Оглавление

День первый

На Чёрной речке вечная зима.

В любое время года — непогода…

Геннадий Мануйлов

1. Бологое

Он внезапно проснулся на какой-то станции. Антон проснулся от того, что прекратилось мерное покачивание вагона, ставшее привычным за последние три дня, въевшееся в мозг и застрявшее непрестанным перебоем стыков в лабиринтах среднего уха. Неподвижность оглушала, как тишина после долгого ора. Антон проснулся, но не открывал глаз. Он слышал, как собирались (стараясь не разбудить его) соседи по купе. За три дня пути эти люди стали частью его жизни, теперь же часть его жизни вместе с этими людьми уходила куда-то в ночь, и Антон чувствовал, что не в силах принудить себя встать попрощаться. Он лежал на нижних полатях, под лёгкой прохлорированной простынёй, словно в прохладном потоке — безвольно, бездумно, плавно отдаляясь от людей, которых три дня несло течением железнодорожной воды вместе с ним, а теперь относило в сторону — вправо от полотна, к зданию вокзала и дальше — к автобусной остановке.

Антон всё-таки открыл глаза. В купе уже никого не было. Постельное бельё и матрасы на противоположных полатях свёрнуты. Повернув голову, он увидел в окно, как мелькнули в резком свете станционных фонарей две тени.

2. Гроза на подступах

Больше он в эту ночь не спал. Встал, убрал постель. Посидел в темноте опустевшего купе.

Его снедало волнение.

Он вышел в коридор, где встречный ветер колыхал куцые занавески, увеличивая и без того гулкое сердцебиение. Поезд набирал ход: так спешит — невольно — человек, когда цель долгого путешествия уже близка и ощутима физически.

Но за стеклом ещё ничего не было. Только тьма…

Хотя, если вглядеться, эта тьма была двух видов: снизу погуще, немного экзистенциальнее, а сверху попроще — просто тьма летней ночи в европейской части России.

Антон вернулся в купе. Проверил вещи и документы: не забыл ли чего. Присел.

Но долго высидеть не смог. Вновь выбежал в коридор. Теперь тьма за окнами распалась. Воздух пропитался едва различимым предутренним светом. Теперь было видно, что тьма внизу — это земля, а тьма вверху — туча, идущая со стороны Финского залива. Земля летела мимо, отбрасываемая стремительным движением поезда. Местность представляла собой плоскую равнину, поросшую лесом. Там, откуда ехал Антон, бескрайний степной океан катил пологие валы, как сведённые судорогой мышцы… Поэтому плоскость этих заболоченных равнин казалась ему невероятной, геометрически слишком правильной.

Впереди по движению поезда вспыхивали далёкие зарницы. Молний не было видно — только свет мгновенно и стремительно озарявший груды сырых, как свежевспаханная почва, туч. Гром не достигал слуха: из-за дальности расстояния или шума поезда. Антон всматривался в зарницы, словно в некое небесное знамение. Казалось, там шёл бой. Там был незримый ещё город. И туда стремился поезд.

3. Город

Примерно через полчаса стало ясно, что поезд минует грозу. В крайнем случае — застанет её арьергард.

Проводник прошёлся по вагону, стуча в двери: «Через пятнадцать минут прибываем».

Антон сидел один в опустевшем купе. Он уже отнёс постельное бельё, умылся, переоделся.

Вагон ожил. Слышались шаги, голоса, стук дверей. Прямолинейное движение поезда дополнилось броуновским движением пассажиров.

За окном светало. Тонкие алые отсветы лежали на первых строениях пригорода — каких-то складах, будках, гаражах, на товарных вагонах и лицах путевых рабочих, чьи оранжевые жилетки были как нельзя в масть этому утру. Пригороды кутались в заревой шёлк.

Кто-то в коридоре обронил фразу: «Обводной канал», — и Антон припал к окну, боясь пропустить эту первую истинно петербургскую примету.

4. Прибытие. Вокзал

Когда поезд начал сбавлять ход, арьергард туч настиг-таки его серой пеленой дождика — уже без спецэффектов в виде грозовых разрядов. Серая мешковина туч и серая пелена дождя съели недавнюю пестроту красок, насытив воздух мерной торжественностью. Суета стихла. Прозвенел третий звонок. Поезд стал у перрона.

Пассажиры выходили в тёплый летний дождь без спешки. Они чувствовали важность прибытия. Место было не базарное, не крикливое. Проводники чинно помогали вынести сумки на чистый (и не от дождя вовсе) перрон. Привыкшее к железнодорожному ритму тело слегка покачивало.

Похожее на музей здание вокзала вбирало в себя приезжих.

Антон миновал гулкие своды, памятник основателю города. Новое, более вместительное здание было пристроено к старому, и переход из одного в другое не казался резким.

Снаружи лил дождь. Внутри — бесконечный людской поток. Антон купил в ларьке карту города. Какой-то бомж подошёл к нему.

— Извините, у вас не найдётся сигареты?

Впрочем, бомж мог оказаться и старым хиппи.

— Нет. Не курю.

— Жаль. Утро немыслимо без чашки кофе и выкуренной сигареты.

— Могу дать денег: купите себе пачку в ларьке.

— Благодарю, но мне нужна только одна сигарета, исключительно для тонуса.

И он ушёл — искать курящих в этом борющемся с вредными привычками мире.