Оглавление

Двум дебилушкам, любимому нейробиологу,

любимому учителю, любимому городу

и моему подсознанию посвящается.

Часть 0

0.0. Матильда

Матильда рисует слонов. Ими пестрит весь альбом и несколько листочков из блокнота. Испытывающе глядя на синий карандаш, она размышляет, приделывать ли слонам крылья или пусть обходятся ушами. Слоны должны летать назло всем законам аэродинамики.

Светло-серый оттенок комнаты (даже грязно-белый, так как все ее покрытие в виде обоев и штукатурки когда-то было белым) немногим светлее оттенка на улице. Какой сегодня день? Какой сегодня месяц? Матильда оглядывается на календарь. Календарь молча пожимает плечами.

Панорама комнаты за ночь не изменилась, хотя этого следовало бы ожидать, несмотря на то, что восьмилетним девочкам еще сложно себе представить, какие именно изменения должны были произойти. Когда ночуешь одна, в обнимку с тишиной, кажется, что кто-то еще должен был что-нибудь поменять к моменту твоего пробуждения — хотя бы слонов на рисунках.

Но слоны были неподвижны. Был неподвижен и холодильник допотопного образца, напоминающий перевернутую и поставленную на дыбы ванну с ручкой-отмычкой. Таким холодильником можно убить, если случайно уронить его на кого-нибудь. Матильда много раз об этом думала. Любопытно же, как такое убийство будет выглядеть в новостях. Сенсация! Жертва рецидивиста валяется с расплющенным лицом. Журналисты ведут расследование. Родители запрещают детям близко подходить к холодильникам.

Комната была похожа на коробку из светлого картона, в которую поставили разные вещи. Под северной стеной, где обои меньше всего облезли, жил диван. Ужасный старый диван, на который даже можно залазить с ногами. (Для диванов такое поведение считается оскорбительным). В западной стене — два окна. Как два прямоугольных глаза. Белые обои со следами какого-то узора, сильно ободранные. Рамы и подоконники покрыты толстым слоем белой краски, которая пузырилась и лопалась, от чего кое-где на окнах остались жирные трещины. «А в трещинах наверняка живут тараканы», — думает Матильда.

У нее были темные волосы ниже плеч и темно-зеленое платье. Детское лицо, какими обычно украшают этикетки йогуртов или вишневого джема. Тонкие руки и ноги. Серые глаза. Иногда она делала себе прическу — два плетеных гнезда на затылке, но большую часть времени она не делала с волосами ровным счетом ничего: главное, чтоб не спутывались.

На фоне старого барахла пасмурные оттенки улицы кажутся такими отвратительными, что смотреть на них противно. Какой сегодня все-таки день? Это важно.

Матильда оглядывает комнату. Сейчас утро и надо выгулять собаку. Русский черный терьер иногда выгуливает себя сам, но в подобных случаях Матильда обычно просыпается от хлопка входной двери. Пес умел сам открывать ручной замок.

— Фэри! — зовет она, но в комнате по-прежнему тихо. — Фэри!

Она вскакивает с дивана и бежит в прихожую — проверить дверь. Прихожая — это один из углов комнаты, чуть задвинутый вглубь дома. Рядом с ковриком «Welcome» стоят ее ботинки. Матильда нажимает на дверную ручку. Дверь открывается. Значит, он ушел гулять сам.

Сквозь приоткрывшуюся дверь видна лестничная клетка. Из соседней квартиры выходит бабушка Лиз. Ее голова покрыта хиджабом.

— Доброе утро! — здоровается Матильда, демонстрируя вежливость.

— Доброе, — оборачивается пожилая женщина турецкой внешности, — а где твой четвероногий друг?

— Ушел, — Матильда вспоминает, который сейчас час.

— Не боишься отпускать его одного? Авось удерет?

— Он уже привык.

Матильда наскоро прощается, засовывается обратно в квартиру и захлопывает дверь. На восточной стене, под которой стоит только дряхлый шифоньер, висят часы. Такие же дряхлые и невзрачные, но зато правильные. Одной стрелки нет. Вторая стрелка обескураженно показывает девять часов. Матильда приуныла.

Она прошла через всю комнату к южной стене, под которой стояла «кухня». На плите ее ждала турка со сваренным вчера вечером какао. Матильда наклонилась и шумно вдохнула воздух. «Пить можно», — изрек внутренний технолог. «А еще пить можно прямо из турки», — изрекла внутренняя непослушная девочка. «Не, так неудобно», — Матильда махнула рукой на возможность пить неправильно и потянулась к буфету за чашкой.

Пункт про какао можно считать выполненным. Матильда не спит с шести часов утра. Теперь осталось дождаться Фэри, открыть ему дверь и пойти строить себе гнездо из покрывал на диване. Чтоб уже не нужно было никуда вставать. Посуда не вымыта, волосы не причесаны, зубы не чищены — красота!

Какао действительно оказалось пригодным для употребления. Даже вкусным. Ночь в теплом помещении синтетическому молоку не повредила. Уже много лет в городе Ж никто и не слышал о природном коровьем молоке. Матильда, как говорит Сенк, не знает, что такое настоящее молоко. Что такое настоящие сливки. Впрочем, она и родителей не помнит, и ничего. Невелика потеря.

Какао было пронзительно коричневого цвета, из-за которого опрятная ветхость комнаты казалась чуточку веселей. Диван дружелюбно продавливается — прыгать на нем уже нельзя. Но сидеть можно. Если еще обвешать стены синими слонами — будет вообще супер. Матильда перегнулась через подлокотник. На полу рядом с диваном стоит стопка комиксов и книг. Такая же аскетичная, как и все в этом помещении. Комиксы Матильда выучила наизусть, пора было взяться за что-то посерьезней. Кроссворды — не вариант. Они все заполнены владельцем квартиры. И книги тоже его. «Но я же осторожно», — и она вытаскивает лежащую ближе всего книгу.

Книга оказалась по-настоящему серьезной. Макиавелли. «Государь». «Не сказки — это уже грустно. Но лучше, чем ничего, — рассудила Матильда. — Скоро вернется Фэри, а уж ему-то наверняка понравится политическая философия эпохи Возрождения. Может, Макиавелли — как раз то, что нужно под какао и собачий храп».

