В джунглях Москвы
Роман
Петр Алешкин

© Петр Алешкин, 2016

ISBN 978-5-4483-3594-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Ванёк

Глава первая

1

В деревню Варюнька приехала в субботу. Был тихий, серый и грустный день. Один из таких, когда не хочется выходить из дому, когда приятно сидеть у окна и смотреть на замершие, почерневшие от осенней сырости деревья, на влажные листья, тяжело повисшие на ветвях, на пустынный луг, по которому изредка торопливо прокатится машина или трактор с прицепом.

От автобусной остановки Варя шла быстро, по сторонам не глядела, опасаясь встретиться с любопытными и насмешливыми взглядами односельчан. Шла и ежилась, представляя, как в каждой избе теперь у окна торчат бабы и обсуждают ее. Не могла же тетя Шура Пискарева не рассказать в деревне, как встретила их с Колькой Хомяковым в городском сквере между кинотеатром и универмагом. Дернул же их черт днем потащиться в кино! Ну ладно, посмотрели и шли бы себе туда, где меньше людей. Так нет! В скверике захотелось посидеть!.. Уж больно день тогда был хорош! Пригревало сентябрьское солнце. Терпко пахло опавшими листьями. Ветерок приносил запах грибной сырости. Тонкие струйки небольшого фонтана тихонько шелестели, будто нашептывали что-то кленовым листьям, покачивающимся на воде. Колька говорил Варюньке о фильме. Она слушала и не слушала. Ей было хорошо! Они шли под руку по аллее, выбирая скамейку, чтобы присесть. Вот тут-то и окликнула их тетя Шура, которая приехала в Москву за покупками и теперь отдыхала в скверике от толкотни в универмаге. Варюнька вздрогнула, растерялась. Она понимала, что ей не надо показывать своего смущения, пыталась справиться с волнением, но еще больше терялась и краснела. Ведь под руку ее держал Колька Хомяков, чужой муж! А он не только не смутился и не растерялся, но даже обрадовался встрече с односельчанкой, привет родителям передал… Нет, не могла тетя Шура не рассказать о встрече с ними. Оттого-то и не радовал Варюньку приезд в родную деревню, оттого-то и ежилась она, представляя, как смотрят на нее из каждого окна. Но она ошибалась. Заметила ее только бабка Игнатиха, которая ждала из райцентра свою внучку и поэтому не отходила от окна.

– Кто это пошел-та? – прильнула она к стеклу, щуря слезящиеся глаза.

Ее дочь лениво посмотрела в окно и, зевнув, сказала:

– Варюнька! Любаньки Егоркиной…

А Варюнька тем временем повернула с дороги на тропинку, которая напрямик пересекала луг, перепрыгивала лощинку и выходила на ту улицу, где стояла их изба. Серую шиферную крышу Варюнька увидела, как только свернула на тропинку. Увидела серое крыльцо, желтую дверь, три темных окна… «Дома ли мать? – подумала Варюнька. – Дома, конечно… Сидит, небось, у окна, прядет или вяжет, изредка бросает взгляд в окно и гадает, не дочка ли это торопится по лугу? А что, интересно, делает брат? Читает? Читать-то он любит!»

Мать шила, сидя у окна. Увидела дочь лишь тогда, когда она поднялась на крыльцо.

– Ой, ой, доченька приехала! – заойкала мать, отложила шитье, засуетилась и заторопилась к двери.

Варюнька поставила сумку на табуретку и обняла худенькие плечи матери.

– Ты надолго?

– Нет, мам, ненадолго… – ответила Варюнька, вытирая выступившие на глаза слезы. В последнее время она стала «мокроглазая», плакала, даже читая книги, часто не только над горькой долей героинь, но и от умиления. – А где же Ванёк?

Лицо матери, осветившееся тихой радостью при появлении дочери, такой красивой, умной, да, да, умной, ведь далеко не каждая девушка в их деревне поступила в институт, помрачнело, стало сухим. Мать считала, что Ванек отбился от рук.

– Поди узнай, где его носит, – ответила она. – Ужинать придет, и то хорошо!

– Ну и кобелина растет, – буркнула Варюнька, сделав сердитое лицо, хотя сейчас сердиться ей не хотелось. – Завтра же с собой увезу…

Она начала раздеваться. Мать суетливо помогала.

– Мам, я сама! – ласково говорила Варюнька.

– Ничо, ничо, – отвечала мать, забирая плащ у дочери и вешая его на гвоздь, вбитый в стену около двери, где рядом, на другом гвозде висели старенькая телогрейка и куртка брата.

2

А Ванек в это время шел по деревне. Неторопливо мерил улицу своими длинными ногами. Он заходил к приятелю Кольке Скворцу, но того не оказалось дома. Еще издали увидел Егоркин Валю Пискареву, тоже высокую, как и он, девушку с мягкими пухлыми щеками, и сердце его дрогнуло, как всегда при неожиданной встрече с ней. Ванек дружил с Валей уже два года, еще с девятого класса, но до сих пор смущался, видя ее. Егоркин спрятался за угол сарая и стал ждать с улыбкой, волнуясь все сильнее и сильнее. Когда шаги Вали зашуршали рядом, Ванек с криком выскочил из-за угла навстречу девушке и хлопнул в ладоши.

– Ой, дурачок! – смеясь, отпрянула назад Валя, и пухлые щеки ее заалели.

Егоркин сгреб ее в объятья и чмокнул в мягкую щеку. Девушка испуганно обернулась. Улица была пуста. Валя оттолкнула Ванька, ласково говоря:

– Отстань! Мать увидит…

– Ну и что? Разве она не знает, что мы дружим?

– Совесть иметь надо!

– Ты куда топаешь? – спросил Ванек.

– В магазин.

– И я с тобой!

– Нет-нет! Не ходи, а то я вернусь.

– И я вернусь.

– Ну не дури! Прошу тебя, – притворно сердилась Валя.

Чувствовалось, что девушке приятна встреча с Егоркиным, приятно, что он ее обнял, приятно, что он хочет быть рядом с ней. Она и сама рада бы пройтись сейчас под руку с Ваньком, но посчитала это не приличным. Неудобно перед людьми. Им только дай повод, сразу сплетни пойдут. Потом из дому стыдно будет выйти.

– Ты сегодня в клуб придешь? – спросил Ванек.

– Не смогу, наверно… Работы ужас сколько! Устану.

Валя работала дояркой. Дел на ферме всегда было много. Валя уже привыкла и не очень уставала. Но она постеснялась сказать, что у нее сегодня банный день.

– Иди домой. Сестра твоя приехала, – проговорила девушка и направилась в магазин.

Значит, Варюнька приехала. Егоркин догадался, что приехала она за ним. После случая с бригадиром мать написала ей, чтобы она взяла его в Москву. Одного Ванька мать отпускать не решалась.

3

Валя бодро шла по лугу. После встречи с Ваньком ей радостно было шагать по жухлой и влажной от вчерашнего дождя траве. Подходя к магазину, она заметила медленно выезжавшую из переулка машину Петьки Чеботарева, приятеля Егоркина. Петька постоянно заигрывал с ней. Обычно Вале нравилось внимание Чеботарева, был он, как и Ванек, высок ростом, но гибче, увереннее Егоркина, который был по подростковому неуклюж, и лицом Петька поприятнее, имел кучерявый чуб, но сейчас Вальке не хотелось видеть Чеботарева, слушать его шуточки. Она торопливо пошла к магазину, небольшому финскому домику, стены которого были когда-то выкрашены зеленой краской. Чеботарев все-таки увидел Валю и, как она предполагала, повернул свой грузовик. Догнал он девушку, когда она поднималась по ступеням.

– Здорово, Валюха! – высунул Чеботарев свою русую кучерявую голову из кабины. Рядом с ним сидел Колька Скворец, коренастый, со смуглым лицом, спокойный парень.

– Привет, – небрежно кинула Валя и взялась за ручку двери, показывая, что ей не до них.

Парни выбрались из кабины и направились следом за ней. В магазине Петька обогнал Валю и первым подбежал к прилавку. Продавщица Вера сидела на низеньком стуле и читала книгу. Из-за высокого прилавка виднелась только ее голова с коротко остриженными, вьющимися на концах волосами. Услышав шум открываемой двери, она оторвалась от книги и вопросительно взглянула на вошедших.

– Взвесь-ка нам, Веруня, конфет. Грамм триста, – быстро сказал Чеботарев.

Вера нехотя поднялась и спросила:

– Каких?

– Самых лучших!

Девушка взвесила и подала кулек Чеботареву. Тот, любезно улыбаясь, наклонился к Вере и протянул ей кулек.

– Угощайся!

Сейчас Петька нравился самому себе, чувствовал себя истинным кавалером.

Вера усмехнулась, глядя на него. «Кривляка!» – подумала она, но руку в кулек сунула и вынула одну конфету. Чеботарев ей не нравился. Не нравились его пошлые шуточки, навязчивая бойкость, нахальство. Когда она приняла магазин, окончив торговое училище, Петька начал ухаживать за ней. Ухаживал он так усиленно и глупо, что она его возненавидела. Подруги передавали ей, что он хвастался, будто собирается на ней жениться.

Чеботарев протянул пакет Вале.

– А это тебе!

– Чей-то ты так расщедрился? – спросила Валя, вынимая конфету.

– Бери все! Бери, бери… Я в спортлото выиграл!

Когда ребята отъехали, Колька Скворец сказал Чеботареву:

– Что ты все с Валькой заигрываешь? У них с Егоркиным вроде бы по серьезному…

– Я тоже не баловаться хочу, – ответил Чеботарев, глядя на дорогу. – Нравится она мне! Давно нравится… Женится, что ли, он на ней? Ему еще в армию сходить надо, а за это время она все равно замуж выйдет… Так лучше я на ней женюсь, чем она кому-то достанется…

Мысль о женитьбе на Вале пришла Чеботареву минуту назад после замечания Скворца и очень ему понравилась. Как же он раньше об этом не подумал? Ванек-то еще сопляк! Семь девок сменит до женитьбы… На душе Чеботарева вдруг стало светло и приятно, словно он и впрямь выиграл в спортлото приличную сумму. Как же это раньше ему в голову не приходило, спрашивал он сам себя, радостно улыбаясь. Подумывать о женитьбе Петька стал после того, как побывал в квартире Андрея Пузанова на центральной усадьбе. Квартира у него была двухкомнатная в новом двухэтажном доме, обстановка городская: гарнитур, холодильник, ковер на полу, телевизор и даже маленький низкий столик с журналами «Крокодил» и «Смена». Больше всего понравился Чеботареву столик с журналами и кресло рядышком. Пришел с работы, помылся в ванной, уселся в кресло возле столика и листай журналы, прислушиваясь, как позвякивает посудой на кухне жена. Или на диван ложись и играй с маленькой дочкой. А после ужина всей семьей телевизор смотреть! Чем не жизнь! Кстати, когда Чеботарев пришел к приятелю, он вместе с женой и дочкой телевизор смотрели. Вот тогда-то и защемила у Петьки душа! Да к тому же председатель намекнул ему, что, мол, двухкомнатную сразу выделит, если он женится. Третий дом на центральной усадьбе возводят. Масловка-то, деревня Петькина, последние годы доживает, все равно переезжать надо… Вот и стал он присматриваться к девчатам. Сначала приглянулась ему медсестра, но она вышла замуж за Славика Захарова, тоже шофера. Потом в деревне появилась Вера, продавщица. Долго увивался вокруг нее Чеботарев, но она ни в какую! Уперлась, и все! Валя ему нравилась давно. Без улыбочки, без шуточки в ее адрес мимо пройти не мог. Но все это так, несерьезно. Может, потому, что дружила она с Егоркиным, а они вроде считались приятелями, хотя Петька два года назад вернулся из армии, а Ванек еще ждал призыва. И только теперь, когда Скворец упрекнул Чеботарева и он начал оправдываться, ему в голову пришла такая чудесная мысль. Как же это он раньше не додумался? Ай-яй-яй! Грудь Петьки распирало от ликования, словно Валя уже дала согласие стать его женой. Теперь-то, он знал, жизнь его пойдет совсем по-иному! Теперь-то он может и Скворца с его Тамарочкой опередить!

Колька Скворец гулял со своей бывшей одноклассницей. Дело у них шло к свадьбе. Они подумывали сыграть ее зимой. Но ни Тамарочкины, ни Колькины родители об этом еще не знали.

