Сергий Чернец
Воспитание жениха
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Сергий Чернец, 2019
Эта книга на тему неприязни. Есть чувства, основанные на отрицательном отношении людей друг к другу. Самым сильным является вражда.
16+
ISBN 978-5-4496-2615-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
- Воспитание жениха
- Воспитание жениха
- Предисловие
- Часть 1
- Часть вторая
- Иллюзия = заблуждения
- После дождя
- Часть 1
- Часть 2
- Фраза
- Урбанизация
- Неприязнь
- Часть 1
- Часть 2. Про доктора
- Исключение из пионеров. Из детства
- Нравственность
- Часть 1
- Часть 2
- Про Сашку
- Часть 1 Маме не нравился город
- Часть вторая «Бронза»
- Часть 3 В городе
- Часть 4 Голубятня
- Рассказ «Побег»
- Жизнь страшно интересная
- Рассказы
- Часть 1 Рыбацкие байки
- Часть 2 Родная деревня!
- Часть 3 «Тупик»
- Часть 4 «Новый русский»
- Часть 5 Окончание
- Любовь любви — рознь
- Этапы жизни человека
- Если жизнь учить не по учебнику
- «Обман, обман — кругом обман»
- Рыбалка
- Контакты и конфликты
- Рассказ «Пассажир»
- Статья про Слово
- Библейский рассказ
- Тайна
- Рассказы
Воспитание жениха
Предисловие
Детство — это начало далёкого пути в жизнь. Маленький человек в начале пути познаёт мир со светлой непосредственностью, с открытым, доверчивым сердцем. И эти познания не исчезают бесследно, оставаясь в памяти навсегда. Поэтому детство человека — это важная часть его жизни, а не какая-то розовотуманная пора, которая исчезает в потоке течения реки жизни. Человек формируется под этими первыми впечатлениями, и они отражаются на восприятии жизни в дальнейшей грубой реальности. Давно покинутое детство человек носит с собой всегда.
Более полжизни проходит в отдалении.
Человек возвращается через много лет в родные места. Туда, где промелькнуло его детство, откуда ушёл он на большую и не всегда ровную дорогу жизни. Годы проносились быстро, как стрижи в полёте над рекой, он взрослел, мужал, терял детские иллюзии об окружающем мире и, (чего уж таить) черствел душою, становился практичнее, а родительский дом, родимые места оставались для него «землёй обетованной», куда он никак не мог попасть, — всё не было времени и случая.
Но в последние годы, всё чаще и чаще (чем старше он становился) он вспоминал отчий край, светлые детские годы, и, наконец, не выдержав и «по случаю», собрался и поехал побывать на родине в деревне, в лесном захолустье (Моркинский район): посмотреть, взглянуть на ту давнюю, полузабытую синюю даль, что зовётся детством.
А чем пахнет детство? Летом, солнцем, ягодой, весёлою грозой, полевыми цветами на лугах у прохладной реки с родниковой водой, с родниками по крутым лесным оврагам. Мало у человека зимних воспоминаний о детстве: зимы ему хватало и во взрослой жизни.
Видимо, и ещё тридцать лет не побывал бы он на родине, если бы не болезнь радикулит — по слухам, в их краю жил «костоправ», знахарь к которому приезжали и из больших городов….
__________________
Часть 1
А в город я уехал по детской своей мечте, как вспоминается мне из прошлого, пока еду на автобусе и смотрю в окно на мелькающие деревья вдоль дороги.
Что поразило меня маленького, когда родители впервые привезли меня в город — это большой высоко, над водой, мост, по которому мы проезжали на автобусе к автовокзалу. От одной мысли, что так далеко внизу под нами, катит темная студеная вода у меня по спине мурашки ползли.
Город — как волшебство, с его пыльными тротуарами и дорогами все в асфальте (асфальтированных улиц в нашем селе не было в те времена).
Город — с шумными улицами дымящих машин и множеством народа, как в базарные дни в нашем райцентре. — А ещё в городе меня ждали вкусные пирожные и мороженое, которое иные мальчишки в нашей деревне (я уверен) и не едали никогда. И ещё — шипучая розовая вода из автомата за 3 копейки, которая бьет в нос: пьешь её — дух захватывает и после отрыжка, щекочущая ноздри.
Город, для мальчика, — это другая земля (планета), другой мир и он покорял и заманивал меня и заманил потом на долгие годы.