Как и все дети, кажущиеся нормальными, Матильда обожала сказки. И сложно сказать, что она любила больше — читать их или придумывать. За свои сознательные восемь лет она прочла всего одну книгу со сказками, несколько раз, от корки до корки. И перечитала бы ее еще, если бы книгу не потеряли при переезде.

За дверью послышался топот копыт. Соседи этажом выше завели осла «на черный день». То ли боятся, что есть нечего будет, то ли боятся спину надорвать. Теперь вот активно запасают рис и муку. «Лучше б молоко и какао запасали», — Матильда удивляется глупости своих соседей. Зачем готовиться к апокалипсису, если до него, скорее всего, не доживешь? Ни один человек на свете еще не дожил до апокалипсиса. И уж тем более — никто от него не умер. (Раньше Матильда сравнивала апокалипсис с уколами антибиотиков, от которых потом синяки на попе, но до уколов она все-таки дожила, и выжила, и теперь это уже неактуальная метафора.)

После топота копыт послышался шорох собачьих лап. Сейчас будет проситься.

— Фэри, открыто! — вопит Матильда с дивана.

Дверь медленно-медленно открывается, в комнату заходит метис добермана и пуделя. Черная шерсть каракулем. Висячие уши. Глаз почти не видно из-за меха. Из него вышла бы неплохая иллюстрация для детской книжки о добре.

С небрежностью Джеймса Бонда он захлопывает дверь задней лапой и ковыляет на кухню — завтракать.

Рядом с холодильником стоят два пластиковых контейнера из-под маринованных помидоров. Это собачий сервиз.

— Сенк еще не вернулся, Фэри, еды пока нет.

Пес разочарованно оглядывается. Матильда уже успела укутаться в покрывало, найти безопасно твердую горизонтальную поверхность — в виде подлокотника — для чашки с какао и выложить на коленях Макиавелли так, чтоб он не падал.

— Пока его нет, можешь побыть на диване.

Фэри удивленно приподнимает уши. Деточка, ты серьезно?

— Давай-давай, а то Сенк вернется и будешь спать на коврике.

Фэри благодарно урчит и запрыгивает на диван. Несколько кругов вокруг своей оси — для уюта — и комфортный утренний сон обеспечен. Никакого мытья лап. Они и так чистые, кто бы там что ни говорил.

Он выкладывает голову Матильде на колени.

— Хочешь послушать Макиавелли?

Она убедилась, что кружка надежно поставлена на подлокотник и можно чуть-чуть подвинуться, не столкнув ее. Затем съехала ближе к краю — чтобы Фэри мог вытянуться. Он с довольным безразличием относился к любому чтиву, которое хозяйка открывала по выходным, надеясь тем самым повысить его интеллектуальные способности. И Макиавелли — не исключение.

— Ну слушай.

Она открыла первую страницу и, проигнорировав «шапку» с посвящением и эпиграфом, сразу перешла к делу:

— «…Обыкновенно, желая снискать милость правителя, люди посылают ему в дар то, что имеют самого дорогого, или чем надеются доставить ему наибольшее удовольствие, а именно: коней, оружие, парчу, драгоценные камни и прочие украшения, достойные величия государей. Я же, вознамерившись засвидетельствовать мою преданность Вашей светлости, не нашел среди того, чем владею, ничего более дорогого и более ценного, нежели познания мои в том, что касается деяний великих людей, приобретенные мною многолетним опытом в делах настоящих и непрестанным изучением дел минувших. Положив много времени и усердия на обдумывание того, что я успел узнать, я заключил свои размышления в небольшом труде, который посылаю в дар Вашей светлости. И если с той вершины, куда вознесена Ваша светлость, взор Ваш когда-либо обратится на ту низменность, где я обретаюсь, вы увидите, сколь незаслуженно терплю я великие и постоянные удары судьбы…»

Матильда задумалась.

— Фэри. А ведь это не так уж и сложно, правда? Такое каждый может. Вот взять, к примеру, нас. Оружия у нас полно. Ты сойдешь за коня. Парчу можно сделать из занавесок бабы Лиз. А украшения я и сама слеплю, был бы пластилин. Так что устроить государю вечеринку мы можем. Когда у нас будет государь, достойный этих почестей.

Матильда была в курсе политической ситуации в стране и в силу детского патриотизма яро ненавидела всех представителей власти скопом — потому что они руководят своим народом не так, как надо. А уж она-то знает, как надо.

Фэри недоверчиво поднял брови. Матильда тут же спохватилась:

— Нет-нет, не волнуйся, я тебя никому не отдам. Ты — мой конь, только мой. Это я так, теоретизирую.

Лучше не спрашивайте, откуда она понабралась словечек вроде «теоретизировать».

— «…Начну с того, что наследному государю, чьи подданные успели сжиться с правящим домом, гораздо легче удержать власть, нежели новому, ибо для этого ему достаточно не преступать обычая предков и в последствии без поспешности применяться к новым обстоятельствам…» Фэри, ты слушаешь?

Пес только начал погружаться в дрему, но, услышав свое имя, тут же распахнул глаза и зевнул.

— «…При таком образе действий даже посредственный правитель не утратит власти, если только не будет свергнут особо могущественной и грозной силой, но и в этом случае он отвоюет власть при первой же неудаче завоевателя». Фэри, мне кажется, это написал не Макиавелли, а наша Энн.

Пес поднял голову. На лестнице послышались легкие, едва слышные шаги.

— Блин. — Матильда вскочила с дивана, стащила с него Фэри и помчалась в прихожую.

Рядом с дверью валялся отвергнутый лист бумаги. Из его верхнего края торчала булавка. Детский почерк, оранжевый карандаш. «Правила: 1. Не шуметь. 2. Не мешать. 3. Не трогать квак Старшего Брата. 4. Не бегать как слон. 5. Каждое утро чистить зубы, причесывать волосы и мыть за собой посуду…» Матильда схватила это мракобесие и мигом прикнопила обратно на дверцу шифоньера. Вчера вечером, как только Сенк ушел, оно было радостно сдернуто и зашвырнуто в самый грязный угол — туда, куда принято ставить мокрые кроссовки.