4

Варюнька ела щи, а мать сидела напротив, горестно подперев щеку кулачком, и рассказывала о проделках сына:

– А на прошлой неделе что учудил! Бригадиру нашему, Сундуку, написал, что в карты его проиграли…

Варюнька поднесла ложку ко рту и застыла, глядя удивленно на мать.

– Да, вот так! Это Кузьмич, конюх, подучил их…

В деревне не любили бригадира. Прозвище у него было Сундук. Человек он упрямый, вздумает что, прав ли, не прав, а на своем стоит, в сторону не свернет, не уступит. Покричать любит, чуть что не по нем, так и поехал – не остановишь! Но эти грешки люди прощали, дело он свое знал. Не прощали иного: путал он частенько колхозное добро со своим, а других за это судил строго. Однажды ночью встретил Кузьмича, колхозного конюха, с мешком силоса, и пришлось тому водкой откупаться. Кузьмич, пользуясь тем, что на Сундука многие обиду держали, через некоторое время вечером за игрой в домино подговорил ребят в виде шутки написать бригадиру послание. Писать взялся Ванек. Ему под общий хохот стали диктовать письмо, предлагая разные варианты. Но Егоркин избрал сухой текст, без лишних слов и эмоций. Изменяя почерк, написал бригадиру, что его проиграли в карты и спасти может только отказ от бригадирства. Сундук получил письмо и в тот же день принес председателю заявление об уходе. Председатель посмеялся над ним и порвал заявление. Сундук остался бригадиром, но, как стемнеет, торопился домой, в поле не задерживался… А через неделю все выплыло. Проболтался кто-то. Разъяренный Сундук ворвался утром в избу Егоркиных. Ванек, увидев бригадира, сразу понял, что к чему. Бригадир здоров был когда-то, но теперь силы были не те, и ловкость пропала, одна злость осталась. Первый натиск Егоркин выдержал без особого труда, а потом мать вмешалась.

Мать, рассказывая о шалостях Ванька, печально качала головой.

– Он так и в армию не попадет, нет! В тюрьме скорей окажется…

У Варюньки от возмущения пропал аппетит. Ей не терпелось увидеть брата, пока не остыла. Ишь что творит, что выделывает!

– Ничего, завтра увезу! – строго проговорила она. – Не надо было тебе летом его в деревне удерживать, когда в институт не поступил. Ведь он рвался на завод…

– Жалко вас все, – вздохнула мать. – Хочется как лучше. Ведь ему в армию скоро…

Она вдруг засомневалась, правильно ли делает, отправляя сына в город. А вдруг он там в шайку какую попадет, запьет еще? Братья-то ее по отцу там, в Москве, отчаянными выросли. Старший Степка из тюрьмы в тюрьму перепрыгивает. Эх-хе-хе! Знать бы, где лучше? Мать представила, как она будет коротать одна длинные, зимние ночи, ждать в полудреме из клуба сына, забыв, что его нет, что он далеко. Да и ему каково ль будет там, среди чужих людей! Кто поворчит на него, удержит от дурного поступка? Мать представила все это и загрустила, запечалилась.

– Вот он, явился! – всхлипнув вдруг, проговорила она и промокнула глаза кончиком белого застиранного платка.

Варюнька выглянула в окно. К крыльцу, чересчур старательно обходя лужу, которая всегда появлялась под окнами избы после дождя и весной, когда таял снег, неторопливо шел, будто крался, выбирая куда ступить, длинный и по-мальчишески худой брат. Подойдя к крыльцу, он кинул быстрый взгляд в окошко, взялся рукой за столб и, наклонив голову, начал чистить подошвы сапог о железный обод колеса от комбайна, специально для этого лежащий около крыльца. Длинные прямые волосы, спадая на щеки, закрывали лицо «Дубинушка непутевая!» – хмуро думала Варюнька, готовясь накинуться на брата, как только он переступит порог.

Но Ванек не торопился. Он старательно очистил сапоги от грязи, осмотрел их со всех сторон и вдруг повернулся и побрел за сарай, присевший на одну сторону, отчего его дверь сильно перекосилась. Жалкий вид сарая сейчас остро бросился Егоркину в глаза. Он нахмурился и отвернулся, словно избегая его осуждающего взгляда. Весной завалится, подумал он, а мать одна ничего не сделает. Раньше надо было думать. Прохудившуюся крышу уборной он тоже раньше не замечал, вернее, она как-то не задевала душу. Уборную он построил сам три года назад, перед намечавшейся свадьбой Варюньки и Кольки Хомякова.

Хомякова в их семье уважали. Он в то время заканчивал институт, а ухаживать за Варюнькой начал, когда они еще учились в школе. Она тогда обидно, порой даже грубо подсмеивалась над ним. Но Колька все равно тянулся и тянулся к ней. Варюнька, добрая и отзывчивая дома и с подругами, с ним становилась капризной, ехидничала. Хомяков в таких случаях краснел, мрачнел и, подавленный, отходил от нее. Некоторое время старался избегать Варюньки, но вскоре незаметно оказывался рядом. После школы Колька поступил в институт и уехал в Москву. Он был старше на два года. Она заскучала, и когда Колька приезжал на праздники, становилась с ним кроткой и ласковой.

Окончив школу, Варюнька уехала в Москву и устроилась работать на фабрику. Дело шло к свадьбе, но Колька Хомяков вдруг поразил всю деревню: получив диплом, расписался с москвичкой, своей однокурсницей.

– Хватит тебе шуметь! – попытался остановить Ванек сестру, которая начала возмущенно отчитывать его, едва он появился на пороге. – Сам все знаю!

– Знаешь, а что же делаешь! Мать-то, смотри, из-за тебя еле ходить стала! Тебе кормить ее надо, а ты все норовишь за ее спину спрятаться! – кричала Варюнька. Она чувствовала, что слова ее не доходят до брата, и старалась распалить себя. Но, странно, злиться ей не хотелось. Понимала, что не совсем права.

– Хватит гудеть! Раз в год приедет – и сразу гу-гу-гу! – Ванек подошел к сестре, сел рядом и попытался обнять. – Ну и свекровка из тебя выйдет!

Варюнька сбросила его руку с плеча, но смягчилась.

– Бригадир чем тебе не угодил, а? – спросила она, стараясь говорить как можно строже. Нахмурила брови и отодвинулась от брата.

Ванек, не обращая внимания на слова и тон сестры, вновь попытался обнять ее, говоря:

– А ты, сеструха, как помидор стала. Круглая, румяная. Скоро мне подушки в город везти?

Мать вдруг засмеялась, вытирая мокрые глаза платком.

– Ну, вот и поговори с ним, – сказала она сквозь смех. – Ты ему про попа, а он тебе про пряники!

Варюнька резко хлопнула по костлявой спине брата.

– Здоровый вырос, дылдушка! А ума не нажил!

Ванек шутливо выгнулся, чувствуя, что гроза миновала, и, видя, что сестра намеревается стукнуть его еще раз, со смехом вскочил с сундука и отбежал к печке.

– Знаешь, как говорят: тридцать лет – ума нет, не жди – не будет, а мне до тридцати еще ого-го! Наберусь!

– Ты наберешься, наберешься! Последнее, что есть, растеряешь, – ворчала сестра.

– И еще говорят: двадцать лет – силы нет, не жди – не будет, – не слушал ее Ванек. – Мне до двадцати еще надо дожить, а смотри! – Он сгреб сестру и поднял на руки.

Она начала болтать ногами в воздухе, стараясь вырваться.

– Отпусти! Ну, отпусти же!

– Лампочку разобьете! – смеялась мать.

– Что ты все такая маленькая? – спросил Ванек, опуская сестру на сундук.

– Ты хотел, чтобы я была, как Валька твоя, да? – ответила сестра.

– А разве плохо?

– Чего же хорошего, – сказала Варюнька и засмеялась, обращаясь к матери: – Во, мам, смотри, как он мозги пудрить умеет, а?

– Он такой! – улыбалась мать. – Натворит и тут же выкрутится.

– Скажи, зачем бригадиру письмо послал? Что он тебе сделал? – вновь стала наступать сестра, но уже не так сердито. – Не знаешь, что за такие штуки бывает?

– А ты что, забыла, как мы с тобой траву в кукурузе нарвали, а он ее забрал? Куда наша корова тогда делась, помнишь? А когда отец умер, лошадь он нам хоть раз без бутылки дал?

– Ну, вспомнил! Когда это было!

– Когда бы ни было, а было! Тогда мы во какие были. – Ванек показал рукой, какие они, по его мнению, были в то время. – Слова за себя сказать не могли. – Теперь пора пришла расплачиваться!

– «Пора пришла»! – передразнила мать. – Он и сейчас тебя в бараний рог скрутит. Жидок еще! Забыл, как он тебя надыся по избе гонял?

– Ой, гонял! Да если бы не ты, я бы его так погонял, что он дорогу бы к нашему дому забыл!

– Сиди уж, гоняльщик… Собирай свои вещи, завтра с первым автобусом на станцию поедем, – сказала Варюнька.

– Как! Завтра? – воскликнул Ванек.

Он знал, что мать наконец решилась отпустить его в Москву. И все-таки слова сестры прозвучали для него неожиданно.

– Почему завтра? Завтра воскресенье. Можно и в понедельник уехать! Побудь хоть денек!

– Завтра поедем, – решительно проговорила сестра. – Мне в понедельник на занятиях надо быть!

5

К вечеру, когда день начал густеть, темные зеленя на дальнем бугре стали удаляться и исчезать в медленно опускавшихся сумерках, Ванек с двумя пустыми ведрами отправился по меже вниз к речке. По ее берегу росли густые кусты ветел. На влажно-черной земле вспаханного трактором огорода кое-где серели вымытые дождями бока картофелин, не замеченные в борозде во время уборки. Мать пока не собрала их. Земля, за лето отдавшая все свои соки, отдыхала, набиралась новых сил. Ветлы на берегу реки стояли притихшие, привыкали к наготе осенней, дремали кротко, приготовившись в дремоте переждать колючие осенние дожди, зимние пронизывающие ветры и морозы, от которых ветви становятся хрупкими и ломаются при малейшем прикосновении. Егоркин смотрел грустно на землю, по которой он столько раз проходил с тяпкой, пропалывая картошку или лук, на притихшие ветлы, на хмурые облака, бежавшие неизвестно куда совсем низко над землей, и вспоминал недавний разговор со своим родственником Дмитрием Анохиным о том, что счастья в чужой стороне найти невозможно. Анохин постарше Ивана на шесть лет, работает он в Москве редактором в издательстве и учиться во ВГИКе на кинодраматурга. В августе приезжал в Масловку родителей навестить. Дима говорил, что и в родном краю можно всю жизнь промаяться, а уж в чужом… Он спрашивал: посчитай, сколько из Масловки в последние десять лет уехало ребят, и назови хоть одного, кто счастлив. Иван перебирал в памяти уехавших односельчан и убеждался в правоте Анохина. Одни спились, другие из города в город скачут, нет им места нигде, третьи в семьях не ужились, в одиночестве мыкаются. Теперь и его, Ивана Егоркина, очередь покидать дом настала. Почему так? Дома вроде никто не хаял деревенской жизни, сестра с недавних пор учится в Москве. Никто туда не тянул, не заманивал. Книги если только? Книги Ванек читать любил, но ни в одной из них не встретил такой деревенской жизни, какую видел вокруг себя, какой жил сам. Где-то была иная, радостная жизнь без больших забот и тревог. На родной земле ее не было, а узнать хотелось.

Иван зачерпнул воды из речки, поставил ведра на берегу и сел на сухую траву, стал думать с грустью о матери, остававшейся в одиночестве, о будущей жизни в городе.

– Варюньк, ты в клуб пойдешь? – спросил Ванек вечером у сестры.

– Чёй-та она там не видала? – ответила за Варюньку мать. – По грязи лазить. Посмотри, темнотища какая!.. Ты ступай, ступай один, не совращай! Тебя-то, я знаю, семью кобелями не удержишь! А нам поговорить надо…

– Ладно, я пойду, – сказал Ванек, натягивая резиновые сапоги с опущенными до самой подошвы голенищами.

Но, собравшись, не уходил. Топтался у порога. Ему хотелось попросить денег у сестры так, чтоб мать не узнала. Деньги нужны были ему для того, чтобы угостить ребят напоследок. Сам-то Ванек не тянулся к вину, да перед приятелями было неудобно. Скажут, удрал втихаря. Но, главное, можно кого-нибудь из ребят послать к тете Шуре Пискаревой за бутылкой и вызвать Валю. Она-то не знает, что он рано утром уедет, и в клуб, наверное, не придет. Значит, Ванек даже не попрощается с ней. Это особенно его огорчало.

