Сергий Чернец

Путевые заметки

Рассказы

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Сергий Чернец, 2017

Дорога — вся наша жизнь, и на пути нам встречаются разные люди, их рассказы автор записал как художественные произведения, а также записал свои путевые заметки.

12+

ISBN 978-5-4485-9687-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Путевые заметки
2. Рассказы
   1. Встреча с искусством
   2. О славе
   3. Перемена
   4. Юркина любовь
   5. Кризис (рассказ)
   6. Воробей
   7. Жданов Иван Антонович (рабочее название)
   8. К литературоведению
   9. У каждого человека что-нибудь спрятано
   10. Случай
3. Без сюжета. «Серёжа» (рабочее название)
   1. Часть первая
   2. Часть вторая
   3. Часть третья
   4. Часть четвертая
   5. Часть пятая
4. Морока
   1. Часть первая
   2. Часть вторая
   3. Часть третья
5. Зарисовки
   1. Лес. (подружки рассказ)
   2. У заблуждений нет предела
   3. Одно к одному. Бессмертие
   4. Обряд погребения
   5. Зарисовка Природные виды
   6. зарисовка
6. Путевые заметки
   1. Добро и зло
   2. К заметкам
   3. Ещё к заметкам
   4. Снова к заметкам

Рассказы

Встреча с искусством

В старые времена любая учеба не обходилась без насилия над учеником. И в древнегреческих школах в ходу были розги, учеников наказывали, заставляя учить правила, грамоту. Так и вся культура насаждалась насильственно во все времена — культура поведения в том числе.

И в относительно, исторически, новые времена, при строительстве «нового общества» (других методов не изобретая) не щадя ни своих (по языку) ни иноверцев, на большом государственном уровне новые власти насаждали свою культуру насильственно. А для соблюдения всех правил власть не обходилась без чиновников, управляющих и контролирующих органов. Сколько бы свобод не провозглашалось: свобода слова, свобода мыслей, вероисповедания, — власть «нового счастливого будущего» (коммунизма), ограничивала всякую свободу, наказывая непослушных.

И ради насаждения своей властной культуры во всех провинциях появились свои клубы, куда заезжали ученые-лекторы, чтобы читать публичные лекции о международном положении и прочем.

Тогда и все деревни были заполнены людьми, и в каждой деревне был свой клуб, где показывали фильмы и куда приезжали шефы, концертные бригады из городов. Колхозы в большинстве своем были дотационные. Потому что на своих прибылях жили редкие большие хозяйства, и то нужно было, по указке власти, помогать отстающим колхозам.

А народ перестал хозяйствовать, но только научился воровать, даже не разумея этого. А чего же не взять мешок зерна? Хозяйство не обеднеет, — государство поможет: и семена для посева дадут, помогут отстающему колхозу!

Когда же, вдруг, «власть переменилась», — как в том же фильме «Свадьба в Малиновке» дед шапку-буденовку со звездой — то надевал, то снимал и прятал за пазуху, когда власть в деревне менялась с пришествием бандитов, — деревни и села враз обеднели. Помогать уже никто ничем не хотел задарма. Всё стало стоить денег и денег немалых, а в сотни раз больших: если бензин стоил 7 копеек, а солярка вообще не мерялась, — то вот и 20 рублей и 30 рублей и уже 35 рублей цена одного литра.

Куда было деваться народу? — туда, где больше средств — все потянулись в города. Деревни опустели.

Теперь мы можем видеть покинутые деревни. Часто в деревнях почти половина домов покинута своими хозяевами, полуразрушена, и темные окна без рам глядят на вас, как глазницы черепа. Оставшиеся обыватели-крестьяне — бывшие. Потому что крестьянами полноценно их назвать уже нельзя. Они за долгий период (более 70 лет) разучились работать на своих участках земли. В период колхозов всем растениеводством: посевами, сбором урожая, уходом…, руководили отдельные люди — агрономы, указания которых «крестьяне» -колхозники только исполняли. А когда агрономов не стало, за своим огородом бывший колхозник мог ухаживать только как любитель-садовод. Тогда как раньше, каждый крестьянин знал агрономию и передавал её из поколения в поколение от отцов к детям; определяя, например, время посадки овса или ржи по состоянию земли народным способом: буквально, сняв портки садился на землю голой пятой точкой и чувствовал — идет ли «тепло земли». Не случайно поговорка: «задницей чую» — так землю проверяли «на спелость».