Сенк всего на одну ночь ушел по своим делам, а в квартире уже запахло свободой и безнаказанностью.

0.1. Сенк

Поднимаясь по лестнице, Сенк подсчитывает, сколько останется денег после того, как он заплатит за квартиру. Зарплаты едва хватило бы даже на одно жилье. Программист с математическим образованием, аналитик больших данных в городе Ж зарабатывает немногим больше разносчика пиццы. Ежемесячная дань съедала две трети доходов. И как только нормальные люди живут?

Ответ всплыл в голове мгновенно, и он был очевиден: воруют, закладывают фамильные драгоценности, влазят в долги. Продают почку. Сенк еще раз мысленно поблагодарил самого себя за находчивость и достаточное количество ума. Приятно, однако, знать, что ты можешь обеспечивать и себя, и свою сестру, и ее собаку без контакта с криминалом. Это дает ощущение какого-то полноценного богатства. Вот у кого-то там безрадостные будни, а у нас тут все хорошо. Вот другие едва концы с концами сводят, а у нас тут лакшери. Какао пьем. Главное, только за квартиру не забыть заплатить.

Сенк носил светлую бороду, длиной уступающую зубной щетке, такие же светлые усы и такую же, как борода, прическу. Хотя прическа порой бывала длиннее бороды. Ее он стриг редко, ибо щетина на макушке — это слишком вызывающе. Бороду он подстригал ножницами по четвергам. Седые волоски ничем не красил — с ними как-то солиднее. За щеками, когда он улыбался, поблескивали два золотых зуба. Их ведь тоже не покрасишь. Телосложение и так выдавало в нем работника исключительно умственного труда. Мощные извилины левого полушария и хитрый, близорукий взгляд. Сутулость. Серо-зеленые глаза. Они конспирировали все, что он хотел скрыть или ленился демонстрировать. Однако про элегантность Сенк тоже не забывал — считал это важным для успеха и в бизнесе, и в повседневном общении. Элегантный пофигизм. Многозначительность. Сенк часто приправлял свои слова двусмысленностью. Он превращал мимику и голос в театр. В харизму. Он умел улыбаться и как пожилой пастор, и как дьявол, только что захапавший душу грешника.

Открыв дверь без ключа (значит, пса уже выгуляла), Сенк сощурил глаза до горизонтальных щелочек и пристально оглядел комнату. Все чисто. Все спокойно. Это показалось ему подозрительным.

Рядом со шкафом, словно британский караульный, стоит Матильда — вытянувшись по струнке и с неестественно радостным выражением лица.

— Ну, как вы тут? — Сенк, не переставая щуриться, закрывает за собой дверь и снимает ботинки.

— Все хорошо. — Матильда не может снять с лица улыбки чеширского уголовника.

— Точно?

— Сто процентов.

В присутствии других людей Матильда — на редкость спокойный, даже замкнутый ребенок. Оторвать ее от рисования или от медитации над какао невозможно. Но стоит только ей избавиться от посторонних глаз — и один Бог свидетель, на что способно это создание.

Сенк не спеша, чувствуя холодный пол сквозь носки, направился к холодильнику — присматриваясь, принюхиваясь и опасаясь подвоха.

Но подвоха все не было и не было.

— А у тебя как дела? — Матильда, не двигаясь с места и не шевелясь, провожала его взглядом. И этот взгляд не вызывал доверия.

— Как дети в школу, — Сенк не сводил глаз с Матильды даже тогда, когда, по мере его перемещения, для этого пришлось выворачивать шею.

Переступив воображаемую черту, за которой находилась «кухня», он наконец повернул голову прямо. Впереди возвышался холодильник.

Сенк наклонился, внимательно рассмотрел ручку. Вроде цела. Потом осторожно открыл дверцу, проверяя холодильник изнутри. «Лампочка горит — значит, все работает». На второй полке затаилось вчерашнее картофельное пюре с горошком. Сенк взял тарелку, понюхал. С пюре, кажется, все нормально. На столе стоял его квакегер — тоже с виду целый. Черная «пудреница», последнее слово компьютерных технологий. «В чем же подвох?»

Он оглянулся на Матильду. Она продолжала стоять, как вкопанная, скалясь во все челюсти.

Сенк понял, что сейчас может потратить весь вечер на поиски, так ничего и не добиться, а на следующий день найти в шкафчике под раковиной чье-нибудь гнездо с живыми птенцами или еще что-нибудь в таком духе.

Экономь время.

— Так, давай, колись. Что я пропустил?

Матильда, не расцепляя зубов, попыталась изобразить беззаботность:

— Ничего.

Напряжение вокруг нее сгущалось невидимой тучей.

— Матильда, я ведь не тупой, — Сенк стал в позу ментора, упершись локтем в один бок и чуть скосившись на одну ногу. — Выкладывай давай, пока то, что ты натворила, еще, может быть, — «может быть» он произнес особо выразительно — можно исправить.

Матильда мгновенно помрачнела.

— ЭТОГО исправить никоим образом нельзя.

Скорбно опущенные глаза. Твердый, как гранит, голос. Обреченность. После ее слов Сенк понял, что ничего по-настоящему страшного не произошло, и немного расслабился.

— И как же тебе удалось ЭТО провернуть?

Матильда еще раз вздохнула.

— Сама не знаю.

Сенк еще раз внимательно изучил кухню. Скромная, минималистичная обстановка позволяла даже с его слабым зрением ощупать каждый сантиметр. Все казалось таким, каким было оставлено накануне. Нетронутым.

— Тогда я пошел в туалет, — предупреждающе проговорил он, снова пристально глядя на сестру. Эта фраза означала что-то вроде «не убьет ли меня там что-нибудь?».

Матильда продолжала стоять неподвижно, глядя на свои ступни и боясь вдохнуть. «Раз молчит — значит, не убьюсь». В противоположном конце комнаты, рядом с диваном, лежал, высунув язык, пес, любовался хозяевами и безмятежно поливал пол слюной. Довольное лохматое чудище. Несколько секунд в воздухе слышалось только его дыхание.