– Варюньк, поди сюда… – позвал он сестру.

Она подошла.

– Дай мне пятерочку!

– Зачем тебе?

– Да, понимаешь, – сконфузился Егоркин. – Должен я Петьке Чеботареву.

– Завтра отдашь.

– Когда же, утром-то уезжаем. Я тебе завтра же отдам. Мне мама на дорогу даст!

– Ну ладно…

– Ты только тихо, чтобы мама не заметила.

– Да ладно, ладно уж.

На улице темь непроглядная. Казалось, ее можно было физически ощутить: протянешь руку и дотронешься до темноты. Неприятное ощущение, какой-то озноб, как всегда, когда Егоркин выходил из дому в такую темноту, охватил его. Захотелось вернуться к свету, в уют. Но Ванек пересилил себя, спустился по ступеням, обошел лужу возле избы, освещенную светлым квадратом из окна, нащупал калитку и прислушался. Кто-то шел по дороге по направлению к клубу. Грязь в ночной тишине громко чавкала под ногами. Петька, должно быть, решил Ванек. Не заходит что-то. Думает, я в клуб не пойду. Егоркин закрыл калитку и позвал:

– Петьк, это ты?

Шаги затихли.

– Это ты кому? Мне? – спросил голос из темноты.

– Извини, дядь Вась! Я ошибся!

Грязь вновь зачмокала под сапогами дяди Васи, колхозного пастуха. Ванек вдоль забора направился к Петькиной избе.

Чеботарев собирался в клуб. Егоркин как бы между прочим сказал, что завтра уезжает в Москву. Тот недоверчиво уставился на него.

– Не трепись!

– Чего мне трепаться?

– Ну и правильно! – поддержал Чеботарев. – Чего здесь околачиваться!

Потом, когда они шли по улице, Чеботарев спросил:

– А в Москве ты куда?

– На завод, – охотно ответил Егоркин. – Я еще летом хотел, да мать уговорила в деревне остаться. Я ведь все равно поступлю в машиностроительный.

– Поступишь! – недоверчиво хмыкнул Петька. – Туда желающих небось…

– Поступлю, – уверенно сказал Ванек. – В армию возьмут – после армии поступлю. Я и в этом году туда только балл недобрал…

Летом Ванек на завод не попал: мать отсоветовала. В институт готовиться можно и дома, говорила она. Даже лучше, никто мешать не будет. Учи себе и учи!..

Жизнь в деревне была привычной, а какая она в городе, неизвестно. Неизвестность манила Ванька, но и пугала. Он решил отложить поездку до конца уборочной и пошел штурвальным на комбайн к своему приятелю Кольке Скворцу. Уборочная кончилась, но Егоркин остался дома. Теперь уж незачем ехать, думал он, все равно в армию призовут.

«Ишь, как здорово дело пошло! – думал Чеботарев. – Не успел подумать о Вальке, как Ванек сам с дороги убирается. Судьба, видать!»

– А Валька знает, что ты завтра уезжаешь? – спросил он.

– Нет, не знает… Слушай! – вдруг спохватился Егоркин, решив, что Петька может вызвать девушку. – Я тебе пятерку дам, сгоняй к тете Шуре, попроси у нее бутылку. И Вале скажешь, что я уезжаю. Пусть в клуб придет…

– Нет. К ним я не пойду, – отказался Петька.

– Почему?

– Не пойду, и все!

В клубе, когда пришли туда Петька с Ваньком, никого, кроме заведующего, не было. Завклубом Петрович раньше был трактористом, попал в аварию и сломал руку. Пока Петрович был на больничном, его уговорили временно принять клуб, а то его даже открывать некому: прежний заведующий уволился. Петрович так и остался завклубом. Он был заядлым игроком в домино и карты и, едва увидев приятелей, нетерпеливо зашуршал костяшками по столу.

– Ну что, погнали?

– Давай, Петрович! Сейчас мы тебя сделаем сыном козы!

– Вы хотя бы ноги хорошенько вытирали, – сердито сказал завклубом, взглянув на комочки грязи, отскакивающие от сапог ребят при каждом шаге.

Закряхтел, застонал под ударами костяшек крепко сбитый многострадальный клубный стол.

Потихоньку, по одному и группами собирались ребята. Девчат не было. Появлялись они обычно по воскресеньям, когда приезжали из школьного интерната, который находился на центральной усадьбе колхоза.

В начале семидесятых годов, когда молодежь из села потянулась в города, Масловка еще стояла крепко, насчитывала сотню дворов. Клуб ее в летние вечера был забит молодежью. Парни сюда съезжались со всех окрестных деревень. Потный гармонист рвал мехи гармони. Пол дрожал от девичьих ног, выбивающих дробь. Теперь молодые, обзаведясь семьями, перебираются на центральную усадьбу в новые дома со всеми удобствами.

– Ты, говорят, в город сматываешься? – спокойно и как-то равнодушно спросил у Егоркина Колька Скворец.

– Завтра с утренним…

Ванек уже остался «козлом» и уступил приятелю место.

– Так быстро? И банку не поставишь? Ты даешь!

Скворец презрительно усмехнулся и скорчил удивленную рожу, словно Егоркин совершил недостойный поступок, которого от него никак не ожидали. Колька с отцом выпили по стопке за ужином, и теперь он, решив, что не увидит сегодня Тамару, загрустил. По такой грязи с другого конца деревни она не придет. Отец не пустит. И вызвать нельзя! Однажды Скворец пытался, постучал в окошко над ее кроватью. А отец на крыльце оказался. Эх, и мчался Скворец по деревне! Если бы, говорит, время засекли, точно бы мировой рекорд зафиксировали на стометровке.

– Почему не поставлю, – обиженно отозвался Ванек на вопрос Скворца. – Я пятерку прихватил с собой. Сбегай к тете Шуре, может, у нее есть? И Валю заодно вызови…

– А что же ты сам? Тебе-то она не откажет…

– Нет, я пас. Иди ты, если хочешь…

Пискаревы появились в Масловке недавно. Четыре года назад. Приехали они из Челябинска. Тетя Шура родом была из Масловки, но ее во время войны, семнадцатилетней девчонкой, завербовали в Челябинск, на завод. Ох, как не хотелось ей туда ехать! До этого она дальше соседней деревни не отлучалась. Сколько слез было пролито!.. Председателем тогда был Сундук. Никто и по сей день не знает, каким образом ему удалось получить броню на все четыре года войны. Поговаривали, будто бы у него друг в военкомате сидел. Но это лишь догадки. От Сундука зависела судьба семнадцатилетней Шуры. Он, зная, как не хочется ей уезжать в далекие края, вызвал ее к себе в кабинет и намекнул, что может убавить ей года, и она останется в деревне, если только согласится… Шура не согласилась.

После войны она вышла замуж в Челябинске и родила двух детей. Сын, Сергей, служил в армии. Муж к старости обо всем забыл, кроме вина. Тетя Шура не выдержала, развелась с ним и вернулась в деревню. Здесь купила избенку и стала работать в колхозе.

Чеботарев внимательно прислушивался к разговору Егоркина со Скворцом и, когда Ванек отказался пойти к тете Шуре, быстро предложил свои услуги.

– Давай деньги! Я сгоняю… Только не к тете Шуре… Я знаю куда…

– Дуй, – согласился Скворец.

Окна клуба осветила фарами машина. Пофырчав, она остановилась у входа.

– Механик приехал, – сказал Чеботарев, поднимаясь, чтобы идти за бутылкой. – Гад буду, работу нашел.

Хлопнула дверь, и вошел механик – молодой парень с приятным добродушным лицом и девичьими глазами. Слыл он в деревне человеком требовательным, энергичным и справедливым. Ненужную работу делать не заставлял, поэтому редко ему прекословили.

– Не поеду! Не уговаривай! – шутливо закричал Петька, едва механик открыл дверь.

– Я не за тобой, – засмеялся механик. – Ты мне завтра будешь нужен. Машина в порядке?

– Как часы!

– Скворцов, – обратился механик к Кольке. – Возле мельницы колхозный автобус застрял. Выручать надо. Мы машиной пробовали, не берет!

– Как кого выручать, так Скворцов! – проворчал Колька, но домино отложил, вылез из-за стола и взял свой магнитофон. – У меня, может, свидание сегодня!

Скворец после уборочной пересел с комбайна на трактор. Ворчал он сейчас просто так, знал, что в Масловке на ходу только его трактор. Остальные или на ремонте, или на центральной усадьбе.

– Не сбежит твоя Тамарочка. Не сбежит! – улыбнулся механик. – А если заскучает, я тебя заменю.

– Я те заменю! – поднял Колька кулак к лицу механика.

Петька принес бутылку мутного желтоватого самогона, ребята выпили и снова застучали костяшками домино. Егоркину как герою дня предложили сыграть вместо Скворца, но он отказался. Ванек заскучал, загрустил, думая о Вале, о том, что не удалось ему провести с ней последний вечер. Потом пришли мысли об иной жизни, которая ждала его впереди. Как сложится она? Найдет ли он свое место в Москве? Увлечется ли работой? Не придется ли ему мотаться по свету, как мотается бывший сосед Андрей Гринечкин, который всю Россию объездил, три жены сменил… Как оно будет там, в Москве?

Егоркин вышел на улицу. Постоял возле клуба. Неподалеку на волейбольной площадке еле различимы были в темноте два столба для сетки. Летом по вечерам здесь собирались ребята. Егоркин любил волейбол и умел играть. Высокий рост помогал ему быть одним из лучших игроков в деревне и в школе. Тихо было в деревне, даже собаки не лаяли. Прохладно, зябко. Ванек поежился и вернулся в клуб. Там Петрович тормошил ребят, собираясь закрывать. Хмельные парни артачились, шумели, что еще рано, посидеть не дает. Но завклубом упорствовал, настойчиво выпроваживал их. Наконец ребята вышли из клуба. Петрович, чертыхаясь, долго ковырялся в темноте с замком. Закрыв, ушел, растворился во тьме. Шаги его по грязи и раздраженное бормотанье долго еще доносились из мрака.

6

Ребята стояли возле клуба и соображали, куда теперь податься. Домой идти никому не хотелось. Кто-то предложил наловить воробьев и пустить их в избу к бригадиру. Предложение понравилось, и они, пересмеиваясь, двинулись к ближайшей избе с соломенной крышей.

– Тихо! Тихо! – успокаивали ребята друг друга, подходя к избе.

– Тут стены, смотрите, какие высокие, не достанем!

– Достанем. Петька на Ванька влезет. Они оба длинные.

– Нет, с Петькой я не хочу. Пусть кто-нибудь другой… Полегче, – шепотом возразил Егоркин.

Внутри его неизвестно отчего возникло и росло какое-то смутное раздражение против Чеботарева, неприязнь к нему.

– Ладно, я полезу, – согласился один из парней.

Чеботарев стал светить фонариком в воробьиные гнезда, которыми была утыкана вся крыша.

– Есть! – шепотом воскликнул кто-то.

– Это пух. Разуй глаза! – прошептал Чеботарев. – А вот и субчик!

В гнезде притаился взъерошенный воробей. Он втянул голову и испуганно хлопал глазенками, не понимая спросонья, откуда появилось столько света. Но улетать не улетал, ждал, что будет дальше.

– Тихо, а то улетит. Ванек, садись! – командовал шепотом Петька.

Егоркин присел у стены на корточки. Ему на спину, сняв сапоги, взобрался парень. Ванек начал осторожно подниматься, придерживаясь руками за стену. Парень, подняв голову, приноровился и быстро схватил воробья. Тот жалобно заверещал. Пыль и мусор из крыши посыпались на голову и за шиворот Ванька. И как только парень схватил воробья, из соседнего гнезда выпорхнул другой и упруго зашумел крыльями в темноте.

– Упустил… – чертыхнулся Петька.

– Нет, это другой, – ответил парень, слезая с плеч Егоркина. – Кусается, собака!

– Давай сюда!

Петька сунул воробья в карман и осветил фонариком соседнее гнездо. Пусто.

– Вот он! Смотри!

– Вижу. – И этот воробей оказался в кармане у Чеботарева.

– Хватит, – сказал Егоркин, стряхивая с себя мусор, когда поймали третьего воробья. – У меня за шиворотом ведро мусора…

К избе бригадира подходили не дыша. Она смутно серела в темноте.