После первого посещения города, всё детство и юность, до окончания школы я только и мечтал уехать жить в город. И когда учился в ПТУ на шофера-тракториста, всё равно, я не хотел оставаться в деревне (ТПУ готовил трактористов для села).
_________________
И тут пресловутая «любовь» (влюблённость) от природы едва не оставила меня на селе. Поскольку будущая жена, невеста моя тогдашняя, совсем не собиралась никуда уезжать.
Лиза была почётной дояркой и не одной грамотой была награждена от колхоза. А невестой она оказалась строптивой, с каким-то характером идейным, своим. Она, видите ли, и «жениха» своего воспитывать решила. А получался один каприз на почве зазнайства.
Женихом-то я был завидным среди других парней (я так думаю): работал в колхозе шофером и на тракторе, и на комбайне в уборочную, а ещё поступил в городской Сельхозтехникум заочно на механика.
Не говоря про мелкие капризы своей невесты Лизы, скажу сразу, что она придумала — она отложила свадьбу саму! А к свадьбе готовятся — и родня и в правлении колхоза для росписи украшали бухгалтерию и сам «Предколхоза». Перед самой уже регистрацией, ребята преподнесли жениху (мне) 100 грамм для храбрости. Лиза услышала запах и заявила, что за пьяного замуж не пойдет. И никакие объяснения, и уговоры родных её не сломили. Свадьбу отложили с лета, после «посевной компании», на осень. И что бы вы думали? Осенью нашлась другая причина — Лиза снова отказалась замуж выходить.
__________________
Часть вторая
Расскажу, как бы это выглядело со стороны:
Возле сельсовета стоял грузовик, борта которого украшены были цветастой белой тряпицей, по которой ещё были пришпилены букеты живых цветов и ромашковых веночков. Это приехала молодёжь на бракосочетание. Ждали уже молодоженов. На крыльце сидел баянист и наяривал залихватскую мелодию. Разодетые красивые девушки танцевали на поляночке перед правлением. Тут же бегали дети, мальчишки и девчонки. Свадьба готовилась, колхозная свадьба.
Жених приехал один, почему-то. Случилась ссора с невестой, перед самой регистрацией, и это второй раз, и, кажется, уже насовсем рассорились. «Что случилось», — вы спросите?
Так вот. Поехал жених, накануне, в город за покупкой подарка и съездил быстро — с утра до обеда, туда и обратно. А во время празднования в доме, он решил подарить подарок. И подарок тот (не скажу что) очень дорогой, в три зарплаты, если не дороже. Лиза, конечно, стала спрашивать — откуда деньги, «откуда столько денег»? а жених крутил-вертел словесно, выдумывал всякое — откуда у него могут быть деньги. Но получил ультиматум: «Или ты скажешь всю правду или ты уже знаешь, на что я способна!». Тогда «жених» сознался, что они с бригадиром уже не раз «загоняли налево» (продавали) излишек бензина, а перед свадьбой, как раз по договору «загнали» несколько бочек.
— Да сэкономленный он, бензин тот! — говорил жених.
— Но это не значит, что он твой, — спокойно сказала Лиза.
Ну вот…. Свадьба опять срывалась по вине невесты. Лиза говорила, что с «вором» ей жить ни к чему!
Жених так и заявил председателю колхоза в правлении, куда примчался после ссоры: «Что же она мне душу рвет! Позорит на весь колхоз. Отпустите меня на все четыре стороны, прошу вас. Я в город уеду, работу и там найду».
И тут приехала невеста. (Председатель колхоза послал, чтобы привезли её, мол, вызывают в правление срочно). Она была одета подчеркнуто обыденно: заношенное платье, в котором ходила на ферму, на голове по-старушечьи повязан был грубый платок. А когда она сдвинула платок на затылок открылось её строгое красивое лицо. Особенно красивы были её глаза: большие, светло-голубые, подтемнённые густыми ресницами. Глаза говорили и о её смелой душевной прямоте, и о сильном её характере, и о страданиях, которые она сейчас переживала.
— Это правление или как? — сказала Лиза, — и советская власть тут… — кивнула она в сторону председателя.
— Мы тебе тут не власть, а просто старшие годами и жизнью, — ворчливо произнес председатель сельсовета.
— А чего вы сердитесь? — Лиза насмешливо посмотрела и на бухгалтершу. — Вы же на меня свои сельсоветские бланки ещё не испортили? — именно бухгалтерша должна была их расписывать.