Сенк, не спуская глаз с сестры, вернулся обратно, к прихожей — рядом с ней находилась ванная. Это была микроскопическая комнатка, которую кто-то изобретательный умудрился оснастить душем, небольшим керамическим корытом (бассейн для колибри) и таким же малометражным унитазом, наверняка украденным в каком-нибудь детском лагере.

Везде было чисто. На полу, в ведре для швабр, на шланге от душа, где частенько собиралась ржавчина. Шланг мертвым питоном висел под стенкой. Даже узор плесени под потолком был оригинальным. Когда доходило до уборки, о плесени всегда забывали.

Сенк задержался на пороге. Оценил обстановку. В воздухе колышется цепочка для слива. Трубы целы. Раковина чиста до такой степени, что в ней можно делать фондю.

Ничто не предвещало беды.

Он оглядел пол. Две тараканообильные трещины. Тряпка для мытья. В углу рядом с унитазом — рулончик туалетной бумаги и флакон со средством «от вредных насекомых». Кроме боевых отметин на этом полу не было ровным счетом ничего.

Сенк почему-то вспомнил, как Матильда в более раннем детстве такие флаконы «переделывала», зачеркивая маркером картинку букашек на этикетке и слово «насекомых», и дописывала вместо этого «людей». Родственники ржали, но сама идея всем нравилась.

Набравшись храбрости, Сенк ступил на кафельную палубу ванной. Когда-то он пришел к неожиданному выводу, что из всей жилплощади, за которую он сейчас платит, а именно — квартиры в двадцать пять квадратных метров — почти всех этих денег стоила бы одна несчастная ванная с плесенью под потолком. Потому что здесь находятся вода, вентиляционное отверстие и унитаз. Ванна — это стратегический объект.

На «кухне» тоже бывает вода, но там ее меньше и теплая есть не всегда. Здесь же — вода постоянная. Хочешь — открывай, хочешь — закрывай. От жажды можно умереть только при очень страстном желании. Потому что, по нынешним временам, вода, особенно горячая — ценный бонус в комплектации жилища. А по мировым водяным меркам, это вообще рай. Лакшери же! Город Ж опустится в самую преисподнюю экономического кризиса, но именно здесь вода будет. Всегда.

Сенк представил себе, как богатые, обезвоженные южане покупают у него билеты в его ванную.

— Погоди!!! — вдруг донеслось из комнаты.

Сенк вздрогнул.

— Что, меня все-таки кто-то здесь поджидает?

В ванную тут же влетел вихрь из младшей сестры. Она быстро оторвала (именно оторвала, потому что «открыла» — немного не тот глагол) крышку сливного бачка и заглянула внутрь. Перевела дух.

— Прости.

Сенк понял, что извинение, произнесенное в сторону воды в бачке, было адресовано не ему. И рискнул заглянуть туда сам.

На дне сливного бачка флегматично дирижировал плавниками речной окунь.

Сенк опустил взгляд в унитаз. Там, окаймленные авоськой для продуктов, прикрепленной с двух сторон под сидением, плавали десятка три мелких рыбешек.

Матильда, стоя одной коленкой на крышке унитаза, оглянулась и посмотрела Сенку в лицо. Сочувствие лезло из ее детских ушей.

— Он печалится.

Сенк еще раз посмотрел на окуня.

— Я бы тоже печалился, если бы меня засунули в сливной бачок.

Матильда опустила взгляд.

— Скажи, тебе мало живности дома? Решила обзавестись новыми друзьями?

Матильда тоже всерьез опечалилась. Она знала, что Сенку затея не понравится. Но насчет живности он не прав. Питомцев у нее действительно было мало. Тараканов сразу можно вычеркнуть, так как от них преданностью и не пахнет. Мыши продаются за еду. Гномы не входят в категорию «животные». Муравьи не выдержали осады содержимым флакончика «от вредных насекомых» и тоже сбежали. Остаются только Сенк и Фэри. Но даже Сенк, по правде говоря, — питомец неважный: за ним не надо убирать, с ним не надо гулять, его не надо кормить пирожными из песка. Зато он заставляет младших сестер «каждое утро чистить зубы, причесываться и мыть за собой посуду».

— Ну, и куда мы это теперь денем?

Матильда поставила крышку от сливного бачка на пол, прислонив ее к стенке.

— Но им и здесь удобно…

— Зато мне неудобно, — в голосе Сенка уже слышалось раздражение. Он редко позволял себе демонстрировать сильные эмоции, но окружающие догадывались о них по голосу. Сенк знал об этом и привык выражать несогласие только «устрожением» тона своих слов. — Это туалет, им нельзя будет пользоваться, не сливая этих рыб в сток.

Матильда со вздохом приняла поражение. В силу детского оптимизма она даже на секунду понадеялась, что ее брат сейчас добавит «…поэтому давай лучше поселим их в раковине», но вместо этого Сенк только вышел в прихожую и вернулся с ведром для мытья полов. Окунь в сливном бачке повернулся к нему другим боком. На мелких рыбок в унитазе появление бледнолицего и вовсе не произвело никакого впечатления.

— Где ты их достала?

Матильда молчит.

— Давай, рассказывай, кого ты уже ограбила.

Подобное обвинение вызвало новую волну негодования в Матильде, и не сказать ничего в свою защиту она не могла:

— Они были пленниками того бородатого типа, который у нас под лестницей живет. Он их пытал. Он снимал с них скальп!

Сенк на секунду задумался, вспоминая, кто живет у них под лестницей. Затем склонился над унитазом и по одной начал руками вылавливать рыб и выкидывать их в ведро.

— А, это тот бомж, в серой шапочке? Он каждую субботу на рыбалку ходит. Перебивается рыбалкой и попрошайничеством. Мадемуазель, ты отобрала у него обед.

Матильдина совесть молчала вместе с Матильдой, хотя сама Матильда была вне себя.

— Я спасла их от смерти! Сам подумай, что важнее: чья-то жизнь или чей-то обед?!

Она прекрасно понимала, что апология обречена на провал, потому что в системе приоритетов ее брата обед был порой важнее чьей-то жизни, если этот «кто-то» — рыбы.

