автордың кітабын онлайн тегін оқу Метроном вечности
Елена Фёдорова

Үзіндіні оқу

Кітап туралы Қазір оқып жатыр7 Тегін фрагмент

Елена Фёдорова

Метроном вечности

Роман

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Корректор Вячеслав Фёдоров

Фотограф Тамара Антипина

Муж Лёли исчезает в Сибири при загадочных обстоятельствах. Она с сыном уезжает в Москву, запрещает себе думать обо всём, что осталось за железной дверью прошлого.

Попутчик уверяет Лёлю, что она выбрана для особой миссии, наделена сверхфизической силой. Много лет назад её отправили на землю, стёрли память о прошлом, заставили поверить, что она обычная женщина. Пришло время, Лёля должна узнать тайну рождения и изгнания, должна остановить метроном вечности, проникнуть за грань реальности…

18+

Елену Фёдорову можно сравнить с ультраплодоносящим деревом неведомой породы, ибо каждая из ветвей этого дерева обладает собственной плодоносной системой. Поэтому сложно найти адекватное измерение и определение творческому размаху, разноцветию и плодородию, свойственным деятельности Елены. В вышедших из-под её изобильного пера романах она выступает в роли своеобразного проводника и трансформатора непредсказуемых и неповторяющихся сюжетных коллизий, которые ей, по её же словам, передают Свыше. И это — неоспоримый факт. В самом деле немыслимо представить, как рождаются в её творческой лаборатории сплавы из глубины столетий с вкраплениями мистических молекул, с ребусами межличностных отношений, со сказочными и фантастическими приправами. Именно такое радужное разнозвучие наполняет все книги Елены Фёдоровой, получившие заслуженное признание, как и их автор.

Одна из значимых палитр дарований Елены — поэзия. Её стихи — это лирические миниатюры, своеобразные фотоснимки пережитых эмоций на переправах её жизненного пути. Они настолько музыкальны и выразительны, что привлекают многих композиторов, создавших порядка двухсот прекрасных песен.

Помимо большого литературного дара, Елена — воистину талантливая актриса. Спектакли, которые она режиссирует и исполняет по своим произведениям иначе, чем первоклассными не назовёшь.

У неё много званий и регалий. Но главное, что она заслуживает высших наград не только как писатель, поэт, актриса, но и как истинно высокочеловечная и духовная личность.

Инна Богачинская — поэт, писатель, журналист, переводчик, Академик Российской Академии Народного Искусства.

Сыны человеческие — только суета: сыны мужей — ложь.

Если положить их на весы, все они вместе легче пустоты.

Псалом 61:10

Лёлька

Колёса стучали на стыках рельсов, навевая грусть.

— Вернусь, вернусь, вернусь, — твердит Лёлька, хотя воз-вращаться совсем не хочется. Она распрощалась с прошлым так давно, что страшно называть эту цифру, страшно думать о том, что осталось там, за железной дверью, которую никому нельзя открывать. Да и она потеряла ключ от замка, разорвала с прошлым связи словно тонкие ниточки. Осталась одна едва заметная паутинка… Как же так вышло, что именно она теперь сильнее корабельного каната тянет обратно в прошлое, заставляет твердить в такт колесам:

— Вернусь, вернусь, вернусь…

Не отделаться от наваждения, не освободиться от тяжести, называемой память. Монотонность усиливает грусть. Сердце сжимается от боли. Хочется кричать и выть, но она не одна. В купе люди. Чужие, посторонние, занятые собой. Лёлька смотрит в окно, смотрит в будущее и вспоминает прошлое…

— Ты поедешь со мной? Поедешь, Лёлька? — руки Леонида стали влажными, голос дрогнул. — Почему ты молчишь? Ты меня не любишь?

— Люблю, — Лёля впервые сказала правду. Земля ушла из-под ног. Да и как иначе, если самый дорогой человек вот-вот исчезнет из её жизни?

— Леня, Лёнечка, что нам делать? — почти выкрикнула Лёлька.

— Я предлагаю тебе поехать со мной в Сибирь. Поедешь? — в голосе Леонида послышался металл.

Лёлька мотнула головой. Это значило «нет», он знал. Лёлька всегда так делала, когда не хотела отвечать.

— Поедешь? — ещё раз спросил Леонид с надеждой.

— Лёнечка, милый, ты же понимаешь, что я не могу сейчас всё бросить… Пожалей меня, пожалуйста… — слова дались ей с трудом. В уголках глаз блеснули слёзы. Он их не заметил, выпалил раздражённо:

— А, кто меня пожалеет? Кто?

— Ты же не в ссылку едешь, а по распределению, — проговорила Лёля тихо, почти шёпотом. — Ты уже дипломированный специалист, а мне ещё два года учиться, чтобы…

— Да-да, прости, прости, — спохватился он. Обнял её. — Это я сгоряча… Жуткое настроение… Не хочу от тебя уезжать, а сделать ничего не могу. Надо ехать… Надо…

— Я приеду к тебе на каникулы. Приеду обязательно, — пообещала Лёляне очень уверенно, всхлипнула.

— Не реви, — он погладил её по голове. — Всё наладится. Всё непременно сладится у нас с тобой, дорогая моя Лёля, Лёлечка, Лёлюшка. Ты приедешь ко мне на край света и станешь моей женой Лёлей Белой. Заживём мы с тобой, моя дорогая, как ни в сказке сказать, ни пером описать.

— Заживём… если меня родители отпустят, — она подняла голову, посмотрела на Лёньку с грустью. — Ах, мой родной Лёнечка Белый, разлюбезный мой человек, свидимся ли мы с тобой?

— Свидимся, Лёлечка, как не свидеться, — он поцеловал её в губы так крепко, что дух перехватило. — Завтра приходи ко мне… Я буду ждать… Завтра… А сейчас уходи…

— Хорошо…

— До завтра…

— До… — она встала на цыпочки, поцеловала его в лоб. Он подхватил её на руки, закружил.

— Лёля, Лёлюшка моя, как же я люблю тебя!!!

Лёля, Лёля — маков цвет, никого милее нет.

Губы — лёд, в глазах огонь.

Мою Лёлюшку не тронь. — Рассмеялся.

— Вот мы с тобой уже и стихами объясняться начали. Так, глядишь, целую поэму напишем, пока в разлуке будем.

— Напишем непременно и станем не физиками, а лириками, — обрадовалась она. — Издадим книгу и на обложке напишем: Леонид и Лёля Белые «Хроматограф Вечности». Будем нашу любовь на длины волн раскладывать.

— Ах, какая же ты у меня выдумщица, дорогая Лёлечка, — воскликнул Леонид. — Ладно, иди, а то мы с тобой так до утра простоим…

— До завтра, родной…

Завтра было солнечным и счастливым. Они не думали ни о чём. Забыли про всё на свете, кроме своей любви. Вверх-вниз взлетали качели. Солнечный лучик запутался в их сплетённых волосах, добавив золота в чёрно-русую прядь.

— Давай назовём нашу дочку Златой, — предложил Леонид.

— А если будет мальчик? — Лёля улыбнулась.

— Мальчик станет Златом Белым.

— Договорились, — Лёля рассмеялась. — Как же мне хорошо с тобой, Лёня. Длился бы и длился этот день. Так бы и пролежала на твоём плече весь век.

Весь век тебя я буду согревать.

Весь век мой для тебя, моя отрада.

Весь век я буду слушать голос твой.

Весь век прожить с тобой мне рядом надо.

Да будет так сегодня и всегда!

Да будет так! Любить должны мы вечно.

Да будет так! Пусть длится этот миг

До точки под названьем бесконечность…

На следующий день он уехал в Сибирь, а она осталась в Москве. Осталась одна в огромном городе. Это одиночество было вымышленным, потому что рядом были родные люди: мама, сестра, отец, няня, подруги, однокурсники. Не было только Леонида, долговязого, угловатого паренька с бездонными глазами, в которых Лёля утонула в их первую встречу. Утонула, погибла, а значит, её теперь тоже нет. Пустота. Боль где-то в межрёберном пространстве. Лёля не хочет от неё избавляться. С неистовым остервенением загоняет себя в угол воспоминаниями, ждёт писем из Сибири. Знает, что почтальон приходит по утрам, и если после его ухода ящик пуст, письмо там уже не появится до следующего дня. Но это не мешает ей открывать почтовый ящик по сто раз на дню и сокрушаться:

— Ну, почему, почему Лёня не пишет? Почему?

Разные, зачастую нелепые мысли взрывают Лёлькин мозг. Выход один: сдать сессию досрочно и помчаться на край света к любимому, без которого она умирает, как Джульетта. Теперь ей ясны итальянские чувства. Она понимает, что умереть от любви можно. Ради любви, ради любимого Лёля готова на всё…

Лёлька взяла билет на поезд, но решила до последнего момента маме ничего не говорить, чтобы та не смогла помешать ей, чтобы не стала удерживать свою безмозглую дочь.

Позвонила домой с вокзала, выпалила что-то не совсем внятное, повесила трубку.

— Ура! Свобода!

Влетела в вагон поезда отправляющегося в будущее. Радость неимоверная. Колеса стучат на стыках рельсов. Сердце поёт им в такт:

— Еду, еду, еду!!!

Сутки, вторые… и вот он долгожданный миг — станция Чугуевка — пункт её назначения. По перрону бежит Лёнька с цветами. Это алая герань. Он вырастил её на подоконнике в горшке для любимой Лёлюшки. Чудо!

— Почему ты мне не писал? Почему? — Лёля ударяет его кулачком в грудь.

— Писал, писал каждый день по два письма и отсылал по два…

— По два? — она не верит.

— Идём на почту. Там тебе скажут всю правду, — Леонид тянет Лёлю за собой.

Неказистый домик — почта. Начальник почты, немолодая улыбчивая сибирячка, увидев их восклицает:

— Ай, Лёнечка, радость какая! Дождался таки свою зазнобу! — смотрит на Лёльку с интересом. — Он тут у нас все конверты скупил. План нам сделал на пятилетку вперед. По два письма в день тебе отправлял.

— Ты за таким парнем, как за каменной стеной будешь, — вступает в разговор другая женщина. Её взгляд не такой добрый. Он скорее бесцеремонный. Лёлька вздрагивает, потому что следующие слова хлещут её наотмашь:

— Только ты смотри, девка, гонор свой не очень-то показывай, а то проворонишь жениха…

— Какая же она девка, тётя Марина? — Леонид обнял Лёлю. — Она моя жена, моя муза, моя радость, моя жизнь…

— Жизнь-то она жизнь, только письмами своими она тебя не шибко баловала, — хмыкнула тётя Марина. — А в слове «девка» мы деревенские ничего плохого не видим. Нам сибирякам невдомёк, что вы — городские на слова обижаетесь. Прощения просим, если что не так. У нас тут всё по-простому, привыкайте…

Эта простота Лёльку напугала. Не хотелось ей никому о себе рассказывать. Не желала она ни с кем своего дорогого Лёнечку делить. А хозяйка дома, тётя Маня, то и дело лезла с советами, учила, а порой отчитывала их, как собственных нерадивых детей.

— Не могу больше, — не выдержала Лёлька. — В Москву хочу. Леонид купил ей билет, пообещал выхлопотать отдельное жильё, чтобы им с Лёлькой никто не мешал. Решили, что она приедет летом…

По возвращении домой Лёлька первым делом спросила про письма Леонида. Оказалось, что их по приказу отца прятала старшая сестра Анна.

— Мы думали, что блажь твоя пройдёт. Ошиблись. Всё намного серьёзнее оказалось, — сказала та, протянув Лёльке целлофановый пакет с письмами. — Надеюсь, ты замуж за него не собралась?

— Нет. Мы с ним уже поженились, — Лёлька показала сестре язык.

— Что??? — Анна опустилась в кресло. — И ты с ним в одной кровати…

— А у нас мама с папой, как спят? — Лёлька смерила сестру злым взглядом.

— Господи, — простонала Анна, схватившись за сердце. — Ты в своём уме? Ты меня без ножа… Ты смерти моей хочешь… Нельзя, нельзя младшим вперед старших замуж выходить…

— Начнём с того, что я не младшая, а средняя, — парировала Лёлька. — И моей вины нет в том, что на тебя никто не смотрит.

— Дура, — Анна побледнела. — Дура, дура… Нашла себе прощелыгу безродного. Да твой Белый — урод, урод. Нос длинный, как у гуся, шея тонкая, сам, как жердь, глаза из орбит вылезают. Мне такой кавалер даром не нужен. Лучше уж одной быть, чем рядом с кем попало, — Анна выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью.

Лёлька покачала головой. Зла на сестру не было. Она жалела чересчур разборчивую Анну, которая видела в людях одни недостатки. Радоваться не умела или не хотела. А у Лёльки радость через край переливается. Ещё бы, вот они письма Лёнечкины целы-целёхоньки, одно другого интереснее. Не письма, а поэма настоящая. Пусть не в стихах, зато какие чувства, какие слова!

И теперь, после поездки, она видит в каждой строчке настоящую, реальную Сибирь. Она слышит сибирский говор с выделяющейся буквой «О» и уже больше не сердится на тётку Маню, потерявшую в войну мужа, а сочувствует ей. И уже телефонистка Вера кажется родной. И манит, манит к себе озеро Лесное, которое не замерзает даже зимой в лютые морозы…

— Лёля, это правда? — строгий голос отца ударом ей в спину.

— Что, правда? — спросила она, повернувшись. Почувствовала, как кровь прилила к лицу. Отец был явно чем-то разолён. Глаза горят, желваки ходят, бледный, взлохмаченный, держится за дверь.

— Признавайся, ты беременна, да?

— Папочка, — Лёлька увидела за спиной отца сестру и всё поняла. — Милый мой, дорогой мой папуля, я не знаю, что именно наговорила тебе Анна, откуда она выудила такую сенсационную новость, о которой я слышу впервые. Но, если ты считаешь, что от чтения писем можно забеременеть, то так оно и есть. А, если нет, то паника ложная.

Отец развернулся и ушёл своей размашистой походкой.

— У-у-ух, — выдавила Анна и захлопнула дверь. Лёлька рассмеялась…

Беременность случилась летом, когда Лёлька жила в новом доме, который выделили Леониду. Дом дали в надежде на то, что молодой специалист Леонид Белый задержится в этих местах надолго. Он был не против, оставалось уговорить Лёльку.

— Куда же я теперь поеду? — она погладила свой округлившийся живот. — Меня в дом не пустят. Скажут, нагуляла.

— Как это нагуляла? — Леонид побледнел. — Мы же с тобой муж и жена. Вот документы из Загса. Или им этого мало?

— Да не знаю я, что им нужно, — отмахнулась Лёлька. — Просто не поеду я в Москву и точка. Академку возьму. Потом догоню…

— Нет, так не пойдёт, — Леонид улыбнулся. — Мы с тобой последний курс вместе закончим. Я тебе помогать буду. Мы справимся, родная…

Они справились. Экзамены сдали, родили богатыря. Дали ему имя Георгий в честь своих побед. Да и Георгий Белый звучнее, чем Белый Злат.

На защиту Лёлькиного диплома поехали втроём. Лёлькины родители приняли их сдержанно. Радости и восторгов особых не выказывали, но и выговоров не устраивали. Обстановка в доме не располагала к сантиментам. Старшая сестра Анна старалась счастливой Лёльке в глаза не смотреть, к мальчику не подходила. Младшая Марьяна потихоньку нянчила племянника, называла его нежно Егорушкой. Ей это имя нравилось больше, чем холодное ветхозаветное Георгий Победоносец.

Малыш не капризничал, словно понимал, что в этом доме нужно вести себя подобающе. Он внимательно наблюдал за взрослыми, пытался повторять слова, радовался, когда это у него получалось. В Москве Егорка сделал первые робкие шажки, а когда пришло время возвращаться в Сибирь, он уже бегал вовсю. Вернулись они с намерением прожить в Сибири всю жизнь.

Вечерами Лёлька и Леонид читали сыну сказки и стихи. Под звук их голосов он засыпал. А они ещё долго шептались, делились пережитым за день, строили планы. Казалось, так будет всегда. Но…

Леониду зачем-то понадобилось ехать в соседний посёлок.

— Я мигом, — пообещал он, целуя Лёльку и сына. — Вы тут не скучайте без меня. Лады?

— Лады! — выкрикнул Гоша.

— Люблю вас, мои родные, — с этими словами Леонид ушёл. Ушёл, чтобы уже не возвращаться никогда…

Лёлька запомнила его счастливым, улыбающимся, нежным, любящим, дорогим, ушедшим…

От невосполнимой утраты и горя Лёлька долго не могла оправиться. Она каталась по полу и скулила, как побитая собака. Мысли разрывали сознание. Мысли не давали ей покоя. Мысли спорили между собой.

Любовь не может быть вечной. Неутешительная истина.

Первая любовь всегда несчастна. Кто придумал это? Зачем это придумали?

Почему эта беда случилась со мной?

Почему, когда тебе плохо, твоя светлая полоса, твоя радость переходит к кому-то другому?

Неужели твоя боль может помочь кому-то обрести успокоение?

Неужели твои страдания могут сделать кого-то лучше?

Почему горе и радость всегда рядом?

Зачем нужна эта сбалансированность плохого и хорошего, положительного и отрицательного?

Кому нужен этот баланс?

Ответов не было. Была лишь пустота, чёрная дыра, из которой Лёлька с трудом выбралась. Выбралась благодаря сыну. Ради него ей нужно было жить. Ради…

Через три месяца, оправившись от утраты любимого, Лёлька уехала в Москву. Оставаться в Сибири не было теперь надобности.

Дома её встретила счастливая Анна. Выяснилось, что в день смерти Леонида она вышла замуж, обрела долгожданное счастье. Лёлька поздравила сестру бесцветным голосом, ушла к себе. Теперь она превратилась в холодную, бездушную Снегурочку с потухшим взглядом. Ей показалось, что Анна рада свалившемуся на плечи сестры горю. Но развивать эту тему Лёльке не хотелось совершенно. Лучше молчать, лучше не знать, лучше ни о чём не думать. Пустота…

Только с сыном Лёлька была собой. Старалась, по крайней мере. Это её спасло. Жизнь снова окрасилась радужными цветами. Радость вернулась в Лёлькино сердце, растопила её замерзшую душу. И как-то сразу посыпались предложения от знакомых. Театры, концерты, выставки, встречи, походы, песни у костра, посиделки с друзьями.

Друзей оказалось столько, что Лёльке приходилось выбирать, к кому из них пойти в первую очередь. Своей близкой подруге Таше она отказать не могла. Таша всегда была на первом месте. Ради неё Лёлька могла отменить все назначенные прежде встречи.

Наташа Бергерова — яркая брюнетка, утончённая натура, экстравагантная барышня, знающая себе цену. Друзья звали Наташу Натали или Таша Берг. Такое звучное иностранное имя она себе придумала, чтобы выделяться среди золотой московской молодёжи. Ей это имя шло.

Таша была старше Лёльки на год, но казалось, что их разделяет десятилетие. Рядом с Ташей Лёлька выглядела подростком. Да и вела она себя по-детски: смущалась, краснела, отводила взгляд, молчала тогда, когда нужно было кричать изо всех сил. Таша ругала её, давала мудрые советы, которыми Лёлька пользоваться не спешила.

— Ну и оставайся серой мышкой, — не выдержала Таша. — Сиди в своей норке, жди когда тебя какой-нибудь котяра сцапает. А, может, и не сцапает, загнёшься в своей норке всеми позабытая…

Котяра нашёлся довольно быстро. На дне рождении Таши было много гостей. Поначалу Лёлька сидела в уголке, пила шампанское маленькими глотками, щурилась от пузырьков, ударяющих в нос. Ей было весело. Она наблюдала за подвыпившими гостями, радовалась за Ташу. Раскрасневшаяся, весёлая, нарядная именинница была королевой вечера. От кавалеров не было отбоя. Когда же начались танцы, Таша вытащила Лёльку в круг, приказала: танцуй!

И Лёлька закружилась так, словно танцевала всю жизнь. Гости смотрели на неё во все глаза. Отошла в сторону и Таша.

— Ах, ты маленькая негодяйка, — выдохнула она в сердцах. — Вот какая ты оказывается… Не мышка ты вовсе, не мышка…

Лёлька этих слов не слышала. Она была поглощена музыкой и тем удивительным превращением, которое с ней только что произошло. Она почувствовала себя способной на любое безумство, поняла, что никто больше не посмеет лишить её радости. Никто не сможет остановить жизненную энергию, рвущуюся наружу. Она, Лёлька, вулкан. Огонь пылает в груди, горячая лава сметает с пути все преграды, все до единой.

— Не пялься на неё так, Мишка, — строго сказала Таша своему близкому другу Мише Рассольцеву. — У Лёльки ребенку три года. Она мать одиночка. А у Вареньки Бессоновой никого нет. Она чиста, невинна, непорочна. Я тебе советую взять в жены Варю. Присмотрись к ней. Прелесть, прелесть…

— Ты, моя дорогая Наташенька, прелестнее всех, — Михаил поцеловал её в щёку. — Краше тебя никого не сыскать. Ты — ца-ри-ца бала. Благодарю тебя, мудрейшая царица, за бесценный совет. Но, видишь ли, Наташенька, Варвара твоя бездушная, пустая кукла. Глазки строит, кокетничает, эрудицию свою показать пытается. А одного не понимает, бедняжка, что умом обделена. Ей молчать нужно, молчать, чтобы никто её глупость не увидел сразу. Знаешь ведь поговорку: «молчи, за умного сойдёшь», — рассмеялся. — А глядя на Лёлю мне стихами говорить хочется. Да вот, к примеру хорошие строчки Семёна Надсона «она — цветок благоуханный в венке искусственных цветов…» Ёмко, в десятку.

— Ах, вот как ты заговорил, Рассольцев?! — Таша оттолкнула Михаила, нахмурилась. — Я тебя раскусила, Мишка. Варя тебе не по зубам, ухаживать нужно долго. А Лёлька — испорченный плод, ломаться не станет, можно легко в постель уложить…

— Я думал, вы подруги, — проговорил Михаил так, словно ударил её под дых. — Злая ты и завистливая, Наташа Берг. Прости… Но я вынужден уйти с твоего праздника. Мы с Лёлей уйдем немедленно…

Он взял Лёльку за руку, бесцеремонно прервал её танец, поцеловал в губы на виду у всех, сказал громко:

— Идем, любовь моя, нам пора…

И она послушно пошла за ним. На улице опомнилась. Уселась на лавочку, разрыдалась. Михаил сидел рядом и молчал. Заговорил, когда Лёлька перестала всхлипывать.

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой, — голос спокойный, ровный без нажима. — Я буду любить тебя и сынишку твоего…

— Что? — Лёлька подняла голову. — Откуда ты…

— Таша сказала, — он улыбнулся. — Не смущайся. У каждого из нас есть свои промахи, ошибки и победы. Ты молодец, что не отказалась от ребенка, что не побежала…

— Я была замужем, — в Лёлькином голосе прозвучал металл. — Если бы мой Леонид не погиб, я бы ни за что не вернулась в Москву, осталась бы в Сибири, — встала. — Спасибо, Михаил, но мы в покровителях не нуждаемся. Я ребёнка не в подоле принесла, и мне плевать на то, что обо мне говорят все вокруг. Я знаю истину. Бог знает правду, — развернулась и быстро пошла к Метро.

Михаил остался сидеть на лавочке. Сидел, улыбался и повторял:

— Да-а-а, да-а-а, да-а-а…

Утром к Лёльке прибежала Таша. Её распирало любопытство.

Она потерлась о Лёлькину щёку, вытянула смешно губки:

— Ну-у-у…

— Что, ну-у-у? — передразнила её Лёлька

— Ах, ты лиса, — сладкая улыбка сделала лицо Таши некрасивым. — Как он тебе, рассказывай. Хорош? Лучше твоего первого или…

Осеклась. Никогда прежде она не видела свою маленькую мышку такой разъярённой. Отшатнулась. Лёлькины слова ударили её наотмашь по лицу.

— Я верила тебе… Верила в твою искренность, а ты — дрянь. Ты лживая, завистливая, злая баба. Уходи и никогда больше не приходи в мой дом. Я не желаю тебя видеть. Рядом со мной нет места бездушным существам с чёрным, гнилым нутром. Скатертью дорога, госпожа Берг…

Таша побледнела и ушла. У неё хватило ума не проронить ни слова. Она просто онемела от неожиданного поворота событий. Вначале Михаил отругал её, теперь Лёлька. Как же она так прокололась? Почему интуиция её подвела?

Оправдываться перед Лёлькой не имело смысла. Вступать в перебранку Таша не любила. Она привыкла верховодить. Все вокруг, начиная с домашних, были бессловесными исполнителями Наташиных прихотей, подчинялись её воле. Но… вчера налаженный механизм сломался.

— Почему это произошло в день моего рождения? — простонала Таша, смахнув непрошеную слезу. — Спасибо тебе, Лёлечка, за подарок. Угодила, подруженька… Но не думай, что я убиваться буду. Ты первая от нашей дружбы отказалась, а значит, сама во всём виновата. Сиди теперь в своей норке, воспитывай своего Белого мышонка… Никто тебя больше никуда не позовёт, уж я об этом позабочусь… Сгинешь, пропадёшь теперь в одиночестве, помяни моё слово…

Но Лёлька не пропала. Наоборот, оставшись без Ташиной опеки, она поняла, что одной намного лучше. Теперь всё свободное время она посвящала сыну. Он — её радость, её частичка. Ему нужна её любовь, нежность и забота. Оказалось, не только ему.

Михаил Рассольцев снова появился в Лёлькиной жизни через полгода после злополучного дня рождения Таши. Протянул букет цветов.

— Привет! Наконец-то я тебя нашёл. Все вокруг словно сговорились. Никто не хотел мне твои координаты давать. А я ведь только имя твоё знаю Лёля… Белая Лёля. У тебя фамилия редкая.

— Это фамилия моего мужа Леонида.

— Знаю, теперь уже знаю. Твоя девичья фамилия Ульянова, как у вождя международного пролетариата товарища Ленина. А я Михаил Рассольцев, Рассорцев, — рассмеялся. — Рассорил вас с Ташей…

— И хорошо, что рассорил, — Лёлька улыбнулась. — Я Наташу такой не знала. Не предполагала, какая она чёрная и злая. Да и в себе я много нового открыла. Так что, спасибо тебе, Михаил Рассорцев, Рассольцев. Зачем ты меня искал?

— Замуж хочу тебя позвать.

— Быстрый ты какой, — хмыкнула Лёлька. — Вначале ты моему Георгию Победоносцу понравиться должен, а потом и поговорим.

— Себя ты, значит, со счетов списала? Вычеркнула из сердца любовь, забыла про главные чувства, про…

— Простите меня, Михаил, — сказала она резко. — Мне некогда слушать морали. Я должна сына из садика забрать. Цветы свои возьмите, подарите кому-то более сговорчивому…

Развернулась, пошла прочь. Разозлилась на себя, на Михаила из-за того, что почувствовала к этому ухоженному красавцу симпатию. Думала ничего подобного в её жизни больше не произойдёт. Ошиблась…

Неожиданно вспыхнувшие чувства заставили Лёльку вспомнить, что она живая, а значит, не лишена способности любить. Чувства — это знак, знамение…

— Господи, зачем я опять в это окунаюсь? Зачем я теряю голову? Кто поможет мне выбраться из этого омута? Что мне делать? Что? — простонала Лёлька.

Она забрала сына из садика, повела в сквер. Традиции решила не нарушать. Они с Гошей всегда качались на качелях. Всегда…

— Привет, Гошан! — высокий мужчина преградил им дорогу. — Ты стал настоящим мужчиной, вырос. Дай обниму тебя, сынок.

— Па-а-а-па, па-а-а-почка, — закричал Гоша, бросившись ему на шею. — Папка, где ты был так долго?

Лёлька онемела. Её маленький сын целует чужого дядю, а тот прижимает его к груди и блаженно улыбался. Трогательная сцена, нечего сказать. Лёлька не сразу узнала в незнакомце Михаила. А, узнав, растерялась ещё сильнее. Как быть дальше? Не может она привести Михаила в свой дом. Не имеет права это делать. А объяснить малышу, почему папе нельзя пойти в их дом, задача ещё более сложная. Лёлька прижала ладонь к губам.

— Папка, ты знаешь, тетя Аня меня сиротой звала, а я ей всё время говорил, что мой папка вернётся обязательно, — голос у Гоши был звонким. От возбуждения он проглатывал букву «р», и это Лёльку умиляло.

— Ты у меня умнейший человечище, Гошан, — Михаил подбросил его вверх. Малыш рассмеялся.

— Папка, ты навсегда к нам?

— Навсегда, милый, навсегда. Я вернулся и никуда больше от вас с мамой не уеду. Она у нас самая, самая лучшая. Давай её поцелуем.

Запрещённый приём сработал. Лёльке пришлось подставить Михаилу щёку. Гоша втиснулся между ними, пропел:

— Мамапапамапапама…

— Пойдёмте ко мне, — сказал Михаил, но Лёлька заупрямилась, принялась придумывать веские доводы, объясняющие её отказ.

Михаил поставил малыша на землю, присел на корточки, спросил:

— Гошан, а ты хочешь переехать в новый дом?

— Да-да-да-аа! Мне надоела злобная тетка Аня. Она запирает меня в комнате и не разрешает шалить и бегать, — сообщил мальчик.

— В нашем новом доме ты будешь бегать столько, сколько захочешь, потому что там кроме тебя, меня и мамы никого больше не будет. Бежим!

— Бежим в наш новый дом!!! — закричал Гоша. Лёлька взяла его за руку, сказала строго:

— Гоша, нам нужно собрать твои игрушки…

— Ой, точно, — он скривил губы, собираясь зареветь. Но, глянув на Михаила, выпалил:

— Мамочка, а нам папа поможет игрушки собрать, и…

— Господи, Михаил, зачем ты всё это затеял? — простонала Лёлька. — Зачем? Это ведь не игра, а жизнь. Мы живые…

— Мы живые и нуждаемся в любви, — обняв её сказал Михаил. — Гошан, мы мамулю защищать должны. Мы должны её слушаться, а значит, нужно идти домой, собирать игрушки. Я сегодня с вами не пойду…

— Ты, ты нас снова бросаешь? — Гоша заревел, схватил Михаила за штанину. — Папка, забери меня… Я больше не могу там оставаться… Там плохо, плохо, плохо…

Михаил подхватил мальчика на руки, поцеловал в щёку, сказал решительно:

— Клянусь, сынок, завтра я заберу вас к себе. Завтра из садика мы поедем в новый дом, в наш дом. Клянусь. Ты мне веришь?

— Да, — Гоша вытер нос. — Ты с мамой за мной придешь?

— Мы с мамой на машине приедем, — сказал Михаил.

— На чёрной Волге? — спросил Гоша с надеждой.

— На чёрной, — Михаил рассмеялся.

У подъезда они простились. Лёлька приказала сыну никому не говорить про то, что папа вернулся. Он понимающе кивнул. Секрет. Быстро собрал свои игрушки в коробку и улёгся спать, чтобы поскорее наступило утро. А оно, как нарочно, не спешило наступать. Ночь показалась мальчику бесконечной. А звонок будильника спасением.

— Ура! Бежим скорее, — торопил он Лёльку.

Они вышли из дома, пробежали через сквер, остановились на светофоре. Рядом притормозила чёрная Волга.

— Папка! — закричал Гоша и рванулся к машине. Лёлька бросилась следом с отчаянным криком: «Сто-о-о-й!» И врезалась в Михаила.

Он подхватил Гошу на руки, обнял Лёльку, выдохнул:

— Родные…

К детскому саду подъехали на машине.

— Мой папка вернулся, — с гордостью сообщил Гоша детям. — Папа меня на чёрной Волге привез и домой заберёт вечером. Вот!

— Ты не хвались больше, — строго сказал Михаил. — Ты же у меня — мужик, значит должен себя по-мужски вести. Договорились?

— Да, — Гоша кивнул, хотя не совсем понял, что значит вести себя по-мужски. В их доме мужчины появлялись редко. Дед всё время сидел в кресле с газетой или книгой, дремал. Очки в роговой оправе соскальзывали с его носа, и Гоше казалось, что у деда четыре глаза. Он думал, что дед нарочно закрывает человеческие глаза, чтобы через большие стеклянные глазища следить за домочадцами, которые на цыпочках проходят мимо. Быть похожим на деда Гоше не хотелось.

Мужа тети Ани Гоша видел редко. Но каждый раз тот казался ему новым человеком. Понять, какой из дяденек настоящий, мальчик не мог. Он попросту перестал реагировать на незнакомцев, пахнущих табаком.

Его папка пах по-другому. Этот запах сразу стал для Гоши родным, любимым. Ему даже показалось, что он помнил этот запах с рождения. Обрадовался, что мамино лицо просветлело, словно папка вуаль с него снял. Он маму поцелуем своим расколдовал. Он волшебник. Значит, нужно быть похожим на него. Гоша обрадовался, что всё так прекрасно складывается в его жизни.

— Веди себя хорошо, сынок, — попросила его Лёлька. — До вечера.

— До вечера, мапа, — выкрикнул Гоша, убегая в группу.

Михаил довёз Лёльку до работы. Спросил:

— Во сколько за вещами приехать?

— Я думала, ты шутишь.

— Разве этим можно шутить, Лёля? — лицо Михаила стало серьёзным. — Мальчику нужен отец, тебе муж, а мне вы. Я пропаду без вас… Когда я тебя увидел у Таши, сразу понял: вот она — та единственная, моя, ради которой можно пережить все удары судьбы. Хочу быть рядом с ней до последнего вздоха. А когда ты танцевала свой огненный танец, то реальность перестала для меня существовать.

Были только ты и я. Огонь, страсть и безудержная, вулканическая сила любви… Ты это тоже почувствовала, я видел. Наш поцелуй на глазах у всех был кульминацией, взрывом. А потом, когда ты меня отчитывала, как нашкодившего ребёнка, я понял, что именно этого мне не хватало для счастья. Мы с тобой из одной вулканической породы. Наш сын — лучший малыш в мире. И свадьбу мы с тобой сыграем…

— Нет, — она мотнула головой. — Нам незачем свадьбу играть, раз мы с тобой муж и жена.

— Умница, — он привлёк её к себе. — Люблю тебя, люблю. Мы с тобой просто распишемся завтра, и всё. Я уже договорился в Загсе.

— Зачем же ты так торопишься? — Лёлька побледнела. — Вдруг я откажусь, вдруг…

Он не дал ей договорить. Поцелуй был крепким, долгим, желанным. Лёлька потеряла равновесие, заблудилась в лабиринтах счастья. Блаженство… Как хорошо, что Михаил не даёт ей опомниться. Как хорошо, что он — настоящий мужчина, готовый защищать их с Гошей.

Михаил разжал объятия.

— Пора. Тебя работа ждёт, а меня друг, которому я должен машину вернуть.

— Она не твоя?

— Не моя, — он рассмеялся. — Я ещё не заработал такую. Но у нас всё впереди. В котором часу заехать за тобой?

— Давай в пять…

Лёлька отпросилась пораньше, прибежала домой. Обрадовалась, что никого нет. Достала чемодан, принялась складывать вещи. Хлопнула входная дверь, вернулась Анна.

— Ты дома? — проговорила она раздражённо, воткнула руки в боки. — Куда собралась на этот раз?

— Я замуж вышла, уезжаю к мужу, — ответила Лёлька победоносно.

— Опять замуж? — Анна рассмеялась. — Неугомонная ты у нас, сестрица. Надеюсь, на этот раз ты вышла за приличного человека.

— Вышла за неприличного, — огрызнулась Лёлька. — Он неприлично красив, умён и богат. У него свой дом, машина чёрная Волга. Пока твой Семён Семёнович языком горы сдвигает, мы с Гошей жильём обзавелись. Не будем вам больше глаза мозолить и под ногами путаться.

— Разговорчивой больно стала. Недавно ещё в приживалках была. Смотри, как бы твой богатей не сбежал от тебя, как предыдущий муженёк, — проговорила Анна с такой ненавистью, что Лёлька не сдержалась, бросилась на сестру, вцепилась ей в волосы, завыла:

— Убили Лёню, убили… из-за тебя убили…

— Пу-у-сти, — взмолилась Анна. Лёлька ослабила хватку, посмотрела на красное лицо сестры.

— Лёля, что мы делаем? — простонала та. — Мы родные, а ведём себя, как собаки цепные… Что с нами стало? Прости, прости меня, я не знала… Ты же ничего не сказала… тихушница, — Анна уткнулась Лёльке в плечо, разрыдалась. — Прости, Лёлечка… Прости меня, сестричка милая…

— И ты меня прости, Анюта. Прости… — Лёлька отстранилась. — Мне нужно вещи собирать, Михаил приедет скоро.

— Хочешь, я тебе помогу? — Анна оживилась.

— Да…

В передней раздался звонок.

— Кто это? — Анна побледнела. — Это он? Да? Я в ванну пойду. Не хочу, чтоб он меня вот такой увидел. Незачем его в наши склоки посвящать. Скажи, что дома никого нет.

Анна спряталась в ванной, а Лёлька пошла открывать.

— Ну, где твоё богатство? — спросил Михаил с порога. Увидел Лёлькин чемоданчик, рассмеялся. — Не богато. Ну, да ладно. Главное, что мы с тобой нашлись, моя дорогая Лёля, Лёлечка. Поехали. Подхватил чемодан, коробку с игрушками и побежал вниз, перепрыгивая через ступени.

— Лёлька, он и впрямь неприлично хорош, — сказала Анна, выйдя из своего убежища. — Я не удержалась, дверь приоткрыла, уж больно хотелось мне взглянуть на твоего избранника. Хорош, хорош… Ах, как бы мне такого паренька в мужья, уж я бы… — осеклась. — Иди отсюда, что стоишь уши развесила. Не слушай меня, это я от зависти… Иди…

Лёлька потом ещё много-много раз слышала слова «Ах, как бы мне такого», но таких, как Михаил больше не было. Рядом с ним и Лёлька стала другой: нежной, женственной, спокойной. Чувство защищённости придавало ей силы, вселяло уверенность в том, что они с Михаилом всегда-всегда будут вместе. Про вечность она думать не смела. Вечность принадлежала Леониду Белому. Вечность осталась с ним, а у неё остались его письма, дневники и сын, который теперь носил фамилию Рассольцев. Так решил Михаил. Он усыновил Гошу, стал ему настоящим отцом. И даже, когда родилась дочь Татьянка, Миша своего отношения к сыну не поменял. Он проводил с Гошей большую часть времени, а девочкой занималась мама Лёля.

В первый класс Гоша пошёл в шесть лет. Тане исполнился год. Первые уроки для нее начались именно в этом возрасте. Гоша стал первым учителем маленькой девочки. Лёлькина семья Михаила приняла сразу. Во-первых, он был коренным москвичом из обеспеченной семьи. Во-вторых, имел хороший заработок. В третьих, любил Лёльку, взял её с ребенком. В четвёртых, он с почтением относился к родителям, а Леонид Белый был беспризорником, детдомовцем без роду и племени, так считал Лёлькин отец, забыв о том, что после войны многие дети остались без родителей, не вернувшихся обратно… Винить паренька в том, что он вырос в детдоме, было верхом безумия. Но Лёлькин отец не желал внимать голосу разума.

— Босяки нам не нужны, достаточно того, что мы сами из низов выбрались всеми правдами и неправдами, — твердил он надув щёки для пущей убедительности.

— Леонид своим трудом тоже многого добьётся, — защищала любимого человека Лёлька.

— Вот когда добьётся, тогда пусть и свататься приходит. А то ишь, рыбачок нашёлся, на дармовщинку-то, как хорошо. Раз, и московская прописочка. Не вздумай его в дом привести, выгоню с позором…

Вот они и встречались, где придётся, а потом… потом Леонид ушёл в вечность. И Лёлькина память погрузилась в темноту, только тонкая паутинка осталась нетронутой. Только паутинка…

— Лёля, запомни, ты — единственная и самая-самая лучшая. Я тебя никогда не променяю на другую женщину. Не верь никаким слухам, потому что правду ты узнаешь первой, какой бы суровой ни была эта правда, — сказал ей Михаил, когда она переступила порог его дома. — Верь мне. Между нами нет и никогда не будет недомолвок и обмана. Мне пришлось пройти через множество испытаний, вываляться в грязи и остаться чистым. Поэтому лгать и изворачиваться я не буду. Я — человек чести. Да и жизнь слишком коротка и стремительна, чтобы тратить её на предательство дорогих и любимых людей. Я хочу прожить с тобой долго-долго, лет до ста, если Бог даст. Уверен, Он вознаградит нас с тобой за все страдания, выпавшие нам.

В Загсе Лёлька узнала, что Михаил старше неё на семь с половиной лет. Ей двадцать два, ему скоро тридцать. Тридцать — это заоблачная цифра. Он за эти, разделяющие их годы, прошёл длинный путь. Какой? С кем он был? Почему до сих пор не женат? Что с ним не так? Характер у него прекрасный. Или это с ней он такой, а с другими нет? Может виной война?

Лучше не думать, а спросить напрямую. Пусть Михаил расскажет о себе, о своём прошлом. Он ведь сам предложил ей жить без недомолвок…

Михаил

Когда началась война Мише было одиннадцать лет. Взрывы грохотали где-то далеко от Москвы, поэтому он не понимал озабоченности взрослых. А вот, когда стали строить оборонительные сооружения вокруг города, и мама подолгу не возвращалась домой, он насторожился. Внутри сжалась пружина страха, которая со временем превратилась в гигантского спрута. Как избавиться от этого монстра мальчик не знал. Рассказывать о своём состоянии стеснялся. Надеялся, что со временем всё само-собой уладится. Не уладилось…

Завод, на котором работал Мишин отец, эвакуировали в Ташкент подальше от линии фронта. Здесь была иная жизнь: солнечная, сытная, счастливая. Но даже эта неожиданная радость не смогла вытравить страх из Мишиной души. Объяснение нашлось много позже. Предчувствие будущей трагедии заставило Мишу перейти из детства в старость, минуя юность и прочие этапы взросления.

Всё началось со смены фамилии. Пряча заплаканные глаза, мама сказала, что теперь они будут носить фамилию её бабушки Таисии Рассольцевой. Про то, что они Кромм, нужно забыть. Имя отца теперь не Отто Генрихович, а Андрей Иванович. Соответственно он теперь Михаил Андреевич, а не Михаэль. Мамино красивое имя Эльвира трансформируется в Надежду, потому что корни у них русские, и к немцам они никакого отношения не имеют.

