Это был – и мне было страшно это сознавать – новый, запечатлевшийся в моей душе образ мужчины. Я испытывал постоянный страх, что отец может вернуться домой в таком виде. Мужчины перестали быть для меня лучезарными героями; мужчина – это тот, кто либо погиб, либо вернулся домой чудовищем».]
Они хотели быть против, возражать, противоречить, но не нуждались в сформулированных манифестах. Они стремились быть замеченными, но не знали, как использовать этот фокус внимания. Это причиняло боль их родителям, но они делали это от возмущения и из чувства протеста, провоцируя старшее поколение без всякой цели. Во время беспорядков никто из них не нес никаких транспарантов. Хальбштарки не хотели никого свергать и ничего захватывать, кроме своего собственного свободного пространства. Биографии своих родителей они воспринимали как предостережение никогда не ввязываться в политическую борьбу.
[(8) «Хальбштарки на самом деле были обычными учащимися, которые тщательно зачесывали волосы назад и относительно нормально себя вели и которые по окончании рабочего дня садились на мопеды и прочие средства передвижения и отправлялись на свои встречи. Они привлекали внимание только сообща. Один такой подросток не представлял собой ничего особенно ужасного. Опасность исходила только от группы, а также от прессы, которая тоже рассматривала их исключительно как группу и описывала именно в таком виде».]
Никому из них не пришло бы в голову назвать себя «хальбштаркен». Вместе их удерживали происхождение, стиль и примеры для подражания. Они знали фильмы с Марлоном Брандо и Джеймсом Дином – «Дикарь» вышел на немецкие экраны в 1955 году, а годом позже «Бунтарь без причины». Куртка, как у Брандо; джинсы и сапоги, как у Джеймса Дина. Определяющей была манера одеваться подчеркнуто не по-немецки. К образу непременно нужно было добавить правильную прическу. Никакого аккуратного немецкого косого пробора; набриолиненные волосы следовало тщательно уложить в «утиный хвост» – волосы зачесывались на затылок и сзади распределялись на прямой пробор, а длинную челку с середины опускали вниз [78].
После школы он пошел учиться на художника-декоратора. С друзьями встречался либо на городских развлекательных мероприятиях, либо в крошечных танцевальных залах с музыкальными автоматами. Ни один приличный берлинский владелец кафе не пускал подобных ему молодых людей в свое заведение. Со временем местами их встреч стали лестничные клетки, подъезды или уличные перекрестки – одним словом, те самые места, где были укреплены щиты с надписями, воспрещающими сходки молодежи.
Первые научные исследования стали появляться на пике беспорядков. Педагоги, исследователи семейных отношений, криминалисты и врачи искали не только свою, узкопрофессиональную, но и общественно значимую подоплеку этого явления. В качестве фактического материала специалисты использовали донесения криминальной полиции, акты судебных процессов, обвинения прокуроров, а также выдержки из прений сторон в уголовных процессах. Специалисты документально подтвердили, насколько прочно укоренился в обществе феномен «хальбштаркен» в области криминального поведения.
[(7) «Они рушат детские площадки, повреждают фонари уличного освещения и уличные громкоговорители, портят устройства противопожарной сигнализации, сбивают со столбов в парках часы».]
Все мятежи происходили беспорядочно и в масштабах страны, и масштабах городов. Нигде группы не были хоть как-то связаны между собой. Объединяющим фактором было ощущение несправедливости жизни, которое в каждой стране имело собственные символы. Во Франции подобная молодежь называла себя blousons noirs (черноблузники), в Англии Teddy Boys (плюшевые мальчики), в Дании Laederjakker (кожаные куртки).