Переместив в ведро всех обитателей сливного бачка, Сенк наконец разогнулся и задумчиво посмотрел на окуня. Поясница ныла. Недавно четвертый десяток пошел — пора и о здоровье печься.

— Я так понимаю, ты не разрешишь мне пожарить твоих друзей с пюре?

У Матильды от возмущения перехвалило дыхание. Как, ну вот как?! Как может самый добрый и умный в мире, по ее мнению, человек порою быть таким черствым и безжалостным?

— Прости, дружище, — сказал Сенк окуню, прежде чем схватить его за шею и бросить в ведро, к плескавшимся там в мелкой лужице мелким рыбкам. — Пора на выход.

— Куда? — Матильда умоляюще застонала.

Сенк уже успел вернуть себе душевное равновесие и окончательно успокоиться.

— Давай лучше я верну их в реку. Там им будет сподручней.

Иногда предложение альтернативы звучит как предложение сдаться.

— Ну давай… — эта фраза должна была выразить всю безысходность ситуации, которой, скорее всего, не случилось бы, если бы Сенку не суждено было захотеть в туалет. Матильда прикинула, что река — еще не самый плохой вариант. Уж во всяком случае, если сравнивать со сковородой и пюре.

Сенк, чуть размахивая ведром, вышел из квартиры и спустился в подъезд. Какой сегодня день? Суббота. Слово «суббота» отдавалась в его голове базарным днем. Суббота когда-то была самым интересным раундом недели. Потому что по субботам в городе Ж открывается Черный Рынок.

На улице было пасмурно. Сенк пожалел, что не переобулся в ботинки: асфальт был сырым и холодным, и потертые тапочки годились только для того, чтобы визуально не казаться босым. В серой полосатой кофте сейчас сложно замерзнуть и ночью, но только при наличии адекватной обуви.

До реки отсюда метров пятьсот. Она текла, собирая пластиковые бутылки со всего города, вдоль Западной Окраины. Чтобы попасть туда, достаточно было пересечь двор и обогнуть окаймляющие его дома. Рыбаков наверняка уже не счесть, и у каждого — плохой улов. Река беднеет с каждым годом.

Сенк обошел подъезд и постучался в узенькую дверь дворницкой. Вместо дворника, как ожидалось, открыл беспризорный паренек Евгений. Серая шапочка, серое пальто, потрепанное и без одной пуговицы, лицо небритое и немного грязное. Взгляд потерянный.

— Доброе утро, — бодро поздоровался Сенк, — на рыбалку ходили?

Евгений закашлялся.

— И вам не хворать. Ходил.

— Ну и как?

Евгений развел руками.

— Никак.

— Я тут подумал, — Сенк еще раз оглядел ведро, в котором затаились несостоявшиеся Матильдины друзья, — я тут вам к обеду как раз рыбы хотел предложить. Кто знает, может, вы такую любите. — Он протянул ведро бомжу. Евгений при виде еды сразу растаял.

— Красавцы… прям как я сегодня наудил. Представь себе, какая-то сволочь все с***дила! Поймал такого же, — он вытащил окуня за хвост — окунька, и еще мелочи всякой, только отлучился по нужде — и все! Пусто!

— А я и думаю, с чего вдруг рыбный мужик так дешево продает, — Сенк с улыбкой изобразил удивление. Он глядел на собеседника так, словно этот бомж был самым дорогим для него человеком.

— На базаре?

— Ага. Хотел купить нам с сестрой на обед, а тут тетка из деревни приехала, не переносит запаха рыбы. Возьмете?

— Премного благодарен, — бомж с радостью взял ведро.

— Всего вам доброго и прекрасного, — Сенк с той же непринужденной, гипнотизирующей улыбкой направился обратно. На лестнице он вспомнил, что дворника, который раньше жил под лестницей, до сих пор не нашли.

0.2. Учебный лагерь «Ёжики»

В учебном лагере «Ёжики», куда следовало бы ходить всем детям округа, Матильда не появлялась уже больше года. После реформы государственная система образования в городе Ж стала напоминать юнкерские училища. Все школы, лицеи, гимназии, колледжи были переформированы в учебные лагеря с акцентом на том, что дети должны привыкать взаимодействовать с окружающим миром. А окружающий мир — это система государственных органов города Ж. Дети должны привыкать быть частицами этого мира. Частицами механизмов, с помощью которых государство решает свои проблемы. Эту роль почему-то считали почетной. Университеты были более либеральными к своим подопечным. Предполагалось, что в них будут учиться дети политиков. А дети политиков — это такие дети, которые вершат судьбы своих учителей. Поэтому раздражать и ограничивать их в самовыражении нельзя.

Учебные лагеря для детей от пяти до пятнадцати лет, напротив, отличались консерватизмом. Потому что сюда не попадают отпрыски влиятельных особ. Потому что это не так комфортно, как учиться дома с педагогами или вовсе за рубежом. Потому что это воспитывает склонность подчиняться, а не склонность влиять. Ведь именно отсюда выйдут будущие странные женщины в клетчатых юбках. Здесь они пройдут свою первую закалку. Как поется в старой песне, — «уютные лесные тюрьмы для детей». Только располагались они не в лесу, а в городе.

Целью учебных лагерей было усмирить дикий нрав своих узников, так как философия педагогики гласила, что дети по природе своей — ленивые, слабые, склонные к разрушению создания. И лишь строгий контроль и дисциплина могут сделать из них что-то похожее на человека. На тех людей, которые наводняют город Ж и платят налоги в казну. Покидая учебный лагерь, заготовка должна знать, куда она пойдет работать, что она за это получит и как ей взаимодействовать с другими заготовками. На входе имеем необработанное сырье, на выходе получаем полуфабрикат. Это называется «вывести в люди».

Процесс обучения устроен так, чтобы впихнуть в головы юных чингачгуков максимальное количество информации в максимально сжатые сроки. Это рационально. Это полезно. Это нравится их родителям. Оказываясь в обществе малознакомых людей или куря у подъезда с соседями, они как бы между делом говорят: «А мой Роджер такой молодец. Он выиграл олимпиаду по французскому языку и чемпионат по плаванию, а на следующей неделе начинает подготовку к конкурсу поделок из папье-маше…» Публика завистливо улыбается. Родитель купается в лучах славы своего чада.

