна или направляясь в библиотеку. Его знали в Харькове многие, да и за пределами родного города среди коллег ширилась слава о педагоге, публицисте, руководителе научной школы.

К счастью, Леонид Генрихович прожил долгую жизнь, и теперь, оглядываясь назад, можно утверждать, что она прошла на одной ноте, в едином стремлении — как можно полнее реализовать призвание, раскрыть и применить данный ему от Бога дар.

Он появился на свет 24 сентября 1935 г. в Харькове, где прожил всю жизнь (за исключением военных лет). Предпосылки к выбору профессии и широкий кругозор мальчик получил уже в семье: его отец, Генрих Венецианович, историк-медиевист, много лет преподавал на историческом факультете Харьковского университета, а мама, Дора Абрамовна, была хормейстером в консерватории. Л.Г. был харьковчанином в третьем поколении: еще до революции его дед Бенцион Фризман снискал известность как один из лучших в городе врачей.

Надо помнить, на какое время пришлась юность Фризмана, окончившего школу и поступившего в пединститут в 1953 г. В тех труднейших условиях выживания — корни его последующей настойчивости в достижении цели, навыков бойца, гибкости и необычайной трезвости ума. В 1957 г. Леонид закончил русское отделение филологического факультета Харьковского пединститута. Второе высшее образование он получил в Харьковском университете, на отделении романо-германской филологии факультета иностранных языков.

Решив заниматься наукой еще в студенческие годы (свои первые шаги он делал в кругу харьковских литературоведов — Маргариты Габель, Исаака Каганова, Марка Чернякова), молодой человек твердо знал, что в аспирантуру его не примут. Единственной возможностью трудиться по специальности была школа рабочей молодежи, которой он отдал почти полтора десятка лет. Из юноши получился толковый учитель. Он полюбил эту профессию, и она отвечала ему взаимностью: ученики по достоинству ценили своего наставника. Л.Г. преподавал русский язык и литературу, немецкий язык, а когда придумали новый предмет — обществоведение, по которому вначале не было ни программ, ни учебников, взялся и за него.

Работу в школе он совмещал с научными поисками и, как тогда писали в анкетах, «без отрыва от производства» подготовил кандидатскую диссертацию. Ее защита (а это был брежневский 1967 год) сопровождалась опасениями отнюдь не научного свойства, но в итоге успешно состоялась. Лишь через несколько лет после этого Фризман смог добиться работы по совместительству на кафедре иностранных языков в вузе, а потом, после представления докторской диссертации, — места на кафедре русской литературы. Тогда ему исполнилось сорок, и все основные профессиональные достижения пришлись на вторую половину его жизни. Так, кстати сказать, было и у Д. С. Лихачева, с которым Л. Г. Фризман был близко знаком и много общался в 1960–1970-х гг. и который оказал ему поддержку перед кандидатской защитой.

Не удостоенный ни аспирантуры, ни докторантуры, Л.Г. получил докторскую степень в одном из самых авторитетных вузов страны — в Московском университете. Защита докторской «Русская элегия в эпоху романтизма» (тема эта родилась из бесед с Ефимом Эткиндом) в 1977 г. открыла самый плодотворный этап в деятельности харьковского ученого.

Борис Мейлах, крупнейший пушкинист ХХ в., многолетний руководитель Пушкинской группы Института русской литературы АН СССР, бывший старше Фризмана более чем на двадцать лет, писал ему в поздравительном письме:

«Без преувеличений — работаете Вы на уровне высококвалифицированного доктора наук <…> Вашу работу просто можно назвать образцовой. При этом Вы достигли такого уровня и что самое интересное, по-моему, достигли этого, шутка сказать, самосовершенствованием, без непосредственной учебы у тех, поистине крупных ученых, под руководством и в среде которых я учился, будучи студентом в МГУ и в аспирантуре Академии наук. Поэтому редко приходится поздравлять со степенью таких молодых (и в наше время появившихся) ученых, как Вы. Желаю Вам многих успехов с той же ответственностью к выпускаемым Вами трудам, как до сих пор».

