1
Мерно, монотонно поскрипывало плохо смазанное колесо самодельного рыдвана. Мерно месило оно прокисшее чернозёмное тесто, прихваченное утренней подморозью и подёрнутое тусклым инеем. Мерно мотылялся воловий хвост, весь покрытый, словно коростой, подсохшей грязью. Отец, сидя на передке, напевал какую-то тоскливую чумацкую думу, слышанную им ещё в детстве на батьковщине. Как многие хохлы, он обладал хорошим музыкальным слухом и приятным голосом, но спивал редко, разве что в степи, коротая песней долгую дорогу.
У Лёньки же на этот случай был свой испытанный способ (или «метода», как выражался закадычный друг Алёшка Черныш). Суть её состояла в том, чтобы решать в уме заковыристые арифметические задачки, и чем позаковыристее, тем лучше. Цифры никогда не казались ему скучными, пустыми, чем-то отстранённым, посторонним. Напротив, они вели себя как одушевлённые существа: иногда покладистые, весёлые, порой — строптивые, даже угрюмые. Тонким ученическим пером, обмакнутым в разведенную водой сажу, Лёнька изображал на рыхлой обёрточной бумаге расплывчатые фигурки: то едкую, саркастическую единицу, то добродушную двойку, то вечно озабоченную, чудаковатую десятку с рюкзаком-нулём за спиной.
Вот и сейчас, высчитывая время прибытия в Кустанай, Лёнька невольно ощущал километры хмурыми, молчаливыми верзилами, а часы — порывистыми, шумными, немного бестолковыми пострелятами. Скорость же чем-то средним — сосредоточенной стремительной девчонкой на скрипучих качелях: скрып-кра, срып-кра, туда-сюда, туда-сюда… Скорость Лёнька замерял по отцовским карманным часам — единственному предмету роскоши в их семье и объекту дикой зависти всех новопокровских мальчишек: позолота практически вся стёрлась, цепочка была оборвана почти у самого основания, но часы шли исправно, исправно вызванивая время, когда откидывалась от лёгкого нажатия узорчатая крышка.
От одного километрового столбика до другого рыдван двигался минут десять, но эти минуты тянулись так долго, словно домотканое полотно степи с отметинами сурчиных нор и узорочьем перелесков по обе стороны от раскисшей дороги растягивали и растягивали до ломоты в суставах.
— Батько, — подался вперёд Лёнька, неуклюже разгребая солому и плетёные мешки с письмами, — сколько ще до Кустанаю?
Отец оборвал песню, ответил сдержано:
— Восемьдесят пять километров.