По мнению философии педагогики, идеальный ребенок — это такой ребенок, который делает то, что от него хотят. Хотят от Васи прочитывания ста слов в минуту — он их читает. Вася — гордость мамы и папы и надежда отечества. И если что-то идет не по плану — нужно возвращаться в начало и исправлять ошибку. Нужно популярно объяснить Васе, что сто слов в минуту — это обязательно, это жизненно важно. А лучше — сто пятьдесят. Раз за разом переписывать, перекраивать, переделывать, пока сознание заготовки не придет в соответствие со стандартами. Потому что если ребенок не соответствует стандартам — значит он дефективный.

Праздник первого сентября для Матильды каждый год оборачивался катастрофой. Как только ей исполнилось пять лет, Сенку пришло уведомление по почте — повестка на газетной бумаге — о том, что его сестра призывается пополнить ряды воспитанников ближайшего учебного лагеря в сентябре этого года. Посещение лагерей в городе Ж принудительное — делать нечего, пришлось идти. Кроме того, перед этим важным мероприятием все дети — также принудительно — проходят государственный IQ-тест. Вопросы на логику, на память, тест на стандартное мышление. И если вы с ним не справитесь — черта с два вас оставят в покое.

Вспоминая свое детство, Сенк предвидел, какое разочарование ждет Матильду. Наивное, любознательное существо, которое только-только научилось читать, писать, считать и решать квадратные уравнения (угадайте, чьих рук дело), — она думала, что нырнет в океан открытий и с радостью в нем утонет, как обещали агитационные плакаты лагеря. «В бой за новыми знаниями!» — кричали они. Это внушало энтузиазм. Все красиво, по-взрослому, одеты. Обвешаны цветами. У всех нарядные новые туфли. К тому же, самые смышленые девочки, по традиции, первого сентября катаются на плече у взрослого дяди и звонят в колокольчик. И вечеринка начинается. Естественно, Матильда вознамерилась стать этой самой звонящей девочкой — в том, что она самая смышленая, сомнений не возникало. Осталось только убедить в этом остальных — они ведь тоже неглупые, и поймут, что именно она должна звонить в этот день.

Матильда никак не могла понять, почему ее брат — такой большой и умный — с презрением относится к этому заведению. Ведь учебный лагерь — это же здорово. По дороге они купили букет пионов для учительницы, Сенк пробормотал напутственную речь. «Постарайся вести себя спокойно. Взрослые не любят, когда с ними спорят. Даже если знают, что не правы. Когда ты вырастешь, вокруг будет уже другой мир. Меня рядом не будет. Поэтому привыкай жить с пониманием, что все вокруг могут ошибаться. Постарайся не делать глупостей. Знания — они как река. Представь, что я жду тебя на том берегу…» Сентябрь блестел солнцем в лужах. Все, что нужно для счастья, есть. Белая блузка. Юбочка в полоску. Портфель, тетради и целая куча фломастеров. Новых. Не таких, которыми пару дней рисуешь, и на третий они высыхают. А таких, которыми хоть год, хоть два года рисуй дни напролет — они все как новые. «Лизнешь — мне потом придется забирать тебя из городского морга», — предупредил Сенк, когда покупал ей эти фломастеры. Химический состав канцелярских товаров ему не нравился. «Я не маленькая, чтобы учить меня лизать фломастеры», — огрызнулась Матильда. Она ненавидела, когда кто-то делал ей замечания, предназначенные двухлетним. Да и в морге она уже не раз бывала — одна из родственниц там работает — и ничего страшного не увидела. Вам когда-нибудь вредили покойники? Было бы чего бояться.

Матильда чувствовала себя вооруженной до ноздрей.

Во дворе лагеря собрались дети самых разных сортов. Долговязые, с очками, с младшими братьями-сестрами, с шумными родителями, пухлые с бабушками, тонкие с разведенными матерями. Плачущие. Смеющиеся. Скучающие. Все они сегодня должны были стать частью чего-то большого и могучего. Так обещали плакаты.

Первый облом случился на линейке. Ровно в девять утра детей построили ровной шеренгой. Все прекратили шуметь и начали жутко волноваться. Появилась музыка. Торжественная. От страха кто-то неподалеку описался, и его увели. Но музыка не стихала. Фанфары. Барабаны. В дверях трехэтажного здания лагеря появилась помпезно одетая Главная Дама и чинно прошествовала мимо шеренги.

Матильда затаила дыхание.

Сейчас эта суровая с виду женщина решит ее судьбу. Такова традиция. Матильда внимательно изучила буклет о школьном лагере, который Сенк получил вместе с повесткой. Сложенная втрое бумажка с осенними листиками и улыбающимися преподавателями. В буклете было сказано, что торжество первого сентября отмечается по старой традиции. Главная Дама выберет Звонящую Девочку. Самую сообразительную. Самую миленькую. Которая будет звонить в колокольчик. Вот-вот должен был случиться какой-то коллективный инсайт.

Ястребиным взором Главная Дама изучала дрожащих новобранцев. Матильда гордо вскинула голову и приготовилась делать шаг вперед — ведь выберут именно ее. Она умнее всех! Она оказалась лучшей в списке тех, кто прошел IQ-тест. Выберут и посадят на плечо дяде, дадут колокольчик и надо будет звонить.

Но Главная Дама прошла мимо.

Сначала это вызвало легкую тревогу. Матильда успокоила себя. Мало ли, как выглядит вся процедура. Ничего страшного. Выбор Звонящей Девочки — непростая задача! Но буквально спустя пару минут произошло ужасное. Выяснилось, что Матильда по росту где-то посередине между главным дылдой и главным лилипутом. Проще говоря, средненькая. И из-за этого ее даже не рассматривали на роль Звонящей Девочки. Как будто не было никакой подготовительной кампании. Как будто никто не смотрел на результаты тестов.

Главная Дама молча вывела из строя самую низенькую, самую худенькую девочку и усадила ее на плечо выпускнику.