– Стойте здесь! – шепнул Чеботарев и осторожно вошел в палисадник, подкрался к окну.

Форточка была приоткрыта. Петька, стоя в простенке, сунул воробья в щель, за ним остальных. Сделав дело, он толкнул форточку. Она с громким стуком распахнулась.

– Мяу-у-у!!! – заорал Чеботарев в форточку и неторопливо пошел к калитке.

Кто-то из ребят не выдержал и бросился удирать, но, чувствуя, что его порыв не нашел поддержки, робея, вернулся к забору.

В избе бригадира вспыхнул свет. За занавешенными окнами заметались тени, и послышалась ругань. Слышно было, как глухо громыхнула дверь, и резко звякнул железный засов. Вот тут уж все ребята дали деру! Одна за другой всполошились собаки. Позади ребят слышался крик Сундука.

– Догонит – убьет! – прохрипел Чеботарев и прибавил ходу.

Ванек не отставал от него. Ребята рассеялись по сторонам. Егоркин слышал за своей спиной топот бригадировых сапог.

– Давай за катух! – схватил его за рукав Петька.

Они свернули за избу и притаились в омете за уборной. Недалеко от них, двора через два, рвалась на цепи собака. Ванек задыхался, но старался сдерживать дыхание. На него вдруг, как всегда после длительного бега, напала икота, и он уткнулся лицом в солому. Плечи его время от времени вздрагивали.

По улице с криком «Запорю, сволочи!» пронесся Сундук. Напротив избы, за которой в омете прятались ребята, он влетел в лужу и выругался. Чеботарев хихикнул. Ванек придавил его к соломе, и сам весь сжался, стараясь не икнуть громко. Неподалеку от них, отряхиваясь, ругался бригадир. Он постоял, постоял, прислушиваясь, и, не услышав ничего подозрительного, направился домой, бормоча себе под нос:

– Знаю я, чьи это шутки! Я этому Скворцу завтра крылья пообрываю!

Петька снова хихикнул. Ванек хлопнул его по затылку.

– Ты чо? – огрызнулся Чеботарев.

– Ничо! Сиди смирно!

– Хочешь, сейчас заору? Хочешь, а?

Егоркин встал и стряхнул солому с брюк. Одна за другой замолкали собаки. Только где-то в конце деревни тонким голоском заливалась собачонка.

Убегая от бригадира, Егоркин не заметил, за чьим ометом они спрятались, а теперь по серой шиферной крыше избы догадался, что прячутся они за избой Пискаревых.

– Фонарик у тебя? – спросил он.

– У меня.

– Давай сюда.

– Зачем?

– Нужен.

Взяв фонарик, Егоркин прислушался. Было тихо. Подошел к окну и посветил в комнату. Но нижние и средние стекла рамы были занавешены. Держась рукой за угол избы, Егоркин взобрался на высокую узкую завалинку и начал светить в верхнее стекло. Он нашарил лучом кровать и остановил его на лице спящей женщины. Это была тетя Шура. Она испуганно вскочила, прикрываясь простыней.

– Кто там? – крикнула она, закрывая ладонью глаза от света.

Ванек перевел луч на другую кровать. На ней с растрепанными волосами и обнаженными руками, жмурясь от света, в одной сорочке сидела Валя. Она, так же, как и мать, закрыла глаза ладонью.

– Я сейчас чапельник возьму, погоню! Ишь вы! – закричала тетя Шура.

– Валь, это я! – подал голос Ванек, продолжая светить на девушку. От волнения он снова начал икать. – Выдь… на минутку!

– Ты что? Набрался? Делать нечего? – громко и раздраженно сказала Валя. – Брось светить!

Ванек выключил фонарик.

– Я не… не пьяный! Выдь, поговорить надо…

– Не пьяный! Разве я не слышу. Иди проспись!

– Валь, на минуточку, – жалобно просил Ванек.

– Ступай, говорю. Я не выйду.

Егоркин опять осветил ее фонариком и постучал по стеклу.

– Валь, слышь!

– Не слышу! Свети не свети не выйду! – Девушка легла и спрятала голову под подушку.

– Валь, я завтра уезжаю! – еще громче застучал в стекло Ванек.

– Уедешь – приедешь! Спокойной ночи.

Больше она не отвечала. Он забарабанил сильней.

– Стекло разобьешь, балбес! – не выдержали нервы у матери. – Иди спать, говорят тебе! Никуда она не пойдет!

Ванек разозлился и стукнул кулаком по стеклу. Посыпались осколки. Тетя Шура с криком сорвалась с постели. Вскочила и Валя.

– Петька, запри дверь! – крикнул Егоркин, все еще стоя на завалинке.

Чеботарев метнулся на крыльцо, но, видимо, не успел. Громыхнула дверь, раздались два удара по чему-то мягкому и вскрики Петьки. Загрохотали сапоги по ступеням. Ванек, не дожидаясь своей очереди, спрыгнул с завалинки и отбежал в сторону.

– Я вам полазаю под окнами! Завтра же стекло вставите! – ругалась тетя Шура.

– Вот собака! Кочергой огрела, – подошел Петька. – Шею повернуть нельзя… Зачем ты стекло высадил?

Егоркин не ответил. Они постояли, постояли и побрели по домам.

Мать проснулась рано. На улице за окном еще было темно. Она лежала, слушала посапывание сына и тихое дыхание дочери, думала разные думы. Жалко ей было детей своих. Кто их приласкает на чужбине? Вспоминала, как сама она трудно и долго приживалась на новом месте, в семье мужа. Жалко было и себя. Одна оставалась… Каково ль-то одной? Словом перекинуться не с кем… Мать тихонько всплакнула в подушку. Стало немного легче. Вздыхая, поднялась и пошла готовить завтрак.

Егоркин проснулся, когда мать зажгла свет, но не вставал, лежал с закрытыми глазами. Он слышал, как сестра прошлепала босыми ногами к суднику умываться.

– Ладная ты, Варя, стала, – произнесла мать нежным голосом. – Замуж тебе пора выходить. Годы-то подошли, как бы в девках не осталась?

Варюнька насторожилась: к чему это мать ведет?

– Куда, мам, торопиться? Двадцать два только, успеется, – спокойно ответила она.

– Да уж не рано. Подружки давно повыскакивали!

– Повыскакивали, а теперь разводятся. Успею и я хомут надеть.

– Оно так… Да вот слухи всякие по деревне пошли. – Мать понизила голос, но Ванек все слышал. – Вчера я не осмелилась спросить… Говорят, гуляешь ты с Хомяковым. Правда ай нет?

В голосе матери чувствовалась тревога и одновременно надежда, что дочь развеет сомнения. Не может быть, чтобы ее дитя, кровиночка ее, спуталась с женатым человеком. У них в роду никогда такого не было. Это наветы недобрых людей.

Ванек сжался в постели, ожидая ответа сестры.

Испокон в деревне не было страшнее позора для девушки, как потеря чести. Однорукой, одноглазой легче было выйти замуж, чем порченой, нечестной, как называли такую здесь. Лет пять назад в Киселевке, соседней деревне, женился знакомый Егоркину парень и в первую брачную ночь обнаружил, что невеста его, пожившая в городе, нецелая, нечестная. В эту же ночь он выгнал ее из своей избы, не доиграв свадьбы, не побоявшись скандала. Жить с нечестной – позор! И в другой деревне был почти такой же случай: жених узнал, что невеста нецелая, прямо перед свадьбой, когда все было приготовлено, гости позваны. Но этот жених был не так смел, как Киселевский парень, поэтому он сам ночью сбежал из деревни, оставив записку. Второй год не показывается, опасаясь мести отца невесты. Поэтому-то и переживала так мать, из-за этого-то и затаил дыхание, сжался в постели Егоркин.

Варюнька ответила шепотом, но твердо, даже с вызовом, видимо, защищаясь этим:

– Да, мам, правда!

Ивана будто придавило к постели. Он даже дышать перестал и сжал плотнее ресницы: как бы не заметили, что он не спит. Скрипнула табуретка. Наверно, ошеломленная мать села.

– Что ты говоришь! Как же так? – испуганно прошептала она.

– Мама, мне двадцать два года… И я его, ты же знаешь… – Варюнька недоговорила.

– Он же женатый! Позор-то какой! – завсхлипывала мать. – Замуж надо выходить!

«Встречу в Москве, прибью!» – мрачно подумал Ванек о Хомякове. Он тоже был ошеломлен, на него будто бы навалилось непоправимое горе.

– Что же ты раньше его не примолвывала, а? Что же ты раньше крутилась от него, когда он холостой был! – продолжала шепотом мать. – Сколько он за тобой ухлестывал-то? Ить он раньше все вечера возле нашего дома проводил! Что же ты тогда его за нос водила?

– Дура была. Дура!

– А теперь поумнела! Когда он женился-то! Как же мне теперь людям в глаза смотреть?

– Гордая я тогда слишком была… Глупая! – Варюнька, видимо, села рядом с матерью и обняла ее. Голос сестры звучал примирительно. – Люблю я его… и тогда любила! И он меня любит. Только меня! И всегда любил, понимаешь? Я с ним счастлива, понимаешь ты это? И никто мне больше не нужен. Никто! Ты что, не хочешь, чтоб твоей дочери хорошо было? Счастья мне не желаешь?

– Дочка, да кто же своему дитю счастья не желает. Только счастье-то твое ворованное. Оно может другой стороной обернуться. Если бы ты вышла за него, да разве бы я не радовалась, глядя на вас! – Голос матери изменился. Она начала будто оправдываться.

– Ну не получилось у нас сразу, – пыталась успокоить ее дочь. – Кто не ошибается?

– Он что, разводиться собирается?

– Собирается, не решится никак. Ты же знаешь, какой он нерешительный.

– Нерешительный! Как жениться на москвичке, так сразу решился… Поводит, поводит он тебя за нос да бросит.

– Мам, не беспокойся ты за меня. Все будет хорошо. Все.

– За кого же мне еще беспокоиться, как не за вас. Вон тоже ночью пришел грязный весь! Где только и был?

Мать, ворча, долго чистила куртку сына. А брюки вообще нельзя было отчистить.

– Деду-то давно не звонила? – спросила она о своем отце, Игнате Николаевиче Анохине, который еще после войны женился и жил в Москве, трое парней у него было от последней жены. Мать Любаньки погибла во время бомбежки Москвы. – Как он там? Не хворает?

– Вроде ничего. На пенсию собирается. Хватит, говорит, наработался.

– А Степка-то все в тюрьме? – спросила мать о своем старшем брате по отцу.

– Пишет, надеется, что скостят ему срок. Вроде бы он там на хорошем счету. Я тебе говорила иль нет, что он женился там, в лагере.

– Ой, на зечке женился! – горестно воскликнула мать.

– Нет, он вроде перед арестом с невестой познакомился. Деду она понравилась, говорит, хорошая девка.

– Может, теперь за голову возьмется, образумиться, – сказала мать. – Ты Ванька к деду не вози, не надо его знакомить с дедьями, уж больно они отчаянные, втянут в какую-нибудь шайку и пойдет по тюрьмам… Будить его надо, а то еще на автобус опоздаете!

7

– Кто это у Шурки окно высадил? Не ты ли? – спросила мать, когда они всей семьей шли к автобусной остановке мимо избы Пискаревых.

– В честь чего это? – буркнул в ответ Ванек, не глядя на мать.

Подходя к избе Вали, он с тревогой думал, что выскочит сейчас тетя Шура и начнет распекать его на всю деревню за разбитое стекло. Что тогда? Вместе с тем ему очень хотелось хоть мельком увидеть Валю. В последний разочек! Она, наверное, не поверила вчера, что он уезжает. Подумала – просто так брякнул. На остановку, конечно, не придет. Народу там всегда много. И куда только люди едут?.. Хоть бы издали взглянуть на нее! Ванек искоса поглядывал на двор Пискаревых. Там никого не было видно. Только пестрая кошка не спешно шла мимо омета, за которым прятались вчера Ванек с Петькой. Может, Валя еще с коровника не пришла? Может, сейчас встретимся? Егоркин посматривал вперед, туда, откуда могла появиться Валя. Но там маячил какой-то мужик да шли две женщины. Тоже, видно, к автобусу.

Варюнька несла сумку молча, думая о чем-то своем. Ванек после подслушанного разговора стеснялся на нее смотреть. Мать тоже молчала. Она чувствовала себя обиженной. Растила детей, думала, утешат на старости лет… Утешат, жди от них… Заболеешь, воды подать некому… И в то же время она понимала, что несправедлива сейчас к своим детям. Все уезжают! Все куда-то едут, едут… Век, что ли, такой пришел?