— Да брось ты про бланки, сказала бухгалтерша Клавдия Васильевна. — Тут сама жизнь на повестке дня, — она говорила «казённой речью» всегда.
— Чья жизнь? — спросила Лиза с ухмылочкой.
— Твоя и его… и вся колхозная. —
Лиза качнула головой: — по-моему, я вашей жизни не касаюсь — сказала она.
Ну хорошо, хорошо, успокойся, чуть поморщилась Клавдия Васильевна: — А как с ним? Ведь он в город бежит. —
— Ну и пусть бежит, пожав плечами, тихо отозвалась Лиза. — Я тут причём? —
— Ведь у вас дружба, любовь, и свадьба должна быть, — повысив голос, сердито сказала Клавдия Васильевна. — Нам он не посторонний, а тебе и подавно. Кто его спасать будет? Или мы все дружно пихнём его в овраг? —
— Ворами, я слышала, милиция заниматься должна. —
Тут подошла пожилая женщина к Лизе:
— Ты серьезно считаешь, что Он вор? —
— Не спрашивайте меня, — прошептала Лиза и уголком платка убрала слезы. И, точно устыдившись своих слёз, резким движением гордо подняла голову. — А кто он по-вашему? —
«Что же ты делаешь — начал председатель свою беседу, — тут о жизни человека речь идет. Ты таких дров наломаешь, сама потом слезами умоешься» — и так далее, говорил с ней предколхоза.
— Я сама своей жизни хозяйка, — упрямо произнесла Лиза.
Председатель Сельсовета остановился — он всё ходил из угла в угол за своим столом, задвинув стул под письменный стол:
— Это тоже ещё неизвестно, — проворчал он и сел на своё место.
— А ты, герой, что думаешь? — Клавдия Васильевна повернулась к жениху.
— Мои думы простые, — ответил жених, глядя в сторону, чтобы ни на кого не смотреть, — завтра внесу деньги за бензин — и в город! —
Они уже договорились о деньгах с председателем, — что если он найдет деньги, то его отпустят из колхоза. Об этом он объяснил вслух.
Разговор дошёл до Лизы, и председатель спросил её мнение:
— Как ты думаешь, Лиза: отпустить его? —
Лиза рывком надёрнула платок на голову, вскочила и выбежала.
— Ну, вот, — сказала тогда Клавдия Васильевна, по-женски решив, — одно мнение мы имеем — не отпускать. — Но всё было гораздо сложнее.
_________________
Вспомнилась эта история по пути в тот самый уголок, где ещё жила Лиза, «первая любовь» моя, — пока я ехал на автобусе. А мне предстояло с ней встретиться. Она вышла замуж за колхозника-передовика (по слухам), родила двоих детей и живёт по-прежнему в своей деревне. В «моей» деревне!..
Конец.
Иллюзия = заблуждения
Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Не надо бояться ошибаться — надо бояться повторять свои ошибки от раза к разу.
Ибо река истины протекает через каналы заблуждений: человек мечтал всегда — то летать, как птицы, а то мчаться и бежать как резвые кони. И если бы мы закрыли свою дверь для всех заблуждений, то и правду оставили бы за закрытыми дверями снаружи своего мирка, так и остались бы жить в пещерах.
Ошибаемся и ошибаемся мы всю свою жизнь, только факт — всегда голый, даже если он одет бывает по последней моде, как не разукрашивай новые девайсы — старая его сердцевина останется.
— — —
Умён не тот, кто не делает ошибок — умён тот, кто умеет легко и быстро их исправлять. А на нашем горизонте иллюзий, на лучезарном небосклоне всегда сыщется тёмное пятно — и это пятно часто наша собственная тень, — человек остается частью природы, как бы он не отделял себя от неё пластиком или асфальтом и бетоном городов. Наше предназначение не в том, чтобы пытаться ясно разглядеть то, что удалено от нас и скрыто в тумане, но в том, чтобы трудиться над тем, что у нас под рукой и дано нам природой!
Если уж заблуждаться и строить иллюзии, — пусть это будет по велению сердца, а оно любит всё природное и полезное для здоровья и для души.
— — —
У заблуждений нет предела. Человек не заблуждается один, — заблуждаясь, всякий распространяет свои заблуждения между окружающими и собирает иногда под свои знамёна заблуждений множество людей, общества и страны. Хороша идея — всеобщего равенства — но посмотрим на Природу: равенства нет среди животных, среди насекомых и даже среди бактерий нет равноправия — в природе всегда один вид использует другие виды. Идёт борьба — везде и всюду. В волчьей стае присутствует вожак и его поддерживают приближённые…, и так у всех видов живых организмов. Окей! Переделать всю природу — невозможно.