В 1980-м Л.Г. стал профессором, и на кафедре открыли аспирантуру. «Молодой темноволосый профессор со щегольскими легкомысленными усиками», иронично поглядывавший на студентов, запомнился первокурснику Игорю Черному. Через много лет он, уже доктор наук, вспоминал: «Когда Фризман <…> взошел на кафедру, чтобы рассказать о себе и сфере своих научных интересов, мне показалось, что со мной заговорило само Время».

Одну за другой Л.Г выпускал монографии, готовил к печати литературные памятники и поэтические сборники, руководил работами аспирантов и выступал оппонентом на защитах. Статьи его публиковались в ведущих специализированных журналах, а среди его корреспондентов были крупнейшие историки литературы — В. Э. Вацуро, М. Л. Гаспаров, А. Л. Гришунин, Б. Ф. Егоров, Ю. М. Лотман, Г. М. Фридлендер. Тогда его известность стала всесоюзной.

Постперестроечные перемены заставили Фризмана научиться работать в резко изменившихся условиях, но не привели к снижению уровня разработки проблем. Однако они сказались на перспективах публикаций и географии научной деятельности. Постепенно возможность публиковаться стала исключительно платной, а места конференций и аспирантских защит все чаще оставались в пределах Украины. Это потребовало от профессора освоения навыков маркетинга и менеджмента, и надо отдать ему должное — он освоил их не хуже своих младших коллег. В 2000-е и 2010-е годы Л.Г. работал с завидной отдачей и результативностью.

Будучи для Харькова уникальной и даже резонансной фигурой, Фризман не мог не нажить врагов и недоброжелателей. Пожалуй, их у него было даже с избытком. Привыкнув бороться с обстоятельствами и не избалованный подарками судьбы, он воспринимал их как неизбежное зло и продолжал работать. Не могли сломить его ни личные невзгоды, ни семейные трагедии. Впрочем, друзей и поклонников таланта Л.Г. тоже было немало, свидетельством чему служат сборники статей к двум его юбилеям[1]. Так, сборник «Сквозь литературу», вышедший к его 80-летию в 2015 г., стал необычным не только по уровню представленных в нем имен, но и по самой их географии: в книге опубликованы работы специалистов, живущих и работающих в девяти странах.

Следуя творческой манере самого Л.Г., эти исследования свободны от натужного «наукообразия», малоупотребительной терминологии, доступной лишь узкому кругу избранных. Впечатляет масштаб подхода к материалу, характерный для большинства статей. Даже там, где в центре внимания один писатель, одно произведение, они обычно рассмотрены в широком контексте, и тем читателям, которым это произведение хорошо знакомо, раскрываются новыми сторонами. Например, «Заблудившийся трамвай» Н. Гумилева принадлежит к самым известным, не раз проанализированным стихотворениям. Но Э. Обухова (Ванкувер) сумела прочесть в нем то, что ускользало от внимания ее предшественников, выявить нити, которые тянутся от него не только к современникам Гумилева — Булгакову, Мандельштаму, Цветаевой, Пастернаку, но и к Пушкину и Лермонтову. А рядом — изящный иронический этюд профессора Питтсбургского университета М. Альтшуллера «Два гудка». Отталкиваясь от различий в тональности фабричного гудка, который «дрожал и ревел» в начале романа М. Горького «Мать», и «веселого пенья гудка» в «Песне о встречном» Б. Корнилова, автор ведет нас к пониманию казенного оптимизма советской поэзии сталинских лет. Впечатляют широтой и многообразием охвата материала статьи Л. Геллера (Лозанна) «О теориях массовой литературы», О. Калашниковой (Днепропетровск) «Беллетризация документа или документализация романа: история Ваньки Каина», Т. Марченко (Артемовск) «Казацкие летописи в культурной жизни России ХIХ века» Т. Шевчук (Измаил) «Легенды Змеиного острова». С другой стороны, Н. Васильев (Саранск) углубился в рассмотрение литературных источников всего лишь одной пушкинской строчки «Так он писал темно и вяло», а Ю. Манн (Москва) воскресил восприятие европейцами далеко не самого популярного произведения Гоголя — его повести «Рим». Статья же В. Звиняцковского (Киев) и вовсе выходит за рамки «чистого» литературоведения и содержит отзвук актуальных дискуссий об украинской государственности, об украинской политической нации.