На остановке Ванек поставил чемодан возле сруба, посеревшего от времени, омытого дождями и высушенного солнцем. Дядя Петя Чистяков хотел избу поставить сыну. Думал, вернется из армии, женится, будет, где жить. Купил лес, поставил сруб, а сын пришел и подался в город. Стоит сруб, мокнет под дождями, защищает ожидающих автобуса от ветра. Земля вокруг него притоптана, особенно вокруг нижнего венца, бревна, торчащего из-под сруба. На нем, как всегда, сидели и курили мужики. Среди них был тракторист Мишка Кулдошин, парень с голубыми детскими глазами и всегда обветренным лицом. Летом, когда Ванек был штурвальным на комбайне Скворца, Кулдошин работал с ними в одном звене и всегда помогал. Старенький Колькин комбайн часто ломался, а молодые ребята не во всем могли разобраться сами. Кулдошин, увидев Ванька, спросил его:

– Это не ты, Ванек, вчера бригадиру полную избу воробьев напустил? Всю ночь, говорит, за ними гонялись!

– Нужен он мне, – передернул плечами Егоркин.

– Каких это воробьев? – подозрительно взглянула на него мать.

– А я знаю? Спроси у него!

Появились Чеботарев и Скворец. Колька пришел со своим японским магнитофоном, который он привез с Дальнего Востока, из армии, где служил в стройбате.

– Ну, Ванек, прощальную, любимую твою, – сказал Колька. – Костер у дороги!

От музыки, от печальных слов этой песни у Егоркина всегда становилось на душе тоскливо. А сейчас и без того было грустно и томительно, как всегда бывает, когда покидаешь родные места, а тем более в первый раз. Что там впереди? Что?

Егоркин до этого момента как-то не осознавал всей важности сегодняшнего дня. Сколько раз приходилось ему ожидать автобус у сруба, но уезжал он прежде на день-два, зная наперед, что скоро вернется. А теперь покидал деревню, может быть, навсегда. Будет, конечно, приезжать, но гостем, гостем по праздникам. Пристально, прощаясь, оглядывал он родные места: луг с пересекающими его телефонными столбами, появившимися уже на его памяти; тракторную базу, на которой этим летом возился с комбайном, готовя его к уборочной; зернохранилище – возле него когда-то был ток, и Ванек вместе с другими мальчишками воровал из вороха зерно, насыпая за пазуху. Потом они меняли у бабки Семушкиной зерно на яблоки. Ток давно перевели на центральную усадьбу, а бабка Семушкина умерла. Ванек смотрел на магазин, на тополя рядом с ним. Смотрел на зеленый финский домик тети Поли, сестры отца, на вишневый сад под его окнами… Сердце Егоркина дрогнуло. Мимо тети Полиного сада торопливо шла Валя. Ванек понял, что идет она к нему, к нему! Он сглотнул подступивший комок и метнул быстрый взгляд на приятелей. Когда она подошла совсем близко, Егоркин двинулся навстречу. Вспомнилась она вчерашняя, заспанная, в одной рубашке, вспомнилось, как не вышла к нему, и стало обидно, что не смог провести с ней последний вечер.

– Зачем пришла-то? Людей смешить… Не смешно! – глядя в сторону, буркнул Ванек.

– Дурак, я не знала, что ты уезжаешь! – тронула его за рукав куртки Валя.

– Давай хоть за угол зайдем, а то стоим, как на сцене, – покосился на приятелей Ванек.

Они зашли за угол сруба.

– Как же ты не знала, я тебе вчера говорил! – Он смотрел прямо в глаза девушке и чувствовал, что не те слова говорит, не те. Нашел время обиду выказывать. Последний же день! Последние минуты! Нужны сейчас совсем другие слова, другие!

– Говорил… Вспомни, как говорил… Стекло вон разбил!

– Ничего, вставите другое. Стекла в магазине много. Копейки стоит, – продолжал он все тем же тоном. А перейти на нужный, сам не зная почему, не мог.

– Писать-то будешь? – держась за его рукав, словно он хотел убежать, а она удерживала, спросила Валя.

– Не буду, – грубо ответил Ванек.

– Это почему же? – опустила Валя голову. Пухлые щеки ее стали наливаться краской.

– Нужна ты мне! Я там городскую найду.

– Дурак ты! Дурак! – вскинулась Валя и, отпустив рукав, взмахнула рукой, пытаясь ударить Егоркина.

Он поймал ее руку и прижал к себе, ласково говоря:

– Ну что ты, что ты! Я же пошутил! Посмотреть хотел, как ты среагируешь!

– Вот… среаги… гировала бы… по шее! – всхлипывая, проговорила Валя и прильнула щекой к куртке Ванька. – Тогда б узнал!

– Я знаю, рука у тебя крепкая. Накачала на коровнике, – сказал Ванек, поглаживая пальцами волосы девушки, ощущая их приятный запах.

– Опять смеешься? – подняла Валя заплаканные глаза, но не отстранилась.

– Я не смеюсь! Ты вправду сильная… Вон вчера Петьку кочергой огрела, у него шишка на шее с гусиное яйцо!

И снова почувствовал, что не те слова говорит, не те, что хотелось.

– Это не я! – засмеялась девушка. – Это мать. Я не выходила.

– Ты тут смотри, если он приставать станет, гони его! Ладно?

– Это кого же?

– А того… Петьку!

– Ты что?

– Я ни что! Гони, говорю, и все!

– Ты наверно, того! – Валя поднесла ладонь ребром к своему лицу и помахала пальцами. – Он на меня и не смотрит!

– Не смотрит – так посмотрит… – начал Ванек и недоговорил.

Из-за угла донеслось:

– Ванек! Автобус!!

Егоркин вздрогнул и неловко клюнул в мягкую Валину щеку. Девушка потянулась к нему губами. Ванек наклонился и краем глаза увидел выбежавшего из-за угла Чеботарева. Валя тоже его заметила и, едва коснувшись губ Егоркина, отстранилась. Часто вспоминал потом он этот короткий поцелуй, и казалось ему, что никогда не касался он более нежных, более сладких губ.

Глава вторая

1

Поселившись в заводском общежитии, Егоркин пошел к сестре.

Вернулся, когда стемнело, и на улицах зажглись фонари. Комната его оказалась не запертой на ключ. Ванек потянулся к выключателю и увидел на своей кровати спящего человека. Егоркин удивился. Помедлил: включать или не включать свет? Потом все-таки включил. Парень лежал лицом к стене, прямо в костюме, обняв руками подушку в белоснежной, при свете лампочки, наволочке и не отреагировал на включенный свет. «Пьяный, должно!» – тревожно подумал Ванек. Он нерешительно топтался у двери. Разбудить? Несмело подошел к спящему, стараясь не топать. Здоровый! Кровать мала. Ванек легонько потрогал его за плечо.

– Отстань! Дай поспать, – буркнул парень, не оборачиваясь.

Ванек постоял рядом, подумал, потом решительно затеребил:

– А ну вставай!

– Отстань, говорю! – рявкнул парень, не отрывая голову от подушки, отмахнулся и рукой чуть не угодил Егоркину по лицу.

– Вставай, быстро! – разозлился Ванек, взял его за шиворот и потащил с кровати.

Парень вскочил, ухватил Егоркина за куртку и толкнул к двери, цедя сквозь стиснутые зубы:

– Какого черта тебе надо? Ты откуда взялся, а?

Возмущенный Ванек, в свою очередь, схватил его за грудки и прижал к дверцам шкафа.

– Ах, ты так? – прохрипел парень.

Егоркин чувствовал, что ему не справиться с ним, и лихорадочно искал выход из положения. Как отступить? Но тут распахнулась дверь, и вошли двое ребят. Один, небольшого росточка, худощавый, был в кожаной кепке с большим рулоном ватмана под мышкой, второй, покоренастей, покрепче, – с сумкой на длинном ремне через плечо. Увидев сцепившихся ребят, парень в кепке бросил рулон на кровать и кинулся разнимать, спрашивая сердито:

– Вы чего не поделили, а? Чего сцепились?

– Он на моей кровати спал… Я его разбудил, а он драться… – тяжело дыша, проговорил Ванек, поправляя куртку и чувствуя облегчение.

– Это тебя поселили к нам? – спросил Егоркина неожиданный защитник, разглядывая его. – Давай знакомиться. Меня Володей зовут. А это Борис, – указал он на другого, темноволосого курчавого парня, который уселся на стуле, положив замшевую сумку на кровать рядом с рулоном, и невозмутимо наблюдал за происходящим. Потом Володя кивнул в сторону драчуна: – Андрей!

– Царев! – четко произнес Андрей, не глядя на Егоркина.

– Иван, – сказал Ванек, насмешливо посмотрел на Царева, почесал нос и добавил: – Егоркин!

– Ты, салапет, мне не нравишься! – проговорил Царев.

– А я не девка, чтоб тебе нравиться!

Егоркин сел на свою кровать. Он понял, что Царев раздражен. Начни сейчас юлить перед ним, хуже будет. Уйти, что ли, из комнаты? Нет, подумает, струсил…

– Ты в каком цехе работать будешь? – спросил Володя, видя, что новенький с гонором, уступать не хочет.

– В сборочном…

– С нами, – улыбаясь, кивнул Володя Цареву, стараясь его смягчить.

– Ладно, приходи завтра. Я тебя работать научу, – буркнул Андрей.

Царев был и в самом деле раздражен. Испортил ему настроение мастер Набоков: закричал на весь участок, чтобы он болты по полу не разбрасывал. Не мог спокойно сказать. Царев грубо ответил. Они поругались… Потом в общежитии Андрей не обнаружил на доске ключа от своей комнаты, что окончательно вывело его из себя. Слоняйся теперь по общежитию, жди, когда вернется парень, с которым он жил в комнате. Вечно, гад, забывает повесить ключ на доску. Володя дал ему ключ от своей комнаты, чтобы он в ней подождал, а тут этот носатый сопляк появился.

Володя снял кепку, повесил ее на вешалку у двери и начал раздеваться, предложив Ивану:

– Снимай куртку… Вешай хоть сюда, хоть туда, – указал он на шкаф и на вешалку.

Ванек поднялся, неторопливо разделся и спросил у Володи, показывая на подоконник:

– Можно книгу посмотреть?

– Бери.

Егоркин взял, снова уселся на кровати, закинул за спину, к стене, подушку и откинулся на нее. Он заставлял себя читать, но прочитанное тут же забывалось. Никак не мог успокоиться.

Борис рассказывал ребятам, что достал какие-то необыкновенные батники.

– Тебе батничек не нужен? – повернул он вдруг свою курчавую голову к Егоркину.

Ванек не сразу понял, что Борис обратился к нему.

– Нет, – качнул он головой.

– А джинсы? Любой фирмы достать могу, – снова спросил Борис.

– Нет.

– Что ты пристал к человеку, – взглянул Володя на Бориса. – У него и денег-то, наверно, нет.

– Если что понадобится, скажи Володе, он мне передаст. Любую вещь достану, – говорил Борис, не обращая внимания на слова приятеля.

Он частенько появлялся в общежитии. Володе льстила дружба с аспирантом. Борис учился в аспирантуре педагогического института. Володя не догадывался, что Борис захаживает к нему лишь для того, чтобы сбывать в общежитии дефицитные вещи, которыми его снабжали продавцы.

– Вы моего чудака не встречали? – спросил Царев.

– Не видно, – ответил Володя.

– Вот сволочь! Второй раз ключ не оставляет… Спать охота. Вернется, шею намылю… Может, возьмем пузырек, а?

– Я не буду, – отказался Володя. – Мне через три дня чертеж сдавать…

Володя учился в политехническом институте на заочном отделении.

– Давай портвешку возьмем, – поддержал Царева Борис. – Только я в гастроном не побегу.

– А вот молодой сгоняет. Ему делать не хрена, – сказал Андрей.

– Он магазин не найдет, – вмешался Володя.

– Найдет! Он шустрый! Слышал, как он со мной разговаривал? Найдешь, а?

Ванек молчал, напрягшись.

– Ты что, разговаривать с нами не хочешь? Бери деньги и дуй! Десять минут тебе сроку!

Егоркин молча перевернул страницу.

– Ты смотри! – Царев вскочил.

– Сиди, сиди! Он тебя не трогает, – преградил ему путь Володя.