Как удалось родителям выправить документы, Миша так никогда и не узнал. Вопросы задавать запрещалось. Мальчик замкнулся, чтобы не сболтнуть лишнего. Общительному от природы Мише молчать удавалось с трудом. Чтобы меньше встречаться со сверстниками, он помогал отцу на заводе, где люди работали без выходных в три смены под лозунгом: «Всё для фронта! Всё для Победы!» Люди верили, что Победа будет скорой, но дни ожидания растянулись на годы, изматывающие однообразием и безнадёжностью…

Четыре бесконечных военных года и ещё год после Победы они провели в Средней Азии. Здесь Миша закончил школу и влюбился. Любовь стала камнем преткновения. Любовь чуть было не превратилась в надгробный камень на его могиле.

Мишку угораздило влюбиться в красивую узбечку Айю. Она ответила взаимностью, а потом выяснилось, что она замужем, что её муж Фазиль обо всём знает, и теперь его, Мишку ждёт смертная казнь. Про казнь он не поверил, не царские времена, но встречаться с Айей перестал. Ходил теперь по другим улицам. Однако избежать мести ревнивого мужа не смог. Фазиль настрочил донос, и шестнадцатилетний паренёк пошёл по этапу. Спасти его от ГУЛАГА родители не смогли. Мама плакала, ругала Мишку за мальчишескую глупость, да что толку.

— Выживет, — сказал отец уверенно.

Эта уверенность Михаила успокоила. А слово «выживет» стало главным на несколько следующих лет. Он выжил, не сломался, хотя работа на шахте, куда его отправили по этапу, убивала крепких, сильных мужчин. Мужики умирали, а он, пацан, держался изо всех сил. Желание вырваться из чёрного шахтёрского забоя помогло Мишке пережить страшное время заключения.

— Я хочу видеть солнце, солнце, солнце, — с остервенением выкрикивал он, отбивая кайлом горную породу. — Я хочу, хочу, хочу, хочу быть свободным…

Заключённые его жалели. Некоторые, правда, над ним посмеивались, узнав, что его вина — адюльтер. Кличка «горе любовник» приклеилась к нему надолго. Мишка поначалу злился, пытался объяснить насмешникам несусветную несправедливость, но поняв, что его правда никому не нужна, а силы ему ещё понадобятся, чтобы выжить, решил их на пустые разговоры не тратить.

— Я должен вернуться в Москву, должен, должен, — шептал он теперь. — Я выживу, выживу, выживу непременно.

На Карагандинской шахте, куда его направили оп этапу, Мишка провел четыре года. Они показались парню вечностью. Закончилась эта вечность так неожиданно, что Михаил оторопел.

— Сдай матрац, — приказал начальник лагеря. — Вот справка НКВД. Ты свободен…

У Мишки подкосились ноги, во рту стало кисло.

— Что стоишь? Ехать некуда? — начальник хохотнул. — Так оставайся…

Мишка помчался в барак, схватил свои вещи и через пару часов сидел уже на железнодорожной станции. Но выяснилось, что поезд ушёл вчера, а следующий будет только через неделю.

— Иди пешком по шпалам, — предложил начальник станции грузный неприятный человек с одутловатым лицом.

И Мишка пошёл. Побежал по шпалам подальше от этих мест в новую, счастливую жизнь. В том, что его жизнь будет счастливой, он не сомневался. Постепенно бег перешёл в шаг, размеренный, спокойный.

— Эй, соколик, далеко ли путь держишь? — звонкий женский голос показался Мишке звуком ангельского рожка. Было в нем нечто нереальное, неправдоподобное. Откуда здесь, посреди безлюдной степи, женщина? Мираж, наверное. Мишка остановился, повернул голову увидел лошадиную морду. Белоснежный красавец конь, уставший от долгой скачки, раздувает ноздри, тяжело дышит. А на коне восседает Айка. Мишка онемел. Тело стало ватным, ещё миг и он рухнет на землю, разобьет голову о шпалы.

— Нет, нет, нет… Убирайся прочь… Сгинь, Айка, сгинь… — мысленно приказывает он. Но Айка не исчезает. Она смеётся, спрашивает:

— Нравлюсь?

Он мотает головой и понимает, что это вовсе не Айка. Холодный пот прозрения выступает на лбу.

— Господи, слава Тебе, — шепчет Мишка, хоть никогда в Бога не верил.

— Нравлюсь? — ещё раз спрашивает наездница.

Он кивает. Девушка красива той особой красотой азиаток, перед которой невозможно устоять.

— Не смей смотреть на неё, — приказывает себе Мишка, но не может отвести глаз от незнакомки.

— Садись сзади, — приказывает она. — Я довезу тебя до следующей станции. Не бойся. Прыгай.

— Нет, — сказал он резко. — Нет. Хватит с меня испытаний. Знаю я ваши азиатские фокусы. Ты меня в кишлак привезёшь, а там родственники твои меня с кинжалами да нагайками встретят.

— О-о-о, да ты из заключённых! — воскликнула наездница, натягивая поводья. Конь взвился на дыбы. — Ты беглый что ли?

— Нет. У меня документ об освобождении есть, — сказал Мишка.

— Покажи, — потребовала девушка.

— Ты кто такая, чтобы я тебе свои документы показывал? — рассердился Мишка.

— Я Гюзель, — пропела она, хлестнула коня и умчалась прочь.

Мишка с грустью посмотрел на облачко пыли, поплывшее следом. До горизонта безлюдная степь. Сколько идти до ближайшего жилья не ясно. Но идти нужно. Вперед, Михаэль…

Гюзель поджидала его на соседнем полустанке. Сидела на скамейке возле дома с одним окном и длинной, выдвинутой вперёд крышей. Конь стоял поодаль.

— Садись, — приказала она. — Давай свои документы.

Мишка повиновался. Она прочла его справку, улыбнулась.

— Куда идёшь, Михаил Андреевич?

— Домой, в Москву.

— В Москву далеко… А вот до соседней станции подвезти могу.

— Не нужно…

— Тогда иди в дом. Там пусто. Спи, а я покараулю. Да не бойся ты, я не кусаюсь. Иди, иди, — Гюзель подтолкнула его к двери. — Я там одеяло постелила, чтобы тебе мягче было. Отвык, небось ото всего домашнего? Кумыс на столе и лепёшки, кушай.

Мишка отказываться не стал, схватил тёплую лепёшку. Гюзель засмеялась, убежала. Мишка видел, как она вскочила в седло и исчезла за горизонтом. Обрадовался. Доел лепешку, улёгся на кровать. Стёганое лоскутное одеяло пахло чем-то родным. Он уткнулся в него лицом и заснул безмятежным сном. Впервые за долгие годы заключения он увидел сон да такой фантастический, что его можно было принять за реальность. Или все таки это была реальность, слившаяся со сном, после которой осталось ощущение неземного блаженства. Мишка прижимался к упругой груди Гюзели, целовал её в губы, пахнущие полынью и пил кумыс, льющийся через край из золотого сосуда. Позвякивали бубенчики на конской уздечке, чёрные девичьи косички превращались в шёлковые волнистые пряди, а в его душе звучала сладчайшая музыка счастья…

— Эй, соколик, вставай скорее, а то всё на свете проспишь, — услышал Мишка звонкий женский голос. Вскочил. К полустанку пыхтя подъезжает паровоз. Настоящий, железный с красной звездой.

— Паровоз? Быть не может, — Михаил потёр глаза. — Сказали же через неделю…

— Так неделя и прошла, — Гюзель рассмеялась, бросила ему расшитый бисером кисет. — На память обо мне. Прощай!

— Неделя? Неделя… быть не может…

Мишка запрыгнул на подножку всё ещё не веря в реальность происходящего. Гюзель довольно долго скакала рядом с поездом, что-то выкрикивая на своём языке, а Мишка с остервенением махал ей. Было в этом движении что-то неестественное, фальшивое, словно он пытался отмахнуться ото всего, что было с ними на полустанке, в том маленьком домике, где они с наездницей провели целую неделю…

— Скачи уже домой, — заорал Мишка что есть сил. Гюзель его услышала, натянула поводья. Белый конь остановился, а паровоз помчался вперёд. И вот уже нет девушки на лошади, нет прошлого, а есть счастливое будущее, в которое едет Михаил Рассольцев…

— Миша, родной, живой, — мама залилась слезами. — Счастье-то какое…

— Почему же ты плачешь? — обняв её, спросил он.

— От радости, сынок…

— Здравствуй, сын, — отец постарел, но рукопожатие его осталось таким же крепким. Он не любил сантиментов, Миша это помнил, но не сдержался, обнял отца.

— Спасибо тебе, батя. Я выжил благодаря твоей уверенности.

— Ты выжил, потому что ты — Кромм. В нашем роду никогда не было слюнтяев только борцы и победители. Предки наши приехали в Россию ещё при Петре Первом, обосновались в Москве. Революцию 1917 года приняли, не сбежали, не струсили, выжили… Война наш род не истребила. Потрепала слегка, — вздохнул. — Прости, сынок, что мне пришлось предателем стать, фамилию и имя сменить, от корней отказаться. Но, я не мог поступить иначе. Я вас с матерью уберечь пытался… Ты, правда, Мишка, сам на свою голову беду накликал, биографию себе подпортил любовными похождениями, но сделанного не воротишь.

— Батя, прошу тебя, не начинай. Кто же знал, что так всё обернётся, что из-за любви я изгнанником стану.

— Бог знал, — проговорил отец негромко. — Есть в Библии хорошие слова «Не берите за себя жён иноземных, чтобы они не развратили вас».

— Ты мне раньше про это не говорил.

— Вера и сейчас под запретом, но Бог есть, я в этом уверен. Ты вернулся — это одно из доказательств Его существования. Ладно, отдыхай. Будем считать, что всё плохое позади, а впереди у тебя новая, светлая, счастливая жизнь. Вместо справки своей получишь паспорт и станешь полноправным гражданином Советского Союза…

Таша

Паспорт Михаил получил только через девять месяцев. Всё это время он работал дворником на Остоженке. Там-то они и познакомились с Ташей, Наташей Бергеровой. Поначалу она смотрела на Михаила свысока, а когда он помог ей открыть дверь, взобравшись по водосточной трубе на второй этаж, оттаяла. Постепенно между ними завязались дружеские отношения. Таша приглашала Михаила на чай, вела с ним долгие беседы на разные темы.

— Откуда ты, дворник, столько знаешь? — не удержалась она от вопроса.

— Это секрет, — ответил Михаил. — Я ведь не простой дворник, я — тайный агент.

— Надеюсь, ты на нас донос писать не будешь, — она подалась вперед.

— Не буду, — он отстранился. — Я, вообще, писать не умею.

— Ах, Миша, не пойму я тебя, когда ты шутишь, а когда правду говоришь. Но именно это мне в тебе и нравится. Именно это…

Михаил понял, что отношения их выходят за рамки дозволенного и решил ретироваться.

— Наташенька, меня любить нельзя, — сказал он строго. Наташа вздрогнула, покраснела. Она привыкла побеждать, а тут, какой-то дворник, вздумал ей советовать, что можно, а что нельзя.

— Глупость какая. Любить можно, кого захочется.

— Это так, Наташенька, но меня любить нельзя, потому что я не смогу ответить тебе взаимностью.

— Почему? — она разозлилась. — Что за вздор?

— Пойми, ты — юное, нежное создание. У тебя впереди жизнь полная ярких впечатлений, а у меня другой путь, — Михаил старался быть убедительным, но чувствовал, что это у него плохо получается. Ещё немного, и он сдастся, поддастся очарованию этой нимфетки.

— Хватит, — Наташа зажала уши. — Не желаю ничего слушать. Ты ещё пожалеешь, пожалеешь, что отказался от меня, Мишка. Я дважды не предлагаю… — осеклась. — Ты от меня отворачиваешься? Да?

— Нет. Я от тебя, Наташенька, отодвигаюсь на почтительное расстояние, а это не одно и тоже, — Михаил улыбнулся, поняв, что битва закончена в его пользу. Он устоял. — Наташенька, ты умница, красавица из богатой семьи…

— Заткнись, — она стукнула кулачком по столу. — Да, мой отец большой начальник. Да, у нас пятикомнатная квартира и домработница. Но это не имеет никакого отношения к моим чувствам, к моей любви и страсти…

— Страсть пройдёт, и ты меня возненавидишь, — Михаил поднялся. — А я хочу, чтобы между нами сохранились нежные, доверительные отношения. Мы будем друзьями, Таша. Ты мне ещё скажешь спасибо за то, что я отстранился от тебя сейчас.

— Скажу, если ты меня поцелуешь. Ну… — Наташа подошла к нему вплотную, вытянула губы вперёд. Михаил поцеловал её в лоб. Таша схватила его за лацканы пиджака.

— В губы, в губы, ну…

И он её поцеловал…

Хлопнула входная дверь. Таша оттолкнула Михаила, процедила:

— Благодарю. Ты целуешься великолепно. Проваливай. Я тебя отпускаю. Я на тебя не сержусь, потому что ты — трус… Хотя, нет, ты не трус. Только сильный человек может отказаться от страсти, побороть её. А значит… — рассмеялась. — Я приказываю тебе стать моим верным рыцарем и приходить ко мне по первому зову.

— Не получится, потому что я поступил в институт, — сказал Михаил.

— В институт? Интересно в какой? — спросила Ташина мама Степанида Андреевна, появившаяся в дверях.

— Во ВГИК на сценарный факультет.

— Поздравляю, — пропела Степанида Андреевна без особой радости. Для нее ВГИК был чем-то вроде института для дворников. Что это за профессия такая — сценарист? Глупость несусветная…

Когда Михаил ушёл, Таша подошла к зеркалу, облизала припухшие губы.

— Хорошо… Ах, как же мне хорошо было… Мне понравилось. Его рука скользнула мне под блузку… Ну, почему мама так рано вернулась? Она всё испортила. Ещё миг, и Мишка бы сдался, сдался… — отвернулась от зеркала. — Хорошо, что мама пришла. Мишка мне не нужен. Он прав, мы из разных сословий. Родители никогда не одобрят мой выбор. К тому же, быть рядом с дворником — это всего лишь прихоть избалованной девочки. Прихоть и только. Я просто хочу сорвать запретный плод, и Мишка на данный момент подходящая кандидатура. Он симпатичный, умный, но…

Я его не люблю. Он не в моём вкусе. Он не похож на героев любовников из фильмов, которые завоевывают женские сердца, совершая безумные поступки. Мишка — нудный дядька, не понимающий, что такое настоящая страсть. Если бы он что-то в этом смыслил, то бросился бы на меня с горящими глазами, а не шарахнулся в сторону от моего неожиданного предложения… Я, я заставила его целоваться, я силой вырвала долгожданный, желанный поцелуй, — Таша облизала губы. — Мне было хорошо. Очень-очень… А это значит, господин будущий сценарист, что мы повторим поцелуй ещё раз… — рассмеялась. — Мы обязательно повторим его ещё много-много раз… Я что-нибудь придумаю… Ты, Мишка, в моих сетях, в моей власти…

Фантазия у Наташи была богатой, возможности родителей безграничными. Вскоре квартира Бергеровых превратилась в салон всех муз, куда Таша раз в месяц приглашала разных интересных людей. Среди них неизменно присутствовал Михаил. Страсть к нему Таша победить не смогла. Незаметно сама запуталась в собственные сети. Магия первого поцелуя была такой сильной, что сводила Ташу с ума. Все последующие поцелуи были уже не такими страстными и волшебными. Многочисленные испытательные поцелуи лишь сильнее разжигали в ней желание быть с Михаилом.

В свой день рождения Таша намеревалась повторить желанный поцелуй при всех, а Мишка повёл себя, как последний болван. Он всё испортил, насолил ей, Вареньке и Лёльке. Таша была вне себя.

— Раз ты не можешь без соли и слёз, Мишка, то и я тебе насолю, — сказала она решительно и поехала на Лубянку. Возле памятника Дзержинскому остановилась.

— Что я делаю? — спросила она, глядя в пустые глазницы железного Феликса. И сама себе ответила:

— Я собралась предать человека… — вздрогнула, испугавшись собственной откровенности. — Ужас какой, Таша… Оставь его в покое, пусть он живёт со своей Лёлькой… Пусть…

— Кого я вижу?! Наташенька, какими судьбами? — раздался за её спиной знакомый голос. Она обернулась. Папин приятель Борис Ильич Лавренёв.

— Здравствуйте, — она протянула ему руку. Он прикоснулся губами к тонким Наташиным пальцам.

— Ждёте кого-то? — спросил с надеждой в голосе.

— Нет, — она мотнула головой. — Просто шла мимо, и…

Борис Ильич ещё ей ничего не сказал, а она уже была согласна на все его предложения, зарделась от предвкушения неизвестного.

— Давайте пообедаем вместе, — Лавренёв снова прижал её руку к губам. — Не отказывайтесь, Натешенька. Вы ведь в Метрополе ещё не были?

— Ещё не была…

— Значит, я вас приглашаю. Едемте…

И вот они в самом дорогом ресторане Москвы. Блеск и помпезность сделали своё дело. Лавренёв остался доволен.

— Девочка сдастся без боя, — подумал Борис Ильич, глядя в Наташины сияющие глаза. — Несказанная удача. Нечаянная радость. Выстрел в десятку!

Таша в эту минуту тоже думала о нечаянной радости, виновником которой стал Мишка Рассольцев. Если бы она не решила мстить ему, то не сидела бы сейчас с богатым человеком за столиком, покрытым белоснежной скатертью. Пусть Лавренёв не супер красавец, зато он занимает такую должность, о которой Мишка и помыслить не может. Перспективы у этого мальчика никакой. Он будет до самой старости сценарии строчить и надеяться на чудо… Пусть строчит… Деятель искусств…

— Вы о чем-то всё время думаете, Наташенька, — Лавренёв погладил Ташину руку. — О чём?

— Секрет, — сказала она кокетливо.

— У меня тоже есть секрет, но я его вам открою, — Лавренёв придвинулся ближе. — Меня назначили полномочным представителем торгпредства в Германии, и я хочу, чтобы со мной поехала ты, Наташенька. Времени на раздумья у нас не так уж много, поэтому хочу услышать твой ответ сейчас. Да или…

— Да. Я хочу поехать с вами, Борис Ильич. Вы мне симпатичны. Вы…

— Радость моя, — он сжал её руку. — Завтра в Грибоедовском Загсе нас распишут.

— Давайте перенесём роспись на послезавтра. Мне же наряд подвенечный нужно купить, — Таша покраснела. Лавренёв взял её за подбородок, поцеловал в губы. Поцелуй ей не понравился, а вот слова, сказанные потом, окрылили.

— Конечно, душа моя, мы купим тебе самый лучший подвенечный наряд. Завтра мой шофёр отвезёт тебя в салон. Тебе подберут платье не хуже королевского. Все московские модницы сойдут с ума, увидев тебя на обложке журнала «Огонёк».

У Таши загорелись глаза. Да-да, все увидят и лопнут от зависти. Лопнут, лопнут, а Мишка в первую очередь. Ох, и дался он мне… Не выбросить из сердца никак. Засел, как заноза…

Перед отъездом Таша пригласила Михаила на встречу.

— Я вышла замуж, — сообщила она ему вместо приветствия.

— Рад. Поздравляю. Кто муж?

— Посол, — соврала она. — Уезжаем завтра в Потсдам или Берлин, я толком не поняла, — усмехнулась. — Выучу немецкий, стану настоящей фрау. Приедешь ко мне?

— Нет, Таша.

— Неужели, ты не хочешь посетить историческую Родину? — она округлила глазки.

— Моя историческая Родина здесь. Я родился в первом роддоме Москвы в 1929 году, — сказал Михаил резко. Рассвирепел. Хотел наговорить Таше гадостей, но спохватился. Подумал:

— Откуда она знает про то, что у меня отец немец? Что это — проверка или игра? Зачем она всё это затеяла именно сейчас, когда жизнь так прекрасна?

— Зачем ты меня позвала? Похвастаться хотела? — спросил Михаил сквозь зубы.

— Нет, — Таша вскинула голову. — Нет, Мишка, нет… Я хочу… хочу, чтобы ты меня поцеловал… — голос дрогнул. Было видно, что признание дается ей с трудом. — Хочу, Мишка, тот поцелуй… Глаза закрываю и чувствую твою руку под блузкой… Это невыносимая мука… Я ведь от тебя убегаю, Мишка, от любви своей бегу в Германию. От этих ощущений… Пытаюсь тебя забыть… Забуду, наверное, если ты подаришь мне прощальный поцелуй. Хочу запомнить тебя таким, каким ты был до встречи с Лёлькой… Ты другим был… Я другой была, а теперь между нами пропасть… Я пропадаю, лечу в эту про-пасть… Ох, Мишка, Мишка… Ты моя боль и моё счастье, несбыточность моя… Зачем ты мне только встретился? Кому это нужно было? — и с улыбкой. — Мне, мне это было нужно… Ради одного нашего поцелуя жить стоило…

Таша взяла его за лацканы пиджака. Их губы встретились. Его рука скользнула ей под блузку. Миша сделал это машинально, неосознанно, потому что тоже не мог забыть первый поцелуй, ставший для него символом свободы и новой жизни. Целуя Ташу, Михаил понимал, что поступает плохо, но чувства вины не испытывал, наоборот, его переполняла радость и уверенность в том, что своей свободы он не утратил. Таша ему не нужна. Мало того, она ему не интересна совершенно. И он легко рвёт с ней все связи. Прощальный поцелуй разъединяет их навсегда.

— Ты божественно целуешься, Мишка, — Таша прижалась к нему всем телом. — Что, что ты со мной делаешь. Я умру без тебя…

— Не умрешь, — сказал он сухо.

— Вечно ты всё портишь, — Таша оттолкнула его, отвернулась. Он взял её за плечи, шепнул:

— Ты не умрешь по одной причине. Ты должна мне нос утереть. Ты же обещала доказать, что я — болван, потому что у меня в руках бриллиант был, а я вместо него уголёк выбрал.

— Мишка, — она повернулась, глаза горят, — давай бросим всех и уедем в Сибирь!

— Нет. Я предателем никогда не был.

— А сейчас, что ты делаешь? — она попыталась дотянуться до его губ. Он отстранился, улыбнулся.

— Это, Наташенька, не предательство, а прощание с прошлым. Милая девочка Наташа Бергерова, жившая на Остоженке в доме номер два, осталась на черно-белых фотографиях прошлого. С красивой богатой фрау Лавренёвой — Берг я ничего общего иметь не желаю. Прощайте.

— Ладно, иди, — она погладила его по груди. — Я тебя, Мишка отпускаю. Помни меня, ладно? Не держи зла на меня… Лёльке своей привет. Я вас очень люблю, очень… — вскользь поцеловала его в щеку, подтолкнула к двери. — Прощай…

Таша уехала из Москвы, чтобы никогда больше не возвращаться. Борис Ильич оказался жутким ревнивцем. Заграничная жизнь Таши состояла из одних запретов. Лавренёв запирал её в доме, иногда поколачивал, и Таша не выдержала, отравилась, написав в предсмертной записке: «НЕНАВИЖУ!»

Борис Ильич прожил без неё ровно месяц. Он застрелился в своём кабинете. Вскрылись факты, доказывающие, что Лавренёва завербовали американские спецслужбы, и смерть стала для него спасением от публичного разоблачения и позора. Дополнительное расследование показало, что Наташа о предательстве мужа узнала, за что и поплатилась. Лавренёв отравил её, инсценировал самоубийство. Он не догадывался, что Наташа отсылала матери письма, в которых высказывала опасения за свою жизнь.

— Я — борец, борец, мамочка. Я хочу жить, хочу детей рожать, а у Бориса другие планы, другие виды на жизнь. Он — оборотень. Он ловко втирается в доверие, а потом… Ах, мама, лучше бы я его не знала. Лучше бы я не соглашалась на этот брак. Не брак это вовсе… прикрытие, завеса для глупцов, за которой открывается ужасающая правда… Надеюсь, я смогу обо всём вам рассказать, когда вернусь в Москву… Я должна жить, мама. Я — борец, помни об этом!

Именно эти строки насторожили родителей Таши. Они не верили, что их дочь могла выпить сотню таблеток. Скорее всего, её заставили это сделать. Ей насильно втолкнули в рот таблетки, а причина смерти другая. Нужно понять, какая?

Провели повторную эксгумацию и обнаружили в крови Наташи цианистый калий смешанный с сильнейшим отравляющим веществом, которое во время войны использовали резиденты в случае провала. Моментальная остановка сердца, смерть без мучений…

О страшной трагедии Лёлька узнала от Наташиной мамы Степаниды Андреевны. Та позвонила им, сдавленным голосом рассказала о случившемся, попросила Мишу зайти, добавила:

— Они ведь с Наташенькой дружили…

Лёлька хотела сказать, что они тоже были подругами, но промолчала. Раз зовут Мишу, пусть идёт он, а она останется с детьми…

Михаил вошел в знакомую квартиру Бергеровых, которая показалась ему теперь маленькой, неуютной, грязной. Запах валерьяновых капель и ещё каких-то неприятных лекарств ударил в нос. Грузная от природы Степанида Андреевна еле передвигалась по дому. Шаркающие шаги свидетельствовали о том, с каким трудом она превозмогает боль утраты. Губы дрожат, в потухших глазах пустота. Видя, не видит ничего, словно слепая. Крепко сжала руку Михаила, схватилась за него, как за спасительную опору, всхлипнула:

— Не могу оправиться после потери… Ах, горюшко горькое… Наташенька, да зачем же ты, детка?

Михаил машинально погладил Степаниду Андреевну по спине. Она подняла голову. В глазах появились живые огоньки.

— Миша, она ведь тебя любила, а мы против были… Если бы можно было всё назад вернуть, я бы уговорила отца. Сейчас бы ты нашим зятем был, и Наташенька бы живая, счастливая песни пела… — слёзы, кашель, хрипы прервали речь Степаниды Андреевны. И снова успокаивающий жест Михаила по её сгорбленной спине. И снова болезненный блеск в глазах и голос откуда-то из грудных недр, надтреснутый старческий.

— Единственную дочку потеряли… Копили, собирали… И кому это всё теперь? — махнула рукой, уткнулась в грудь Михаила. — Умру я скоро. И не возражай мне, я знаю… Таша меня зовёт каждую ночь… Пойдём в её комнату…

Толкнула дверь, подошла к столу, взяла тетрадь в кожаном переплёте, сказала:

— Таша тебе велела передать. Это её дневник. Я не читала… Боюсь, что сердце разорвётся от боли, а ты читай… Садись вот тут в кресло, и читай… Наташенька любила тут сидеть. Бывало заберётся с ногами, вот этим пледом укроется, торшер включит и читает или пишет. Я её спрашиваю, что ты читаешь, дочка? Стихи Шекспира отвечает, — подобие улыбки отразилось на старческом лице. — Ах, мечтательница моя милая, где ты теперь? Какие салоны открываешь? Какие музы тебе романсы поют и стихи читают? — опомнилась. — Возьми Миша, почитай… А мне нужно лекарства принять…

Михаил не горел желанием погружаться в тайные записи Таши Берг. Они с ней простились пять лет назад, разорвав нити прошлого. Зачем ему теперь знать о фантазиях избалованной барышни? Уйти сразу он не может. Нельзя обижать Степаниду Андреевну. Что делать? Сел в кресло, открыл тетрадь. У Таши был красивый ровный почерк. Некоторые буквы она нарочно украшала, пририсовывая завитки. Каждая страница пронумерована. В правом верхнем углу дата.

Михаил нашёл год их знакомства. Там была сделана только одна запись: «ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ!!!» Таша обвела ее несколько раз, подчёркивая значимость этого события. На следующей странице она написала: «УРА! СВЕРШИЛОСЬ!» и поставила дату своей свадьбы.

Михаил закрыл дневник и открыл снова, наугад. Между страниц лежала фотография изображением вниз. Надпись Михаила насторожила.

Вот от кого ты отказался!

Вот от чего ты отказался!

Вот о ком ты будешь помнить вечно!!!

Он перевернул снимок. Вид обнаженной Таши вызвал приступ омерзения и тошноты. Михаил вскочил, уронил тетрадь на пол, наступил ногой на снимок, потом схватил его и порвал на мелкие кусочки. Едва он спрятал обрывки в карман, открылась дверь.

— Что, Мишенька, уходишь уже? — спросила Степанида Андреевна, глядя мимо него.

— Да, мне пора. Держитесь. Мы тоже с Лёлей опечалены. Мы Наташу любили.

— Любили… — повторила Степанида Андреевна, пропуская Михаила. — Спасибо, что навестил нас… Заходи иногда… Лёлю целуй и детишек. Они, наверное, большие уже.

— Да, Гоше десять, а Танюшке пять.

— И у нас внучата могли быть … — она закрыла лицо руками.

— Держитесь, Степанида Андреевна, — Михаил обнял её, погладил по спине. — Держитесь…

— Спасибо, Мишенька… Ступай…

Он вышел на улицу, рванул ворот рубахи. Долго стоял под деревом и не мог надышаться. Противный запах смерти никак не выветривался из сознания. Вспомнил про обрывки фотографии, выбросил их в мусорный бачок, с остервенением принялся тереть ладонь о штанину, словно к ней приклеилось что-то липкое, мерзопакостное. Начавшийся дождь прогнал Михаила с Остоженки.

Он пришёл домой, выпил рюмку водки и подробно рассказал Лёльке обо всех своих злоключениях с самого начала. Она выслушала молча, ушла в комнату и оттуда крикнула:

— Это всё было до меня, в прошлой жизни, а значит этого не было. Наш метроном вечности настроен на другие длины волн.

— На другие, — подтвердил Михаил, войдя в комнату. — Я люблю тебя, помни об этом. Ты — единственная женщина, ради которой я готов на любое безрассудство.

— Я тоже люблю тебя, милый, поэтому ни на какие безрассудства толкать тебя не буду, — сказала Лёлька, прижавшись к нему.

Михаил поцеловал Лёлю в губы. Рука невольно скользнула ей под блузку. Этот машинальный жест острой болью пронзил сознание. Громом с небес прозвучали Ташины слова:

— Свершилось! Теперь целуя жену, ты будешь вспоминать меня… Я буду всегда между вами. Отныне я стану твоей мукой, Мишка… Отныне и навек… Навек…

Протуберанцы любви[1]

Лёля и Михаил отпраздновали бриллиантовую свадьбу. Шестьдесят лет вместе! Кто бы мог подумать? Дети выросли, родились внуки, правнуки. Их семейное древо крепко и ветвисто. Они счастливые люди. От Гоши дочь и внучка. У Тани трое детей, шестеро внуков и три правнука.

Несмотря на то, что жизнь была непростой Лёля и Михаил сохранили любовь, доверие и нежность друг к другу. Всё, вроде бы, хорошо, но паутинка, оставшаяся в Лёлиной душе, тянет её в прошлое. Тянет сильнее, чем корабельный канат.

— Вернись, вернись, вернись, — непрестанно стучит в висках Лёли. Нет больше сил сопротивляться, и Лёля заявляет решительно:

— Миша, я еду в Сибирь.

— Ты уже взяла билет? — он оторвался от чтения газеты, посмотрел на жену поверх очков.

— Ещё нет, — она улыбнулась. — Я просто решила туда поехать. Решила только что.

— Ну, раз решила, поезжай, а я воздержусь. Не двадцать уже, чтобы по местам боевой славы путешествовать. А ты поезжай. Поезда сейчас хорошие, не то, что раньше — теплушки.

— Спасибо тебе, родной, что отговаривать меня не стал, — она погладила его морщинистую руку.

— Я тебя, Лёлечка, понимаю, — Михаил снял очки, отложил газету. — Мы с тобой хоть и доисторические древности, но чувства наши остались сильными, как в молодые годы. Мне даже кажется, что с годами они сильнее, ярче стали. Я тебя люблю и доверяю тебе. Поезжай. Сходи на могилку Леонида Белого, расскажи ему про Георгия Победоносца своего, про меня. Хотя…

Условности всё это, Лёля. В той могилке давно никого нет, и кости сгнили, наверное, за шестьдесят с лишним лет. А вот душа — особая субстанция. Она бессмертна. Нет для неё преград земных больше. Летает твой Лёнька над землей и смотрит на нас с тобой. Радуется, что всё у тебя сложилось, что с хорошим человеком ты жизнь прожила.

— Так уж и прожила? — воскликнула Лёлька воинственно. — Ты мне это брось. Мы с тобой ещё лет десять вместе прожить должны, как минимум. Хотя… На всё воля Божья, как сейчас модно говорить. И нам с тобой пора к какой-нибудь вере прикрепиться.

— Пора, пора, моя родная… Вот вернёшься и прикрепимся…

Лёля купила билет и отправилась в прошлое. Колёса стучат на стыках рельсов, навевая грусть. Вернусь… В её сумочке лежат письма и дневники Леонида Белого. Зачем она их везёт в Сибирь, не ясно. Просто везёт.

После Лёниной смерти она их ни разу не открывала, боялась. А теперь достаточно только взглянуть на тетрадь, чтобы память вернула забытое. Говорят в старости помнится прошлое лучше, чем настоящее. Возможно. Но как объяснить, что даже голос Леонида она отчётливо слышит сейчас, несмотря на то, что не слышала его вечность.

— Почему ты назвала наш дневник Хроматографом? — Леонид лежит на траве, закинув руки за голову. Она сидит рядом в ситцевом цветастом платье и сплетает венок из ромашек.

Лето. Полуденный зной. Воздух чуть-чуть подрагивает поднимаясь над землёй.

— Почему Хроматограф? Да потому, что с помощью этого прибора мы с тобой проведём спектральный анализ, разложим на длины волн наши мысли, эмоции, чувства и поймём, что в жизни главное, а что в ней второстепенное, — ответила Лёлька.

— Второстепенного у нас с тобой нет, милая моя Лёлька. У нас всё главное. Всё, всё, всё. Каждый вздох, каждый миг рядом с тобой — радость, — Леонид приподнялся. — Люблю тебя безумно. Спасибо, что ты не испугалась и приехала ко мне «во глубину сибирских руд», в неизвестность, называемую Чугуевкой, — рассмеялся. — Я в последнее время слова на слоги раскладываю. Знаешь, очень любопытно. Вот к примеру Чугуевка. Чу — словно предостережение. Стойте, не спешите. Гуев — это сибирский старожил. Этакий старичок лесовичок бородатый. Ка — это удав из книги Киплинга. Только здесь нет удавов. Здесь змейки юркие, незаметные, поэтому и говорят о них без особой почтительности в финале.

— Выдумщик ты у меня, Лёнечка, — Лёля потёрлась щекой о его щёку. — Выдумщик.

— Это точно, — подтвердил Леонид. — Но дар мой особенный появился благодаря тебе, Лёлечка дорогая. Ты во мне столько всего открыла, о чём я предположить даже не мог. Внутри меня теперь вулкан клокочущий, готовый к извержению в любой миг. Или нет, лучше назвать мою энергию протуберанцами любви, которые твоим магнитным полем удерживаются на солнце. А это значит, что их в хроматограф заталкивать не нужно. Нам нужно просто любить друг друга. Любовь — это величайший дар. Счастлив тот, кто его обретает.

— Обрести мало. Нужно сохранить любовь. Мне она видится огоньком на ветру, который может погаснуть в любой миг. Не хочу, чтобы он угасал. Пусть разгорается сильнее день ото дня. Пусть в большущий костёр превратится…

— В пионерский костёр, у которого мы будем петь пионерские песни, как в детстве, — добавил Леонид, поцеловав Лёльку в лоб. — Пионерские песни споём, и поверим в сближенье планет, и космической далью пройдём, чтобы вместе прожить до ста лет.

— Дожить до ста лет — это настоящая фантастика! Мне сейчас девятнадцать, тебе — двадцать два, это значит впереди у нас…

— Вечность, мой дорогой физик, — сказал Леонид, помогая ей подняться с травы. — Не переводи жизнь на цифры, Лёлечка. Наслаждайся её неповторимостью сегодня, потому что завтра будут другие облака, цветы, шмели, ветер, деревья, небо. Мы другими завтра будем, на день повзрослеем. Но мне лично хочется остаться ребёнком, смотрящим на мир восторженно и беззаботно. Знаю, знаю, от забот не уйти, но… заботы эти не должны над нами главенствовать, потому что мы с тобой — пионеры, первопроходцы, перво-открыва-тели…

— Хорошо мне с тобой, Лёня. Лёгкий ты человек, — Лёлька надела Леониду на голову венок.

— Не-е, я не лёгкий, я тяжёлый. Это ты у меня лёгкая, как пушинка, — он подхватил её на руки, закружил. — Всю жизнь тебя на руках носить буду, Лёлька. Всю, всю, всю-ю-ю!

Поезд остановился. Купе опустело. Лёля с интересом наблюдала за жизнью перрона. Казалось, за шестьдесят с лишним лет здесь, в Сибири, ничего не изменилось. Ну, разве что наряды чуть-чуть поменялись, а сама жизнь замерла на том временном отрезке, который был дорог Лёлиному сердцу.

— Картошечка горячая! Огурчики малосольные! Рыбка пряного посола! — выкрикивали торговки. — Молочко натуральное!

От наблюдений Лёлю отвлёк высокий юноша, вошедший в купе.

— Здравствуйте! Я буду вашим попутчиком. Вы до какой станции едите?

— До Чугуевки, — ответила она.

— Совпадение какое! И я туда же. Тётушку решил навестить. Она у меня телефонистка со стажем. Юбилей у неё в этом году восемьдесят — солидный возраст, — сел напротив. — Меня Марком зовут. А вас?

— Лёля Наумовна.

— Прямо вот Лёля и всё?

— Прямо вот Лёля, — подтвердила она.

— Здорово. Редкое имя. Я люблю необычные имена, особенные. Есть в них что-то такое фантастическое что ли. В вашем имени слышится нежная музыка любви. Вы, наверное, счастливый человек, Лёля Наумовна. С таким именем несчастной быть нельзя. Я прав?

— Правы, Марк, правы, — она кивнула, вспомнила, что Леонид ей в первую их встречу такие же слова говорил. Дежавю. — Сколько вам лет, Марк?

— Мне двадцать два уже, а вам?

— Мне уже далеко за двадцать, далеко, — Лёля рассмеялась.

— Смех у вас, как у девчонки, — сказал Марк. — Вы — женщина без возраста, Лёля Наумовна. Можно я вас угощу? Я тут пирожков купил на перроне.

— Ещё горячие, — сказала Лёля, взяв один. — С чем они?

— Не знаю, я не спрашивал, — ответил Марк. — Я забрал у бабушки всё, что было и в поезд прыгнул. Проводнику два чая заказал, пить хочу ужасно. Жарко, а в жару чай самое милое дело.

— Самое, — подтвердила Лёля. Миша ей всегда говорил про чай и прибавлял:

— Казахи в чай кумыс добавляют, а мы охлаждённой водичкой обойдёмся за неимением оного…

Лёля не сразу поняла, что эти слова она не вспомнила, а их произнёс Марк. Улыбнулась, положила пирожок на стол, спросила:

— А вы откуда родом, Марк?

— Мы все родом из детства, — он подмигнул ей, откусил пирожок. — О, с капустой. Вкусно. Кушайте, Лёля Наумовна.

Смутная догадка кольнула Лёлю в сердце. Два лица, Мишино и Лёнино, слились в лицо Марка. Наваждение. От жары, наверное.

— С вами всё в порядке? — спросил Марк участливо. — Вы так побледнели. Давайте окно откроем. Что же мы в духоте сидим. И дверь распахнём. Так лучше?

— Да, спасибо. Но духота здесь ни при чём. Это память… — Лёля вздохнула. — Странная штука — память. Подкидывает порой нечто, а ты понять не можешь, что с этим делать-то теперь. Вот и сейчас вы мне мужа напомнили. Похожи вы на него двадцатилетнего.

— Не удивляюсь. На нашей планете есть множество похожих люди, двойников. Живут они себе в разных странах, и не подозревают, что где-то ходит точная копия, дубликат на случай потери кода ДНК. Мы задумали передачу сделать на эту тему. Название придумали: «Найди свою копию, землянин». Уже человек сто откликнулось. Точные копии, вы не поверите. Говорят они на разных языках, а ощущение, что близнецы. Так не бывает, думается нам, ан нет, бывает. Нас всех клонируют и помещают в разные жизненные условия. Проверяют на выносливость, на коммуникабельность. Подвид европейский отправляют в холодный климат. Африканский — в жару. И так далее…

— Вы кто по профессии?

— Я ВГИК закончил, сценарный факультет. Кушайте, кушайте, Лёля Наумовна. Чай пейте. Мы ещё закажем, и я вам про свои планы расскажу, если захотите мою исповедь услышать.

— Исповедь — звучит интригующе. Готова вас послушать, Марк, — Лёля надкусила таки пирожок. Сдобный, ароматный из юности.

— Ура! Я рад, что появился человек, желающий послушать собеседника, — Марк отхлебнул чай. Отхлебнул шумно, с причмокиванием. — Сейчас ведь слушать люди не хотят и не умеют. Все говорить любят. Кругом самовлюблённые ораторы, воспевающие собственную гениальность, граничащую с глупостью. Идеи воруют без зазрения совести. «Что такого?» — спрашивают потом с милой улыбкой. «Разве это вы придумали, нет, это мы первыми были, это нам в голову пришло, значит, лавры наши, а ты посторонись, парень», — откусил пирог. — С чем у вас пирожок вы не сказали?

— С яблоками, — ответила Лёля. — Очень вкусно. Давненько я таких домашних пирожков не ела. Мы, когда в Чугуевке жили, наша хозяйка тётя Маня постоянно нас баловала пирожками из печки. У неё была деревянная лопата с длинной ручкой, на которой помещалось штук двадцать пирожков. Тётя Маня сгружала их в печь, а потом ловко доставала из огня румяные, пахнущие сдобой лакомства. Я любила наблюдать за этим таинством, но сама к печи подходить боялась. Я же городская девочка, почти принцесса, а печки — это старинные сказки, к которым с особым почтением относиться нужно.