Ей дали в руки колокольчик. Музыка стихла.

Матильда не могла поверить своим глазам. Разве эта пигалица заслужила почетное место Звонящей Девочки? Разве рост значит больше, чем ум? «Разве дело в этом?!», — она изумленно уставилась на Сенка, требуя справедливости. Он всегда говорил, что «кто умнее, тот и выиграл». Но справедливость не восторжествовала. «Видишь, здесь выбирают тех, кого удобнее носить, — пожал плечами Сенк. — Вон, посмотри на выпускника. Этот шестнадцатилетний шкет сам еще мелкий, вдруг он тебя не поднимет».

Звонящая Девочка проехала вдоль публики, вяло размахивая колокольчиком. Выпускник старался ее не уронить, изо всех сил сжимая тонкие ножки в белых колготках. Так, что казалось, они вот-вот переломятся, и Звонящая Девочка с хрустом шмякнется на асфальт.

Матильда ждала этого момента. Справедливость может быть жестокой. Она выше добра и зла. Она эпична и беспощадна.

Но девочка не шмякнулась, и ноги ее не пострадали. Даже белые колготки не порвались, хотя должны были. Новые белые колготки! Пальцы выпускника, сжавшие икры Звонящей Девочки, должны были их надорвать. Или хотя бы помять. Или сделать хоть что-нибудь, чтобы Матильде было не так обидно.

«Не бери в голову, — сказал стоящий позади Сенк, — в этой стране всем насрать на твои способности, если они не соответствуют ожиданиям системы».

Остаток дня прошел в пассивном унынии. Главная Дама поздравила всех со вступлением в первый учебный год, обнадежила родителей и поблагодарила меценатов. Потом всех увели внутрь. Рассортировали по группам. Матильда не помнила, как очутилась в душном светлом помещении с рядами столов, за которыми сидели другие дети. На стенах — плакаты с буквами и таблицей умножения. Окна заставлены чахлыми растениями. Матильда сама чувствовала себя чахлым растением. Энтузиазм как рукой сняло. Что уж и говорить — Сенк был прав. Учебный лагерь — это совсем не то, что обещали плакаты и информационный буклет.

Скучая, Матильда разглядывала людей вокруг. Детей мероприятие утомило, и они рвались на волю. Главная Дама пыталась их удержать строгими замечаниями. Она повесила на двери листик с расписанием занятий. После нее в комнату зашел старичок-учитель. Он представился, а потом начал рисовать что-то на белой доске. Маркер со скрипом рассекал гладкое пространство. Линии. Полосы. Черная линия встречается с красной.

Старичок рассказывал что-то об административном устройстве города Ж. Тема интересная, но Матильда плохо слушала. Она была оглушена тем, что все не так. Не так, как она мечтала. Справедливости нет. Еще и этот мальчик за соседним столом ни с того ни с сего достал из рюкзака бутерброд и уминает его, всем своим видом выказывая невоспитанность. Сейчас старичок заметит и сделает замечание. И отберет бутерброд. А потом дорисует на белой доске таблицу, впишет в нее строки про структуру органов власти и расскажет о финансовом контроле. Это обязательно. То же самое, что можно прочесть в энциклопедии, только нуднее и дольше. Ничего нового.

Матильда повернула голову и уставилась в окно. Снаружи была по-прежнему восхитительная погода. Начался обратный отсчет до конца учебного дня, когда придет Сенк и заберет ее домой. А тех детей, которые живут далеко и не могут каждый день ездить на учебу, уведут в специальное детское хранилище, где они будут есть и спать до следующего дня. А на выходных поедут к родителям.

Матильда вздохнула и принялась рисовать фломастером слона, прямо на столе, пока противный мальчик с бутербродом не увидел и не нажаловался учителю.

Потом в их комнату пришла женщина с острым подбородком, вытерла таблицы старичка на доске и написала вместо них примеры на вычитание. Матильда любила математику, но считать, сколько яблок останется в паровозе, если положить восемь и выкинуть три — это же детский сад. И если это актуально для других пятилетних мальчиков и девочек, то что она делает среди них?

Посреди урока женщина с острым подбородком, имени которой Матильда даже не запомнила, внезапно чего-то от нее потребовала: «Реймер! Встань и ответь, сколько яблок останется в паровозе, если…» На доске примитивные рисунки яблок перемежались числами и стрелочками. Матильда ответила — таким же нарочито скучным голосом, каким вещала женщина с острым подбородком. Пусть увидит себя со стороны. Но пародию восприняли всерьез. «Правильно», — Матильде разрешили сесть и не трогали до конца урока. С чувством юмора взрослым тоже не везет. Можно было возобновить рисование слона.

Женщина с острым подбородком не вызвала интереса у Матильды. Как и сменившие ее мужчина с глобусом и девушка со стопкой учебников, она не сказала ничего уникального. Ничего исключительного. Ничего такого, ради чего стоило бы здесь сидеть. Дома уютнее. Собаку можно гладить. А по вечерам приходит с работы Сенк и рассказывает ей, почему созвездия меняют свое положение на небе в разное время года. Или почему лист бумаги нельзя сложить больше семи раз. Или как ток, попадающий в лампочку, превращается в свет.

В конце первого школьного дня, когда погашенные нагрузкой дети разбрелись кто куда, Матильда решила расставить все точки над неприличным словом, которое вертелось в ее голове по поводу учебного лагеря. Она, набравшись мужества, собрала волю в кулак и решилась на подвиг — пошла прямиком к директору. Потому что директор — это такой главный дядя, который всем управляет и который может повлиять на ситуацию с высоты своего кресла. Директор — он как царь. Грохнет кулаком по столу — и все сразу разбегаются. Он внимателен, строг и справедлив. И поэтому обращаться надо именно к нему. В свои пять лет Матильда прекрасно понимала, что чем меньше посредников на пути к цели — тем лучше.

Постучав в дверь, она подождала несколько секунд и, не дожидаясь ответа, открыла.

— Вам же не разрешали войти! — раздраженно сказал кто-то.

Матильда остановилась на пороге.