– Нет, уйди! Не мешай! – Андрей легко отодвинул щупленького по сравнению с ним Володю в сторону. – Нам скоро эти сопляки житья не дадут. Приедет из деревни и в первый же день козлом ходит. Ты из какой деревни, а? – наклонился Андрей над Егоркиным.

Ванек закрыл книгу, отложил ее в сторону и, стараясь как можно спокойнее смотреть Цареву в глаза, ответил:

– Из Масловки. А ты?

– Видал? – усмехаясь, повернулся Андрей к Володе. – Из Масловки, значит… Так вот, дуй в магазин! Тут недалеко!

– Не-а, – покачал головой Егоркин.

– Почему? – игриво спросил Царев.

– Неохота.

– А я тебя отправлю все-таки или в магазин, или в Масловку твою!

– Не-а…

Царев схватил Егоркина за шиворот и резко поднял с кровати. Ванек вырвался и сильно толкнул его в плечо. Андрей грохнулся задом на кровать, спружинил, вскочил и ударил Егоркина кулаком в лицо. Ванек отпрыгнул к шкафу, морщась от боли и зажимая глаз рукой. Царев снова кинулся к нему, но Володя обхватил его сзади, удержал. Андрей вырывался, кричал:

– Я его зарою! Зарою!

На шум прибежали две женщины.

– Вы что! Что творите! – кричала Надежда Ивановна, воспитатель, маленькая, юркая, шумливая.

Вахтер, тучная старуха с испуганным лицом, остановилась в дверях и крикнула ребятам, выглядывавшим из-за ее спины:

– Милицию! Милицию вызывайте!

Царев, услышав это, сразу обмяк и, прихрамывая, вышел из комнаты. Ногой он больно ударился о кровать, когда Ванек его толкнул. Борис суетливо выскочил следом за ним.

– Ты у меня еще попляшешь, салапет! – пообещал Андрей, оглянувшись в двери.

2

Антон Маркин торопливо побросал в тележку картонные коробочки для болтов и гаек и покатил на склад.

– Ты что такой мрачный? – весело окликнул его шедший навстречу тучный, щекастый мастер Набоков. За ним, неспешно переставляя длинные ноги, вышагивал незнакомый парень. – На меня злишься, что напарника не даю? – протянул руку Набоков.

Антон пожал руку мастера и опять почувствовал какую-то неловкость, которую всегда испытывал, когда прикасался к необыкновенно коротким и пухлым пальцам Набокова.

– Напарника тебе нашли, – так же весело продолжал мастер. – Вот он, смотри, какой орел! Наставником его будешь. Учи, через месяц, чтоб лучше тебя работал!

«Орел» был высокого роста, худой, волосатый, носатый, на верхней губе у него росли реденькие длинные светлые волоски. «Усищи!» – усмехнулся про себя Маркин. И был «орел» совсем пацан. Да к тому же со свежим синяком под глазом. Антон сразу почувствовал к нему неприязнь. «Патлач! Сявка!» – назвал он его про себя. С таким наработаешь… Прогулы будут через день. Да и на завод, видно, пришел для того, чтобы где-то до армии при деле числиться.

Мастер важно, неторопливо двинулся дальше, но Маркин остановил его и раздраженно заговорил:

– И где ты только такого орла отыскал? Думаешь, он работать будет?.. А мне напарник нужен! Напарник!

– Может, тебе в напарники Героя Соцтруда найти?.. Ты из этого настоящего рабочего вырасти!

– А-а! – с досадой махнул рукой Антон и вернулся к тележке. – Зовут-то тебя как? – неприветливо спросил он у парня.

– Ваньком, – хмуро ответил тот.

– Ну ладно, Ванек, поехали на склад… Только если ты сачковать сюда пришел, лучше сразу приглядывай себе другое место. На нашей операции работать надо. Тут конвейер!

Егоркин промолчал.

Когда он устраивался на завод и в первый раз пришел в цех, Иван увидел стоявшую напротив широких ворот только что сошедшую с конвейера машину, которая, поблескивая свежей краской, радостно смотрела на него и была удивительно похожа на быка, всю зиму простоявшего в хлеву и ранней весной выпущенного на волю. К машине деловито подошел парень в клетчатой рубахе и, едва коснувшись ногой ступеньки и одновременно рванув на себя дверь за ручку, мгновенно оказался за рулем. Машина тут же весело рыкнула, выпустила струю дыма и покатила мимо Егоркина. Ванек представил себя на месте парня, представил, что и он будет так же легко вскакивать в кабину и выводить на улицу новенькие машины.

Не ожидал он, что так недружелюбно встретят его в цехе. На складе он брал из ячеек и молча складывал в тележку шестеренки и болты, на которые указывал ему Антон Маркин. Потом, когда они вернулись на участок и выгрузили детали из тележки, Антон стал собирать рычаги, а Ванек сел на пустой ящик и начал нанизывать на болты шайбочки. Оглядывая участок и конвейер, он догадался по чугунным корпусам, лежащим возле зеленого щита, отделяющего один участок от другого, что на конвейере собирают бортовую передачу.

Рядом с железным столом, на котором Маркин ловко и быстро, только пальцы мелькали, собирал рычаги, лежали коричневые детали, похожие на глубокие тарелки, а с двух сторон стола были прикреплены небольшие станочки с зажимами.

Антон вначале не смотрел в сторону Егоркина, думал о своем. Вчера Трепетов, напарник, вместо которого сегодня поставили Ванька, взял расчет, отработал последний день и затащил по этому случаю Маркина в пивнушку. Домой Антон вернулся поздно и поссорился с женой. Люся не любила, когда он поздно приходил, и Маркин старался не огорчать ее. Он всегда переживал, когда они ссорились. Выпивал он нечасто, после получки или когда случай какой выпадет, вроде вчерашнего. И всегда болел на другой день. Сегодня у него ныла голова, на душе было муторно.

Бригадир-инструктор Субботин, приятель Маркина, энергичный, крепкий, мускулистый парень, заметил его настроение, подошел и спросил сочувственно:

– С женой поцапался?

– Поцапался, – подтвердил Антон. – С Трепетовым набрался! И притащился в одиннадцать… Да что там рассказывать, сам знаешь, – хмуро прервал себя Маркин и, помолчав, добавил: – А Люся моя, чуть задержусь, так ревновать…

– У тебя язык слишком длинный. Ты хотя бы при ней с бабами не заигрывал!

– Что я, всерьез, что ли? Я же шучу!

– А ей откуда знать, шутишь ты или всерьез?

– Разве она меня не знает? Вон сколько вместе прожили…

После этого разговора Маркину отчего-то стало легче, и он начал посматривать на своего нового напарника. Ванек старательно нанизывал шайбы на болты и ставил их на дно коробочки ровными рядами. Иногда он поправлял болт пальцем. Работал неторопливо, аккуратно. Глядя на него, Антон совсем развеселился. Будь на месте Ванька другой человек, Маркин обязательно нервничал бы, видя такую медленную работу. Но от патлача он иного и не ожидал.

– А как твоя фамилия, Ванек? – спросил Антон, не отрываясь от работы.

– Егоркин.

– Ишь ты! Егоркин и Маркин! Маркин и Егоркин! Звучит, а? Видать, мы с тобой споемся. А родом ты откуда? Может, еще и земляки?

– Из Тамбовской области я!

– Ух ты, из тамбовских лесов, значит. Тамбовский волк! Почему же тогда тебя мастер орлом назвал?

– От нашей деревни лес за пятнадцать километров. Да и то лесок, а не лес, – серьезно ответил Егоркин.

– А-а! Ты, оказывается, волк степной!.. Ну что, готово, говоришь? – Маркин посмотрел на часы. – Нанизать шайбочки на болты стоит три с половиной копейки. Так что, считай, за сорок минут ты эти деньги заработал. Они, можно сказать, уже в твоем кармане.

Маркин шутил, намекая на то, что Егоркин слишком долго копался с шайбами. Никто, конечно, не считал это занятие операцией. И, естественно, не оценивал ее.

– Теперь иди ко мне и смотри внимательно, – сказал Антон и взял из стопки коричневых деталей одну. – Сначала мы собираем «тарелку», вот на этих штуках. – Он показал на два станочка, прикрепленных к столу, положил на один из них деталь, похожую на тарелку, и закрепил зажимами. – Прикручиваем крышку, сюда вставляем вал, на него надеваем шестеренку, рычажок, теперь поворачиваем другой стороной, вставляем подшипник на вал, зажимаем – и «тарелка» готова… Теперь снимаем ее и переходим на конвейер. Идем, я покажу, как крепить «тарелку» к бортовой передаче. Кстати, бортовую передачу мы зовем «головкой», запомни!

Они перешли к конвейеру. Егоркин внимательно следил за руками Маркина и в то же время старался прочитать, что выколото на тыльной стороне его ладони. Наконец, когда Антон стал прикручивать «тарелку» к бортовой передаче, Ванек успел прочитать: «Попробуй измени!» Над словами был выколот пень, а из него торчал меч, обвитый змеей.

Странное дело, Маркин, с такой неохотой согласившийся взять в напарники Егоркина, знакомил его с работой с непонятным для себя удовольствием. Наставником он стал впервые в жизни. Настроение у него поднялось. Ссора с Люсей забылась. И на Ванька он теперь смотрел даже с симпатией. Маркин не смог бы объяснить, почему он вдруг почувствовал расположение к Ваньку. Казалось бы, своей неуклюжестью и робостью Егоркин, напротив, должен был усилить его раздражение. А Маркин прикручивал «тарелку», вставлял в передачу нужные детали и говорил доброжелательно:

– Наблюдай, куда какую деталь. Видал?.. Готово! Вот так должен работать рычаг. Все в порядке! – Антон ласково похлопал ладонью по только что поставленной «тарелке». – Поставить одну такую штуку стоит двадцать копеек. Мы их должны собрать за смену сто штук. Ты пятьдесят, я пятьдесят. Сделал пятьдесят – червонец в кармане, ясно?.. С главного конвейера должно сойти сто машин. Не дадим мы сто бортовых передач, не будет ста машин. Завод план не даст! Понял, как ты один весь завод в руках держишь? Вот потому-то тебя мастер орлом и назвал.

Говорил это Маркин нравоучительным тоном, полушутя, полусерьезно. На него иногда находило такое настроение. Правда, часто он проповедовал явную чушь, подводя под нее научную базу. И если кто-нибудь начинал возражать ему, то он толкал целую речь с яркими примерами из жизни. Приятели знали, что он шутит, но в автобусе, например, иногда разговорчивые пассажиры принимались с жаром возражать ему. А Маркин давил их фактами, которые тут же выдумывал, приводил цитаты из книг, даже называл тома и страницы, хотя книги эти он, может, и в руках не держал.

– А теперь пошли «тарелки» собирать, – закончил Антон свою речь. – Попробуй сам, а не получится, смотри, как я делаю.

Егоркин нерешительно подошел к столу, зачем-то тщательно вытер тряпкой станочек и оглянулся на Маркина, словно прося поддержки. Тот, наклонившись над «тарелкой», быстро работал ключом. Ванек положил корпус на станочек, закрепил, потом прикрутил крышку одним болтом, как это делал Маркин, вставил другой болт в пневматическую машинку и, зажав его пальцами, сунул в отверстие на крышке. Надавил кнопку машинки. Болт неожиданно резко крутнулся в его руке, содрал кожу на пальце и выскочил. Егоркин прижал палец к рубашке на груди и посмотрел на Маркина, не заметил ли тот его конфуз. Антон, конечно, видел и подошел, хмурясь.

– А ну покажи палец!

– Ерунда, – виновато ответил Ванек.

– Смотри, как это делается, – сказал Маркин, взял машинку и вставил в нее болт.

Машинка коротко взвыла, и болт мгновенно оказался на своем месте.

– Попробуй теперь ты!

Егоркин сделал все так, как показал ему Маркин. Но когда он нажал на кнопку пневматической машинки, болт вместе с ней начал описывать круги, не желая идти на место. Машинка недовольно выла в руках. Ванек, морщась, с силой придавил болт к отверстию, надеясь, что он закрутится, но болт совсем выскочил и отлетел в сторону. Егоркин растерянно взглянул на Маркина, не смеется ли он. Антон действительно хотел посмеяться над парнем, но вспомнил, как сам в первый день мучился, и сказал:

– Ты пока так не сумеешь. Сначала наживи все болты, а потом закручивай!

– Не получается? – подошел к Егоркину Володя.