— С почтением, вы правы. Жалко, что сейчас цивилизация вокруг. Я бы вернулся в ту пору, когда лучина тускло светит и люлька качается, и веретено поскрипывает, и огонь в печи горит, и бабушка сказки добрые рассказывает, — проговорил Марк мечтательно. — «Дела давно минувших лет, преданья старины глубокой», как сказал классик.

— Мне думается, что вы в Чугуевке и лучину и печку найдёте.

— Нее-ет, — Марк замотал головой. — Вы, Лёля Наумовна, заблуждаетесь. Не всё так плохо здесь, как вам показалось. Прогресс и сюда добрался. А, соответственно отношение людей к жизни стало слишком потребительским. Но я не об этом хотел говорить. Я с вами хотел свои грандиозные замыслы обсудить. Хотя, может, это они для меня — грандиозные, а в масштабах вечности — пыль…

— Звёздная пыль, — подсказала Лёля.

— Вы романтик, Лёля Наумовна. Вы, наверное поэтесса?

— Нет, я — физик. Лирикой мой муж увлекался, а я слушала его внимательно. Внимала. Ловила каждое его слово налету.

— Не перестаю восхищаться вами, и благодарить судьбу за такую попутчицу! — воскликнул Марк. — Вы мне знамением с небес. Вот какими должны быть люди! Вот каким должен быть я сам. Рад, что познакомился с вами.

— И я рада. Вы меня от грустных размышлений отвлекли. Не думала, что путешествие в прошлое будет таким сложным, даже болезненным.

— «Путешествие в обратно я бы запретил» сказал поэт Геннадий Шпаликов. Я с ним согласен. В обратно не нужно, но нас почему-то, зачем-то упорно тянет в прошлое… Хотите ещё чая?

— Нет. Лучше своими планами делитесь, пока мы до нашей Чугуевки не доехали.

— Это — не планы даже, а размышления, раздумья, — Марк улыбнулся. — Вы заметили, что Земля наша с неистовой скоростью вращается. Ощущение такое, что она, как самолёт, вошла в штопор, из которого один выход — гибель. Как остановить падение? Есть ли способ отключить метроном времени? Кто должен взять на себя миссию освободителя? Эти вопросы легли в основу моего нового сценария.

Идея у меня такая: главная героиня попадает в серый мир, где в капсулах спят молодые люди. Их усыпляют в восемнадцатилетнем возрасте, чтобы они не помешали серым правителям вершить злые дела. Бороться в одиночку со всемирным злом сложно, поэтому у нашей героини есть помощник, проводник, досконально знающий серый мир. Это дух в облике человека. Общаются они телепатически. Даже прикосновения бестелесны. Её это не пугает. Ей легко с человеком духом.

Они вместе идут в центр управления, где находится кнопка, которую нужно отключить, чтобы спасти серый мир от гибели. Причем отключить систему уничтожения может только женщина, чьи отпечатки пальцев запрограммированы в ней. Нашу героиню по решению совета много лет назад выбрали для этой ответственной миссии. Её не усыпили, как остальных, а отправили в изгнание, стёрли память о прошлом, убедили в том, что она простая беззащитная женщина, живущая обычной серой жизнью, как и все земляне. Она в это свято верит. Ей ужу далеко за сорок, а значит пришло время узнать тайну своего рождения и изгнания. Пришло время возвращения, но… — Марк замолчал, отвернулся к окну. Вместо него заговорила Лёля:

— Но серые правители не желают возвращения спасительницы, у них поменялись планы. Они не желают больше оживлять молодежь. Они хотят жить вечно. Так?

— Да, — Марк повернул голову. — Да, Лёля Наумовна, вы правы. Серый мир полон тайн и загадок, разгадать которые не так-то просто.

Серые люди в городе сером

Прячут улыбки в серых шарфах.

Серые лица, глазницы пустые,

Серые мысли и вечный страх.

Страх — кукловод за ниточки тянет

Людишек угрюмых, жадных и злых.

Серое небо спускается ниже,

Чтоб не увидели красок иных.

Чтобы улыбки не появились,

Чтоб не блестели глаза,

Чтоб не любили и не дарили

Радость, которой сегодня нельзя

В городе сером, в сером пространстве

Жить среди серых, угрюмых людей.

Они погрязли в заботах, в работе

И в поиске новых бредовых идей.

Серые люди в городе сером

По улицам серым бредут…

Не знают, не видят, не любят, не верят,

Бесцветной, никчёмною жизнью живут…

Серые люди живут, а нашей героине придется умереть. Вам, Лёля Наумовна, придётся умереть…

— Мальчик мой, что это вы такое говорите? — воскликнула Лёля побледнев. — Мне уже больше восьмидесяти. Фантастику и мистику я терпеть не могу с детства, не признаю её, не принимаю. Я — реалист до мозга костей и выбираю всегда реалистическую прозу или на крайний случай стихи. Я уверена в том, что всему, происходящему в мире, есть научное объяснение. Всему…

— Не буду вас разубеждать, Лёля Наумовна, — сказал Марк миролюбиво. — Скажу лишь о том, что за гранью реальности, куда вы направляетесь, всё непредсказуемо и многовариантно. Человек дух сумел вас защитить, поэтому вы прожили такую долгую жизнь.

— Вы пугаете меня, Марк. Давайте прекратим этот разговор, — сказала она строго.

— Прекратим минутой позже, — он улыбнулся. — У вас в сумочке лежит тетрадь со стихами Леонида Белого, которую вы хотите отдать в редакцию. Так?

Лёля схватилась за сумочку, подумала, что никому не говорила про Лёнины стихи и про своё намерение их издать. Михаил ревностно относился к её прошлому, раздражать его она не хотела.

— Ваша главная беда, Лёля Наумовна, — самопожертвование. Вы совсем не думаете о себе. Других вы всегда ставите выше себя, а это не правильно и даже опасно для землян, потому что люди в большинстве своём лживы, напыщенны, эгоистичны. Каждый хочет завладеть вашей энергией, — голос Марка стал мягким. — Вам не нужно меня бояться. Я убивать вас не собираюсь. Я не маньяк убийца, которого ищет Интерпол. Я ваш помощник, человек дух. Отдайте мне тетрадь со стихами. Я сам отнесу их в издательство…

— Ни за что, — Лёля крепче прижала сумочку к груди.

— Воля ваша, Лёля Наумовна, — Марк встал, поклонился. — Если решите меня найти, то зайдите на телеграф. Там работает моя тётя Вера. Счастливо оставаться…

Он исчез, оставив Лёлю в полном замешательстве. Дверь купе закрыта. На столе стоят два стакана, в которых позвякивают ложечки, лежат надкушенные пирожки и листок с замысловатыми знаками. Лёля взяла его, надела очки, улыбнулась.

— Это же моя любимая формула! Откуда Марк узнал о ней? Зачем он оставил мне такое послание? Странно, очень странно, — Лёля спрятала листок в сумочку, тряхнула головой. — Пора просыпаться, дорогая лёлюшка. Скоро Чугуевка твоя…

Распахнулись двери купе. Проводник улыбнулся, сообщил, что через несколько минут поезд прибывает на означенную станцию и предложил свою помощь.

— Спасибо, милейший, но я сама справлюсь, — сказала Лёля, поднявшись. — У меня чемоданчик на колёсах — настоящая роскошь, кати, куда вздумается.

— Колеса дело хорошее, — сказал проводник. — Правда по сибирским дорогам далеко не уедешь. Асфальта-то нет. Так что вам телега нужна, лошадьми запряжённая.

— Если нужна, найдём, — рассмеялась Лёля, выходя из купе.

Поезд сбавил ход, остановился. Народу вышло много, но Марка среди пассажиров Лёля не увидела.

— Приснилось, — подумала она и пошла по знакомо-незнакомой дороге к дому, в котором они с Леонидом прожили несколько незабываемых лет.

Чем ближе Лёля подходила к дому, тем сильнее в душе нарастало волнение. Думалось, что сейчас ей навстречу выйдет Лёня с букетом герани, обнимет, закружит как тогда, в далёком прошлом, когда она примчалась к нему в Сибирь несмотря на запреты и протесты родных.

Дом за долгие годы почти не изменился. Крепкий сруб покрыт красной черепичной крышей. На окнах белые резные наличники — кружева — Лёнина гордость. Лёлька вспомнила, как он ловко работал лобзиком, выпиливая тончайшие узоры, которые сам же и придумал. Здесь были и звёзды, и солнце, и дурман-трава, и чертополох, отводящий беду. Не отвёл…

— Кого ждёшь, бабуська? — звонкий детский голосок Лёлю напугал. Она ойкнула, уронила чемодан. Вихрастый мальчуган подхватил его, проговорил тоном знатока.

— Из города, небось, в гости приехала.

— Из города, — Лёля улыбнулась. — Из столицы нашей Родины. Из Москвы. Слыхал?

— Слыхал. Мы, чай, не в деревне живём. Вон и поезда у нас в посёлке останавливаются столичные, — мальчишка вытер нос. — Ну и, что же ты, бабуська, стоишь тут, коли в гости приехала? Заходи в избу. Дедка ещё вчерась мне сказал, что гости к нам приедут. Вот, дождались. Пряников привезла?

— Нет, а конфеты прихватила, — Лёля рассмеялась. — Как зовут-то тебя, герой?

— Златом кличут, — представился мальчик.

— Красивое у тебя имя, золотое, — Лёля погладила его по жестким смоляным волосам.

— Это дедка старенький меня Златом назвал, — мальчик толкнул калитку. — Заходи.

Лёля почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она поняла, что дедка старенький — это её Леонид, Лёнька Белый, которого она похоронила и оплакала много лет назад. Правда, похороны были без покойника. Лёнино тело не нашли. Они с водителем пропали, сгинули в тайге. Их машину тоже найти не смогли, словно и не было её никогда. В Чугуевке тогда только и говорили, что о пришельцах, о метеоритном дожде и о грабителях, разбирающих грузовики на запчасти.

— Да, ясно всё, как белый день, — заявил один из старожилов. — Мальцов угробили, а машину на запчасти разобрали. Их расчленённые трупы унесла быстрая река за крутые берега. Поплачь, и забудь, девка…

Лёля после такого утешения не спала несколько ночей, вздрагивала от каждого шороха. Перед глазами вставали картинки одна страшнее другой. Тётя Маня ей какой-то отвар принесла, спасла от наваждения и бессонницы, а потом и домой, в Москву спровадила.

— Уезжай поскорее, девка, чтобы с ума не сойти, — сказала она. — Тебе мальца ещё на ноги поставить надо. Он ведь кроме тебя никому не нужен. Ты помрёшь и дитё сгибнет.

Эти слова стали решающими. Лёлька уехала, но забыть о трагедии долго не могла. С годами, правда, память стала притупляться. Прошлое отступило, уступив место ярким эмоциям реальной семейной жизни. А несколько лет назад прошлое вдруг ворвалось в повседневность да так стремительно, что Лёля растерялась. Оказывается, не всему в жизни есть объяснение. Не всему… Не всё в ней можно на длины волн разложить.

Вот и теперь настоящее стоит за кулисами и наблюдает за мистерией, которую разыгрывает перед Лёлей прошлое. Разыгрывает в реальном времени. Реалити шоу, в котором она — один из главных персонажей. Маленький Злат с чёрной густой шевелюрой бежит к дому, выкрикивая:

— Гости, гости, дедка!

Распахивается дверь. На пороге появляется высокий, худощавый старик, в котором Лёля безошибочно узнает своего Леонида, своего любимого Лёньку Белого, Лёнечку. И голос у него тот же, родной, нежный.

— Здравствуй, Лёля!

Острая стрела вонзается в Лёлино сердце.

— Ах… — вскрикивает она и падает на траву.

Старик и мальчик бегут к ней, опускаются на колени.

— Дедка, она умерла? — доносится до Лёлиного слуха испуганный голос Злата.

— Нет, сынок, нет. Это у неё от неожиданности припадок произошёл. Сейчас, погоди. Воды принеси из избы…

Злат убегает. Леонид проверяет Лёлин пульс, расстегивает ворот платья, целует её в губы. Лёлина душа возвращается в тело. Реальность.

Лёля застонала, но открыть глаза не смогла. Веки отяжелели. Злат принёс воду, полотенце, протянул деду. Леонид брызнул Лёле в лицо, положил мокрое полотенце на грудь. Подействовало. Глаза приоткрылись.

— Лежи пока, не вставай, — приказал ей Леонид.

— Лежи, бабуська. Дедка знает, что делать, — сказал Злат, усевшись рядом с Лёлей. Ей стало весело от сосредоточенных лиц мальчика и старика. Она улыбнулась:

— Со мной всё в порядке. От счастья ещё никто не умирал. И я не умру.

— Мы знаем, — сказали два голоса.

— Я — Лёля Наумовна.

— Мы знаем. Мы тебя ждали.

— Я рада, — она приподнялась, обняла старика. — Лёнечка, милый мой, как же я по тебе скучала. Господи, почему всё так нескладно вышло? Почему всё это с нами произошло?

— И я себе эти вопросы задаю с тех пор, как память вернулась, — он помог Лёле встать. — Златка, чемодан бери и тащи в горницу.

— Ему же тяжело. Я сама довезу! — воскликнула Лёля. Но Злат уже подхватил чемодан и помчался к дому.

— Не волнуйся за мальца, — сказал Леонид. — Златка хоть на вид и мал, но зато смел и удал. Он у меня по два ведра воды таскает для тренировки.

— Имя у мальчика красивое — Злат Белый. Всё, как ты хотел, — Лёля погладила Леонида по руке.

— Так, да не так, — хмыкнул он. — У Златки другая фамилия. Он Золотарёв. А фамилия Белый умерла шестьдесят лет назад вместе с твоим Лёнькой…

— Не пугай меня, — она побледнела. Вспомнился попутчик Марк и его слова про межгалактические перемещения. Озноб пробежал по Лёлиной спине. Она схватила Леонида за руку. — Ты живой, живой или…

— Да живой я, живой, Лёлька, — он обнял её за плечи. — И ты живая, моя девочка. Идём в избу. Ты с дороги устала. Отдохнуть тебе нужно, покушать. Нам с тобой торопиться теперь некуда, родная моя Лёлюшка.

— Некуда, — подтвердила она.

В избе пахло пирогами. Сдобный дух одурманил Лёлю. В печке потрескивали дрова, и от этого на сердце стало тепло-тепло. Лёлька прижалась к белёному горячему боку, подумала, что в современном мире печка стала пережитком прошлого, утраченным чудом, разомлела.

— Стосковалась, поди по такому теплу? — спросил Леонид нежно.

— Ага, — она улыбнулась, оглядела комнату.

Большой дубовый стол накрыт льняной скатертью. На нем пузатая крынка молока — роскошь для горожанина. У стола скамья с домоткаными ковриками. На окнах занавесочки вышитые. Всё, как прежде. Возможно ли такое? Она перед отъездом все окна заколотила крест накрест. На дверь замок повесила амбарный. Других тогда не было. Ключи отдала начальнику завода, на котором Лёня работал. Жильё-то казенным было. Их дом могли передать кому угодно. Нуждающихся в жилье тогда было много. Неужели не передали? И, как, как всё это смогло сохраниться в первозданном виде, в голове не укладывается. Или это уже не её вещи, а похожие на те, что у неё были? Лучше думать, что похожие.

— Я комнату для тебе приготовил, — Леонид распахнул перед Лёлей дверь справа от печки. — Светёлка наша, помнишь?

— Помню, как не помнить. Здесь всегда светло было и от печки жар шёл.

Лёля вошла в светёлку, осмотрелась. Кровать с панцирной сеткой — реликвия. Кружевной подбор под матрацем, громадная перина, большие перьевые подушки. Таких сейчас ищи не найдёшь. Одеяло лоскутное — подарок тёти Мани. Этажерка с книгами и луговые цветы в вазе.

— Располагайся, осваивайся. А я пока стол накрою, — сказал Леонид с нежностью, и Лёля не сдержалась.

— А, где же хозяйка твоя?

— Схоронил три года назад, — голос Леонида дрогнул. — Бобыль я теперь. Если захочешь остаться и мою жизнь украсить, Лёля Наумовна, буду рад…

Лёля испугалась. Она не собиралась здесь оставаться. У неё муж, семья, ученики…

— Ты не волнуйся, Лёлька. Я тебя неволить не стану. Живи, сколько потребно, а там… Посмотрим, что Бог даст… — пробубнил Леонид и вышел.

Лёля распахнула окно в сад, зажмурилась вдыхая запах дурман-травы.

— Поживу пока, а там… что Бог даст, — решила она…

Чугуевка

Леонид хлопотал у стола, Злат стоял рядом, бурчал:

— Ты, дедка, опять вилку не с той стороны поклал.

— Не поклал, а положил, грамотей. Я волнуюсь, вот и перепутал. Сейчас исправим. Сейчас всё по этикету сделаем, чтобы дорогая моя баба Лёля порадовалась за нас деревенских.

— Ага, — Злат кивнул. — Мамка мне говорит, что городские по правильному живут: вилку слева ложут…

— Кладут, Златка, кладут, — Леонид улыбнулся. — Запомни, вилку можно переложить, а вот неправильные слова тебя с потрохами выдадут. Сразу ясно станет всем, какой ты грамотей.

— Понял, — Злат вытер нос. — Хочешь, я цветов для бабуськи нарву?

— Нарви, соколик, — Леонид обрадовался возможности остаться с Лёлей наедине. — Да не торопись, нарви самых лучших.

— Понял, дедка, — крикнул Злат, убегая.

— Лёля, — позвал Леонид.

Она вышла из светёлки. На щеках румянец, глаза блестят, как у молодухи. Леонид обнял её так крепко, что дух перехватило, припал губами к губам. Лёлька и забыла уже, что от поцелуя можно голову потерять и опоры под ногами лишиться. Никто кроме Леонида не целовал её так страстно и жадно. Он и целует. Возвращает обратно в юность, дарит утраченную радость.

— Умереть в его объятиях не страшно, — думает Лёлька, паря над землёй. — Нет, умирать не нужно. Нужно жить, жить, жить подле него столько, сколько Бог им позволит. Михаил поймет, и… — ударом в сердце. — Нет, Михаил не поймёт… Он запретил ей даже думать о Леониде. Приказал выбросить мысли из головы, словно, это мусор какой-то. Усыновил Георгия, дал ему свою фамилию Рассольцев, вырастил, как родного сына. Как родного… — тяжкий вздох. — Нет… шестьдесят лет не вычеркнуть из жизни. Не поймут её родные. Скажут, свихнулась Лёлька на старости лет…

— Ах, что за напасть такая, Лёнечка? — простонала она.

— Ничего, ничего, родная, выдюжим, — пообещал Леонид.

Хлопнула дверь. Вернулся Злат с охапкой цветов. Старики разбежались в разные стороны, как застигнутые врасплох дети. Нельзя, нельзя им целоваться. Грех это великий. Пуританская мораль не позволяет. Но они не пуритане. Они два человека истосковавшиеся по своей первой любви. Вертлявый мальчик им мешает, вторгается в святая святых, куда никому заходить не позволено. Вот они и смущаются. Скорей бы остаться наедине. Скорей бы… Но Злат и не думает оставлять их.

— Мамка сказала, что скоро зайдёт, — усевшись за стол, сообщил он.

— Зачем это? — Леонид рассердился.

— Так из любопытства, дедка, — пояснил Злат. — Сам посуди, ты, дедка, горевал, горевал, не пил, не ел, а тут накось… — Злат глянул на Лёлю. — Гостья к тебе из самой Москвы пожаловала. Да ка-а-а-а-кая! Я мамке сказал, что красивая бабуська, учёная…

— Как ты определил, что я учёная? — спросила Лёля, усаживаясь за стол напротив Злата. Леонид занял место во главе стола.

— А так и определил. Тебя же по телику показывали в программе какой-то про учёных, — ответил Злат.

— Меня? Нет, миленький, ты ошибся. Меня не могли показывать по телику, — Лёля усмехнулась.

— А вот и могли, — Злат насупился. — Я помню, помню. Ты там что-то придумала, чтобы смерть остановить. Так?

Лёля испуганно посмотрела на Леонида. Тот приложил палец к губам, кивнул, мол, не спорь, поддакни.

— Так? — голосок Злата стал настойчивее.

— Так, — сказала она, отругав себя за вранье.

— То-то! — воскликнул Злат. Счастливая улыбка озарила его лицо.

— Избалованный мальчишка, — подумала Лёля. — Не люблю таких. Мои дети и внуки так себя не вели. За стол со взрослыми не лезли, с набитым ртом не разговаривали. А этот…

Уловив недовольный Лёлин взгляд, Леонид пожурил мальца, но Злат не отреагировал на его замечание. Ему хотелось быть в центре внимания. К тому же появился новый слушатель, аж из самой Москвы!

— Я стихи люблю. Дедка пишет, а я их рассказываю. Хочешь послушать?

— Хочу, только стихи не рассказывают, а читают, — поправила его Лёля.

— Значит, я дедкины стихи тебе почитаю, — Злат вышел на середину комнаты, вскинул голову, заговорил, глядя мимо Лёли:

Дни и годы пролетают быстро,

Оглянуться некогда назад.

Жизнь дана короткая, как выстрел.

Плохо, если холостой заряд.

В счастье не зазнался.

В горе выстоял.

От невзгод не прятался я в щель.

Жизнь дана короткая, как выстрел.

Если так, то значит, выстрел в цель.[2]

Дверь распахнулась, в избу вошла красивая сибирячка с тугой пшеничной косой. Про таких говорят: «кровь с молоком». Взгляд строгий из-под бровей, настроена воинственно.

— Здравствуйте, Вам! Я Степанида Леонидовна, дочка значит Леонида Степановича. А Вы…

— Это моя Лёля, Стеша, — сказал Леонид так, что дочка обмякла, прижала руки к губам, в глазах слёзы блеснули.

— Ах, Господи Боже мой! Вот Вы значит, какая, Лёлька, Лёля! Папка только благодаря любви к Вам и выжил. Ой, да, что это я, как злыдня какая? Дайте я Вас расцелую. Не чужие, чай…

Лёля уткнулась Стеше в плечо и заплакала. А ту, как прорвало.

— Понимаете, папка с того света вернулся. Без памяти остался. Целыми днями твердил, как полоумный: Лёля где? Где Лёля? Лёлю найди, Степанида. Мы думали он бредит, блажит, ан нет… Вот она, Лёля, живая, настоящая. Значит, поживёт ещё папка, поживёт. Рано ему на покой, рано… Разве это возраст восемьдесят пять? У нас тут старики до ста и больше живут. Сибирь силы даёт. Мамке девяносто было, когда мы её схоронили. Она ведь меня в пятьдесят лет родила. Представляете?! Никто не верил, что сможет. А она смогла. Ещё говорили, что ребёнок помрет. А я не померла. Вон какая ладная да складная вышла. Не болела сроду. Златку родила на зависть всем. Илья Муромец мой. Гордость моя. Спасибо папке помогает нам. Дай Бог Вам долгих лет и здоровья, Лёля дорогая. Глядишь, папка с Вами ещё одну жизнь проживет. Так уж повелось у него жизни менять…

— Жизни менять, это как? — Лёля отшатнулась.

— Ой, оговорилась я, — Стеша стукнула себя по губам. — Не жизни, конечно, города менять, города. Помотался по стране: Москва, Чугуевка, Углегорск, Москва, Спасск, Москва, Чугуевка… Он исчезал много раз, а мамка его искала. А потом и я к ней присоединилась, когда подросла. Последний раз это было пять лет назад. Папка обещал, что больше не исчезнет. А когда мы мамку схоронили, он сдавать стал. Не ел, не пил, плакал… Я испугалась. Злату велела за дедкой следить. Он-то мне и рассказал, что у дедки зазноба появилась, та самая Лёля, которую он звал, — Стеша рассмеялась. Смех был неискренним. Лёля поёжилась. Стеша обняла её, поцеловала в щёку. — Отец говорил: «Увидите мою Лёлю, поймёте, почему я по ней столько лет тоскую». Вот мы и увидели. Низкий поклон. Спасибо, что приехали, Лёля Наумовна.

— Вы и отчество моё знаете?

— Мне Златка доложил, что приехала учёная Лёля Наумовна с чемоданом на колёсах, — Стеша погладила сына. — Приглянулся ему Ваш чемоданчик. У нас таких диковинок ещё нет. Не добралась до нас цивилизация.

— И хорошо, что не добралась, — сказала Лёля. — Москва — большой каменный мешок, дышать нечем. А здесь свобода и широта. Живи, наслаждайся.

— Вот, золотые слова! — обрадовалась Стеша. — Слышал, Златка? Цени Сибирь нашу.

— Угу, — Злат вытер рот, поднялся. — Пойдём домой, что ли?

— Пойдём, — Стеша улыбнулась. — Пусть дедка со своей разлюбезной Лёлей Наумовной посекретничает. Доброй ночи.

— Красивая у тебя дочка, — сказала Лёля. — Сколько ей лет?

— Не знаю, — Леонид улыбнулся. — Я и своих-то годков не считаю, где мне про чужие помнить. И тебе советую про возраст свой забыть. Тебе ведь другое узнать хочется. Так?

— Так, миленький, так, — подтвердила она.

— И у мня вопрос к тебе есть, — он побарабанил пальцами по столу. — Почему ты уехала? Почему не дождалась меня?

— Я ждала тебя, Лёня. Ждала полгода.

— Полгода… — передразнил он её. — Да разве это срок?

— Для меня это было много. Я же одна с ребенком осталась. Мне Гошу кормить нечем было. Не могла же я побираться постоянно.

— Работать бы пошла. Ты же хотела работать здесь, — в голосе послышался упрёк. Это Лёлю обидело. Она отвернулась, хотела сказать что-то резкое, передумала. Зачем теперь упрекать друг друга? Жизнь заново не проживёшь.

— Ты совсем не изменилась, Лёля, совсем, — сказал Леонид нежно. — Тебе проще в раковину спрятаться, затаиться, чем нападать, драться, отстаивать свою правоту. Ты должна меня упрекать, должна ответа требовать: где я все это время пропадал, почему вестей о себе не подавал?

— Почему? — она посмотрела на него испытующе.

— Потому что я умер, Лёля, — ответил он так, словно говорил о чём-то обыденном.

— Умер???

— Да. Я перенёс клиническую смерть и потерял память. Не стало Леонида Белого. Вместо него появился гражданин без имени. Именно так было написано в моей истории болезни. Упекли меня в психиатрическую больницу. Я там года два или три провёл. Санитаром работал, помощником по хозяйству, — усмехнулся. — Звали меня там, Любезный. Смешно. Прижился я там за высоким забором, как пёс сторожевой. Еда есть, крыша над головой есть, что ещё надо? Оказалось, разыскивают меня. И, кто бы ты думала? Иван. Тот самый паренёк, с которым мы тогда в поездку отправились. Помнишь его?

— Нет, — Лёля покачала головой.

— Ладно, не важно теперь. Нет уже Ванюшки, царствие ему небесное… А мы вот живы. Я нашёлся, ты нашлась. Услышал Бог молитвы мои. Я Его каждый день просил, чтобы Он тебя вразумил и обратно вернул, — Леонид широко улыбнулся. — Рад я, что ты приехала. Поживи пока со мной. Не торопись к своему Михаилу.

— Откуда ты знаешь, как его зовут? — Лёля побледнела.

— Я за тобой следил, — ответил Леонид. — Смешно, конечно, но… Я отрастил бороду, в Москву рванул. Нашёл тебя, но подойти не посмел. Уж больно ты счастливой была. Светилась от счастья. Я ведь тебя на кинокамеру тогда заснял, а потом Златке показал. Сказал ему, что эта учёная тётя — моя лучшая подруга. Вот откуда его осведомлённость про твои достижения в науке.

— Весело, — проговорила Лёля растерянно.

— Весело до слёз, — Леонид ухмыльнулся. — Если бы ты знала, как я выл тогда от злости, как страдал и мучился. Сил не было жить. Вера Васильевна, супруга моя тянула меня изо всех сил. Хорошо, что именно она была рядом со мною все эти годы. Да ты помнить её должна. Она у начальника завода секретарём была. Красавица, видная такая. Стеша на неё похожа. Сколько за Верой мужиков увивалось, а она со мной нянчилась. Не знаю, зачем она меня всё время спасала?

— Любила она тебя, вот и спасала, — Лёлька погладила его по руке.

— Откуда тебе знать? — он положил свою руку поверх Лёлиной.

— Я видела, как Вера на тебя смотрит. Взгляд у неё колдовской какой-то был. Ты подле неё другим становился. А я, как ягнёнок тряслась, когда с ней взглядами встречалась, — Лёля поёжилась. — Вера Васильевна мне сообщила о том, что ты пропал, а потом вместе с тётей Маней уговаривала меня в Москву ехать, чтобы не сгинуть здесь в Сибири с дитём малым. Я ключи от дома Вере Васильевне отдала, когда в поезд садилась. А потом года два выла и страдала, ругала себя за то, что уехала… Жить не хотела. Если бы не Гоша, умерла бы точно… Замечательный у нас с тобой сын вырос. Он всё больше на тебя становится похожим.

— Всё больше, это точно. Гены никуда не деть. От родственных связей не откреститься, — сказал Леонид. — И про Веру, моя родная Лёлюшка, ты верно подметила: колдовской взгляд у неё был. Да и нутро шаманское. Не простых кровей супружница моя была, демоница. Я даже грешным делом подумывать стал, не Вера ли нас с тобой разлучила…

— Ах, жуть какая! — вскрикнула Лёля. Она никогда не верила в мистику и колдовство, но, наверное, зря. Говорили ей добрые люди:

— Прокляли тебя, Лёлька, чужой жизнью заставили жить, чужой воле подчиняться. Если бы не Ангел хранитель, давно бы след твой простыл. Правильно сделала, что уехала из Сибири. Страшные там места и люди страшные, шаманы сплошные. Не нужно тебе туда возвращаться никогда…

А она вернулась. Сидит в избе, держит за руку любимого человека, которого считала умершим более шестидесяти лет.

— Не бойся ничего, — Леонид поцеловал кончики Лёлиных пальцев. — Я многому у шаманки своей Веры Васильевны научился. Не догадывалась она, что я за ней подглядываю. Я лежал, похрапывал для приличия, а она зелье своё варила, по пузырькам разливала и заговоры шептала. Стеша вся в неё. Видала, как она зыркнула на тебя? Вот! Шаманская кровь. Убегал я от них. Но Вера меня всегда находила и домой возвращала. Не давала умереть, реанимировала меня, — поёжился. — Ох, уж мне эти Веркины вечные эксперименты… Теперь-то я понимаю, что она меня постоянно в транс вводила, в летаргический сон, память мне стирала, но так и не смогла тебя из моей памяти вытравить. Бессильно её колдовство перед настоящей любовью оказалось. После транса я всегда тебя звал: Лёля, Лёлечка, где ты?

— Ах, пропасть какая? — сердилась Верка. — Убью её, если ты ещё раз это имя вспомнишь.

— Я и не вспоминал… — улыбнулся. — При Верке не вспоминал. Зато во сне звал тебя постоянно. Ты всегда на мой зов откликалась. Мы по лугу с тобой бегали и цветы полевые в венок сплетали. Помнишь?

— Помню, — Лёля прижалась к Леониду. — Что же с нами сделалось, милый?

— Мы с тобой повзрослели, но чувств своих не утратили, — он опустил лицо в её седые волосы.

— А Вера Васильевна твоя от старости умерла?

— Нет. Я её отравил. Пришлось мне грех на душу взять, — Леонид встал, отошёл к окну.

— Я тебе не верю, — Лёлин голос дрогнул.

— И напрасно, — Леонид повернулся. — Дело было так: решил я Верку проверить. Нарочно сказал ей, что собираюсь уезжать, что билет уже купил. Чемодан собрал для пущей убедительности. Захотел посмотреть, что моя шаманка делать будет на этот раз. В светёлку пошёл, захрапел, как всегда. А Вера в чулан нырь. Утром мне рюмочку на подносе, как водится перед дорогой. Откушайте, любезный супруг. Я и ей предложил выпить из моей рюмочки. Она выпила, рот ладошкой обтёрла и навзничь упала. Пена изо рта пошла, глаза выкатились. Из горла клокочущие звуки вырываются, тело в конвульсиях. А я стою, как истукан и двинуться не могу с места, окаменел в момент. Когда Стеша проснулась, Вера уже холодной стала. Стеша дурниной орёт, а я стою и молчу. Вот такая история правдивая, — Леонид сел за стол. — Знаешь, что самое страшное? Я вины своей не чувствую. Мне после Веркиной смерти легче жить стало, словно меня на электрическом стуле держали, но в последний момент смертный приговор отменили.

— Ты не виноват ни в чём, Лёнечка. Вера Васильевна твоя получила по заслугам, — сказала Лёля.

— Стеша её хоронить долго не давала, ждала чего-то… Не знаю, может и дождалась… Но лучше думать, что супружница моя ушла в шаманский мир, забрав с собой секреты. Светлая ей память, — Леонид налил себе рюмку самогона, выпил залпом. — Пойдём на луг. Вечер тёплый, воздух духмяный. Забыла небось, как травами ночью пахнет?

— Забыла, — призналась Лёля. Набросила на плечи белую кружевную шаль, пошла следом за Леонидом.

Сумеречные тени легли на землю, стёрли яркие краски, поселили тревогу в Лёлиной душе. Происходящее показалось ей предсмертным блужданием по старым местам. Подумалось, что этот путь в вечность будет длиться до тех пор, пока она не получит ответы на все безответные вопросы.

Вспомнилось, что у Веры Васильевны была фамилия Золотарёва. Теперь эту фамилию носит Леонид. А Лёле хочется, чтобы он был Белым. Он стоит рядом, обнимает её за плечи, согревает, хотя она и не замерзла. Ей хорошо рядом с Леонидом, беззаботно. Но мысли о муже Михаиле нет-нет, да и кольнут в сердце. Как он там? Не болеет ли?

В последнее время Михаил заметно сдал. Лёлю это огорчило. Не хочется ей терять дорогого человека. Не желает она думать о смерти. Пусть Миша живёт столько, сколько Бог даст…

— Я ведь надолго не смогу здесь остаться, — сказала она глухим голосом.

— Знаю, — голос Леонида дрогнул. — Мы свою любовь схоронили много лет назад. Всё теперешнее — мираж… Слышишь, как метроном вечность стучит: сильная доля, слабая доля, раз-два, раз- два… раз и затих. Как только ты уедешь, я сразу помру… Да-да… Именно так и будет, родная моя. Зачем мне жить-то без тебя?

— У тебя Злат есть. Он любит тебя. Ты ему нужен.

— Наверное, — Леонид уткнулся в Лёлины волосы. — Сентиментальным я стал с годами… Чуть что, слёзы, как у бабы… А ты молодец, держишься.

— Просто я все слёзы выплакала, когда тебя потеряла. Ни одной не осталось. Стала я стальной, несгибаемой, — усмехнулась. — Как сталь закалилась… Миша поначалу меня ругал за холодность, а потом угомонился. Понял, что не сможет растопить моё сердце, не переломить ему меня. Я на своём стоять буду, если что задумала, выполню непременно.

— Это точно, — подтвердил Леонид. — Ты, Лёля — ураган. Твоей разрушительно-созидательной силы мне не хватало все эти годы. Ах, как нужна ты мне была… Погоди, как же Михаил тебя отпустил? Что он тебе сказал?

— Сказал, поезжай. Вот я и поехала. Но он не знает, где я буду жить, сколько времени проведу в Сибири. Да и я толком не знала ничего. Ноги меня сами к дому привели. К тебе вернули…

У тебя в глазах не робость.

У тебя в глазах решимость

Будто я — такая пропасть,

Будто ты на всё решилась.[3]

Леонид поцеловал Лёлю в губы, подхватил на руки и понёс к сеновалу.

— Что ты делаешь, дедка? — закричала Лёля.

— Люблю! — выкрикнул Леонид. — Люб-лю!!!

— Лю-б-лю — отозвалось эхо на все лады…

Утром Стеша выгнала корову на луг, зашла к отцу. Пусто. Кровати не смяты. Значит не ночевали дома. Чемодан на месте. Значит не сбежали, и нужно искать здесь, в Чугуевке. Калитка на задворки оказалась открытой. Стеша хмыкнула, побежала к сеновалу. Знала, отец любит ночи проводить под звездами. Так и есть. Лежат голубки, спят сладким сном. Прижались друг к другу, улыбаются блаженно.

— Па-а-ап, — позвала Стеша. И чуть громче. — Па-ап-ка…

Нагнулась, тронула отца за плечо. Леонид не отреагировал. Тогда Стеша опустилась на колени, прижалась щекой к его щеке, отшатнулась. Щека ледяная. Тронула щёку Лёли Наумовны, отдернула руку и завопило истошно:

— А-а-а-а!

Сбежались люди. Кто-то вызвал скорую. Врач сказал, что смерть наступила давно. Точнее определит вскрытие. Тела забрали. Стеша долго стояла с повисшими руками, а потом бросилась домой. Схватила початую бутылку, стоящую на столе, понюхала, выронила её из рук, простонала:

— Дедка… дедка, зачем ты? Зачем…

— Мамка, что стряслось? — вбежав в дом, спросил Злат. — Где дедка? Где бабуська?

— Нет нашего дедки больше, сынок, — Стеша всхлипнула. — И бабуськи нет…

— Как нет? — Злат насторожился. Стеша опустилась на скамейку завыла. Злат погладил её по спине. — Не плачь…

— Не буду, — она вытерла слёзы. — Прибери здесь, сынок. Рюмки помой, а я стекло с пола уберу… Ах, дедка, дедка… Угробил ты себя таки… Не жилось тебе нормально…

— Как думаешь, зачем дедка эту бутыль достал? — спросил Злат, наблюдая за матерью, выметающей осколки.

— Не знаю, сынок, — Стеша бросила на мокрый пол тряпку, наклонилась, да так и замерла. Слова сына её шокировали.

— Дедка не хотел, чтобы его Лёля Наумовна уезжала, вот и решил её с собой забрать, — заявил Злат.

— С чего ты взял? — Стеша выпрямилась.

— Мне дедка говорил, что самое дорогое никому отдавать нельзя, а всегда при себе нужно держать, — пояснил Злат.

— Умный ты больно, не по годам, — проговорила Стеша с укором.

— Весь в тебя, — огрызнулся мальчик. И уже миролюбиво. — Мам, бабуське ведь теперь чемоданчишко не нужен. Я его возьму?

— Погоди пока, — сказала Стеша строго. — Нам нужно бабуськиным родным сообщить обо всём. Где документы её? Ох, горе-горькое…

— Дедка её в светёлку поселил. Должно там и документы лежат, — сказал Злат.

Стеша вытерла пол, пошла в светёлку. Достала из Лёлиной сумки паспорт и тетрадь с пожелтевшими от времени страницами. Открыла. На титуле надпись: Леонид Белый любимой жене Лёле, Лёлечке, Лёленьке.

— Вот оно что! — Стеша покачала головой. — Мамка, значит, ему настоящей женой не была никогда, а эта… Развратница старая… Разлучница… Ой, — прикрыла рот ладошкой. — О мёртвых или хорошо или никак. Лучше никак… Златка, я на телеграф побегу. Сиди дома, ладно?

— Ладно, — неохотно согласился тот.

Когда захлопнулась входная дверь, Злат пошёл в светёлку. Комната ещё хранила запах незнакомой женщины. Он был горьковато терпким с примесью мяты. Злат не любил мяту. Поморщился, взял тетрадь, понюхал её зачем-то, открыл наугад. Сразу узнал почерк деда. Онемел от прочитанного:

На строчки — рельсы

Под слов колёса

В изнеможенье голову кладу.

И догорает папироса

Шнуром бикфордовым во рту…[4]

Злату недавно исполнилось двенадцать лет, но из-за маленького роста никто не угадывал его возраста. Это мальчика веселило.

— Пусть считают меня малышом несмышлёным, — думал Злат и старался вести себя, как маленький. А, когда бабка Вера ему свои шаманские секреты передала, он игрушки забросил и присматривать за дедом стал. Многому у него научился, многое понял о взрослой жизни, но тайну свою хранил свято, как велела ему бабка Вера. Она наказала ему нарвать цветов на её могиле и в дом принести, если вдруг гостья какая незваная к дедке приедет. Злат просьбу покойной выполнил. Цветы своё дело сделали… Отомстила бабка Вера неверному мужу… А мамка думает, что в настойке дело. Не пили они настойку ядовитую, не пили… Это бабка Вера их навеки соединила и в одну могилу уложила…

Злат достал из-под матраца портрет бабы Веры, спросил:

— Довольна теперь?

С шумом распахнулась форточка, раскрылась дверь, в избу забежал задиристый петух, взлетел на стол, уселся возле букета прокричал: «Кукареку!»

— Ладно, иди на место. Я всё понял, — Злат нахмурился. — Заберут ведь старушенцию от нас, разлучат их снова. Ох, напасть…

В форточку влетел белый тетрадный листок, опустился на стол. Злат взял его, прочёл:

«Дорогие мои, прошу вас похоронить меня здесь в одной могиле с Леонидом Белым. Ваша любящая и любимая Лёля…»

— Ай, да бабулька московская! Всё предусмотрела, всё. И даже письмо в тетрадь вложила, — Злат усмехнулся. — Не заберут её теперь ни за что. А стихи дедкины я Марку покажу. Даром что ли он себя издателем величает? Пусть издает дедкины творения — стихотворения, которые учёная Лёля Наумовна привезла… — открыл тетрадь, прочёл вслух:

Когда подходит к сердцу май,

Как поезд к гулкому перрону,

Иду вдоль дней, как вдоль вагона,

Где нет тебя, как не встречай.

Несёт окурки ветер шалый.

Свисток, что выстрел на тропе.

Всю жизнь чего-то мне мешало

Свернуть на главный путь к тебе…[5]

— На главный путь, — повторил Злат, стукнул себя ладошкой по лбу. — Стоп… Маркуша наш приехал в тот же день, что и бабуська… Совпадение, или..? Нужно мне к нему присмотреться. Сдается мне, что он не случайно с мамкой моей снова задружился, — Злат отложил тетрадь. — Меня бабка Вера научила, как своих находить среди людей. Проверим…

Хлопнула входная дверь, вернулась Стеша, уселась к столу, пожаловалась:

— Ох, тяжело мне сынка… тяжесть такая непомерная, жуть. Чужие люди к нам приедут. Что говорить им, как привечать?