«Не следует упорствовать в неразумном», — сказал кто-то из разумных (Грасиан-и-Моралес Бальтасар 1658г.). — «Допустив промах, порой из него делают обязательство; начав с ошибки, думают выказать постоянство, продолжая в том же духе. Перед судом своего разума ошибку осуждают, а перед людским (публично) — оправдывают, и если в начале неразумной затеи их называли неблагоразумными, то, упорствуя, они достойны звания глупцов. Необдуманное обещание, равно как ошибочное решение и упорство в невежестве, коснеют в неразумии; видать, им хочется быть глупцами последовательными».
Многое в жизни зависит от разборчивости, а для этого требуется хороший вкус и верное суждение; прилежанием и даже хитроумием тут не возьмешь. Где нет отбора — нет и совершенства. Умение отбирать, и отбирать только лучшее, — вот достойное преимущество человека. Как пример, — многие люди таланта плодовитого и изощрённого, ума острого, к тому же весьма трудолюбивые и учёные, — теряются, когда дело доходит до выбора-отбора: того и гляди, схватятся за худшее, будто нарочно ошибаясь, берут не то. Итак, это один из величайших даров, интуитивных часто, — умение выбирать лучшее из многого.
Одна из самых гибельных наших ошибок — портить всякое хорошее дело плохим проведением его в жизнь. (Плохого слугу лучше сразу же отставить от его должности, нежели постоянно на него гневаться — так сказано давно, более сто лет назад).
— — — —
Заблуждения опасны тем, что заключают в себе некоторую долю правды… — мечты иногда сбываются.
Заблуждаются люди не потому, что не знают, а потому, что воображают себя знающими истину, когда истина чуточку в стороне, на самом-то деле.
Есть такие заблуждения, которые трудно опровергнуть. Надо сообщить заблуждающемуся уму такие знания, которые его просветят. Тогда заблуждения исчезнут сами собою.
Но есть суеверия, в которых мы выросли, и они не теряют своей власти над нами даже тогда, когда мы познали уже их несостоятельность. Считать себя счастливее или несчастнее, чем есть на самом деле, — это обычное заблуждение молодости, которое сохраняется даже до старости.
Все люди ошибаются по-своему, ошибки заключаются в неправильно понятой точности: доза лекарства, из-за одной циферки приводит к смерти.
Одно из самых удивительных заблуждений — заблуждение в том, что счастье человека в том, чтобы ничего не делать!
Конец.
После дождя
Часть 1
— Нет, нет, эта игра всё-таки стоит свеч… — услышался голос пожилого академика с седой головой. Он шёл от берега реки к нашему костру.
Приближался рассвет, небо уже постепенно принимало голубой белёсый оттенок. Заря на востоке предвещала тёплый погожий денёк. В предвкушении рыбалки мы не спешили, ожидая, когда вскипит на костре чайник и когда утренние туманные сумерки озарятся лучами.
Пожилой академик вернулся от берега, от лодки. На лодке выезжали рыбачить двое — учитель Пенкин и «Профессор», как мы именовали нашего академика, а я оставался на берегу, бродя с поплавочной удочкой и возвращаясь к стоянке, к своим донкам с колокольчиками, заброшенным в конец ямки омута ближе к перекату, по звонкам которых бросал я свою поплавочную снасть на прибережную траву и «мчался» легким быстрым шагом за очередной «добычей».
Разговор у костра, в продолжение ночного, имел политически-философскую окраску: учитель разговаривал-рассуждал с Профессором, не забывая готовить снасти к предстоящей рыбалке.
— Вообще-то вы правы… —
До рыбалки ещё можно было не спешить. Когда ещё бывшие одноклассники смогли бы выбраться на природу. Мы просто лежали у костра на берегу и смотрели, как восходило солнце: как оно зажигало светом водную гладь и золотило верхушки деревьев; слушали утреннюю перекличку птиц.
— объективно учёные сделали всё для обеспечения вселенской катастрофы — задумчиво говорил Профессор. — Правда, есть одно обстоятельство обнадёживающее. Как говорит один мой коллега, трагедия человечества в том, что оно разбито на два политических лагеря, а счастье его в том, что в этих двух лагерях существуют две ядерные энергии. И там и там знают, что выяснять практически, какая лучше, — опасно. Но представьте себе, что эта энергия была бы только у них. Тогда вы не успели бы даже сделать из этого выводов….