– Плохо пока…

– Ничего, не тушуйся. Через неделю еще Маркину нос утрешь!

– Приятель твой? – спросил у Володи Антон.

– Вчера его ко мне в комнату подселили.

– А-а… Синяк у него – не твоя работа?

– Это он с Царевым сцепился… Ну, молодец! Видеть надо было, как у Царева лапки мелькнули, когда Егоркин ему врезал. А потом вот растерялся…

– Ну, ты, Иван, даешь! – восхищенно произнес Антон. Он даже работать перестал. – Цареву в морду дать!.. Ты и дальше не теряйся, не уступай, а то он на шею сядет…

Во время разговора о Цареве на душе у Егоркина вновь стало неспокойно. Утром, увидев Царева около конвейера, Ванек растерялся, не знал, как вести себя с ним. Андрей не обращал на Егоркина внимания, будто бы они не были знакомы, и Ванек успокоился. А сейчас снова заволновался. Видать, Царева считают здесь драчуном, раз Володя так радостно рассказывал Маркину о драке. Да и Маркин, наверное, неспроста восхитился его поступком…

3

Конвейер ожил. Сначала, словно с неохотой, дернулся два раза, потом лента равномерно поползла в яму. Сборщики неторопливо подходили к конвейеру.

К обеденному перерыву Антон прикрутил к бортовой передаче четырнадцать «тарелок», а Егоркин только четыре, и то две из них с помощью Маркина. В столовую Ванек брел с новыми приятелями, еле передвигая ноги. Научится ли он работать так, как Маркин? Хватит ли у него сил, думал он с тоской. Впереди еще полсмены, а он уже вымотался, руки не поднимаются.

За едой Ванек хмуро молчал. Его охватило желание бросить все и рвануть в деревню. Но представил, как приятели, особенно Петька Чеботарев, начнут подсмеиваться, и решил: ладно, поработаю недельку, может, втянусь, легче станет. Он вспомнил, как, узнав, что его не приняли в институт, бродил по городу, читал объявления, начинающиеся со слова «требуются». Тогда он и выбрал машиностроительный завод, считая, что на большом заводе можно получить направление на подготовительное отделение в институт. Егоркин понимал, что для этого нужно хорошо работать, и до сегодняшнего дня он не сомневался, что будет не хуже других. Видел Ванек себя на заводе у станка, и уж конечно, не у такого, какой стоял у них в колхозной мастерской. С ним-то Егоркин быстро научился управляться. Он понимал, что на заводе станки посложней, но верил, что пусть не сразу, но и с ними справится.

После обеда Маркина с Егоркиным стали подгонять. Ваньку начал помогать бригадир-инструктор Субботин. И, несмотря на это, к концу смены руки не слушались Егоркина. Ключ выскальзывал. Костяшки пальцев были сбиты до крови. Большой палец, которым он давил на кнопку пневматической машинки, ныл. Волосы растрепались, лезли в глаза, а поправить нельзя: руки в машинном масле.

Движения Маркина тоже замедлились. Он изредка взглядывал на Егоркина и видел, что старается парень, вымотался, а не отдыхает, не щадит себя. Другой бы на его месте давно плюнул, раз все равно не получается…

Когда мастер, подойдя, спросил у него о Егоркине, Антон ответил:

– Вроде ничего… Копается… Мокрый весь, а не сдается… Ничего, разработается. Невелика наука!

– А ты говорил…

– По первому дню судить трудно, – не сдался Маркин.

Мастер ушел, и тут же появилась Катерина, контролер участка. Тонкая, высокая, темнолицая.

– Эй вы, мудрецы! – сказала она строго. – Идите снимайте «тарелку»!

– А что такое? – отвлекся от работы Антон.

– Шестеренку не вставили.

– Это я, наверно, – сказал виновато Ванек.

– А что же ты так? – улыбнулась Катерина, сменив тон на доброжелательный.

– Так быстрее. Ее пока вставишь, замучаешься! И «тарелке» она мешает на место вставать, – серьезным тоном объяснил Егоркин.

Катерина недоуменно посмотрела на него, потом поняла, что он шутит, и засмеялась:

– Рационализатор!

– Что, хороша девка? – спросил Антон у Ванька, когда Катерина отошла.

– Ничего…

– Как раз под твой рост. Но ты не заглядывайся на нее, не заглядывайся. Она парня из армии ждет. Моряк! К ней уж не один подступался. Бесполезно!

– А я и не собираюсь. У меня в деревне есть, – солидно ответил Ванек и подумал, что сегодня надо обязательно написать письмо Вале. А то она уже ждет, наверное.

– Ступай, замени «тарелку», – сказал Антон.

Егоркин обрадовался случаю отдохнуть от конвейера и торопливо направился к лежащей на полу бортовой передаче. Снимая «тарелку», Егоркин думал о Маркине. К нему Ванек отнесся поначалу настороженно, недоверчиво. Ждал подвоха. Помнил, как Антон принял его утром. Не понравились Ваньку и шутки Маркина «орел», «тамбовский волк», но Егоркин старался не обращать внимания на них, не заводиться. На вопросы отвечал односложно и серьезно. Пусть развлекается сам с собой, если охота, а он повода для насмешек не даст. Но когда Антон стал ему показывать, как нужно собирать «тарелку», Егоркин почувствовал в его голосе участие и немного оттаял. Больше всего Ванек боялся, что Антон начнет над ним насмехаться из-за того, что он копается. Сам-то Маркин крепил одну «тарелку» за другой. Да еще и ему подсказывал, помогал. Егоркин удивлялся: только глянет и сразу говорит, почему рычаг не работает. Правда, и у Маркина иногда «тарелка» капризничала, и он с болтами мучился. Это потому, объяснял Антон, что рычаг часто отклоняется в сторону. Три нижних болта машинка не докручивает полностью: мешает корпус «тарелки», нависающий над конвейером. И приходится подтягивать ключом. Руку не подсунешь! А докручивать надо. Если резьба в бортовой передаче нарезана плохо, то даже вдвоем трудно успевать за конвейером. И все-таки, несмотря на это, Маркин быстро крепил «тарелки»… Интересно, сколько же он их за смену поставил, думал Егоркин. Но спрашивать постеснялся. А когда после работы Антон записывал в книгу нарядов количество «тарелок», поставленных за смену, Ванек углядел, что он записал шестьдесят восемь. Ого, это больше тринадцати рублей! За день! Да-а! Егоркин быстро прикинул заработок за месяц. Неужели и он будет столько зарабатывать? Так за полгода можно такой же, как у Кольки Скворца, магнитофон купить. Настроение у Егоркина поднялось. Усталость показалась приятной… Надо только быстрей научиться работать! Пусть сегодня он заработал всего три рубля, но это же в первый день. Завтра больше соберет «тарелок».

4

Возвращаясь в общежитие, Ванек перебирал в памяти прошедший день. Вспомнилась Катерина, разговор о ней с Маркиным. Потом вспомнил он Валю, последний вечер в деревне, короткий поцелуй на автобусной остановке у сруба. И Егоркин заторопился домой писать письмо. Матери он написал сразу, как узнал, где и кем будет работать, а Валюшке не успел и теперь спешил домой, чтоб засесть за стол. Нежные слова так и лились из его сердца. Только записывай! Но когда перед ним оказался чистый лист бумаги, он долго мучился, не зная, как обратиться к Вале, как назвать ее. Слово «дорогая» звучало сухо, затерто. Рука не решалась вывести и «милая», «любимая». Про себя он называл ее еще нежнее. Но обратиться к девушке так откровенно Ванек не смел, стеснялся, как она отнесется к этому, не станет ли насмехаться, не обидится ли.

Егоркин, промучившись полчаса, начал письмо просто: «Здравствуй, Валюшка!» Рассказал, что работает на заводе, сборщиком, написал, как скучает по ней, что видел ее во сне, даже сон придумал. Сны свои Ванек не запоминал, но знал, что каждому человеку они снятся. Значит, и он вполне мог видеть во сне Валю, да просто ему этот сон не запомнился.

Придя на другой день на работу, Антон Маркин был приятно удивлен. Все детали уже лежали на столе, а Егоркин стоял рядом и нанизывал шайбы на болты. И делал он это намного быстрей, чем вчера.

– Здорово! – как можно приветливей сказал Антон и протянул руку. Но удивления своего не показал, сделал вид, что все идет, как обычно. Он сразу же встал к столу и начал собирать рычаги.

В цехе было тихо. Вдоль конвейера спокойно висели пневматические машинки, словно отдыхая после второй смены. Слышно было, как приглушенно шипел сжатый воздух, негромко позвякивал металл да переговаривались рабочие.

– Во, молодцы! – весело крикнул бригадир-инструктор Субботин, пробегая мимо Маркина. – С вечера надо приходить! Только так успеете за конвейером!

Мастер Набоков, торопливо шагавший своей обычной суетливой походкой, услышав слова инструктора, засмеялся и сказал:

– Я их скоро домой отпускать не буду, если из-за них хоть раз конвейер остановится!

Антон будто бы не слышал шуток приятелей, возился с деталями, мурлыча себе под нос:

В королевстве, где все тихо и ладно,

Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь

Это значило, что настроение у него было прекрасным

– Покажите, как рычаги собирать, – попросил Егоркин, отодвигая коробочку с болтами и нанизанными на них шайбами.

– Смотри! Вот как. Это просто!

Маркин испытывал сегодня к Ваньку даже какую-то нежность. Егоркин помог ему помириться с женой. Косвенно, конечно. Но если бы мастер вчера не привел его, то неизвестно, сколько времени длилась бы их ссора. Антон всегда переживал, когда в семье что-то не ладилось, боялся, что это отразится на учебе сына. Вовка окончил первый класс с одними пятерками, круглый отличник! Маркин любил ходить на родительские собрания, ему нравилось слушать, как учительница говорит о его сыне хорошие слова. «Я балбесом вырос! Может, хоть сын человеком станет!» – думал он. Но сам не баловал его и Люсе запрещал. Читал в газетах, что, балуя, может вырастить эгоиста, от которого потом взвоешь, да и самого парня счастливым не сделаешь. Антон заставлял Вовку пересказывать прочитанные книги, которые подбирал ему сам. Читать научил, когда Вовке было пять лет. В последние дни отец с сыном возились с конденсаторами, проводками, пытались собрать стереоприемник.

Вчера Маркин вернулся домой уставшим, разбитым. Войдя на кухню, где жена чистила картошку, тяжело опустился на табуретку и сказал так, будто бы между ними не было ссоры:

– Ух, и вымотался я сегодня!

Люся сурово молчала. Антон понял, что прощать она не собирается, но продолжал, потирая колени, как ни в чем ни бывало:

– Ученика мне дали. Сам начальник участка привел. Говорит, будь у него наставником! Мы, говорит, не сомневаемся, что ты воспитаешь из него такого же мастера, как и сам.

Маркин приостановился, ожидая, что Люся скажет:

«Ты воспитаешь, воспитаешь второго алкоголика!» Когда они ссорились, Люся говорила ему много несправедливых слов. Он не возражал, терпел, зная, что виноват. Сейчас жена продолжала молчать. Но Антон почувствовал, что она прислушивается. Значит, дело движется.

– А парнишка смышленый такой! Сопляк еще, а ничего, понимает все, слушается. Но никак у него не получается еще… Целый день крутиться пришлось, то ли ему подсказывать надо, то ли самому работать. Закрутился совсем! А он, ты знаешь…

И Маркин начал рассказывать смешную историю, будто бы случившуюся с Егоркиным, которую тут же выдумал. Лицо жены на мгновение прояснилось, на нем даже улыбка появилась, но Люся погасила ее и сказала сердито:

– Расселся, болтаешь, а в холодильник не заглянешь! Там молока нет ни капли ребенку!

– О, это я мигом! – вскочил Маркин – куда усталость делась – и стал собираться в магазин.

Люся вовсе не считала Антона выпивохой, не считала большим грехом и то, что он задержался разок с приятелем, но если оставить этот разок без внимания, рассуждала она, то за ним может последовать другой, третий, а там, глядишь, это превратится в систему. Наташа вон, подружка ее, упустила мужа, не пресекла вовремя, теперь мучается… Нет, лучше на корню пресечь!..

Сегодня Маркину работалось легко. А у Егоркина по-прежнему не получалось, особенно мучился он с «тарелками». Рычаг никак не шел на свое место. Он пытался подражать Маркину, но у него так не выходило. Содранная кожа на пальцах саднила. Пальцы скользили по металлу. Ванек не удержал «тарелку», уронил ее себе на ногу и запрыгал.