— А ничего не говори, — посоветовал Злат. — Молчи и слушай…

— Ты, прям, как баба Вера меня поучаешь, — Стеша вскочила. — Уж не её ли это рук дело? Злат? Ты… А что петух тут делает? Кто его в дом пустил?

Петух кукарекнул, клюнул Стешу в ногу и выскочил из избы. Стеша заплакала горько, протяжно. Злат не успокаивал. Стоял поодаль, слушал её всхлипывания, понимая, что ничего уже исправить нельзя, а нужно просто смириться. В жизни много несуразного, необъяснимого. И заговоры бабки Веры тут не при чём. Просто для дедки и учёной Лёли Наумовны метроном вечности замолчал, а для них с мамкой он еще звучит: раз-два, раз-два, сильная доля, слабая доля, сильная…

Марк

Выйдя из поезда, Марк пошёл следом за Лёлей. Старался быть незамеченным, хотя меры предосторожности были излишними. Лёля Наумовна по сторонам не смотрела, уверенно шагала вперёд по знакомо-незнакомой дороге. Марку был известен конечный пункт её маршрута. Он обрадовался, когда Злат остановил гостью у калитки. Незамеченным прошмыгнул Марк в Стешин дом, из окна спальни которого открывается прекрасный вид на соседнюю избу. Чтобы ничего не пропустить, Марк достал бинокль. Когда Злат побежал на могилу бабки Веры, нарвал там охапку цветов и притащил гостье в подарок, Марк присвистнул:

— Вот оно что! Выходит, бабка Вера секреты мальцу передала. Не захотела родной дочери свой дар отдать, перескочила через род, силу свою продлила. Молодец, умница… Одно только забыла мальцу сообщить, что от посторонних глаз скрываться нужно… Но, это опять же, хорошо… Это прекрасно, иначе бы я возле Стешки вертелся понапрасну.

Хлопнула дверь, вернулась Стеша.

— Ма-а-арк, ми-и-лый, — пропела она в своей любимой сладко-приторной манере, которую Марк ненавидел. Он без стеснения отчитал Стешу за неуместное сюсюканье. Она убежала в дом отца. Пробыла там недолго. Вернулась вместе со Златом и улеглась спать.

— Обиделась. Ну и прекрасно, — Марк схватил бинокль, приник к окну. Очень ему хотелось узнать остались ли у стариков чувства или с годами всё у них атрофировалось, притупилось за ненадобностью? Хотелось понять природу страсти, выяснить есть ли любовь после любви. Оказалось есть, да ещё какая…

Марк незримой тенью последовал за Лёлей и Леонидом к сеновалу. Оторопел от того, что произошло между стариками, которых он списал в утиль. Он молодой, энергичный мужчина не смог бы повторить то, что дедка Лёня делал на сеновале… Таких чувств Марку ещё испытывать не приходилось. Он ничего не ведал ещё о настоящей любви, способной перевернуть мир.

В ту ночь даже природа вторила людским голосам: кукушка кричала, ветер выл, звёзды сыпались с неба, и сено, на котором лежали он и она, полыхало огнём… Огонь погас с первыми лучами солнца…

Марк услышал, как хлопнула дверь и Стеша выгнала корову. Встречаться сейчас с ней ему не хотелось. Марк решил окунуться в ледяную воду Лесного озера и поразмышлять.

— Магия — вздор, — думал он. — Никакая магия не дала мне того, что получили эти люди за миг до своего последнего вздоха. Формула, которую Лёля Наумовна написала на салфетке для одного из своих учеников, заключает в себе ключ к разгадке человеческой души. Любовь — главная её составляющая. Если нет любви, значит вообще ничего нет. Вообще ничего — это пустота… Нужно её каким-то образом заполнить. Полюбить Стешу, что ли?

Нет… она простовата, глупа, слишком податлива… Не такая мне нужна… Не такая… А, где найти ту единственную, свою? В каком измерении её искать? Если следовать формуле мадам Рассольцевой, то искать нужно сегодня, сейчас, здесь… Но разложить реальность на длины волн совсем не просто. Магия не поможет. Нужен хроматограф, которого у меня нет… Может, Злат поможет? Нужно к нему присмотреться. Да и Стешу утешить нужно. Отец ведь умер… Отец…

Марк поднялся, пошёл в Стешин дом. Она бросилась ему на шею, завыла, запричитала.

— Держись, Стеша, я помогу тебе…

— Не бросай меня, Маркуша… — жалобно, по-бабьи пискнула она.

— Хорошо, — сказал Марк, подумав, что лучше было бы сейчас молчать. Но промолчать он не смог из-за Злата, который буравил его взглядом. Наплакавшись вволю Стеша отстранилась. Злат улыбнулся и протянул Марку тетрадь.

— На вот, держи.

— Что это? — спросил тот.

— Это стихи дедкины. Гостья наша привезла. Издашь?

— Попробую… — Марк пожал плечами, подумал:

— Зачем я опять обещание дал словно кто-то меня за язык потянул? Уж не бабка ли Вера?

— Бабка, бабка, — пробубнил Злат с усмешкой и пошёл спать.

— Гадёныш, — беззлобно подумал Марк. — Достойную смену бабка Вера подготовила. Знала она толк в шаманстве. Знала…

— Маркуша, ты останешься? — голос у Стеши умоляющий.

— Куда же я от тебя денусь, душа моя? — сказал Марк, опустив голову на её пышную грудь.

— А туда же, куда вчера делся, — Стеша надула губки.

— Вчера уже прошло, а сегодня ещё здесь, значит…

— Ми-и-илый…

— На сеновал пойдём, чтобы мальца не смущать, — шепнул Марк. Стеша легко согласилась, забыв о том, что её отец умер там нынче утром…

Они пробежали по лугу, упали в сено, слились друг с другом. Никогда прежде Марк не испытывал ничего подобного, как в эту ночь. Его разумом, его телом владела неземная сила, преображая всё вокруг до неузнаваемости.

— Стеша, Стеша, да возможно ли такое? — шептала он.

— Возможно, — сказал Злат, бросив им в изголовье дурман-траву. — Никуда ты теперь от мамки не денешься, Маркуша. С нами жить будешь… А захочешь сбежать умрёшь, как дедка… Только ему любовь помогала, а у тебя её нет… Ладно, поживи пока… Поживи…

Злат вернулся в избу, достал портрет бабки Веры, сказал:

— Сделал всё, как ты велела, — на портрете появилась улыбка. — Что дальше?

— Спать ложись, что ты всё колобродишь, — раздался за его спиной голос Стеши.

— Мама? — Злат побледнел.

— А ты кого ждал? — спросила Стеша строго.

— Никого.

— Что это у тебя?

— Портрет бабусин, — Злат улыбнулся. — Красивая она у нас была, да?

— Красивая, да несчастная… Ладно, спать иди. Завтра гости из Москвы приедут. Нам с тобою силы нужно беречь, — Стеша поцеловала сына в лоб. — Ложись.

— Мам, а Маркуша куда делся? — спросил Злат, натягивая одеяло.

— К деду в избу пошёл ночевать, — Стеша погладила сына. — Заботливый ты мой.

— Заботливый, это точно, — подтвердил Злат.

Заснул он быстро. Привиделась ему во сне бабка Вера сухощавая, маленькая, с колючим взглядом. От былой красоты не осталось следа. Только густые волосы остались, которые она красила чёрной краской. Дедка говорил, что она их нагуталинивает. Не нравились ему бабкины художества. Да баба Вера не больно его слушала. Она верховодила в доме, без её разрешения и комар в избу не влетал. Когда Вера сердилась, Леонид говорил:

— Ну, опять завела свою шарманку наша бабка…

Он собирался и шёл в огород, а оттуда через задворки к реке или на сеновал. Вера успокаивалась, приказывала Стеше отца покликать.

— Скажи ему, пусть обратно идёт, кушать пора.

Когда Злат подрос, он стал главным помощником бабы Веры вначале закликателем, а потом и заклинателем. Вот и сейчас во сне она ему строго говорит:

— Деда покличь.

— Да, как же я его тебе покличу, если он помер.

— Помер? Рано как-то, — баба Вера искренне удивилась. — Ладно, я сама его покличу, спи…

— Я и сплю, а ты мне мешаешь, — огрызнулся Злат.

— Я не мешаю, а учу тебя, — она улыбнулась. — Мне нужно тебе историю рода нашего передать. На полке среди книг есть тетрадь в кожаном переплёте с золотым тиснением. Береги её, никому не показывай. Понял?

— И мамке нельзя?

— Ей тем более, — сказала баба Вера, поцеловала Злата в лоб и исчезла. От этого поцелуя Злату стало холодно и страшно, словно он в могилу попал и не может оттуда выбраться.

— Ма-а-ам, — заорал Злат, что есть сил и проснулся.

Солнце вовсю светит полдень уже. Злат вскочил. На столе записка от матери:

— Пошла гостей встречать.

— Гостей, — повторил Злат растерянно. Ощущение пустоты и раздавленности его не покидало. Даже есть не хотелось. Он вышел на улицу, сел на лавку у калитки, задумался.

— Златик милый, горе-то какое… — рядом уселась соседка тётя Нюра. Полная, круглолицая, громкоголосая. Обхватила мальчика своими крепкими руками. — Ты поплачь, болезный, легче станет.

Злат разревелся. Его душа словно ждала этого приказа. Не приказа даже, а подсказки извне. Слёзы лились из глаз, затекали за воротник клетчатой рубахи. Красные клетки на белом фоне всегда казались мальчику символом счастья и успеха. А сегодня у Злата горе, и белые клетки становятся серыми, а красные темнеют, приобретая цвет запёкшейся крови. Исправить уже ничего нельзя. Остаётся только выть, оплакивая свою судьбину. Или это он не себя оплакивает, а деда? Конечно, деда, дедку Лёню…

— Замечательным человеком был твой дед, — голос тётки Нюры прорывается сквозь рыдания Злата, выхолаживает его душу.

— Зачем она это говорит? — сердится мальчик. — Не желаю её больше слушать. Пусть убирается, пусть…

— Пойду я, Златик, дел полно у меня. А ты ещё поплачь, глядишь, полегчает, — тётка Нюра поднялась и ушла, прихрамывая на правую ногу. Злат подумал, что не замечал прежде этой хромоты. Не замечал, потому что не смотрел на чужую тётю. Зачем на чужих смотреть, когда дедка рядом? А теперь его нет… Завтра его похоронят, и… Злат завыл ещё сильнее. Стало жалко себя.

— Сирота я круглый, сиротинушка-а-а-а, — вывел он руладу.

— Вздор какой, — строго сказал Марк, распахнув калитку. — У тебя мама есть, а у сирот никого нет. Понял?

— Да, — Злат перестал реветь. Вытер слёзы, посмотрел на Марка снизу вверх. — Останешься?

— Останусь, — Марк сел рядом, сжал руку Злата. — Я маму твою люблю. Хорошая она, добрая, да счастьем и любовью обделённая. Вот мы с тобой и будем её любить, жалеть, оберегать. Согласен?

— Да, — Злат кивнул, посмотрел в сторону, откуда должны были появиться гости.

— Вот и хорошо, — сказал Марк с деланой радостью в голосе. — По мужски мы с тобой поговорили, вопросы важные решили, значит обид и недомолвок больше между нами не будет. Так?

— Так, — Злат повернулся к нему. — Только не жди, что я тебя папкой называть стану.

Марк рассмеялся.

— Я не собирался тебя сыном звать. Мы с тобой друзьями будем, воинами, защитниками королевы Степаниды. А эти папки-мамки — глупость несусветная, сюсюканье бабье. Это не для нас, Злат Леонидович.

— Не для нас, Марк Михайлович, — подтвердил Злат.

Они ударили по рукам, пошли в дом. Марку нужно было что-то записать, а Злату надоело сидеть на солнцепёке. В доме было прохладно. Громко тикали ходики, напоминая о быстротечности времени. Злат вспомнил про сон, про наказ бабы Веры найти тетрадь среди книг, подошёл к книжному шкафу.

— Поди найди здесь эту тетрадочку с золотым тиснением, — подумал он, разглядывая книжные корешки.

Книг в доме было много. Баба Вера собирала книги с каким-то остервенением. Скупала всё, что привозила автолавка. Перекупала у соседей. Зачем? Учёной хотела казаться, наверное. Злат не видел, чтобы она книги эти открывала хоть раз. Так — антураж, не более. Ни у кого в Чугуевке таких книг нет. Даже в библиотеке нет, а у них есть. Стоят плотными рядами от пола до потолка.

— Найди тетрадь с золотым тиснением, — ворвался в сознание Злата голос бабы Веры.

— Словечко то какое смешное «тиснение» — подумал он. Неожиданно пришла догадка. — Тиснение — значит втиснута она должна быть где-то… Точно, она втиснута среди книг…

За окном послышались громкие голоса. Стеша вернулась с вокзала. Рядом с ней старичок сухопарый и мужчина с женщиной в чёрных одеждах — родственники бабуськи московской. Злат посмотрел на свою яркую рубаху, устыдился. Сбросил её, нарядился в чёрное, чтобы не шокировать гостей, пошёл в дом деда. Марк сказал, что останется в Стешиной избе.

— Как знаешь, — буркнул Злат. — Я бы тоже не пошёл, да нельзя…

Стеша обрадовалась приходу сына. Представила его гостям.

— Будем знакомы, Злат, я — Михаил Андреевич, — сказал старичок, пожимая мальчику руку. — А это мои дети Георгий Михайлович и Татьяна Михайловна. Запомнишь?

— Да. У меня память хорошая, я все дедкины стихи наизусть знаю. Но сегодня повод не тот, чтобы стихи рассказывать, — Злат насупился, сел в сторонке.

Незнакомые московские люди ему не понравились. Они очень сильно отличались от чугуевских. Не было в них широты и открытости, присущей сибирякам. Казалось, что гости во всём ищут тайный умысел, никому не доверяют, всего боятся. Говорят тихо, полушепотом, в глаза не смотрят, ничего не едят, не пьют. Сотый раз уже спрашивают, почему бабуська сюда пришла. Не верят, что случайной была их встреча с дедкой.

— Давний друг? Странно… Мама не была скрытным человеком, — морщится Татьяна Михайловна. — Почему же мы об этом друге ничего не знали?

— Вы много чего не знаете, уважаемые. Баба Вера так постаралась всё запутать, что сам чёрт не разберётся, куда уж вам, — думает Злат, разглядывая гостей.

— Папа, что ты молчишь? — не унимается Татьяна Михайловна. — Мама тебе говорила о своём сибирском друге?

— Татьянка, не пытай меня. Я тебе уже рассказал обо всём в поезде. Повторяться не имеет смысла, — Михаил Андреевич тяжело вздохнул.

— Мы бы хотели забрать тело мамы… Лёли Наумовны. Когда это можно сделать? — спросил Георгий Михайлович, молчавший до этого времени. Голос у него красивый — баритон. И вопрос, как песня: когда?

— Никогда, — сказал Злат металлическим голосом, вскочил побежал в светёлку. Принёс оттуда тетрадь и письмо бабы Лёли, протянул старичку. — Вот, читайте.

— Непостижимо, — проговорил Михаил Андреевич еле слышно. — Да, это Лёлина тетрадь… — в старческих глазах блеснули слёзы. — Она уверила меня, что Леонид мёртв… Его неожиданное воскрешение — мистика…

— Нет, мил человек, не воскрешение мистика, а исчезновение, — сказала Стеша. — Исчезновение моего отца — настоящая мистика. Произошло оно много лет назад, когда никто ничего ещё толком не знал про аномальные зоны, про инопланетные цивилизации, и прочее, прочее, чем сейчас увлечено человечество. Лёля Наумовна тогда и думать не смела, что Леонид и его друг не умерли, не сгинули без следа, не стали добычей диких зверей, а попали во временной разлом, из которого чудом выбрались через несколько лет…

— Бред какой-то, — фыркнула Татьяна Михайловна. — Сказочки для простаков.

— Погоди, не перебивай, — приструнил сестру Георгий. — И, что дальше было?

— А то и было, чему надо быть, — сказала Стеша. — Мама моя, Вера Васильевна, любила Леонида больше жизни, молилась за него, ждала и верила, что найдётся он. А ваша Лёля Наумовна трудностей испугалась, ребёнка забрала и умчалась в Москву.

— Ребёнка? — Георгий насторожился. — Какого ребёнка?

— Сына своего, — ответила Стеша. — Сын у неё годовалый был… Да постойте, у нас и фотографии сохранились. Это ведь их дом-то был Лёли Наумовны и Леонида Степановича. А потом его мамке моей передали. Сама Лёля и передала, когда уезжала. Она здесь всё бросила, забрала только вещички, которые в чемодан поместились, и уехала. Вот, нашла, смотрите, — Стеша протянула Георгию фотоальбом. Тот пододвинул его отцу.

— Да, это Лёля моя, — проговорил с нежностью. — Вот такой красавицей она была, когда мы познакомились.

— А куда же ребёнок делся? — спросила Татьяна строго.

— Мальчик вырос и сидит напротив тебя, — ответил Михаил Андреевич.

— Гошка? — воскликнула она. — Папа, ты хочешь сказать, что…

— Да, Татьянка, — Михаил Андреевич кивнул. — Да. Я усыновил Гошу, дал ему свою фамилию и отчество, чтобы не было никаких ненужных вопросов и пересудов за Лёлиной спиной. Знать не знали мы с ней ни о каких мистических инопланетных вторжениях. Лёля всю жизнь реалистом была, физиком, требующим ко всему научного подхода. Она любила всё проверять и перепроверять по много раз. Но факты — вещь неоспоримая… Мистицизм во всём произошедшем и, происходящем сейчас на наших глазах, есть.

— Дайте-ка мне взглянуть на вещественные доказательства, — Георгий забрал у отца альбом.

— Вы там вначале голышом сфотографированы, — Стеша улыбнулась. — Милый карапуз такой.

— Посмотрим, посмотрим, — он подмигнул ей. — Я ведь себя в таком возрасте не помню. Хорош… Красавчик, купидон… Теперь понятно, почему у Танюшки есть детские снимки, а у меня нет. Байки про отсутствие фотоаппарата оказались враньём… Но я не сержусь, батя. Мне очень приятно осознавать себя сыном двух отцов, братом двух сестёр. Это, знаете ли, лучше, чем быть слугой двух господ.

— Не ёрничай, — Михаил Андреевич строго посмотрел на Георгия.

— Я просто хотел сказать, что я — богатый человек. Ничего предосудительного в этом нет. Как вы считаете, Стеша?

— Я самовар поставлю, — Стеша засуетилась. — Вы же с дороги. Покушайте, пожалуйста. Пироги из русской печки вам, небось, и пробовать не приходилось. Уважьте хозяйку. А потом уже будем разговоры о поминках вести.

— Уважим, уважим непременно, — сказал Георгий. — Угощай нас, сестричка.

Злат помог матери накрыть на стол, съел несколько пирогов и ушёл. Не хотелось ему поминальные разговоры слушать. Надоело. Да и Марка нужно было проверить. Тот сидел за столом и что-то писал.

— Погоди, не отвлекай, — попросил он Злата. — Сюжет захватывающий получается. В сером мире серые правители…

— Инопланетяне похитители, — пробубнил Злат. Марк выпрямился, посмотрел на него.

— Что ты сказал?

— Да мамка про инопланетян гостям рассказывала, что вроде они дедку для эксперимента забирали, а потом назад отпустили, потому что баба Вера очень его любила.

— Гостям? Каким гостям? — Марк нахмурился. — Ах да, забыл, что родственники московской бабуси приехали.

— Там дедкин Лёнин сын приехал, — сказал Злат.

— Сын? Какой сын? Откуда он взялся? Где его Стеша откопала?

— Да не откапывала она никого, — Злат рассмеялся. — Этот Георгий единственный ребёнок бабуси московской и моего деда Лёни. Понял?

— Ничего не понял. Ты меня запутал окончательно, Злат Леонидович. Давай по порядку. Если Георгий сын, то значит твой дедка и бабуся московская были мужем и женой. Так?

— Да, а потом дедку инопланетяне забрали для экспериментов. Бабуся испугалась и удрала в Москву. И появилась снова через шестьдесят лет. Не знала она, что похитители дедку назад вернули, что он живёт припеваючи в Чугуевке и замечательного внука по имени Злат растит.

— Теперь всё ясно, замечательный внук, — Марк щёлкнул его по носу. — История развивается в неожиданном направлении. Приобретает мистическую направленность, я бы сказал. Не удивлюсь, если московские гости окажутся и моими родственниками, — хмыкнул. — Мир тесен, друг мой.

— С чего это они твоими родственниками будут? — Злат ущипнул Марка за руку. Отомстил. Тот усмехнулся:

— Один — один. Больше не дерёмся, лады?

— Лады, — Злат уселся за стол напротив Марка.

— В жизни много странного, непонятного на первый взгляд, но если покопаться, то ответы есть на все вопросы, на все, — сказал Марк. — Бабушка моя родила моего отца от какого-то русского парня по имени Михаил. Куда он делся? Почему с ней не остался? Загадка. Но сына своего бабуля Михаилом назвала. Мне она тоже хотела имя Миша дать, но отец заупрямился. Хватит с нас одного Мих Миха. Пусть мальчик будет Мар Михом, — усмехнулся. — Родные меня до сих пор Мар Михом зовут. У них были на мой счёт далеко идущие планы, но… сбежал я из родных мест. Поехал учиться, и… сюда вот в Чугуевку прибыл. Ты в сны веришь?

— Да. А, что?

— Мне в доме деда твоего долго не спалось, а потом я вроде задремал и услышал женский голос:

— Ждёт тебя встреча нечаянная. Но не торопись душу раскрывать. Присмотрись, послушай, вспомни всё, что от бабушки своей слышал, достань подарок, который она тебе подарила…

— Я глаза открыл, никого. Стал вспоминать, что же мне такое интересное бабушка говорила? Но ничего в голову не идёт, хоть тресни.

— Бывает, — Злат почесал затылок. — А подарок нашёл?

— Мне его искать не нужно, потому что он всегда со мной, — Марк протянул Злату старые часы, на корпусе которых были выбиты слова «помни о смерти».

— Кто эти слова написал? Зачем? Кому эти часы принадлежали? Может это то, что от деда осталось, а сам он в степи пропал, как и твой дедка Лёня. Сцапали его инопланетяне похитители, — Марк рассмеялся. — Вот до чего мы с тобой, друг мой, дожили. Верим во всё, что ветер принесёт. Так, глядишь, и колдовать научимся, колдунами станем.

— Я уже им стал, — заявил Злат таким тоном, что Марк остолбенел. Он не знал, как лучше выведать у Злата, какие секреты шаманские ему бабка Вера передала, поэтому настроился на долгие беседы, чтобы не спугнуть мальца. А он с детской непосредственностью заявляет о том, что должно быть страшной тайной за семью замками. Злат, по-видимому, сам испугался собственной откровенности, улыбнулся:

— Поверил? Купился, Маркуша, скорики-лорики?

— Купился, — Марк погладил Злата по голове. — Мне твоя баба Вера много чего интересного рассказывала про колдунов, шаманов, нечистую силу, да не выбрала она меня себе в помощники. Маме твоей секреты передала. Теперь Стеша знахаркой будет. Теперь она станет порчу да сглазы снимать.

— Не станет, — Злат насупился. — Баба Вера запретила ей это делать. Ни к чему чужую карму на себя брать, чужими грехами жизнь свою укорачивать.

— Вот как? Интересно. Что ещё баба Вера тебе говорила? — Марк решил действовать.

— Говорила, что радость нужно уметь пережить. Не у всех это получается…

— Погоди, бред какой-то ты сейчас сказал, — прервал его Марк. — Радость нам дана, чтобы радоваться. Это горе нужно суметь пережить.

— Всё так. Но люди не могут пережить чужую радость. Радоваться вместе с другими не все хотят. Если тебе хорошо, то другому из-за этого плохо, зависть и злость его душат. Не может он взять в толк, почему это тебе такая радость привалила, а не ему, — сказал Злат со знанием дела.

— Слушаю я тебя и удивляюсь. Вроде маленький ты ещё, а рассуждаешь, как старик столетний.

— Я не маленький. Мне уже двенадцать лет.

— Двенадцать, это не сто, мой мальчик, — Марк улыбнулся. — Не по годам ты умён, дружище. Не иначе, как баба Вера тебе свою мудрость передала.

— А кабы и так, что из этого? — огрызнулся Злат.

— Из этого следует, что с тобой ссориться не стоит. Колдуны — народ особенный, непредсказуемый. Чуть что не так… лорики-ёрики, и arrivederci Roma.

— Какой ещё Рома? — не понял юмора Злат.

— Это значит: до свидания, Рим, в переводе с итальянского, — пояснил Марк.

— Ясно. Я теперь буду говорить: arrivederci МарМих, если что не по-моему будет, — усмехнулся Злат.

— Но-но, ты мне эти шуточки брось, — Марк погрозил ему пальцем. — Мне нужно сценарий дописать и фильм снять, где мамка твоя главную роль сыграет.

— Она уже главную свою роль сыграла, когда с тобой на сеновал пошла, — сказал Злат, пробуравив Марка недобрым взглядом. У того на лбу выступила испарина.

— Ты всё видел? — голос дрогнул.

— Видел и слышал, какие обещания ты ей давал. Соврёшь… ло-рики-ёрики… арривидерчи МарМих… — Злат показал ему кулак.

— Лорики… — повторил Марк, понимая, что влип. Его предупреждали, что с бабкой Верой лучше не связываться, а он нарочно к ней ходил, выведывал секреты… довыведывался. Попал, как кур в ощип… Не выбраться теперь. Хотя, выход должен быть… Стеша… Да, нужно её о помощи попросить. Она добрая, не откажет. Она сможет найти подход к сыночку. От неё Златик не станет скрывать ничего. А уж он, Марк, потом найдёт возможность отомстить за поруганную честь и свободу. От последних слов самому смешно стало. Какая честь? Не мальчик он давно. К тому же сам добровольно голову в петлю сунул да ещё и попросил, чтобы верёвочку потуже затянули. Винить некого.

— Воды дать? — спросил Злат.

— Воды? — Марк поднял голову, посмотрел на Злата, кивнул. — Да, можно… Я бы и от рюмки водки не отказался.

— Этого зелья в нашей избе нет. Настойка у дедки. Туда иди, если охота…

— Туда… А что, это прекрасная идея, — Марк поднялся и ушёл.

— Испугался, голубчик, — Злат потёр руки. — Это хорошо, что испугался. Теперь уж точно от мамки никуда не денешься…

Марк вышел из дома, сделал несколько шагов, остановился, ощутив неимоверную тяжесть, словно на плечи рюкзак с камнями надели. Возникло непреодолимое желание бежать без оглядки от этих людей, от мальчика, похожего на злого шамана, от Стеши, переполненной страстью, от мечты о мировой славе, к которой он так упорно стремится. Марк показался самому себе маленьким, жалким, ничтожным человечком, не умеющим ничего, не знающим, из какого сундука достать мудрость. Подсказать некому. Остаётся ждать. А ждать Марк не любит, не умеет. Невмоготу ему сидеть на месте. Он мотается из города в город, от одной крайности в другую, пускается во все тяжкие. В свои тридцать с небольшим Марк уже прошёл огонь, воду и добрался до медных труб славы, но… открывшиеся было ворота, захлопнулись прямо перед его носом. Словно, кто-то невидимый сказал: «Подожди немного, парень…» И тогда он помчался в Чугуевку, в дом бабки Веры, в объятия смерти…

Марк чертыхнулся.

— Не нужно про смерть думать. Рано мне ещё с костлявой встречаться. Грандиозных планов у меня много. Всё сложится лучшим образом, если шаман этот маленький мне ничего не подпортит. Буду с ним дружить…

В саду послышались негромкие мужские голоса. Московский говор с ударением на «а» отогрел сердце Марка. Он любил москвичей, подражал им. Мечта поселиться в столице была одной из неосуществимых пока. Но Марк верил, что и с этой задачей он в ближайшее время справится.

Марк прижался к дереву, чтобы московские гости его не заметили, прислушался. Говоривших было двое. Один плакал. Второй утешал. Слова «батя» и «сын» звучали фальшиво, неубедительно, словно не было между этими людьми никакого родства.

— Не уберегли мы Лёлю… Как же так?

— Всё в мире конечно… Жизнь совсем ведь не от нас… Наше дело только в том и состоит, чтобы не сломаться… Я не сломался, когда Наташка моя умерла. Ей всего-то сорок пять было. А маме в два раза больше… Мы ничего исправить уже не можем, батя, крепись…

— Умом я это понимаю… Я ведь уже дед без малого сто лет, но знаешь, ощущение такое, словно на распутье стою. Направо пойдёшь в плен попадёшь, налево — голову сложишь, а прямо — любовь потеряешь… Везде потери, везде… Что делать?

— На месте стой и жди своей участи.

— Стою и жду…

— Знаешь, батя, меня Степанида огорошила своим рассказом про фантастическое исчезновение и возвращение Леонида. До сих пор поверить не могу в то, что это не сибирские сказки.

— И меня её история ошеломила. Я ведь все эти годы Лёлю не пускал сюда, а она рвалась на могилке побывать, узнать причину смерти Леонида. Каждый год она собиралась поехать, но я какие-нибудь предлоги находил веские, чтобы её удержать, чтобы не пустить сюда… И вот, пожалуйте… Не заблажила Лёля наша на старости лет, как я думал, а…

— Почувствовала силу притяжения первой любви, — проговорил Георгий. — Леонид ей посылал свои позывные, но они приходили искаженными. Вражеская станция глушила эти космические сигналы любви, поэтому расшифровать их Лёле было сложно. А в один прекрасный день позывные прорвались. Лёля их услышала и помчалась на край света…

— Рванулась, как ракета в космические дали… — Михаил Андреевич вздохнул. — Где ты теперь, Лёлечка моя родная? Не ответит она нам, сынок…

— Погоди, батя, мы её мертвой ещё не видели. Может, это и не она вовсе…

— Не придумывай, Гошан. Паспорт, одежда, чемодан, тетрадь, письмо… Слишком много вещественных доказательств… И потом, зачем Стеше этот цирк?

— Да мало ли на свете аферистов, отец. Вспомни Остапа Бендера и сыновей лейтенанта Шмидта. Не удивлюсь, если окажется, что в кустах стоит твой сынок внебрачный и подслушивает нас, — хмыкнул. — Бред, конечно, я несу. Но места здесь шаманские какие-то… Мальчик этот Злат странный очень. Вроде ребёнок, а присмотришься — старый дед. Взгляд у него злой, жуткий даже какой-то…

— Да? Я не заметил…

— Ты ослеп от горя, батя. У тебя стресс… Ты Лёлю любил, привык, что она всегда рядом. Шутка ли, шестьдесят лет вместе прожили. Но ты прошлое старался не вспоминать и маме не позволял этого делать.

— Не позволял, потому что ревновал её безумно к этому прошлому…

— Эгоисты мы с тобой, Михаил Андреевич. Я Наташку ревновал безумно и что? Нет её, а я есть. Мы с тобой есть… Танюха есть, дети наши, внуки, сад вот этот есть, небо, трава, а любимых наших нету…

Расколот мир на до и после,

И ничего не изменить.

Расколот мир. И нам с тобою

Даётся тоненькая нить,

Едва заметная для связи

Для позывных коротких SOS.

Расколот мир, но как хочу я

Увидеть милую средь звёзд…

И к ней рвануться, что есть силы

Кометой огненною ввысь,

Чтобы услышать тихий голос,

Слова: держись, родной, держись…

Ты сильный. Ты всё сможешь, сможешь.

Пока ты нужен на земле…

Расколот мир… И я тоскую

Здесь в поднебесье о тебе.

Я посылаю свет свой яркий,

Чтоб ты не сдался, мой родной.

И память, память неизменно

Звучит гитарною струной…

Расколот мир на до и после

Не плачь. Не разорвётся нить.

Мы люди, созданные Богом.

Нам предначертано любить…

— Давненько мы с тобой по душам не разговаривали, сынок. Заботы, заботы какие-то, будь они трижды неладны, — сказал Михаил Андреевич раздражённо.

— Да, батя, забот много, ты прав. Но без них не прожить. Я вот сейчас загружен по горло, пишу сценарий «Отелло». Адаптирую стихи в прозу. Антрепризный спектакль будет на потребу публике, — усмехнулся. — Отелло — капитан корабля красивый мужик влюбляется в Дездемону, то бишь, своего первого помощника… Деться им некуда, корабль бороздит просторы Тихого или Атлантического океана… Сейчас это модно, батя.

— Это было всегда… Содом и Гоморра — ярчайший пример тому. Если почитать, что там творилось, волосы последние выпадут. Но… Кто сейчас историей увлекается? Почти никто. Мы теперь всё больше про вампиров, посланников тьмы и звёздные войны говорим, хоть ничего в этом не смыслим.

— Давай не будем о потустороннем, отец. Ты мне лучше скажи, у тебя до мамы была такая встреча, которая жизнь твою перевернула, а тебя самого наизнанку вывернула?

— Была, как не быть… Она называла себя Гюзель — красавица. Но я не уверен, что это её настоящее имя. Хотя… Гюзель моя — лихая наездница с раскосыми глазами «скачка вся на волосок от паденья до полёта»[6]. До сих пор душа замирает, когда вспоминаю тот миг… Миг всего-то и был, а на всю жизнь остался… Встреча с Лёлей меня успокоила, но тоненькая нить, связующая нас, осталась на всю жизнь сигналом SOS из прошлого… Только не услышал я правильных позывных, как Лёля, не встретил больше свою Гюзель… Всю нежность и любовь отдал Лёле… Ах, как тяжело, сынок… как невыносимо…

Марк, вытер испарину со лба, подумал:

— Вот так новость! Получается, что этот старичок — мой дед, на которого я похож, как две капли воды по утверждениям бабуси. Мило. Но сказать московскому гостю об этом я не посмею. Высмеет мня его великовозрастный сынок Гошан. Он же провидец, предсказатель… Вычислил родственника, сидящего в кустах… А значит, дедуля, ничего я тебе пока не скажу. Не узнаешь ты красивое бабушкино имя. Останется оно для тебя скачкой, мигом счастья, который никто из земных женщин не смог затмить…

Марк повернулся, чтобы уйти, но слова Георгия его остановили.

— А я, батя, сегодня удар в солнечное сплетение получил, когда Степаниду на перроне увидел. Ноги подкосились. Господи, почему, зачем мне это теперь, когда пол-жизни за плечами? Неужели я ещё могу любить и голову терять? Неужели мне посылается ещё один шанс испытать величайшее чудо любви? Так думал я, глядя в её бездонные глаза. Умер почти… А потом выяснилось, что она моя сестра по отцу… И моё нечеловеческое к ней влечение можно объяснить генами или родственными связями. Но не желаю я объяснять ничего, батя. Какая она мне, к чёрту, сестра? Не нужна она мне в этой роли. Я хочу с ней остаток жизни прожить в любви и согласии. Брошу Москву, театры, друзей, собутыльников и останусь здесь, в Чугуевке. Ноги Стешины хочу целовать, понимаешь… каждый пальчик… Бред, конечно, но… ничего поделать не могу, словно колдовские чары какие действуют. Успокаиваю себя. Ругаю. Мы же на похороны приехали. Мама моя умерла. Не место и не время для таких мыслей и чувств… Но… Ох, отец, запутался я совершенно. Прости… Не могу я мысли свои обуздать. Не в моей это власти с недавних пор. Мама права была, когда говорила, что я последние мозги пропил… В Москве мне всё казалось нормальным, а здесь я чувствую себя спившимся идиотом. Сам себе противен. Дочка меня по врачам таскала, уговаривала не пить, кодировки предлагала, а я упрямился. Внучка как-то мне сказала с раздражением:

— Дед, ты мне такой мерзкий не нужен. Мне стыдно за тебя. Ты — интеллигентный человек, переводчик, сценарист, а сидишь, как бомж последний среди бутылок и грязи. Фу… Тебе женщина хорошая нужна…

— Хорошую женщину не найти, — сказал я ей тогда.

— Да ты не искал ещё. Тебе ведь бутылки важнее человеческих чувств, — заявила она и дверью хлопнула. Вот такие нравоучения позволяют себе мои потомки, — усмехнулся. — Правы они, батя. И вы с мамой правы… Я — алкаш… И в этой связи прошу у тебя прощения и совета. Как думаешь, стоит мне к Стеше на постой попроситься? Пустит она меня?

— Думаю, нет, — сказал Михаил Андреевич. — Стеша красавица. Думаю, у неё отбоя от женихов нет.

— А малец от кого?

— От мужа, наверное, — неуверенно сказал Михаил Андреевич.

— Ну, и где же этот муж, который объелся груш? — хмыкнул Георгий.

— Пойдём в дом и спросим у хозяйки об этом…

Марк сжал кулаки. Дикая ревность вонзилась клинком между лопаток.

— Не отдам Стешку никому, — процедил он сквозь зубы и зачем-то стукнул кулаком по стволу дерева. На землю упало несколько яблок. Марк поднял одно надкусил, выплюнул. Кислятина. Не созрели ещё. Бросил надкушенное яблоко и пошёл в дом Стеши.

Злат крепко спал, свернувшись калачиком. Марк поправил одеяло, прошептал:

— Спи, сынок, — усмехнулся. — Вот такой неожиданный поворот событий произошёл. Стеше скажу, чтобы она заморским гостям меня, как мужа представила. А Злату велю, чтобы он меня папкой называл временно для пользы дела. Не достанется моя Стеша никому.

Хлопнула дверь. Стеша вошла в избу уставшая, расстроенная. Марк обнял её, поцеловал в губы.

— Что, жёнушка, устала?

— Как ты меня назвал? — глаза засияли.

— Женой своей, — Марк крепче прижал её к себе. — Или не хочешь меня мужем звать? Другой кто приглянулся?

— Марик, да лучше тебя никого на свете нет… Никого… Люблю я тебя до истерики. Едва дождалась, когда гости угомонятся. Бежим на сеновал скорее, — Стеша разрумянилась. Её жар перекинулся на Марка.

— Бежим…

И снова долго и протяжно кричала кукушка, выл ветер, падали звёзды и до рассвета не гас огонь в сердцах двух людей…

Погребальный обряд прошёл по всем правилам. Два одинаковых гроба, обитых пурпурным бархатом, стояли рядом. Лёля Наумовна, одетая в бело-розовый наряд, выглядела помолодевшей лет на сорок и непростительно счастливой. Морщины разгладились. На лице спокойствие и умиротворение.

Леонид Степанович стал выше, строже, но радость с лица не исчезла. Казалось, что он заснул просто. Вот сейчас откроет глаза и прочтёт стихи или байку сибирскую расскажет. Злат стоит близко-близко, держится за деревянный край, обитый белыми кружевами, ждёт пробуждения деда. Но тот не шевелится. Тогда Злат переводит взгляд на Георгия и говорит негромко:

— Ты, когда умрёшь, таким же красивым будешь, как дедка мой. Георгий отшатнулся, закашлялся, отошёл в сторону.

— Что за малец такой, шайтан его разбери, — выругался он мысленно. — Кто его просит лезть со своими словечками? Не желаю я ничего знать про наше вымышленное родство. Мой отец Михаил Рассольцев, и я Рассольцев…

Застучали молотки, забивающие гвозди в крышки гробов. Татьяна и Стеша завыли. Георгий поддержал отца. Не хватало ещё, чтобы тот раскис.

Михаил Андреевич держался молодцом. Хотя было видно, что удается ему это с большим трудом. Никто не догадывался, что стоя у могилы, в которую летят комья земли, он представляет свои похороны. Он чувствует, что его финальный день уже близок, и думает о том, что всё в жизни не от нас, а всему есть время и случай…

Времени у Рассольцевых немного. Не рассчитывали они задерживаться в Чугуевке надолго. Билеты купили в два конца. Никто не предполагал, что Лёля захочет быть похороненной в Сибири. Поминки были скорыми. Говорили мало. Татьяна вообще молчала. Погребальный обряд её поверг в транс. Она ещё надеялась на то, что произошла чудовищная ошибка, что мама жива. Но… чуда не случилось. Трагедия разрушила привычный мир, в котором Татьяна жила все эти годы. Мама была её мозговым центром. А теперь, у кого спрашивать совета? К кому бежать? С кем поговорить о женском, наболевшем? Столкновение с пустотой для Татьяны катастрофа. Да, отец и брат рядом. Но это всё не то…

Мама была стержнем, которого теперь не будет… Нужно бы поплакать, да слёз нет. На кладбище она завыла вслед за Стешей, но легче не стало. Пустота словно поглотила её… Нужно время, чтобы найти выход, чтобы свыкнуться с утратой и жить дальше по-другому…

Только в Москве, упав на мамину кровать, Татьяна разрыдалась. Слёзы лились три дня кряду. Татьяна жалела себя. Она же маленькая и любимая самая была, а теперь…

— Ах, мамочка, мамочка, почему же ты так поступила со мной? — шептала Татьяна, понимая абсурдность своей истерики. Но перебороть эгоизм не могла. Было сложно менять давние привычки, перестраиваться на новый лад. Смешно, конечно, шестидесятилетняя тётя ревёт, как капризный ребёнок, как изнеженная дурочка блондинка. Хватит. Нужно взять себя в руки. Маму не вернуть.

Татьяна вытерла слёзы, распахнула окно, сказала громко:

— Нужно жить дальше… Я привыкну к тому, что мамы нет… Я справлюсь со своим одиночеством… Нет никакого одиночества, Таня. Ты всё это выдумала. У тебя дети, внуки, муж, отец… А мамочки нет, — снова слёзы градом. Ах, напасть какая?

И снова пластинка крутится по кругу. Жалость к себе, перетекает из одной чаши в другую до бесконечности. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не пришёл Танин супруг Сергей и не увёл её домой.

— Хватит выть уже, — строго сказал он. — Живи… Думай о том, что мама твоя в Сибирь уехала погостить. Навестить её мы пока не можем. А потом, Бог даст…

— Господи, Серёжка, да как же мы могли её отпустить? Почему не удержали? Мы же и на могилку лишний раз не сходим… Не наездишься туда-сюда…

— Прах предан земле, а душа в небесах парит, поэтому не заморачивайся по поводу могилки. Смотри лучше в небо, вспоминай всё хорошее, а плохое забудь, — посоветовал ей Сергей.