По кабинету прогуливалась женщина средних лет в ярко-голубом трикотажном платье, которое совершенно не подходило ни ее возрасту, ни ее комплекции. Высокая прическа в стиле диснеевских принцесс. Лаковые туфли.

— Мне нужен директор.

Матильда не ощущала священного трепета, свойственного всем детям, которые попадают в кабинет директора. Она вообще ничего не чувствовала, кроме разочарования.

— Ну я директор. — Внезапно заявила женщина в трикотажном платье. — Выйди за дверь и войди нормально, как воспитанные люди.

Разочарование возросло вдвое, только теперь к нему добавилось оскорбление. Это она-то невоспитанная?! Гнев ударил Матильде в голову и вышвырнул прочь из кабинета в сопровождении громкого хлопка двери. Она понеслась на улицу, на воздух, как будто сбегая от монстра во сне. Это слишком невероятно, чтобы быть правдой. До сих пор положение дел было просто очень тяжелым, но после визита к этой женщине оно стало невыносимым. Директор был последней инстанцией, способной прекратить это безобразие. Убогость правил, ущербность программы, занудство преподавателей. Матильда негодовала. В ее сказочно-патриархальной ментальности не укладывалось, как — ну вот как? — директором может быть эта особа в трикотажном платье? Директор — он ведь самый главный. Царь зверей, король-лев. Разве эта женщина может быть самой главной? Она не развеяла Матильдины сомнения по поводу лагеря — она их подтвердила. И к ней нельзя прийти с предложениями что-то поменять, что-то улучшить, рассказать что-то важное, пожаловаться. Она ничего не поймет. Потому что она — одна из них. Она — часть убивающей машины, которая давит жителей города Ж.

В тот день Матильда поняла, почему ее брат так не любит государственную систему образования.

0.3. Суп

Матильда поставила крышку обратно на сливной бачок. С точки зрения логики, все вернулось на круги своя: рыбы оказались там же, откуда сегодня спозаранку были варварски изъяты. Туалет освобожден. Скандал замят. Но все равно как-то тоскливо.

Дверь открылась и в прихожую вошел Сенк.

— Что, девица? Все грустишь над туалетом?

— Угу.

— Мне ничего не приходило? — Сенк перешел на кухню, достал из холодильника тарелку с пюре и выложил половину ее содержимого на сковородку. Каждый раз, возвращаясь домой, он спрашивает одно и то же.

— Приходило. — Матильда уныло села на табуретку за столом. Ее голос звучал отрешенно. — Приходила какая-то женщина с длинными светлыми волосами, спрашивала, где ты.

— И что ты ответила?

— Сказала, что тебя посадили за коллаборацию.

— Правильно. — Сенк поджег конфорку. Пюре, помешиваемое деревянной лопаткой, «ожило». По воздуху поплыл уютный запах газа.

— Злая была?

— Нет.

— Огорченная?

— Нет.

— Она не спрашивала ничего про деньги?

— Нет. Только про долги спрашивала.

— Замечательно. А она… такая, в бежевом пальто была?

— Нет, она была голой.

Сенк медленно оторвался от помешивания пюре и внимательно посмотрел на сестру.

— Ну да, да, она была в пальто. — Матильда решила сдаться.

Ее брата в первую очередь интересовали его визитеры, а не то, как у нее дела.

К запаху газа начал примешиваться запах разогреваемого картофеля. Домашний, творящий благодать запах еды.

Сенк с умиротворенной улыбкой возобновил помешивание. Все дела решались сами собой. А было бы еще лучше, приди та женщина голой. Ничего не меняется. Все хорошо.

— Рассказывай, как живешь без меня, блошка ты самостоятельная.

Матильда ненавидела, когда ее так называли, но сразу оживилась: наконец-то ею интересуются.

— В борьбе между мной и супом победил суп.

— Ну и зря.

— Заходила жена почтальона. Она опять за него работает. Ему нездоровится. Я спросила, почему они не подают заявление на пособие.

— Ха, я догадываюсь, почему. Ну, и что она ответила?

— Сказала, что уже писали заявление. Но их послали на очень плохое слово.

— Естественно. — Сенк поддел вилкой пюре и попробовал. — Мне кажется, пересолено.

Матильда, околдованная ароматом двухдневного картофельного пюре, вспомнила, что проголодалась. Но не клянчить же чужое.

— Никогда ничего не проси у государства, — Сенк поучительно накрыл сковороду крышкой и убавил огонь. — Не верь, не бойся, не проси. Ничего хорошего тебе там не обломится.

— Даже когда мне нужно будет подавать заявление на пенсию?

— А к тому времени, — Сенк открыл кран и подставил под напор медный чайник, — ты уже, я надеюсь, будешь жить в другой стране. Где пенсия не будет похожа на милостыню, и ее не нужно будет вымаливать, как у нас.

Матильда вздохнула. Казалось, будто вопрос пенсии был для нее особо злободневным.

— Слыхала, — Сенк выключил воду, поставил чайник на вторую конфорку и продолжил воспитательный монолог. — Наша мусульманская соседка, Лиз, ты ее знаешь. В хиджабе вечно ходит. Так вот ее, когда на пенсию выходила, заставили подписать дарственную о том, что квартира после ее смерти становится собственностью комитета народного образования. При том, что такого комитета в природе не существует.

— Зачем же она подписала?

— Затем, что иначе пенсию отказывались выдавать. Квартиру ведь тоже на хлеб не намажешь, тем более — посмертно. Но ты пойми сам подход: правительство у тебя может выманить все, что пожелает. Хочет квартиру — вперед: отписывай, а то голодной останешься.

Пауза.

— Такое только в нашей стране бывает.

Сенк оглянулся на часы. Минутная стрелка прилежно висела на одиннадцати. Часовая стрелка так же прилежно отсутствовала.

Он еще раз попробовал пюре.

— Пересолено. Точно пересолено. Ты не солила ничего в мое отсутствие?

Матильда неуверенно помотала головой.

— Даже к солонке не прикасалась?

Матильда еще раз неуверенно помотала головой.

— Ладно, верю. Может, это я пересолил.

Сенк выключил плиту, поставил сковородку на стол и достал из буфета свою чашку. У него она была одна-единственная, неприко