Оглавление

«НАША СЛУЖБА И ОПАСНА, И ТРУДНА…»

Все рассказы написаны на основе реальных событий, участником которых был лично я или мои товарищи. Изменены только фамилии действующих лиц и места событий.

Рассказы о советской милиции

Советская милиция — это был период социализма, а теперь мы живем при капитализме — разные общественно-политические формации и совершенно разный менталитет вырабатывается у сотрудников. Сравнивать есть что.

«Менты» — ведь это оскорбительная кличка, жаргон у́рок. Но с легкой руки Кивинова быстро вошла в повседневную жизнь. Теперь даже сами полицейские себя так называют.

Что же отличало советскую милицию? Это отсутствие коррупции в том понимании, которое имеется в настоящее время. Деньги в милиции тогда не добывали. У нас была заработная плата, вполне приличная — можно было прокормить семью, съездить раз в год в отпуск, купить телевизор и холодильник, т. е. нормальный прожиточный минимум был обеспечен. Это, конечно, не значит, что не было взяточничества. Было, но оно не имело такого массового характера, как теперь. В Закавказье, Средней Азии, вполне возможно, имело место, но там по-другому оценивали работу в милиции. Я имею в виду на бытовом уровне.

Но могу с уверенностью утверждать, что в Питере такого не было. Партийные власти, несомненно, имели полное влияние на правоохранительные органы, в том числе и на суды, но это носило единичный, а не массовый характер. Я беру только период своей работы, начиная с 70-х годов. Речь не идет о сталинском, да и хрущевском периоде.

Следующей отличительной чертой был менталитет сотрудников. Люди шли работать в милицию, чтобы помогать и защищать граждан от преступников. Честь, совесть — у большинства сотрудников были основой жизни. И следует отметить, что население в своей массе доверяло милиции и всегда обращалось к ней за помощью.

Что же отличает нынешнее поколение сотрудников: жажда наживы, у кого какая автомашина, какая квартира и так далее.

Следующая черта — это мера ответственности: в советский период сотрудник отвечал самостоятельно за то, что ему поручалось. Теперь — нынешние сотрудники не хотят ни за что отвечать, и главное, что это их вполне устраивает. Начальник сказал — он выполнил. Прав начальник или нет, сотрудника не волнует. Следователь привлекает человека к уголовной ответственности, даже не зная обстоятельств дела, его это просто не интересует. Ему сказали допросить — он это и делает. Судье дают указание — привлечь человека к уголовной ответственности, он (она) безропотно все выполняет. Есть, конечно, случаи неповиновения, но такие долго не работают.

Для объективности следует отметить, что социалистический и капиталистический периоды значительно отличаются. Такого вала преступности в социалистический период не было, но и отношение сотрудников правоохранительных органов к данному явлению было не такое.

После раздела Советского Союза, развала всей экономики, активно стали возникать бандформирования — начались разборки, так называемые стрелки, захваты людей и пр. В этот период времени милиция стояла как бы в стороне: расследовала преступления; если попадались бандиты, то их привлекали к уголовной ответственности. Приблизительно до 1995 года в милиции нормально и, главное, регулярно выплачивали зарплату. Был установлен специальный коэффициент на зарплату — при повышении минимального прожиточного минимума автоматически повышалась и зарплата. Если учесть, что зарплату платили вовремя и без задержек, что имело место на многих фирмах и предприятиях, то станет ясно, почему люди хотели и шли работать в милицию. Проблем с кадрами не было. Как мне помнится, последнее повышение зарплаты для работников милиции было в 1995 году, затем коэффициент отменили и зарплату фактически заморозили на несколько лет. Года два-три люди терпеливо ждали, когда же на них обратят внимание, но никому до этого дела не было: бизнес делили, переделяли, захватывали и перезахватывали. Кто повыше находился в руководстве, пристраивали своих родных и жен на теплые места, с тем чтобы свои зарплаты выделялись им на мелкие нужды. Вот тут и начал меняться менталитет у сотрудников милиции, тем более что соблазнов было очень много — наши бумажные, вернее денежные мешки решили от бандитского беспредела перейти к правовому беспределу. Переходить стали к решению экономических вопросов через милицию, следствие, арбитраж и суды. Именно туда и пошли деньги наших толстосумов.