— Не могу пока. Не получается, Серёженька…

— Никто от тебя не требует сиюминутного забвения. Живи, не заостряя внимания на своём горе и прекрати себя жалеть. Жалей нас, люби нас, живущих рядом…

Его слова Татьяну успокоили. Она, наконец-то, осознала, что жизнь неизменно заканчивается смертью, и с этим ничего не поделаешь… «Живые знают, что умрут, а мертвые уже ничего не знают… Ничего…»

Михаил Андреевич остался один. Он ходил по комнатам и всё время натыкался на Лёлины вещи. То брошь на столике увидит, то книгу раскрытую, то вышивку, то акварельные наброски, то краски, то тетрадь с формулам. Он всё аккуратно собирал в одно место на стол в своей комнате, но напоминаний о Лёле меньше не становилось, словно кто-то нарочно разбрасывал её вещи.

Домработница Надя, которая помогала им уже лет пятнадцать, старалась утешить Михаила Андреевича. Но её услужливость его взбесила. Он раскричался на Надю из-за сущего пустяка, хотя никогда голос на женщин не повышал. Хлопнул дверью, ушёл из дома. Бродил по улицам, понимая, что спасения от злости нет. Не от злости, даже, от памяти о Лёле. Каждый листик на дереве, каждая травинка шепчет ему дорогое имя: Лё-ля…

Он присел на лавочку, сгорбился, глаза затуманились слезами. Нелепейший вопрос: почему? стукнул в сердце. Ответ Михаил знал давно. Его об этом предупредила ночная гостья, реально-нереальная персона, как любила говорить Лёля, когда рассказывала ему свои сны.

Нереально реальная женщина высокая, холёная с черными волосами пришла к Михаилу во сне много лет назад, уселась на край кровати, рассмеялась. Смех был похож на воронье карканье. Михаил попытался прогнать незнакомку, не смог. Проснуться тоже не получилось. Гостья, по видимому, обладала магической силой, противостоять которой было невозможно. Михаил лежал бездвижно, смотрел и слушал, а незнакомка говорила. Иногда она его ругала, иногда наставляла, иногда даже хвалила и предостерегала, но чаще рассказывала небылицы, которые Михаила сердили. Не желал он слушать гостью, но ничего поделать не мог.

Визиты дамы повторялись с завидным постоянством. При чем это было всегда за несколько дней до того, как Лёля намеревалась отправиться в Сибирь. После таких ночных встреч Михаил делал записи в старой ученической тетради и прятал её подальше, чтобы Лёля не узнала о незнакомке по имени…

Михаил выпрямился.

— Как же её звали? Я же знал. Она мне называла своё имя… Не помню…

Он встал, пошёл домой. Надя о чем-то его спросила, он отмахнулся. Потом… Всё потом… Прошёл в свою комнату, вытряхнул содержимое из нескольких ящиков письменного стола. Нашёл заветную тетрадь, открыл, перелистнул несколько страниц. Вспомнил, что делал эти записи с оглядкой, боялся Лёлиной ревности, а она и не думала его ревновать. Она ему доверяла всегда, как самой себе. А он? Он ревновал её безумно к прошлому, к Леониду… Получается, что ревность эта была не беспочвенной. Незнакомка говорила правду. Ой, да, как же её имя? А вот, нашёл… Ве-ра… Вера. Просто-то как! «По вере вашей да будет вам». Веришь ты или нет, вот главный нынче вопрос.

Я незнакомке своей не верил… Думал, что она хочет нас с Лёлей рассорить… А ведь мы и ссорились всегда после её визитов… Странное совпадение или… взаимосвязь… нить из прошлого… канат… позывные SOS… Что ещё? — Михаил Андреевич задумался. — Ещё мне Вера историю своей жизни рассказала. Зачем? Хороший вопрос. И ответ имеется. Она хотела, чтобы я Гошке эту историю пересказал. Он же у нас сценарист, писатель… Я тоже человек искусства, значит, расчет точный… Но… Мы Веру подвели. Я её историю записал и в стол спрятал, негодяй… Вот она, история. Не полностью, правда, но хороший автор додумает, допишет нужные сюжетные линии с легкостью. Сериал может получиться первоклассный. Мыльная опера, как сейчас любят… Посмотрим, что тут у нас за история…

Михаил Андреевич углубился в чтение. Надя заглянула к нему в комнату, воскликнула:

— Ой, да что же вы тут наворотили-то, миленький мой?

Михаил Андреевич даже не повернул голову. История Веры так его потрясла, что он лишился слуха…

Вера

— Возможно ли перемещение во времени безо всяческих приспособлений? Возможно, если ты наделён сверхфизической силой. Но всё, что сверх таит в себе опасность, потому что забирает у тебя душу, потихоньку вытягивает её, превращая тебя в бездуховное существо, в субстанцию способную к перемещению во времени и пространстве, — сказала незнакомка в первую их встречу. — Хотите получить такую силу? Не отвечайте сразу «нет». Я дам вам возможность всё обдумать. Дам немного времени… А пока расскажу о себе…

Михаил лежал без движения, смотрел на нереально реальную женщину через полуприкрытые веки. Он не мог досконально разглядеть её лица, потому что из Лёлиной спальни, расположенной напротив, проникал в комнату свет уличного фонаря. Свет слепил его глаза, превращал незнакомку в размытый силуэт. Михаилу понял, что всматриваться бесполезно, закрыл глаза, превратился в слух…

— Моё имя Вера Верлен. Я родилась в Париже и прожила бы там всю жизнь. Но маменьку угораздило влюбиться в русского офицера. Она убежала с ним не куда-нибудь в Версаль, а в глухую Сибирь, забрав меня с собой. Мне дали новую фамилию Золотарёва и отчество Васильевна по имени новоявленного папаши. Смешно до слёз…

Пути обратно для меня не было. Был только путь вперёд, и я его прошла с честью. Была комсоргом, парторгом, первым помощником директора завода, на который приехал по распределению мальчик… юноша…

Роковая встреча произошла в сентябре. Он вошёл в мой кабинет, улыбнулся. Ещё не сказал ни слова, а я поняла — мой, никому не отдам… И плевать, что молодой совсем, что я на десять лет старше. Имя — песня сладкозвучная Леонид, Лёнечка Белый… Безумие какое-то… Смотрю на него и голову теряю…

— Ко мне скоро невеста приедет, — делится он со мной своей радостью.

— Вздор какой, — думаю я. — Зачем она нам? Третий всегда лишний…

Приехала. Девочка смешная курносенькая… Косички в разные стороны торчат, в глазах испуг… Осталась… Господи, зачем? И ребёнок вдруг… А я и забыла, что у женщин дети рождаются… У женщин… Почему у меня нет? Хочу ребёнка от Леонида. До истерики хочу… Что делать?

Отправляю его по вопросам завода в командировку. Знаю, это единственный шанс, который упускать нельзя… Упорствую, принуждаю его ехать… Девочка против. Но, кто её спрашивает? Машина скрывается за горизонтом. Всё… Леонид теперь в моей власти… Мой… Никому не отдам… Вспышка моей сверхфизичкской силы его парализует. Он умирает, впадает в летаргический сон, теряется во временном разломе…

А я становлюсь для девочки лучшим другом и выпроваживаю её с ребёнком из Сибири… Верю, что она никогда не вернётся обратно… Не посмеет войти в круг, очерченный мною… Посылаю к ней надежного человека, который не пустит её в прошлое… Этот человек ты, Миша… вернее — Михаэль Кромм… У тебя, как и у меня корни остались в другой земле, в другом месте… Мы, как перекати-поле, должны за что-то зацепиться, чтобы жить…

Я цепляюсь за Леонида что есть сил. Пока я жива, они с Лёлей не встретятся. Я сделаю всё, чтобы он забыл про неё. А ты сделаешь всё, чтобы она не приезжала больше в Сибирь…

Но если Лёля решительно заявит, что едет в Сибирь, знай, что Веры Верлен больше нет, и сверхфизической силой обладает теперь другой человек. Кто? Поймёшь тогда, когда увидишь его… Запомни, Михаил, я передаю тебе часть своей страшной силы, чтобы ты смог удержать Лёлю подле себя… Но эту силу ты должен будешь отдать тому, кто её попросит у тебя после смерти твоей жены. Человек придёт к тебе так же как и я в ночном видении… Спи и ничего не бойся…

Михаил захлопнул тетрадь, отложил её в сторону.

— Бред какой-то… Хотя… Некий смысл в исповеди Веры Верлен прослеживается… Нужно позвать Гошана…

Георгий приехал через пару часов. Трезвый. Долго вертел в руках тетрадь, качал головой, приговаривая:

— Да, батя, задал ты мне задачку сверхфизическую… Здесь без хроматографа не разберёшься… А нашего главного физика нет, к сожалению… Ладно, скажи честно: ты меня считаешь тем пришельцем, охотником за силой, о котором мадам Верлен тебе наплела?

— Нет, что ты, — отмахнулся Михаил Андреевич. — Нет, Гошан, я про мальчика подумал, про Стешиного сына.

— Про маленького старичка Злата? — Георгий почесал затылок. — Да, в нём что-то мефистофельское проскальзывает, что-то в его облике настораживает. Да и сверхмудрый он не по годам. Словечки вворачивает колкие, как заправский обвинитель.

— Мальчик ведёт себя так, словно знает о своём превосходстве надо всеми, — подвел итог Михаил Андреевич.

— Как всегда в точку, отец. И что ты думаешь?

— Хочу, чтобы ты у меня ночевать остался.

— Хорошо. Но ведь я же не смогу в твой сон проникнуть и защитить тебя от этого злобного мальчика. Мы с тобой не в кино, а в реальности.

— Да знаю я всё, понимаю, — Михаил Андреевич улыбнулся. — Просто мне спокойнее будет, если ты останешься со мной.

— Ладушки, не дрейфь, батя…

Михаил Андреевич заснул быстро. Накопившаяся усталость сделала своё дело. Спал без сновидений. Утром проснулся в хорошем расположении духа. Решил, что не нужно обращать внимания на предостережения реально-нереальной Веры. Георгий его поддержал:

— Поживём ещё, батя. Поживём…

История реальной Веры Васильевны Золотарёвой была не такой, как её услышал Михаил Рассольцев. Мать Веры Анна Фролова, Аннушка вовсе не была француженкой. Она преподавала французский язык, в тайне мечтая о блистательном Париже, в котором неоднократно бывала до революции их семья. Анне снились балы, а муж Василий — красный командир, со всей пролетарской ненавистью высказывался о недорезанных буржуях.

Василий гордился, что является полным тезкой Василия Ивановича Чапаева. Свято верил в то, что новый мир будет построен, и тот, кто был никем, непременно станет всем. Он призывал дочь Веру идти по революционному пути, чтобы стать рулевым своей судьбы.

— Держись поближе к верхам, Верка, и всегда будешь на плаву. Не щади никого. Думай о себе. Себя ставь выше остальных. Помни, чья ты дочь! Гордись своей родословной!

С малолетства в мыслях Веры присутствовала некая раздвоенность. Она-то и заставляла девочку находить любые способы для достижения желаемого результата. Вера жалела мать, которая не умела подладиться под обстановку, не знала, как угодить мужу. Ей, изнеженной барышне, окончившей Смольный Институт Благородных Девиц, пришлось поехать в Сибирь, столкнуться с иной реальностью, о которой она ничего не знала прежде.

Анна теперь сама носила воду из колодца, готовила еду в русской печке, стирала бельё на реке, копала огород, чистила сточную яму. Миф о прекрасном будущем, о новом мире, который намеревались построить красные командиры и солдаты, Анну разочаровал настолько, что она чистосердечно призналась Василию Сказала, что больше не может так жить, что хочет вернуться в Петроград. Красный командир выслушал жену со спокойным, непроницаемым лицом, достал наган, воткнул ей в лоб, процедил сквозь зубы:

— Змею я пригрел на своей груди. Умри… Я измены Родине не прощаю…

Вера истошно закричала. Василий опустил наган.

— Живи пока… Дочь благодари… — ударил Анну наотмашь. Та упала на пол, из носа потекла кровь.

— Ма-а-амочка, — бросилась к ней Вера. И снизу вверх на отца. — Изверг, зверь… За что?

— Молчи, защитница, — пнув дочь ногой, приказал Василий. — Сидите тихо, иначе убью…

Вера прижалась к матери.

— Прости меня, доченька, — простонала та. — Он не даст нам житья… Тебя пожалеет, а меня убьёт непременно…

— Нет, мамочка, нет… Он хороший… — запротестовала Вера. — Отец не посмеет… он нас просто стращает.

— Он не просто стращает, Вера, он простить не может, что ты не его дочь, — сказала Анна тихо.

— Не его? Как это?

— Ах, душа моя… прости. Виновата я, что не осталась в Париже с твоим настоящим отцом, — призналась Анна. — Не знала я тогда, что беременна. Анри умолял меня не уезжать, а я… Господи, почему мы не слушаем свою душу? Почему не верим своей интуиции? Если бы я не уехала от Анри, то сейчас бы Антуанеттой была, а не Анкой женой боевого командира. И жили бы мы с тобой не в хибаре этой, а в замке на берегу реки Сены. Если со мной что случится, разыщи Анри Верлена, доченька.

— Мама, да зачем ты меня пугаешь? — Вера прижалась к ней, расплакалась.

— Милая моя девочка, тяжело мне очень, страшно, — голос Анны дрогнул. — Чувствую я что-то недоброе… Чернота внутри и пустота могильная…

— Ма-а-а- ма, — завыла Вера еще сильнее. — Не думай о плохом… Он просто стращает нас…

— Просто стращает, — повторила Анна бесцветным голосом…

Василий их не стращал. Через неделю, когда Вера уехала с агитбригадой в соседний посёлок, он застрелил Анку в сарае. Выпустил в неё все патроны. Сделал это с безжалостным наслаждением. Труп жены зарыл тут же в саду под яблоней. Даже в тряпку заворачивать не стал. Много чести…

Вечером вернулась Вера. Василий сказал ей, что Анка таки сбежала в Париж. Даже всплакнул. С горя выпил стакан самогона и захрапел… Вера убрала со стола, пошла в сад. Сердце ныло. Не верилось ей, что мама вот так убежала, не взяв с собой ничего, не попрощавшись с нею. Было в поведении отца что-то настораживающее. Сцена с наганом не выходила из головы.

— Не иначе, как застрелил мамку, ирод, — Вера прижалась к яблоне, расплакалась. — Ой, да за что, за что?

Вспышка света Веру испугала. А тихий материн голос поверг в шок. Девочка стояла и смотрела на светящийся шарообразный сгусток, приближающийся к ней.

— Не бойся, Вера. Меня нет… Я мертва… Но моя сила и моя ненависть перетекают в тебя… Ты станешь особенной, Верочка. Ты сможешь управлять временем и пространством… Закрой глаза и ничего не бойся…

Вера зажмурилась. Удар в солнечное сплетение был таким сильным, что она упала лицом вниз, в перекопанную землю. Зачем-то принялась рыть её руками. Наткнулась на что-то холодное. Закричала так, что сбежались соседи. Увиденное поразило даже мужчин. Окровавленный труп Анны достали, погрузили на телегу, увезли в участок.

Красного командира Василия Ивановича Золотарёва арестовали, но довольно быстро выпустили за недостаточностью улик. Он вернулся домой постаревшим, надломленным и через пару месяцев умер. Вера похоронила его подальше от матери. Долго смотрела на металлический крест с красной звездой и думала о том, что она теперь круглая сирота. Чтобы хоть как-то себя утешить она придумала сказку про мать француженку и молодого офицера, с которым та убежала из Парижа. Сама поверила в эту историю, сжилась с нею. Говорила она по-французски сносно, поэтому никто не сомневался в правдивости её слов. Когда рухнул железный занавес, и снова стало модным козырять своим дворянским происхождением, Вера вспомнила об Анри Верлене. Искать она его, конечно же, не стала, а картинку замка из журнала вырезала и в рамочку вставила.

— Это наш родовой замок, — говорила она многочисленным ухажёрам, от которых не было отбоя.

Вера не торопилась отвечать взаимностью никому, потому что тайно встречалась с директором завода Макаром Ильичем. Он брал её с собой в Москву в командировки. Ах, какое это было счастливое, сказочное время. Макар Ильич звал Веру замуж, предлагал бросить всё и рвануть на край света. Она отказалась, вспомнив, чем закончилась история любви её матери и красного командира. Но сына от Макара родила. Мальчика назвали Ильёй и отдали на воспитание бездетной сводной сестре Макара Ильича Зинаиде, которая жила в Хабаровске. Свободу Вера любила больше, чем Макара Ильича и сына, поэтому легко рассталась и с тем, и с другим. Про ребёнка в Чугуевке никто не знал. Вера надолго уехала, якобы, улаживать дела с наследством. По возвращении, на вопросы любопытных отвечала так:

— Папенька мой, Анри Верлен, оказался любвеобильным человеком. Женился и фамильный замок завещал новой семье. Они его быстро продали, деньги поделили. Мне досталось только фото из архива. Вот…

Вера попросила фотографа сделать ей снимок с вырезанной когда-то из журнала картинки. Тот просьбу выполнил, но вразумительного ответа на вопрос: зачем ей это нужно? так и не получил. Не захотела Вера посвящать постороннего человека в свою тайну. Главное, снимок есть. Теперь она может нос утереть злопыхателям.

О том, что своим фамильным замком она называла замок Во-ле-Виконт, Вера узнала незадолго до смерти. История замка её поразила. Во-ле-Виконт построили в 1661 году по приказу Николя Фуке, который был на ту пору казначеем французского Короля Солнце. Взбираясь по карьерной лестнице в министерстве финансов, Фуке много тратил на своё личное имение. Ему хотелось превзойти Людовика. Он позвал известного тогда проектировщика Луи Лево, который создал превосходный дворцовый комплекс. Оформлением интерьеров замка занимался Андре Ленотр, а парком — Шарь Лебрен. На новоселье в замок Во-ле-Виконт 17 августа Фуке пригласил весь цвет Парижа, в том числе Мольера и Лафонтена. Каждому гостю щедрый хозяин подарил по лошади. Это переполнило чашу терпения короля Людовика XIV, и он приказал своему верноподданному мушкетёру д’Артаньяну арестовать зарвавшегося министра финансов. Команду Лево, Ленотр и Лебрен король пригласил для строительства Версаля, который сделали похожим на замок Во-ле-Виконт, учтя все промахи, допущенные при строительстве. Версаль стал летней резиденцией французских королей.

А замок Во-ле-Виконт ждала иная участь. Много раз он переходил из рук в руки, пока в 1847 году его очередной хозяин граф Шуазель — Прален, не зарезал свою жену — мать восьмерых детей из-за страсти к гувернантке. Замок приобрёл дурную славу и долгое время пустовал. Сохранить для потомков этот заброшенный шедевр зодчества решился сахарный магнат Альфред Соммье, который выкупил и отреставрировал Во-ле-Виконт.

— Ах, не знала я об этом, — сетовала Вера Васильевна. — Какие совпадения! Прямо история моей семьи… Страсти у папаши моего Василия к другой женщине не было, и детей мама столько не смогла бы родить, но убийство на лицо… Значит движущей силой безумия являются ревность и страсть… Во все времена ради достижения собственной цели, ради богатства и власти люди готовы на многое и даже на преступление… Не удивительно, что я одна из таких людей…

Вера знала о своих грехах, понимала, что приходит время отвечать за содеянное зло. Это её пугало. Страх поселился внизу живота и медленно полз вверх, парализуя сознание. Совесть, спавшая всё это время, встрепенулась, дала о себе знать. Вера устыдилась того, что практически убила Леонида, когда ввела его в кому. Обряд воскрешения, который она провела над ним позже, надломил его психику, сделал безвольным человеком. Правда, время от времени в сознании Леонида происходили проблески, и тогда он мчался искать свою Лёльку. Вера научилась контролировать и эту его блажь.

Когда же она поняла, что времени остаётся катастрофически мало, то решила передать свою сверхфизическую силу Злату. Вера не сомневалась в том, что мальчик со своей детской непо- средственностью выполнит любое её безумное требование. Злат ловил каждое её слово. Веру это радовало. Однако инструкции о проведении важнейших ритуалов она все же записала. Спрятала заветную тетрадь среди книг. Знала, домочадцы читать не любят, книги трогать не станут, а значит и тетрадь не найдут до поры.

Правда, на совсем уж непредвиденный случай Вера оставила для Стеши письмо. Верила, что смерть не заберёт её навеки. Ошиблась… Поблажек не делают никому, а обладателям сверхфизической силы тем более.

Вера Васильевна билась в конвульсиях несколько часов. Прошла через такие круги ада, о которых и помыслить не смела, когда надела мантию колдуньи. Она выла, каталась по полу, молила о пощаде, рвала волосы, раздирала в кровь тело, ничего не помогало.

Вера слишком поздно поняла, на какие страдания обрекает дочку и внука, попыталась предостеречь их, просила отказаться от колдовства, обратиться к Богу за прощением и помощью, но слов её никто разобрать не смог. Родные слышали только неразборчивые завывания, от которых стыла кровь.

Стеша отправила Злата к знакомым на окраину посёлка, но крики бабы Веры были слышны и там.

— Колдунья как мается, — говорили люди, крестясь.

— Поделом ей душегубке… — процедила сквозь зубы толстая тётка Соня.

Услышав эти слова, Злат рассвирепел, набросился на неё с кулаками.

— О, гляди-ка, дьявольское отродье, как защищает бабку свою, — воскликнула тётка Соня, оттолкнув мальчика.

Злат упал лицом вниз в дорожную пыль и заплакал. Поднялся он только тогда, когда затихли завывания бабки Веры, Веры Васильевны Золотарёвой-Верлен…

После похорон Злат сделал всё, как велела ему бабушка и даже на кладбище сбегал, но Вера Васильевна не воскресла. Зато новая бабуська из Москвы приехала. И теперь лежат в оградке трое: Вера, Леонид и Лёля. А на надгробном камне написано: «Всех объединяет смерть…»

Страшные слова, но они не лишены смысла…

Злат

Пятнадцатилетие сына Стеша решила отметить с шиком. Благо появилась возможность. Марк получил гонорар за сценарий документального фильма о старожилах посёлка Горячий Ключ. Сумма была такой внушительной, что можно было и в Париж махнуть, чтобы на фамильный замок Во-ле-Виконт посмотреть.

— Давайте в Москву для начала поедем, — предложил Злат. — Я ведь не видел её. Мне интересно узнать, какая она столица нашей Родины. Да и дедку пора навестить.

— Какого дедку? — испугалась Стеша.

— Мужа московской бабуськи, — пояснил Злат.

— Верно! — обрадовалась Стеша. — Они нас звали. Едем…

— Я к вам позже присоединюсь, — сказал Марк. — Дела нужно закончить кое-какие. А вы поезжайте…

Дали телеграмму, поехали. На вокзале их встретил Георгий, сказал:

— Михаилу Андреевичу нездоровится. Возраст солидный девяносто пять уже. Мы его навестим, а потом ко мне поедем. У меня квартира большая, места всем хватит. Я вдовствую много лет. Были, конечно, приходящие тётеньки, но никто надолго не задержался. Лёля Наумовна их отвадила. С характером дама была, о-о-ох…

— А мне она мягкой и доброй запомнилась, — сказал Злат. — Глаза у неё лучились. Голос такой негромкий, нежный и улыбка… Нет, она совсем не характерная. Вы нашу бабу Веру не видели. Вот та с таким характером была, что чертям страшно делалось от одного взгляда.

Георгий рассмеялся. Злат повзрослел, возмужал, подрос. Не было больше в его лице пугающего старческого всезнайства. Мальчик, как мальчик, современный подросток. Хотя, если сравнивать Злата с внучкой Георгия Алисой, то мальчик на её фоне — простофиля. Да и что ждать от деревенского паренька, живущего вдали от столичного информационного изобилия. Тут через сто километров уже глушь начинается, а через тысячи — шаманы, шайтаны и прочая нечисть… Стоп…

Холодок пробежал по спине Георгия. Он вспомнил записи отца о колдунье Вере Верлен, запротестовал, закричал мысленно:

— Нет, отцу рано ещё уходить… Злат ему ничего не сделает… Не вампир же он, в конце концов. О-о-о, дались мне эти вампиры. Насмотрелся про графа Дракулу…

— С Вами все в порядке, Георгий Михайлович? — участливо спросила Стеша, проведя рукой по его щеке.

— Зачем она это сделала? — подумал Георгий, целуя Стешину руку. Желание обладать этой женщиной чуть не лишило его рассудка. Георгий едва совладал с собой, плюхнулся на переднее сидение подъехавшего такси, назвал адрес. Попросил шофера проехать через центр, чтобы показать гостям столицу.

Дорога успокоила Георгия, а достопримечательности Москвы, о которых он рассказывал, не поворачивая головы, охладили его страсть. В квартиру отца он вошёл спокойным, улыбающимся, счастливым. Михаил Андреевич искренне обрадовался гостям, как родным. Расцеловал Стешу, обнял Злата, воскликнул:

— Ты, брат, настоящий боец! Бицепсы есть, косая сажень в плечах. Горжусь. Каким спортом занимаешься?

— Никаким. Вёдра таскаю да дрова колю. Огород ещё копаю. Мы с мамкой полгектара картофелем засадили. Трудимся…

— Молодцы. Никакие стрессы вам не страшны. В Москву какими судьбами?

— Вот, привезли Вам привет от Лёли Наумовны, — Стеша протянула ему узелок с землёй. — Мы за могилкой ухаживаем. Надгробную плиту поставили. Цветы там растут разные: ландыши, пионы, розы дикие, лилии… Красота одним словом. В прошлом году рябина выросла. Ягоды сладкие почему-то и крупные, словно не рябина это, а вишня китайская. Может, скрестилась как-то… Не знаю… Мы вам мёда и грибков сибирских привезли. Кушайте на доброе здоровьице.

Домработница Надя гостей встретила настороженно. Не понравилась ей ладная красивая сибирячка Стеша. Углядела она в ней соперницу. Михаил Андреевич глаз с девки не спускает, того и гляди набросится на неё, как бойцовский петух. Срам-то какой… Да, Стеша красивая, молодая, но чужая совсем… Говорливая очень… Помолчала бы немного. Нет ведь, не угомонится никак…

Надя сердилась, хотела поскорее гостей выпроводить, чтобы Михаил Андреевич принадлежал только ей. За три года она приучила его и себя к мысли, что Господь даровал им это позднее счастье в награду за лишения, которых у каждого было с избытком. Забота и опека переросли в нечто большее. Михаил Андреевич гладил Надю по голове, называл «душа моя». Однажды попросил посидеть рядом, почитать ему перед сном. Она сидела, сидела, да и прилегла. С той поры они спят вместе, крепко прижавшись друг к другу. Спят и днём, и ночью. Надя оберегает Михаила Андреевича от злых духов, а он одаривает её своей сверхфизической силой…

Фантазия старого человека… Пусть. Зато ей хорошо. Дом есть, деньги есть, мужчина рядом, что ещё надо. Гуляют они под руку. Все знают, что она — помощница, сиделка. Дети рады, внуки и правнуки подавно. Им не нужно за дедом ухаживать, он под присмотром. Надю они любят, как родную. За двадцать с лишним лет сроднились. А сибирячка Степанида — враг. Зачем она приехала? Зачем её черти принесли?

— Что с тобой, Надюша? Ты сегодня сама не своя, словно бес в тебя какой вселился, — сказал Михаил Андреевич, взяв её за руку.

— Не бес, обида… за Лёлю Наумовну…

— О, душа моя, куда ты клонишь, — он покачал головой. — Выходит, ты у нас единоличница. А помру я, ты судиться за моё добро будешь, да?

— Бог с вами, Михаил Андреевич, — воскликнула Надя и убежала в ванную плакать. Она ругала всех, а особенно Стешу, но себя виноватой не считала. В чём её вина-то? В том, что заботится о старике или в том, что все эти годы любит его безумно? Пока Лёля Наумовна жива была Надя не смела на Михаила Андреевича смотреть. А уж когда хозяйки не стало, чувства сами на волю вырвались… Да, Надя целует и ласкает его, потому что он сам этого хочет. Ему нужны её ласки…

Надя схватилась за сердце, воскликнула:

— Господи, как я накрутила-то себя. Зачем это я так? Сибирячка в гости приехала. Она не виновата, что мужики на неё пялятся. Хочется им, вот и смотрят. Посмотрят, посмотрят и перестанут… Перестанут, конечно… Она же не навсегда приехала, а на недельку… Потерплю…

Надя умыла лицо, напудрила нос, решила вести себя так, как полагается домохозяйке. Принесла пироги, поставила на стол:

— Кушайте, гости дорогие.

— Вот это дело, — похвалил её Михаил Андреевич. — Пироги у нашей Надюши фирменные. В духовке печёт, а словно из печки русской достаёт, — улыбнулся, заметив, как зарделась Надя. Отметил, что давно не видел её такой красивой, подумал:

— Ей лет чуть больше, чем Георгию, а прильнула ко мне дряхлому старику… Хорошо, что прильнула. Силу она мне дает. Рядом с молодкой я и сам молодым становлюсь… — погладил Надю по спине.

Она оценила его жест, кивнула одобрительно. Михаил Андреевич улыбнулся. За три года они научились посылать друг другу тайные знаки, хоть им и не от кого было таиться. Играли так… развлекались…

Михаилу Андреевичу захотелось поскорее выпроводить гостей и позвать Надю в постель. Он едва не сказал:

— Уходите скорее…

Дождался пока гости чай допьют, посмотрел на часы.

— Ой, Вам, наверное, нужно лекарства принимать? — всполошилась Стеша.

— Нужно, да и устал я уже, — Михаил Андреевич виновато улыбнулся.

Гости засобирались. Надя повеселела. Положила им пирожков в пакет, расцеловала, выпроводила. Бросилась в объятия Михаила Андреевича:

— Родной, родименький, люблю…

Огненная вспышка повалила их на кровать. Барабанная дробь сердец звучала долго, очень долго. Михаил Андреевич попал в центрифугу, потерял голову от быстрого вращения по кругу. Очнулся, когда движение закончилось. Перекатился на спину, отдышался.

— Надюша, это было, как в первый раз…

— В первый и было, — сказала она, поцеловав его руку. — Ты такой сильный и страстный, словно тебе не девяносто пять, а двадцать. А мне снова восемнадцать.

— Ты хочешь сказать, что стала женщиной в восемнадцать? — в голосе послышался упрек. Надя его уловила, рассмеялась.

— Я хочу сказать, что никогда ничего подобного не испытывала. И в то, что после восьмидесяти мужчина перестает быть мужчиной, я больше не верю. Убедилась на личном примере…

— На каком это личном? — он приподнялся. — Мне, между прочим, до восьмидесяти ещё целых шестьдесят лет прожить нужно. Сама же сказала, что мне двадцать.

— Так и есть, родненький, — Надя поцеловала его в губы страстно. — Так и есть…

Три дня Георгий показывал гостям Москву. Водил Стешу и Злата не только по главным достопримечательностям столицы, но и по заветным местам своей юности, вспоминал давно забытое. С радостью отметил, что желание приложиться к бутылке исчезло начисто. Лицо разгладилось, мысли просветлели, появилась неуёмная жажда жить полноценной жизнью. Жить так, как они жили в начале семидесятых. Захотелось любить всех красивых девчонок, гулять по московским улицам до рассвета, напевая самую популярную песню тех лет:

«А я иду, шагаю по Москве.

И я пройти ещё смогу

Солёный тихий океан

И тундру и тайгу…»

Захотелось пойти в кино, сесть на последний ряд и целоваться украдкой, как раньше. Господи, сбросить бы несколько десятков лет, и… Георгий повёл Стешу и Злата в кино. Не куда-нибудь, а в кинотеатр Пушкинский. Фильм был так себе, но зато Георгию удалось поцеловать Стешу в щёку. По-детски так, вскользь, где-то ближе к уху. Чмокнул и отвернулся. Стеша сделала вид, что не заметила его шалости.

Зато ночью пришла в комнату Георгия, остановилась на пороге в длинной белой сорочке, словно призрак его любимой жены Наташки. Он откинул одеяло. Стеша подошла ближе, распустила свою косу, сняла одежду, постояла немного в лунном свете, легла.

— Спасибо тебе, Георгий, за всё. Ты столько для нас делаешь…

— Вы гости…

— Гости… Да только мне показалось, что ты давно ждал вот этой минуты…

— Ждал именно этой…

— И я ждала, да совестно было…

— И мне, совестно…

— Я ведь с нашей первой встречи голову потеряла, — призналась Стеша.

— И я с первой…

— Так, что же мы, родненький?

— Что же мы?

Едва забрезжил рассвет, Стеша ушла. Нет, она растворилась, исчезла, как сладостно-волшебное видение.

— Сте-ша… Сте-па-ни-да… — Георгий поднялся, закурил. Дым свивался колечками, вырисовывая её имя.

— Не отпущу её никуда. Скажу ей об этом прямо сейчас… — Георгий шагнул к двери, но новая мысль остановила его. — Стеша — моя сестра… А, если нет… А, если да, что тогда? Бред… Кровосмешение нам не грозит. Мы же не будем детей рожать…

Да и в жёны я её брать не собираюсь, время другое. Будем жить, как все, без отметок в паспорте… А вдруг она не захочет переезжать в Москву? — хмыкнул. — Да, заковыка получается… Стоп, у нас мальчик есть. Да, точно, Злату учиться нужно. В институт ему поступать лучше в Москве… Зачем я об этом сейчас думаю? Недоспал, наверное, вот бред в голову и лезет… — Георгий усмехнулся, улёгся в кровать. — Всё потом, потом…

Телефонный звонок, разбудивший Георгия, был каким-то зловещим. Он снял трубку, услышал взволнованный голос домработницы Нади.

— Михаилу Андреевичу плохо, — рыдания. — Приезжайте скорее…

— Скорая была? — спросил он сухо.

— Да, — рыдания. — Но они забирать его не стали. Укол сделали только, — всхлипывания. — Но ему лучше-то не становится… не становится…

— Сейчас приедем… Не реви…

Дальше всё, как в тумане. Такси, дом отца, лифт, распахнутая дверь, запах лекарств, заплаканная подурневшая Надя, кровать возле которой стоит на коленях Злат. Он вошёл в комнату Михаила Андреевича первым, взял старика за руку и что-то зашептал. Георгий, почувствовав, как похолодело всё внутри, закричал:

— Зачем он здесь? Что он делает?

— Не мешай ему, миленький, так надо, — Стеша загородила вход в комнату. — Злат знает, что в таких случаях делать. Михаилу Андреевичу сейчас нужно помочь. Нужно душу его проводить… Тише…

Георгий обмяк, ткнулся в Стешину грудь, заплакал, как ребёнок. А она гладила его по голове, приговаривая:

— Мой соколик, мой родненький, мой любимый, мой, мой, мой…

В кухне плакала Надя. Плакала горько по-бабьи с причитаниями и всхлипами:

— Ах, да на кого же ты меня оставил? Ах, да зачем же ты меня покинул, милай…

— Гоша, а где Танюша? — слабый голос Михаила Андреевича вывел Георгия из забытья. Он схватил телефон, набрал номер сестры, выкрикнул:

— Танька, срочно приезжай, батя помирает…

— Чтоо-о-о? — короткие гудки.

Стеша забрала у него телефон, приказала:

— Иди к отцу… иди…

Георгий сделал несколько шагов, остановился. Его напугало бескровное лицо отца, но пришлось взять себя в руки.

— Привет, батя, выглядишь молодцом, — сказал он изменившимся голосом. Откашлялся.

— Привет, Гошан… Рад, что ты здесь, — вымученная улыбка появилась на лице Михаила Андреевича. — Время, наверное, моё пришло, сынок…

— Брось, отец. Ты же у нас герой, ты…

— Какая разница, герой я или трус, место для всех одно, земля матушка, которая наши бренные тела примет… Странники мы тут все и пришельцы, временные гости, — вздохнул тяжело, протяжно. — Мне хорошо было здесь. Я испытал и сладостное счастье и горькое горе, да и пожил, дай Бог каждому. Девяносто пять — это вам не шуточки, это больше, чем прожиточный минимум… Помнишь, ты мне сказал, что число лет для людей определено цифрами семьдесят и восемьдесят, а всё, что сверх того — бонус за особые заслуги перед Отечеством… Вот мне и дали этот бонус. Дождались, пока мальчик в силу войдёт… Ему пятнадцать уже… Понимаешь о чём я?

Злат что-то зашептал. Михаил Андреевич закрыл глаза замолчал. В комнату влетела Татьяна с криком: «Па-а-а-п-ка!» бросилась к постели отца, замерла, увидев Злата на коленях.

— Зачем это? Кто это? Только не говори, что это родственники, с которыми нужно наследство делить. У нас и без них большое семейство…

— Танька, ты рехнулась… — Георгий зажал ей рот ладонью — Отцу плохо, а ты… Ну и дуры же вы, бабы…

— Танечка, поцелуй меня, дочка, — попросил Михаил Андреевич.

Татьяна нагнулась, поцеловала его в лоб, выпрямилась, спросила:

— Пап, ты в самом деле решил…

— Я не решил, Таточка, люди таких решений не принимают… Время приходит, и нас зовут обратно, в тот мир, откуда мы все сюда пришли… Я уже одной ногой стою на пороге в другое измерение… Гошан, ты тоже меня поцелуй… А Надя где? Надюша…

— Здесь я, Михаил Андреевич…

— Подойди… Плачешь? Зря… Не плачь… Живи тут пока… Гошан, Танюша, пусть Надя живёт здесь, слышите? Не смейте её прогонять… Дайте слово мне…

— Хорошо, отец, — сказал Георгий, подумав о том, что его дочь и внучка живут на съёмной квартире, а посторонняя тётка будет жировать одна здесь в родительской трёшке.

Надя поцеловала Михаила Андреевича в губы. Тот улыбнулся, свободной рукой вытер слезинки с её глаз, провёл мокрым пальцем по своим губам.

— Спасибо, друг мой… А теперь уходите все… Нам со Златом посекретничать нужно…

— А родных внуков и правнуков ты видеть не хочешь? — спросила Татьяна с обидой.

— Хочу, но не успею уже… Времени нет, Танюша…

Злат запел свои заклинания громче. Татьяна остолбенела, лицо искривила неприятная гримаса. Георгий вытолкнул её из комнаты, закрыл дверь.

— Ты можешь объяснить мне, что всё это значит? Что это за шаманский обряд погребения? Человеку помощь нужна… Неотложку надо…

— Да была уже неотложка, — простонала Надя. — Сказали, помирает пусть дома…

— Гошка, ты что молчишь?

— Я молчу, потому что ничего не понимаю, Татка.

— Откуда эти люди взялись? Как они узнали, что отцу плохо? Кто их пустил?

— Они неделю назад приехали, — сказала Надя.

— Неделю? Почему же ты молчала? Почему мне ничего не сказала? Ты с ними в сговоре? — Татьяна набросилась на Надежду с кулаками.

— Татка, уймись, — Георгий оттащил сестру. — Выпей валерьянки и не истери. Это сибиряки Стеша и Злат. Они у меня остановились. Надя здесь ни при чём. Извинись перед ней…

— Прости, — буркнула Татьяна.

— Господь простит, — сказала Надя, протянув ей стакан воды. Татьяна посмотрела на домработницу долгим, изучающим взглядом, спросила:

— Ты любила отца?

— Да… — еле слышно ответила Надя.

— Любила, как мужчину? — строго спросила Таня.

— Да… — Надин голос прозвучал ещё тише.

— Несчастная, — Таня покачала головой.

— Несчастная, — подтвердила Надя, вспомнив о трёх фантастических днях счастья, которые подарил ей Михаил Андреевич.

Надя прекрасно понимала, что Георгий и Татьяна не позволят ей жить здесь после смерти отца, поэтому заблаговременно вывезла всё самое ценное: украшения, картины, статуэтки, которые вырезал Михаил Андреевич из редких пород деревьев, старинные книги, изданные в восемнадцатом и девятнадцатом веках.

Михаил Андреевич сам всё это в коробки сложил и велел увезти в укромное место, чтобы никто потом у Нади не забрал его подарки. Он предчувствовал, что делёж наследства будет не из лёгких. Полюбовно его дети не разойдутся ни за что. Несмотря на то, что и Георгий, и Татьяна — люди обеспеченные, отказываться от дополнительных финансовых вливаний они не станут. Татьяна даже у постели умирающего отца не постеснялась заявить о своих правах на наследство. И поцеловала его в лоб, как покойника… Срам…

— Накапай мне ещё валерьянки, — Татьяна протянула Наде пустой стакан. — О чём думаешь?

— Молюсь за Михаила Андреевича…

— Молись, может поможет…

Распахнулась дверь, вышел Михаил Андреевич и бодрым голосом спросил:

— Испугал я вас, детки дорогие? Ну, у вас и лица, — рассмеялся. — Как в комедии «Ревизор» в последнем акте, когда объявили: «К нам едет ревизор…» Давайте чай пить, раз уж мы все собрались в такую рань. Наденька, пироги есть?

— Да. Сейчас разогрею…

В радостной суматохе никто не заметил, как исчезли Стеша и Злат. Их отсутствие обнаружили, когда Михаил Андреевич плашмя рухнул на пол и затих. Татьяна истерично завопила. Надя уронила чайник с кипятком, Георгий бросился к отцу, но было уже поздно…

Скорая и полиция приехали быстро. Составили протокол, забрали тело в морг. Татьяна проверила комнату отца. Удивилась, что ничего не исчезло. Всё на привычных местах, а гостей нет. Георгий поехал домой, надеясь, что Стеша и Злат ждут его там. Но и здесь их не было. В доме порядок, ничего не пропало. Нет ни малейшего напоминания о том, что здесь гостили сибиряки. Георгий налил полный стакан водки, выпил залпом, упал на диван и заснул.

Дочка привела его в чувства ко дню похорон. Георгий поклялся ей, что будет держаться. Но, как всегда, не сдержался, ушёл в долгий запой, который закончился совершенно неожиданно. Утром Георгий поднялся, купил билет на поезд и поехал в Чугуевку. Всю дорогу думал о предстоящей встрече с разлюбезной Степанидой Леонидовной и Златом. От станции до Стешиного дома бежал бегом, распахнул дверь, крикнул:

— Не ждали, родненькие?!

— Вы кто? — испуганно спросила дородная женщина, схватившись за сердце. — Что нужно-то вам, гражданин хороший?