— но какой же может быть выход из этой опасной ситуации всечеловеческого баланса? — спросил Пенкин.
— Для нас, учёных, — пока один: безжалостно выкидывать дураков из науки и неустанно двигать её вперёд, чтобы баланс не стал опасным для нас. Но политики пусть тоже ищут выход. Я вижу пока только одно — мой друг, лодка готова… —
Чай был разлит мной по кружкам, и мы приступили к завтраку.
— Я сейчас установил (как «учёный», Профессор употреблял слова своего лексикона), что со времени своего детства я первый раз вот так безмятежно встречаю утро, — прихлёбывая горячий чай сказал Профессор улыбаясь.
— Смотрите, не увлекайтесь этим настроением, — рассмеялся Пенкин, — а то кругом жульё, мошенники и коррупция в науке, того и гляди обманут вас. —
Поворот разговора не был неожиданностью, ещё во время розовой зари, до рассвета, так и перескакивали они в разговоре от темы к теме.
— Я педагогический кончал, — продолжал Пенкин. — Мечтал о сельской школе в сибирской тайге, а попал вот сюда на село в своём районе. И на реку ходить мне не новость. А вот ты, дорогой Профессор, случайно встретился — объясните-ка мне научно. Что было бы, если бы не было лужи и не было бы в ней острых предметов, которые проткнули вам шины машины… — и он снова рассмеялся.
Действительно. Встретились мы почти случайно. Я приехал на «побывку» в родную деревню, и с учителем Пенкиным мы встречались давно. А вот Профессор был случайным гостем. У них машина с проткнутым колесом в автосервисе задержалась, и решил он за 20 км от родного села — съездить-таки на родину. Решение для него неординарное, — это отказ от всех своих дел…, и на автобусе он добрался до деревни. Автобусы только пустили не так давно в наш район.
Пенкин долго невнятно хмыкал, подхохатывал, а потом сказал:
— По теории вероятности — не мы, так кто-нибудь другой.
— Нет, нет! Про «кто-нибудь другой» мне не надо. Я сказал бы лично про себя. Так вот. — и Профессор поддержал им одним известный смех (то, над чем смеялись было из ночного предрассветного разговора, где теория вероятности тоже служила предметом обсуждения).
После завтрака и чая все замолчали, охваченные блаженным ощущением своей близости к природе, к тихому летнему утру. Неподалёку, точно спросонья, зацокал и принялся за рулады соловей. Профессор лежал с закрытыми глазами, по его лицу блуждали солнечные пятнышки, они точно ласкали его, и он по-детски улыбался.
Вдруг, Профессор резко поднялся и опёрся на руку. На лице его было такое выражение, будто он прислушивается к чему-то одному ему слышному и явно тревожащему его.
— Боже ж мой, как я, оказывается, далёк от всей этой сумасшедшей прелести! — растерянно сказал он. — А ведь приехал-то я сюда именно для того, чтобы быть ближе к природе. —
— Мне вас жалко, — сказал Пенкин.
Профессор медленно перевёл взгляд на него:
— Поймите, если я даже перед самыми окнами своего института разведу райский сад, всё равно, находясь в лаборатории, я буду невероятно далёк от этого рая и так же неразрывно близок к аду, в который я, как учёный, лезу. Профессор снова прилёг, подложил руки под голову и смотрел вверх, где шумели пронизанные светом кроны деревьев.
— А зачем вы лезете в ад? — спросил Пенкин.
— Мы уже говорили об этом — баланс не должен стать опасным. — пояснил Профессор.
— Значит, вы всё же лезете туда, чтобы сохранить рай на нашей земле? —
— Статьи в повременной печати о борьбе учёных за мир я читаю исправно, — насмешливо сказал Профессор, намекая, что их нужно читать и учителю.
— А сами в этой борьбе не участвуете? — в тон ему, насмешливо, быстро спросил Пенкин.
— Миру на той стороне интересно не то, что я изреку публично, «с трибуны», а то, про что я молчу, что секретно. — Профессор тихо рассмеялся. — моё молчание тоже входит в расчёт баланса.