Именно в этот период и сами сотрудники стали искать свой «бизнес»: крышевать, входить в соучредители фирм; если не напрямую, то через родственников помогать решать вопросы. Эта позиция осталась на многие годы и тянется до сих пор.

Какой же выход из данной ситуации? Прежде всего, это, конечно, достойная зарплата, чтобы было что терять. Далее: нужна коренная реорганизация МВД, следствия, суда, прокуратуры. Но не такая, какая прошла в МВД, — от перемены мест, т. е. названия, сумма не поменяется. Работа МВД по всем линиям, в том числе и кадровая, завалена. Тем, кто фактически привел к этому в МВД, поручили ее реформировать. Им это надо? Нет, конечно! Их все устраивало все эти годы, и будет устраивать дальше, только не трогайте. Менять надо кадры — это прежде всего, с такими далеко не уедешь. Всех выгнать нельзя, но коренную чистку делать необходимо.

По некоторым опубликованным данным, в милиции насчитывалось 1,4 млн сотрудников, это до 20% сокращения. В Советском Союзе с учетом наличия 15 союзных республик их было 800 тысяч человек. Это ведь о чем-то говорит. Слишком много служб, которые только контролируют, пишут доклады, рисуют картинки. Нужны ли они вообще, да еще и в таком количестве. Реформа, если проводится, должна быть реформой, а не ее обозначением. От перемены названия суть не поменяется. Как говорится: «Хоть чушкой назови, только в печь не сажай». Реформа проведена явно не подготовленной и поверхностной, не затрагивая существа вопроса.

Мои рассказы основаны на реальных событиях, по рассказам самих героев, — я стремился показать отношение сотрудника милиции в те далекие времена и сейчас, как теперь говорят, его менталитет. Насколько мне это удалось, судить читателю.

Милиционер

Я гражданин Советского Союза! Это потому, что родился я сразу же после войны в г. Ташкенте, Узбекистане. Детство и юность прошли в г. Каменец-Подольском, на Украине. А сознательную жизнь прожил в Ленинграде, России. Вот и получается — Советский Союз. Не так уж плохо было, когда в мире и дружбе жили разные народы.

В семье я был третьим ребенком, самым маленьким, а следовательно, и самым любимым. Двое моих братьев были значительно старше меня: один на восемь лет, второй на 11 лет.

После войны на Украине был голод. Хотя отец работал директором швейной фабрики, еды в семье не хватало, и мать меня кормила грудью до полутора лет. Видно, поэтому у нас, мужчин, такие слабости к женским прелестям проявляются.

Рос я слабым и болезненным ребенком, часто сверстники обижали, и драться я не умел и не любил. Может, поэтому во мне так развилось чувство справедливости. Так и в России было — кого больше всех угнетали, тот больше всех и участвовал в революции. Я мечтал стать сильным и смелым, помогать бедным и несчастным. Поэтому, как только я начал читать, а читать я начал рано, книги поглощались мной запоем. Телевизора тогда ведь не было. Вместе с героями книг я плавал в «Наутилусе», воевал в Африке, путешествовал на Северный полюс и участвовал в революции. Да, тогда для нас участники революции были героями, которые боролись за освобождение народов от гнета капиталистов. Это сейчас они уже не герои, но тогда мы все по-другому воспринимали. Вот только бабушка меня все останавливала, говорила, что надо верить в Бога. А что я тогда понимал? Время было совсем иным. Это теперь молодежь мечтает о бабках, машинах и квартирах. Мы же мечтали быть капитанами дальнего плавания, летчиками, космонавтами, изобретателями, но никак не официантами, продавцами и спекулянтами. Было такое слово в советское время, сейчас они называются бизнесменами. В общем, по идейным соображениям мне по душе больше социализм, чем капитализм с его «звериным оскалом», как раньше писали. Согласитесь, ведь что-то в этом есть в действительности.