— Я к Стеше приехал, к Степаниде Золотарёвой, — Георгий растерялся. — Это ведь её дом, Стешин…

— Был Стешин, а теперь наш, — женщина осмелела. Перед ней Стешин знакомый, а не бандит с большой дороги, уже хорошо.

— Как ваш? А Стеша где?

— Уехала твоя Степанида в Париж, а дом нам завещала, — женщина улыбнулась. — Да проходи, что стоишь в дверях. Присядь, мил человек, чаю попей. Издалека примчался-то к нам?

— Из Москвы, — Георгий уселся за стол. На душе стало холодно и пусто, сердце заныло. — Что же делать-то теперь…

Хозяйка поставила перед ним чашку с ароматным чаем, мёд, пироги.

— Кушайте на доброе здоровьице. Меня Ольга Николаевна зовут. А вас?

— Георгий… — он взял чашку. — А, когда они уехали?

— Да сразу, как отца схоронили, так и уехали. Какой-то парень её увёз, — Ольга Николаевна села напротив, отхлебнула чай. — Парень этот историк по-моему. Так вот, он разыскал документы, по которым выходит, что Стеша наша — единственная наследница то ли графа, то ли виконта какого-то. Я точно не поняла, что именно нашей Стеше в Париже прадед завещал: дом ли, дворец, или ещё что-то. Одно знаю наверняка, умчалась наша красотка в Париж вступать в права наследственные. Про Париж ведь ещё её мать — бабка Вера всегда говорила, а мы посмеивались. Выходит, зря смеялись. Вона, Вера колдунья в могиле сгнила, а дочка её в Европу рванула…

— Давно? — Георгий посмотрел на хозяйку затуманенным взором.

— Да я уж тебе сказывала, после похорон и уехала…

— После похорон… Странно, она недавно у меня в Москве была…

— Недавно, это когда?

Георгий посмотрел на календарь, понял, что после смерти отца прошло уже полгода, хмыкнул:

— Да, время быстро бежит… — поднялся. — Пойду я, извините.

— Да, куда же это ты пойдёшь-то? — спросила Ольга Николаевна участливо.

— На вокзал…

— Ой, да поезд-то только завтра. Ночуй у нас. Оставайся.

— А в доме Стешиного отца, кто живёт теперь? — спросил Георгий.

— Злат живёт. Он не захотел со Стешей ехать.

— Радость-то какая! — Георгий подхватил свои вещи. — Так я у Злата остановлюсь. Не чужие мы. Спасибо вам за чай, дорогая Ольга Николаевна, за угощение.

— Постой, не ходи туда, Георгий, — хозяйка схватила его за руку. — Лучше у нас ночуй.

— Да, что такого страшного в доме Злата? — удивился Георгий.

— Не в себе малость Злат наш…

— Как это не в себе? Он болен что ли?

— Нет, хуже, — она зашептала. — Люди его боятся. Одни величают его знахарем, другие — колдуном, третьи — шаманом… Не ходи сейчас, когда ночь близится. Утром пойдёшь.

— Спасибо за предостережение, но мне терять нечего. Я пойду к Злату. Соскучился я по нему, — Георгий поцеловал хозяйку в щёку, ушёл…

Ольга Николаевна приникла к окну, зашептала:

— Ой, мил человек, что же ты делаешь-то?

Она видела, как Георгий подошёл к дому, постучал. Дверь открылась не сразу. Неяркий свет ненадолго осветил крыльцо, принял человека в свои объятия и погас. Дверь с грохотом захлопнулась. Ольга Николаевна отпрянула от окна, задёрнула шторы, перекрестилась.

— Сам ты свою судьбину выбрал… сам…

Георгий вошел в избу, оторопел, увидев за столом сгорбленного старца. Седые, нечёсаные волосы спадают на плечи, бесцветные глаза смотрят из-под белых сросшихся бровей с явной угрозой. Тонкие губы прячутся в длинной жиденькой бородёнке. Нос заострён книзу, словно орлиный клюв, того и гляди набросится на незваного гостя. И вдруг откуда-то извне мальчишеский голос:

— Заждался я тебя, Злат Леонидович, проходи. Садись. Выпьем приворотного зелья бабкиного…

— Добрый вечер, дедушка, — Георгий поклонился. — Только я не Злат, а Георгий Михайлович…

— Ты — Злат, — старик стукнул кулаком по столу. — Запамятовал ты, мил человек, о том, что Степанида тебе рассказала. Ты родился здесь, Златом тебя назвали, Златом Леонидовичем… — усмехнулся. — Когда Леонид Белый пропал, тебя Георгием окрестили, чтобы никто не догадался, чей ты сын… Садись, не пужайся… Я тебя не съем… — хохотнул. Налил себе и Георгию в гранёные стаканы мутной коричневой жидкости. — Пей. Это медовуха. Да не бойся. Соседи тебе уже наплели с три короба, да?

— Наплели, — Георгий расстегнул ворот рубахи. — Вид у вас грозный очень, дедушка.

— Ой, ли? — старик покачал головой. — Тебе ли меня бояться, когда к тебе во время запоев из самой глубины преисподней чудища являются. Я не такой уж и страшный по сравнению с ними.

— Откуда вы про моих монстров знаете? — Георгий опустился на скамью. На лбу выступила испарина. Он понимал, что ночные кошмары и общение с реальным колдуном — это не одно и тоже.

— Да успокойся ты, мил человек, выпей лучше, и пройдёт все, — сказал старик миролюбиво. — Здесь я самый главный, других нет.

Георгий выпил залпом. Медовуха ему понравилась. В меру крепкая, слегка подслащённая. После выпитого старик уже не таким страшным кажется, свет в избе ярче загорелся, и, как в детстве зазвучал мамин нежный голос:

— «За печкою поёт сверчок, угомонись, усни, сынок, там за окном морозная, снежная ночка звёздная…»

К маминому голосу присоединился мужской мало знакомый:

— «Спи, спи, а я скажу тебе, как хорошо здесь на небе. Как нас однажды серый кот на санках в небо увезёт…»

— Вспомнил? — старик налил ещё, хитро прищурился.

Георгий выпил залпом, вытер рот, улыбнулся:

— Странно, мне ведь года ещё не было, когда отец пропал, а память уже была.

— Память у тебя с момента зачатия уже была. Она в твоём коде ДНК записана. Если захочешь историю своего рода узнать, узнаешь непременно. А, если не захочешь, то и не узнаешь ничего, — рассмеялся.

— Как вас зовут, дедушка? Как мне к вам лучше обращаться?

— Зови дедом пока…

— Дедом — хорошо, но мне имя ваше знать хочется. Вы… Леонид, да?

— Лёнька, если быть точнее.

— Но… вы же умерли… или не вы?

— Не я… или я, какая разница, — ухмыльнулся. — Ты пей медовуху мою. Давай с тобой за память поколений чарку поднимем.

— За память, — Георгий выпил. — А мальчик, сын Стеши, куда делся?

— Не было никакого мальчика, и Стеши не было, — сказал старик с грустью в голосе.

— Как не было?! — воскликнул Георгий. — Мы же их видели, разговаривали с ними. Мы со Стешей целовались даже…

— Вот именно, что даже, — дед погладил бороду.

— Вы хотите сказать, что мне всё привиделось? — Георгий поднялся. — Нет, это не может быть галлюцинацией.

— Это — не галлюцинация, мил человек, а колдовство, — старик вышел из-за стола. Был он высоченным, широкоплечим, крепким. Георгий почувствовал себя годовалым ребёнком рядом с этаким богатырём, съежился, ожидая самого страшного. А старик миролюбивым голосом проговорил:

— Спать иди в светёлку, сынок. Завтра поговорим. Доброй ночи…

Георгий пошёл в светёлку, разделся, лёг на скрипучую кровать с панцирной сеткой, заснул. Но сон был недолгим. Кто-то вошёл в комнату. Георгий приоткрыл глаза чуть-чуть, самую малость, чтобы увидеть незваного гостя. На пороге стоит Стеша в белой кружевной сорочке. Волосы распущены, глаза блестят… Георгий откинул одеяло. Стеша сбросила сорочку, легла рядом. Кровать протяжно застонала.

— Когда ты вернулась из Парижа? — спросила Георгий, уткнувшись в Стешину шею.

— Я там не была никогда, — шепнула она. Жар её дыхания взбудоражил Георгия. Он порывисто обнял Стешу.

— Почему ты пропала? Зачем?

— Хотела, чтобы ты меня искать бросился, — ответила она смеясь. — Проверить тебя решила.

— Детский сад какой-то, Стеша.

— Не-е-ет, миленький. Я деревенская девчонка, а ты городской мужик, богатый, знаменитый… У тебя разных зазноб может быть тысяча…

— Глупости не говори, — Георгий приподнялся, посмотрел на разрумянившуюся Стешу. — Я одинокий, бедный, спившийся дурак. После смерти жены Наташки я словно сам умер. Делаю вид, что живу, а на самом деле меня давным-давно нет, не-ту, Стеша… Это ты меня к жизни вернула, вдохнула в меня силу, жажду, желание. Я воскрес благодаря тебе, понимаешь. А ты взяла и исчезла, как сон, как мираж… Не исчезай больше, умоляю…

— Не могу я тебе этого обещать, миленький, пока все испытания не закончатся.

— Испытания? Стеша, что за вздор? Опомнись…

Она привлекла его к себе, крепко поцеловала в губы.

— Не волнуйся ни о чем, миленький, спи…

— А ты не исчезнешь? — спросил он с надеждой, понимая, что проваливается в сон.

— Не ис-чез-ну… — шепнула Стеша, прижавшись к нему всем телом.

Утром оказалось, что Георгий обнимает большого плюшевого медведя. Это его рассердило. Он бросил игрушку на пол, выругался. Но спохватился, поднял медведя, посадил на кровать, открыл окно.

— Доброе утро! Как спаслось? — крикнула соседка Ольга Николаевна.

— Спаслось прекрасно, да и утро доброе, солнечное, — отозвался Георгий.

— Если что нужно, заходите. Мы подсобим…

— Спасибо на добром слове, — сказал Георгий и пошёл в горницу.

Дед сидел за столом, ел белый хлеб и запивал молоком. Большие куски он вначале опускал в кружку, а потом отправлял в рот с причмокиванием и присвистом.

— Вкуснота! Садись, мил человек, угощайся, — проговорил он, пододвигая Георгию каравай.

Из кухни вышла Стеша в ярком сарафане, поставила перед гостем крынку молока и кружку.

— На здоровье вам. Утром корову доила, молочко ещё теплое.

— Ещё тёплое, — Георгий почувствовал, как блаженная истома разливается по телу. Вспомнилось, что итальянцы называют такое состояние farfalle nello stomaco — бабочки в душе. Вот именно — бабочки, — подумал он. Лицо озарила счастливейшая улыбка. Захотелось петь, кричать от радости, стоять на голове, чтобы очаровать Стешу. А она ушла в кухню, бросив на ходу:

— Дел много…

— Красивая она у вас какая. Так бы и смотрел всю жизнь…

— Надоест всю жизнь смотреть-то, — дед усмехнулся. — Во всем мера нужна, мил человек.

— А почему вы мне вчера сказали, что Стеши нет? — Георгий посмотрел на старика с упреком.

— Вчера её не было, а сегодня она есть, — улыбнулся. — Ты замечал, что если человек чего-то очень хочет, то это нечто материализуется? Вот так и со Степанидой…

— Вы меня совершенно запутали, — Георгий нахмурился. — Я ничего понять не могу.

— А я тебя нарочно запутываю, мил человек, — старик поднялся. — Хочу посмотреть, сможешь ты выпутаться, али нет…

— Вы мне хоть правила вашей игры скажите, чтобы я их не нарушил ненароком, — Георгий тоже встал.

— А нет никаких правил, сынок, — старик похлопал Георгия по плечу. — Правил нет, а колдовство есть. Только колдовство и всё… Живи пока здесь, да Стешу не обижай смотри. А я в тайгу пойду. Давненько я в Горячем Ключе не был. Прощевай пока, Злат Леонидович…

— До свидания…

Едва за стариком закрылась дверь, в дом вбежал вертлявый мальчик лет пяти.

— Соседский, — сказала Стеша, протянув мальчику ломоть хлеба. — Мой уже большой, ему шестнадцать. Марк его в город отправил учиться.

— Марк?!

— Друг мой, — Стеша выпроводила соседского мальчика, закрыла дверь на ключ. — Марк сватался ко мне. Я уже и согласие дала, да ты нам дорожку перешёл… Приехал из своей Москвы, и… голову я потеряла… Отказала Марку. Решила с тобой, миленький мой, жизнь связать. Жили бы мы припеваючи, если бы не Марк ревнивец… О-о-ох… Это ведь он нас со Златом тогда из Москвы увёз. Досталось мне крепко… Синяки от побоев долго не проходили… Марк меня снова замуж стал звать, но я отказалась наотрез. Сказала, что мне бойцовский петух не нужен, — Стеша рассмеялась. — Секрет тебе открою один. Старика этого седобородого Марк из Горячего Ключа привёз и здесь поселил, а в моём доме свою родню пристроил, чтобы они за мной следили.

— Зачем?

— Я как-то сгоряча сболтнула, что ты меня обещал в Москву забрать, женой своей сделать. Марк не поверил. Смеялся долго. Даже пари хотел со мной заключить… А потом смилостивился, решил месяц подождать, посмотреть… А я сказала, что месяц — это мало, потому как тебе после смерти отца нужно оправиться. Дала я тебе год на восстановление… Верила, что не подведёшь ты меня, любый мой, — прижалась к Георгию. — Не подвёл, приехал… Останешься?

— Поживём пока…

— Мне пока не нужно, — Стеша оттолкнула его. — Мне навсегда нужно, навсегда. Даром ли я ждала тебя? Все глаза проглядела, все слёзы выплакала, все обиды и упреки снесла, от побоев чуть не умерла…

— Стеша, милая, не сердись, — Георгий попытался обнять её. — Ты молодая, красивая, умная, а я старый дурак, пьяница… Я наскучить тебе могу…

— Не наскучишь, — она смягчилась. — А от пьянства я тебя вылечу, не сомневайся.

— Ну, если вылечишь, то я никуда не уеду от тебя, душа моя. Где я ещё таких farfalle nello stomaco найду?

— Что? — не поняла Стеша.

— Это по-итальянски — бабочки в душе, — пояснил Георгий. — А по нашему будет так: «Заиграла в жилах кровь коня троянского, переводим мы любовь с итальянского…»

— Миленький мой, заживём мирком да ладком, детишек нарожаем, — подпела ему Стеша.

— Детишек? — Георгий закашлялся.

— Ты против? Ты разве не хочешь, чтобы у нас детки были? — пришло время удивиться Стеше.

— Нет, нет, я не против, просто мне лет-то много, — начал оправдываться он, понимая, что не хочет никаких детей. Ему хорошо со Стешей просто быть рядом, наслаждаться, развлекаться и ни о чём не думать. Обуза в виде детей ему не нужна совершенно. Вырастил он своих, хватит. Но, как Стешу убедить в том, что им без детей лучше?

— Я старенький уже, милая…

— А я ещё молодая и поэтому хочу… — Стеша прижалась к нему, шепнула на ухо, — хочу… для себя пожить. В Париж слетать хочу…

— В Париж? Это прекрасно! Слетаем непременно, — Георгий подхватил её на руки, закружил.

— Марка с собой возьмём, — пропела Стеша. Георгий оторопел.

— А его-то зачем?

— Чтобы он про нас с тобой фильм снял, вот как сейчас.

— Постой… — Георгий попятился. — Ты хочешь сказать, что мы с тобой киногерои, что в доме камеры установлены, которые нас снимают?

— Да.

— И ночью снимали? — заорал Георгий.

— Да, а что тут такого? — Стеша попыталась погладить его по щеке. Он оттолкнул её.

— Господи, да что вы за люди такие? Где у вас мозги? Вы хоть отдаёте отчёт в том, что творите? Это же подсудное дело… Это вторжение в личную жизнь… Где ваши папарацци? Где этот мерзавец Марк, который возомнил себя главным режиссёром судеб человеческих?

— Не знаю. Я его давненько не видела, — Стеша закинула руки за голову, выставив вперёд полуобнаженную грудь. — А ты мне нравишься таким сердитым. Ты красивый… Дай я тебя поцелую…

— Хватит уже, нацеловались, всё… Ты меня своим откровением убила… Я в бешенстве. У меня одно желание, взять чемодан и бежать без оглядки отсюда…

— Беги, никто не держит, — сказала Стеша равнодушным голосом, ушла в кухню.

Георгий стукнул кулаком по перегородке, пошёл в светёлку. Через открытое окно проникал в комнату дурманный запах трав и луговых цветов. Уезжать в Москву не хотелось совершенно. Георгий улегся на кровать лицом к стене, обнял медведя. Раздражение сменилось размышлением. Что произошло? Появился человек, создавший нечто такое, до чего он, Георгий, сценарист с большим стажем не додумался бы никогда. Значит, нужно признать себя побеждённым, снять шляпу и поклониться новоиспечённому писаке Марку, который сочинил и разыграл гениальную драму с элементами абсурда. Молодец, всё продумал до мелочей, не придраться. Герои потрясающие: старик колдун первоклассный, соседи искренние люди, Стеша обворожительная обольтительница. Если она свои чувства сыграла, то ей нужно давать Оскара или Нику за лучшую женскую роль. А если её чувства настоящие, то я — счастливейший из смертных и бежать мне из Чугуевки ни к чему.

Георгий повернулся. На пороге стоит Стеша, улыбается виновато, расплетает косу.

— Я вот думаю, миленький, может ты останешься? Может…

— Останусь…

Она бросилась в его объятия…

Утром пришёл Марк. Он поначалу показался Георгию чудаковатым парнем. Но интуиция подсказала, что к новому знакомому нужно как следует присмотреться. Марк не так прост, как кажется. За маской простофили скрыт сильный, волевой характер человека, готового на любые безумства. Во всем, что делает Марка, есть особый, потаённый смысл, который открывается не сразу. Георгий понял, что глотать, как наживку, мысль высказанную Марком, не стоит. Над ней нужно поразмышлять, а ещё лучше высчитать процент успеха, подумать, где подстелить соломку в случае неудачи, и лишь потом соглашаться или отвергать абсурдно гениальную идею Марка. Лишь потом…

Марк тоже изучал Георгия, долго присматривался к нему, ждал подходящего момента, когда можно будет поведать о том, что Михаил Андреевич Рассольцев — его дед. Признание это Марк сделал в своей потаённой манере. Вначале он протянул Георгию старинные часы, рассказал историю юной наездницы и парня, бредущего по степи в поисках спасения. Потом поведал ему о случайной, судьбоносной встрече, об огненной вспышке и скачке, финалом которой стало рождение мальчика, не похожего на людей среди которых жила девушка. Сказал о том, что юноша никогда больше не видел свою красавицу, не узнал о сыне, потому что поклялся никогда больше не искать встречи и сдержал слово. А она всю жизнь хранила его подарок — часы с инициалами М. А. Р. Эти часы бабушка отдала внуку, которого назвала Марком, приписав к инициалам возлюбленного первую букву своего редкого имени Консуэлла. Полное имя юноши она произнесла незадолго до смерти. Это имя — Михаил Андреевич Рассольцев, бывший каторжный, отбывавший срок на угольной шахте…

— Красивая история, — сказал Георгий, разглядывая часы. — Жаль, отец не узнал о том, что его Гюзель звали Консуэллой. Он был бы счастлив услышать о том, что его любовь жива, что часы до сих пор ходят, отсчитывая вечность… — посмотрел на Марка. — Когда я тебя слушал, мне мысль пришла о том, что писатели и сценаристы свои сюжеты не выдумывают, а выуживают из кладовых вечности, в которых они хранятся до поры… Спасибо, что рассказал мне об отце и наезднице. Я ведь не поверил ему тогда в саду, когда слушал рассказ про Гюзель. Решил, что старик сочинил красивую сказочку, чтобы меня подзадорить. А выходит, всё это было, было, было и род Рассольцевых продолжается не только по нашей линии, но ещё и по линии Консуэллы…

— И по этой линии тоже, — подтвердил Марк.

— Одна заковыка мне, правда, не понятна. Откуда ты узнал обо мне, об отце, о себе? — спросил Георгий, как выстрелил.

— Все объясняется колдовством. Но не проси давать тебе отчёт о тех шаманских ритуалах, которым я обучен, — ответил Марк так, словно давно ждал этот вопрос. — Я сам многого пока не понимаю. Усвоил я одно, что сверхфизическая сила заключена в каждом человеке, но не все могут ею управлять. Не все знают, что чёрное нельзя смешивать с белым. Нет никаких полутонов. Благословение — свет, проклятие — тьма, третьего не дано.

Отдавая себя во власть колдовству и шаманству, люди осознанно выбирают путь тьмы, не подозревая, какие последствия их ждут. Все хотят получить блага сейчас, сию минуту, и для этого используют любые способы. Самый лёгкий на первый взгляд путь — магия, колдовство, шаманство, волшебство. Взмахнул палочкой, прочёл заклинание и… разверзается бездна, конкуренты летят в тартарары, а на нас падает манна небесная. Мир рукоплещет нам, лежит у наших ног… Но желающих быть богами слишком много на земле. Где же для всех найти место? Можно ли его найти? Не проще ли уничтожить своих конкурентов? Вот тут-то и пригодится колдовство, — усмехнулся. — Вы скажете, что я запутался…

— Ну, возможно, хотя не удивлюсь, если узнаю, что твои размышления имеют под собой крепкую основу, — сказал Георгий.

— Имеют да ещё какую, — Марк потёр руки. — Достаточно того, что я долго жил среди колдунов и многому у них научился. Иногда я пользуюсь полученными знаниями для пользы дела… Но… мои заигрывания с тёмными силами завели меня в бездну, в преисподнюю. Я ещё здесь, но уже там, — он топнул ногой, прищурился. — Я знаю о конечности всего земного и могу наделать кучу глупостей, а могу… — рассмеялся. — У вас, Георгий Михайлович, такой вид, словно вы пришельца с далёких звёзд видите, а не человека, который вам в сыновья годится. Расслабьтесь, дорогой. Я всего лишь шаман, но вредить вам не буду. Вы мне нравитесь очень. Я вашей силой и мудростью подпитываюсь, вашими связями среди театральной богемы пользуюсь.

Вы — курочка, которая несёт золотые яйца, если выражаться вашим языком. Вы мне нужны, дорогой. Вы меня на путь света вывели, да-да. Прислушиваясь к вашим советам, я от колдовства отказался почти. Действую по-честному: я — внук Миши Рассольцева, иду по стопам его сына Георгия — выдающегося театрального деятеля. Да и сам я молодец. Фильм «Хроматограф вечности» мог снять только гений. Гений его и снял! Откровенно рассказать миру о сверхфизической силе, управляющей нашей реальностью, может только смелый человек, получивший необходимые знания в этой области и, что ещё не менее важно, получивший разрешение на съемку реалистического фильма о жизни, которой живёт большая половина человечества. Причём живёт и не подозревает о том, что триллеры — это комиксы по сравнению с тем, что творится на сверхфизической частоте вокруг нас. Что молчите?

— Скажи, а Злат тоже шаман?

— Нет, — Марк отвернулся. Георгий понял, что главного он ему не скажет. Слишком затянулась пауза. Марк повернулся.

— Да, главного я вам не скажу, вы правы. И запутывать вас я тоже не буду. Вы и без того не знаете, где вход, где выход. Поймите вы, наконец, что считывание информации с вашей ДНК и ваших мыслей — это реальность. Ре-аль-ность!!! У каждого человека есть множество точек для подключения считывающих устройств. Люди — программы, которыми можно с легкостью управлять. Ваши мысли, эмоции, желания, чувства нацелены на главное — вижу, ощущаю, хочу и баста. Здравый смысл отключён. Мозг атрофируется за ненадобностью. Вы под нашим контролем, — улыбнулся. — Мы все под контролем Вечности. Как работает система считывания? Просто.

Вы хотите узнать у меня про Злата и тем самым даёте мне доступ к вашим файлам. Там уже есть ответы, нужные вам. Но только один помечен, как главный. Мы его выбираем. И вы слышите то, что устраивает вас на данный момент больше всего. Хотя я буду говорить совершенно о другом. О погоде в Африке, например, но вы получите нужный ответ, который желаете услышать, который ждёте. Парадокс, не так ли?

— Да, наверное… — Георгий остолбенел.

— К вашему отцу приходила во снах Вера Васильевна Золотарёва и рассказывала о сверхфизической силе. Вы об этом знаете?

— Знаю.

— А я вам скажу о том, что появилась Вера Васильевна в его снах не случайно. Именно здесь нам предстоит отыскать ключ к разгадке тайны номер один. Готовы её узнать?

— Да, — голос Георгия сорвался. Марк усмехнулся, выдержал паузу. Распалил нетерпение и без того возбужденного до предела Георгия.

— Много-много лет назад Михаил Андреевич Рассольцев приезжал в Чугуевку инкогнито. Зачем? Чтобы убедиться в смерти Леонида Белого. Не верил он, что Лёля Наумовна говорит ему правду. Купил себе билет на поезд, поехал… На вокзале встретил красивую сибирячку по имени…

— Неужели Вера? — Георгий облизал пересохшие губы.

— Нет, — Марк рассмеялся. — Это было бы слишком банально, мой дорогой учитель. Незнакомка имени своего Михаилу не называла. Она проводила его на кладбище, где он увидел нужную могилу. Но… — улыбнулся, — какими будут ваши предположения, мой дорогой?

— Думаю, что это была чужая могила.

— Правильно. На кресте было написано чужое имя, которое Михаил Андреевич прочёл так, как хотел: Леонид Белый. И вот тут-то к нему подошла Вера Васильевна, которая и рассказала ему о Лёле, о мальчике, о трагедии, произошедшей с Леонидом. Вера предложила Михаилу остаться в её доме, потому что она любила Лёлю и мальчика и была рада узнать о том, что у них всё сложилось хорошо. Михаил тоже был рад этой встрече. Он пробыл в Чугуевке неделю…

— Они были вместе всё это время? — спросил Георгий с недоверием.

— Они были вместе, — Марк улыбнулся. — О том, что Вера Васильевна родила сына, Михаил не знал. А вы родственника своего видели, когда приехали сюда.

— Ты говоришь про старика? — Георгий нахмурился.

— Именно про старика, — Марк кивнул.

— Так ему лет двести, если не больше. Он не может быть сыном моего отца! — воскликнул Георгий.

— Этот старик — сын Веры и Михаила, а вы — сын Лёли и Леонида, и значит, Стеша ваша сестра по отцу, — напомнил Марк с иронией.

— Я сбит с толка. Ладно, а Злат чей сын?

— Он сын Стеши…

— Боже, он твой сын, твой! Как я раньше этого не понял? Почему же ты позволил мне увести Стешу? — простонал Георгий.

— Твоё желание обладать Стешей было таким гиперболическим, что противостоять ему я не посмел. Мне было интересно наблюдать за вами, — усмехнулся. — К тому же, Стеша сама меня прогнала, когда узнала о моих вылазках в Горячий Ключ, в логово шаманов. Но, когда поняла, что бабка Вера, Вера Васильевна передала свою силу не ей, а Златику, остепенилась. Стеша прекрасно знает, что с шаманами ссориться не нужно. Спящего медведя лучше не трогать. А вот Михаил Андреевич этого не понял и поплатился…

— Новые загадки, Марк. Поясни пожалуйста, о какой расплате идёт речь, — попросил Георгий.

— Михаил привязался к Вере, принял все условия, которые она ему выставила. Раз в году он навещал свою зазнобу в лесной сторожке, не подозревая о том, что она ведёт двойную игру. Невдомёк было Михаилу, что Леонид Белый воскрес и живёт с Верой, что строит ей избу новую, которая стоять веками будет…

— Знаешь, Марк, у меня ощущение такое, что ты на ходу придумываешь сюжетные линии, чтобы меня запутать, а я уши развесил, слушаю с интересом. Есть ли хоть доля правды в твоих рассказках? — спросил Георгий раздражённо.

— В моих рас-сказ-ках всё правдиво. Ты не беспокойся, мы, шаманы, своих не обижаем. Поживи пока…

Марк ударил Георгия под дых. Тот скрючился от боли. Следующий удар Марк нанёс ему по шее, потом по голове. Георгий упал на пол, завыл. Прибежала Стеша завопила истошно:

— Убирайся из моего дома, ирод… — оттолкнула Марка, присела на корточки.

— Миленький, больно тебе? — спросила участливо. — Потерпи…

Георгий что-то промычал в ответ. Говорить не хотелось. Захотелось закрыть глаза и не открывать их уже никогда. Захотелось уйти из этой реальности, исчезнуть и воскреснуть где-нибудь в другом мире, где свет, любовь и радость. Вспомнились почему-то слова Марка о людских желаниях и файлах, доступных колдунам, если подключён портал «хочу».

— Не хочу, не хочу, не хочу, — процедил сквозь зубы Георгий, посмотрел на Стешу. — Церковь у вас тут есть?

— Нет, — она покачала головой. — Здесь отродясь храмов не было. Место тут нехорошее, колдовское… Но у мамки книга есть премудрости какие-то. Хочешь, я тебе её дам?

— Хочу…

Стеша помогла Георгию подняться, поцеловала в щёку.

— Я думала, он тебя покалечит, а у тебя даже царапинки нет. Хорошо, что ты крепкий мужик. Маркуша ведь у нас полоумный какой-то, чуть что, кулаки в ход. Я его прогнала от себя, когда он на меня руку поднял. Он по молодости хотел самоутвердиться. Но я тоже не упустила свой шанс, свернула ему челюсть, — усмехнулась. — Марк разобиделся, уехал. Долго мы с ним потом не виделись. А когда он вернулся, Злату уже пять лет исполнилось.

От выяснения отношений меня батя спас. Растолковал горемыке Маркуше что к чему. Да и мамка своё слово вставила, как полагается. Но Злат до сих пор не знает, что Марк его отец. Не любит он его. Да и я уже разлюбила… А тебя люблю, миленький. Вот, держи книгу мамкину, — открыла наугад, ткнула пальцем. — Здесь читай, а я послушаю. Мамка говорила, что от колдовских и шаманских заговоров только Бог может помочь. А чтобы помощь с небес пришла, нужно знать, как её вызвать, — улыбнулась. — Всю жизнь чему-то учиться нужно. Только одни уроки лёгкие, а другие сложные, но почему-то лёгкость в учении нас отталкивает. А ведь должно всё наоборот быть. Вот к примеру я — дочь колдуньи и доброго человека могла любым путём пойти, любым, но я выбрала путь света. А вот мальчик мой, Злат, в отца весь… непутёвый… — вздохнула. — Марк ведь его не в город от- вёз, а в Горячий Ключ, в скит шаманский. Я помешать не смогла, не посмела ему дорогу переходить. Злат заявил:

— Я так хочу и баста! Этом моя жизнь, мой выбор. Что тут сделаешь? У каждого свой путь, своя жизнь — это верно, — прижалась к Георгию — Не бросай меня, миленький, не уезжай. Убьют они меня, в шаманку превратят, ироды…

— Не бойся их, родная, — сказал Георгий не очень уверенно.

Он не знал, как противостоять злу. Родители не научили его способам защиты от тёмных сил. Никто в советские времена не верил в нечистую силу, вурдалаков и демонов. Всё это считалось пережитком прошлого, сказками для детишек. И теперь он, как слепой котёнок, мечется из стороны в сторону, а выхода найти не может. Да и Стеша не может, хоть её обучали основам магии. Тычет она пальчиком в буквы и твердит:

— Вот, смотри здесь написано: «Страх есть лишение помощи от рассудка…» А вот здесь: «Господь Бог — сила моя: Он сделает ноги мои, как у оленя и на высоты мои возведёт меня»[7].

— «Господь Бог среди тебя. Он силён спасти тебя: возвеселится о тебе радостью, будет милостив по любви своей, будет торжествовать о тебе с ликованием»[8], — прочёл Георгий и подумал, что верить, как ребёнок он уже не сможет. Его голова забита житейской мудростью предков, живших в безверии. Переделываться, перестраиваться сложно. Проще взять автомат, и… Но разве можно так победить врага, которого ты даже не видишь? Кто скажет, каков твой враг на самом деле?

Лицо милого мальчика тому пример. Глупо считать Злата своим главным врагом, но и недооценивать его способности тоже не стоит. Нужно помнить, что сверхфизическая сила существует, а это значит, что есть и сдерживающая сила Божьей Любви. Один шаг от безверия к вере сделать не так просто, как кажется. Да и шлагбаум заблуждений сразу поднять не удастся… Но… Марк может повторить своё нападение, а значит нужно защищаться…

— Есть в твоей мудрой книге что-то про оружие? — спросил Георгий. Стеша ткнула пальчиком.

— «Примите всеоружие Божие, дабы вы могли противостоять в день злый и всё, преодолевши, устоять. Итак станьте, перепоясавши чресла ваши истиною, и облекитесь в броню праведности, обувши ноги в готовность благовествовать мир, а наипаче возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскалённые стрелы лукавого, и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть слово Божие. Всякою молитвою и прошением молитесь во всякое время духом, и старайтесь о сем самом со всяким постоянством…»[9]

— А здесь вот ещё написано: «не печальтесь, потому что радость пред Господом — подкрепление для вас». Радоваться нужно всегда-всегда, особенно когда хочется плакать, — сказала Стеша. — Пока тебе это трудно понять, но со временем осознаешь, мой миленький, не сомневайся.

— Со временем… — Георгий улыбнулся. — Помню отец мне сказал однажды: «Мы с матерью в таком возрасте уже, что нам пора к какой-нибудь вере прилепиться, чтобы душу на постой определить». Я тогда его высмеял. Какой постой? О чём это ты, старый, говоришь? А получается, он прав был. Нельзя пренебрегать душой. Нужно выбрать, что тебе ближе: свет или тьма, потому что полутонов нет…

— Полутонов нет, это верно, — подтвердила Стеша. — Мы с тобою выбрали свет, а за дверью осталась тьма. Но она не проникнет сюда, пока мы сами её не позовём, пока не пустим её…

В дверь настойчиво постучали. Георгий побледнел, шепнул Стеше:

— Не открывай.

— Мам, это я, Злат, ты зачем дверь закрыла? — послышался голос снаружи.

— Не запирала я сынок, открыта дверь, — крикнула Стеша. Посмотрела на Георгия удивленно.

— Я тоже не запирал, — сказал он.

— Это Господь запер, — крикнула Стеша.

За дверью кто-то охнул, послышались удаляющиеся шаги.

— Это Марк приходил, — сказала Стеша шепотом. — Он не поверил, что мы с тобой о Боге говорить будем. Проиграл. Снова проиграл мне, поэтому и ушёл ни с чем. У нас уговор был: если ты мудрость узнать захочешь, он тебя больше не тронет и в Москву отпустит. Ты свободен теперь, миленький мой. Хочешь поезжай, хочешь оставайся здесь со мной. Твой выбор, твоя воля.

— Поживу пока здесь с тобой, — сказал Георгий.

— Вот и славно, — Стеша обрадовалась, прижалась к нему. — Любый мой, любый…

Горячий Ключ

Марк отвёз Злата в скит, где жили староверы. Местные жители называли их шаманами и колдунами, но обращаться за помощью к ним не гнушались. Староверы просьбы выполняли, но воспринимали их, как детские забавы, потому что в глобальных масштабах вечности, происходящее выглядело нелепым.

О чём вы просите, люди? Посмотрите вокруг. Жуткое затмение умов, массовая потеря рассудка, чернота в душах такая, что кровь стынет, а вы приворотное зелье ищете. Мы пытаемся противостоять вселенскому злу, а вы нас грыжи заговаривать просите. Не то… всё не то…

Невдомёк вам, люди, что чёрная сила вырвалась из недр, что на землю сошёл князь тьмы в сильнейшей злобе. Чем это грозит землянам, никому не ведомо. Или ведомо? Компьютер мирового господства включён, три цифры 666 высветились на экране. Число человеческое на единицу меньше Божественного. Чтобы оно увеличилось, нужно решить ребус, но для его решения необходим код, который хранится в Горячем Ключе. Просто, да не совсем так.

Код может найти человек, обладающий сверхфизической силой трёх поколений. Марк это знает, Злат нет. Иначе он заберёт силу у Марка и погубит всё, к чему Марк так упорно стремился все эти годы. Он прошёл путь от простого послушника до главного шамана. Научился тому, о чём люди, живущие на земле, даже не догадываются. И то, что Злату ещё только предстоит узнать, для Марка, как сложение простых чисел: два плюс один получается три.

У Злата две силы, у Марка одна. Но какая! Лёля Наумовна Рассольцева передала ему столько светлой силы, что одолеть его теперь никто не сможет. Никто, кроме Бога. Но Господь долготерпелив. Марк знает об этом, и время Божьего долготерпения использует в своих интересах. Изолировать Злата на некоторое время Марку архи важно. Скит то место, откуда без разрешения не выйдет ни один человек, поэтому они здесь.

— Здесь хорошо, покойно, — сказал Злат, озираясь по сторонам.

— Да, люди, живущие здесь, знают всё, что им нужно…

— Метроном вечности у них под носом, а они его найти никак не могут, — Злат усмехнулся. — А ты, отец, говоришь, что они знают всё…

— Тебе Стеша сказала, что я твой отец? — спросил Марк побледнев.

— Нет, — Злат в упор посмотрел на него. — Я с рождения об этом знал. Ненавидел тебя люто. Да и сейчас чувствую, что ты задумал нечто… — хмыкнул, ударил себя кулаком в грудь. — Да?

— Нет, что ты… — воскликнул Марк. — Разве отец может убить сына?

— Еще как может. Иван Грозный убил своего сына Ивана, а потом горько плакал.

— Ну, ты сравнил, — Марк рассмеялся. — Грозный твой полоумным человеком был, а мы с тобой…

— Колдуны полоумные, но это не мешает нам думать о кровной вражде, — парировал Злат. — Ты меня за маленького дурачка держишь, а я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. Мне о твоей силе дедка много чего рассказал.

— Какой дедка? — Марк нахмурился, припоминая, кто бы мог выдать его секреты.

— Голову не ломай, батя, — Злат рассмеялся. — Московский дедка мне много чего поведал. Баба Вера обманула тебя, сказав, что Стеша дочка Леонида Белого. Оказывается её отец Михаил Рассольцев, дедка московский. Вот и получается, что мамка моя — твоя сестра. Сила моя тебе ничего не даст, потому что она изначально твоя. А вот Георгий может нам помочь, это факт.

— Георгий Рассольцев?

— Он самый, — подтвердил Злат. — Он при рождении взял силу у своей матери Лёли Наумовны и у отца Леонида Белого, а потом у приёмного отца Михаила Рассольцева. Два плюс один получается три. Простое сложение. Верно?

— Верно. Но беда в том, что все эти люди из одного поколения, а сила должна быть разной, умник, — Марк щёлкнул Злата по носу. — Ладно, что ты там про метроном говорил? Где он?

— Метроном вечности настроен на главный звук для начала решающего сражения света и тьмы. Но мы с тобой, отец, его не заставим звучать. Если даже мы соберём всю силу землян, всех поколений, и тогда ничего у нас не получится, потому что не время ещё, не время…

— Я знаю, что о дне сражения и часе никто кроме Бога не знает, но паника и страх помогут нам держать людей в повиновении, — Марк потер руки. — Повышенный интерес к шаманству, колдовству, волшебству — хороший повод для радости. Несть числа паникующим личностям, нуждающимся в помощи шарлатанов, занимающихся целительством, снятием порчи, сглаза, приворотами и прочей ерундой.

— Пока люди безумствуют, серые правители делают всё, чтобы захватить мировое господство. Они уложили молодёжь в серые капсулы и пустили по трубкам яд. Гибель землян неизбежна… — проговорил Злат, глядя на Марка с ухмылкой. — Лёлю Наумовну твои слова испугали. Её страх помог тебе забрать у бедняжки сверхфизическую силу. Но потом ты эту силу потерял, когда с мамкой моей на сеновал пошёл.

— Не-е-ет, — прошептал Марк, вспомнив ту ночь. И огненной вспышкой ослепили его слова бабки Веры:

— Ещё раз к Стеше подойдёшь последней силы лишишься. Запомни, Маркуша…

А он забыл. Он себя сверх великим возомнил. У него не мозг, а компьютер: всё посчитано, всё под контролем. Но выходит, что пацан сопливый его перехитрил, надул, как последнего глупца. Если у Марка сверхфизической силы больше нет, то Злат может разделаться с ним, как с клопом. Он, Марк, теперь расхожий материал… Нет. Он ещё поборется. Он не позволит мальчишке уничтожить себя.

— Я тебя уничтожать не собираюсь, — сказа Злат миролюбиво. — Ты нам нужен. Поживи пока, Маркуша. Ступай, но помни, обидишь мамку или гостя, прокляну.

— Я понял, — буркнул Марк, исчез. Должен же он был показать мальцу свои способности. Злат снисходительно улыбнулся.

— Большой, вроде, а хуже маленького. Удивить меня прятками своими решил. Эту науку я с младенчества усвоил. Как бы мы с мамкой из московской квартиры без магии исчезли? То-то… Прячется он, волшебник недоделанный…

Злат вытер руки о штаны, пошёл к большой деревянной рогатине, воткнутой в землю посредине скита. Погладил отполированную до блеска древесину, что-то шепнул. Поднялся сильный ветер. Разноцветные ленты навязанные на рогатине затрепетали, послышалась негромкая мелодичная музыка. Из домов вышли люди, с любопытством уставились на Злата. Тот поклонился, сказал:

— С вами жить буду. Примете?

— Оставайся, коль пришёл, мил человек, — хором ответили староверы.

— Чей ты, хлопец? — спросил седой старик, сделав шаг вперёд.

— Внук бабы Веры Золотарёвой, — ответил Злат.

— Веры, — зашептались люди. — Веры Золотарёвой…

— Хорошая она женщина была, мудрая. Оставайся. В мою избу иди, сыном мне будешь, — высокий старик вышел вперёд, поклонился. — Меня дедом Степаном кличут.

— Знаю, — Злат подошёл к старику. — Мою мамку в вашу честь Степанидой назвали, Стешей.

— Вот и ладно, — старик обрадовался. — Родня значит.

— Родня, — подтвердил Злат, обняв старика.