– Да не торопись ты! Спокойнее, – говорил ему Антон и показывал, как нужно держать руки, чтобы «тарелка» легко входила в бортовую, объяснял, где придавить, как повернуть ее, чтобы рычаг оказался слева

Но у Егоркина рычаг почему-то поворачивался не в ту сторону. К концу смены Ванек, упарившись вконец, перестал работать и начал рассматривать станок на конвейере, на котором собирали бортовую передачу. Даже попытался приподнять его над лентой конвейера.

– Взять бы сейчас молоток да шарахнуть хорошенько по «головке», сразу бы все на место встало, да? – засмеялся Маркин, наблюдая за Егоркиным. У него самого часто возникало такое желание, когда что-то не ладилось, и он начинал нервничать.

– Зачем? Вот если бы поднять станок чуточку выше над лентой конвейера, и чтобы он вместе с бортовой наклонялся назад, хотя бы градусов на десять, тогда бы было легче собирать!

– Наверно, люди поумней нас думали, когда делали! – ответил Маркин, хотя то же самое не раз приходило ему в голову. Даже мастеру сказал однажды, а тот только отмахнулся: глупости, мол, не будем же мы конвейер останавливать на переделку. Бортовые нужны.

– Рационализатор новое предложение придумал? – засмеялась Катерина, контролер участка, слышавшая разговор.

Егоркин смутился.

– Ты, Катерина, его не трожь! Человек он семейный, – своим ироническим тоном сказал Маркин. – Жена у него сердитая, ревнивая. Говорит, чуть что – сразу за волосы. Она специально заставляет его такие волосы отращивать. Так, говорит, легче с ним справляться!

– Как? Он женатый? – удивленно переспросила Катерина, принимая игру. – А мне говорил, что не целованный еще. А я сдуру поверила! Уши распустила! – сокрушалась она.

– Значит, он и тебя уже окрутил? Ну, силен! Два дня в Москве – три девки у ног. Я в молодости и то так не умел, – восхищенно качал головой Антон.

– Кого это он еще успел?

– Галька Лазарева, говорит, убивается по нем. Девчонка со сборки моторов. Маленькая такая, шустрая комсомолка. Глаз, говорит, с него в столовой не сводила!

– Лазарева? Галя? Это же моя подруга! Я у нее обязательно спрошу!

Ванек слушал шутливую болтовню Маркина с Катериной, насмешливо улыбаясь, но, как услышал про Лазареву, покраснел и произнес сердито:

– Болтайте, да не забалтывайтесь!

Он бросил работу и неторопливо направился к стене к питьевому фонтанчику, бьющему в нише.

– Ишь, правда-то глаза колет. Стыдно стало! – засмеялась ему вслед Катерина.

Сегодня в столовой Егоркин обратил внимание на девушку в чистеньком синем халате. Она медленно и плавно шла меж столиков с подносом с тарелками в руках, выбирая себе место. Ваньку захотелось вдруг, чтобы она села за их стол. Он осторожно выдвинул ногой из-под стола свободный стул, чтобы девушка могла его увидеть. Она подошла ближе. Егоркин заметил у нее на подбородке сбоку маленькое родимое пятнышко. Девушка с улыбкой кивнула Володе, который сидел за одним столом с Маркиным и Егоркиным, и прошла мимо. То ли не заметила свободного места, то ли не захотела сесть с ними. Из-за соседнего стола быстро поднялся парень, позвал ее, помог снять тарелки с подноса и сам его отнес. Ванек ревниво отметил, что она благодарно улыбнулась парню.

– Кто это? – тихо спросил Ванек у Володи, показывая глазами на девушку.

– Где?

– Галя Лазарева. Она на сборке моторов работает, – ответил Маркин и обратился к Володе: – Ты знаешь, что у нее брат-близнец велогонщик?

– Знаю, что брат есть, а кто он…

– Да, велогонщик, да еще какой! Читаю «Спорт», смотрю: юношескую гонку в ФРГ выиграл Алексей Лазарев! Спрашиваю у Гали. Она говорит: брат!..

За столом Антон будто бы и значения вопросу Егоркина не придал. А сейчас, ишь, ехидничает, думал Ванек. Шутка Маркина задела его. Он наклонился над фонтанчиком, глотнул холодную пресную воду, резко отдающую металлом и хлоркой. А вдруг Катерина действительно ляпнет Гале, подумал Ванек, а та и вправду решит, что он про нее трепался? Стыдно будет в столовой показываться!..

Возвращаясь назад, Егоркин увидел, что Катерина отошла от конвейера к своему столу, а Маркин продолжает работать. Возле него появился парень в чистом пиджаке и что-то спросил. Антон показал на подходившего к ним Ванька. Парень взглянул на Егоркина и дружелюбно протянул руку.

Ванек повернул руку запястьем, чтобы парень мог пожать ее выше кисти: ладонь была в масле. Комбайнеры всегда так здоровались с председателем, когда тот приезжал на поле.

– Я секретарь комсомольского бюро цеха Викентьев Иван, – представился парень.

– Я тоже Иван, только Егоркин.

– Тезки, значит, – засмеялся Викентьев. – Забегай после работы ко мне. На учет встанешь, да и познакомимся поближе. Буду ждать!

5

Ванек ополоснулся в душевой и, чувствуя во всем теле приятное томление, поднялся на второй этаж. Ему понравилось мыться после работы. Входишь в душевую усталый, раздеваешься медленно, рассеянно слушая, как переговариваются рабочие. Постоишь под сильными струями прохладной воды, потом вымоешься, и приятно так становится. Ноги расслабляются. Руки отдыхают. Хорошо! Не то, что в деревне в корыте мыться. В Масловке, да и во всех деревнях вокруг, не строили бань. Общие, колхозные, были только в крупных селах, и мылись жители в обыкновенных корытах.

Викентьев стоял у запыленного окна, из которого было видно кирпичное здание соседнего цеха, и разговаривал с девушкой, сидевшей за столом спиной к двери.

– Можно? – спросил Ванек, останавливаясь на пороге.

– Заходи, заходи!

Девушка недовольно оглянулась на Егоркина: вечно кто-нибудь мешает поговорить с секретарем, а Викентьев рад уклониться.

Иван почувствовал, как начали гореть его щеки. Это была Лазарева. Она заметила невольное смущение парня при встрече с ее взглядом, неожиданно смутилась сама и, сердясь на себя, заговорила с еще большим напором:

– Ты на молодых больше внимания обращай! На новеньких, которые в цех приходят, особенно из армии. А тех, что привыкли к плохой работе бюро, с места не сдвинешь.

– Да знаю, знаю я, Галочка! Но начинать надо с членов бюро… Хорошо, погоди, потом договорим. Я человека отпущу.

Комсомольское бюро было избрано месяц назад. Галю ввели в его состав, а Викентьев стал секретарем. В цех Галя пришла недавно, после окончания школы. Она знала, что почти все комсомольцы были недовольны работой прежнего бюро, и старалась помочь новому секретарю. Ей все казалось, что он недостаточно активен. Она постоянно его теребила, предлагала разные мероприятия. Викентьев тоже рвался к работе, но опыта не хватало.

Секретарь взял у Егоркина комсомольский билет и учетную карточку. Ванек старался держаться справа от девушки, чтоб фонарь под глазом не так бросался ей в глаза, пока не понял, что она успела его заметить.

Галя видела, что Егоркин почему-то стесняется, старается скрыть синяк, отворачивается неловко, и она чувствовала, что это ей нравится. В парне, высоком до нелепости, было что-то притягательное. В его мальчишеском лице проступали черты еще пока малозаметные, неуловимые, которые делают лицо мужественным, волевым. Лазарева видела, что парень хоть и занят разговором с Викентьевым, но ни на секунду не забывает о ней, и вдруг поняла, что он чувствует, что она заинтересовалась им, сердито отвернулась и придвинула к себе свежий номер журнала «Смена», открыла наугад и рассеянно взглянула на страницу.

– У нас хороший Дворец культуры, – говорил между тем Ивану Викентьев. – Спортзал, кружки, прекрасная изостудия… Если что-то заинтересует, обращайся ко мне. Я помогу!

6

Егоркин сначала хотел идти домой, в общежитие, но его потянуло к Варюньке.

Через полчаса он выскочил из автобуса и бодро зашагал к общежитию сестры, высматривая окно ее комнаты на втором этаже. Оно было зашторено. Не пришла, видно, с сожалением подумал Ванек. Ему хотелось рассказать, как он работает, похвастаться, что сегодня заработал почти шесть рублей. И это на второй-то день! Через месяц он ого! – сколько зарабатывать будет! А они с матерью собирались ему помогать. Да он сам им помогать будет, с первой же получки батничек сестре купит у Бориса. Купит батничек, а потом уж на маг собирать начнет.

В общежитии, возле лестницы, сидели две старушки.

– Егоркина пришла? – спросил у них Ванек.

– Она нынче весь день дома… Вроде не выходила, – ответила одна из старушек, та, что посуше и повыше ростом, и взглянула на свою подругу.

– Дома, – подтвердила другая. – Парень у нее!

– А он разве не ушел? – удивленно спросила первая, выдвинула ящик тумбочки, куда складывали документы гостей, взяла паспорт и открыла: – Тута! Смотри, а я думала, что ушел!

Ванек увидел в паспорте фотографию Кольки Хомякова и сразу почувствовал холодок в груди. Вот почему окно зашторено. Егоркин положил заводской пропуск на тумбочку и быстро, через две ступени, взлетел по лестнице. Резко постучал в дверь и прислушался. В комнате послышался торопливый шорох, затем скрипнула кровать, и все стихло. Ванек нетерпеливо выждал минутку и постучал еще сильнее, громко проговорив.

– Открывайте, милиция!

Зачем он ляпнул про милицию, Егоркин сам не знал. Сорвалось с языка. Открылась одна из дверей в коридоре, показалась девичья головка и сразу спряталась. Егоркин услышал голос Варюньки:

– Это ты, Ванек?

– Я! Открывай!

– Погоди минутку.

Ванек снова услышал шепот, шуршанье. Потом – шаги. Два раза щелкнул замок, открылась дверь, и перед Ваньком предстала сестра в халате, с заспанным помятым лицом, опухшими губами. Волосы у нее были наспех заколоты.

– Заходи! – сказала она нарочито громко и строго, отвела глаза в сторону и пропустила брата в комнату.

Колька Хомяков сидел возле окна. Увидев Егоркина, он с радостным лицом поднялся ему навстречу и протянул руку, как давно ожидаемому гостю. Но за его бодрой радостью Ванек почувствовал смущение. В первое мгновение он растерялся, потом собрался, с дрожью ощущая в себе обиду за сестру и злость.

– Вон отсюда, котяра! – громко крикнул он, не принимая руки Хомякова.

Колька опешил. Некоторое время еще стоял с протянутой рукой, а потом медленно опустил ее и взглянул на Варюньку.

– Ты что, и тут набрался? – строго спросила сестра.

– Я не набрался, не набрался! – раздраженно сорвал с вешалки Ванек плащ Хомякова. – Шлепай отсюда! – снова крикнул Егоркин и кинул плащ Кольке.

Хомяков поймал его и молча стоял, не зная, что делать.

– Вперед! – Ванек указал на дверь. – Еще раз увижу возле этого дома, ноги повыдергиваю!

– Ты что здесь разорался, а?! – закричала Варюнька. – Ты что раскомандовался в чужой комнате! – Видя, что Колька начал натягивать плащ, она ухватилась за него: – Нет, ты никуда не пойдешь! Не пойдешь!

– Не надо, Варенька! Мне сейчас лучше уйти. Я тебе завтра позвоню, – ласково сказал Хомяков, касаясь пальцами плеча девушки.

– Нет, ты не пойдешь! – еще сильнее распалилась Варюнька. Лицо ее пылало. Она повернулась к брату и закричала: – А ты марш отсюда! И чтоб больше таким не являлся!

Егоркин растерялся. Такого поворота он не ожидал. Он намеревался защитить, спасти сестру и вдруг оказался сам виноватым перед ней.

– Значит, мне уходить? – разозлился он на Варюньку. – Значит, этот подонок тебе дороже брата стал, да? Дороже матери, да? Ты что, до сих пор этого козла не раскусила?

Сестра ударила его по щеке и, зарыдав, упала на кровать. Егоркин сник, повернулся и вышел, оставив в покое Кольку Хомякова.