Я мечтал о многих профессиях, зачитывался книгами о майоре Пронине, сотруднике КГБ, книгами Льва Шейнина, о следователях, поэтому хотел быть и следователем, но не милиционером. Уважение к милиции было, но не настолько, чтобы эта профессия привлекала.

Возраст подходил, и возникал вопрос об армии. Братья старшие к тому времени уже давно отслужили, поженились и проживали отдельно. Родители у меня были к тому времени уже преклонного возраста, и мне можно было отказаться от призыва в связи с необходимостью оказания помощи родителям. Но я не хотел быть маменькиным сынком — так тогда это называлось — и выбрал армию. Как говорится, пошел «исполнять священный долг перед Родиной». Неплохо ведь звучит.

Было у меня среднетехническое образование, поэтому призвали в технические войска. Сейчас они называются космическими. Это были сверхсекретные части, разбросанные по всему Союзу, — они управляли космическими спутниками, как военными, так и гражданскими. Я же служил под Симферополем. На третьем году службы познакомился я с девушкой, настоящей украинской красавицей, Лилей. Высокая, чернобровая, с копной волос на голове, большой и красивой грудью — в общем, красивая девушка. Каждый выходной — а тогда я уже был сержантом, дедом, — я проводил в городе, в увольнении, я мог себе такое позволить.

Лиля работала секретарем в отделении милиции, хотела поступать в юридический институт. Я тоже хотел учиться, но еще не решил, где и зачем. Метался в поисках. По специальности, после окончания техникума, я был электриком, но работа на заводе меня не прельщала. Когда меня демобилизовали, Лиля предложила мне остаться в Симферополе, пойти работать в милицию постовым, а потом вместе поступать в Одесский юридический институт. На ее предложение я просто рассмеялся и спросил у нее, как она представляет себе меня в форме милиционера. Вот такие дела.

Я вернулся домой, к родителям, пошел работать на завод и стал думать, куда пойти учиться. Приятель мой, Виктор, стал готовиться поступать в юридический институт, чтобы стать следователем прокуратуры. В общем, склонил меня тоже, так как я сам не знал, чего хочу. Он получил рекомендацию из прокуратуры (там работала его жена) и поехал поступать в Харьковский юридический институт, а я поехал в Воронеж. На Украине поступать не захотел, да и рекомендации мне никто не давал, и украинский язык я не очень-то знал, чтобы на нем учиться. Родителям не нравилась моя идея: они рассчитывали, что я буду жить с ними, но мешать мне не стали. Мне же хотелось, как теперь говорят, экстрима. Что ж, я его получил и получаю по жизни вполне, даже сейчас, находясь в камере «Матросской Тишины», в возрасте 64 лет. Экстрим — так по полной.

Вернемся, однако, к нашим баранам. Я решил, что буду поступать на юридический факультет и стану следователем. В Воронеже я провалился на первом же экзамене, сочинении. Вернулся назад и с удвоенной силой стал опять готовиться. На этот раз я уже выбрал Ленинград. Город-герой, город истории России и революции, манил к себе своей славой, своим величием. Но опять я срезался на сочинении. Ошибки, ошибки и еще раз ошибки. Передо мной возник вопрос, как у Гамлета: «Что делать?» Домой возвращаться я не хотел, скучно там было. И тут приятель, у которого я остановился, познакомил меня с экспертом райотдела милиции. Услышав мою историю, он и предложил мне идти работать в милицию. Объяснил мне, что при поступлении в университет я буду пользоваться льготами, могу получить комнату в коммунальной квартире, если женюсь, — в советское время их предоставляли милиционерам, а по окончании университета смогу работать следователем МВД, что фактически то же самое, что и следователь прокуратуры, только другая категория дел.