Нынче всякое знание уже позабыто. Обыватели ведут сонную, пьяную жизнь и вообще живут впроголодь, чем Бог послал. Пробавляются поставками продуктов в магазинах городов на скудные пенсии оставшиеся старики. Молодежь же на заработки уезжает в злачные города.

Из более молодых людей, чуть моложе пенсионеров, немало бандитов и преступников, которые разбогатели в трудные времена переходного периода и которые и не скрывают своих профессий — обманщиков, по старому закону — спекулянтов. Они скупают за бесценок у тех же крестьянских хозяйств, пытающихся заняться фермерством, продукты. И продают потом им же, крестьянам, в своих супермаркетах эти продукты втридорога, а то и вдесятеро дороже, упаковав в яркие красочные баночки, коробочки, кулечки с картинками, с издевательскими названиями: домик в деревне, бабушкино молоко… и так далее. Там бабушку ту же буквально грабят, в супермаркете в этом, её же молоко по 2 рубля за литр купленное — ей же продают за 50 или даже за 80 рублей! Спекуляция.

Спекуляция возведена в ранг основной социальной политики общества. Спекуляция во всем достигла высот, и в культуре. А как же.

Спекулируют на самых низменных чувствах человека, чтобы заполнить концертные залы, театры и кино. Буквально 100 лет назад нельзя было и коленки открывать при людях и опростоволоситься без платка, — то теперь платья стали с такими вырезами, что груди вываливаются и все трусы на виду.

А мужики о всякой чести понятия растеряли, дерутся везде и всюду, обижают и старого и малого.

Что до разговоров: все разговоры о деньгах, об сомнительных удовольствиях, да о жратве. О какой культуре речь? — история и культура, кажется, совершенно чужды людям — и Пушкин и Гоголь непонятны молодым особенно людям, поэтому и не нужны. Наша история скучна и человек культурный кажется иностранцем, из другой страны приехавшим, среди родного языка сверстников.

Так и в отношении религиозном и политическом в людях замечается полнейшее равнодушие. Ну, есть там Церковь и Бог бы с ней! — есть там другие страны с конфликтами, — те далеко в неизвестности. А те же священники — богатейшие люди, ездящие на дорогих машинах и живущие в двухэтажных роскошных коттеджах. Одного из священников я видел садящимся в роскошную машину, неприступного: у него рядом шли два телохранителя в черных костюмах; тут же мне рассказали (вездесущие всёзнающие старушки), что он занимается своим бизнесом, содержит несколько магазинов в разных районах города, в которых торгуют выпечкой, у него и пекарня своя имеется.

Рыцарское обращение с женщинами, любовь к своим женам, остается показушное. Среди мужчин не считается зазорным не только изменять своим женам с платными проститутками, но не зазорно иметь любовницу, когда все приятели давно имеют таковых. А приверженность моногамной любви — скорее выглядит предрассудком.

На фоне такой современной обстановки довелось мне заехать в этот провинциальный городок N.

У автовокзала весь район выглядел как большая деревня. В нем не было ни одной каменной постройки, а всё было представлено деревянными домами с огородами палисадниками вдоль дорог и улиц. Сам городок виднелся вдалеке на высокой горе с домами пятиэтажками, среди которых несколько девятиэтажных дома-башни, отсюда снизу, выглядели, казались, небоскребами. К ним вела крутая хорошо асфальтированная дорога с высокими бордюрами с одной стороны, с той по которой вровень с бордюрами проложен был пешеходный тротуар. Тротуар широкий асфальтированный и с лавочками со стороны домов через каждые 150 или 200 метров, на которых старички могли отдохнуть, поскольку в гору идти было довольно трудно. Всё бы ничего, — но пока я «взбирался» на гору с сумками в руках (о! ужас) — меня окружали тучи комаров, буквально тучи, в темнеющих сумерках, в отражении закатного багрового света, перед лицом было темно от них. Я думаю, что если б остаться посидеть-отдохнуть на лавочках под открытым небом, не используя средств от комаров, которых я по незнанию не имел, то можно было погибнуть или, по меньшей мере, сойти с ума. С такими мыслями я и подошел к дому на две семьи, к одноэтажному бараку, разделенному надвое; и палисадник-огород перед ним тоже разделен был серединным штакетником пополам. Я застал изящно приодетую (возможно к моему приезду) тетю Свету. Пожилую женщину, к которой меня просили зайти и передать ей посылочки.

На всех окнах, затянутых марлей с уличной стороны, как я заметил ранее, ещё висели плотные шторы закрывающие свет. Но комары всё-таки были в комнате, и жужжали в прихожей по темным углам у потолка. Я было спросил об этом, на что тетя Света махнула рукой, — что она уже к этому привычна. Тогда я подумал, что надо бы купить какой-нибудь фумитокс.