— Помру я скоро, — шепнул тот. — Вовремя ты, Златка, пришёл. Силу мою заберёшь.

— Заберу, коли просишь.

— Прошу… Иди в дом… Незачем напоказ выставлять то, что произойти должно, — дед Степан подтолкнул Злата к дому. — Незачем им видеть то, чего видеть никому не положено…

Старик и мальчик вошли в дом. Внутри полумрак, в углу лампадка у портрета. Злат подошёл ближе, присмотрелся, узнал бабу Веру.

— Она — любовь всей моей жизни, — сказал старик. — Я ведь из-за Веры сюда в скит пришёл, имя поменял. Был известным человеком, директором завода Макаром Ильичём, а стал безвестным старцем Степаном. Надеялся, что Верочка ко мне вернётся. А она и думать обо мне забыла. Стешу только родила мне на радость. Вначале малышка здесь жила со мной, а потом когда Леонид Белый нашёлся, Вера её забрала. Я плакал, умолял её не лишать меня радости и последней надежды, но разжалобить так и не смог. Железная воля у Веры была. На своём она всегда стояла до последнего… Она стояла, а я… Я ей уступал всегда…

У нас же с Верой ещё сын есть, Илья. Живёт он в Хабаровске у моей сводной сестры, мамой её зовёт и не знает, что мы, его настоящие родители, сыночка своего единокровного, словно кукушонка в чужое гнездо подбросили… Мучает меня совесть… Не загладить мне вину свою, не замолить уже грехов молодости…

Стеша тоже думает, что Леонид Белый её отец. А это не так. Вера запретила мне скит покидать и тайну рождения Степаниде раскрывать. Я молчал до сегодняшнего дня… Тебе говорю, потому что ты — посланник. Возьми чёрную ленту. Привяжешь её потом на рогатину, чтобы метроном вечности остановился. Ты готов, Злат?

— Готов, — ответил тот, шагнув в световой круг посреди избы.

Старик обнял его, затянул заунывную песню. Оба знали, что момент передачи силы не из приятных. Он доставляет страдания и уходящему и остающемуся, но по-иному нельзя. Сверхфизическая сила должна перелиться из одного сосуда в другой так, чтобы её не перехватили земные духи, шныряющие повсюду в поисках легкой добычи. Сила к силе, тьма к тьме, свет к свету. Тело в прах. Душа в обитель…

Душераздирающий вопль завершил земную жизнь деда Степана. Злат долго лежал на полу не решаясь пошевелиться. Переход силы на этот раз был таким болезненным, что казалось разорвал все его внутренности, и требовалось время для восстановления. Впервые Злат задумался о своём будущем и ужаснулся. Он, шестнадцатилетний подросток, не простой ребёнок, а сгусток сверхфизической энергии, контейнер для её хранения. Пока энергия дремлет он в безопасности. Но когда она заполнит всю ёмкость, наступит извержение и самоуничтожение контейнера. А это значит… Злат поднялся, сжал кулаки.

— Кто всё это придумал? Почему я стал тем, кем стал? Почему я не могу быть простым человеком без шаманских наклонностей? Как спастись от неминуемой смерти? Может отдать силу Марку? Не-е-ет… Нет. Георгий — вот кто спасёт меня. Да, да, да… — повеселел. — Ах, Степанида Леонидовна, какая же ты умница, выбрала для нас нужного человека!

Злат открыл дверь, несколько раз глубоко вздохнул, пошёл к рогатине. Долго стоял возле неё поглаживая отполированною до блеска древесину, что-то шептал. Наконец привязал чёрную ленту и побежал прочь, оставив ворота скита широко распахнутыми. Староверы растерянно смотрели ему вслед, слушая звенящую тишину природы. Остановить мальчика никто не посмел…

Стеша обрадовалась возвращению сына, Георгий насторожился. Недоброе предчувствие царапнуло изнутри, но застольные разговоры и медовуха размягчили и его сердце. Решение о переезде в Москву приняли быстро и единогласно. Засобирались.

Георгий позвонил друзьям, договорился, чтобы Злата приняли, как его сына. Сын и есть, внебрачный. Все подробности при встрече. Друзья отнеслись к новости благосклонно. Они долго подыскивали Георгию подружек, но тот не желал ни на кого смотреть, тосковал по жене Наташе. А, может, причина была не в этом, а в том, что в далекой Сибири есть у него зазноба, о которой он до поры говорить не желал.

Стеша оказалась вне конкуренции. Ладная, весёлая, хозяйственная, искренняя, красивая. Глаза — синие омуты, губы так и манят, кожа цвета персика и голос — сладкозвучная музыка. Повезло Гошке. Подарок за долгое вдовство. Наташа его тоже красивой была. Но уж больно холодной, отчуждённой. На всех свысока смотрела, оценивающе. В глазах затаённая боль и снисходительное всезнайство, от которого мороз по коже. Потом, когда Наташи не стало, холодное её равнодушие объяснилось неизлечимой, смертельной болезнью, с которой она все эти годы боролась. Боролась одна. Даже Гоша не знал о страданиях и муках, выпавших на долю его жены. Раз в месяц Наташа ходила на прием к врачу — блажь такая, имею право. Ушла однажды и не вернулась. Исчезла, не простившись…

Теперь на месте холодной барыни, как за глаза звали Наташку, ладная да складная русская красавица Степанида, Стеша, с которой хоть картины пиши. Близкий друг Георгия известный художник Марсель Свириди пригласил её в свою мастерскую, обрадовавшись, что модель для портрета королевы Анны наконец-то найдена.

— Да какая же я королева, полно тебе?! — воскликнула Стеша, но позировать согласилась. Уж больно ей хотелось примерить королевский наряд. Да и от знакомства с московской богемой отказываться было смешно. Они приехали в Москву надолго, а значит, нужно укореняться.

Злата без экзаменов взяли в колледж искусств, отметив у юноши неординарные способности к лицедейству и особый сибирский говор, который стал визитной карточкой Злата.

— Настоящий самородок твой сын! — похвалил его куратор курса Иван Мельников. — Гены никуда не спрятать, Гошан. Горжусь, что Злат будет моим учеником. Умеешь ты воспитывать детишек.

— Моей заслуги тут нет. Его Стеша воспитывала, — сказал Георгий.

— Не скромничай. У тебя все дети гениальные и очень похожи на тебя, узнаваемые, породистые, — Иван хохотнул. — Дочка Яна красавица, умница. Внучка Алиса с двенадцати лет в рекламе снимается, медийное лицо. Не успеешь оглянуться, как девочка главные роли играть начнёт. Ты гордиться должен, а ты заслуги свои принижаешь. Радуйся, мой друг, ра-дуй-ся…

После разговора с Иваном Георгий вспомнил о дочери и внучке, с которыми не виделся уже больше года. Больше года не звонил им, не интересовался их жизнью. Он и про сестру Татьяну забыл и про домработницу Надежду, которая осталась жить в квартире отца. Как случилось, что он так надолго выпал из жизни? Он пару недель в доме Стеши провел всего-то. Или не пару? Наверное, больше. Они ведь с Марком довольно долго работали над сценарием, потом искали натуру, снимали, монтировали…

Георгий сжал виски, дал себе слово позвонить дочери завтра, потому что сегодня первый выход Стеши и Злата в свет, а это важнее, чем слушать о жизненных неурядицах взбалмошной девчонки. Георгий злился на Яну за то, что та после смерти матери сбежала из дома, влюбившись в какого-то прощелыгу. Родила от него дочь и ушла на съемную квартиру. Но что-то у них не заладилось, Янка оказалась дамочкой любвеобильной, выгнала прощелыгу, увлеклась поэтом. Потом были художник, дизайнер, кутюрье… карусель лиц. Георгий перестал спрашивать, кто это? Мужчина, так отныне представляла Яна своих поклонников, от которых отбоя не было.

— Когда найдёшь мужа, скажешь, а пока прошу не грузить меня своими проблемами, — заявил Георгий и пропал из жизни дочери, ушёл в запой.

Яна его вытащила, закодировала, но ненадолго. Срывы повторялись с постоянной цикличностью, отдаляя отца и дочь друг от друга. Яна перестала надеяться на отца, помощи от Георгия не ждала, в его жизнь не лезла, но была в курсе происходящего. Сердобольные друзья отца снабжали её нужной информацией, избавляя от необходимости звонить и выслушивать рассказы алкоголика…

Вечеринка, устроенная в мастерской Марселя удалась на славу. Рассольцевы вернулись домой за полночь. Георгий был рад, что Стеша и Злат на его друзей произвели должное впечатление. Он много выпил, но несмотря на это, чувствовал подъём сил и неимоверное сексуальное влечение. Словно угадав его желание, Стеша распахнула дверь, остановилась на пороге в белоснежной кружевной сорочке, распустила волосы, пропела: «Любый!» и нырнула под одеяло. Огненная вспышка была такой сильной, что на мгновение Георгий ослеп и оглох от счастья.

— Разве такое возможно? — спросил он.

— Возможно ещё и не такое, — шепнула Стеша, отстранившись. В спальню вошёл Злат. Его слова Георгия отрезвили, напугали, парализовали.

— Ты должен забрать всю сверхфизическую силу себе. Ты должен стать смертоносным контейнером вместо меня, — Злат наклонился над Георгием. — Твоя миссия закончена, Гошан. Твоё предназначение заключалось в том, чтобы отсрочить время уничтожения Земли… Ты уйдёшь, а я останусь. Поживу пока.

Злат навалился на бездвижного Георгия и зашептал какие-то заклинания. Георгий почувствовал, как в тело вливается огненная лава, расплавляет всё внутри, причиняя жутчайшую боль. Лаве нужен выход… Её нужно вытолкнуть из себя… Взрыв, извержение и душераздирающий вопль завершили сеанс перехода силы. Георгий увидел себя разорванным на мельчайшие кусочки, разбросанные по комнате. У кровати Стеша, съёжившаяся от страха. На полу лежит Злат с раскинутыми в стороны руками. Лицо бескровное, дыхания нет, сердце не бьётся. Откуда-то извне доносится голос Марка:

— Мерзавец, успел таки меня опередить…

И лишь потом появляется он сам в чёрном плаще, как граф Дракула. Посылает зигзаг молнии к Злату. Тот вздрагивает, стонет, открывает глаза.

— Где я? Что это было?

— Ты нашёл метроном вечности, привязал к нему чёрную ленту и остановил его, — сказал Марк, помогая Злату встать. — Наша сила ослабла. Мы растеряли её благодаря тебе, сынок. Но я не сержусь на тебя, мой мальчик. Я рад, что нам теперь всё нужно начинать сначала. Это прекрасно. Во-первых, мы продлили себе жизнь. Во-вторых, мы вырвались из шаманского скита, из Горячего Ключа и перебрались в столицу, что весьма немаловажно. По завещанию Георгия Рассольцева эта квартира принадлежит вам, мои родные, — рассмеялся. — Вернее сказать, квартира принадлежит нам, потому что мы — настоящая семья. Ты, Злат, мой сын. К тому же ты хотел, чтобы мы со Стешей жили вместе. Мечты сбываются, милый. Да и обряд бабы Веры, который ты совершил над нами, тоже помог. Не смотри на меня так, мой мальчик, колдовские чары не исчезают. Вопрос в другом: захочешь ли ты воспользоваться ими снова или нет.

— Не-е-е-т, — простонала Стеша.

— Да, — сказал Злат, обняв Марка. — Да, отец. Спасибо. У меня впереди долгая, прекрасная богемная жизнь, и мне пригодятся колдовские навыки для уничтожения конкурентов.

— Рад, что ты всё понимаешь правильно, сынок. Мы вместе, и бояться нечего. Нас никто с тобой не одолеет, никто.

— Господи, — простонала Стеша, уткнувшись лицом в колени. — Господи, почему всё так произошло? Георгий же пошёл по пути света. Он просил мудрости, он…

— Успокойся, — Марк погладил её по вздрагивающей спине. — Просить о чём-то мало. Нужно искренне желать изменений. Искренне… А Георгий — болтун. В его сердце нет и никогда не было Бога. Ты же знаешь, что лживый получает свою награду.

— Знаю, — Стеша вытерла слёзы. — Ты снова победил, Маркуша. Ты снова поймал меня в свою сеть. Я снова не увидела, не поняла твоего коварства и поплатилась за это.

— Не стоит драматизировать ситуацию, Стеша. Ты в Москву перебралась, с тузами московскими познакомилась. Любой за тобой побежит, только свистни, — Марк помог ей подняться, погладил по щеке.

— Да как ты не поймёшь, Маркуша, что не нужны мне эти тузы, короли и шестёрки, — оттолкнув его взорвалась Стеша. — Домой я поеду в Чугуевку.

— О, какие мы сильные да храбрые стали, — Марк скорчил противную гримасу, схватил Стешу за руку. — Никто тебя не отпустит из Москвы, ясно? Жить здесь будешь, пока я тебя не выгоню сам. Ты ещё не всё сделала, что должна была сделать, поэтому молчи и повинуйся. Злат тебе теперь не поможет. Он силу свою потерял, а у меня её предостаточно, чтобы вас в повиновении держать. Уяснила?

— Да, — Стеша кивнула, потупила взор. Знала, что ссориться с шаманом нельзя. Нужно подчиняться ему, играть по его правилам, чтобы выиграть, чтобы победить. Смирение и послушание — вот что главное сейчас. Всё остальное потом. Даст Бог Злат одумается и выберет путь света. Не зря же он всю сверхфизическую силу без остатка отдал Георгию.

Стеша поёжилась. Зрелище было не из приятных. Она видела, как громадный огненный питон вылез изо рта Злата и заполз в рот Георгия. Но там ему стало тесно, и он разорвал тело Георгия на сотню огненных кусочков, столкнул Злата на пол. Поначалу Стеше показалось, что мальчик умер, что она потеряла сразу двух любимых людей, но появился Марк, и Стеша поняла: игра ещё не закончена. Злат жив, какое счастье!

Георгия ей жалко очень, но он чужой, временный человек. Мужиков полно вокруг, Марк прав, горевать долго не нужно, свято место пусто не бывает. Найдётся новый ухажёр. А если и не найдётся, не велика беда. Не в этом счастье. Она улыбнулась, поцеловала Марка в щёку.

— Спасибо, что помогаешь нам, любый.

— Ох, и стерва ты, Степанида, но именно за это я тебя люблю, — Марк впился зубами в её губы. Нарочно сделал ей больно.

Стеша слизнула кровь с губы, ушла в ванную. Марк щёлкнул пальцами, произнёс слова заклинания после которых тело Георгия приняло прежнюю форму. На лице спокойное умиротворение. Умер во сне, остановилось сердце. Такой диагноз поставили при вскрытии.

Потом были похороны, панихида, склоки из-за наследства, которые решились в пользу вдовы Георгия Рассольцева Степаниды Золатарёвой.

— Она обманщица, колдунья, самозванка. Поймите же, Вы, что никто из нас не знал о том, что у Георгия Михайловича есть внебрачный сын и жена. Никто в нашей большой семье о них не слышал, — кричала на суде дочь Георгия Яна. Лицо её при этом покрывалось жуткими красными пятнами, глаза горели злобой, в уголках рта появлялась пена. Отвратительная картина.

Стеша на суде молчала. По её щекам текли слёзы. И всем было понятно, что она здесь ни при чём, она искренне скорбит об утрате любимого. Она принимает волю покойного и не желает терять человеческий облик, как это делает Яна.

Адвокаты стояли на том, что Георгий вполне мог вести двойную жизнь, в которую не желал посвящать дочь от первого брака. В Москве он считался вдовцом, носил траур по любимой жене, пил, тосковал, и в это же самое время тайно ездил в Сибирь, где считался примерным семьянином, не пьющим, заботливым отцом и мужем.

Яна эти доводы называла абсурдными. Она прекрасно знала, что не мог её отец во время запоев разъезжать по стране. Она вытаскивала его из депрессий, возила к наркологам, кормила из ложечки. Такой была реальность, в которой жил Георгий Рассольцев после смерти жены Наташи. И никто не убедит Яну в обратном. Она не уверена в том, что Стеша — самозванка, злобная колдунья.

Тетушка Татьяна, за которой оставалось последнее слово, Яну поддерживать не стала. Не смогла она простить племянницу за то, что та оттяпала себе большую половину наследства после смерти Лёли Наумовны и Михаила Андреевича.

— Поделом тебе. Побывай в моей шкуре. Получи расплату за жадность, — со злорадством думала Татьяна. Когда судья дал ей слово, она соврала без зазрения совести.

— Я знала о тайной связи брата со Степанидой, — заявила Татьяна.

Эти слова стали решающими. Дело закрыли. Яна осталась ни с чем. В своём завещании Георгий Рассольцев её не упомянул. Из квартиры она выписалась несколько лет назад. Какие теперь претензии?

Марк потирал руки. Ненависть родственников Георгия его окрылила. Метроном вечности звучит в привычном ритме, сверхфизическая сила снова накапливается. Никто наверняка не знает, что произойдет с ней через миг, через день, через столетие. Поживём ещё, поживём… Пусть пока многочисленные шарлатаны предсказывают апокалиптические ужасы, пугают столкновением планет, извержениями вулканов и нашествием пришельцев, сеют панику в сердцах. Пускай истерия и страх владеют умами людей, разрушают их души, забирают часть силы, восполнить которую уже не получится. Человечество обречено…

Земля — кукольный домик, происходящее внутри которого, открыто для смотрящих с небес. В домик заглядывает не только солнце и свет, но и вихри, ураганы, бури, мрак. Порой сами жители земли затевают войны, уничтожают друг друга, не понимая, что исход любого сражения давно предсказан, что переписать финал по-своему нельзя. У каждого землянина лишь два пути: свет или тьма. Никакой середины нет. Нужно идти или вверх к свету или вниз во тьму. Какой путь выбрать, каждый человек решает сам.

Злат стоит на распутье, думает…

Пусть пока постоит…

Всему своё время…

Яна

После того, как суд завершился в пользу сибирячки Степаниды Золотарёвой, Яна впала в депрессию. Она сидела на кухне с бутылкой коньяка, пила и плакала. Алиса не выдержала, стукнула кулаком по столу, выкрикнула:

— Мама, хватит пить. Неужели ты хочешь превратиться в алкашку, стать такой же, как твой отец Георгий Рассольцев? Очнись. Опомнись. Эти негодные люди будут рады твоему падению, а я умру с горя. Ты моей смерти хочешь, да?

— Нет, — сказала Яна, посмотрев на дочь затуманенным взглядом. — Нет, Лиска. Я тебя люблю и очень тебя прошу, давай все взаимные упреки отложим на завтра. Я занята, ты же видишь.

— Вижу, — Алиса села напротив. — Налей и мне.

— Что? — Яна протрезвела. — Ты в своём уме, моя девочка?

— Я да, а ты свихнулась на алкогольной почве, — Алиса встала. — Ну как ты не можешь понять одну простую вещь, мамочка, что в бутылке спасения ты не найдёшь никогда. Ты там смерть свою найдёшь. А ты мне нужна нормальной, трезвой, здравомыслящей женщиной. Не ты ли мне говорила, что мы с тобой сильные, что мы не должны сдаваться? И что теперь я вижу?

— Пьяную дуру. Я плохая, скверная у тебя, за это и получила по мозгам, — Яна встала, обняла дочь. — Ты права, Лиска, мы не должны сдаваться… Мы справимся. Я исправлюсь, обещаю.

— Я верю, — Алиса поцеловала мать в щёку. — Не пей больше.

— Не буду, — Яна убрала коньяк, пошла в ванную. Долго стояла под душем, твердила:

— Вода, вода, забери мои печали, унеси их прочь… Помоги мне, очисти меня, освободи от всего ненужного, неважного, пустого…

Стало легче, но мысль о том, что всё произошедшее на суде, похоже на массовый психоз, не исчезла. Себя Яна не оправдывала. Она ведь тоже, как с цепи сорвалась, когда в права наследования вступала после смерти деда Михаила. Домработницу Надю обидела незаслуженно, выселила её из квартиры, хоть дед просил этого не делать. Квартиру продала, а могла бы там жить сейчас. Был бы свой угол. А теперь ни денег, ни жилья.

Въехать в отцову трёшку в центре Москвы у Яны не получилось. Обиженная родня встала на сторону новоявленных родственников, о которых до суда никто не знал и не слышал, и Яне достался кукиш, несмотря на то, что она единственная родная дочь, а значит — единственная прямая наследница. Если бы не выписалась из родительской квартиры несколько лет назад, можно было ещё побороться, а теперь никаких зацепок. Никаких…

Яна выключила воду, глянула на себя в зеркало, ужаснулась:

— Да, видок у меня тот ещё… Всё, пьянству бой. Больше ни-ни…

Улеглась в кровать, заснула быстро. Сон был тревожным, рваным, но пробудиться Яна не могла, словно кто-то хотел втянуть её в вязкую жижу воспоминаний и не успокоился, пока не добился своего. Причём вспоминать её заставили всё самое плохое. Парализующий страх сжимал сердце. Кричать не получалось, вырваться Яна не могла. Жижа затягивала её внутрь. Ещё миг и сомкнётся над головой смертельный сумрак. Последний вздох, и… Чьи-то сильные руки схватили Яну за волосы, вытащили на свет. Живи.

— Мама? — прошептала Яна, увидев своего спасителя. — Ма- а-ам?

— Да, Януся, это я, — ответила Наташа, улыбнулась. — Не бойся ничего. Я должна помочь тебя. Ты запуталась, детка моя.

— Запуталась, — подтвердила Яна. — Ты же ушла от меня, когда мне пятнадцать лет исполнилось. Возраст становления. Отец запил, забыл про меня напрочь. Баба Лёля, правда, опекала. Но ты же знаешь, какая я строптивая, и своевольная была в юности. Мне слова и наставления не нужны были… Ох, мамочка, почему ты ушла так рано?

— Так было предначертано свыше, Януся, — голос Наташи дрогнул. — Понимаешь, милая, каждый человек — это емкость или контейнер для хранения энергии. Мой контейнер переполнился, и…

— Мамка, не пугай меня, — Яна отшатнулась.

— Я тебя не пугаю, дочка. Я говорю тебе то, что должна была сказать перед смертью, но не успела, не смогла. Слушай внимательно. Внутри каждого из нас накапливается сверхфизическая энергия. Тот, кто неправильно её расходует, погибает раньше времени, отведенного ему на земле.

— Погоди, ты хочешь сказать, что ты энергию эту неправильно расходовала? — воскликнула Яна. — Нет, мам, я этому никогда не поверю. Ты была светлым, добрейшим человеком. Все отцу завидовали, святой тебя называли.

— Любая святость условна, Януся, — сказала Наташа с грустью. — Безгрешных, святых людей нет на земле. Мы все грешим словами, мыслями, делами. Мы срываемся с нужной орбиты и летим в грязь, в вязкую жижу человеческого безумия, из которой не так-то просто вырваться. Ты ощутила на себе это падение. Я успела тебя вытащить. Не срывайся больше, пожалуйста. Помни, что деньги несут в себе плохую энергию. Люди, одержимые жаждой наживы, гибнут от этой жажды. Мир катится в бездну. Серые правители уничтожают новое поколение, вливая в их разум яд вседозволенности и безумия…

— Погоди, скажи мне, что такого страшного сделала ты? Какой яд вседозволенности выпила?

— Я решила отыскать метроном вечности. Нашла почти… — Наташа вздохнула. — Я так была занята поисками, что не заметила, как растратила силу добра и включила механизм самоуничтожения…

— Мам, это бред какой-то. Метроном вечности, механизм самоуничтожения… Ты хочешь меня уверить в том, что ты сама себя убила?

— Это не совсем так, моя родная, — Наташа улыбнулась. — Всё, что я говорю сейчас, тебе может показаться нелепым, неправоподобным, но выслушай внимательно и запомни. Кроме энергии, которая накапливается в наших телах, наших контейнерах, в них ещё вселяются тёмные силы или монстры. У одних людей монстры находятся в состоянии зародыша, у других вырастают до гигантских размеров и вырываются наружу. Очень часто такой выход становится причиной гибели хранителя…

— Я, кажется, поняла, что именно ты хочешь сказать! — воскликнула Яна. — Это, как в фильмах ужасов. Ты говоришь про чужих, которые вселяются в человека, чтобы потом уничтожить его?

— Я говорю о чужеродных организмах, которые стали намного умнее, чем вы думаете. Они не уничтожают людей, а живут в них, иногда они высовываются наружу, чтобы встретиться с себе подобными. Ты заметила, как люди кричат, ссорятся, спорят до хрипоты, желая растерзать друг друга?

— Сейчас это нормальное явление, — Яна рассмеялась. — Поорать народ наш любит. Глотку готовы перегрызть, отстаивая свою правоту. Похлеще собак лают. Бультерьеры настоящие.

— Вот именно, бультерьеры, монстры в человеческом обличье, — сказала Наташа с грустью. — К сожалению, люди не понимают, что причина такого грубого, порой неадекватного поведения намного серьёзнее, чем просто злость или раздражительность из-за житейских неурядиц. Во время подобных стычек происходит битва монстров. Так они проверяют свою силу. Они специально провоцируют людей на конфликты, заставляют их орать и сквернословить, чтобы забрать у них как можно больше энергии. Чем больше зла вокруг, тем сильнее становятся монстры. Они сражаются между собой, воюют за энергию, увеличивающую их силы. Монстры оберегают своих хозяев, свои контейнеры, до тех пор пока не найдут новое более подходящее пристанище. После этого они включаю механизм самоуничтожения, но не так, как это показывают в фильмах, а по-другому…

— Как?

— У человека находят неизлечимую болезнь. Например, рак. Медицина бессильна помочь. Средства борьбы с раком до сих пор не найдены. Его победить пока не могут. Почему? Да потому что видят последствия происходящих в человеческом организме изменений, а причина болезни остается непонятной, не изученной. А причина любой страшной болезни заключается в потере жизненной энергии. Я свою энергию потеряла. Она ушла у меня через желудок. Мне было очень-очень больно и очень страшно… — Наташа поморщилась. — Я не хочу, Яночка дорогая, чтобы ты совершала мои ошибки…

— Твои ошибки… — Яна хмыкнула. — О, мамуля, ты пришла поздновато. Я уже столько своих ошибок насовершала, что чертям тошно. Я из дома сбежала, в шестнадцать лет женщиной стала. Жила с папкиным другом художником Марселем. Позировала ему обнажённой. Потом удрала от Марселя, потому что в однокурсника Митьку Сизова влюбилась. Но и его бросила, увлеклась другим, потом третьим… Жуть… Не могу остановиться, как на карусели кручусь. Хочу на всех лошадках прокатиться, хоть и понимаю, что это плохо. Я в ужасе, мама, но ничего не могу поделать со своей сексуальной нерастраченной энергией.

— Все это происходит потому, что внутри тебя живёт монстр по имени ненасытимость, — сказала Наташа.

— Отлично. Имя его мы узнали, а как его уничтожить? — спросила Яна с иронией.

— Монстры должны сгореть в огне Божьей Любви, — ответила Наташа. — Вера в Бога — единственное спасение, Яна… Страх Божий должен стать твоим главным сокровищем… Иных сокровищ не существует…

Видение исчезло, Яна открыла глаза. В комнате полумрак. На часах половина восьмого. Алисе в школу пора. Зазвенел будильник. Реальность.

Яна обрадовалась, встала, пошла на кухню готовить завтрак. Мысль о монстрах засела в сознание так прочно, что на вопросы дочери Яна отвечала невпопад. Алиса решила, что мама ещё не проснулась, чмокнула её в щёку, убежала в школу, сообщив, что вернётся поздно, потому что сегодня курсы.

Яна улеглась в кровать и проспала до вечера без сновидений. Её разбудил телефонный звонок. Напористо твёрдым голосом босса трубка спросила:

— Ты по работе не заскучала?

— Привет, Кир, — Яна улыбнулась. — Завтра с утра буду. Вышла из запоя, буду жить.

— Прекрасно. Мне нужен твой совет.

— Совет ему мой нужен, как бы не так, — подумала Яна, вспомнив сколько её советов оказалось в мусорной корзине. Спросила:

— Что на этот раз стряслось у Вас, мой повелитель, Кир?

— Завтра узнаешь, — ответил Кирилл. Он не был расположен шутить и обсуждать важные вопросы по телефону.

— Значит, до завтра, босс… — Яна повесила трубку, потянулась. — Мужчина нам с Алиской не нужен. Хотя… мы, наверное, сможем взять в свой союз того, кто сумеет угадать мою заветную мечту и признается мне в любви в Париже на Эйфелевой башне. На меньшее я не согласна…

Яна совершенно забыла о том, что мысли человеческие материальны, а уж слова тем паче. Отправив в эфир информацию, она, сама того не ведая, попала в западню…

Утро нового дня было солнечным. Яна решила, что это — добрый знак. Принарядилась, поехала на работу. Несмотря на ранний час, в офисе собралось много людей. Они оживлённо спорили о чём-то, неведомом Яне.

— Что за совет в Филях? — спросила она бухгалтера Оксану.

— Мы обсуждаем предстоящую поездку в Париж, — шепнула та.

— В Париж?! — Яна улыбнулась, села в сторонке. — Ну-ну, посмотрим, что из вашей затеи получится на этот раз. Прошлые переговоры так и остались пере-гово-рами, пустыми разговорами…

— Друзья мои, надеюсь, что на этот раз наши мечты воплотятся в реальность. Верю, что с помощью Марка Михайловича Томилина наш паровоз наконец-то сдвинется с места, — сказал директор корпорации Кирилл Арутюнов, босс, как его звали подчинённые.

Яна знала, что Кирилл давно вынашивает мысль о создании альтернативного кино, мечтает донести до зрителей правду через вымысел, соединив реальность и миф. Начинал Кирилл со съемки документальных короткометражных фильмов. Его работы разнесли в пух и прах. Критика была настолько беспощадной, что Кирилл едва не забросил свою затею, едва не отказался о своей мечты.

Встреча с Яной его окрылила. Не девочка, подарок судьбы: внучка известного в киношных кругах человека Михаила Рассольцева, дочь сценариста Георгия Рассольцева. Но… родственные связи не помогли.

— Значит, нужно запастись терпением, — решил Кирилл. — Подождём. Настоящие мечты сбываются, когда приходит их время…

Время пришло в образе Марка Томилина. Хорош собой, глаза умные, лицо интеллигентное, речь правильная. Говорит складно, понятно, увлекательно. С первых же минут общения ты во власти этого человека. Ты готов идти за ним на край света, чтобы воплотить в жизнь все его идеи, которые созвучны с твоими. Ты давно мечтал об этом. Именно об этом…

Но на Яну уловки удава среди бандерлогов не распространяются. Она не из тех, кто подвластен подобным чарам. У неё свой подход к любому человеку, а тем паче к такому напористому, как Марк, который наглым образом выбирает себе жертву. Яна мысленно накрыла Марка стеклянной банкой, улыбнулась:

— Слушать вас, господин Томилин, одно удовольствие, но… Я не буду смотреть вам в рот. Я не поддамся вашему обаянию. Я не стану овцой, идущей на заклание. У меня свой взгляд на мир, на проблемы и на их решение. Я — самодостаточный человек, неординарная личность, знающая себе цену.

— Марк Михайлович, позвольте вам представить нашего пиар менеджера Яну Сизову, — Кирилл наконец-то заметил Яну, сидящую в углу. Она встала.

— Здравствуйте! Рада знакомству.

— Надеюсь, мы подружимся, — сказал Марк с улыбкой. Яна особой радости не выказала. Села, закинула ногу на ногу.

— Яна — моя правая рука. Потрясающей работоспособности человек. Если нужно выполнить работу вчера, она это сделает, — Кирилл посмотрел на Яну, уловил её легкую иронию, нахмурился. — Времени у нас мало. Яна, возьми, пожалуйста, документы, которые нужно изучить. Информация мне нужна часа через два.

— Яволь, мой генерал, — Яна взяла папку, ушла, хлопнув дверью. Ей почему-то вспомнилась их первая с Кириллом встреча, когда он в порыве страсти повалил её на диван и рванул на груди блузку.

— Я не хочу, не хочу, не хочу… — закричала она. — Я всё это уже проходила с другими, Кир. Пусти… Я хочу работать с тобой. Работать, понимаешь… Мы должны остаться друзьями, партнёрами по бизнесу, и не более того. Если мы сейчас нырнём в огненную реку, то сгорим… Пусти меня… Отпусти меня немедленно…

— Прости, — сказал он и ушёл.

Яна обрадовалась, что Кирилл оказался мудрым человеком, но… Он от своих намерений не отказался и периодически повторял попытки совращения глупой девочки Яси. Включал дурака, так называла Яна подобные выходки босса. Яна переводила повторные атаки босса в шутку, но, в последнее время эти шалости стали её раздражать. И сегодня взгляд Кирилла Яну взбесил. Она ушла, хлопнув дверью. Взглянула на папку господина Томилина, рассмеялась, увидев на титуле надпись: «Форт Байярд».

— Вот оно, что! Вот, значит, куда вы захотели! Ну-ну. Сдается мне, что эта частная собственность вам, уважаемый то-ва-ри-щч, не по карману. Хотя, я могу ошибаться. Вы можете запросто быть скрытым миллиардером, наследником богатого дядюшки Ротшильда…

Распахнулась дверь, вошёл Кирилл, плюхнулся на стул, закинул ногу на ногу. Его дорогой, эксклюзивный ботинок оказался на столе перед Яниным носом.

— Ну, что скажешь? — на лице босса превосходство.

— Обувь на стол кладут только недоумки, — проговорила она со злостью.

— Что? — Кирилл превратился в монстра. В глазах вспыхнул огонь ненависти, в уголках рта появилась пена. — Что ты сейчас сказала, дрянь? Ты забыла, наверное, что защитников у тебя не осталось. Держи лучше язык за зубами, если не хочешь схлопотать по зубам. Не забывай, что я — твой работодатель, а значит, твой хозяин…

Яна встала, сказала с вызовом:

— Киря, по-моему, ты слишком высокого мнения о себе. Ты, по-моему, забыл о том, что ты — ничтожество, мыльный пузырь. Смотри не лопни от натуги…

— Что? — Кирилл вскочил, намереваясь влепить Яне пощёчину, но передумал, выпалил ей в лицо. — Ты достала меня, язва. Проваливай отсюда. Не смей больше нос совать в мои дела. Ты уволена без выходного пособия. Вон! — толкнул дверь. — Вали отсюда.

— Всё, как в классическом жанре, — Яна нервно хихикнула. — Семейная ссора обошлась без мордобоя…

— Это не семейная ссора, а классическое решение начальника по отношению к зарвавшемуся подчинённому. Ты уволена, детка. Arrivederci, Roma! –выкрикнул Кирилл.

— Ах, вот оно что? — Яна ухмыльнулась. — Ладно. Но запомни, босс, я — стерва. Обратно не вернусь ни за что.

— Я не позову тебя никогда, потому что я — упертая скотина, — сказал Кирилл, забрал папку и ушёл. Яна вышла следом красная, рассерженная.

— Яська, что на тебя нашло? — воскликнула секретарь Настя, бросившись к ней. — Вы так орали, что мы в ужас пришли. Вы оба, как с цепи сорвались… Ты же без работы осталась, без денег… Как ты теперь жить будешь?

— По рукам пойду, — огрызнулась Яна. — Мне не привыкать. Я с шестнадцати лет беспутный образ жизни веду. Дочку нагуляла…

— Хватит, — Настя рассердилась, дернула её за руку. — Не смей наговаривать на мою подругу Яну. Я про неё всё знаю. Известно мне и про Алисиного папу Митьку Сизова, живущего в Лондоне, и…

— Не продолжай, пожалуйста, — попросила Яна. Настя обняла её, сказала:

— Поезжай домой, успокойся. Через пару дней Кир одумается, и…

— Нет, Настюха, не будет никаких и… Хватит с меня. Не могу больше. Вещички свои я собрала. Будем считать, что полоса невезения решила меня доконать. Я должна была, подниматься по ступенькам шаг за шагом, а я на лифте решила прокатиться, вот и поплатилась… Сама виновата. Больше кататься не буду…

— Ты куда сейчас?

— Пойду напьюсь. Пропью последние деньги и брошусь в Москву-реку.

— Болтушка. Не дури, ладно? Звони мне, если будет нужна помощь или совет дружеский. В любое время звони, хорошо?

— Хорошо, — Яна чмокнула подругу в щёку. — Ты у меня самая лучшая…

На улице было свежо, накрапывал дождь. Зонта у Яны не было. Это её обрадовало, можно реветь сколько влезет. Никто не поймет, что на щеках не капли дождя, а настоящие горькие слёзы. На душе было гадко. Всё получилось как-то грубо, некорректно, но сюсюкать Яна не любила с детства. Мужское начало всегда пересиливало в ней женскую природу.

— Ох, Яська, мальчиком тебе нужно было родиться! — восклицала бабушка Лёля после очередной Яниной выходки.

— А я и есть настоящий мальчик в женском обличии, — заявляла Яна, воткнув руки в боки. Бабушка качала головой, от нравоучений воздерживалась. Сама была такой же ершистой в детстве.

Мысли о бабушке Яну успокоили. Она вспомнила, что Лёля тоже влюбилась и сбежала из дома, правда не в шестнадцать, как Яна, а в девятнадцать. Остепенилась она, когда с дедом встретилась. Сына родили и дочь и прожили в любви и согласии шестьдесят лет.

— Заоблачная цифра, космическая, но лет через десять она покажется нам детской шалостью, потому что всё в нашем мире относительно. Теория относительности применима в любой области, — Яна улыбнулась. — И моя ссора с Киром — это всего лишь, наболевшее, накопившееся негативное восприятие действительности. Меня понесло вниз с горы, это факт, но и он не справился с собой. Всё относительно… Правда всегда посередине. Всегда…

— Здравствуйте, Яна Георгиевна! — Марк преградил Яне дорогу. — Рад нашей такой неожиданной встрече. Позвольте предложить вам зонт? Буду рад, если согласитесь со мной пообедать. Вы же на обед вышли?

— Нет, — она попыталась пройти. — Простите, у меня нет времени…

— Времени у вас предостаточно, — Марк улыбнулся. — Вы послали всех куда подальше и решили напиться. Я вам предлагаю это сделать в шикарном месте, в ресторане Пушкин.

— Я не одета для подобного заведения, — сказала Яна.

— Вы напрашиваетесь на комплимент, а я их не говорю дамам из принципа, — Марк взял её под локоток. — Итак, вы мечтали напиться…

— Мечтала, что дальше? — Яна с вызовом посмотрела на него.

— Вы сердитесь сейчас на Настю, а она мне ничего о вас не говорила. Она милая, хорошая, жалеет вас, но доля негатива в её душе всё же есть. Настя завидует вашей решимости и безбашенности. Она так, как вы, никогда не поступит. Страх перед неизвестностью ей не позволит хлопнуть дверью и уйти в никуда.

— Вы — прозорливец? — Яна смерила его недовольным взгладом.

— Я — колдун, — шепнул он ей на ухо, рассмеялся. — Шутка.

— Жаль. Колдунов я уважаю, и мечтаю…

— Получить колдовскую силу, чтобы сразиться с ведьмой, околдовавшей вашего отца Георгия Михайловича Рассольцева, — договорил за неё Марк.

— Ну, знаете ли… Вы… вы меня в транс вогнали… Давайте выпьем, чтобы я заикой не стала… Да и дождь, кажется, усиливается.

— Усиливается не только дождь, но и наше притяжение, — Марк обнял её.

— Это вы бросьте, — Яна оттолкнула его. — Я не лягу в постель с первым встречным, даже если напьюсь до бессознательного состояния.

— Я не первый, а единственный, и вы сегодня не напьётесь, моя милая барышня, потому что нам нужно о многом поговорить. Идёмте.

— Вы, Марк, мелкий интриган, — Яна взяла его под руку. — Идёмте.

— Я крупный интриган, Януся, Яся, а точнее Яниночка. Ведь ваше настоящее, полное имя Янина.

— Боже, вам и это известно?! Да, кто вы, чёрт возьми, такой? Вас папины друзья подослали, да?

— Нет, милая, меня его враги прислали, — Марк рассмеялся, распахнул перед Яной дверь ресторана. — Заходим внутрь и переходим на «ты».

— Лады, Маркуша, — она хлопнула его по плечу.

— Только давай без этих выходок детских, — сказал Марк строго. — Сюсюкать ни к чему. Будем называть другу друга именами, данными при рождении: я — Марк, ты — Янина.

— Согласна…

Они сели за столик, сделали заказ. Говорили вначале на какие-то банальные, отвлечённые темы, пили коньяк, а потом одновременно перешли к главному.

— Судьба нас с тобой свела не случайно, — сказал Марк.

— Нас ведёт вперед провидение. Оно направляет нас, — подтвердила Яна.

— Сила, заключённая внутри наших тел может быть, как положительной, так и отрицательной.

— Мы с тобою, Марк, можем быть созидателями и разрушителями одновременно.

— Да, Яна, ты права. Но ты должна знать, что силой можно управлять.

— Как?

— Став одной из нас, ты научишься всему, что нужно, — Марк улыбнулся.

— Одной из вас? Ты состоишь в какой-то секте? Ты из Аум Сенрикё что ли? — воскликнула Яна.

— Нет, нет, не пугайся. Секты нужны для посредственностей, они любят в кружки сбиваться, а настоящие таланты одиноки.

— Ты считаешь себя талантом? В какой области, если не секрет?

— Я себя никем не считаю, потому что я точно знаю, кто я, — сказал Марк, подавшись вперёд.

— И кто же ты? — Яна тоже подалась вперёд.

— Я Марк Михайлович Томилин — внук твоего дела Михаила Рассольцева. Я знаю, что он перед смертью отдал свой дневник твоему отцу Георгию Михайловичу, а тот передал его тебе. Так?

— Было дело, — Яна отстранилась. — Отец передал мне дедову тетрадь, когда я его из запоя выводила. Но откуда ты знаешь про неё? Откуда ты узнал, что моя фамилия Рассольцева?

— Я хорошо знаю Дмитрия Сизова, отца твоей Алисы. Мы несколько лет жили вместе в Лондоне. Митька прекрасный парень, добрый, но ужасно несчастный. Он тебя до сих пор любит и корит себя за глупость…

— Хватит, — Яна стукнула кулачком по столу. — Не желаю ничего слушать. Митька — самец девяносто шестой пробы. Бросил меня ради богатой тётки, а теперь плачет. Так ему и надо. Алису он ни разу не видел, ни разу… Когда он узнал, что я беременна, запаниковал, запричитал, как баба… А я заявила, что ребёнка убивать не буду, что буду рожать несмотря ни на что. И родила Алиску в девятнадцать лет. Слава Богу она уже большая, самостоятельная, умная, вся в меня. Вот такая правдивая история, господин колдун Томилин.