И вот без всяких связей и протеже я обратился в Октябрьский отдел милиции. Постовых всегда и везде не хватало. Хотя руководство все время обещает, что как повысят зарплату, то в милицию на поступление будет очередь «людей в шляпах» стоять. В то время фраза «люди в шляпах» означала «имеющие высшее образование». Но не очень они, видно, шли. Хотя, надо признать, наличие среднетехнического образования мне помешало. Не хотели брать на должность милиционера. В милиции в то время не все офицеры были с таким образованием. В конце концов, мне удалось убедить начальника кадров, что я согласен на должность постового и на большее пока не претендую. Но это было еще не все. В то время в милицию брали только по набору от коллектива завода или фабрики и через райкомы партии. Поэтому меня направили на Ленинградское Адмиралтейское объединение, которое рекомендовало меня для работы в милицию. У них желающих не было, поэтому они с удовольствием дали рекомендацию, тем самым выполнили разнарядку райкома партии. Им хорошо, и мне приятно.

Так в сентябре 1970 года я попал в милицию и через пару недель уже стоял на посту в качестве стажера в городе-герое Ленинграде. И, между прочим, гордился этим.

Оперуполномоченный

Отработав на заре своей карьеры полтора года постовым милиционером, я стал активно продвигаться к своей заветной мечте — работе следователем. Именно для этого поступил в Ленинградский государственный университет им. Жданова на вечерний факультет. Как я и ожидал, наличие у меня среднетехнического образования и поступление в университет привлекли внимание руководства к моей персоне. Вызывает меня как-то заместитель начальника отделения милиции по уголовному розыску капитан милиции Борнев Анатолий Андреевич (а тогда, надо сказать, были отделения милиции, а не отделы, как сейчас, и звания у всех были на порядок ниже. Полковник — это как сейчас генерал, единицы насчитывались, а генерал вообще один на весь город был) и говорит: «Чего тебе на посту стоять, давай в уголовный розыск». Я ему и отвечаю, что я следователем хотел бы быть. «Ничего, — отвечает Анатолий Андреевич, — и следователем поработать успеешь. Поработаешь в розыске, узнаешь, как дела раскрываются, и перейдешь в следствие». Я подумал и согласился, но с одним условием — что дадут возможность учиться на вечернем. На том мы и сошлись.

Все ребята в розыске были как на подбор: работали с полной отдачей, сутками не отдыхали, домой никого нельзя было выгнать, когда шло раскрытие, — и ведь это добровольно, никто не заставлял. О бабках не вспоминали и о взятках или крышевании не мечтали: в ходу были другие ценности. Трудно было, интересно было, экстрима всем хватало по полной. И я тоже увлекся, розыск полюбил, на работу каждый день рвался и о другой уже не мечтал.

Единственное, что давило, — это раскрываемость преступлений. Показатели. Оказалось, что главное в жизни милиции — это именно они. Я быстро понял, что, к сожалению, качество работы розыска и показатели совсем не обязательно взаимосвязаны. Ведь показатели — это некие цифры, а они имеют свойство регулироваться, причем искусственно. Но чтобы понять эту истину, мне уже потребовалось какое-то время.

Представьте: шла упорная, тяжелая каждодневная борьба за показатели. И выражалась она, прежде всего, в том, что не все заявки граждан регистрировались в книге происшествий — ведь далеко не все преступления можно раскрыть! В то время, согласно приказу министра МВД, при обращении граждан в отделение милиции дежурный по отделению был обязан заполнить в журнале соответствующие графы, выдать заявителю корешок заявления и вызвать оперативника. Однако приказ приказом, а действительность была совсем другая: дежурный после общения с заявителем сразу же вызывал инспектора уголовного розыска (теперь это оперуполномоченный), тот принимал заявку и докладывал о ней руководству. Руководитель, рассмотрев материал, писал на нем номер, под которым должна регистрироваться заявка, и фамилию исполнителя — инспектора, которому предстояло работать с делом. Вся изюминка процесса заключалась в том, что если руководитель обводил буквы на материале кружком, то дежурный материал регистрировал, если нет — то просто, без регистрации, отдавал его исполнителю. И в данном случае все беды ложились на опера, только он теперь отвечал за все: за отсутствие регистрации, за невозбуждение уголовного дела, за сокрытие преступления от учета — вплоть до уголовной ответственности. Уже приобретя достаточный опыт работы в розыске и определенный авторитет, я спросил у одного из руководителей, для чего мы прячем преступления, ведь мы обманываем только себя. Он мне ответил: «Это политика партии и правительства, направленная на искоренение преступлений». Получается, что спрятанное преступление все считали несовершенным.