В комнате обстановка не богатая, но в убранстве чувствовалось что-то милое и сервант, в котором фарфоровые фигурки напоминал о детстве. На стене над кроватью висел знакомый ковер с оленями на полянке, какой был во многих семьях и у нас. Мы жили раньше в соседнем таком же бараке, и дружили семьями, пока отец не получил квартиру в другом городе, где работал, далеко от родного поселка. Со временем поселок получил статус города, хотя городом я его не помнил (считал его посёлком).

Висели по стенам какие-то этюды-картины, женская голова, нарисованная карандашом, — молодая тетя Света. Оказывается, муж тети Светы был художник, а я его почти не помнил.

И был вкусный ужин и откровенный разговор, тетя делилась с «племянником» своими воспоминаниями.

У каждого человека что-нибудь спрятано, чем можно поделиться только с близкими людьми. Под старость тетушка осталась совсем одна, поэтому и была столь многословна, переключаясь в рассказах неконтролируемо с одной темы на другую.

Как будет лежать человек в могиле один, так в сущности и живет он в последние годы одиноким. Память на старости лет иногда путается, забываются и подробности событий, и человек старый, желая дополнить точностью свои воспоминания, прибегает к сочинению невольной лжи. Но ему верит молодое поколение, потому что ложь говорится с авторитетом «старомудрости». Что бы ни придумывал пожилой человек, остается основное, — то самое «мудрое зерно», которое вне чувств человека. Старики теряют зрение, слух, могут утратить некоторые физические воспоминания, но «мудрое зерно», тот дух, это нечто иное вне всех физических чувств, оно в стариках остается жить.

Человеку только начинающему свой путь — жизнь кажется великой, громадной, а сам он сидит на своем маленьком пятачке. О чем знают все старики и говорят об этом, что вокруг себя нужно прежде всего всё устраивать. А молодежь слушает стариков с недоверием и всегда куда-то стремится — ввысь, в далекие страны и прочее. Но чаще всего мечты о дальних странах остаются мечтами.

От тетушки услышал я знакомую с детства историю, подробностями воспоминаний, про дядю, который семнадцатилетним пошел на фронт, воевал и два раза побывал в плену у немцев, в Великую отечественную. Он оба раза убегал из плена. Тетя Света вспоминала, что встретились они, когда дядя учился в Художественном училище и подрабатывал при театре художником-оформителем сцены, а она приняла его за артиста….

После того, когда они поженились, дядюшку признали «врагом народа» — за то, что он немцам в плен, якобы, сдался сам. 10 лет он отбывал в Коми республике, и там перемерз, но вернулся в 53-ем. Однако и после смерти Сталина снова он попал в немилость властей, и ему указано было выселиться на 101-й километр. Так они поехали в этот дальний край: — По доброй воле сюда не заедешь! — Тут из ближайшего крупного города дядю тоже «попросили», — нашли ему место в этом посёлке. Работал он при клубе, который преобразился в ДК — дворец культуры, по мере того, как посёлок разрастался и во всем этом дядя принимал активное участие; он даже занимал пост заместителя директора нового Дворца Культуры.

Но под конец знакомых мне воспоминаний тети Светы, я услышал совершенно неизвестную, скрытую историю про дядю-художника. Занимаясь своей работой при Дворце Культуры, он рисовал рекламные большие плакаты к фильмам, которые шли в кинотеатре, к спектаклям в театре, оформление сцены тоже лежало на нем.

А кроме того было у него увлечение, хобби, которому он посвящал всё свое свободное время.

— То, что в нашем городке N с важностью зовется «заводским производством», только с внешней стороны обставлено красиво и шумно, — начала рассказывать вкрадчивым тоном, будто приоткрывая тайну, тетя Света. — Этот «Завод» не имел серьезного значения. Поначалу, это были литейные мастерские и кузница. А ты видел ворота на въезде в заводскую территорию? Это «резные», кованые рисунки и фигуры людей работающих с молотом на наковальне — их изготовил дядя-художник по своим рисункам-эскизам. Его, конечно, учили мастера кузнецы. А затем он стал заниматься художественной ковкой постоянно, был частым посетителем, своим, в кузнечном цехе разрастающейся литейной мастерской. Превратившейся теперь в Завод.