Пенкин поднялся и сел, и смотря на Профессора, сказал:
— Извините вы меня за грубость, но вы говорите чушь. Неужели вы не понимаете, как важно людям услышать и ваш голос, — так сказать, для количества: что вы думаете о сохранении на земле мира. —
— Извините и вы меня за резкость, — ответил Профессор, — но и вы ни черта не понимаете, что мы, лезущие в ад, постигаем нечто такое, ещё вчера непостижимое, а это начисто отучает нас от примитивного мышления. —
— Сверхчеловеки? — спросил Пенкин.
— Совсем нет. Но мне иной раз кажется, что между моей наукой и тем, что делаете вы, расстояние в целый век. —
— Не забудем, для порядка в споре, что всё для вашей науки дали мы… — народ, спокойно сказал учитель Пенкин, с любопытством смотря на Профессора.
— Ну, по истории, — тёмный купец Савва Морозов, как известно, финансировал революцию, — мгновенно парировал Профессор.
— Во-первых, не тёмный, — спокойно возразил Пенкин. — Во-вторых, ваше сравнение — из области демагогии. —
Профессор задумался и рассмеялся:
— согласен. Беру его обратно. И заменяю вопросом конкретным. Объясните мне, пожалуйста, закономерность существования в одной и той же строящей коммунизм стране, — меня, учёного, моей работы — и вот этих мошенников с их жульническими шайками. Объясните. —
— Легче лёгкого, — ответил, смеясь Пенкин. — Государства в наш век не геометрически закрытые сосуды, они сообщаются, и происходит взаимная диффузия идей. И наши мошенники-жулики, не желающие жить по законам социализма, есть не кто иные, как лазутчики из того, другого мира капитала. Другими словами, как бы вам ни казалось, что вы со своей наукой вырвались в некий непознаваемый космос и обрели там философскую невесомость, — на самом деле вы всё время вместе с нами, людьми, подчинены вульгарному земному притяжению, и вы вместе с нами ведёте старую как мир борьбу — классовую, идейную. Конечно, догма есть догма, но наша мудрая и хорошо видящая даль истории старушка — философия — заботливо ведёт нас вперёд и вас и нас, грешных.
И забудьте о том, будто для вас необходимо выработать какую-то особую философию, помогающую вам чувствовать свою связь с грешной и отсталой землёй.
Это — опасное кокетство своей исключительностью. Вы, наверное, читали книги ваших западных коллег? Посмотрите, как они раскрывают перед нами наипростейшую формулу своего бытия: сначала наивное горение во имя чистой науки, но, как только на этом огне зажарились какие-то конкретные каштаны, начинается вторая биография — рассказ о том, как его купили за чистоган, с потрохами или без, продешевил он или сумел сорвать куш. Но, как правило, все они, возвышаясь в науке, отрывались от земли и своего народа, не случайно многие из них так легко меняли и землю и подданство, слепо идя туда, где им давали деньги а их возвышенные эксперименты. А потом бывало, что они проклинали собственные открытия… — Пенкин встал, и прошёлся от костра к дереву, посмотрел на реку и вернулся к Профессору.
— Вот так, дорогой академик. Извините, что я позволил себе пропагандировать. Но я всё-таки учитель, а все мы «ученые» простыми учителями! —
Профессор молчал. Он в этот момент уже думал о своем, и было непонятно, слышал ли он «пропаганду» Пенкина. Они простились со мной, пожелав мне удачи, взяли свои снасти и направились к лодке. И я вскоре, притушив костер, двинулся к берегу на свою рыбалку, особенную….
Часть 2
Есть люди везучие, которым удача способствует во всём. А вот у меня, в этом отношении, всё как-то — серединка на половинку. Везло мне в рыбалке, это да, а провидение во всю жизнь старалось мне навредить!
С погодой всегда что-то случалось и дождь преследовал меня, начиная с молодости. Именно когда я затевал какое-либо мероприятие на природе — случался дождь. В моей молодости так получилось, что из-за этого дождя я не смог жениться. Романтическая любовь моя, в юности, могла предложить яркие впечатления (как я думал) от похода на мою любимую рыбалку: когда теплым летним днем мы бы сидели у костра с любимой девушкой и провели бы ночь в палатке…. Поэтому я пригласил свою девушку в поход, и она с радостью согласилась, потому что романтики природы не была лишена.