Помню, как-то приезжала к нам делегация из Японии. В дежурной части отдела милиции (сейчас это называется управлением) висели различные графики: количество совершенных преступлений и их раскрытие, в общем, отчетная статистика. Все эти графики производили впечатление на посетителей, особенно если они в работе милиции ничего не понимали. Я находился в дежурной части, когда начальник отдела привел делегацию и стал показывать им эти графики и рассказывать о наших показателях раскрываемости. Тут он и назвал цифру раскрываемости преступлений, и, если мне память не изменяет, она составляла 99,8%. Услышав эту цифру, полицейские из Японии попросили назвать ее еще раз, решив, что они ослышались, а потом, переглянувшись, — рассмеялись. Для любого полицейского было ясно, что таких показателей просто быть не может, ведь мы работаем не в деревне, где все про все и всех знают. Существуют общие объективные и субъективные причины существования преступности, и их не переделать ни при социализме, ни при капитализме. Но в нашей стране в то время это никого не смущало: раз уж партия сказала «надо», все ей ответили «есть». Но хочу отметить, что этот чудный опыт «раскрытия» преступлений используется в полной мере и сейчас, несмотря на то что партии, руководящей и направляющей, больше вроде как бы и нет.

Можно сколько угодно играть в реформы МВД, делать вид, что что-то меняется, самим себя реформировать, но пока милиция-полиция работает на статистику, суть идущих процессов не изменится. Я уверен, что правоохранительные органы не должны иметь прямого отношения к статистике. Она должна лишь бесстрастно фиксировать все, что происходит в действительности в сфере правонарушений, давая понять, достаточен ли личный состав, хорошо ли он экипирован и как можно повысить эффективность работы милиции.

В связи с этой самой пресловутой раскрываемостью у меня произошел как-то интересный случай. В один из дней я был дежурным по отделению милиции по линии уголовного розыска. Поступает нам заявка о совершенной квартирной краже в районе Покровки. Машин у нас тогда было мало, и я просто на общественном транспорте добрался до места происшествия (благо проезд тогда для нас был бесплатный). Картина, вижу, обычная: квартира находилась на первом этаже, и грабитель проник в нее через окно, похитил различные вещи и бытовую технику. Убедившись лично, что имело место преступление, я позвонил дежурному по отделению милиции и попросил прислать следователя с экспертом. Дежурный попросил меня перезвонить и пошел докладывать о событии руководству. Через какое-то время я перезваниваю дежурному, и мне поступает команда все оформлять самому, пришлют только эксперта. А это значит, что надо самому принять заявление, провести осмотр места происшествия, зафиксировать следы проникновения и обежать соседей — может, кто-то что-то видел. Оформил я материал, приехал обратно в отделение, доложил своему начальнику, он же заместитель начальника отделения милиции по уголовному розыску. А он мне и говорит: «Раз ты все оформил, пусть дело у тебя и остается». Получается, что хоть я и не проявлял инициативу, но все равно был наказан, ведь «земля», на которой произошла кража, была не моя, я обслуживал совсем другую территорию. Но возмущаться в таком случае было бесполезно, надо было искать — главное, чтобы заявители видели, что работаешь, и не побежали бы в прокуратуру.