Изготавливали, и до сих пор выпускают массово, на нашем «заводике» печные дверцы вместе с задвижками, а на дверцах, снова по рисункам дяди-художника отлиты изображения — фигурки лошадей с развевающимися гривами, цветы и узоры. Еще отливают крышки для канализационных люков. А дядя сделал также ограждения из кованого железа, которые стоят в центре города, отделяя проезжую часть от тротуара, — на них кованые розы. Поступали заказы на кладбищенские оградки, и дядя предлагал заказчикам свои рисунки, по которым изготавливал эти оградки. Кроме этого, из железа, кованный, стоит и украшает наш парк памятник — фигура девушки, окруженная цветами. Еще есть два фонтана с фигурами изготовленными дядей-художником. Ой! Сколько сделал дядя заказов из других городов….

Оказалось эта сторона жизни, и работы художника осталась никому неизвестная.

После этого тетя Света доставала альбомы с рисунками, с эскизами, карандашными набросками и весь вечер, до самой полуночи мы рассматривали их с пояснениями и рассказами тети Светы: где они стоят, где находятся изготовленные оригиналы.

На другой день, прежде чем уехать из города детства, я прошел по всем его улицам, побывал в парке и полюбовался работами дяди-художника, который часть своей жизни потратил на украшение города. Побывал я и на кладбище, посетил могилы своих знакомых, и там я увидел прекрасно исполненные кованые оградки.

Мне пришли на ум, вспомнились знаменитые слова Пушкина: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный (перед собой я видел иной памятник, — рукотворный как раз), к нему не зарастет народная тропа». Тропа на могилы своих родителей на кладбище действительно не зарастает, особенно к таким могилкам, оформленным такой красоты оградками.

Конец

О славе

Хрестоматии полны успешных и достойных деяний, — о разумных поступках говорится мало, и разум еще не прославляется ни одним историком. О простых и разумных деяниях мы часто забываем.

Подальше от рынка и славы уходит всё великое и хорошее: в стороне от рынка и славы жили всегда изобретатели новых ценностей.

Слава — она как тот же яд, бывает полезна человеку в небольших дозах. И слава — товар невыгодный. Стоит дорого, сохраняется плохо.

Из всех родов славы самая лестная, самая великая, самая неподкупная слава народная. (На памятниках было запечатлено имя дяди-художника, и народ знал это имя, не подозревая, что художник жил тут же, рядом с ними).

Быть в мире и ничем не обозначить своего существования — это кажется для любого таланта ужасным.

«На земле, где всё изменно,

Выше славы блага нет» — сказал еще поэт Тютчев.

И тот же Пушкин возражая сам себе однажды провозгласил:

«Что слава? Яркая заплата

На ветхом рубище певца».

И он же, Пушкин, призывал к другому: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие».

(Поэтому я обрадовался, что на входе во Дворец Культуры, в ДК, на стене была установлена доска с изображением дядюшки: здесь работал знаменитый художник…).

Высшая похвала художнику — это когда перед его произведением забываешь о похвалах, — сказал один из великих и известных людей, где-то прочел я ранее.

О славе говорили многие и много хорошего:

Желание прославиться порождает таланты, соревнование талантов — производит гениев, — что интересно.

Любовь к славе, по простому, есть желание понравиться себе подобным. Желание славы свойственно всем людям. Мы как бы умножаем свое существо, когда можем запечатлеть его в памяти других. И унция славы весит намного больше, нежели фунт жемчуга.

Бессмертие животных — в умножении потомства, бессмертие человека же — (в другом), во славе, заслугах и деяниях оставленных для потомков.

А самый краткий путь к славе прост — это делать по убеждению своей совести то, что делаем мы ради славы — трудиться на своём поприще. Слава «в руках» труда.

Конец.

Перемена

В связи с перестройкой социальной обстановки, меняются и установки личности человека. И это не есть следствие злой воли, какого-то крайнего эгоизма или ещё каких-нибудь дурных наклонностей. Наоборот, человек вроде бы становится честен, справедлив, рассудителен, разумно экономен…, он не дерется, не кричит, добродетелей у него гораздо больше, чем недостатков…. Так кажется со стороны.

Изменились основы внутренние, если угодно сменилось некоторое внутреннее божество, а вместе с ним и вся нравственная основа потерпела изменения. Люди стали черствы и суровы потому, что бескорыстно и самоотверженно служат новому абсолютному, несомненному, как божество, принципу. Всё человечески живое, по искреннему новому убеждению, склонно к беспорядку и уклонениям от нормы и поэтому должно быть подчинено этому жестокому принципу: «за всё надо платить!».

Нужно платить за учебу детей, нужно платить за еду и воду: «Каждый глоток стоит денег» — внушается ровным голосом школьникам, и за это нужно работать (тв

...