Поехали мы на поезде с рюкзаками, потом шли через лес, перед рекой восхищались берёзовым лесом и сбором земляники — дело было в июне месяце и погода была солнечная. Всё было прекрасно! Но к вечеру небо затянуло чёрной тучей и подул холодный ветер и начался дождь. Так что, чтобы согреться я придумал развести на прибережном песке большой костер, нагревая песок, потом перетащил костёр в сторону а палатку перенес на теплое, горячее место. Но никакой романтики уже не было: была возня под дождём, — собирали мокрые дрова в лесу, потом палатку перетаскивали и во влажной одежде сидели в палатке…. Девушка моя совсем не была в восторге, ещё и от того, что я бегал к берегу, к своим колокольчикам: рыба клевала в дождь и попадалась в крупных экземплярах, от чего я отказаться не мог. Рыбачил я до самой темноты, оставляя девушку грустить в палатке, прибегая мокрый от дождя целоваться…. В общем, поход был неудачный. Но это не всё. Мы тогда повздорили, но в последствии помирились.
И вновь по моему предложению, решили поехать в другое место. Опять была хорошая погода, и синоптики не предвещали дождей и поселок был большой рядом. Днем мы гуляли по посёлку, а вещи оставили в лесу у речки спрятав в ямке под деревом. Все было хорошо, я даже рыбалку забросил днем, но к вечеру решил-таки половить рыбки на уху, и началось…. Рыба снова клевала и снова с рыбалкой мне везло, а небо снова затянула откуда не возьмись взявшаяся туча, и как после этого верить синоптикам…. Опять повторилось всё как и в первом случае с моим походом. И была снова ссора с моей девушкой. Эта вторая ссора, от моей рыболовной страсти (я думаю), ведь я снова рыбалку под дождём предпочёл любовной лирике «целования»: я бегал на речку к своим звонкам, на своих закидушках-донках, оставляя девушку одну в палатке… — и эта ситуация окончательно нас разлучила. Так я не женился. Но я принимал участие в соревнованиях рыболовов-спортсменов, и на очередных соревнованиях вошёл в десятку лучших в своей области, занял шестое место среди 50 участников. Для меня это было престижнее.
____________________
Вот так случилось и на этот раз с нашей встречей одноклассников: к вечеру пошёл дождь. Мои рыбаки на лодке, учитель Пенкин и Профессор, вернулись на берег. Нам ничего не оставалось, как возвратиться в свою деревню.
К тёмному позднему вечеру дождь затих и почти прекратился. Ночь выдалась беспокойная, дождик с черных туч перешёл в грозу, сверкающую молниями над вздрагивающим горизонтом. Казалось, будто тучи подсвечивались багровыми прожекторами. Порывистый ветер швырял в лицо уже мелкие струи дождя и сорванные листья. — Я шёл к дому учителя Пенкина на край деревни, в котором остановился на ночлег-побывку Профессор., меня приглашали на ужин. Свой дом они, Профессорская семья, давно продали и переехали в город насовсем.
Гроза удалялась и ветер стихал — грозы вообще быстро проходят.
В защищённом от ветра дворе, на крыльце сидел сын учителя Петька, в куртке, без шапки с откинутым капюшоном. И не один, а с девчонкой, моей соседкой Любашей. Им было по 17 лет. Они в этом году окончили школу. Любаша уже работала на ферме, а Петька ещё не определился — то ли ехать в город, поступать в институт или оставаться в деревне помогать отцу по хозяйству, а работать в колхозе на тракторе и комбайне механизатором. Колхоз посылал на курсы в недалёкий райцентр, в местное ПТУ, в районном поселке.
Я поздоровался с ними.
— Здравствуйте, вас ждут. А мы погулять собрались, да вот… — и он мотнул головой в сторону сверкнувшей вдалеке над лесом молнии.
Не успел он договорить, как в это время в открытую дверь послышался громкий разговор — спорили два друга.
— Тебе нужен его заработок, — чуть не кричал хрипловатый голос Профессора, — а я хочу из него человека сделать. —
— А ты что думаешь? — отозвался гудящий бас учителя Пенкина, — я из него собаку делаю? —
Петька кивнул на окно, освещающее крыльцо со стороны дома:
— Из-за меня воюют Профессор с отцом. Подождите минуточку. — Он явно хотел послушать, как там в доме спорят, поэтому и дверь в сени оставил открытой.
— Тёмный ты человек, Паша Пенкин, даром что учитель, да ещё член правления колхоза. Тебе бы, конечно, — цель известная: удержать молодёжь в колхозе, — хриплый голос прокашлялся.
— Известно! Из всей деревенской округи — ты один у нас «учёный». А Петьку я всё равно с тобой не отпущу. Как он там, в городе будет жить? — отозвался иронично отец.