Что делать, пошел шерстить по территории — конечно, не один. В этом отношении мы все дружно работали, независимо от того, чья «земля». Начали проверять: кто из новых жильцов появился, кто чем торгует, кто загулял, ну и так далее. Собираем информацию: кто шепнет на ухо, кто и стукнет по старой привычке, а мы все обрабатываем, проверяем. Тут в поле нашего зрения и попал один паренек. Назовем его Николаем. Загулял парень, без работы болтается, пьет. Живет один в коммунальной квартире. Соседи подтвердили, что видели, как пьяный Николай тащил домой вещи. Пришли мы к нему в гости, а у него еще и барахло, и бытовая техника в комнате лежат. Сверили все — наша техника, та самая, из квартиры. Николай признался — делать было нечего, рассказал, куда остальные вещи продал. Собрали, оформили мы все как следует. И я, гордый, доложил руководству: так и так, раскрыл преступление, и не просто преступление, а квартирную кражу, давайте следователя, возбуждать уголовное дело надо. Как-то странно посмотрел на меня наш руководитель Лукин Александр Иванович и говорит: «Бери-ка материал и иди докладывать начальнику отдела». Я так и обалдел: с чего это вдруг? А Лукин мне и объясняет, что выезд следователя возможен только с личного указания начальника отдела. Делать нечего, я материал в руки, и вперед.

Приезжаю на Садовую — там находился кабинет начальника отдела и следствие. В то время начальником у нас был Ландышев Эльмир Михайлович — невысокого роста, плотный, рыжеватый. Хитрый до ужаса, но своих сотрудников в обиду не давал. Знал, кому что на самом деле надо и как решать свои и чужие проблемы, и его очень уважали. Дважды лично от министра получал внеочередные звания — подполковника и полковника.

Вот ему я и докладываю, что была совершена квартирная кража два месяца назад. В результате оперативно-розыскных мероприятий мы раскрыли преступление, преступник задержан, вещи изъяты, необходим следователь для возбуждения уголовного дела. Тут Эльмир Михайлович мне и говорит: «Почему ты приходишь через два месяца с этим материалом? Где ты все это время был? Почему материал своевременно не был зарегистрирован? Почему следователь не был вызван сразу на место происшествия?» От этих разных «почему» я совсем растерялся. Отвечаю, что, мол, не я все эти вопросы решаю, я только опер, я выехал на место происшествия, по указанию руководства все оформил, раскрыл преступление, а дальше все это не от меня зависело — и не ко мне вопросы.

Выслушал Ландышев меня и вроде бы смягчился. Говорит мне: «Прошло два месяца, а мы тут возбудим уголовное дело — чем я объяснять буду прокуратуре, что своевременно не зарегистрировали и не возбудили его? Тебя же таскать будут, это раз. Второе: вот видишь схему?» — и показывает на стену. Встает из-за стола и подводит меня к таблице раскрываемости преступлений, которая висит у него на стене в кабинете. «В этом году уже совершено восемь квартирных краж, а прошло только полгода. В прошлом году их было 14. Значит, за оставшиеся полгода мы можем возбудить только шесть таких дел, иначе будет рост. А мы с тобой этого допустить не должны. А если будет совершена серия краж, их ведь не спрячешь. Все понял?»

Я, конечно, понял. «Бери, — говорит, — свой материал и иди с ним куда хочешь, делай с ним что хочешь». Я и пошел, преисполненный сутью государственной политики раскрываемости преступлений и недопущения роста их количества.

Ну а с тем материалом что? Да ничего особенного — я сам выступил и следователем, и судьей. Вернул все вещи потерпевшим и приобщил Николая к гуманным методам борьбы с преступностью.

Екатерина

Дело было летом 1975 года. В Ленинграде начались белые ночи. Погода стояла хорошая, и по ночам на набережной Невы скапливались толпы людей. Приходили группами и поодиночке, пьяные и трезвые. По дороге на набережную и на самой набережной возникали разнообразные разборки и драки.

Милиции в эти дни особенно доставалось — дежурили в авральном порядке, усиленные наряды выставлялись на наиболее уязвимых и опасных участках. Но тем не менее преступления совершались.

В одну из ночей на Синем мосту, кстати, самом широком в Ленинграде, нашли труп молодого человека с ножевым ранением. Свидетели показали, что была драка между парнями, потом все разбежались, а он один остался лежать.

В то время убийство было настоящим ЧП для города, совсем не как сейчас. Сразу же подключался первый отдел Главка, так называемый убойный. Там работали лучшие