— Восхищаюсь твоей силой.

— Ты мне, между прочим, только что комплимент сделал, — Яна пригубила коньяк. — Не удивлюсь, если за ним последует второй, третий, а потом предложение руки и сердца…

— Которое я тебе сделаю в Париже на Эйфелевой башне, — сказал Марк, глядя ей в глаза.

— Ты меня пугаешь… Вначале про тетрадь деда сказал, теперь мои мысли прочитал… Как ты это делаешь?

— Я использую знания, полученные в школе магов, — Марк улыбнулся.

— О, да-да, Гарри Потер новоявленный. Властелин колец. Не верю… Где ты магии-то выучился, колдун Михайлович?

— В Горячем Ключе, — ответил Марк. — Я жил среди шаманов несколько лет, научился многому. Но сразу тебе обо всём рассказывать не буду, чтобы не напугать. Покажу небольшой трюк, игра в прятки называется. Я сейчас исчезну ненадолго, не скучай тут без меня, дорогая… — он бросил на стол салфетку и пропал. Яна моментально протрезвела. Таких трюков с ней никто ещё не выделывал. Ресторан дорогой, а денег у неё на карточке практически нет, расплатиться не удастся. Кому звонить? Насте? Нет… Она тоже от зарплаты до зарплаты еле дотягивает… С Киром мы в ссоре… Остается Марсель… Яна достала телефон, но он вылетел из её рук, описал дугу и очутился в руках у смеющегося Марка.

— Я же тебя просил не скучать, дорогая, а ты запаниковала, собралась звонить папиному другу Марселю Свириди. Отбой. Я здесь, счёт уже оплачен. Не волнуйся, — он передал Яне телефон. — Потом, когда согласишься стать моей женой, я научу тебя этому простому трюку. Идёт?

— Для начала я должна согласиться стать твоей женой, а это требует…

— Не продолжай. Завтра мы вылетаем с тобой в Париж из аэропорта Шеремтьево в 15.40. Время на сборы есть. Отпрашиваться тебе не у кого. Алиса у тебя самостоятельная барышня. Всё складывается отлично.

— Всё, да не всё, — Яна улыбнулась. — Билеты без моего паспорта тебе никто не продаст, хоть ты и маг великий.

— Яниночка, мне билеты уже продали, вот они, — Марк положил на стол билеты.

— Как ты это сделал? — воскликнула она.

— Легко. Кирилл сегодня утром велел Насте подготовить документы на визу. Она сказала, что виз нет только у двух или трёх человек. Я переписал номера паспортов всех, кому виза не нужна, чтобы заказать билеты и номера в гостинице.

— О-о, так мы большой компанией едем! — обрадовалась Яна.

— Нет, дорогая, мы едем вдвоём. Вся эта канитель мне нужна была ради тебя, — заявил Марк.

— Ценю. Это высший балл, — Яна показала ему большой палец. — Так за мной ещё никто не ухаживал, господин маг. И мозги мне так ещё никто не пудрил, ты первый. Ладно, выкладывай, что тебе от меня нужно? Тебя сибирская жена моего папаши подослала, да? Ей мало трёшки в центре Москвы, да? Что ей ещё нужно кроме дедова дневника?

— Ей не нужно ничего, — Марк скрестил на груди руки. — Не сердись на Стешу, она выполняла мои приказы.

— Что? — Яна поперхнулась. — Так это я тебе обязана своим позором? Тогда объясни мне мотивацию своих действий. Ты от конкурентов избавляешься что ли?

— Успокойся, — голос Марка стал жёстким. — Я не терплю истеричек. Мы с тобой не конкуренты, а партнёры, запомни это. Мы с тобой люди одного вектора, одного материального поля. Я должен был тебя проверить. Ты прошла испытания с честью. Ты билась за наследство, как тореадор, и деньги потекли к тебе. Потекли они к тебе не просто так, а для проверки. Да-да, не смотри на меня с подозрением. Мало кто знает мудрые слова: дай человеку деньги, и ты увидишь его настоящее лицо, — Марк побарабанил пальцами по столу. — Я бы добавил ещё, что деньги открывают скрытое внутри человека. И тут уместно напомнить слова твоей матери Натальи Яхонтовой о том, что в каждом из нас живёт монстр…

Деньги открывают настоящее лицо человека, то есть его внутреннюю сущность, скрытую под оболочкой человеческого тела. Получив деньги, твой монстр вырвался наружу… Я его увидел. Он мне понравился, — Марк рассмеялся. — У тебя такой глупый вид сейчас, Яна Сизова… стряхни с себя эту плесень, взбодрись. Ты же бунтарь по натуре. Бунт этот начался, когда твой монстр впервые вырвался наружу, заставив тебя бежать из дома. Проволочек родственники тебе не устроили, сами не без греха. Баба Лёля — яркий тому пример. Второй раз монстр показал себя, когда ты фамилию сменила, хотя замужем не была. И здесь обошлось без паники. Опять же, в семье есть пример подобного поведения — твоя мать Наталья Яхонтова, которая наотрез отказалась становиться Рассольцевой, хотя Георгий требовал от неё повиновения. И третий выход — рождение Алисы. Монстр укоренился в тебе, подчинил тебя своей воле. И теперь наши монстры тянутся друг к другу. Люди называют такое притяжение химией, любовным влечением…

— Мгновенная химическая реакция, завершается обычно разочарованием… — хмыкнула Яна.

— Чаще такая реакция завершается появлением нового монстра, как у тебя или у меня.

— Не поняла. Это ты о чём сейчас?

— О том, что я тоже из дома сбежал в шестнадцать лет и ребёнка завел в девятнадцать, как и ты. Сына моего зовут Злат Золотарёв. Его твой отец усыновил…

— Заткнись немедленно пока мой монстр тебя не покалечил, — процедила Яна сквозь зубы, поднялась. — Мой монстр вырвался наружу, я должна уйти…

— Не вижу причин тебя задерживать, — Марк встал. — До завтра, дорогая.

— Да, пошёл ты, ухажёр с магическими наклонностями… — Яна оттолкнула его, убежала.

— Прекрасная работа, господин маг, девочка в нашей власти, — похвалил себя Марк.

Яна прибежала домой, громко крикнула с порога:

— Лиска, я вернулась! У меня две новости. Обе отвратительно прекрасные.

— Привет, — Алиса вышла из своей комнаты. — Ты опять напилась?

— Нет, моя радость. Я выпила только одну рюмку дорогого коньяка. Больше мне не дали, — Яна сбросила туфли, прошла на кухню. — Пить хочу. Сделай мне чай, пожалуйста.

— Пожалуйста, — Алиса подала ей чай, села напротив. — Ну, что там у тебя за прекрасно отвратительные новости?

— Я поругалась с Киром, ушла, хлопнув дверью. Теперь я безработная.

— Прекрасно, — Алиса покачала головой. — Без взбрыков нельзя было обойтись?

— Не получилось, прости, дорогая. Деньги у нас пока есть, не умрём. Найдём квартиру подешевле или переедем к бабушкиной сестре Марьяне. Она у нас одинокая совсем в двушке живёт, а здоровье пошаливает. Вот мы и будем помогать старушке…

— Будем. Что ещё? — Алиса пристально посмотрела на мать.

— Ещё… — Яна рассмеялась. — Мудрецы говорят, если одна дверь закрывается, значит непременно откроется другая. Это мой случай. Мне открылась дверь не куда-нибудь, а в Париж. Наконец-то я увижу замок своей мечты Во-ле-Виконт, с которого скопировали Версаль. Мне дед про этот замок рассказывал. Стоп… — вскочила. — Не здесь ли разгадка кроется?

— Какая разгадка, мама? О чём ты? — Алиса насторожилась. Яна обняла её, сказала:

— Понимаешь, Лиска, мой новый друг утверждает, что мы с ним родственники. Он, якобы, внебрачный внук нашего деда Миши и Консуэллы не Веласкес, не волнуйся, а наездницы какой-то с непроизносимой азиатской фамилией. Познакомились они, конечно же, случайно и быстро расстались. Консуэлла взяла с деда слово, что он никогда не будет её искать… классика жанра, ты же понимаешь… Дед наш слово сдержал. О том, что у наездницы родился ребёнок, он даже не подозревал. Он встретил нашу бабушку Лёлю, влюбился, женился и о прошлом забыл напрочь… — Яна растерянно посмотрела на дочь. — Лиска, откуда я это всё знаю?

— Родственник рассказал, — подсказала Алиса.

— Нет… Марк мне ничего не говорил. Отец тоже… Дед про свои юношеские похождения не распространялся точно. Он же слово дал азиатке… А я всё это знаю и рассказываю тебе, словно сказку сочиняю… Как я это делаю? Откуда информацию получаю?

— Не знаю… — Алиса покачала головой. — Может это на тебя запой недельный так подействовал?

— Благодарю вас, госпожа колючка, — Яна поцеловала дочь в макушку. — Я поняла. Марк телепатически мне передал эту информацию для того, чтобы я ещё раз в дедов дневник заглянула. Раз уж этой старой тетрадочкой интересуется великий маг из шаманского племени, значит есть там нечто важное. Правильно?

— Мам, я ничего не понимаю. Ты меня запутала окончательно, а у меня завтра зачёт по физике. Ты спать ложись, а я пойду уроки делать.

— Иди, мой добрый Лис. Я тебя люблю.

— И я тебя.

Яна пошла к себе, наугад открыла дедов дневник, прочла:

— Если шаман захотел забрать у тебя силу, не сопротивляйся, уступи ему и останешься жить. Противостояние причинит тебе вред, а ему даст двойную силу, помимо той, что он хотел получить.

— Интересно, интересно, — сказала Яна. — Выходит, дед Миша про шаманов знал. Знал и молчал, партизан… Ладно. Посмотрим, что тут ещё написано? Таша Берг сказала, что у Лёли есть ребёнок, сын Георгий… Что? Господи, мой отец сын другого человека, а Степанида эта Золотарёва — моя тётка… А раз так, то она имеет право на наследство… Стоп. Бред какой-то. Если она сестра моего отца, то она не может быть его женой… — Яна швырнула дневник на стол. — Почему я во всё это верю? Дед Миша был мудрым человеком. Он помогал сыну своему Гошке, придумывал для него новые сюжеты, а тот суперские сценарии писал. Кстати, мы с Лиской на отцовы гонорары жить можем!

Хотя, гонорары нынче пшик, да и спектакли идут не так часто, как хотелось бы… Минуточку, я совсем о себе забыла. Я же тоже могу написать суперский сценарий и прославиться на весь мир. Поеду в Голливуд… — рассмеялась. — Да, жизнь налаживается, господа присяжные. Но для начала я должна слетать в Париж. Посмотрим, на что способен мой колдун. Мой? О, ля-ля… Я, кажется, влипла… Или это сработала химия моего монстра? Будем думать, что химия…

Яна проснулась, посмотрела на серое, нависшее над Москвой небо, схватила листок, написала размашистым почерком:

«Привет, мой милый, дорогой Лис!

Прости свою беспутную мать. Лечу в Париж на встречу счастью или несчастью, не знаю, но лечу. Обжечься не боюсь, привыкла уже. Меня манит неизвестность и желание познать нечто новое. Уверена, ты справишься без меня со всеми своими школьными задачами и зачётами, а так же с житейскими заботами.

Когда вернусь, не знаю. Я так была возбуждена, что не спросила своего колдуна об этом. Жди меня, и я вернусь… Вернусь со дня на день.

Люблю тебя, целую тебя крепко, моя мудрая Лисочка.

Твоя безмозглая мамочка Яниночка Рассольцева.»

Яна взяла чемоданчик, спустилась вниз. Подъехало такси, из которого вышел Марк, поцеловал её в щёку.

— Привет, дорогая! Прекрасное у нас с тобой начало, не так ли?

— Привет! — она села в машину, подумав, что начинаются романы всегда прекрасно, а вот завершаются они почему-то скверно… К великому сожалению, все сказки для взрослых всегда заканчиваются не так, как хочется. Но об этом лучше сейчас не думать. Плохое нужно оставить на потом… Пусть праздник будет праздником…

Летели Яна и Марк в бизнес классе, пили коньяк, смеялись, говорили ни о чём. Им просто было хорошо вместе. Редкость такая, когда просто хорошо, и ничего больше не нужно. Хочется, чтобы полёт длился бесконечно, чтобы солнце светило в иллюминатор и звучал нежный голос. Но полёт завершился, открылись двери в Париж.

— Бежим, — потянув Яну за руку, предложил Марк.

— Ребячество какое, — подумала она, рассмеялась, побежала за ним.

И вот уже такси везёт их по улицам Парижа. Лувр, река Сена, Елисейские поля, Эйфелева башня. Минуя толпу они взлетают на лифте на самый верх. Ветер треплет волосы, дух захватывает от головокружительной высоты и от того, что Париж теперь у Яниных ног.

— У ног твоих не только Париж, но и я, — шепчет Марк, целуя её в щёку. Она поворачивается к нему, говорит, растягивая слова:

— Поцелуй должен быть другим…

— Страстным, нежным, незабываемым, — подсказывает Марк и протягивает перстень с бриллиантом.

Поцелуй длится так долго, что у Яны дыхание прерывается. Душа устремляется ввысь, а тело падает в бездну по имени Марк. Пробуждение наступает в гостинице Астория.

— Мне впервые так фантастически хорошо, милый. Я не хочу возвращаться в привычную реальность. Я хочу быть с тобой всегда… Выпей меня по каплям, выпей всю без остатка, без остатка…

Если бы Яна знала, что такие слова говорить шаману нельзя, она бы молчала. Но она не дочитала до конца дневник деда, поэтому поступила опрометчиво. Она отдала всю свою жизнь колдуну, наделив его при этом огромной сверхфизической силой в дополнение к той, что он уже имел…

Холодное тело Яны нашла в номере гостиницы горничная. Вызвали скорую, полицию. Врачи констатировали остановку сердца от передозировки лекарств. Выяснилось, что Яна заселилась в отель одна. Номе для неё заказал Кирилл Арутюнов. Ему она звонила за несколько часов до смерти. Ему же позвонил сотрудник французской полиции. Ответила секретарь.

— Здравствуйте, я Анастасия, секретарь Кирилла Арутюнова! Чем могу помочь?

Полицейский на ломаном русском сообщил ей о трагедии и попросил господина Арутюнова приехать в Париж как можно скорее. Настя машинально записала информацию, отложила телефон и закричала:

— Я-я-ясь-ка… Яя-я-н-ка-а-а-а…

Сбежались люди.

— Что стряслось?

Настя не могла говорить, стучала ладошкой по листу бумаги, мотала головой, обливалась слезами. Кто-то догадался взять лист, прочесть написанное и передать Кириллу. Он побледнел, схватился за сердце, простонал:

— Она убила меня…

— Она себя убила, Кир…

— Всё гораздо серьезнее, чем кажется, — Кирилл опустился на стул. — Нас теперь затаскают по судам… Можно теперь поставить крест на всём, к чему мы так долго шли… Дура, дура набитая эта Янка. Зачем она полетела в Париж умирать? Почему не на Канары или на Марс? Отомстить она мне так решила, на деньги меня выставить? Организация похорон на мне, а я с ней не переспал ни разу, осёл…

— Кир… Кирилл Васильевич, вы не о том сейчас думаете, — проговорила Настя, заикаясь.

— Молчи! — заорал он, сбросив со стола бумаги. — Всем молчать! Все вы дуры безмозглые, интриганки подлые, истерички, самоубийцы… Заказывай билеты. Со мной полетишь, как свидетель…

— Хорошо, Кирилл Васильевич, — Настя вытерла слёзы.

— На сегодня бери, если можно. Нам теперь миллионные счета выпишут за Ясю сизую голубку, птичку перелётную… Я псих… Я свихнулся… Настька, дай мне валерьянки… Нет, лучше конька налей — взял стакан, ушёл к себе в кабинет, чтобы никто не видел его слёз, чтобы никто не знал о том, что когда мужчины плачут, душу наизнанку выворачивает.

— За что мне такое наказание? Янка, девочка моя родная, моя хо-оро-шая, не могу-у поверить, что тебя не-е-т… Я-ноч-ка-а-а…

В Париже Кирилла и Настю встретили представители независимой организации Красный Крест, помогающей эмигрантам. Все расходы по оформлению и отправке цинкового гроба с телом Яниныы Сизовой они взяли на себя. Кириллу нужно было лишь расписаться в получении документов и сопроводить в Москву груз под номером один. Так теперь именовалась Яна…

Про Янину дочку Алису Кирилл и Настя вспомнили в Москве.

Решили поехать к ней из аэропорта вместе…

Алиса

Алиса открыла не сразу. Было видно, что приход гостей её застал врасплох.

— Можно мы войдём? — спросила Настя.

— Мамы нет, а я вас не ждала, — буркнула Алиса раздражённо.

— Понимаешь ли, мы должны тебе кое-что сообщить, — Кирилл кашлянул.

— Сообщить что-то приятно-неприятное, — сказала Алиса. — Входите. Ну, что там у вас?

— Алисочка, ты сядь, пожалуйста, — попросила Настя.

— Ой, давайте без этого, пожалуйста, — огрызнулась Алиса. — Я знаю, что Кир маму выгнал, что она в Париж с мужиком каким-то улетела…

— С мужиком? — Кирилл насторожился. — С каким мужиком? Ты его видела?

— Я его не видела. Знаю только, что мама его шаманом называла, колдуном и болтуном… Сказки мне про него до полуночи рассказывала, а утром улетела в Париж. Всё. А что у вас?

— У нас… вот… — Настя протянула Алисе свидетельство о смерти Яны на французском и русском языках. Алиса прочитала, отшвырнула листок, бросилась к двери с криком:

— Не-е-е-т!

Кирилл попытался остановить её.

— Пусти, пусти меня, убийца! — завопила Алиса. — Пусти…

— Я не виноват, не виноват… — твердил Кирилл, удерживая Алису в своих объятиях. — Яська таблеток наглоталась каких-то…

— Она из-за тебя наглоталась, урод. Пусти меня… Ты, ты её убил, ты…

— Алиса, прошу тебя, успокойся. Мне твои упреки понятны, я не сержусь на тебя, но ты должна знать правду… Я любил Яську… Я её замуж звал много раз, а она отказывалась… Не хотела она запретную черту переступать, которую сама же и нарисовала. Ей дружить со мной хотелось, а не жить под одной крышей… Я ей уступил, сдался, струсил, за что теперь себя ругаю… Мы же с Янкой дружим уже пятнадцать лет… пятнадцать… Ты на моих глазах росла… папкой меня называла, а Яська сердилась: " Какой он тебе папка? Он Кирка, Кир…»

Алиса обмякла, уткнулась Кириллу в плечо, простонала:

— Папочка, милый, Кирка дорогой, как же мне плохо… Как я хотела, чтобы ты моим отцом был, чтобы с нами жил вместе, чтобы меня на руках носил, как других девчонок… Не бросай меня, Кир…

— Девочка моя родная, Лисёнок мой, конечно же, конечно я тебя не брошу… — он почувствовал, как слёзы горячими струйками потекли по щекам. — Поедем ко мне. Или хочешь, я здесь останусь…

— Нет, — Алиса отстранилась. — Нет. Я не хочу здесь оставаться, Кир… Я к тебе поеду. Сейчас только переоденусь…

— Ты молодец, Кирилл, молодец, — сказала Настя, когда Алиса ушла в свою комнату. — Хорошо, что ты ей такие слова правильные сказал. Девочкам нужно знать, что их любят, что о них заботятся, что… Что с тобой, Кир, ты побледнел вдруг? Сердце?

— Нет, погоди… — сказал он, глядя мимо Насти. — У меня какое-то странное предчувствие… Ощущение такое, что в доме кто-то есть кроме нас…

— Не придумывай, — Настя посмотрела на него укоризненно.

— Я не придумываю… Я чувствую что-то неприятное… У меня интуиция, как у ищейки… У Лиски в комнате ухажёр прячется, — проговорил Кирилл, толкнув дверь.

Так и есть. Алиса целуется с парнем. Они даже не заметили, что дверь открылась. Кирилл отшатнулся, подумал:

— Вся в мать… Такая же развратница, — подступила тошнота. Чувство омерзения исказило его лицо. Голос прозвучал слишком резко:

— Девицы, у которых есть защитник, должны оставаться дома…

Хлопнула входная дверь. Алиса повернула голову, посмотрела на Настю.

— А ты, что стоишь? Беги, догоняй своего босса-барбосса…

— Алиса, зачем ты так? — Настя покачала головой. — Я просто хочу…

— Да мне плевать на ваши желания… — выкрикнула Алиса ей в лицо. — Оставьте меня в покое… Я не хочу вас видеть… Я устала ото всего, ото всех… Мне опротивело быть паинькой, умницей… Я хочу быть мегерой, монстром, которого все будут бояться… Бойтесь меня, убегайте скорее по своим норам… Я чужая всем вам…

— Тише. Ни слова больше, мой друг, — юноша обнял Алису за плечи. — Не открывай никому свою душу, Лис. Не показывай никому своих слёз… Отпусти этих людей… Пусть идут с миром… Ступайте, дамочка, вы свободны…

— Спасибо, — Настя попятилась. Состояние раздавленности, возникшее в её душе после известия о смерти Яны, усилилось.

— Это — не фильм ужасов, Настя, а твоя реальность, — послышался откуда-то извне металлический голос. — У тебя ещё есть выбор: свет или тьма, жизнь или смерть… Ты ещё можешь спастись… Можешь, если уйдёшь отсюда немедленно…

Настя вылетела пулей из квартиры, оставив дверь распахнутой. Увидела Кирилла, бросилась к нему.

— Едем скорее отсюда, Кир.

— Что случилось?

— Я, кажется, схожу с ума… Мы зашли куда-то не туда… Мы заигрались или заблудились, или… Едем скорее отсюда, Кир…

— Успокойся, — он погладил её по голове. — Это нервы. Всё пройдёт скоро… Завтра трудный день… Нам нужно его пережить…

После ухода гостей, Алиса закрыла дверь на ключ, посмотрела на парня, стоящего посреди комнаты, спросила с вызовом:

— Ты знал, знал об этом? Знал, что Яська не вернётся?

— Догадывался… — ответил тот.

— Почему же ты мне ничего не сказал?

— Не имел права, Лис, чтобы не испортить дело.

— Так-так… — прогремел металлический голос и в комнате появился Марк. — Сынок решил устроить заговор против папочки… Не ожидал от тебя такого, Злат Золотарёв. Не ожидал… — взял Алису за руку. — Не верь ему, Лис. Мальчишка — предатель, ничтожество. Это он убил твоего прадеда Михаила, потом деда Георгия. А теперь хочет убить тебя. Он уже подчинил тебя своей воле. Да-да. Ты умная, добрая, хорошая девочка вела себя сейчас недостойно. Набросилась на бедную Настю, словно ты беспризорница, не знавшая никогда любви и ласки. Почему ты так себя вела, как думаешь?

— Потому что я так захотела, — Алиса посмотрела на гостя с отвращением, вырвала руку.

— Злат, ты должен был научить Лиса хорошим манерам, — Марк улыбнулся. — Почему ты не сказал девочке, что с шаманами нужно быть нежной, мягкой, чтобы не остаться без сил, как мамочка…

Алиса бросилась на Марка с кулаками, но огненная вспышка отшвырнула её назад.

— Маленькая букашка решила побороться с великаном. Ну-ну, — Марк захохотал так, что задрожали стены. — Замри, усни… — посмотрел на Злата. — Пусть отдохнёт немного. Незачем ей знать то, о чём говорят маги. Итак… Я вижу, ты, мой милый мальчик, преуспел. Ты приручил Лиса, это хорошо. Только знай, что жить здесь я вам не позволю. Поезжайте в Чугуевку, если хотите быть вместе. Забирай её… Хотя, нет, отдай её мне…

— Я Лиса не отдам, — заявил Злат. — Я не такой подонок, как ты… Мы любим друг друга…

— Как трогательно, сынок, я сейчас расплачусь… Хотя нет, слёзы мы прибережём на завтра, а сегодня займёмся делом. Где тетрадь? — Марк схватил Злата за грудки.

— Яна забрала тетрадь с собой, — ответил тот.

— Врёшь, — Марк тряхнул Злата изо всех сил.

— Я не вру. Проверь Янину комнату, если не веришь.

— Ты пришёл сюда первым, и мог спрятать тетрадь.

— Мог, но не делал этого. Тетрадь мне не нужна. В ней нет ничего интересного, ничего важного. Баба Вера пугала Михаила Рассольцева, заставляла его удерживать Лёлю Наумовну в Москве, а он записывал свои сны в старую тетрадь, приписывая нечто своё, надуманное. Важная информация, за которой ты охотишься, находится в другом месте.

— Где?

— В могиле, — ответил Злат. — Баба Вера унесла её с собой. Мне она только силу свою передала, а я эту силу Гошану отдал. Ты же знаешь обо всём, отец. Ты сумеешь нужную информацию из могилы достать, если она тебе очень нужна…

— Если… — Марк исчез.

Злат отнёс бездыханную Алису на кровать, поцеловал в лоб.

— Спи, мой милый Лис, спи и про всё забудь. Завтра трудный день. Тебе нужны силы. Я буду рядом. Я твой защитник…

На кладбище собралось много народа. Никто не мог поверить в самоубийство Яны. Все сходились в том, что взбалмошный, взрывной характер Яськи не мог стать причиной трагедии. Для ухода из жизни в тридцать пять лет нужен веский повод, а его-то как раз и нет. Наследство — дело наживное. Несчастная любовь — это не про Яну. Ссора с начальником — детская глупость. Остается одна версия — убийство. Но, кто убил Яну и почему? Где найти человека, способного распутать клубок противоречий?

Когда к могиле подошла Степанида в ярких одеждах с охапкой солнечных роз, скорбящих людей охватил ужас. Послышался шёпот:

— Сибирячка радуется смерти Яны?!

— Она нарядилась, как на праздник?!

— Неужели, это она убила Яську?!

Стеша положила розы на цинковый гроб, сказала громко:

— Прах к праху, душа в небеса… Тьма во тьму, свет к свету… Жизнь к жизни, смерть к смерти… Метроном вечности нужно остановить…

— Зачем ты пришла сюда? — спросил её мужчина в чёрном плаще, появившийся с противоположной стороны могилы. Люди расступились, зашептались:

— Кто это?

— Откуда взялся этот человек?

— Вроде бы он приходил в офис или не он…

— Эти два человека знакомы…

— Тише. Дайте послушать, о чём они говорят…

— Зачем ты пришла сюда? — голос у мужчины рассерженный.

— Я хочу помочь тебе, милый, — голос у Степаниды нежный, на лице улыбка. — Я знаю, Марк, что ты пришёл проститься с нею и получить то, что принадлежит тебе по праву… Но ты забыл принести чёрные розы, как мы договаривались…

— Я принёс те цветы, которые обещал ей, — Марк достал из-под плаща тёмно-синий тюльпан. — Я сдержал своё слово…

— Только одно? — Стеша посмотрела на него укоризненно. — А как насчёт второго обещания?

— Оставим его на потом, — сказал Марк, бросив цветок на гроб.

— Потом будет поздно, Маркуша…

— Маркуша? Марк?

— Точно, это же Марк Томилин — генеральный директор фирмы «Перспектива»! — прошептала Настя. — Боже, неужели он причастен к смерти Яськи? В это невозможно поверить…

Гроб поплыл вниз. Могильщики взялись за лопаты.

— Стойте! — крикнул Марк, прыгнув в яму.

— Представление начинается, — сказала Стеша и запела жалобно, заунывно.

Марк, словно огромный чёрный грифон, распластался на крышке гроба, замер. Могильщики принялись с остервенением забрасывать его землей. Скорее, скорее, скорее… Люди остолбенели. Живого человека закапывают… Какое безумие…

— Прекратите копать… прекратите немедленно… — истошно завопил кто-то, но холм над могилой уже примят и обложен цветами. В изголовье крест. Вокруг него венки… Люди бросились в рассыпную, желая скорее проснуться и забыть о страшном кошмаре Кладбищенскую тишину нарушает негромкий голос Степаниды.

— Ты проиграл этот поединок, Марик… Хоть ты и выпил Яну до дна, забрал себе её силу, но ты не знал главного… Цинк парализует волю шамана и убивает его, каким бы сильным он не был… Ты не был сверхсильным, Марк… Ты был одержимым… тебе нужны были заклинания, оставленные моей матерью… Ты охотился за ними… Ты хотел уничтожить меня и Злата, но вышло наоборот. Мы уничтожили тебя… Баба Вера всё рассчитала правильно… Я научилась управлять тобой, милый…

Я надоумила тебя поехать в Париж… Я подсказала, где искать тетрадь бабы Веры… Ты знал, что достать спрятанное из-под земли, можно только в день погребения, поэтому ты и пришёл сюда… Я привела тебя к этой могиле, в которой Яны нет… Да-да, Яны здесь нет, потому что я успела прочитать заклинание… Яна жива. Мало того, она сейчас в Париже, в замке Во-ле-Виконт, а твой метроном сегодня остановился. Надпись на кресте свидетельствует об этом. Ты получил то, что искал, Марк Михайлович Томилин… Прощай…

Мы со Златом свободны… Мы вырвались из Горячего Ключа, из замкнутого круга тьмы. Наши сверхфизические способности не исчезнут бесследно. Мы сможем воспользоваться ими в любое время. Важно лишь то, в каком направлении мы со Златом теперь пойдём, какой ритм будет отсчитывать каждому из нас его метроном вечности… А ты покойся с миром… — Стеша бросила горсть земли на могильный холмик, развернулась и ушла…

Яна сидела на скамейке в сквере возле Лувра подставив лицо солнцу. Настроение было прекрасным. Боль и обида уступили место спокойствию и умиротворению. А как иначе, если ты находишься в Париже, в городе мечты. Радость трепетала в Яниной душе крыльями бабочки. И даже облачко, заслонившее солнце, Яну не огорчило.

— Привет! — сказало облачко голосом Алисы. Яна открыла глаза, воскликнула:

— Лиска? Ты как сюда попала?

— Прилетела на самолёте.

— Одна?

— Нет, с компанией, — ответила Алиса. — Может, обнимемся?

— Конечно, — Яна вскочила, прижала дочь к груди. — Привет, моя родная! Рада тебя видеть. Рада, что ты здесь. Знаешь, у меня было такое ощущение, словно я умерла, и меня похоронили в цинковом гробу… Бр-р-р, — поёжилась. — А потом режиссёр сказал: «Стоп, снято. Все свободны!» И все разошлись, разбежались кто-куда. Мне выдали приличный гонорар и отправили в Париж наслаждаться жизнью. Что я с радостью и делаю. Жить на белом свете прекрасно, Лиска! А где твоя компашка? Познакомишь?

— Мам, я приехала с Золотарёвыми…

— Что? — на Янином лице появились красные пятна гнева. — Ты переметнулась на сторону врагов? Не ожидала от родной дочери такого подарочка…

— Мама, ты должна выслушать меня спокойно. Сядь, — Алиса усадила Яну на скамейку, села рядом. — Золотарёвы спасли тебя, помогли тебе…

— Супер! Брависсимо! — воскликнула Яна. — Вначале они меня без наследства оставили. И тебя тоже, моя детка, а потом они стали спасителями моими, и твоими, наверное, тоже…

— Мам, не заводись, пожалуйста, — попросила Алиса. — Жизнь прекрасна, ты же сама сказала. Пойдём навстречу счастью…

— Я так понимаю, ты мне предлагаешь встретиться с нашими спасителями, — сказала Яна, взяв дочь за руку.

— Да.

— Ну, идём, раз ты этого хочешь…

Стеша и Злат ждали их на набережной.

— Здравствуй, Янина! — Стеша улыбнулась. — Не держи на нас зла, пожалуйста. Не теряй радость, которая трепещет бабочкой в твоей душе. Итальянцы называют такое состояние farfalle nello stomaco! Мне об этом сказал Георгий, твой отец.

— Имя своего отца я знаю, а вот Farfalle nello stomaco, нужно запомнить, — проговорила Яна не очень дружелюбно.

— Запомни ещё и то, что в жизни каждого из нас много загадочного, непредсказуемого, необъяснимого. Мы часто врагов считаем друзьями и наоборот. Время открывает нам истинный смысл произошедшего… Время, помогает понять, кто был настоящим другом, а кто заклятым врагом, — проговорила Стеша, неотрывно глядя на Яну. Та смутилась, отвела взгляд. Ей нестерпимо захотелось поверить в то, что сибирячка говорит искренне. Поверить в то, что её ангельская улыбка вовсе не демоническая гримаса, а выражение настоящих человеческих чувств.

— У меня нет нужды обманывать тебя, Яна. Я хочу, чтобы ты узнала правду, — сказала Стеша.

— Правду? Валяй, — Яна скривилась. Червячок сомнения все же шевельнулся в её душе.

— В тетради твоего деда есть слова о том, что ссориться с шаманом нельзя до времени, установленного вечностью. Власть шамана длится ровно столько, сколько тактов отсчитывает главный метроном. А когда метроном останавливается, начинается новая эра, новый отсчет… Пока рядом с нами был Марк, мы не имели права спорить и ссориться с ним… — голос Стеши стал таинственным.

— Ты хочешь сказать, что Марка больше нет? — Яна нахмурилась.

— Марка больше нет, — подтвердила Стеша.

— Значит, я снова свободная, одинокая брюнетка, — Яна облокотилась на парапет, бросила в воду кольцо — подарок Марка. — Унеси мою печаль, река Сена… Жаль… Ах, как жаль… Мне показалось, что мы с Марком сможем прожить до ста лет и не наскучить друг другу…

— Вы с Марком прожили больше ста лет, и наскучили друг другу, — Стеша тоже облокотилась на парапет. — Забудь о нем. О шаманах не следует горевать… Живи, люби, будь счастлива.

— Постараюсь… Слушай, а зачем ему был нужен дедов дневник?

— Чтобы стать ещё сильнее, — ответила Стеша. — Марк охотился за информацией, которую Вера Васильевна Золотарёва — моя мать передавала твоему деду Михаилу. Она многое предвидела, о многом знала, но остановить накопление сверхфизической силы не могла. Да и мы со Златом не можем, — Стеша посмотрела на Яну. — Остановить стремительный огненный поток людям не под силу, но они могут направить его в другую сторону. Мы должны объединить свои силы и направить их на созидание. Мы многое сможем вместе, Яна.

— Для начала я должна захотеть стать вашим союзником, — с вызовом проговорила Яна.

— Для начала я должна вернуть тебе всё, что принадлежит тебе, — Стеша выпрямилась. — Ты, Яна, единственная дочь Георгия Михайловича, а мы — самозванцы. Мы любили его всей душой и сожалеем о том, что не смогли его спасти от смерти… На войне неизбежно кто-то погибает. Георгий принёс себя в жертву, чтобы мы с тобой жили, чтобы наши дети встретились и полюбили друг друга.

— Лиска, что я слышу? — Яна повернулась к дочери, стоящей поодаль.

— Ты слышишь правду, мама, — Алиса прижалась к Злату. — Нам хорошо вместе.

— Нам очень-очень хорошо вместе, — подтвердил Злат.

— Рада за вас, — буркнула Яна, насупившись.

— Позволь детям делать то, что они хотят, — сказала Стеша. — Пусть они идут своим путём, совершают свои ошибки, живут по своему. А мы с тобой будем жить так, как считаем правильным. Я уеду в свою Чугуевку. Ты, если хочешь, можешь поехать со мной.

— Нет-нет, — Яна замотала головой. Перспектива провести остаток дней «во глубине сибирских руд» ей не улыбалась совершенно. — Спасибо, конечно, за приглашение, но я девочка городская, избалованная плодами цивилизации, жить в деревенском доме не смогу. На твою жилплощадь я претендовать не стану…

— Я на твою тоже, — Стеша рассмеялась. — Вот, держи дарственную, оформленную на твоё имя. Приедешь в Москву в собственную трёхкомнатную квартиру на Маяковке, как ты и мечтала.

— Это шутка? — Яна насторожилась.

— Это не шутка, Яночка. Мы с ребятами всё подготовили к твоему приезду, все формальности уладили. Времени у нас было достаточно. Ты ведь уже третий месяц в Париже прохлаждаешься.

— Третий? Не-е-ет, этого не может быть! — закричала Яна. — Лиска, ты что молчишь? Твою мать за нос водят, а ты ни гу-гу, дочь называется.

— Мамочка, Степанида Леонидовна говорит тебе правду. Не сомневайся в её словах, — попросила Алиса.

— Дело в том, Яна, что с сегодняшнего дня ты начинаешь жить заново, — сказала Стеша, взяв Яну за руки. Голос её звучал убедительно. Яне ничего не оставалось, как слушать и внутренне холодеть от полученной информации.

— Марк убил тебя, Яна, не подозревая, что убивает он не тебя, а твоего монстра. Ты воскресла, пережив клиническую смерть. Мы всё сделали, чтобы процесс твоего восстановления, воскрешения не был слишком болезненным. Твои сны о смерти, это вовсе не сны… Это твоё прошлое, другая реальность, которую тебе пришлось покинуть…

Жизнь начинается с новой отправной точки. Ты чиста и невинна пока. Твой глиняный сосуд, твой контейнер, как назвала его твоя мать, пока пуст, но если ты не заполнишь его светом и любовью, то монстр вернётся обратно, прихватив с собой семь зловреднейших существ, от которых избавиться никому ещё не удавалось. Они вселяются в людей, причиняют им нестерпимую боль, заражают неизлечимыми болезнями, заставляют мечтать о смерти, но она бежит от них прочь…

— Всё, хватит, пощади меня, Степанида, — Яна зажала уши. — Я больше не могу. Я в панике…

— Мамочка, выслушай всё сейчас и сделай правильные выводы, — попросила Алиса. — Прошу тебя, не отмахивайся от Божьей мудрости. Вспомни свой сон про бабушку Наташу, про раковые клетки, о которых она тебе говорила. Пойми, это реальность. Зло проникает в каждого из нас, чтобы разрушить наши тела изнутри. Негативные человеческие проявления — важнейшие доказательства тому, что монстры есть в каждом из нас. Раковые клетки, клетки монстров распространяются с космической скоростью в людских организмах. Рак — неизлечимая болезнь XXI века, так говорят всё вокруг… На самом же деле рак — это не болезнь, а хорошо спланированный захват нашей планеты существами из инфернального мира…

— Лиска, умоляю, пощади меня, — взмолилась Яна.

— Хорошо. Взгляни на этот документ, — Алиса протянула Яне бумагу.

— Свидетельство о смерти… Ты хочешь сказать, что этот документ мой? — Яна побледнела. Бумага вспыхнула в её руках и превратилось в горстку пепла. Яна нервно хихикнула. — Что ещё?

— Я должна сказать тебе, мама, о том, что тайно встречалась со Златом и Степанидой Леонидовной, когда они впервые приехали в Москву и жили у деда Георгия.

— Прекрасно. Значит, это ты выболтала им наши семейные секреты? — Яна скрестила на груди руки. — Мой милый, неопытный Лис совершил главную глупость, которая привела к катастрофе…

— Яна Георгиевна, позвольте я всё объясню сам, — Злат сказал это так, что Яне расхотелось препираться. Она кивнула. — Для Алисы наша первая встреча была случайной, но в этом и заключалась главная цель нашего визита. Никто не должен был знать, что мы привезли из Сибири оберег — обручальное кольцо Лёли Наумовны, которое выточил для неё из серебряной монеты мой дед Леонид Белый. Эта фамильная реликвия должна была спасти вас от колдовских чар Марка Томилина. Я знал, что он не остановится ни перед чем. Он охотился за светлой силой трёх поколений, которая есть у вас. Вашей семье грозило полное уничтожение. Марк начал его с Лёли Наумовны. Он знал, что она вывела формулу счастья и была выбрана советом для особой миссии. Лёля Наумовна должна была отключить таймер уничтожения молодёжи серыми правителями, но не успела. Марк встал на ее пути… Лёля Наумовна исчезла…

Яна закрыла лицо руками. От избытка информации голова шла кругом. Монстры, формулы, таймер, кольцо, погребальный обряд… Не слишком ли много всего?

— Пришло время, объяснить тебе Лёлину формулу, — сказала Алиса. Яна посмотрела на дочь с любопытством. Та улыбнулся, достала из кармана салфетку, протянула Злату. Он разгладил её, сказал:

— В формулу счастья, которую вывела ваша бабушка Лёля, входят три символа: кольцо, метроном и любовь, которые стремятся к бесконечности. Лёля Наумовна записала их знаками: R+Y+L= ∞. Когда я увидел в Горячем Ключе рогатину, похожую на символ «Y», то понял, что это и есть метроном. Мне захотелось сломать его немедленно, но старец Степан не дал мне этого сделать.

Он позвал меня в свой дом и объяснил, что метроном вечности находится в сердце каждого человека. У каждого из нас свой особенный метроном вечности. Он начинает звучать тогда, когда зарождается душа. Первый звук от нас не зависит. Начало жизни вне нашей власти, а вот финал напрямую зависит от мыслей, поступков, желаний и стремлений каждого конкретного человека.

Большая половина землян собственноручно запускает механизм самоуничтожения, добровольно отдает свои тела монстрам, продает свои души, а потом кричит и сетует на то, что Господь не послал им своевременную помощь, не избавил их от неизлечимой болезни…

Они так рассержены и возмущены, что не желают внимать здравому смыслу, не хотят слушать о спасении, которое посылается всем без исключения. Вопрос в том, что не каждый человек готов принять дарованное Богом, встать на путь добра и света и никогда не сворачивать с него…

— Право сделать свой выбор дается каждому из нас неоднократно. Но долготерпение Божие люди не понимают, не ценят, — Стеша вздохнула. — Благими намерениями выложена дорога в Ад. Почему? Да потому, что люди легко дают обещания, строят грандиозные планы, но очень быстро забывают обо всём, откладывают свои намерения на потом, на бесконечно долгий срок, не задумываясь о том, что нужно действовать сейчас, сию минуту, пот

...