— Ну, что ты «тормозишь»? Парень учился лучше всех и чуть не на золотую медаль, — в аттестате одни пятёрки. И беседовал я, по уму — ему учёным быть. А я устрою его при нашей заводской лаборатории, — будет он и работать на заводе и учиться в институте… — обещал Профессор.
— На учёбу и тут дорога ему «не заказана». Сейчас уже он самостоятельно трактор водит, а зимой курсы механизаторов. Повзрослеет, и потом сам решит! — отец считал, что сын ещё не возмужал как следует.
— А сколько он зря времени растеряет? Ты остынь, подумай. Давай спокойно посчитаем моё время и твоё время. Сам увидишь. Значит так… —
В доме исчезли видные в окно силуэты, наверное, люди присели за стол, и разговаривать стали тихо. Разобрать можно было только отдельные слова. Петька не без гордости сказал:
— Вот, схлестнулись «одноклассники», который хриплый — Профессор.
— Я знаю. А сам-то ты на чьей стороне? —
Петька почесал затылок и слегка усмехнулся.
— Трудное дело. Они меня из дома выгнали за то, что я ни нашим, ни вашим, — сказал он. — Их обоих надо понять. Профессор, он давно городской, он рассуждает по-городскому. А отец мой, другое дело, — для него это главная болячка какая-то? Людей в колхозе маловато, особенно мужиков мало. Но он правду про меня говорит. На тракторе нас в школе учили, вместо уроков труда и на курсы пошлют от колхоза. И с отцом спорить сложно: он крепкий как кремень, на своём стоит. Он и дальше будет меня толкать, в механики. И он за колхоз стоит, потому что у нас дела в гору пошли, новый комплекс построили и силосные ямы там большие и коров 300 голов закупили. Ну, а Профессор, — он городской и «учёный»… —
— Разве плохо, учёным быть? — спросил я.
— Почему обязательно плохо? Нет! У Профессора свои принципы и им нужны молодые наверное.
В это время Любаша, подергивая Петьку за локоть, за рубашку, обратила наше внимание на погоду. Тучи незаметно для нас покинули небо и открылись на темном с голубизной фоне яркие звезды. Затих и ветер и по-летнему тепло стало и птицы защебетали в ночной тишине.
— Петька, что ты? — обиженно спросила Любаша.
— Сейчас… — неторопливым голосом сказал Петька и снова прислушался к разговору в доме — Люб! Погоди! Послушаем. —
В это время в доме опять разговор перешел в громкие тона
— Ты, как поп, знаешь только свой приход! — говорил хриплый Профессор. — Заладил, попугайски — колхоз, колхоз. А науку тоже надо поднимать и продвигать и умная молодежь в науке тоже нужна…
Там в доме замолчали.
Петька осторожно тронул меня за плечо и сказал негромко, чуть ли не шепотком:
— Ну, ладно, мы пойдем с Любой прогуляемся, до фермы и обратно. — А это значило пройти всю деревню к другому её концу.
Любаша не спешила идти, когда Петька быстро сбежал с трех ступенек крыльца к калитке. И я успел спросить-сказать:
— Уедет твой Петька? —
Девчонка посмотрела на меня:
— Ну и пускай. Не привязанный же он верёвками. — Помолчала и добавила: — А только никуда он не уедет… — и умиротворенно засмеялась и сбежала с крыльца поспевая за своим любимым.
А в доме опять раздавался громкий разговор.
Войдя в дом, я поздоровался с хозяйкой, которая суетилась в соседней комнатке за перегородкой и вышла мне на встречу услышав, что я закрыл входную дверь с хлопком (от порыва ветра в сени воздух подтолкнул дверь, которую я только легонько направил). Хозяйка вышла в красивом переднике с цветами поверх обычного платья.
— Кваску свежего для запивки, — сказала она, — с изюмом настоян, на чистом сахаре. —
Тут заметался и бросился к ней муж Пенкин.
— Сядь, не егози, — сама поставлю, — строго сказала она ему и водрузила жбан на стол, уже собранный к ужину будто праздничный.
(Как же, — гости из города, да ещё и Профессор, учёный, о котором знали все взрослые и которым гордились: «из их деревни вышел академик» — говорили).
Наверное, ни в одном ресторане на всей планете не увидишь такой еды, какая живописно заполнила этот стол. Маленькие, пупырчатые, янтарного цвета огурчики в пузатой стеклянной банке были похожи на золотых рыбок, затаившихся в укропе, как в водорослях.
